Не на месте. 27. Анно

   той же ночью, в Ночлежном приюте святой Диярви

   тетушка Анно

   - А ну вон все!.. Воздуху дайте! Пошли, пошли! Не мороз, чай, потерпите!
   Насилу вытолкала их. А ведь женщины, должны бы уж пониманье иметь...
   Я отворила пошире окно, двери настежь: духота-то, вонища не продыхнуть! Расстелила принесенную из дому простынь, скомандовала Юмме – бабе, что меня привела:
   - Перекладываем ее!
   - Да на кой, теть? Изгваздает ведь…
   - Пусть. Ложи. Не на грязище же!
   Роженица дышала мелко, по верхам, пучила дико глаза, но ничего уж кругом не видела. Я раздела ее, обтерла кое-как. Пощупала – так и есть: поперек дите стало…
   Тут она взвыла, напружилась.
   Пресвятая Заступница, отведи черну муку, затупи ножи вострые, изыми из тела… сыми оковы, отопри засовы, возьми ключи златые, отвори врата костяные…
   Худо дело… Совсем потуги слабые. Поздно хватились за помощью-то звать.
   - Молоденькая… Первородка?
   - А пес ее, лахудру, знает, – Юмма скривилась.
   - Как звать-то ее?
   - Лохмушка.
   - Тьфу ты… По-настоящему как звать?
   - Да вроде Вила… – и пуще скосоротилась, уж жалея, что ввязалась в чужую заботу.
   Я сказала строго:
   - Ты, Юмма, делаешь добро, так уж делай. Будешь путем помогать, аль нет?..
   От вони аж воротило, да еще бабы – бродяжки да нищенки – знай бранились под окошком. Перебьетесь, ништо вам…
   Роженица снова взвыла, зашарила руками слепо, вцепилась в меня. Я обняла ее:
   - Вилушка, доченька. Ты потерпи, милая, щас мы его с тобой – раз! – и вынем, и все пройдет, да?.. Придержи-ка, чтоб не дернулась, – велела я своей помощнице. – Попробую ножку нащупать, авось вытяну…
   - Как это? – испугалась та. – Да ты че!..
   Ан под взглядом моим примолкла.
   Поди знаю, чего делаю-то. Твоих только пятерых приняла, да золовки твоей двоих, да дочкина первенца тот год. Да скольких еще, не счесть… Ох, Дьярвере-Заступница! Ведь ни одной еще не упустила, ни одной…
   ***
   Ан чтоб настолько худо, досель не случалось.
   Никак! Ну, никак…
   - Нет, нет, не тужься сейчас! Вила, слышишь?.. Дыши ровней. А вот в следующую попробуем, да?..
   Так бывает: ничем не помочь, как ни бейся… Ох, смилуйся, Отче, безгранично милосердие Твое…
   - Теть, – Юмма шепчет, – может, хватит… чего уж?..
   - Замолчь.
   ***
   Без толку. Дите, поди, и мертвенькое уже… И не вытащить. Не разрешить мне ее.
Господи, неужто – всё?..
   - Батюшка! Ох… а у нас тут роженица, вишь, кончается…
   - Не сметь! – взвиваюсь, ажно кровь в голову шибает. – Юмма, дура! Не....
   Глядь – а в дверях Гъёлле стоит, сынок мой… Не он, конечно, – батюшка тот молоденький. Просто похож шибко.
   Отвернулся, смутился:
   - Конечно-конечно. Ты, добрая женщина, делай, что надобно. А я снаружи подожду. Ты не думай, я просто так подожду. Просто так. Я ведь тоже волнуюсь…
   А под окошком-то стихло. Разогнал, поди, баб-охальниц?..
   Ан нет. Слышу, просит их:
   - Вы, конечно, не обязаны. Да и я не ваш пастырь… Но ваша помощь ведь и самим вам зачтется...
   Те бухтят-ворчат. Но иные все ж подтягивают следом, да все громче, стройнее:
   - Благодатен Господь наш и все апостолы святые, что ангелам уподобившись, подле престола Его стоят, за нас сердцем скорбят. О благе радеют, за всяку земну душу болеют, Господа молят: услыши, Владыко! Не осуди строго, прости рабе грешной, не карай пуще меры, избави, помилуй…
   - Рано реветь-то! – рычу Юмме-дурище, сама зубы сжавши. – Ну-кось, повыше ее, да в спину упрись… Вилушка! Слышь, весь народ за тебя просит. Давай, родная. Ну же!
   ***
   Пресвятая Заступница, ты ко всем женам добра, ты матерям матерь, сестрам сестра – помоги же и этой… Помоги же мне!..
   Святый старче, Эрий-Лу Посошок, Открыватель дорог, ты путников встречаешь, от беды охраняешь… Приветь же и этого! Вот он идет – его отец не примет, родня не ждет, одна мать ему рада – и я вместе с ней… Пусти его в свет!..
   ***
   - Сын у тебя, Вилушка, слышишь?.. Вот сынок твой…
   Не слышит. Плоха, горячая вся... Как бы огневица не разлилась – тьфу, чур!..
   - Теть Анно, я пойду что ль? – Юмма зевает.
   - Иди, я догляжу тут... Спасибо тебе…
   Дите выправить… Да приложить сразу. Чтоб поближе, чтоб чуяла его… Хороший мальчик, крепенький, и как только не задохся-то…
   - Надо ж, теть!.. Удалось, а? Я уж и не чаяла…
   Не торопись. Не обошлось еще…
   Смилуйся, Отче… ведь ни одной еще не…
   За лекаркой бы послать... за мохнолюдкой. Чтоб хоть травки какой…
   ***
   Святый-святейший, Анья-Тай Первомученик, ты без языка молвишь, без глаз зришь, без ног идешь… твое слово всех крепче! Припади ко Престолу, испроси рабе Божьей Виле прощенья, исцели, огради, от смерти обереги… Дай сил ей жить, дитя в вере растить, от греха отступиться, ко праведе обратиться… Стань в изголовье, зажги свечу – во здравие, во очищенье, Господу во благодарение…

   (в то же утро)

   Ох… Неужто все-таки?.. Нет, спит просто. Слава тебе, господи… Попустило, и жар сошел. Вот и ладно.
    Ой, косточки-то ломит... А чего ж я разлеглась-то? Ан и рассвело уж, давно домой пора. Гости ж сегодня, готовка большая. Приду – наперед вымоюсь, а то нацепляешь тут. Хуже свинарника…
   Вышла, гляжу кругом сторожко: разошлись побродяжки-то? Неровен час, украдут рубашку, да пеленушки, да монетку, что я родильнице под постелю спрятала…
   Никого. Один батюшка – поди ж ты! – ждет сидит. Хоть небось уж сказали ему, что соборовать-то не придется.
   Улыбнулся мне:
   - Я, вроде… видел тебя прежде? Как твое имя, добрая женщина?
   - Аннотеттара-Лоарэмаарэ, – смеюсь. – Тетка Анно. Видел, как же. Я, батюшка, с твоего прихода, да и живу недалече – в Ирууновом дому.
   - Так ты?..
   - Да, да. Кухарка ихняя. И мальчика, что вы в бесовщине обвинили, знаю. Напраслина это.
   Он руками всплеснул:
   - Что ты! Все уже разъяснилось, все как раз наоборот!
   Я вздохнула: разъяснили аль нет, а напугали вы его крепко – аж в бега вон подался. Да и Тауле нашему теперь уехать придется…
   Я спросила:
   - А чего тебя-то позвали? То ж Храма святой Дьярве приют, да и далёко.
   Сама же подумала: как приду, попрошу хозяев, чтоб на Представленье его пригласили – а то нехорошо: навроде мы злобу затаили.
   - Случайность, – он пожал плечами. – Я, в общем, того юношу и искал, Йара. Неловко вышло, не договорили… Его, вроде, видели тут, на Блошином рынке… А тут навстречу женщина бежит, говорит: умирающий у них… Ну… не понадобилось, и слава богу.
   И тут только я хватилась: ведь Господне Откровение нынче! Я сказала:
   - Спроси, что пожелаешь, и получишь ответ прямой и правдивый.
   - О… – кивает. – Пойдем, тетушка, провожу тебя… Мне сказали, ты уже много лет так: помогаешь бесплатно, по зароку вышнему. Но ведь ты – из языческих земель, верно? Расскажи мне, как же так вышло? Как жила ты прежде и как обрела Веру Истинную?
   И пошли мы об руку по улице, и повела я свой сказ.
   ***
      Как бедовала и с отчаянья прибегла к новой вере: авось Единый бог да поможет. В общине нашей староста тогда сама обратилась и многих за собой повела. У ней и монах в доме жил. А как уехал, она уж сама службы проводила – ну, не службы, собрания. Из Книги Книг нам читала, молитвам учила. Мудрая была женщина. Ан не втолковать ей было мне, непутевой, в чем истая суть веры-то: что Господь – не идол, чтоб с ним торговаться аль задабривать.
   А я побои мужнины молчком сносила – а про себя, в гордыне дурной, только и думала: вот-де, за веру терплю. Поклоны била, да Богу же и пеняла: ну чего ж Ты, мол? Я ль не послушна Тебе, я ль не кротка, не старательна? И невдомек было, что в усердии тупом главное-то и упускаю.
   Потом – война. Мужа убили, меня в полон увели.
   Вот про то, что творилось там, не рассказывала… Как глумились надо мной, как таскали потом за собой в походе много дён подряд – на цепи, как собаку, держали; «талисманом» своим кликали, забавники… И что видала я в том походе, пока они соседние хутора-то зорили…
   Да про то еще не сказала, что хоть на течную пору то пришлось, а и тогда не завязалось у меня. Как в народе говорят: хоть с дюжины кобелей, да все мимо пролей… Потому как гордыня во мне тогда еще сильна была. Все-то представлялось, как Бог обидчиков моих накажет: потопит на обратном пути аль громом сразит… Мнилось, будто я – как святая Дьярве, язычниками поруганная, что, как ни бита была, а все ж выжила и дитя после принесла; да молитвами так от греха очистила, что сын ее потом Первосвященником в тех землях стал, святым Риа-Суа…
   Не знаю, когда я душою, как след, усмирилась…
   Верно, в пути еще. Везли-то нас худо: перекупщики, по жадности своей, полонян битком в корабли набили. Иные раненые, хворые, с детьми на руках. Я кой-как помогать старалась, выхаживать… На брюхе перед теми, хозяевами, ползала, выпрашивала, чтоб воды поболе дали, чтоб позволили одежу постирать аль молитву над умершими отчитать – не кидали таком-то за борт… Ан земляки меня же и корили: неча, мол, унижаться.
   А я ровно и не слышала. Некогда стало раздумывать, себя жалеть, Богу сетовать. Лишь бы хоть что-то сделать, хоть как дотянуть нам… И так вот, мимодумно, словно бы каялась я. За мысли вздорные. За кротость свою показную, лживую. Ведь не из смиренья – из гордости одной прежде обиды-то сносила. И после ведь – не простила, нет. Даже в ум не пришло хоть помолиться за упокойников своих, за соседей убитых… да и за захватчиков тех, за души их грешные….
   И после, здесь уже, вовсе лёгко было. Что полонянка – так все мы Господу слуги; что на чужбине очутилась – так с этих земель и Вера Истинная пошла, сталбыть, праведных людей тут все ж больше, чем дурных.
   Да и с хозяйкой первой повезло мне: богомольная была, добрейшая; всегда меня к женщинам, кто просил, отпускала.
   А главная радость, что послал-таки мне Господь троих детушек. Да и хозяюшке-покойнице, хоть и хворала она, все ж удалось напоследок сынка-то принесть… Вот и дала я зарок во благодарение. За хозяюшку, да за свое счастье долгожданное…
   ***
   - Какая трудная… и какая хорошая тебе выдалась жизнь, – сказал он.
   И еще что-то говорил, а я улыбнулась через силу.
   Только не спрашивай, миленький, где дети мои. Недолгим оказалось счастье-то. Да выбора не было. Хоть от сердца рвала – а все ж лучше, чем сам их после отдарил кому, как водилось у него… Аль в ошейниках рабьих их видеть.
   У тебя-то вот нету ошейника…
   Мы подошли к калитке, я отперла замок.
   - Зайдешь, батюшка?
   - Нет, что ты. Рано ведь, хозяева, верно, спят. Спасибо за рассказ, – он пожал мне руку. – И что проводила. Получается, это ты меня провожала: сам я долго бы плутал – с городом-то еще толком не знаком. Да и с прихожанами своими… вот, только начинаю. Пытаюсь как-то… – и потупился, смутившись. – Я ведь подкидыш, в монастыре вырос, иной жизни и не знал никогда. А тут… столько всего... Кх-м. Да осенит тебя тень Крыла.
   Я смотрела вослед.
   После, родненький. Я расскажу тебе. Но после, не могу сейчас… Чтоб не думал, будто мать твоя по легкомыслию тебя бросила. Нет, милок. Никогда терейская женщина от дитя своего добром не откажется, никогда… Она, как я, отдавала – от сердца рвала. Ан иного пути у ней не было…
   ***
   - Тетечка! Ну, наконец-то!
   Ёттаре. И чего всполошилась? Успеем все, только вот отмоюсь сперва… Боится теперь без меня оставаться. Эх, девка… Будто я много могу против хозяйской воли-то.
   Я замешкалась, а она уж шасть в калитку, нос высунула:
   - А эт’ кто был? А, монах… Ха, еще и полукровка! У, предатели!
   Я сказала:
   - Не монах, а священник, отец Анья-Ирии. Хороший человек, тебе потолковать бы с ним.
   - Ага, щас... Да чего ты лыбишься-то?
   Ничего-то ты не понимаешь… То ж Господь мне надежду дает: ну как и мой старшенький теперь где-нито – вот так же, батюшкой молодым… А хоть бы и монахом, тоже хорошо. Богу служить – не хозяевам прислуживать.
   И младшенькие тоже… Ох, вот бы уговорить хозяйку в монастырь святой Дьярви-то съездить. Хоть поглядеть на девонек-послушниц…


   продолжение:http://www.proza.ru/2016/12/10/233