Юрий Щекочихин

2 сентября 1976 г.
Застал у Щекочихина симпатичного мальчика Игоря Сокола – гениального художника из Новосибирского Академгородка, про которого Юра писал в «Алом парусе» два года назад. Тогда ему едва исполнилось 15, а у него уже было несколько выставок и куча зарубежных публикаций. Теперь Соколу 17 и он будет учиться в Полиграфе – на книжной графике у Попова и Бисти. Договорились, что съездим к нему на квартиру – посмотрим картины. И вообще мальчишке в Москве без друзей очень тоскливо.

6 ноября 1976 г.   
У Юры Щекочихина на его «Очакове». Приехали с Остёром и наконец раскачали Гришу прочесть его хулиганскую флотскую поэмку (хохот до оргазма).
Кончился вечер мрачно:  Хлебников, который никак не может прийти в себя после самоубийства Ефима Зубкова, вздумал обсуждать статью  Вознесенского о нём – «Муки музы» в недавней «ЛГ», и все переругались. Когда АВ пишет, что затянуло-де «читательским невниманием свежие голоса Аронова и Губанова», он явно передёргивает: о каком невнимании читателей можно говорить, когда его просто нет – по причине отсутствия у обоих собственных книг. И надежда Олега, будто бы после этой публикации лёд тронется, – надежда зряшная:  ничего само собой не сделается – всё нужно проламывать лбом и кровью...

18 ноября 1979 г.
Вчерашняя суббота у Щекоча едва не закончилась большой ссорой. Началось с того, что компания не сложилась: Аронов не смог быть, поскольку дежурил в «МК», Чернов приехал с беременной Майей, Остёр – без Ольги, а кроме них были две подружки с филфака и гитарист Алёша, сыгравший Цыганёнка в экранизации книги Антонова, с Волонтиром и Лучко.
Обрадовавшись отсутствию других пиитов, Чернов устроил читку себя, любимого, и нарвался – Гриша зло сказал: «Зачем, чтобы испортить воздух, нужно было так жутко тужиться?». Обалдевший Андрюша в обиде ушел на кухню, где устроили курилку, чтобы не травить никотином его беременную жену...
...Майя умело сменила тему – насела на Щекоча: чем издеваться над несчастной девушкой, лучше порадей в трудоустройстве, тем более что запросы невелики – любая непыльная работёнка, хорошо бы через три дня на четвертый, а лучше – два раза в месяц, в дни выдачи денег. Закатив глаза к потолку, Юра ответил в том смысле, что его возможности известны: весь блат – милиция, прокуратура да Бутырская тюрьма. «Бутырка – это вариант, – всерьёз купилась Майя, поскольку живет в двух шагах от Новослободской. – А кем там работать? Уборщицей?». «Зачем уборщицей? – пожал плечами Щекоч и брякнул, не подумав о последствиях: – Овчаркой!».
– Чернов, живо поехали отсюда, у меня от Щекочихина гемоглобин падает! – завопила Майя так громко, что отсидеться на кухне супруг не смог – нарисовался в дверях и получил полный перечень унижений: на «Очаков» они отныне ни ногой, Щекочу с Остёром в дальнейшей дружбе отказано и вообще... (Дай Майе волю, она всех свидетелей этой сцены не моргнув глазом отправила бы на живодёрню).
Тут, на благо присутствующих, вошёл Жуховицкий, точно почувствовал грозовую ситуацию и увёз Чернова и Майю на их Угловой, по пути и меня захватил.

6 августа 1980 г. 
Сначала компания за столом была камерная, а посреди вечера позвонил из Домжура в прах пьяный Щекоч – предупредил, что свалится не один. И к девяти привёз начальника некой МВДэшной структуры и его любовницу, личного врача тов. Суслова. Мент сразу вытащил меня на кухню, скрытно сунул в руку презент – подмышечный  «кОбур»  (извиняясь, что у них на Петровке с подарками туго, но должен подойти под мою «пушку»,  а если с ней нарвусь на неприятности – он всегда отмажет). Пока, матеря Щекоча, отбрыкивался от кобуры, краля мента тешила гостей байками про личную жизнь Михаила Андреича. Юра тем временем заперся в ванной, вышел оттуда тверёзый, как не пил (наглотался милицейских спецтаблеток из чистого кофеина), и только посмеивался из угла над своим колоритным соратником. Решив показать, насколько он  «в теме», мент начал пугать окружающих: Чернову посулил уютную камеру окном на юг и паёк на рубль двадцать в сутки, Погожевой и прочим рифмоплётам – экскурсию по ихнему дому на Петровке, а натешившись – принялся декламировать наизусть «Казнь Стеньки Разина»...  Утомившись, вызвал машину (предупредив, чтобы сирену не врубали), мы нацепили на мента подаренную кобуру, на шею повесили его врачиху, и Юра кое-как обоих спровадил. Станиславский называл такие действа «театр для себя».

24 августа 1980 г.
Нынче у Щекоча на «Очакове»: Хлебников с Аллой, Аронов с Таней, Гутя с Леной, Чернов с Дьяковой и Ригин с новой девушкой. И у Щекоча новая – Оля (славная, смотрящая на Юру влюблёнными глазами). 
Саша Аронов  декламировал «Монферрана» (восторженно, взывая не к нам, а к Богу), Олег читать стихи отказался, но сегодня всем было не до стихов: у Щекоча новая влюблённость – новый герой нашего времени – Рыжий Москвич, выпускник орловской школы ОБХСС, который осмелился поднять руку на номенклатурных жирующих бонз. Чьи допросы на пяти кассетах Юра и предложил нам послушать. Говоря при этом, что о Рыжем Москвиче нужно писать роман.
Когда расходились, Щекоч сунул мне в карман книжечку «Трудный подросток» (с упрямством закрепив надписью свою идею-фикс работать в четыре руки:  «...пишем  детектив века!»).

30 августа 1980 г.
Вчера у меня дома мальчишник устроили. Мы с Щекочем приехали с работы первыми, после Миша Поздняев подошёл. Пока добирались Паша Гутионтов с Черновым и Хлебников, были заняты кто чем: я на кухне салатики крошил, Юра возле меня песни под нос мурлыкал, а Миша в комнате какое-то себе заделье нашёл. Щекочихину со мной стало скучно, Поздняева развлечь решил. Вдруг, слышу, Юра за дверью вопит: «Ты что наделал? Какого чёрта в мой текст залез?!»  Я туда – Миша красный, Юра белый, и меж ними дракой пахнет. Оказалось, Щекоч на столе вёрстку своей очередной разоблачиловки оставил, и Поздняев от нечего делать взялся править писанину, половину статьи исчеркал. Не знаю, чем бы всё закончилось, только тут весьма кстати Гутя с Чернушкой вошли и кое-как пожар погасили, но Щекоч всё равно надулся, как мышид на крупу...

3 сентября 1980 г. 
Утром влезаем с Щекочем в 13-й троллейбус, он довольно толкает в бок – у троих пассажиров в руках «ЛГ», развернутая на страницах, где Юрин очерк «Деловые люди». Когда подходим к подъезду «Литгазеты», нас обгоняет, с крутым разворотом у самых дверей, чёрная «волга» – под скрип тормозов, из обеих задних дверец стремглав вылетают два опера и, как на задержание, устремляются в холл (за газетами для Рыжего Москвича).
Собственно, вот и вся журналистская радость: твои читатели, твои герои...

7 сентября 1980 г. 
Щекочихин в Очакове  – местная знаменитость: пока шли от станции, несколько человек с нами поздоровались,  а возле дома скамеечные старушки хором предупредили: «Ждать вам долгонько придётся – их дома нет, они бутылки возют». На звонки дверь и впрямь не отворили. Обогнули дом – в кухонном окне была открыта форточка, ей и воспользовались:  долгорукий Шурка дотянулся до шпингалетов, распахнул окно, спустил табуретку, и мы проникли в Юрину квартиру. Кухня была завалена пустой стеклотарой, люк в подпол дырой зиял – Щекоч до заначки на чёрный день добрался.
Расселись в комнате – наши девушки с Малгожатой на диване напротив двери, мы сбоку, незаметные. Вскоре хлопнула входная дверь – Юра с Лёней Загальским сразу на кухню протопали, принялись громко считать, сколько получится, если оптом по гривеннику... Тут девчонки не выдержали – расхохотались, голоса на кухне стихли, и в дверь всунулись две обалделые головы...
К вечеру ещё подошли с десяток гостей, в том числе и любимый Юрин персонаж, Рыжий Москвич – опер лет тридцати, и впрямь очень рыжий, тихий, смущающийся. Выпили в итоге много, спьяну начались рискованные шутки: вздумали разоружить оперативника – трое напали на него, сидящего, полезли ощупывать подмышки и ничего не нашли, а он сразу, как только все уселись, вынул табельный «макаров»  из-под куртки сзади. Щекоч попросил «пушку», мент протянул пистолет через стол, предварительно выщелкнув обойму, и тут Юра нагнал на него страху – прицелился в лампу, потянул за спусковой крючок: «В казённике девятый патрон оставил?». По мгновенному испугу на веснушчатом лице стало ясно, что привычка ментов иметь, кроме полного магазина, лишний патрон в стволе – непоборима, и Рыжий Москвич не исключение.

7 октября 1980 г.
Обедали в столовой с Щекочем, когда к нам подсел Рубинов – поздравив Юру с завтрашней публикацией, сказал: текст хороший, но первая половина читается гораздо лучше второй, к концу ты явно устал. У Щекоча аж кончик носа побелел  от злости («первая половина» – та часть текста, которую у меня дома Поздняев поправил). Вообще всем нам очень нужен хороший редактор.

21 декабря 1980 г.
На «Очакове» у Щекоча была уйма народа, из новых лиц – два «афганца»:  медноликие мальчики-лётчики, очень компактные (для кабины «МиГ»-а). По их рассказам, война не кровавая, поскольку взгляд пилотов – с высоты птичьего полёта: «отбомбились  и на базу». Единственное, чего боятся, – заходить в ущелья, где могут обстрелять сбоку (брюхо «МиГ»–ов более-менее защищено).

23 декабря 1980 г.
Проговорили с Щекочем до трёх утра – Юра всерьёз хочет писать в четыре руки детектив. Я вообще же не представляю, как можно писать вдвоём, к тому же мы слишком не совпадаем во взгляде на прозу. Ни до чего мы не договорились – между монологами Щекоч  залил в себя поллитра и вплотную подошёл к черте, за которой он становится абсолютно несносен. Если бы не уложил его спать – наверняка разругались бы.
На работу пришлось тащиться пешком – как раз гроб Косыгина из ЦДСА выносили: все улицы перекрыты, через милицейские кордоны на Цветной пришлось прорываться с матерщиной, размахивая редакционными ксивами…

29 января 1981 г. 
Поскрёбся на ночлег подвыпивший Щекоч – разводится с Лебедевой-Кумачихой и места себе не находит. Пока Юра был в командировке, экс-жена увезла из его дома половик, ножницы, книжную полку и кофейное ситечко. Эта анекдотичная мелочность Щекоча особенно забавляет: «Всё понимаю, но – ситечко!»  А насчёт своего куцего кожана,  который нашёл на антресолях в мемориальной квартире, залатал и покрасил: «А это мой боевой трофей, в память о священной войне, – никому не отдам...».

7 февраля 1981 г.
Сидели в кафе-стекляшке возле платформы «Переделкино» (грелись, ожидая электричку). Мы с Вадиком Мариным – лицом к двери, Щекочихин спиной к окну. Сквозь заиндевелое стекло было видно, как на пятачке у «Сетуни» тормознул милицейский «козлик»: пока водитель вылезал из машины, другой блюститель  порядка вразвалочку направился в тепло. Обстукивая валенки, в тугой портупее поверх полушубка, он протопал к стойке, опёрся на неё задом, обвёл взглядом полупустое кафе и нацелился на наш коллектив.
– Не смотри на него! – тихо сказал Щекоч, грея ладони о стакан. – Не смотри!..
Продолжая травить что-то смешное, я близоруко пялился, никак не предвидя последствий. Лыбился, не понимая, отчего мент на глазах наливается кровью, зачем негнущимися пальцами расстёгивает кобуру. Вовремя подоспевший его напарник мигом оценил ситуацию:  он – Богом клянусь! – по воздуху перелетел  через весь зал, схватил амбала за кобуру и рукав, кое-как уволок на улицу...
– Завтра «МК» напечатал бы пять строчек. Как милиционер Сидоров, находясь  при исполнении, застрелил троих пьяных бандюганов, которые оказались журналистами, – меланхолично сказал Марин.
А Щекоч отчитал меня:
– Никогда не смотри в глаза бухому менту!

1 апреля 1981 г. 
Прощание с Трифоновым. Помня недавние похороны Даля, власти ожидали в этот день толчею ходынскую – с утра всю площадь Восстания оцепила милиция на кобылах, а людей в ЦДЛ пришло совсем немного (некролог в «ЛГ» вышел только сегодня).
Вечером собрались у меня:  помянули Юрия Валентиновича. Последним приехал Щекочихин, уже хорошо принявший, – добавил стакан водки, и его понесло:
– Скоро никакой литературы... никаких там Трифоновых, Нагибиных, Шукшиных – вообще не будет. Вообще!  Вся писанина, которая из головы, от вымысла – фигня! Только документ, только журналистика!.. Будущее литературы – за Ваксбергом, за  Аграновским!.. Спорим на литр – через десять лет вся ваша долбанная проза, вся слюнявая беллетристика окажутся в полной жопе! В полной!..
При упоминании Аграновского вспомнили аграновско-брежневскую эпопею «Малая земля»,  где и впрямь есть одна гениальная фраза:  «Всё смешалось в Цемесской бухте», но вставить реплику в монолог Щекоча,  когда он говорит в подогретом состоянии, дело зряшное. В доказательство своих слов Юра не нашёл ничего лучше, как потрясти своим последним текстом, про который ему все говорили: замени фразу: «перед глазами стоит замок Пхакадзе» – она последняя и ударная, запоминается, а у тебя уже было: «Витя Полянов стоит перед глазами»...
– Ты и прозу так писать собираешься?
Щекоч жутко обиделся и ушел не простившись.

28 сентября 1981 г.   
Кое-как помирились с Щекочем, и второй месяц на пару, аки Ильф с Петровым или братья Вайнеры, пишем документальный детектив, обречённый стать бестселлером.  Правда,  детектив не сдвигается с первой страницы, хотя каждый вечер, вырвавшись из своих контор (если Юра не в отъезде), запираемся  у меня дома с благим намерением сесть за работу. По замыслу Щекоча, он, как ходячая энциклопедия преступлений, наполняет будущий бестселлер фактурой, а всякими характерами, стилем и образами (для Юры – абсолютная хренотень) пусть занимается кто-то другой, в нашем случае – я.
Глотнув для дневной разрядки  (оба мы водочники, но я свою жизненную дозу выпил в литинституте, потому Щекочу достаётся львиная доля),  разогревшись разговорами, к полуночи дозреваем до дела. То есть я усаживался за машинку, а Юра, уговорив поллитровку, начинает накручивать сюжеты, раздражающе слоняясь по комнате из угла в угол, и вскоре всё окончательно стопорится: трезвый пьяному не соавтор.
Подозреваю, что «детектив века»  останется ненаписанным, а мы окончательно разбежимся с жуткой аллергией друг на друга.

7 ноября 1981 г. 
Поскольку наш с Щекочем детектив окончательно накрылся медным  тазом, я освободился и месяц штурмовал Марию Александровну Платонову – заручившись поддержкой Нагибина, подбирался к записным книжкам Андрея Платоновича.
Признаться, я рассчитывал увидеть вариант Елены Сергеевны Булгаковой, но с МАП случай удручающий. То и дело слышу от неё: другие писатели оставляют вдовам квартиры, дачи и машины, а мне... и т.п. И разговор сразу начался с условия: все деньги за публикации – нам с Машей. – Да ради Бога, мне только в радость...

2 июня 1982 г.
Того, что я изменил ему с Андреем Платоновым, Щекочихин мне не простит никогда.
В  очерке «Следователь начинает и выигрывает» Юрка порезвился от души: мой злобный рассказ про Украину обыграл по законам юмористического жанра:  «Елин приехал в Киев и полюбил его – как он сказал – с первого взгляда»...

5 июня 1984 г.
Щекоч наконец добрался до любимых фанатов, но Чаковский про них и слышать  ничего не хочет. В доказательство, что он их не придумал, Юра организовал под окном Чака импровизированный митинг в цветах «Спартака» и «Динамо», и это было жутковато: две тысячи подростков собрались на Цветном бульваре за час. После этого зрелища Александр Борисович стал думать.  Зашёл в крохотный кабинет, где за двумя сдвинутыми столами с четырёх сторон сидели Щекоч, Рост, Графова и Логинова, да ещё и я заглянул, спросил:  «А что вы все тут делаете?». Лида Графова ответила: «Вообще-то мы в таких условиях работаем!» – «Запах,  как в борцовском зале», – сказал Чак, выпустил клуб сигарного дыма и ушёл.

13 декабря 1984 г.
У Юры Щекочихина умер отец, а я впервые поймал себя на том, что считал его чуть ли не сиротой: ни только никогда не слышал ничего о его родителях, но само поведение Щекоча наводило на мысль, будто он беспризорник и дитя интерната. А про то, что мой товарищ родом из Кировабада, я вообще узнал случайно, когда какой-то азербайджанец сказал, что они с Юркой земляки. (Стыдоба, да.)

5 сентября 1987 г.
Центральный детский театр открывает сезон пьесой Щекоча «Ловушка № 46, рост второй». Хотел взять у Юры контрамарку, но вдруг спохватился, что на самом-то деле смотреть этот спектакль не хочу. Хотя и знаю: какую бы графоманскую чушь не написал Юра, моё отношение к нему не переменится.

20 июля 1988 г.
В «ЛГ» Щекоч со своим любимым ментом Гуровым, некогда застрелившим льва Кинга Первого, – со статьёй «Лев прыгнул!»

18 ноября 1989 г.
(...)  Сегодня вечером повёл Яцека (Попшечко)  тусоваться с неформальной молодежью – Щекоч договорился по своим каналам, чтобы собрали десяток нестандартных ребят. Набор оказался весёлый: бомж, сторожиха, хиппи, проститутка, элитная пара номенклатурных «детей», супружеская чета экс-лагерников, валютный фарцовщик плюс «девушка, у которой всё в порядке», – всем от 16 до 18 лет.
Яцек был в восторге от разговора. А Юра с нами пойти не мог – улетел на встречу с избирателями (1-го ноября Щекочихин прошёл в Верховный Совет – нагадай  ему кто-нибудь такое лет десять назад, вот шуток было бы).

4 января 1991 г. 
Настассья (Кински) – абсолютно русская девчонка. Едва начался показ, утащил звезду из кинозала – нашли в Доме кино дальний тёмный угол, сели на пол (...)
...Уходя из ДК, налетел на Щекочихина. Тот был уже хорош – закричал, чуть не плача, на весь гардероб:
     – Ребята, охститесь! Вы что, «Огонёк», флагман перестройки, потопить хотите?
Не волнуйся, говорю, под руководством друзей, которые уверены, что «знают, как надо», он скоро сам на дно пойдёт.

3 декабря 1993 г.
Повесился молодой актер Игорь Нефёдов. На лестнице, в подъезде жены, с которой либо разводился, либо уже давно не жил.
Нас познакомил Щекочихин в 85-м или 86-м – Юрина пьеса пошла в театре, Игорь играл в ней роль Чижа. К тому времени он уже снялся у Соловьёва  и  у Михалкова в «Пяти вечерах».  Играл в Табакерке, но принципиальный Табаков в итоге  с ним расстался – характер у мальчишки был скверный.  Пил, конечно.

27 августа 1998 г.
Про мою о нём байку «Командир "Очакова"» (в № 28-1998 «Огонька» – Г.Е.) Щекоч сказал только, что с него пузырь: очень доволен.

10 июля 1999 г. 
Проезжая через Переделкино, наудачу свернул к Щекочу и застал его дома – сидел на крылечке, играясь новым ноутбуком, а рядом примостились два подростка. Хозяин изумлённо поднял брови, ребята тоже с удивлением уставились на меня (явно никого не ждали), и когда Юра серьёзно спросил: «За мной?» – сыграли с ним в нашу давнюю игру, которой обычно тешились на работе, когда требовалось выставить из комнаты занудного визитёра. «Да, Юрий Петрович, собирайтесь, машина у калитки, – говорю. – Полагаю, человек вы степенный, обойдёмся без погони и стрельбы... А вы, мальчики, пока можете быть свободны, мы вас потом вызовем...».  Забавно, но ребята поверили – окликнули их, когда они были уже за калиткой, вернули пить чай.

10 июня 2000 г. 
Полтинник Щекоча обмывали на его даче в Мичуринце. Подарил Юре зэковский нож, который он десять лет назад из аэропортовского спецхрана выцарапал. Гостей было много, и за столами в саду все расселись «своими» кучками – отдельно мы с Хлебниковым, Головковым, Загальским и Ростом (компания 70-х), своим кружком «афганцы» и «чеченцы», «думские» ребята сами по себе... Возлияния начались с полудня, но Щекочихин держался до вечера – ждал поздравлений от президента/тов, и они наконец поспели с курьерами – и от Горбачёва, и от Путина. Но этого славного момента я не дождался (сбежал).

24 апреля 2001 г.
Дорабатываю последние дни в “ВК”:  сдаю оставшиеся тексты – про Гукову и  Драгунскую.  Днём отлучился в “Новую” – вычитал своего Гладилина,  коего Геша,  “в воспитательных целях” отверг  (“всё о прошлом, а взгляд на сегодняшний день где?” – в пруде!).  <...>  В дверях столкнулся с Щекочем, который в Думу летел и меня по пути подбросил, –  посетовали на то, что совсем перестали общаться, и,  как всегда, поклялись летом,  по-соседски,  ситуёвину  исправить  (свежо предание...).

3 июля 2003 г.
Сообщили: умер Юра Щекочихин.
Вечером едва не послал навсегда Чернова в ж.пу – уже ВСЁ зная, прислал мне по мылу очередные плоские шуточки от графоманки Пелагеи Марфовны. Чудом сдержался – написал ему: ничего другого по случаю смерти Щекоча тебе в башку не приходит?
Подумал, что зря я защищал Андрюшу, когда Юрка назвал его подонком...

5 июля 2003 г.
Похороны Щекоча. С ходынской толчеёй в больничном ритуальном зале, неузнаваемым в гробу Юрой (какой-то чужой, незнакомый старик пугал всех  чудовищным трупным видом), светлым отпеванием на тенистом берегу переделкинской речушки (на тропе, ведущей в горку, к могилам Чуковского, Пастернака и Тарковского), с ностальгическим славословием на поминках в насквозь пропитом нами  Домжуре...
 
...Судя по Юриному виду, его действительно убили (я в морге сказал Ажгихиной: «Надька, в гробу не он!»). И убили таким образом, что концов не сыщешь. Как и заказчика вряд ли вычислишь.

16 июля 2003 г.
В завтрашнем номере «Новой газеты» – очередная эпитафия Вознесенского:
               По шляпам, по пням из велюра,
               по зеркалу с рожей кривой,
               под траурным солнцем июля –
               отравленный сволотой,
               блуждает улыбочкой Юра,
               последний российский святой.
Конечно, АА следовало написать «предпоследний» – в последние святые явно напрашивается  он сам.
19-го в музее Окуджавы презентуют последнюю Юрину книжку...

2 декабря 2006 г. 
И это наши нынешние СМИ... 
Почему, когда Юра Щекочихин месяц умирал в ЦКБ от необъяснимой заразы, от которой у него вылезали волосы и отслаивалась кожа, когда диагноз «лучевая болезнь» очевидно висел в воздухе – эту историю тотчас замяли, и атомщик Адамов, у которого при упоминании имени Щекоча от ненависти кончик носа белел, гибель журналиста никак не комментировал, а теперь радостно светится в ящике, мямля про «загадочную» смерть лубянского выкормыша в аглицкой клинике, и понос Егора Тимуровича выносится на первые полосы газет?..

15 декабря 2012 г.
Умерла Ольга Чайковская, золотое перо советской журналистики. Прожила огромную жизнь – родившись за несколько месяцев до "Великого Октября", пяти лет не дотянула до его 100-летнего юбилея. И жизнь её было очень достойной – за каждой статьёй Ольги Георгиевны  почти всегда стояла правозащитная миссия, борьба с советский юриспруденцией, где судебные ошибки и нарушения Уголовного Кодекса были постоянными. Не будучи с ней знакомым (всего несколько раз видел Чайковскую в редакции "Литгазеты", где появлялась нечасто), волею случая столкнулся с журналисткой в близкой мне бытовой судебной тяжбе, в которую в начале 80-х она оказалась вовлечена на пару с Юрой Щекочихиным.
В соседнем валютно-кооперативном доме жили мои знакомые: молодая семья – папа Сергей, мама Юлия и десятилетняя дочь Карина. Всё было славно, пока Юля не влюбилась в гражданина государства, стоявшего в первых рядах яростных врагов СССР, и экс-муж Серёжа заявил, что он своего ребёнка в Израиль не отпустит. Самый справедливый советский суд обычно принимал сторону матери, но в этом разе имелось опасение, что эмигрантка затребует Карину через Красный Крест, и Юлю просто вынудили подписать отказ от родительских прав.
За год, пока тянулось дело, в жизни Сергея появилась девушка Рита, как-то нашедшая с падчерицей общий язык, а загнанная ОВИРом Юля передумала покидать родину, решила восстановить своё материнство.
Наши общие друзья размежевались – если мужики поднялись на защиту Сергея, женщины сплотились вокруг Юли, а поскольку в журналистском цехе всё схвачено – выкатили тяжёлую артиллерию в лице Ольги Чайковской, аса "Литгазеты" и правозащитницы. И она первым делом добилась, чтобы Юлии вернули право видеться с дочерью.
Тут и разыгралась уголовная драма: когда экс-мать в сопровождении двух милиционеров явилась в свой бывший дом, Рита им дверь не открыла (Карину отец скрывал в подмосковной школе), но некстати вернулся с работы Серёжа, и на его плечах в квартиру ворвались стражи порядка – в возникшей потасовке у сержанта в двух местах оказалась сломана челюсть. Про то, что у Риты чёрный пояс по карате, знали немногие, а мента пяткой по зубам ударила именно она – девушку тотчас увезли в Бутырку. И мы кинулись к Юре Щекочихину.
Редакторат "ЛГ" принял соломоново решение: поскольку журналисты – золотые перья газеты, устраивать свару на своих страницах впредь не позволено обоим. Выпив дюжину чашек кофе в редакционном буфете, обе стороны кое-как пришли к консенсусу – Юрий Петрович с Ольгой Георгиевной договорились о взаимном ненападении, оставив за собой право помогать своим подзащитным без писанины.
Уже через неделю Щекоч, вооружившись справкой, что Рита на пятом месяце беременности, и медицинским заключением, что удар в челюсть был нанесён "с нечеловеческой силой", выцарапал из Бутырки бедную девушку с хрупким телосложением манекенщицы Твигги, и за решётку добровольно сел взявший на себя вину Сергей. А Чайковская добилась, чтобы отказ Юлии от дочери признали недействительным – сделан в состоянии аффекта под нажимом судебных чинодралов. Через полгода состоялся суд, оправдавший Сергея, как оговорившего себя ради жены, благо мент заявил, что мужчина его пальцем не тронул (каких усилий стоило это признание Щекочихину – честно, не знаю).
На моей памяти, это единственная история, когда два выдающихся журналиста – Щекочихин и Чайковская – одновременно взялись за одно судебное дело, которое благополучно разрешилось без их громких очерков.

24 сентября 2016 г.
«Новая газета»  вконец ополоумела – выпустила сувенирные  ЩЕКОСПИЧКИ!
Ну и что тут скажешь? Что Юра Щекочихин имел абсолютный музыкальный слух, для которого подобная словесная фальшь просто низкопробна. И что наша общая краковская подруга Малгожата за такую выходку дала бы  «шутнику» по морде, поскольку не только польские паненки прочитают её как матерщину (щеко-с-пички).  Хотел промолчать, но всё же позвонил заму главреда «НГ» Олегу Хлебникову («Твои-то, поэт, где уши были?»), так он честно сказал, что увидел паскудную коробочку (с рисунком Бобы Жутовского вдобавок!) постфактум – ни с кем Дима Муратов её не обсуждал. Форменное позорище.


ФОТО: Юрий Щекочихин в редакции «ЛГ» / Москва, 1980 г.
© Архив Georgi Yelin

-----