Алтай. Постниковы Тетрадь 3 1915 год. Весна

(Ранее: Алтай.Постниковы Часть 6 Монастырская школа)

Последние дни в монастыре

Подходит месяц май. Мы, т.е. я, Тоня Торопова, Вера и Лена Русановы усиленно готовимся к экзаменам для поступления в Епархиальное училище.
И вот настал этот день – день моего первого экзамена в жизни.
Мы оделись в парадную форму: коричневые платья и белые передники. Утро было солнечное, светлое. Настроение у меня приподнятое, впереди столько нового и, я надеюсь, приятного. Сопровождала нас Стефанида Васильевна. На утренней нашей молитве Анна Ивановна и все девочки, да и мы тоже горячо помолились о даровании нам успеха на экзаменах.
Шли в Епархиальное училище мы довольно долго.
Наконец, так же, как и монастырь, на окраине города мы увидели великолепное красное кирпичное здание, обрамленное с одной стороны красивой березовой рощей. Вся территория училища обнесена высокой каменной стеной. Ворота массивные и глухие, при них дежурит привратник. Дом большой четырёхэтажный, расположен в форме буквы «П». Построен он по последнему слову строительной техники. Канализация, электричество. Комнаты светлые, потолки высокие, дортуары просторные. Всё умещалось в этом доме: 500 человек воспитанниц, с ними жили классные дамы, имеющие отдельные комнаты на двоих, тут же большая квартира начальницы училища, двухкомнатная квартира директрисы. В здании же была домовая церковь и рядом с ней большой, двухсветный с хорами актовый зал. В этом доме была баня, больница на 3 комнаты. В подвальном помещении обширная кухня, на первом этаже – большая библиотека. Помимо чёрных ходов в различных направлениях, был главный парадный вход.
Пройдя через массивные, красивые двери, мы попали в большой сумрачный вестибюль. В глубине его, в нише находилось изображения Иисуса Христа, перед изображением горела лампада.
Мы были ослеплены. Никогда ещё мы не были в таком доме. Всё здесь казалось нам респектабельным и уж совсем не похожим на наше монастырское жилище, в сравнении с этим роскошным домом оно показалось нам тёмной, мрачной норой.
Да, значит, правду нам рассказывали о том, как хорошо в Епархиальном, как здесь красиво, свободно и интересно.
В дневнике деда Постникова я встретила его сетования на то, что архиерей Макарий помимо Бийского архиерейского дома затеял строительство Томского Епархиального училища, и теперь идут поборы где только можно. Страдает и Алтайская миссия, из средств которой берется большая доля на строительство нового здания Епархиального училища.
В этом вопросе с дедом согласиться нельзя. Макарий сделал большое дело, и хорошо, что строительство и оборудование здания было поставлено на широкую ногу. После революции и установления советской власти в здании Епархиального училища была размещена артиллерийская школа, которая находится там и по сей день.
Из вестибюля дежурная воспитательница провела нас в актовый зал, где должны были идти вступительные экзамены. Тут уже сидели в ожидании отцы и матери девочек, приехавших поступать в училище. Экзамен держался в первый класс, по нашему времени – в четвёртый.
В Епархиальном был ещё и приготовительный класс («приготовишки») и первые классы формировались, главным образом, из «приготовишек», поэтому держало экзамен не так-то уж много девочек, примерно человек 20.
Первым был письменный экзамен по арифметике. Всех нас рассадили поодаль друг от друга. В душе волнение, но это не волнение страха, а какая-то радостная приподнятость. Когда я вспоминаю обо всём этом, я чувствую большую благодарность Стефаниде Васильевне, которая так хорошо и с таким чувством ответственности нас учила. Знания у нас были полные и прочные. Это-то и создавало у меня чувство уверенности в успехе.
Была дана задача и примеры. Из всех экзаменующихся я первая решила всё. Проверила, как будто бы всё верно. Я подняла руку. Мне разрешили сдать листок и предложили выйти из класса.
Стою я в пустой комнате и смотрю в окно. За окном сад перед покоями начальницы, уже высажена рассада на клумбы. Ещё раз я мысленно проверяю решение. Кажется, всё правильно. Рядом в комнате вполголоса переговариваются ожидающие родные девочек. Но вот выходит из экзаменационной девочка, и мы начинаем с ней обсуждать и сравнивать решение. Всё совпадает. Потом выходят Тоня и Вера с Еленой. Они тоже решили так же. Ответ один.
Стефанида Васильевна была приглашена в экзаменационную комиссию, где помогала проверять работы. По окончании экзамена мы пошли с ней домой. Она сказала, что все мы решили на «5».
Очень нам было радостно идти. День сияет, на экзамене у нас успех, скоро, скоро каникулы! Жизнь хороша!
Дня через два мы снова в сопровождении Стефаниды Васильевны пошли на экзамен по русскому языку и Закону Божьему.
За большим длинным столом, покрытым зелёным сукном сидели экзаменаторы. Было их человек пять. По русскому языку предлагали прочитать в книге отрывок, написать на доске пару предложений, рассказать стихотворение. Дальше переходишь к следующему экзаменатору. Тут спрашивают кое-что из истории. Главным образом, кто у нас царь, как его зовут-величают, как зовут царицу и членов царской семьи. Ну, это-то мы уж знали, и ответы у нас так и отскакивали от зубов.
Последним экзаменовал священник. Молодой, в красивой рясе с наперстным крестом на массивной серебряной цепочке.
Когда я подошла к нему и ответила на вопрос, как имя и фамилия, он внимательно посмотрел на меня и спросил: «Скажите, вы не дочка о. Луки Кумандина?» Я ответила: «Да, но мой папа умер». Он какое-то время побарабанил пальцами по столу, с сочувственной печалью, глядя на меня, сказал: «Да… мы учились с ним вместе и были хорошими товарищами». И начал экзаменовать меня. Что-что, а уж молитвы я знала хорошо с раннего детства, заповеди-то Божьи, все десять, мы знали как стихотворение. Батюшка поставил мне «5». На прощание он сказал: «По своим знаниям вы достойны своего отца. Передайте вашей матушке поклон от меня. Она меня знает». И назвал свою фамилию. Теперь уже не помню её.
Экзамены окончены. Все мы сдали их, а я их сдала кругом на «5».
По случаю благополучной сдачи экзаменов все мы прослушали благодарственный акафист на очередной молитве.
Настали счастливые дни. Занятия кончились. Мы свободны, играем в куклы, гуляем на улице и ждём, когда за нами приедут родные. Ушли домой девочки Русановы. Их мать переехала на жительство в Томск. Уехала с братом домой Тоня Торопова.
Утро того дня, когда я навсегда покидала монастырь, было прекрасным. Мы позавтракали, и я побежала на улицу. И вдруг, выйдя на крыльцо, я увидела маму, шедшую к подъезду. Боже! Какой восторг охватил меня! Непередаваемые минуты счастья!
Мама нарядная и пополневшая.
Сборы были недолгими. Расставание тоже коротким. К Анне Ивановне добрых чувств у меня не было. Варвары Степановны уже не было в монастыре. Поцеловалась я только со Стефанидой Васильевной, да с монашкой-поварихой Варварушкой.
Мы идём с мамой к монастырским воротам. Смотрю я на больницу, на лужайку, где мы всегда играли, на церковь св. Иннокентия, мимо которой мы проходим. «Прощайте, прощайте! - поёт в моей душе. – Впереди у меня новое, но и с вами мне было не так уж плохо! Было плохое, но было и хорошее».
За воротами ждал извозчик. Смотрю – сюрприз: в пролётке сидит Костя и улыбается во весь рот. Оказывается мама взяла его с собой в Барнаул, и теперь мы поедем вместе.
Весна 1915 года.
Мама снова поступила на работу домоправительницей к о. Тимофею. Мы едем на Алтай в Мыюту. Радость для меня снова вернуться в милый край, но и тайное огорчение: я не увижу свою любовь – Вешку Зайцева.
Три дня приятного времяпрепровождения. Мы с мамой ходим по городу. У меня новые туфли. Мама привезла мне заранее сшитое новое платье. Ткань, на белом фоне крупные букеты голубых цветов. Отделано платье голубым сатином. Купили мне шляпку. Хорошенькая шляпка из соломки, на тулье которой повязана лента, концами спускающаяся сзади. Если бы я не была острижена наголо, то совсем бы была миленькая девочка.
Я раздосадовала маму. Платье мне очень понравилось, только я нашла, что оно мне коротко. На подоле были сделаны запасные складки. Я взяла и тайно распустила их. Разгладила платье, примерила перед зеркалом и осталась очень довольна! Выгляжу совсем взрослой, платье не до колен, а почти до щиколоток.
Мама решила сфотографироваться с нами (в альбоме есть фото, где мам, я, Костя и мамина приятельница Ида).
Когда оделись, мама и Аполлинария Яковлевна, взглянув на меня, ахнули. А я стояла и была весьма довольна, что выгляжу в длинном платье взрослой. «Жаль, что Нина не купила мне те туфли на высоком каблуке и с большой пряжкой. Тогда уж я в шляпе да в этом платье, наверняка, походила бы на великолепную Лидию Николаевну (Мысовскую землемершу, которая была большой щеголихой)!». Вот такие мысли были у меня в голове.
Делать было нечего, другого времени не оставалось. И таким чучелом мама повела меня в фотографию.
Мы плывём на пароходе. Как и в прошлом году в это время он заполнен молодёжью, уезжающей из Томска на каникулы домой.
Погода хорошая. На палубе весёлые компании юношей и девушек. Мы с Костей весело бегаем, любуемся видами то на лес, то на луг, то на деревеньку. Перевесившись через перила, смотрим, что делают матросы на корме и нижней палубе. Одна из групп молодёжи особенно многочисленна, в ней привлекает внимание замечательно красивая девушка. Среднего роста, статная, с пышной грудью. Необыкновенно изящная посадка головы, черты лица точёные, причёска греческой богини. Господи, есть же такая красота на свете! Так прекрасна эта девушка. Зовут её Клавочка Михайлова. Она окончила Епархиальное и едет домой в село. Ещё в этой компании выделялся юноша. Это был семинарист – алтаец, звали его Пётр Каньшин. Замечателен он был своим голосом. Пением он очаровывал всех.
В Барнауле пароход стоял сутки. Мы ждали пересадки на Бийский пароход. Был какой-то большой праздник. Наш пароход был пришвартован к пристани, а уж к нему пришвартовывался другой пароход, между ними переброшены сходни.
Мы с братом бегаем по палубе, смотрим на берег, наблюдаем, как горожане отплывают на острова на гулянье.
Вот в лодку садятся женщина, молодая девушка, мальчик лет шестнадцати и девочка моего возраста.
Лодка отчалила недалеко перед нашими пароходами. И вдруг мы увидели, что лодку стремительно понесло прямо на нос парохода. Мальчик судорожно гребёт, но не может справиться. Вдруг раздался душераздирающий вопль женщины: «Боже, то-о-о-нем!».Лодка ударилась о нос парохода и опрокинулась. От ужаса я на мгновение закрыла глаза, ноги приросли к палубе. Когда я вновь взглянула, то увидела, что междупароходами плывёт мальчик, а с палубы ему бросают спасательные круги. Девушка оказалась по другую сторону парохода, и ей бросили с берега ведро на верёвке.
Около сходней парня вытащили на нижнюю палубу, Он стоял и весь дрожал, с него лилась вода, лицо было белое как мел. Мальчик улыбался, но это была страшная улыбка. Женщина и девочка утонули.
Прибежала мама и потащила нас в каюту. Когда закричали «тонут! Тонут!», она решила, что это мы тонем, и теперь сидела с нами и от пережитого потрясения плакала.
Мы перегрузились на Бийский пароход. Дав три гудка, пароход побежал вверх по Оби.
После завтрака выхожу на палубу. Тошно мне, кого я вижу?! У перил стоит Маруся Зайцева, милая Маруся, сестра Вешки. Оказывается, Мария с сестрой Ольгой едут домой на каникулы. Мальчики ещё не закончили занятия и остались в Барнауле. Значит, почти целый день мы пробудем вместе с Марусей. Они выйдут в Легостаево. Сели мы на лавочку и рассказали друг другу про своё житьё.
Маруся первый год училась в Барнаульской женской гимназии. Смотрю я на неё, до чего же хорошенькая девочка: смуглая, синеглазая, точёный носик, тёмные густые волосы заплетены в косички. Гимназисток не стригут, это только нас, епархиалок, оболванивают до четвёртого класса. И как Маруся элегантно одета. Синяя в складку шерстяная юбочка, белая, пышная, отделанная кружевами, с большим напуском кофточка. Шляпка из белой лёгкой соломки, по тулье веточка из лёгких изящных цветов.
Моя шляпа, которая так мне нравилась, сразу поблёкла при таком соседстве. Да, Зайцевы красивое семейство. За исключением Шуры (очень нескладного) и рыжего Коли, начиная с отца и матери все красивы. Смуглы, статны, синеглазы, темноволосы, с правильными чертами лица. Только Вешка отличался от них тем, что имел серые глаза и светлорусые волосы.
Хорошо мы провели этот день.
Рано утром пароход подошёл к пристани Легостаево. Девочек уже ждала пара лошадей и, распрощавшись с нами, они покатили в милые моему сердцу Мысы, а наш пароход поплыл вверх по Оби, приближая меня к не менее милому краю.
В Бийске мы пробыли 2 дня, остановившись у старинной приятельницы мамы Пинегиной Пелагеи Ивановны, начальницы Бийской богадельни. Здесь при богадельне была её квартирка их двух комнат.
Запомнилось мне посещение Ольгинского сада, когда там было вечернее гуляние.
Маленький сад расположен на высоком крутом яру над Бией. Небольшие деревья, чистые аккуратные дорожки, вдоль которых развешены разноцветные фонарики. Полукруглая эстрада для оркестра и танцевальная площадка
Мама с дочерью Пелагеи Ивановны Ниной собрались на гулянье в сад и взяли меня с собой. Принарядились мы и отправились. Я радуюсь новому, ещё неизвестному мне развлечению. На улице вечереет. Навстречу нам несутся из сада волнующие звуки духового оркестра. Как всё ново и ослепительно для меня! Зажглись фонарики, гремит музыка, по дорожкам гуляют нарядные женщины с великолепными прапорщиками и поручиками, стройные фигуры которых опоясаны портупеей. Прически на косой пробор, блестящие сапоги – пленительное зрелище! Ведь идёт война, и военные – самые популярные люди. Прогуливаются пары. Но вот, зазвучали танцевальные мелодии. Звуки томительных старинных вальсов понеслись на светлыми водами Бии. Закружились в танце поручики и девушки в длинных узких юбках, светлых нарядных кофточках, с высокими в буклях причёсками.
И эта чарующая грустная музыка, и полная луна, вставшая над рекой, и разноцветные огни сада, и танцующие военные, которые, может быть, завтра уедут на войну, всё это запечатлелось в памяти, осталось прекрасным и грустным воспоминанием.
Давно уже нет в Бийске Ольгинского сада. А это был в восточной части города чудесный поэтичный уголок. Расположен он был на высоком яру. Оттуда открывался прекрасный вид на Заречье и речные Бийские дали. Снесён и Троицкий собор, который был невдалеке от сада. Собор был в готическом стиле. Его высокая колокольня была устремлена ввысь. Нарядный (кирпичное с белым) и внушительный, он был украшением восточной части города и своим соседством при давал ещё большую поэтичность Ольгинскому саду. Почему собор снесли, не знаю. Может быть, потому что он являлся печальной памятью: на его паперти был убит первый председатель Бийского Совдепа Фомченко, который, по-видимому, пытался в церкви найти спасение от белогвардейских преследователей.

(Продолжение следует)