Васькины песни

Васька ее страшно любил. Да и не только Васька.  Любой бы с ума сошел.

А любить таких, чтобы не навзрыд, надо иметь либо полную безоговорочную наглость и уверенность в себе, либо вообще не понимать, какой человек перед тобой замечательный. Мужиком быть, чтобы ни капли любви. Чтобы сама млела от капелек уважения. В идеале лупить еще надо. Так жизнь ее однажды так излупила, что она потом пока думала куда идет, уже почти до края и добралась.
А может и лупили, как не лупить такую гордую. А даже если и не лупили, то хотеть то точно хотели.

Лупить в смысле, а уж просто хотеть то... Штабелями падали…
Камский ЦБК эти штабели мог на картон пускать, не тратясь на молевой сплав. Благо аккурат, когда она в сок вошла, его и запретили. Сплав то….
Васька не хотел лупить, он даже страшно сказать, ее то не хотел. Ну что ему с ней в кровати делать? Распахнуть хлебало и в беспамятство впасть?  Смотреть как на икону и просто прижимать к себе? Страшно любил говорю же, вот страшно, это когда как в автобус сел, а до этого абрикосы жрал и тут началось, а ехать еще час.  И ехать надо, и жалеть поздно и вот как герой панфиловец, то ли герой, а то ли и нет совсем. Как потом люди расскажут, так и будет.

Ну вот так и ехал по жизни. И что характерно, она завсегда где-то рядом была. Тянула ее натура, бабы они ж чуют.  Чуяла она в Ваське великую силу, силу любви. Силу сухаря последнего, карты недобранной. Это завсегда выше нас. Кто откажется вот так вот запросто в колоде, такого иметь.

А еще…
 Мог Васька петь задушевно. Затянет бывало, запоет, да наизнанку и плачут бабы то ага. Вот дар у него.
Может от любви его у него и прорезался он, кто знает. Он до этого то не блистал среди нас. Васька и Васька. Еще и любить не умел. Черствая душа. Бабы воют, а он поет себе. Ну приголубит кого, как без этого. Ежели бабы то вокруг. Чай не сухарь какой, не изверг.  Потом конечно помирать не стал, от любви то своей. Женился.  А чего не жениться, ежели и сроки пришли, да и детей любил. Ну и жизнь идет.
Мужик без бабы он или помрет, или сопьется. Ну или оскотинится так, что лучше б пил да помер.

Васька не помер. Васька жил.
 
Пил, гулял, как не гулять когда-пьеш-то…луплен был конечно, разными своими бабами. Так на то и бабы. Ну поорет, ну сунет в морду леща, от сердца. Васька смеется. Черточками морщин улыбается. Чертей было в Ваське полным-полно. От Любви то несбытой, заводятся они, черти...
Ну и развелся конечно. С чужими жить, это наука же целая. А Васька в науках не силен был.

Ваську же за чертей любили. Чертей характера.

А пил он не от них, он от великой любви горевал. И чем дальше пил, тем страшнее пел. Совсем на песню вышел. Один раз споет песню и любую берет. Вдовых начал брать, молодых. Страшное дело. Те конечно сначала с недоверием, а потом видят в Ваське...

Дар.

Когда любовь то из такого тигеля летит. А ведь, что характерно не лупил. Возьмет, заберет в нору свою и молчок. Те конечно по-разному. Как собаки, нюхают Ваську, треплют как кабана. Был же мужик то, одинокий, пел. А тот навзничь и замолкает в быту то. Как мертвяк. Полежит, полежит и хап.

Берет. Как немой берет. Как баржа в берег. Молча, страшно.
Повадились тут к нему конечно разные, ну сила то мужская где она, в этом она и есть, бабская сторонушка стылая, силу за тепло держит. Безразличие за стену каменную. Ну и тут он, конечно весь вот такой, далекий, высокий, в своих думах и песнях.

Одно слово, властно он их брал, как царь. Как император. Император Васька тридесятый.
Но не задерживался нигде

И вот жил.
Начали ему завидовать, ну кто по любви то. Они уж в цвет вошли, в седину. Дети бегают.

А он все такой, пулей стреляли, жив. Драться. Первый. Ничего в нем нет.
Морда как морда, а он начал лютеть с годами. Руки сбил. Уже и драться не может.  Пальцы ломаны.
Начал взглядом.  Получается, что характерно. Ну так если пожарище внутри такое. Да тлеет на сердце углями. Любовь то Васькина, несбытая, лютая. 

По жизни пошел, как-то... Ну вот если лютеешь, то легче…проще. Как посторонний идешь куда не знамо, в ворота в двери. Все не страшно ему, не берет страх, как будто завтра помирать, а сегодня скука и суета. 
Мы уж переживать начали за него. Сопьется думаем. Он пьяный то, когда пел, он же про нее пел, да никто не знал. Но мы то знали, почитай свои Ваське, собутыльники верные, ватажники.

Завидовали даже немного, вот мол дурак, бери любую, а он нос воротит, ему ту подавай. Чтобы любовь была, а без любви, как и нет его. Бабам разве, что нравится, а он напьется, когда один и в себя уходит. Только из-под двери, приоткрытой как огонь из топки пламенем хлещет, скажет пару слов и снова молчит.
 
А у Васькиной любви то, тоже дела не пошли. А как пойдут, ежели тут такое давление.

Нет, Васька не признавался ей. Дружил. Ну там привет передаст с нарочитым, или цветочек подарит, или так письмо напишет. По науке это друзья сталбыть стали. Ну вот ага, лучшие прямо-таки. Сокровенные. Ну она то конечно Васька Васька, как там твои бабы, он конечно, чего и расскажет пьяный, та ему еще совет какой даст…Друзья ага. Не разлей вода.  Хоть в разведку посылай, ничерта непонятно, зато языка точно возьмут, что тот, что другой, бедовые же.

 И что интересно ее ведь тоже судьба берегла, вроде и ожгет, а все одно, как будто держит кто край то. Как будто не доделала чего-то, не исполнила предназначения. Поэтому и спрос меньше.
Ну маялась девка, тоже. Не Васькой, сама по себе. Сложная была, хлопотная. Аккурат такому балбесу под стать как Васька. Два сапога разведчика. Только все как-то не в ногу.

А потом лет сколько-то назад, что-то в мире сломалось, что ли. Тогда помню еще светопреставления ждали по календарю каких-то нацменьшинств мексиканских.  Ну готовились, смеялись, кино даже выпустили. И вот Васька в одного остался без очередной бабы.  Да и Ей, чего-то все обрыдло.

Собрались эти друзья в кино. В какое-то шибко умное она все его макать любила, ну он тоже вроде непростые любил. В общем поглядели они кино, а там сцены постельные, да и про любовь сказано очень так прямо и верно. Поехали они к Ваське Кофе пить, ну у того водка была, винишко по дороге захватили. Ну понятно. Когда два нетрезвых разведчика в свой тыл уходят, как тут в языки своих не похватать. Особенно когда ни одного командира рядом.  И тут то все как-то само собой и произошло. Непонятно как. Ни ему непонятно ни ей. И ведь не было тяги плотской у него, так и говорил всем, да оно и видно было.

В общем схватились друг в друга в ту ночь и что там дальше было, Васька конечно не расскажет, но что-то да было. Мы аккурат похмеляться сели, когда он поутру ввалился. Ну как поутру, к обеду где то, ну утро по-нашему. И сразу за фуфырь, и как давай ее долбить как водицу, водку то. И не берет его, он пьет, а не берет и песен нет. Только гул какой-то от него идет, как будто из топки паровозной закрытой…Без дыма гул.

Ну мы к нему. Харе мол заряжать, нам оставь, сучий ты потрох, мы тут до вечера точно обосноваться хотели, а ты все вон в один присест умял и чо теперь? Ну тот красную достал и ушли мы на три дни, в Васькину синюю яму. Там многое узнали, про любовь его к ней, да как он сам не знает, как ночь с нею переночевал, да как утром смог отпустить. Как будто сердце свое вырвал И понимаем мы, что тишина у него в телефоне.  Почитай первая, кто наутро просто пропала. Обычно трезвон идет, сообщения всякие. Уси пуси, удобно раньше было, они приезжали он им водки купить наказывал да сигарет. А тут у нас молодого самого за шныря определил.
Сплошное в общем то всем неудобство от этой его любви было в тот раз. Нестандартная ситуация запоям завсегда вредит, ибо сбивает целостность и выпуклость второго и третьего дня. А тут не запой, а марафон да хлопанье дверьми.  Несерьезно, как-то. Но терпим. Видим, плохо ему.

 Ибо Васька изменился.

Вот человек он обычно меняется под грузом своим, под ответственностью либо по причине скотства и дурных привычек. А тут, за ночь.  Говорят, вот люди седеть за минуту умудряются, ну или за час, ежели совсем огорошить чем дурным, ну или смерти ждать в тот час.  А Васька не то, что поседел. Он как будто инеем покрылся.

Без звонков то ее. Да и разошлись видать поутру, как-то краем. Не зацепились.
Он такой подлости от судьбы не ждал. Виданое ли дело. Он лет десять по ней сох, сказать боялся, подумать страшился. До того она ему казалась небожительной и недостижимой.  Что сам факт Ее существования был для него, смыслом.  Вот живет он, чтобы ее любить. Остальное не в счет.
 
И вот когда наступает момент, в который он и не верил, когда кажется звезды сошлись над Васькиной головой и за шиворот ему сыпаться начали, задорно прожигая в нем отметины от ее пальцев.  Вдруг не сработало самое важное его качество.

Не то, о чем подумали вы, не, сложнее все.

Не взяла ее песня, не проняла. Не поняла она песни Васькиной, не потянулась к уголькам сердца его, один раз такую груду тепла почуяв.  Не бывало такого у Василия нашего, чтобы поутру от него баба сбежала. Обычно поутру любая готова к отношениям была. Грех сказать, замужние от мужей убегать готовы были. Только некуда было.

И так это в Ваську вросло, что он и не удивлялся. Воспринимал, как перегар поутру.  Столпом мироздания почитал. Как солнце восходит, или там осень наступает. В общем абсолютно закономерное явление. Ежели была ночь, то наутро баба, Васькина была.

Удивительное качество Васькино. Чем брал непонятно. Вроде ничего этакого сверх меры природа не дала, сам неказист, да зачастую еще и пьян. И ладно бы богат или там родители. Но вот, как переночует с кем, то наутро Ваське уже за минералкой бегут в магазин.
Любовь ага, страшное дело. Обидно, что за это время ни одна из Васьки эту его любовь не выжгла. А ведь разные были, разные. Ох мы завидовали.  И что еще важно, с кем попало не спал. Разборчив был сукин кот….

И вот тут, на утро то…Солнце не взошло, осень не наступила. Минералки никто Васеньке не купил.
Поцеловала она Ваську задумчиво и соскочила. Васька ладно на кровати лежал, так бы сознание потерял от изумленья. Он к таким оборотам был совершенно не готов.  Он уже планы строил и походу с ней в голове своей детишек настрогал на небольшую ударную армию. Ну или корпорацию. Ну уж как минимум на детский хор имени гражданина Охлобыстина.  А тут вот такой кандибобер.

Он на этом изумлении сначала на работу даже съездил. Молотком себе палец раскроил, по невнимательности и к нам, ну вот к утру нашему, поспел, травмированный весь.

Вот три дня он ее ждал. Три дня пил. Нет писать то ей писал, что-то там они говорили, но мрачнел и все пуще пил.  Вторую красненькую достал, ну тут уже еще народ привалил, бабы какие-то.

Ну понятно не какие то, а самые что ни на есть правильные, это уж мы весть пустили, что надо его с этой любовной иглы снимать, а чем еще снимать, как не клином клин. Ну вот клин баб и нагнали.

А он закрылся и к нему им подойти боязно, иней. И песни кончились. Молчит и пьет. Как-то жестко совсем.  И вот так месяц, как ни выходные, он к нам и полетели красненькие. И пьет как не в себя. Дольше всех, все падают он сидит как упырь и давит водку, как будто всю хочет убить. Если кончается, пинается больно и шлет еще брать. Ну травма у человека, грех не сбегать, да и на улицу его выпускать страшно было. Задавит еще кого, глазами то своими. Там ведь поверх инея в глазах лед попер, сначала незаметно было, а потом хоть корабли топи об эти глаза. Страшные стали, а в запое еще страшнее.  Так лед Чудского озера, наверное, выглядел, лед и кровь вокруг, дорожками. От псов рыцарей, разведчиков…

Потом ушел.  Как-то даже не заметили, как ушел. Потом как-то пропал, что ли.
Перестал забегать, на дела стал ссылаться. В общем пропал с радаров.
Работу сменил. Думал видать, в деньгах там дело. Деньгами хотел перешибить, он простой же был, не скажешь, что всех по три дня поить мог, не выглядел он на свои деньги.

А тут какая-то в нем тяга к ним проснулась недобрая.  И ведь ненавидел он деньги всегда, относился к ним наплевательски. Есть и есть. А тут прямо как с цепи сошел. Уперлось у него все в деньги. 
Приятели новые появились, дела какие-то мутные, разговоры опасные. В общем стал Василий бизнесмен.

 Чего-то доказывать стал, то ли себе, то ли ей. Любовь купить решил.
Раз уж песни не сработали. Ну и понеслось. А время идет, дела, заботы. Ну мы в своих котлах, он в своем. Разошлись пути дорожки конечно.

Ну и вот недавно встретились, случайно. В кабачке одном любимом, где из закуси только орешки, зато водку подают в граненых и курить можно.
Сидит, молчит, пьет. Ну подсел, разговорились.

Он ведь думал, она из-за денег такая глухая. А теперь, денег то полно, пришел к ней, так и так мол. Вот смотри, я могу не только молотком по шляпкам да по пальцам своим. Выбился мол в люди, уважаем стал в неких кругах, о которых лучше и не упоминать. Квартеру мол купил, машину. Все как у людей.
А она ему.

 Вася, напугалась я тогда песен твоих, дура я. Ну и дура же я, ты спой Вася и пойдем куда глаза глядят да дороги ведут. Поняла я, о чем ты пел мне, прости сердце ледяное, глупое обожжённое чужими.  Спой Вася мне, истосковалась я по ним, по песням твоим.

А Васька стоял и молчал. Продал он песни свои, за деньги продал. Кончились у него песни.

Зато перстни на пальцах ломаных алмазами горят. Поняла она это, закрыла дверь.
В общем пил он с месяц, еще раз к ней ходил, думал у пьяного вернутся песни.
Не вернулись. Она потом мелькала где то, красавица, гордячка, умная очень.
А Васька, куда-то потом уехал, в Испанию, что ли. В жаркие страны. В Жарких странах, когда в инее, оно как-то легче что ли, наверное. А уж с баблом, сам бог велел.

Ну с нами понятно, потерял связь. Ему успешному зачем все эти напоминания.
Как забрали, у него и сердце, и песни, и веру, и любовь.
Зато денег насыпали щедрее некуда. Только я-то знаю, что тошно ему от них.
Он же на них любую купить может кроме одной, от того, наверное, тошнее.
А уж на чужбине то….