Пилигрим, - это судьба!

               
«И было у отца три сына. Двое умные были, а третий, младшенький – лётчик!..»
 (Профессиональный юмор пилотов в трудную минуту)
 
«Piligrim», - логин, выбранный мной быстро и не задумываясь при подключении к интернету. Только спустя время я осознал, что это не случайно, и странник – так словарь русского языка толкует это слово – как ничто другое отображает суть моей жизни. Города, где я проживал, это Михайлов, Скопин, Воркута, Скопин, Сасово, Усть-Цильма, Печора и… снова Скопин!.. А уж города, где частенько задерживались по непогоде, - их не перечесть!..
 Отец мой, третий раз раненый в конце войны и прошедший лечение в госпитале под Выксой, в звании лейтенанта приехал на родину – в Ермишь. Было это в июне 45-го, но дождалась его с войны зазноба, которая спустя время и стала моей матерью. Военные – люди подневольные, и предложение человека в шляпе, приехавшего в сельский военкомат, работать в силовой структуре не могло быть отклонено отцом, особенно в то время. В августе 46 года отец был принят на службу в МГБ и направлен в город Михайлов, где в 48 году я и родился… 
В 1952 году отца переводят из Михайлова в город Скопин: ротация военнослужащих в то время работала чётко! Жили поначалу в доме с аркой, что возле стадиона. Комната с казённой мебелью и «санузел» во дворе…. Скопин строился и хорошел. По указанию свыше сносились «лишние» храмы и ветхие строения. Я, ещё пятилетний пацанёнок, с забора стадиона наблюдал, как военные тягачи тросами растаскивали и рушили то, что осталось от одной из подорванных сапёрами церквей.               
Через год отец получил квартиру в одном из построенных у вокзала шлакоблочных домов. Тут «удобства» были не совсем примитивные, по сравнению с центром города. На новоселье приехала баба Мотя – мать моей мамы. Помню, как из приёмника «Рекорд», первого существенного приобретения родителей, со 2 марта 53 года звучала классическая музыка, а 5 марта  Левитан объявил о безвременной кончине «вождя народов» Иосифа Виссарионовича Сталина. Отец неделю дневал и ночевал на работе, а женская половина плакала, слушая речи диктора. Не до конца понимая значимости утраты, плакал и я: слёзы сами наворачивались на глаза…
Через некоторое время, вступив в «преступный сговор» с мамой, бабушка втихаря окрестила меня в Никольской церкви. Это таинство было совершенно недопустимо для семьи офицера, и я помню реакцию отца и притихших, опустивших взгляд долу маму и бабушку…               
В сентябре 55 года я в белой рубашонке и неношеных ботинках стоял во дворе 62-й  железнодорожной школы. Тут-то, первый раз в жизни, мне и не повезло…. Посадили меня на первую парту в правом ряду с Наташей (теперь она доктор с большим стажем) – дочерью директора школы. Когда после чистописания дело дошло до написания под диктовку «мама мыла раму», Наташка преобразилась. Теперь она писала, наклоняясь низко и прикидываясь близорукой, а скрюченной левой рукой придерживала поднятые с моей стороны листы тетради. Хоть круть, хоть верть, а не видно мне, что и как она пишет! Пробовал ущипнуть, дёргал за светлую её косичку, но…, ни в какую! Помню только, что иногда, в злобе прищурив глаза и не раскрывая рта,  что-то шипела в мою сторону. Хорошо, что ручки были перьевые…. «Не знаю кто!..» - открыв пошире глаза, с удивлением моргаю после перемены на маленькую, но кляксу в её тетради…
Хоть это было  не принято у военных, но в конце 57 года отцу предложили три места на выбор, где он продолжит службу: Тайшет, что на западе Иркутской области, Воркута и Восточная Германия. Из каких соображений он выбрал заполярный город мне не совсем понятно. В Скопине осталась забронированная квартира, а в четвёртый класс я пошёл в Воркуте. Шахтёрский город в корне отличался от городов средней полосы России. Огромный дворец культуры, спортивный комплекс, телевидение, бассейн, аэропорт, рейсовые автобусы, хлебный магазин-автомат. Да, да, - автомат! Достаёшь из кармана один из жетончиков, купленных на входе на рубль, бросаешь его в щелочку одного из агрегатов, и сверху тебе опускается душистая буханка чёрного, а из соседнего «автомата» булочка с маком! И это в то время, когда Никита Сергеевич Хрущёв правил страной и «сажал» кукурузу во всех уголках необъятной державы, а народ стоял в очередях за хлебом, который отпускался по карточкам. В Воркуте я учился, посещал различные кружки и секции, стал комсомольцем. В этом городе я уже смотрел по своему телевизору «Рекорд» шагающего на доклад о полёте в космос Гагарина в расшнурованном ботинке. Постращал Хрущёв с высокой трибуны ООН американцев «кузькиной матерью», а мы два дня не учились…. «Приближается ураган! – сообщает директор, зайдя в класс. – Парты отодвинуть от окон к внутренней стенке!» «Всем покинуть здание школы и удалиться от стен здания на двадцать метров!» - доносится из школьных динамиков другая команда. На улице тишь и гладь, а нас распускают по домам…. Только потом, из разговоров, мы узнали об испытании сверхмощной водородной бомбы в районе острова Новая Земля. До него много километров, но меры безопасности в северном городе Воркуте были приняты беспрецедентные: двое суток, ни один человек не работал, и из квартир не выходили.
В 64 году отца переводят на прежнее место работы – в Скопин. Тут предоставляют ему квартиру в кирпичном доме. Удобства в квартире почти «западные», только титан надо было топить дровишками, чтобы помыться, да газ из баллона. Школа, куда я пришёл в десятый  класс, приняла меня более чем доброжелательно.
Заметно было мне, как в худшую сторону поменялся менталитет людей города с приходом телевидения, и других искусов цивилизации. Не встретишь на улице и в парке улыбающихся при встрече друг с другом людей, как это было в начале пятидесятых годов. Это сейчас с помощью интернета можно выйти на связь с другом – хоть из Папуа Новой Гвинеи! А тогда…. Радиоприёмники, радиолы, и катушечные магнитофоны были у многих, - а поговорить?! Умненькие умельцы, «достав» схему, делали приставки к приёмникам. Намотать катушку, купить переменный конденсатор и пару сопротивлений было легко. Прицепив к схеме микрофон, они выходили в эфир в средневолновом диапазоне. «Фунтик», «Фунтик», я «Букет костей». Выходи на связь!» - можно было услышать, покрутив ручку настройки приёмника, далёкого «оператора». Надо сказать, что радиомаяки для навигации воздушных судов работают на этих средних волнах. После уклонения бортов от трасс и жалоб экипажей, делами «умельцев» вплотную заинтересовались милиция и военные.  По району поехали радиопеленгаторы. Другая часть молодёжи, которая в электронике ни бум-бум, делила «место под солнцем»…, или девчат? Сбившись с наступлением темноты в договорённом месте, шли они «воевать» другой район города, или улицу. Ответное войско всегда ждало в засаде…, а когда и не ждало. Тогда яблоки из садов «противника» были особенно вкусны...
 Окончен 11 класс и судьба уже меня направила «в дальнее плавание» по жизни…

               Училище.
Жарко. Верхняя полка пассажирского поезда «Москва – Вернадовка» - не мягкое место в купейном вагоне. Раннее утро. Схожу на станции Сасово в надежде, да нет, скорее, в полной уверенности на поступление в лётное училище Гражданской авиации. Родители ненавязчиво артачились, видя во мне будущего доктора, но смирились с выбором  сына. Мне оставалось одолеть судьбу!..  Километра полтора иду по «железке», источающей не совсем знакомый, но приятный запах мазута от не успевших остыть за короткую летнюю ночь пропитанных шпал. С тропинки, которая натоптана по заливному лугу, вижу в лучах восходящего солнца на противоположном крутом берегу реки Цны золотисто-жёлтые двухэтажные домики авиационного городка. На понтонном пароме с «ручной тягой» переправляюсь на другой берег. Казарма, медицинская комиссия, экзамены, конкурс. Я курсант!..
Собрала судьбинушка нас, будущих пилотов, не спрашивая, в  Сасовском лётном училище. Со всего Союза приехали сыны своих отцов учиться лётному мастерству. «Пилигримы» чудили по жизни всегда: то лягушку приволокут с болота и познакомят её со своей матерью, мол, царевна! А то коня маленького ушастого поймают во ржи и летают на нём по соседним царствам и государствам…
Все республики и автономные области мечтали иметь свою полноценную авиацию. Быстрыми темпами шло освоение нефтяных и газовых богатств западных областей Сибири и Европейского Севера. Развивалась и прокладывала маршруты во все страны реактивная пассажирская авиация. Требовало применения самолётов и сельское хозяйство, для обработки хлопчатников, садов и полей.
Много училось с нами иностранных курсантов из стран восточной Азии, Индии и Африки. Сыны, за обучение которых их страны платили только тугриками и донгами, жили с нами в казармах. Сыновья богатых арабов, африканских вождей племён и хозяев авиакомпаний проживали отдельно: им предоставляли места в общежитиях квартирного типа.
- Золотом  платят их государства за обучение, вот им и привилегии разные, - промеж собой обсуждали мы щепетильный международный вопрос. - Гляди-ка, на зарядку их не выгоняют ни свет, ни заря, как нас. Да и бывает ли она у них вообще? А в увольнения - хоть каждый день ходи. Нам бы так!
Не знали мы, семнадцатилетние пацаны, всех подробностей жизни наших взрослых дяденек того времени. Наверняка за каждым ушедшим в город иностранцем присматривал наблюдатель. Всё одно, не обошлось без происшествия. Однажды, вернувшиеся из увольнения ребята наперебой рассказывали, что иностранцев не видно было в электричке. Не пустили, стало быть, их нынче в увольнение.
- А я видел одного в буфете столовском. За сигаретами он стоял. Прикиньте, пацаны, синяков у африканцев не бывает! Только бровь рассечена у него и царапина на щеке, а глаз заплыл, и его не видно вовсе! Местным городским «ершам», скорее всего, он не по душе пришёлся, - говорит кто-то из ребят в казарме.
Как обучали «капиталистов», мы не знали и не догадывались. Процесс их теоретической подготовки и лётного обучения был для нас тайной за семью печатями. Иностранцев мы видели только на субботних дискотеках, куда приезжали местные красавицы на электричке, да ещё в магазинах авиационного городка. Словесные контакты с курсантами из-за «бугра» были полностью исключены. За этим пристально присматривал человек из «первого отдела». Лишь однажды мне удалось коротко поговорить с хиндустанцем, у отца  которого была небольшая авиационная компания в Дели и десяток транспортных самолётов. «Заставили учиться, - пояснил он мне на вполне приличном русском языке. – Без пилотского свидетельства и без налёта часов я не стану полноправным наследником дела отца».
Народная Монголия была только у истоков социализма. Бедная аграрная страна, бедный народ…. Но, гляди-ка, и она направила четверых своих сыновей обучаться лётному мастерству. Вьетнамцев, тех человек пятнадцать прибыло на первый курс! У них в стране два года назад начались ковровые бомбардировки, а в прошлом году американцы ввели свои войска. «Война юга с севером»! - талдычили нам ежедневно средства массовой информации. Тогда почему наши солдаты приходят со срочной службы с боевыми медалями и орденами, а по телевизору только и слышно о сбитых американских самолётах Б-52 в небе Вьетнама? Всё мудрёно переплелось в этом мире. И не вот тебе разберёшься! А мы молодые курсанты, и за нас есть, кому думать! Чем вьетнамцы хуже монголов? Им тоже нужны пилоты, чтобы разобраться с «южанами!» Большинство из них переучат потом на наши боевые истребители, а кто-то останется в транспортной авиации. Воинственный и неприхотливый этот маленький народец, который не угомонился и продолжал воевать даже тогда, когда американцы подвели к их берегам армады крейсеров и авианосцев. Только в семьдесят третьем году прошлого века потихоньку свернулись на территории Вьетнама боевые действия и испытания своего оружия двух огромных держав – России и Америки.
Монголов и вьетнамцев разместили в казармах рядом с нами, и всё свободное от учёбы время мы общались с ними без всяких ограничений. Русский язык, которому их обучили на краткосрочных курсах  в Москве, был никакой. Командный состав требовал от азиатов обязательного и полного выполнения Уставов и установленного режима. Монголы, в отличие от маленьких и сухощавых вьетнамцев, делающих всё сообща, быстро и неуклонно, любили поспать. Голосовой сигнал подъёма монголы игнорировали, или не успевали переводить это слово на свой язык после глубокого сна. Командиры подбегали к батырам, расталкивали их и волокли в строй. Наши ребятишки, давно стоящие в строю, улыбались, наблюдая ежедневное, с различными импровизациями весёлое представление. Уж больно сонный и недовольный вид был у посланцев древней страны: жёсткие вороные волосы торчали причудливым клоком, кислые мины на лицах, а щелки глаз уже, чем у наших ребят во время сна.
- А вы пошлите этих командиров к чёрту, а то и куда подальше! – подучивал их кто-то, перед тем как уснуть. - Вы иностранцы! Чего вам будет? Не бойтесь, не выгонят из училища! За всё у вас заплачено…
Надо сказать, что матёрные слова шибко нравились монголам. Они первым делом выспросили наших ребят,  что и как называется и куда следует послать человека, если он тебе неприятен.  Мне кажется, что это любопытство было у них на генном уровне, и они вспоминали забытое и утраченное за семьсот лет своё,  родное. В последнее время муссируется версия, что именно с монголо-татарским игом пришли к нам эти матёрные нехорошие  словечки.
- Почёль к щёрту! – и впрямь кричит Гомбо на командира роты поутру, когда тот, выполняя уставное требование, бесцеремонно скидывает с курсанта одеяло.
- Почёль на куль! – ещё громче орёт иностранец и делает злое, как ему кажется, выражение лица.
Через минуту Гомбо в строю, а расплачиваться приходится нам. Юрий Командиров, командир нашей роты, отыгрывается на всём личном составе: заставляет сотню раз присесть и пару разиков «отбиться». Больше ни у кого не возникала мысль так углублённо обучать иностранцев нюансам русского языка…
Перед тем как летать,  надо прыгнуть! Прыгнуть с парашютом, чтобы не возникало чувство страха при покидании кабины самолёта в аварийной обстановке. Весной, когда зацвела сирень, а солнышко поднималось рано, началась подготовка к прыжкам. Практическое десантирование выполняли на рассвете: нет вертикальных восходящих потоков и горизонтальных порывов ветра. Травматизм при прыжках предполагался минимальный, но, как всегда бывает при массовых мероприятиях, не обошлось без приключений…
Десантирование назначено на четыре часа утра, а это означает, что побудка будет в два. Ни один курсант не сомкнул глаз той ночью. «Нервы?» – подумаете вы. Да какие нервы! Не было их у нас, молодых и здоровых тогда вовсе! Был нормальный юношеский максимализм, дополнительный впрыск адреналина и небольшое общее «возбуждение толпы». Анекдоты и весёлые истории сыпались как из рога изобилия во всех уголках казармы. Так уж заведено на Руси, что в каждом уважающем себя коллективе всегда находится свой «Василий Тёркин». То с одной, то с другой стороны огромного помещения раздавался дружный, но всё же в половину голоса хохоток. Уснул только один курсант…
- Разрешите прыгать?! – слышит кучка собравшихся хохмачей громкий и серьёзный голос севшего на край второго яруса кровати курсанта Гоцеридзе. Все подумали, что шутит так горец, но почему у него такие осоловелые и смотрящие в никуда глаза? «Артист!» -  подумали балагуры, а кто-то из ребят, не мудрствуя лукаво, крикнул: «Первый…, пошёл!» Ладо, как истинный джигит, не задумался ни на секунду и сиганул…. Как выяснилось позже, короткий сон одолел курсанта, а перевозбуждённая подкорка головного мозга не спала и сделала своё чёрное дело. Не разрешили посланцу гор прыгать этим утром: рана на лбу у Ладо немного кровоточила. Прыгал он позже - с другой ротой.
Вывихи и растяжения при приземлениях были, но то, что произошло с другим курсантом, не припоминали и бывалые командиры. Прыгали мы с обычным десантным парашютом ПД-47, у которого вертикальная скорость снижения, если учесть наш «бараний» вес, не превышает пяти метров в секунду. На теоретических занятиях учили устранять мелкие «неисправности» парашюта в полёте: перехлёст купола стропой и двойной перехлёст. Эти нештатные ситуации заметно увеличивали вертикальную скорость парашютиста. Всего-то при этом и надо - достать из кармашка, пришитого на бедре, выкидной нож, закреплённый шнуром от безвозвратного падения, и обрезать одну-две стропы. Теоретики не учли психологического состояния человека, который совершает свой первый прыжок: резкий перепад давления при свободном падении, которое около ста метров, и дополнительный выброс в организм гормонов вызывают эйфорию. Это чувство сравнимо с тем, которое возникает после бокала шампанского  в Новогоднюю ночь.
Очередная группа курсантов покинула самолёт и медленно снижается. Радость переполняет душу каждого, и они, громко переговариваясь и «скользя» для сближения друг с другом, видят нечто: с большой вертикальной скоростью вниз проносится курсант, у которого на парашюте произошёл двойной перехлёст, и громко горлопанит песню. Парнишку «забрало» шибче всех, и он не слышит друзей, как глухарь в сосновом бору весной, когда у того наступает брачный период. Не слышит он ни ребят, ни командиров, кричащих с земли в мегафон. Приземлился «солист» раньше всех и ближе к лесу, в редком кустарнике. Машины управления и скорой помощи прибыли на место падения быстро, и было опечаленные командиры, не веря глазам своим, застают такую картину: курсант, как и учили, собирает парашют в сумку, а сам допевает припев песни не допетый до конца в полёте. Медики не обнаружили травм, хотя скорость соприкосновения с землёй была у него около восьми метров в секунду. Это, как нам пояснили на разборе, всё одно, что прыгнуть с крыши двухэтажного дома!
Не выполнил прыжок только один курсант по фамилии Рапопорт. Его неоднократно уговаривали, одного на самолёте поднимали для прыжка, наливали, говорят, сто граммов водки для куража и от «медвежьей болезни», но руки мальчишки на высоте становились настолько сильными, что инструктор не мог оторвать его от внутренних конструкций самолёта, за которые курсант цеплялся. Отчисление было неизбежным…
 После парашютных прыжков командный состав в роте поменялся. Да и не ротой стало наше подразделение, а авиаотрядом! На места не в меру нервных и вечно орущих  строевых офицеров пришли лётные командиры. «Дело ближе к полётам», - думали мы и не ошибались!..
Инструкторы, они же командиры звеньев, всё больше уделяли внимания нашей тренировке на плохеньких, но немного имитирующих полёт польских тренажёрах. Отрабатывали мы элементы полёта и в беседках, которые были установлены в саду. Всем нам это казалось игрой чьего-то больного воображения. Командиры решительно пресекали весёлые толки по поводу способа обучения и делали своё дело.  «Пешим по лётному» - так назывался этот тренаж на языке инструкций. По-очереди мы брали в руки маленькую модель самолётика и, потихоньку перемещаясь по предполагаемому кругу полётов, показывали и громко рассказывали все элементы задания, параметры показаний приборов и возможные действия при аварийной ситуации. Теперь-то я понимаю, что так вырабатывалась моторика – автоматизм действий и ход мыслей в полёте. И сейчас, когда наступило время  высоких технологий, я вижу на экране телевизора знаменитых «Витязей», которые играют в «самолётики» перед показательными выступлениями в небе Москвы.
Первый провозной полёт с инструктором на борту, и первый самостоятельный вылет запомнил каждый из нас навсегда!  Двенадцать минут полёта, а сколько впечатлений!
- Инструктор его (самолёт) так, а я его так! – делились опытом  первого полёта курсанты, собравшись кучками в казарме вечером. Мне же он запомнился утренним ярко-синим небом, лёгкой дымкой на горизонте и запахом раскалённого металла, проникающим в кабину из моторного отсека…. Ещё помню тревожное чувство, что никогда не хватит у меня внимания лететь и одновременно наблюдать за многочисленными приборами.
К каждому курсанту после двенадцати часов налёта с инструктором садился заместитель начальника училища по лётной подготовке. В управление самолётом он не вмешивался совершенно и ни слова не говорил по внутренней связи. Лишь иногда, и этого все побаивались, он имитировал отказ двигателя в процессе набора высоты, убрав полностью газ. Курсант должен, действуя по инструкции, выбрать место приземления вне полосы, а то и приземлиться на поле.  После полёта и заруливания на предварительный старт начальник оценивающе рассматривал курсанта, с которым слетал, и уходил молча. Или…
- Полетишь, сынок? – спросил он меня после контрольного полёта, спокойно и открыто заглядывая в глаза.
После утвердительного ответа высокий начальник сделал короткую запись в моей лётной книжке…, и я полетел! Неописуемо чувство восторга! Помню только, что постоянно оглядывался на пустующее заднее кресло, где должен сидеть инструктор, и от избытка эмоций приоткрыл немного фонарь пилотской кабины. Фонарь по «закону подлости» заклинило, и он не «хотел» закрываться. На снижении, при изменении режима работы двигателя, появилась вибрация, и фонарь сам сполз и сел на место - оставалось немного дожать. Дело молодое! Чувства опасности и самосохранения отсутствуют напрочь, поэтому отказов от самостоятельного вылета не было.
Вечером, после заруливания на стоянки, в сквере лётного городка меня бросили в фонтан прямо в одежде! Традиция такая была, которая заведена не нами и давно.
Монголы плоховато усваивали вывозную программу: вроде всё понимали, кивали головами, а делали по-своему. Жалко было их инструктора, когда тот мокрый до копчика вылезал из кабины, махал рукой и бежал к баку с питьевой водой.
- Опять этот батыр Гомбо зажал ручку управления так, что еле вырвал самолёт из пике! – жаловался на судьбинушку инструктор коллегам.
 Гомбо, насупившись и опустив глаза долу, с удручённым видом сидит на скамейке. Заместитель по лётной подготовке садился к монголу в самолёт после вывозной программы несколько раз и… уходил, махнув рукой. Таймур (Тимуром звали мы его), поджарый, весёлый и симпатичный посланец древней страны летал ловчее, и его выпустили в первый самостоятельный полёт одновременно с нами.
Огромна наша Земля! Кажется, что теория вероятностей не оставляет нам даже малейшего шанса на повторную встречу с малознакомым человеком, который с другого конца огромного континента. Ан, нет! Монгольских пилотов мне довелось увидеть два раза после выпуска из училища…
Первая встреча произошла в Академии Гражданской авиации в Ленинграде, куда меня направили на курсы. Володька Молчанов, пилот вертолёта из нашего отряда, пригласил меня сходить с ним вроде бы как за компанию в общежитие, где жили монголы - его однокурсники по училищу. Поднявшись в номер, я не поверил своим глазам: за столом сидели «Вовкины» монголы и «мои» - Тимур и Гомбо. Меня однокашники узнают сразу, хотя, как они порой говорили раньше, все мы, русские на одно лицо (?).
У монголов существует странная традиция – накрывать при встрече стол гостям! И вот они уже лихо попивают «Пшеничную» водку из стаканов, не отставая от Володьки, высокого крепкого парня, и затевают никчёмный и, как мне показалось, давний спор:
- Я буду министром Гражданской авиации Монголии! – после приёма очередной порции спиртного громко провозглашает свою «мечту детства» Тимур.
- А я!.. А я!.. Я буду председателем народного хурала! – стуча себя в грудь и брызгая слюной, кричит Гомбо.
 Вовка лёгким движением ручищи отстраняет конфликтующие стороны друг от друга на безопасное расстояние, а  их коллеги предлагают всем уже крепкий чай.
Другая, более короткая встреча была у меня с монгольскими пилотами в Ульяновске, куда нас собрали на всесоюзное совещание руководящего состава. Они учились в ШВЛП (школа высшей лётной подготовки). В короткой беседе я узнал, что Тимур живёт в четырёхкомнатной квартире в центре Улан-Батора и летает на «АН-24», а Гомбо возглавляет экипаж самолёта «ТУ-154»…   
У вьетнамцев при выполнении полётов была беда немного другого рода. Маленькие и поджарые, они теряли сознание через раз в зоне при отработке фигур высшего пилотажа, где перегрузка достигает пяти-шести единиц. Инструктор привык к их «отключениям» и спокойно привозил из зоны обмякших и висящих на ремнях азиатов. Перед полётом будущих вьетнамских ассов пристёгивали к креслу особенно тщательно потому, что завалится слабак и заклинит своим телом ручку управления в передней кабине. Тогда беда: инструктору придётся спасаться на парашюте! На земле после прилёта к самолёту бежали доктора с нашатырём, вызванные по рации. Мяса вьетнамские курсанты ели мало. Они  всё больше на рис «нажимали», а шоколад им выдавали без ограничения - для повышения жизненного тонуса и гемоглобина в крови.
Летом полёты проходили ладно. Рациональное трёхразовое питание усиливалось стартовым завтраком, который привозили на аэродром, где разбивалась посадочная полоса. В набор входили калорийные продукты: шоколад, какао, масло. Обязательным было и горячее мясное блюдо. Летали теперь самостоятельно, но во вторую кабину сажали ещё одного курсанта для лучшей устойчивости и управляемости самолёта. Его роль – пассивный дублёр. Право вмешиваться в управление самолётом он имел только в крайних, катастрофических ситуациях. Две аварии случились одна за другой через день. Как в замедленной съёмке происходила одна из них у меня на глазах…. Мы сидим на лавках под натянутым от солнца и дождя брезентом и занимаемся кто чем. Самолёт при посадке грубовато касается полосы и немного отделяется вверх. Пилот-курсант совершает первую в своей жизни, ещё не роковую лётную ошибку. Для предотвращения высокого отскока самолёта от земли он интуитивно немного двигает ручку управления «от себя», чем усугубляет ситуацию - попадает в так называемый «вынужденный резонанс». Этого вполне достаточно чтобы повторный удар о землю был намного сильнее. «Прогрессирующим козлом» называют пилоты, и даже учебники, подобные «совместные взбрыкивания» экипажа и самолёта. Происходит это всё исключительно по вине лётчика. Всего-то и надо было - как написано в инструкции - задержать ручку управления в посадочном положении,  увеличить мощность двигателя и уйти на второй круг.
Из «квадрата» (место отдыха под тентом) видим, как при повторном ударе о землю у учебно-тренировочного самолёта ЯК-18А отлетает переднее колесо, а стальная стойка шасси режет землю как хороший плуг. Веером летят осколки винта, и самолёт, встав на нос и секунду «подумав», капотирует (переворот через носовую часть), ломая своим весом пластик фонаря кабины. Пыль рассеялась. Мы видим, что из крыльев текут струйки бензина, а подбежавший первым к аварийному самолёту инструктор просовывает через разбитый пластик фонаря руку в кабину и выключает зажигание. Затем он извлекает, ломая остатки оргстекла,  облитых топливом курсантов, которые находятся в начальной стадии шокового состояния, в стадии возбуждения, и затевают драку.               
- Зачем дёргал ручку?! – кричит москвич Витька Дунаев.
- Я не трогал! Ты сам! – отбрыкивается дублёр, парнишка из Украины, и защищается от нападения друга.
Это они зря горячатся. Ручка управления в передней кабине, которую расплющило при ударе значительно больше, прошла у Витьки между плечом и грудной клеткой, а могла бы и через грудь… Инструктор растаскивает свару, а над полосой проходят один за другим самолёты, нуждающиеся в посадке. Подкатил «Кировец» и сдвинул останки самолёта с полосы, а мы быстренько собираем мелочёвку и равняем борозду. Полёты продолжаются.  Дневной план налёта надо выполнять!
Всю эту картину наблюдали воочию не только мы, но и младшие сыны своих отцов, которые пришли в сентябре на первый курс обучения. Они проходили строем по краю лётного поля в соседнее село, для выполнения работ по уборке картофеля. После повторного случая, при котором потребовалась госпитализация курсантов, около  десятка первогодков написали заявления об отчислении из училища «по собственному желанию». Командиры без промедления и уговоров удовлетворили их прошения. Не нужны на лётной работе, как, впрочем, и на других, люди с богатым, но немного больным воображением. Эти ребята теперь всегда будут бояться самолётов - даже во сне!..
Украина процентов на двадцать загружала училище своими парубками. Большой объём авиаперевозок из аэропорта «Жуляны» и сельское хозяйство республики требовали всё больше и больше молодых авиаспециалистов. Было в Украине Кременчугское вертолётное училище, но не каждый ведь хлопец хочет учиться полётам на геликоптере! К тому же, почти всё руководство Сасовского лётного училища было их земляками: Наприенко – начальник училища, Шелупенко – флаг штурман училища, Бойченко – преподаватель самолётовождения и автор учебника по этой дисциплине. Вот и тянулись «хохлы к хохлам, как деньги к деньгам»! Бойченко раздавал нам свои учебники с дарственными надписями и требовал безупречного знания всех формул и расчёта элементов полёта в уме по его методикам, расписанным в книге. «Зачем это всё нам, пилотам? При выполнении дальних полётов в экипаж сажают штурмана, и это его работа!» – кочевряжились мы порой, когда получали не совсем «уд».
Только теперь я осознаю, что делал преподаватель это не напрасно…. В сложных полётах, когда надо  «ковыряться» в непогоде, а не работать со штурманской линейкой, определение параметров полёта в уме очень даже годилось. «Ну, мущинки, щищки наточили?! – начинал Бойченко свой урок в понедельник дежурной и обязательной плоской шуткой. – Гарны дивчины приезжали на дискотеку? А теперь будем рассчитывать в уме угол сноса, который, сами понимаете, зависит от силы и направления ветра». Акцент весёлого одессита легко угадывался  в  его речи.
В училище ребятишки из Украины мне запомнились тем, что любили службу и воинские Уставы такими, какие они есть. Иногда казалось, что все они «сыновья полка», а любовь к службе заложена у них от рождения. Все внутренние и внешние наряды, по их рвению и желанию, были только для хлопцев. Следили украинцы за своим внешним видом и придавали некоторый не совсем дозволенный шарм своей форменной одежде.
- Воробей на проводе! – хитро щурит глаза дневальный курсант Саша Воробей, отвечая на звонок, и ждёт вспышки гнева на другом конце провода.
- Какой ещё воробей (?), мать твою за ногу! А ну позови мне…, - с улыбкой до ушей выслушивает Сашка запас матёрных слов очередного звонящего командира.
- Скажи, Санёк, как на вашем языке будет звучать во-о-н тот лозунг? – показываю я Воробью через окно казармы на плакат с очень модным в то время изречением: «Пролетарии всех стран объединяйтесь!»
- Голодраньци всиго свиту в идну кучу гоп! -  ни секунды не раздумывая, тараторит Сашка. Видно и у них в Украине этот лозунг примелькался.
Уже в производственном отряде, который был срезом всего нашего многонационального общества, хлопцы выделялись своей наглостью и нахрапистостью. Только Серёжка Фесенко мог при возвращении с шашлыков остановить машину и, подойдя к милиционеру, ведущему расследование аварии, спросить: «В чём дело, капитан?!» «Ночью машину угнали. Покатались маленько, а потом в ограду въехали…» - начинал объяснять обстоятельства аварии следователь в очках и с фотоаппаратом в руках. «Работайте!» - коротко кивал Сергей и садился за руль.
- Комячки-землячки (из республики Коми) есть?! – кричит Гришка Симоненко, подойдя к огромной очереди в вестибюле кинотеатра стерео в Сочи.
В тот год мы отдыхали семьями на юге. Несколько голов в толпе поворачиваются в сторону Григория и поднимают руки. Хлопцу этого и надо! Он наверняка знает, что в большом курортном городе, в такой толпе, к гадалке не ходи, найдётся человек из северной республики!
-Ну, я из Коми! – признаёт «земелю» мокрый от жары киноман, который стоит ближе к кассе.
- Купи, друг, и мне четыре билета. 
Отказа не было. Как же  - земляк!
Другой раз Гришка поставил меня уж в вовсе неудобное положение. В гостиницах  того времени постоянно висели объявления: «Мест нет, и не предвидятся».  Для Гришки это не являлось проблемой. Он подавал паспорта членов экипажа в окошечко, положив в свой «серпастый и молоткастый» червонец. После получения ключей и документов, не отходя от окошка администратора, внимательно и с умным видом листал возвращённый паспорт, потряхивал его и удивлённо говорил:
- Девушка, а девушка! Тут десять рублей лежали! Посмотрите, пожалуйста, не упали ли деньги на пол? Барышня, вся рдяная, доставала деньги откуда-то снизу и возвращала «нахалу»…

Начитались Пушкина горцы! Не было тогда компьютеров в каждой семье, вот и ходили они в библиотеки, почитывали классиков. Теперь бы не поехали учиться «на лётчика». А зачем? Продал арбу мандаринов, и целый год сыт, а  нос в табаке!
Поступали в ту пору джигиты в лётные училища! Хотелось и им взглянуть на горы с высоты полёта орла. Республики Кавказа развивали туристический бизнес, а туристов  надо привозить. Эта статья доходов в бюджетах республик Кавказа проходила «красной строкой». Нет, не заметил я «единства и дружбы народов» среди курсантов с юга. Было их мало, и держались они порознь. Грузины больше тянулись к нашим ребятам: православные христиане они в большинстве своём. Рыженькие и русоволосые, грузинские ребята практически не отличались темпераментом и интересами от нас. Конечно, гордость и щедрость у них не отнять! Получив посылку с родины, они были готовы отдать всё и прикупить ещё сока в буфете, чтобы было чем запивать  восточные сладости. 
Армяне и Азербайджанцы держались особняком не только в контактах с нами, но и между собой: «вопрос Карабаха» передался им с молоком матерей. Армяне, вроде бы как по наследству, получали в отряде «тёплое» местечко в вещевой комнате и обитали там всё свободное время. Они же всем, представьте себе, даже грузинам и азербайджанцам, выдавали посылки и получали мзду с каждого из них. Отрядным старшиной был сухощавый и жилистый армянин Галстян, который до поступления в училище отслужил в армии. Командиры спокойно оставляли на ночь в казарме личный состав на этого цербера. Друзей и любимчиков у старшины не было, как, впрочем, и врагов. Мне казалось, что «своих»  и азербайджанцев он гонял больше чем нас: они избегали встречи со старшиной в свободное время и прятались по закуткам.
Неуставных отношений в училище не было. Было нечто, что привело бы нынешних курсантов и солдат срочной службы в шоковое состояние!.. Кто-то, узнав от выпускников об одной обязательной традиции в училище, высчитывал тысяча первую ночь, которая приходится на вторую половину третьего года обучения. Не посвящая многих, начинали готовиться. В поле зрения попадали «вредные» старшины. «Групп захвата» было несколько. В час «икс» неугодным и зарвавшимся маленьким начальникам звонили и вызывали в другое подразделение, якобы к дежурному офицеру. Тут всё и начиналось! На входе в казарму Галстяна подхватывают за руки и за ноги с десяток человек и волокут его извивающееся, брыкающееся и матёрно ругающееся тело к импровизированной «посадочной полосе». «Полоса» разбита в длинном и широком проходе казармы, а вместо ограничительных флажков стоят ботинки. На «полосе» валяются носки, полотенца для ног, клочки газет и бумаги. Пара неудачных «заходов на посадку со сносом» и с «грубым приземлением» делают старшину покладистым: он уже не брыкается. Нос с горбинкой, ставший от «жёсткого приземления» заметно крупнее, поцарапан маленько, и только сверкающие в злобе глаза южанина выдают его затаённую обиду. Другого старшину облили на входе в казарму из вёдер холодной водой, а третьему досталась «провозка по маршруту»: стащили с него верхнюю одежду и попрятали вещи под матрацы и в тумбочки. Старшину подхватили за руки и за ноги, придали, как могли, форму самолёта и, «пролетая» по проходам кроватей, он «руководил полётом» - искал свои вещи. Когда у старшины «кончился бензин», его, одетого ещё только наполовину, просто зашвырнули на второй ярус одной из кроватей. Такая экзекуция младшего начальствующего состава проводилась во всех подразделениях, но с различными импровизациями. Извращений и перегибов со стороны курсантов не было, поэтому мести не замечалось и со стороны старшин. Арабская сказка «Тысяча и одна ночь» - она и есть сказка!..
И в те годы существовала «лёгкая» протекция при поступлении в учебные заведения. Республики и автономии посылали своих молодых аборигенов учиться лётному мастерству. Отбор кандидатов проходил на местах, при управлениях авиации, а шли эти ребятишки вне конкурса. Углублённая комиссия из Москвы, которая приезжала в училище в сентябре, отправляла по медицинским показаниям домой одних и рекомендовала технические училища другим. Те ребята из глубинки, кто оставался, отличались от среднестатистического курсанта своей исполнительностью, старанием и самостоятельностью. Они, воспитанные где-то вдали от цивилизации,  познали и умели всё! Эдакие маленькие мудрые мужички! Вот и мой сосед по «тумбочке» приехал учиться из села, которое находится на юге огромной республики Коми. Вадим Сенькин - так звали молодого курсанта. Из его рассказов о разгульной и вольной жизни в родном селе выходило, что ему годков двадцать пять, а то и с гаком. Он чуть не женился после выпускного вечера в школе, по настоянию родителей девчонки, а «вино пьянствовал с друзьями и дисциплину безобразил» с седьмого класса.               
- Питьевого спирта в магазинах у нас - хоть залейся! – вспоминал Вадим прелести вольной сельской жизни. – Девчата тоже хороши: вылетят с танцев на улицу в прозрачных кофточках, махнут по половине стакана «чистого» (питьевого спирта), снежком закусят и опять в клуб - буги-вуги, трали-вали! 
Вадим неплохо играл на гитаре. Светловолосый и конопатый, он не походил на «жука» из популярной группы, но знал и исполнял песни из их репертуара. Поклонников этой модной и вроде бы как запрещённой в нашей стране группы собиралось рядом с исполнителем поначалу немало. Постепенно песенный ажиотаж прошёл: напряжённый режим учёбы и практических занятий требовал полноценного отдыха. После выпуска распределились мы с Вадимом на его малую Родину - в республику Коми.

Распределение в «сказку».
Быстро проскочили годы обучения. Они вспоминаются, пожалуй, как лучшие годы жизни: прыжки с парашютом, полёты в зону для выполнения высшего пилотажа, дружный здоровый коллектив. Перед выпуском выдали всем парадную лётную форму, дорожные деньги, какие-то «подъёмные» и отпускные. На перроне вокзала провожали отцы-командиры, инструкторы и… девчата с покрасневшими глазами, которые знают статистику: далеко не все получат приглашения из мест назначения своих поклонников. Некоторые курсанты плотненько завязали дружбу с местными красавицами, которые приезжали на электричке в лётный городок на субботние дискотеки…
- Где это вы учитесь, сынки, и на кого?! – спрашивает в общем вагоне бабуля, обложенная корзинками и сумками. – Форма у вас больно красивая!
- В ремесленном училище, бабушка, - лукавит кто-то, - на трактористов.
- Надо же, - удивляется попутчица. – Вон как вас теперь одевают!
В тамбуре, куда мы выскакивали проветриться и перекурить, мне, и не только мне, первый раз в жизни погадала цыганка. Оставалось удивляться её проворству, но купюра, зажатая в ладони, исчезала мгновенно, несмотря на то, что смотрели мы на её кулачок в шесть глаз. Молодо – зелено. Выйдя за ворота лётного городка, мы ещё оставались большими детьми  и не догадывались, что в этом мире есть житейские трудности, обман и лицемерие.
Выпускной вечер у нашего подразделения был в Москве. Сестра однокурсника организовала нам торжественный ужин в одном из ресторанов гостиницы «Россия». Собрались в условное время на главной площади страны, у храма Василия Блаженного. Уютный ресторанчик встретил нас, одетых в одинаковую новенькую форму с золотистыми шевронами и блестящими пуговицами, накрытым столом и навязчивым вниманием официантов с лощёными лицами и дежурными улыбками на них. Запах спиртного, дыма сигарет, духов, пристальные взгляды завсегдатаев и их спутниц – совершенно незнакомая для нас обстановка! Видя наше замешательство, сестра однокашника взяла обслуживание стола на себя. Шампанское и вино не сняли внутреннего напряжения и, оставив многие блюда нетронутыми, мы разъехались на такси: одни в снятые заранее номера гостиниц аэропортов, другие к друзьям, живущим в Москве. На другой день, попрощавшись с хозяином квартиры Володей Кочетковым, на глазах которого я увидел неподдельные слёзы, разлетелись по местам назначения, а это весь Союз!
Широкофюзеляжный четырёхмоторный самолёт АН-10, прокуренный и душный (тогда курение разрешалось в течение всего горизонтального полёта) за полтора часа доставил нас, четырёх молодых пилотов в аэропорт города Сыктывкара. Главный замполит Управления гражданской авиации принял быстро - вне очереди. Побеседовав с каждым, он определил задачи, отряды, где нам предстояло работать, а его секретарша выдала  направления в гостиницу. За два дня управились: прошли тренировку на тренажерах и углублённую медицинскую комиссию.
Печорский объединённый авиаотряд, куда мы попали по распределению, около недели занимался оформлением: завели рабочие книжки, просмотрели личные дела, которые пришли по почте из училища, назначили приказом, то да сё…
Небольшой двухмоторный самолётик ЛИ-2, цепляя разорвано-дождевую облачность, везёт меня из Печоры над огромными болотами и тайгой к месту работы. Рядом сидит молодой пилот Володя Гречухин, который учился тоже в Сасове, только в другом отряде. Закрыв глаза и положив голову на плечо мужа, с гигиеническим пакетом наизготовку, посиживает бледная молодая его супруга. Районный центр Усть–Цильма. Здесь размещена отдельная эскадрилья – место нашей теперешней работы. На перроне аэропорта, обходя и перепрыгивая большие лужи, нас встречает, «по поручению товарищей», Гришка Симоненко. Подхватив большие чемоданы, он ведёт нас в комнату отдыха, где собрались лётчики по случаю временной задержки вылетов по погоде. За столом четверо пилотов играют в преферанс, а остальные упражняются на бильярде. Началась новая, самостоятельная и не похожая на курсантскую жизнь, которая проходила под постоянной опекой командиров.
Командир эскадрильи Мигунов побеседовал с нами в кабинете и отвёл «молодых», Володю с женой, в одну из квартир отстроенного недавно двухэтажного деревянного дома. Меня разместили в общежитии, на втором этаже. Две комнаты, застеленные чистыми самоткаными половичками, две печки, три кровати. Не так давно, пояснили мне, это здание, принадлежавшее раньше купцу и его внукам, перевезли по брёвнышкам из села и установили тут, обшив «вагонкой». Рядом дверь в пилотскую гостиницу, где иногда ночуют залётные экипажи, оставшиеся по нехватке времени и из-за непогоды. Нижний этаж занимает гостиница для транзитных пассажиров. Живу один. Уборщица и истопница тётя Паня ежедневно топит печки, приносит воду, моет полы, меняет часто постельное бельё и нахваливает мне свою дочку: Баская (красивая) доцька у меня да работяшша, не полушная (вертихвостка) и не «оменёная» (дурочка), как други. Я слушаю мягкие переливы её старославянской речи, киваю головой, но понимаю мало чего из сказанного. В селе живут только русские, а большая часть коренного населения - люди старой веры. Своеобразный язык общения и обычаи остались тут со стародавних времён. В сёлах, которые выше по течению реки и ниже, живут коми. Есть и поселения  поволжских немцев (Новый бор), коих вывезли сюда во время Отечественной войны и высадили с сумками на берег реки Печоры, ближе к Полярному кругу. Штурман эскадрильи в отпуске, поэтому к полётам нас с Володей пока не допускают: нужна проверка знаний района полётов и его подпись. Учу район полётов, получаю демисезонную и зимнюю форму одежды, валяюсь, почитывая книги, иногда хожу в село, до которого от аэропорта меньше километра.
Село компактно «примостилось» на изломе реки Печоры и имеет протяжённость километров семь. Деревянные одно и двухэтажные просторные дома с поветями (пристройками для сушки и хранения сена), грунтовые дороги, а тротуары, что меня удивило, сбиты из крепких тщательно подогнанных досок и приподняты над землёй сантиметров на сорок. Древесина здесь, считай дармовая. По весне, когда сходит большая вода, на песчаных пляжах валяются сотни кубометров сплавного леса. Часть его волокут к берегу тракторами, сбивают в плоты и сплавляют   дальше, в Нарьян-Мар. Другая его часть, которая «неучтённая», достаётся местным мужичкам и применяется ими по назначению.               
Первое знакомство с селом ошарашило меня в прямом смысле, а потом удивило! Не прошёл я и ста метров по деревянному помосту, любуясь проплывающими по реке катерами и баржами за огородами домов, как вижу, что навстречу мне идёт молодая особа в коротком лёгком платьице. Она, склонив голову на бочок, внимательно смотрит на меня глаза в глаза и рот приоткрыла от удивления. «Знает тут всех, а я новичок в этом селе», - наивно предполагаю и, расходясь на нешироком деревянном тротуаре, получаю крепкий шлепок ладонью пониже спины. Девица, ехидно улыбаясь и оглядываясь, оценивает мою реакцию. Только теперь в её патологической улыбке и прищуренных глазах с морщинками я вижу то, что психиатры наблюдают в лицах своих подопечных. Ничего! Во все века люди на Руси относились к юродивым благосклонно. «В одной из стран трутся носами, приветствуя друг друга при встрече, в другой курят трубку мира, а тут, гляди-ка, так и будут мне копчик массажировать теперь?» – удивляюсь я. Другие люди в центре села тоже поглядывают на меня, незнакомого им человека, но «рукоприкладства» с их стороны уже нет.
Магазины, хоть их и есть штук пять, ломятся от товаров: дублёнки различных моделей, мужские финские и японские костюмы, ковры, которых в ту пору в средней полосе не было в свободной продаже вовсе, книги…. Продавцы книжного магазина, которых я спросил про «подписку», совершенно не знали о таковой. Тут-то я и купил «свободно» три тома Гиляровского и книгу Шмелёва «Лето господнее»…
Бросилось в глаза большое количество собак на душу населения села. Все псы видные, статные и сами по себе. На меня, да и ни на кого из прохожих, они совершенно не обращают внимания – хоть свисти, хоть зови! Только потом я узнал, что собак люди держат по «привычке». Немного раньше, когда стада оленей были многочисленными, их в начале зимы гнали от побережья по льду реки Печоры в Ижму. Стаи полярных волков сопровождали стада и «выбраковывали» хилых и квёлых олешков. Не гнушались хищники заглянуть и в поселения. Вот тут-то, сбившись в свою большую стаю, собаки давали отпор незваным нахлебникам. Беспривязное содержание собак поставило меня по первозимку в неудобное положение…. Я иду по широкой запорошённой свежим снегом улице. Впереди мама ведёт ребёнка из садика. Ребёнок, одетый в маленькую малицу (верхняя одежда из оленьего меха) и пимки (меховые сапожки), побежал вперед: дети так делают часто. Вижу в свете уличных фонарей, что откуда-то из-за забора выскочила огромная собака и быстро, без лая, по-волчьи моджимаясь к земле, приближается к мальчику. Мои ноги раньше, чем я подумал, побежали, а рука схватила палку. Собака на бегу валит мальчика, хватает за капюшон и волочит по дороге. «Не трогайте собаку»!!! – кричит мамаша, которую я обогнал. Разговорились. «Это наша собака. Ребятки мои всегда с ней играют. Увидела своих и подбежала. Когда мои мальчишки заиграются допоздна на горке, так мы её выпускаем со двора. По-очереди она и волочит их к крыльцу за шкирку. Они у меня погодки», - сообщила женщина тайну хитрого житейского маневра при отсутствии няни.   
Село Усть-Цильма образовалось во времена Ивана Грозного в середине 16 века. Новгородец  Ивашко Дмитриев Ластка, раскольник и изгой, привёл сюда людей старой веры, и они построили новое поселение. Платили оброку по соколу и по кречету в государеву казну с каждого двора. «А не будет кречета или сокола, ино за кречета или сокола оброку рубль», - написано в одном из указов того времени. Крепчало село: приходили и обустраивались ижемцы и самоеды - жители тундры. Нового учения и церкви раскольники не принимали. По настоянию сверху, Ластка построил две церкви. Училище, которое тут открыли для обучения и просвещения, местные жители не восприняли по той причине, что в нём обещали учить по новым, а не по старым книгам.  «Домов в 19 веке на слиянии рек Цильма и Печора было мало, а жителей около пятисот человек. Большинство из них старой веры, и молятся двумя перстами», - пишет в отчёте исследователь жизни народов Севера…
В самом центре села стоят двухэтажные строения, обшитые тёсом и покрашенные. Это кинотеатр, почта и дом культуры. Последний был давней постройки и, как сказали местные жители, тут раньше стояла церковь. Когда начались гонения на религию, то, не мудрствуя лукаво, жители снесли купол, и только колонны на входе и широкая лестница, где наверху устанавливали трибуну на праздники, намекали на первоначальное назначение здания. Кирпичных строений было в селе три: гостиница, райком партии, что «на горе», и коммунальная баня. О телевидении жители знали понаслышке, поэтому в основном сельском  кинотеатре показывали по неделе кряду индийские фильмы, где зрители села плакали под тягучую восточную мелодию, а порой рыдали и всхлипывали в полнейшей тишине зала, сбрасывая накопившиеся отрицательные эмоции. Подозреваю, что они ходили  смотреть один и тот же фильм по два-три раза. В другом, «узкоплёночном» кинотеатре, который больше напоминал сарай и плохо отапливался, показывали советские фильмы, вышедшие на экран только что, а широкой плёнки на них не хватило. В середине фильма объявлялся перерыв минут на десять, чтобы установить «вторую часть», а зрители выходили перекурить. Этот кинотеатр был метрах в трёхстах от общежития аэропорта, поэтому там мы, одетые в тёплую униформу, коротали долгие зимние вечера, восполняя проблему отсутствия телевидения.
Достопримечательностью села была баня. Монолитная, построенная на века, она являла собой «центр местной цивилизации». Два, а то и три раза в неделю мы, лётчики, посещали её с великим удовольствием. Посещали её и местные жители, хотя в огороде у каждого стояла своя рубленая банька. Бани, как мне сказали, тут строят прежде, чем дом. В коммунальной бане, в отличие от частной, можно пообщаться, попить кваску, молдавского вина «Фетяски», а самое главное – не надо таскать воды из реки Печоры. Колодезная вода в колодцах села «красная», пеняют местные жители и ходят зимой с санками за водой к реке. Я, молодой и не обременённый условностями, перед посещением этого заведения покупаю нижнее бельё, полотенце, носки, мочалку и иду мыться. Стоило всё это копейки. Буфетчица охладила мой молодецкий запал: «Сынок, оставь мне хоть полотенце и мочалку, я на батарею положу, а другой раз возьмёшь»…. Так я и сделал. Местных дедов, которым далеко за шестьдесят, пересидеть в парилке мне так и не привелось, хоть я и пытался поначалу. Удивляла меня их молодецкая, без единой морщинки, кожа, надетые шапки-ушанки и брезентовые рукавицы. Они посиживали на полках парной, как дома у самовара, и вели житейские беседы. Две трети жизни многие из них провели на дальних озёрах и в устье реки Печоры, где ловили рыбу сёмгу и треску для фронта, а потом для ОРСа (отдела рабочего снабжения), поэтому так и «сохранились», избегая стрессов и работая на свежем воздухе.
Не все, конечно, староверы в селе. «Не дадут тебе попить из кружки ни в одном доме, а если и дадут, то выкинут её потом», - говорили мне. Не заметил я этого. Возможно, не просил попить…, или устои у моих знакомых были утрачены. Удивляло то, что в селе был эдакий «коммунизм», о скором  приходе которого провозгласил на одном из очередных съездов партии «нынешнему поколению советских людей» один из лидеров страны. Дома не запирались вовсе: палочкой подопрут дверь - вроде как меня покуда нету. Мотоциклы, детские коляски и велосипеды стоят и валяются то тут, то там, моторные лодки в полной оснастке на берегу без присмотра – бери, не хочу, в магазинах любые товары дают без денег, - мол, потом отдашь! Продавцы не артачатся, только записывают что-то в школьную тетрадь химическим карандашом. За все годы работы в селе я не слышал о каких-либо правонарушениях. Хотя, нет…. Вспоминаю случай, о котором только и разговоров было на другой день. Прилетели две цыганки в село, видно на «разведку». Из разговоров, или по наитию «высчитали» одинокую молодую женщину, которая шибко была влюблена в соседа, а тот женат, и ни в какую! «Разденься полностью и ложись на кровать, - говорят ворожеи, когда «влюблённая» отдала им все свои ценности и деньги. - Часа через полтора он придёт к тебе, и всё у вас получится – как надо!» Милиционеры сняли с трапа самолёта двух аферисток, которые заносили на борт рейсового самолёта сумки и ковёр. Дороги села заканчиваются за околицами, поэтому жуликам и воришкам путей отступления нет! Проходит поутру рейсовый теплоход, и самолёты летают, но, выходит, что и двум милиционерам в вопросах борьбы с преступностью тут делать было нечего. На танцах в клубе, куда я зашёл по простоте своей душевной и приглашал девчат, как в лётном городке училища, меня вызвали «поговорить». Поколотили маленько, потом извинились: «Мы тебя приняли за командированного геолога, а они наглые, холеры залётные! - извинялись потом местные «ерши», - а ты лётчик, теперь у нас работать будешь»…
Одежда у местных жителей села «баска да ладна». У каждой хозяйки в сундуке лежит перешедшее по наследству одеяние шитое пращурами из настоящей старинной парчовой ткани. Берегут они реликтовую одежду шибко, но на праздники одевают. Свободная раздувная кофта, увешанная цепочками и ожерельями, плавно переходит в такой же широкий и длинный сарафан с многочисленными оборками понизу. Всё это блестит и переливается златом и серебром. На голове плат, подвязанный сзади, который уже современного производства, но опять же из парчи и с кистями. Мужики проще! На них шёлковые рубахи-косоворотки с вышитыми фрагментами, пояс, или ремешок, а на ногах, натянутые на низ брюк вязаные, «писные» (с узором), подвязанные под коленом носки. Обувь одевают в зависимости от погоды: тапочки, ботинки или обычные резиновые галоши, – это в непогодь. Молодые ребята стесняются «обряжаться», а вот девчушки, те уже лет с пяти наряжаются, так же как мамки, в пошитую зимними вечерами блестящую парчовую одежду. Усть-Цилемская «горка» – народное празднество, которое пришло в наши дни из глубины веков. Проводят её в конце лета на стадионе, если так можно назвать травяное поле за клубом, на котором установлены футбольные ворота без сеток.
Из видов сельского хозяйства в районе - только животноводство. Луга за рекой и отвоёванные модной тогда «мелиорацией» у леса клочки земли давали неплохие урожаи трав и овсяно-гороховой добавки к рациону коров. Других видов животных и птиц в селе я не заметил. Пытались, говорят, во времена Никиты Сергеевича выращивать кукурузу на «Опытном поле», но не получилось, хоть и работали там над этой идеей большие чины от науки. На огородах местных жителей растёт картофель в песчаных грядках, торчат морковь, свекла и лук. Клубника, побитая весенними морозами, плодоносит крайне редко. Продукты животноводства, а это масло, сыры и мясо, баржами и самолётами отправляются в Печору, в Ухту и дальше, уже по «железке»…. В магазинах села мяса не продают, зато в общепите, в столовой аэропорта и в ресторане, который при недавно отстроенной гостинице, «закладка» его в блюда отменная. Кур в селе иной раз я замечал, но ходят они, бедненькие, без «предводителя» - петуха. «Потопчем мы их ладошкой по спинке, они яичко и снесут», - объяснила мне одна из хозяек. Я не стал вдаваться в вопрос воспроизводства поголовья птиц, и не совсем понимал хитрый маневр местных птицеводов.
   Мяса нет, но это не беда! Местное население предпочитает рыбу. Её заготавливают на зиму «дивно» (много). В дровенниках (сараях) у каждого хозяина в вырубленных в бревне углублениях лежат вверх животом (чтобы жир не вытекал) присыпанные крупного помола солью рыбины сёмги. Это на праздники и для гостей, коим может оказаться каждый пришедший в дом. «Садись за стол, чай пить будем», - приглашают хозяева вошедшего. Обращения на «вы», к первому ли секретарю райкома, к незнакомому человеку, тут не знают исстари, как в некоторых странах «запада». Накрывается стол, на котором все, что есть из съестного в этом доме. Главное горячее блюдо помачка. Это подкисшая, «печорского посола» рыба тушёная с картошкой. За счёт её да ещё, пожалуй, клюквы они и выжили: позже учёные обнаружили много витамина «С» в этих экзотических компонентах питания аборигенов Севера. «Чаю, чаю накачаю, кофею нарёхаю»! - махнув рюмочку винца, а вином зовут всё спиртное, включая питьевой спирт, маленечко приплясывая, несёт хозяйка к электросамовару чайник с заваркой. Разговор за чаем может вдруг, без всякой причины прерваться песней: «На Муромской дороге…», - зачинает хозяйка или гостья, - «Стояли три сосны!», - лихо подхватывают все сидящие за столом на зависть соседям очередную песню, пришедшую из глубины веков…   
  Всё что я видел за две недели, пока ждал штурмана, удивляло меня и немного озадачивало поначалу. Казалось, что я попал на другую планету, или играл роль в спектакле с ретро-уклоном: непонятны слова и целые фразы, обилие промышленных товаров, за коими в Москве в ту пору стояли очереди с ночи, а на руках писались порядковые номера, мужские и женские имена. Паня, Куприян, Арсений, Домна, Марфа, Фения – такие непривычные и незнакомые мне вовсе имена были в селе. Молодые супруги, допустим, Аксинья и Серафим, таким же старорусским именем нарекали новорождённого. Детей крестили по старообрядческим канонам в доме Гены-попика. Так звали худенького, скромного, с жидкими рыжими волосёнками на бороде человека, «назначенного» для выполнения этого, и других таинств….
 Мир познаётся в сравнении! Вот и я, прилетев в «прошлое» (или в будущее?), постоянно и невольно взвешивал плюсы и минусы почти неземной цивилизации и сравнивал с той, которая осталась в средней полосе России. Чаша перевешивала сюда – в «прошлое»! Жизнь в этом северном селе текла спокойная и полностью исключала  стрессы. 
  Приехал из отпуска штурман эскадрильи Петр Бурыгин. Проверил у нас с Володькой знание района предстоящих полётов, и… небо зовёт! Нас, вторых пилотов, хронически не хватало, поэтому летали ежедневно, то с одним, то с другим командиром экипажа, - кто «захватит» раньше…. Планёрка и разнарядка в семь. То ли я «облегавился» за две недели, то ли не было привычной команды «подъём»(!), но будильника я не слышал даже тогда, когда кто-то из командиров посоветовал купить другой, помощнее, и поставить его в тазик. И это не помогло! Командир самолёта Валера Меркулов с утра пораньше заходил в мою комнату и потихонечку так, по-отечески будил, а пока я собирался и умывался, он, хитрый, выписывал задание на полёт: дневной налёт ему был на сегодня обеспечен!..

                «Дитя природы».
Попав под очередное сокращение армии, Валера, мой первый командир экипажа, не оставил своей мечты. Хоть и были попусту потрачены четыре года в военном лётном училище, и ещё год ушёл на обивание порогов министерства гражданской авиации и переучивание, что было строжайше запрещено различными  инструкциями и циркулярами, но он летает! И не где-нибудь, а на Севере! И не важно, что отдельная эскадрилья стоит в богом забытом райцентре…
Село Усть-Цильма находится так далеко от цивилизации, что о развитом социализме напоминают здесь только яркие плакаты да кирпичное здание райкома. Если чемоданы, поставленные для эксперимента в Москве и в Чикаго, простояли без «хозяина» соответственно десять и семь минут, то тут баул мог бы стоять годами – пока не сгниёт. Мотоцикл, брошенный хозяином по случаю «загула» в кювете, лежит неделю, а то и больше, пока у мужика не кончится «бзик» и он сам не найдёт его. Бывает, унесёт лодку волной от теплохода. Но вниз по реке такие же «коммунистические» деревни, и мужики тамошние не только поймают, но и доставят лодку хозяину. Заодно и пообщаются за «рюмкой чая». Вытрезвителей в селе за ненадобностью нет, так как народ всё больше основательный и меру знает…
Валера был командиром моего экипажа. Красивый, беззаботный, форменная одежда сидит на нём как влитая. Да к тому же летает как бог. Девушки с метеостанции не оставляют  этого без внимания, и прогнозы по трассе первыми оказываются у нас.
Валера  влюблён в полёты, поэтому летаем допоздна, выполняя, даже те малые по времени рейсы, от которых отказываются другие. Летаем в праздники и выходные, не считаясь с КЗоТом, который тогда был понятием во многом условным. Но вот подходит час «икс», и лицо у Валеры начинает принимать всё более пунцовую окраску. В кабине самолёта командир сидит, задумавшись и прищурив глаза. Нос у него начинает шелушиться, а глаза наливаются кровью. Всё! Я уже знал: у Валеры, усвоившего за годы работы здесь местные привычки, не сегодня - завтра начнётся загул дня на четыре, не меньше. Значит, и мне надо переходить на «цивильный» образ жизни: читать книги, ходить на рыбалку, париться через день в бане, а когда и летать с другим командиром…. Словом, всячески убивать время. По окончании очередного «взбрыкивания» Валера сам зайдёт вечером ко мне и скажет, что «утром выходим»…
«Отгулы» у Валеры проходили весело, с приключениями, но никогда не переходили грани закона. Все его эскапады перебирались (с добавлениями и уточнениями) потом за преферансом во время нелётной погоды и сопровождались дружным смехом. Бывало, что эти истории рассказывал сам Валера, вистуя или играя между делом мизер. Кое-что (в основном то, что по известным причинам выпало из памяти  рассказчика) добавляли свидетели.
«Начало» было почти всегда одинаковым. Прямо после заруливания самолёта на стоянку он бежал в буфет аэропорта к тёте Шуре, выпивал там стаканчик вина и, уже улыбаясь, шёл в комнату отдыха играть на бильярде. Там вокруг него собиралась компания техников, мотористов, грузчиков. В общем, было кому «сбегать». А Валера в этот вечер угощал всех.
Когда же он запевал: «На речке, на речке, на том бережо-о-чке…» - окружающие понимали: «созрел». Попытки потихоньку вытащить у него из кармана ключи от машины и уложить его спать в пилотской гостинице, как правило, ни к чему не приводили. Тогда применяли вовсе уж примитивное, старое как мир, средство: под колёса автомобиля подкладывали крупные поленья…
У Валеры, конечно же, были права, хотя здесь они были совсем не обязательны, так как дорога села была длинной всего километров семь. Только устоявшейся зимой можно было проехать по проложенному зимнику в другой посёлок, да и то, если не побоишься безлюдной лесной трассы с перемётами.
Получить права в селе было легко, сдав экзамен, вождение и заплатив какую-то сумму в сберкассу. Валера же пошёл другим путём. Он пришёл в кабинет гаишника Вени, единственного на весь район, с бутылкой коньяка. А так как подходящей посуды не было, пили из ковшика для воды, закусывая конфетами. Через неделю-две «корочки» были у Валеры в кармане, но труднее было с вождением…. Кто-то из знакомых профессионалов несколько дней пытался научить его методом показа. Ничего из этого не вышло, и учитель, плюнув, показал Валере, как включать вторую скорость. На ней, мол, можно и с места тронуться, и вроде бы как с ветерком по улице проехать. Валера скорость и не выключал, а пользовался только сцеплением и газом. Правда, когда он проносился по прямому участку дороги, по силе звука было ясно, что за рулём – пилот…
Вот и сегодня, выйдя из бильярдной, Валера подходит к своему «зверю». Первая попытка тронуться заканчивается неудачей – «колодки» держат, но… Яростно взревел двигатель, и автомобиль, подпрыгнув, перемахивает препятствие. Впереди, метрах в пяти, волейбольный столб. Объехать его не составляет труда, но водитель уверен, что это очередные козни недоброжелателей, и останавливается в метре от него. Попытки раскачать и выдернуть новое препятствие заканчиваются ничем. Несколько человек подходят к машине и, объяснив, как можно проехать, заносят зад москвича в сторону. Наконец, «именинник» уезжает, и все расходятся.
Валера катит домой, зная, что встретит любимая и любящая его таким, как он есть, жена, которая побурчит только для порядка. Ещё с порога он затянет свою любимую песню о Марусе, упадёт в ноги жене, пустит скупую мужскую слезу и скажет дежурный комплимент: «Моя Надюшка лучше всех!». Пару раз ещё попробует запеть и угомонится, провалившись в крепкий наркотический сон. У Нади детей нет, поэтому Валера для неё всё. Она накроет мужа тёплым пледом и притулится рядышком с ним на кровати...
Лето в этом году жаркое. Круглые сутки палит незаходящее солнце, раскалённый до тридцати градусов воздух не остывает и в солнечные ночные часы. Часов в шесть утра раздаётся стук в мою дверь. На пороге стоит Валера, улыбающийся, выбритый и благоухающий одеколоном.
- Вставай, поехали на пляж. Посмотри, какой разгорается денёк! – говорит он, по-хозяйски проходя к окну.
- До пляжа пять минут ходьбы, да и рано ещё, - пытаюсь, не до конца проснувшись, возражать. – А машина-то твоя где?
- Да там она, голубушка, на школьном дворе стоит. Только как я туда заехал, и сам не пойму! Пойдём, вместе посмотрим, - говорит он, показывая в окно.
У Валеры гаража нет, поэтому он ставит машину там, где выходит из неё. На этот раз она оказалась во дворе школы, куда никаких проходов и проездов, кроме узенькой калитки-вертушки не было. Решили идти от обратного: по еле заметным следам нашли плохо закреплённый пролёт забора. Всё стало понятно. Подъехав вчера к школе, Валера почувствовал, что он где-то около дома. Напрягаться и думать, а тем более искать его на машине он не стал – пошёл по пути наименьшего сопротивления: пролёт забора - не волейбольный столб и поддался первому же нажиму. Поставив «зверя» во двор, Валера успокоился и зашагал домой…
Ехать на пляж так рано мне не хотелось и, вызволив машину и пообещав быть там часам к девяти, я пошёл досыпать. Надо сказать, что пляж в этом селе – понятие растяжимое. И растягивается оно километров на пять чистейшего песка вдоль всего населённого пункта. На всём этом пространстве стоят лишь несколько десятков рыбацких будочек и лежат брёвна, выловленные мужиками по весне для своих нужд.
Где искать своего командира, я знал почти наверняка и спустился к реке рядом с «крепёжным» магазином и баней. И действительно, его машина ярким пятном выделялась на белёсом песке пляжа. Валера, уже «ободрившийся», сидел на боне и ловил удочкой рыбу. Из автомобильного приёмника раздавалась тягучая восточная мелодия, а на мелководье поблескивала и охлаждалась приличная батарея бутылок «сухача». С напарником, как-никак, всегда веселее, и мы приступили…
День пролетел, как час. Ловили рыбу, загорали, полёживая на чистейшем песке, беседовали с приплывающими и уплывающими рыбаками, не забывая угощать их сухим вином, которое они пили только из уважения: «Квасок!»
Летняя ночь на северной реке полна жизни: приплывают припозднившиеся рыбаки и ягодники, снуют катера, идут большегрузные баржи. Солнце, склоняясь к горизонту, светит так же ярко, как и днём, только прозрачнее становится воздух. Уже в начале следующего дня мы прилегли в машине. Валера философствовал:
- Вот мы сейчас с тобой как дети природы. Согласен? Что человеку надо? Да ничего ему не надо! Вот ходим мы с тобой почти без ничего и ни о чём не думаем. Правильно я говорю? А ведь все болезни от нервов, да и лечебное голодание – тоже наука. Я бы всю жизнь вот так жил. А то работа, работа, ра…
Он уснул, не закончив фразы. Я последовал его примеру. Проснулись мы ближе к обеду. Желудки интенсивно выделяли сок, но побаловать их было нечем. Оставалось лишь приличное количество сухого вина. Несколько глотков притупили чувство голода, но ненадолго. И всё же…. Весь день снова был посвящён праздному шатанию по берегу, купанию, беседам с редкими отдыхающими. Ближе к вечеру неподалеку от нашей стоянки причалил катер со знакомыми геологами, как и мы, заполняющими вакуум свободного времени. Они были где-то на «нашей волне», и мы быстро нашли общий язык. Застолье вот-вот должно было разгореться с новой силой на борту катера, но мои-то силы подошли к концу. Молодой организм не мог тягаться с такими «зубрами» – хотелось только одного: лечь в прохладную постель и спать, спать, спать…
К моему удивлению, компания отпустила меня без возражения, не было даже традиционного в таких случаях вопроса: «Ты что, нас не уважаешь?!» Только Валера попросил отогнать его машину к дому: он боялся забыть её здесь, на пляже, как уже не раз забывал в самых неожиданных местах. Валера переложил свою одежду в одну из рыбацких будочек, и я уехал. Через полчаса я уже лежал под прохладной простыней. Всё тело горело от почти двухсуточного пребывания на солнце, но усталость была сильнее…
На берегу же события развивались по законам мирской суеты. Покончив со спиртным, решили покататься на катере. Катались недолго и причалили не совсем там, где стояли раньше. Геологи поплыли на свою базу, а Валера остался на берегу с целью добавить, что у него и получилось с хозяином одной из будок.
Песчаное пространство у реки всё более пустело. «Дитя природы», помыкавшись в одиночестве, решил идти домой, хотя это и было ему не по нраву. Заглянув в несколько будок и не найдя своей одежды, Валера не особенно расстроился. «При коммунизме и не так ходить будут», - решил он и направился в сторону села. Путь его проходил мимо коммунальной бани. «А почему бы ни смыть пыль веков с усталого тела?» - подумал Валера и, как к себе домой, зашёл в раздевалку, минуя окошечко кассы. На то, что он прошёл в одних плавках, никто не обратил внимания, так как было уже поздно и посетителей мало. А потом, мало ли: вышел мужик после парилки охлануть в речке и опять прибежал. Тем более, что по цвету кожи Валера мог дать фору любому заядлому парильщику.
О скором закрытии приветливого заведения напомнил Валере банщик дядя Миша, принесший клиенту чистую простыню. Валера прошёлся по шкафчикам, но смог отыскать только знакомые плавки. А так как его ещё больше разморило в жаркой парилке, и он начисто забыл о том, откуда и в чём пришёл, Валера, несмотря на долгие разъяснения дяди Миши, начал требовать  свою одежду. «По закону будете отвечать! – кричал он. – Законы мы знаем!»
На шум прибежали буфетчица и банщица женского отделения. Втроём они кое-как уговорили клиента. Он успокоился, но категорически отказался надеть кем-то забытое старое трико и вышел из бани в «пляжном» виде. Было около девяти вечера, солнце хоть и стояло низко, но светило отменно. Перед Валерой стояла дилемма: идти снова на пляж или потихоньку двигаться к родному очагу. Он выбрал второй вариант и вдоль ручья, по окраинам огородов стал пробираться к дому. Центральную улицу он перебежал, имитируя стайера – высоко поднимая колени и изо всех сил работая руками. «Маскировка» всё же не помогла: кто-то из редких прохожих, чтящих старообрядческие традиции, все-таки позвонил в милицию и сообщил, что в селе объявился маньяк, бегающий голым по улицам и развращающий молодёжь. Дежурный сержант долго уточнял, какая же всё-таки  фамилия у нарушителя спокойствия – «Маньяк, или Коньяк?» А затем посчитал, что до утреннего рейсового теплохода этому «зверю невиданному» все равно деваться некуда…
Валера же тем временем приближался к жилищу – где по-пластунски вдоль забора знакомых, а где и быстрыми перебежками, как учили в военном училище. Наконец добрался: вот и его двухэтажный деревянный дом на восемь квартир! Во дворе, кроме соседки и двух ребятишек, никого. Переждать бы, да долго в крапиве не усидишь. Да и сколько она у сарая ещё будет копошится? Валера вывернул из-за угла и медленным прогулочным шагом направился к своему подъезду. Соседка не преминула спросить, откуда, мол, он такой, и, покраснев, застыдилась своего вопроса. «Да вот, к Витьке ходил, в шахматы играли», - спокойно ответил Валера, удивившись своей находчивости.
Он юркнул в подъезд и…. Жена, воспринимавшая Валеру всяким, на этот раз захлопнула перед ним дверь, едва приоткрыв её – таким он ещё не приходил!
- Убирайся туда, откуда пришел! - проскандировала она общепризнанный лозунг женщин всего мира. Если бы муж был в стельку пьян или явился с ватагой приятелей, она, немного поворчав, пустила бы его. Но сейчас Валера стоял почти трезвый от испуга и переживаний, с красными, широко открытыми глазами и…раздетый! Грабежей и разбоя в селе не было испокон веков, и хозяйка заподозрила неладное в долгом отсутствии мужа, увидев его голый торс.
-Ни в жисть ни пущу! – громко, даже с каким-то злобным присвистом прошептала она после очередной слабой попытки Валеры постучаться в дверь.
В любом другом случае Валера барабанил бы в дверь, требовал открыть, призывал соседей быть свидетелями вероломства жены, а теперь.… Теперь он стоял тихонько, мучительно размышляя о своем положении. «Двери машины наверняка заперты, не переночуешь. Можно полем добежать до аэропорта: там, в пилотской гостинице или в общежитии всегда найдутся и койка, и одежда. Можно поискать свою одежонку в будках на пляже – кому она нужна, там и лежит». В конце концов, он остановился на третьем варианте, гарантировавшем в случае успеха чистую постель и вкусную еду. О еде он, было, забыл из-за своих треволнений, а теперь понял, как голоден. Кроме двух-трёх кусочков солёной рыбы и ломтя хлеба, у него во рту двое суток ничего не было.
- Хоть покорми, - прошептал он в дверь, теряя последнюю надежду.
- Убирайся, кому сказала! – свирепо шипела в ответ жена…
- Пойду ещё поиграю, - ответил на вопросительный взгляд соседки Валера, выходя из подъезда.
Путь к речке был уже знаком. Если бы он прошёл по нему ещё два-три раза, никакой самый опытный пограничник не засёк бы Валеру. Да и сейчас мало кто видел его на обратном пути. Используя тень, подсветку солнца, складки местности, он остался почти незамеченным. На пляже - другое дело: мало ли кому из приезжих взбредёт в голову искупаться, на ночь глядя! А в будки, все подряд, заглядывает из природного любопытства.
 «Свою» будку он отыскал по кучке пробок от сухого вина, пройдя по берегу метров триста. На радостях искупался и отправился домой, всё ещё не веря своему счастью. Правда, был момент, когда он, заметив знакомого, подсознательно ринулся  за изгородь. Но, вспомнив, что одет, быстро вышел оттуда и даже поздоровался с приятелем.
Валера возвращался к людям, к родному очагу, к жене. Она открыла дверь, едва заметив его – одетого и улыбающегося.
Но весёлая и разгульная жизнь ещё не закончена, не подошёл ещё час «игрек». И Валеру ещё увидят идущим в полной форме на разбор полётов в восемь часов вечера, благо, солнце светит круглые сутки. Будет он и сдавать в КПЗ своего собутыльника-милиционера, выпившего больше него, и очень расстроится, когда того не примут. Да мало ли ещё что будет …
Но вот Валера, стройный и подтянутый, заходит ко мне и велит быстренько собираться.  Это означает, что начинается работа. Тоже, в общем-то, интересная и немного опасная. За оставшиеся шестнадцать дней месяца план наш экипаж выполнит. А тут у меня и отпуск начинается.
Лето в том году в средней полосе было хмурым и дождливым. Родные и знакомые неизбежно начинали разговор вопросом: «Ты где так загорел? На юге был?»
- Нет, за Полярным кругом. Мы там как дети природы живём. Только на работу в форме ходим, а так - без ничего. Зря, наверное, северные добавки получаем, - улыбался я, вспоминая своего командира…         
 Года через два Валера оформил пенсию по выслуге, и с Надюшкой они уехали в Москву, где, говорят, усыновили ребёнка и жили счастливо. Я помогал ему загружать контейнер. Мешки с книгами и ковёр, - это всё, что увез москвич из села. Книги, особенно исторические, он читал взахлёб и покупал все приходящие в магазин. Автомобиль «Москвич», уже изрядно потрёпанный – включил-таки заднюю скорость и въехал в стопу брёвен -  Валера не стал вывозить по реке на барже к железной дороге, а просто оставил за сараем, у дома…
               
Ловушка для рыбаков.
Жаркое лето на Севере – беда! Нет, урожай ягод и грибов будет по низинам, болотам, и кормовая гороховая рассада успеет подняться за счёт талых вод, но вот лесные пожары…
Этим летом леса горят по всему Европейскому Северу, горят они и в республике Коми. Плотная дымка стоит вторую неделю, а взвешенные в неподвижном воздухе частички сгорания, нагреваясь от солнца, ещё больше раскаляют воздух. Сухие, без дождей грозы медленно и незаметно, как демоны, продвигаются над тайгой и болотами и оставляют всё новые и новые очаги возгорания. Запах дыма  не ощущается – привычка. Парашютисты-пожарные с раннего утра и до позднего вечера хлопочут на аэродроме, готовые в любую минуту вылететь в район лесного пожара, но…. Дымная мгла с видимостью меньше километра не позволяет производить даже экстренные вылеты. Да и куда лететь? Пожары повсюду! Силы людей и природы несопоставимы, и леса будут гореть до прихода влажного атлантического циклона, который прольётся на тайгу дождями и остановит стихию.
Диспетчер отдела перевозок аэропорта объявляет пассажирам об отмене на сегодняшний день всех рейсов по причине плохой видимости, а это значит, что мы, пилоты, и на сегодня свободны. Играть на бильярде и расписывать «пульку» хорошо, когда прохладно, а ещё лучше - когда идёт осенний нескончаемый дождь и облака цепляются за верхушки деревьев. Сегодня же самое подходящее время отправиться на рыбалку! Это в средней полосе России собраться на рыбалку, как говорится, - только подпоясаться. Тут же, на Севере, нужны  мотор, лодка, а самое главное – черви! В райцентре Усть-Цильма, где базируется наша отдельная эскадрилья, земли песчаные, поэтому червячки «водятся» только в двух местах: около совхозной фермы, что на окраине села, и «под бугром», за огородом дяди Феди. Этот мужик «своих» охраняет и бережёт, а копнуть даёт по великому блату штук пять-восемь. На ферме всё копано-перекопано и, наковыряв там пяток «яшшуров», так местные жители называют червей, решаем идти к Фёдору. На бутылку портвейна хитрый абориген «клюёт» слабо - как сытый карась в пасмурный день, но покопаться минут десять разрешает на своей свалке за огородом, только «одной лопатой». Худо-бедно, а черви теперь есть. Плывём на «Прокопай»!..
Каких только названий не придумают славяне своим улицам, деревням, болотам, автобусным остановкам. И самое интересное то, что они вечны! Ну, «обзовут» власти какой-то микрорайон Сельхозхимией, а народ Щемиловкой его кличет, как заведено исстари. А вон там пустырь, и коз местные жители только по телевидению видели, так «Козьим болотом» обзывают люди это место! Вот и «Прокопай»…. Возможно, Прокоп рыбачил и охотился там когда-то, или «уставший» машинист земснаряда углублял фарватер и под вечер уснул, развернулся под девяносто градусов и прокопал канал из реки Пижмы километра на полтора в сторону. Загадка! Плывём к устью красивой и чистой речушки, которая впадает в Печору. Не вот тебе и найдёшь устье в плотной дымке, которое замаскировано невысокой песчаной косой. Жарко. Прямо с лодки купаемся в чистейшей пижемской воде. Протоку, выходящую из «Прокопая» в речку Пижму, найти сложнее: низко над водой нависают кроны ивы. Плывём малым ходом и видим что-то похожее на заход в протоку.  Как в тоннеле движемся по прямому и узкому не то каналу, не то ручью. На берегах непроходимый калтус (частый кустарник), переплетённый принесёнными весенней большой водой ветками и сухой травой. Плывём на вёслах медленно, продираясь через кусты. Наконец перед нами предстаёт гладь длинного неширокого озера с заливными лугами по берегам. Это и есть «Прокопай»! В дальнем конце озера забрасываем удочки и наслаждаемся великолепным клёвом.
- Зря мы Федьке портвейн отдали, - в шутку пеняет кто-то, доставая из воды крупную плотву, – тут и на пустой крючок рыбка прекрасно берёт!   
Действительно, сорога, так здешние жители называют плотву, хватает на самый маленький огрызок червя на жале крючка и на хлеб. Крупный окунь ждёт свеженького, вертлявого червячка, а уж тогда налетает, разгоняя пугливую плотвицу. Поводив вдоль прибрежной осоки маленькой блесной, достаём щурят. Уха получается знатная, а  ёмкости заполнены присоленной рыбой и прикрыты крапивой, Это не та рыба, да и не рыба это вовсе по меркам местных рыбаков-профессионалов, которые нельму и сёмгу порой добывают, в обход закона, а нам сойдет, ведь добыли-то сами!
В июне солнце в этих широтах не заходит за горизонт, но сейчас, опустившись к горизонту, оно полностью скрывается из виду в плотной дымной мгле. Заметно темнеет. Грозовая туча подкралась в дымке и уже погромыхивает в стороне устья Пижмы, откуда приплыли мы. Озеро будто вскипает при каждом раскате, а мальки высоко, выше, чем при нападении хищного окуня выпрыгивают из воды. Мы знаем наверняка, что дождя не будет. Это подходит очередная высотная «сухая» гроза. Потихоньку собираемся: утром всем на работу.
 - Уж больно дымно, - замечает кто-то. – Вон и перелесок на том берегу озера не просматривается.
 - Да это вечерний туман от воды убавляет видимость, - возражаем ему.
Плывём к устью Прокопая. Метров за двести до выхода на речку видим языки пламени, поглощающие кусты и мусор, нанесённый весенней водой. Огонь перекинулся, да что там перекинулся, он спокойно перешёл через узкую протоку и преградил наш путь. С минуту, молча, оцениваем ситуацию и созерцаем стихию, а потом, цепляясь за кусты и отталкиваясь вёслами от берега, плывём задним ходом к озеру.
- Ну, мужики, что делать будем? – поглядывая на нас, спрашивает Валера, командир моего экипажа. – Я думаю, что придётся ночевать. Пожар не утихает, а другого выхода с этого озера нет.
В полудрёме проводим остаток ночи у костра: сильный треск и громыхание падающих подгоревших стволов со стороны пожара не дают глубоко уснуть. Наутро, сунувшись в протоку, замечаем, что горевшая вчерашняя трава и мусор, это цветочки! По обе стороны ручья полыхают завалы подгоревших деревьев и старых, полусгнивших стволов.
- Попробуем пробиться. Мочите за бортом куртки и набросьте их на головы, - поучает диспетчер, коренной житель этих мест.
Следуем его примеру и на вёслах движемся вниз по протоке. На очень уж близкие очаги из ведра льём воду. Видим, что огненному «зверю» это как ковшик воды в хорошей парилке: пламя возгорается с новой силой уже через секунды. Наш молодецкий запал останавливает обугленный ствол дерева, упавший поперёк ручья. Пилы нет, да и в эдаком пекле не попилишь шибко-то. Расплавленная смола из заделанных швов струится на дно лодки, а мы, часто смачивая куртки за бортом, отрабатываем назад. Приходится лить воду не только на горящий берег, но и на брезент, укрывающий мотор и бензобак.
- Вот и приплыли! –  выходя из лодки на берег озера шутит командир. – На работе и дома нас уже и не ждут, а сельские рыбаки, поди, ищут с баграми по заливам…
- Что это? - с надеждой спрашивает Юрка, прислушиваясь к гулу вертолёта утром третьего дня. - Озеро это и в ясную погоду не особо заметно, да и собирались мы на «Каменный мыс» ловить рыбу. Не знают наши, что мы тут. Покрутится командир минут двадцать вдоль берега Печоры и «нырнёт» на базу.
После полудня огонь поутих в стороне протоки, и только отдельные большие завалы догорали по берегам, рубиново светясь и дымя.
 Очередная попытка выбраться привела нас к тому же бревну, что перекрыло ручей. Оно оказалось неподъёмным, а жёсткий и густой обгорелый кустарник был непреодолимым препятствием для лодки, которую мы взялись, было, тащить волоком в обход поваленного дерева. И снова ночёвка…. Из пищи остались только соль и рыба с душком «печорского» посола, которую местные жители обожают, делая помачку.
- К реке Печоре надо выбираться, - предлагает командир. – От озера тут километра  три  и будет всего, если напрямую. А будем обходить болота и озерца - умножай ещё на три.
- До речки Пижмы ближе! – пытаемся возражать. – Обувка-то у нас не болотная. У Юрки, глянь, кроссовки на босу ногу одеты, как у стиляги московского!
- Это не проблема. Я думаю, что жарко ему и без носок будет. На речке Пижме можно месяц ждать оказии, а лодку мы через калтус не протащим. Не плот же делать на берегу, да и инструментов нет. Свою лодку мы потащим волоком. И на Печоре нас не скоро разглядят при такой видимости, а лодка под руками будет, - заключает командир, зная наверняка, что другого выхода нет.
Мотор и бензиновый бак прячем в кустах и движемся на север. По луговине «деревяшка» скользит ходко, подминая высокую траву. Небольшие старицы переплываем, а болота обходим по краю. Ближе к обеду силы у всех на исходе, а вечером грязные, мокрые от пота и болотной воды становимся на ночевку у небольшого ручья. Дымно и жарко, хочется только пить, а рыбу, запечённую на костре, едим квёло и с неохотой. Сон застаёт всех разом: кого сидящим у дерева, а кого примостившимся в лодке…
Ивашка Дмитриев Ластка, жилистый мужик с кудрявой шевелюрой и рыжеватой бородой тянет за коренного по волоку большую лодку, перекинув через плечо крепкий сыромятный ремень. Удачной была торговля в Пинеге: много красной рыбы, бобровых шкур, соколов и кречетов продали московским купцам. Бригады тащат лодки с товарами нужными в новом селе, что на реке Печоре. Дружки хлопочут: одни подкладывают катки, другие приподнимают носовую часть лодки по команде, остальные дружно толкают. Скоро река Пижма, а по ней дня два плыть до нового поселения всего и останется. Вон уж и деревня за лугом. Но почему так дымно? Из большого рубленого амбара, что на краю селения, слышны людские крики, стоны, ржание лошадей. «Скитская! - узнаю я деревню. - Вот и отдохнули»…. По высокой сухой траве и по деревянным мосткам (дорожки для пешеходов) огонь подбирается к уцелевшим домикам. Уставшие, мы так хотели отдохнуть в этом селе и попариться в баньке…. «К чему такая беда? Почему сгорели люди?» - думаю я. По мощёным дорожкам бегают испуганные собаки, ветром разносит серый пепел.  Загорается от полыхнувшей сухой травы и наша просмоленная лодка. Трудно дышать. Жарко….
Едва видное сквозь дымную мглу солнце припекает. По времени выходит, что проспали мы часов шесть.
- «Ну и сон! Странный какой-то! Почему Ивашка – основатель села Усть-Цильмы? А деревня Скитская…, к  чему бы это? Всего раз и был-то я там, когда выполняли полёт с подбором по срочному санитарному заданию, да слышал ещё, что староверы в стародавние времена сами себя в амбаре сожгли», – спросонок думаю я, посматривая на целёхонькую лодку и копошащегося у костра Юрку. На подкисшую рыбу, в которой по заверениям местных жителей много витамина «С», не  хочется смотреть. Пьём чай без ничего.          
- Ну, ребятки, немного осталось нам бурлаками работать, - говорит командир, поднимаясь. – Слышите, дизель работает? Это баржа-самоходка по Печоре идёт. Берег недалеко!
- В тихую погоду, да если ветерок тянет с реки, её и за десять километров слышно бывает! – возражает Юрка. – Давайте лодку тут бросим, а сами налегке пойдём потихоньку…
- Нет! Лодку хозяину надо доставить, а за мотором слетаем потом, когда время будет. Лодка на подвеске вертолёта «не пойдёт»: парусность большая, болтаться будет, – заключает командир и объявляет общий подъём.
Всё тяжелее даётся волок, всё прямее проходим болота, цепляясь за края лодки, чтобы не уйти в топь. Всё!.. Лодка плотно сидит на кочках, а сил нет!.. Идём по «сухому» болоту, как нам кажется, строго на север. Лодка сиротливо, не вписываясь своими чёрными смоляными боками в окружающий фон, стоит посреди болота.
- Вот тебе и сон! Вроде, как и в  руку! – рассказываю  друзьям свои утренние грёзы. – Лодку-то, хоть круть, хоть верть, а потеряли!..
Идём налегке: в карманах соль, спички, а в рюкзаке армейская фляжка с водой из ручья. К середине пятого дня нашей вынужденной автономии выходим на пологий песчаный берег реки Печоры. Дымная мгла не позволяет видеть другого берега и катеров, изредка проплывающих по фарватеру. На самой кромке воды разжигаем костёр, но катера и лодки в пределах видимости не идут: мелко у этого берега.
Тяжёлый переход и отсутствие пищи дают о себе знать. Руками с кромки берега выбрасываем из-под мелких камней и нанесённого мусора шустрых миног. Пока они, извиваясь как змейки, по струйкам выплеснутой воды ловко убегают к реке, ловим их.  Побелевшие на огне костра, миноги идут нарасхват! Перекусив и воспрянув духом, Юрка объявляет, что доберётся вплавь на другую сторону реки, но мы его сдерживаем от этой афёры: не каждый пловец переплывёт эту широкую северную реку. Мало ли что может случиться: силёнок не хватит, судорога мышц…. Даже на лодке в тумане, сохраняя направление, можно плыть к другому берегу, а приплыть к месту, откуда отчалил. При отсутствии визуального контакта с берегами направление течения воды определить невозможно!
 Решаем идти вниз по течению.
- Так не промахнёмся,  - говорит командир. – Устье речки Пижмы вброд не перейдёшь!
Идём по самой кромке воды: по сырому плотному песку передвигаться легче. Что такое? Лодка, которая стоит у берега, уж больно похожа на нашу, оставленную на болоте. Да нет, наша «деревяшка» поменьше будет. Лодка на треть загружена кошеной травой…. Подошедший хозяин поначалу артачится, но, узнав, что в пассажиры набиваемся мы, о которых в селе только и пересудов как о пропавших пилотах, соглашается перевезти на другой берег. Получается, что к реке мы вышли напротив деревни Гарево, что в пяти километрах от районного центра, а «месили» болота  не в  северном направлении, как предполагали, а по диагонали шли на северо-восток.
 На следующее утро на работе коллеги посмеивались, когда мы из комнаты отдыха пару раз до обеда бегали в столовую «маленько перекусить». «Голод не тётка», – говорят в народе…
Уже скоро, дня через три, холодный и влажный циклон погасил лесные пожары и очистил воздух от частиц сгорания. Дымная мгла переместилась на Вологду и уходила дальше на юг. Начались плановые полёты. Бензиновый бак, мотор и удочки мы привезли быстро, а вот лодка до поздней осени чернела на болоте, где мы её бросили. Всякий раз, пролетая над ней, мы с командиром вспоминали свои злоключения. По первозимку, когда река покрылась крепким льдом и снегом, а болота промёрзли, мужики лошадьми приволокли лодку хозяину. Лодка - не черви! Бутылкой «красненького» тут уж мы не отделались!

               

Диковины Севера
Лето на Севере коротко. Не успели прилететь пуночки, а лужайки уже зеленеют молодой травой. Ей, траве, надо за короткий срок сбросит семена для продолжения рода себе подобных и не уйти с ними под снег на долгую зиму. Трава «помнит» об этом и растёт круглосуточно: летом на Севере ночи нет. Не встретишь в средней полосе России такой сочной высокой травы с огромным множеством ромашек и колокольчиков. В тайге встречаются сказочные лесные поляны, поросшие дикими пионами, какие хозяйки южных широт выращивают на своих сотках, прилагая немалые усилия. Так и уходит всё это великолепие под снег, чтобы вновь коротко полыхнуть на другое лето. Поздние грибы и все без исключения северные ягоды «делают» то же самое, не дождавшись своего «клиента». Клюква настолько хитра, что полёживает себе под снегом всю зиму, а весной вот она, бери, как свеженькая!
Осень в Усть-Цильме непредсказуема: тёплая и безветренная, окрашенная багряной палитрой берёз и осинок, она в любой момент может прорваться недельными дождями, а то и снегом. 
Отец прилетел ко мне в середине сентября, чтобы пообщаться, отдохнуть и помочь  наколоть дров на зиму. Который день дует северо-западный ветер, принося снежные заряды и окрашивая белым цветом ещё зелёные луга и кроны деревьев. Дрова колоть в такую погоду - не дело, а посему ходим через день в коммунальную баню. В селе нет концертных залов, нет и телевидения (сейчас есть), а коммунальная баня заменяет всё: клуб по интересам, кафе, а хочешь, то и театр ретро-моды. Местные бабули, и не шибко бабули, приходят в таких «писаных» (вышитый узор золотой и серебряной ниткой) парчовых сарафанах, какие не увидишь больше нигде, разве что ещё на «Красной горке» (праздник в этом селе, после сенокоса). Не сравнить Усть-Цилемскую баню даже с питерскими «Ямскими» банями. Тут, в селе, отношение к клиенту «западное». Дядя Миша, банщик мужского отделения, принесёт тебе в раздевалку между заходами в парную холодненького кваску, чаю, новый веничек. Чаевых он не берёт, а расплачиваешься по выходу за всё и про всё с буфетчицей. Коммунизм, да и только! Мужики в раздевалке  собираются кучками, завёрнутые чистыми простынями, как древние греки, и неторопливо обсуждают проблемы сорванного «непогодью» дела - рыбалки или охоты. У них, у мужиков около домов есть свои баньки, срубленные из листвы (лиственницы), а уж горячи! Их тут ставят, прежде чем приступают к строительству дома: работникам есть, где помыться, положить инструменты, а когда и переночевать. Но это всё не то. Общение в селе всегда стояло на первом месте, а в «коммуналке» всё дёшево и воды таскать не надо…
- Пойдём сегодня за грибами и за ягодами, - говорю утром отцу, было заскучавшему от мысли, что и сегодня придётся мыться  в бане.
- Да какие грибы, сынок? Посмотри сколько снега, по колено навалило, - бурчит он и смотрит в окно.
 «Попов холм» в этих краях не особо грибное место. Чавкающая под ногами снежно-грязевая жижа на полях сменяется ярко-зелёным травяным покровом под кронами деревьев: весь выпавший снег лежит на густых вершинах елей. Руки сами тянутся к гроздьям брусники, растущей у стволов деревьев и не замеченной  ягодниками. Душистые кусты смородины не отпускают, пока не оборвёшь все, а рубиновые ягоды клюквы на мягкой моховой подстилке болотца кажутся крупным просыпанным бисером. Быстро проходит время за сбором ягод. Не одолевают в это время на Севере комары и мошки, и одежда не пропитывается липким потом, привлекая их несметные полчища.
- Хватит нам ягод, пойдём грибков поглядим, - говорю отцу ближе к обеду. – Есть тут у меня одно местечко…. Движемся вдоль холма, поднимаясь по склону. Ельник плавно переходит в березовый молодняк, сквозь ветки которого снег свободно падает на землю.
- Какие тут могут быть грибы? Снега намело по щиколотку! – возмущается отец и уговаривает меня повернуть ближе к дому.
- А вот какие! – показываю ему на присыпанный снегом обабок (подберёзовик). Отец не верит своим глазам, но гриб срезает, отламывает ножку и внимательно разглядывает низ шляпки.
- Да нет там червей! – убеждаю его. – Бери все грибы, которые попадутся.
Большие и маленькие обабки попадаются часто. Некоторые из них отыскиваем только по характерным бугоркам снега на ровном месте. Вот и первый красноголовик (подосиновик). Он стоит, как генерал, нахлобучив огромную, с добрую сковородку шляпку, присыпанную снегом. На невысоком склоне находим с десяток таких же «генералов», крепеньких и без единого червячка.
Корзинки и бидоны заполнены. Отец сидит на сухой валежине и перебирает грибы. Он с любовью разглядывает  каждый, не веря, что это не сон.
- У нас полдня за таким грибком бегать надо по посадкам и по оврагам, а здесь вон их сколько! – удивляется он.  – Ещё, кажись, стоит один! Сходи-ка, сын, откопай его…
Жадноват отец до грибов. Он может часами ходить по квёлым посадкам и перелескам юга Рязанской области и собирать всё, что попадёт, мол, дома мать разберётся.
«Любовь» к грибам у отца заложена с детства. Девять детишек было у его родителей, а жили они на востоке Рязанской области в лесных краях, в рабочем посёлке Ермишь. Грибки  для большой семьи были подспорьем и лакомством, поэтому солили их по осени в бочках и опускали в ледник (погреб). Душистый пласт солёных груздей, занесённых в тёплую избу бабушкой к ужину, расходился на ура. Грибки с горячей картошкой в многодетной семье были праздничной пищей…
Напрямую выходим к селу. Отец заглядывает под каждое дерево и разгребает ногой все бугорки по ходу своего движения.
- Да не растут тут грибы, – говорю ему. –  Глянь, смородина висит на кустах, а это значит, что низина здесь и болото.
- А завтра пойдём за грибами? – спрашивает отец, посматривая по сторонам. – А то опять в баню «свою» поведёшь!
- Посмотрим, какая погода будет, - говорю ему. - Вон, видишь, облака разрывает, к морозу это!
Низкие рваные облака ползут в вечернем небе, а корочка снега уже и похрустывает под ногами.  С наступлением сумерек  вовсе разведрило и подморозило…
- Сегодня ещё разок за грибами сплаваем с тобой в бор на левый берег реки, а там и за дрова приниматься можно, - говорю утром отцу. - Пусть они пока морозятся, легче колоть будет.
Он с удивлением смотрит на меня…, потом в окно; наружный термометр показывает минус пять, а деревянные мостки (тротуары в Усть-Цильме) покрыты инеем…
Обледеневшая лодка разрезает парящую и густую, как кисель осеннюю воду. Устье реки Цильма. На низком берегу сосновый бор, а за бором огромное болото.
- Пойдём, по соснячку походим, – причаливаю к берегу. – Если грибов не найдём, то клюквы на болоте соберём бидончик.
Бор затих, прихваченный морозом. Заиндевелый и присыпанный снегом зелёный ковёр черничника и брусничника шуршит под сапогами. Вот и грибки. Отец пытается срезать моховик, но он, промёрзший, валится и с корнем вылезает изо мха. Ближе к болоту, в березняке, стоят такие же «обмороженные» обабки и подосиновики.
А вот и болото. Это огромное, наполненное жизнью образование не спешит отдаваться зиме. Болото дышит, выпуская струйки пара из мест выхода ключей. Огромная биомасса не скоро замёрзнет, а в конце зимы, пользуясь запасом внутреннего тепла, рано «откроется», принимая стаи пернатых. Птицы найдут здесь тепло и пищу у родников и у ржавых незамерзающих проток. Клюквы на болоте мало, натоптаны ягодниками тропки; ягоды местные жители будут собирать на болоте и после нас - до самого конца сентября…
       Сегодня можно и дровишками заняться вплотную. На улице минус десять. Промороженные чурбаки «швырка» (напиленные дрова) колются ловко, колун  позвякивает на морозе. Работаем с отцом до темноты, которая наступает в это время рано, делая небольшие перерывы, чтобы попить чаю и перекусить. Пласты малосольной сёмги, припасённой на зиму, отрезаем тут же, в сарае. Морозит всё крепче. Узкая, зеленоватых оттенков полоска полярного сияния  разгорается всё ярче на севере небосвода, а через час, переливаясь всеми цветами радуги и мгновенно видоизменяясь, занимает всю видимую небесную сферу. Такое насыщенное сияние и я вижу впервые! Сполохи красного, жёлтого и зелёного плазменного света с огромной скоростью перемещаются по небосводу. Отец, забыв про дрова и покачивая от удивления головой, зачарованно любуется этим великолепным явлением природы….
В октябре с ответным визитом уже я прилетел к отцу на день рождения. Октябрь в Рязанской области - только середина осени. Относительно тёплые туманы перемежаются с солнечными деньками. Мужики, а с ними и свободные от домашних забот женщины в такие тихие вечера выходят во двор поиграть в домино (было и такое!).
- Ну, что, Палыч, скоро снежок выпадет. За грибами надо собираться! - подтрунивают отца мужики, наслушавшись  его рассказов про то, как он с лопатой и с молотком  за грибами ходил там, на Севере.
Отец усмехается и говорит, что понял…. Выносит из дома на стол баночку северных маринованных грибков, пакетик клюквы и пару зельдюшек (рыба - водится в реке Печора) - это для самых неверующих. Такой рыбёшки, жирной и почти прозрачной, тут ещё не едали!
- Я расскажу вам про баньку тамошнюю, северную, - всё круче интригует игроков отец. – Мужики в неё ходят как на работу, каждый день, к вечерку поближе. Телевидения там нет, а театров - тем паче!.. В шапках-ушанках и в рукавицах мужики заходят в парилку. А как же? Иначе нельзя! Уши в трубочку мигом свернутся! А ещё по весне, когда дрова у населения заканчиваются, они печки сёмгой топят! Она жирная, рыба-то эта красная, горит споро, – хитро прищурившись, привирает отец. Слово «сёмга» в те времена было тут, в средней полосе России, далеко не всем известным понятием… 
Рассказ отца завораживает игроков всё больше и больше.… Забыв о домино, мужики сидят с открытыми ртами и слушают. Слушают про диковины такого далёкого и незнакомого им Севера!..


                Пять и пять десятых!
Пётр, крепкий рыжеволосый мужик сидит на бревне под крутым берегом реки и наблюдает невиданное для этих краёв зрелище. Морозит, но уже не по-зимнему. Мартовское солнце припекает спину Петра через тёмную фуфайку, надетую на голое тело, а шапка и валенки не помеха, когда долго сидишь.
С крутого правого берега реки Печоры на заснеженный лёд совершает полёты на дельтаплане приезжий студент. Ему помогают в этом друзья, бывшие одноклассники. Вылеты совершаются редко, так как долго приходится поднимать со льда реки на бугор это громоздкое сооружение. Студент старается приземляться вблизи санного накатанного путика, но это получается крайне редко. «Хороша штуковина, – прикидывает Пётр. - Пришпандорить бы к ней ещё моторчик от бензопилы, вот это был бы ероплан! За глухарями в бор через реку можно прямо от дома летать. Но на болотах бугров таких нет. Как там взлетать? Надо подумать»...
Петю-«Печору» в селе знают все. Мечтал он поступить в лётное училище, но не прошёл медицинскую комиссию…. После окончания технического речного училища в Щельяюре и службы в Армии он работает, правда с небольшими перерывами, в мастерских аэродрома. «Руки у него золотые», - говорят в селе. И это так! Штангенциркули и микрометры ему не нужны: Пётр вытачивает любую деталь на токарном станке, едва взглянув на неё. Мужики со всего села идут к нему со своими проблемами, и он не отказывает. Этому «палец» для шатуна выточить надо, другому штыри для петель на ворота. Мастер выполняет заказы быстро, а порой безвозмездно. Перерывы в работе у Петра были, но не из-за болезни….
Скрадывал он как-то зимой глухаря в бору за рекой, а теория вероятностей – наука вечная! И надо же такому случиться, что в одно и то же время в огромном лесу председатель исполкома села подбирался к этой же птице, только с другой стороны. Когда взвизгнула, срикошетив от ветвей сосны, первая пуля Петра, председатель не понял.  Снег и хвоя делают выстрел из мелкокалиберной винтовки неслышным в лесу. Прицелившись из ружья, начальник увидел, как большая птица, сбивая снег с веток, упала. Под сосной односельчане встретились. Встретились они... и разошлись. Разошлись на два года реального срока для Петра.  Это был первый вынужденный перерыв в работе у молодого мастера. Статья о незаконном хранении нарезного оружия работала тогда чётко...
Вернувшись в село, Пётр остепенился и перестал выпивать, даже по праздникам, женился, а зарплату, слыханное ли это дело, мужики, всю приносил домой! Работать он пришёл на прежнее место. Неугомонный и любознательный характер неформального лидера не давал ему времени на пустое времяпровождение. То Пётр у себя в бане устанавливает в печку какой-то инжектор, работающий на дешёвой солярке, то всё лето строит аэросани. Сын, такой же рыжий и продувной, постоянно при отце. Ему нравится приходить в дом поздно вечером, как батя, а потом с усталым видом долго отмывать руки содой. Смекалистый, он порой подсказывает отцу некоторые тонкости и мелочи. «Цыц!» - прикрикнет Пётр на мальчишку, а новаторскую мысль сына всё же берёт на заметку.
Всё успевает Пётр в этой жизни. Жилистый и выносливый от природы, он не пропускает зимой ни одного соревнования по лыжам. Освещённая лыжня и ранний снежный покров в этом большом селе привлекают спортсменов со всей республики Коми на сборы и тренировки. Пётр тут как тут! Ему нравится, когда в мороз, по пояс голый, он кричит впереди бегущему сыктывкарцу: «Лыжню!!!» Приезжий спортсмен широко открытыми глазами провожает это «чудо природы», шарахается в сторону и теряет драгоценные секунды. После тренировки байна (баня). Жена поощряет спортивные увлечения Петра и топит баньку справно и своевременно.
Ранней весной, когда особых дел нет, Пётр ждёт ледохода. Ежедневно после работы он выходит на крутой берег реки Печоры и приглядывается к изменениям в ледовой обстановке. Только в середине мая эта большая северная река сбрасывает лёд в океан неторопливо и как бы с неохотой. Когда большие льдины проходят, а по всему руслу идёт сплошная шуга (мелкий колотый лёд), местные жители  по заберегам ловят сигов сплавными сетями. Занятие это опасное, с выбросом в кровь адреналина, но для отчаянных мужиков, таких как Пётр, вполне приемлемое. Сиг в это время, испуганный громыханием и шорохом льда, жмётся к берегу. Тут его и поджидают местные рыбаки с короткими сплавными сетёнками. Наконец основная масса льда ушла, лишь по самому стрежню реки стекает узкая полсока его остатков. Вот тут-то и наступает для Петра «момент истины», в котором он оправдывает свою гордую кличку…
Петя-«Печора» - так зовут его местные жители, включая детей. Это ведь, согласитесь, не Саша корявый и не Вася кривой...  Кличку он получил давно. Надо сказать, что мало кому удаётся переплыть эту большую северную реку летом. Петя это сделал! Да ещё весной, по полой воде, когда ширина реки становится почти вдвое больше! Теперь, подтверждая своё гордое «звание», он выполняет опасный трюк ежегодно. Делает это Пётр только один раз, как фокусник-профессионал.
Узнав о времени и месте заплыва, мужики собираются кучками на берегу реки в предвкушении небольшого праздника - праздника души! Когда же появляется Пётр, то всяк норовит налить ему двадцать грамм беленькой для «куражу» и для «согрева». Петя отказывается, но наливает в армейскую фляжку половину бутылки водки и подвешивает её на поясной ремень. Затем он долго натирается припасённым заранее медвежьим или гусиным жиром и смело заходит в весеннюю холодную воду. Мужики громко обсуждают условия нынешнего заплыва, а некоторые спорят на «стакан»: пройдёт или не пройдёт пловец, на сей раз, узкую полоску шуги (мелкого колотого льда) на середине течения. Пётр, подныривая, а где и раздвигая лёд руками, движется по диагонали к левому берегу. Выйдя на песок, не стоит, а выполняет какие-то замысловатые движения: приседает, машет ногами, руками и растирается. Страхующая моторная лодка принимает героя на борт. От природы красное, как у всех рыжих людей планеты тело Петра становится пунцовым, а водки во фляге нет…. «Когда успел? - удивляются мужики. - Под водой, поди, выпил, когда нырял,  или  растирался и обливался ею во время гимнастики на той стороне».
На берегу накрывают «общую лодку».
- Тёркин ты наш! - лезут мужики к трезвому как стёклышко Петру, пожимают руку и норовят расцеловать;  сами же при этом не упускают случая выпить за здоровье героя, а заодно и за здоровье своё.   
Через часик дружной армадой все плывут на лодках вниз по течению, где неподалёку от реки стоит поселковая коммунальная баня. Армянин дядя Миша(?), банщик мужского отделения, принимает ватагу и носит из буфета в раздевалку всё что попросят: чай, квасок, а кому и стаканчик молдавского вина «Фетяски». О пиве мужики села в то время знали только понаслышке...
... Пётр поднимается на высокий берег, чтобы поближе рассмотреть летающий «аппарат» студента. «Профессионалу» хватило минуты, чтобы «сфотографировать» конструкцию и оценить её вес, размах и площадь крыла, материалы, пригодные для изготовления. Попросив у хозяина разок «прокатнуться», Пётр получает отказ. Студент поучительно растолковал ему, что для управления этой штуковиной нужны подготовка и навыки.
Начало лета Пётр провёл за созданием «чудо птицы» - дельтаплана. Через техников и завхоза аэропорта он подобрал необходимые материалы: лёгкие и прочные хромистые трубки, уголки, перкаль (обшивка крыла лёгкого самолёта), клей. Сын, как мог, помогал отцу, а вечерами пропадал во дворе у друга. Там они гондобили что-то своё... 
Всё было бы хорошо, но наступил второй перерыв в работе Пети…, а всё из-за какой-то коробки конфет! Жена принесла её из больницы, где работала медсестрой. Это сейчас мужики не замечают, когда их жёны, возвращаясь с работы, сумками волокут вкусненькие различные вещички, купленные или полученные в знак благодарности, а тогда…. «Надо разобраться! – подумал Пётр. - Кто это ухлёстывает за моей Зойкой? Переговорить с ним надо, да и проучить не помешает». 
Разузнав потихоньку обо всём, а в селе это не проблема, ревнивец долго стоял за складами, где молодой пилот вечерами проходил с аэродрома домой. Диалога не получилось, как всегда это бывает у славян. Как только Пётр ухватил пилота за грудки, разговор перешёл в рукопашную схватку. Обменявшись тумаками, противник Петра смекнул, что силы не равны. Жилистый и выносливый местный житель одолевал! Когда Эдик развернулся, чтобы быстро бежать, сильная рука аборигена схватила его сзади за пояс брюк. Где там удержать! Послышался треск рвущейся материи, а соперника, как ветром сдуло…. Пётр машинально ощупал своё немного потрёпанное в бою лицо и только теперь заметил в руке кусок синей материи. Брезгливо отбросив клок в сторону, удовлетворённый боец направился домой.
На суде этот «фрагмент» трусов, подобранный Эдуардом на другой день, был основной уликой вероломного нападения. Две недели, пока шло следствие, Пётр провёл в КПЗ, а суд назначил ему год, но условно. Это был второй вынужденный перерыв в его работе.
В конце октября, как заведено, на сборы в село понаехали со всех городов республики лыжники. Тренировки проводились ежедневно. Где Петру усидеть дома! Нет-нет да попугает на трассе рыжий, лохматый, по пояс голый мужик приезжих спортсменов. Предварительные соревнования общества «Урожай» проходили тут же, на освещённой лыжне. Пётр, подумав и посоветовавшись с друзьями, тоже написал заявку на участие в них. Природные данные, родные стены и характер лидера помогли ему оставить позади других спортсменов в забеге на двадцать километров. Получив грамоту и ценный подарок, Пётр забыл о лыжах, но ему вскоре напомнили…. В кабинете мастера цеха, куда вызвали токаря, сидел инструктор райкома.
- Пётр Арсеньевич, – начал он сходу, – поедешь в Сыктывкар защищать честь нашего района. Мы тут прикинули…. Сам понимаешь, что нет у нас спортсменов, которые  побегут «двадцатку». Да и не в этом дело. Ижемцев, соседей наших надо «обуть». Они своей  Сметаниной всех забодали! Понятно, олимпийская чемпионка!.. А ты вон как мужиков всех  по первозимку маханул!
- А как же работа? – удивился не посвящённый во все тонкости спортивной жизни Петя.
- Получишь по среднему заработку свои денежки и командировочные получишь. Проживание и питание, – само собой! – продолжал инструктор. – Форму и лыжи можешь  сегодня забрать в спорткомитете…
Так Пётр попал на первые в своей жизни крупные официальные соревнования. Не особо напрягаясь и заняв третье почётное место на «своей» дистанции, он сидел в вестибюле гостиницы, смотрел телевизор и попивал лимонад. Сегодня, после награждения, можно отчаливать домой, в Усть-Цильму. Надоела ему эта недельная городская суета, да и режим надоел.
- Петро! – слышит он из глубины коридора голос своего тренера. – Зайди ко мне в номер,  переговорить нужно!
В номере тренера сидели двое при галстуках, а их синие одинаковые куртки и пыжиковые шапки аккуратно лежали на кровати.  «За что брать пришли? – мелькают у Петра мысли. - Фужер случайно разбил в ресторане вчера вечером за ужином? Так я заплатил! Ручку блестящую открутил у тумбочки в своём номере?.. Это ерунда. Вон, у Витьки, который из Усинска, ни одной ручки уже в номере нет.  Прикручу, если что»…
- Пётр Арсеньевич, – вежливо представился один из незнакомцев, - мы из спортивного республиканского комитета, а привело нас сюда вот что: через месяц в Ленинграде будет проходить спартакиада народов Севера по лыжному двоеборью. Мы тут прикинули и решили поговорить с тобой. Только ты нам и подходишь. Понимаешь, там выносливость нужна и характер бойцовский.
- Я-то чем вам могу помочь? У меня только третье место, а у вас вон какие «зубры» бегают. У меня работа стоит, - как мог, отбрыкивался Пётр.
- Зубры-то зубры, а ты, по всему видать, мужик отчаянный, какой нам и нужен. Там кроме гонки прыгнуть надо… с трамплина. У нас, сам знаешь, такового в Сыктывкаре нет, а в Уктус, что под Свердловском, уже поздно ехать. Специальные лыжи мы тебе дадим, а ты у себя в селе потренируешься. Твой тренер говорит, что есть там бугры. И литературу дадим - посмотришь,  почитаешь.
- Не, мужики! Я трамплин-то всего один раз в кино и видел, - пытался возражать Пётр, – а с бугра на лыжах сигал, когда учился в пятом классе.
- Честь республики надо защищать! Понимаешь! – настаивали пришельцы. – Иначе наша команда в зачёт не попадёт. Ты не бойся, там всё рассчитано. Полёт выполняется по касательной к поверхности зоны приземления. Высота полёта над профилем метр-полтора, а вертикальная скорость соприкосновения с землёй, как у парашютиста - пять и пять десятых метра в секунду…. Баня у тебя есть?
- Ну, есть. А причём тут баня?- удивился Пётр внезапной перемене темы разговора.
- Сможешь с неё спрыгнуть?.. Ну вот. Примерно такая же вертикальная скорость приземления, да ещё на снег. Наградим тебя в любом случае, и денежную компенсацию получишь…
В самолёт Пётр садился в новом спортивном импортном обмундировании, а на спине висели цветастая  сумка и большие лыжи в чехле...
Дома, когда Зойка уходила на работу, Пётр приступал к тренировкам. Посматривая на картинки из спортивного журнала, он отрабатывал толчок, позу наименьшего сопротивления на разбеге и работу рук. Конфуз случился, когда спортсмен отрабатывал завершающую фазу прыжка - приземление. Соседка, увидев в окно, как Петя в десятый раз лезет на крышу бани, чтобы спрыгнуть, позвонила его жене на работу и взволнованным шёпотом сообщила:
- Слышь, Зой, с твоим мужем что-то не так: залезает на баню, а потом сигает с неё в снег. Почитает какой-то журнал, и снова на крышу лезет. Не выпил ли он у тебя чаем? Так было у моего мужика, когда брат его младший из армии пришёл. Тогда мой чудик в печку русскую забрался, всё от кого-то прятался. Я, было, напугалась тогда. Соседи, слава богу, мне объяснили, что это «белка» к нему пришла. Пройдёт, мол. Вот и про твоего я врачу звонить хотела, а потом нет, думаю, тебе сначала звякну.
- Да что ты, Мань. Ты же сама знаешь, что не пьёт он…, даже весной, когда реку переплывает, оботрётся маленько для согрева на той стороне, а так ни-ни. Это он к каким-то соревнованиям готовится. Его и от работы освободили, – успокоила жена соседку.
Заключительным этапом подготовки к соревнованиям была реальная тренировка на «Высокой горе», что за селом. Пластиковые импортные лыжи Петя пожалел - прыгал на своих, охотничьих. Ребятня помогла ему слепить и залить водой небольшой трамплин. Как кузнечики они сами скакали с него, соревнуясь в дальности прыжка.
- Пять и пять десятых! – ругал их Пётр понравившимся словосочетанием, когда  кто-то, упав, бороздил задницей снег. – Не ворочайте мне тут  накатанную лыжню!
За тренировками время прошло быстро, и вот уже скорый поезд везёт сборную команду республики в Ленинград. В туалете вагона перед большим зеркалом Пётр отрабатывает последние штришки своей подготовки. Он, стоя на носочках и подав корпус вперёд, отводит руки за спину и смотрит искоса в зеркало, сравнивая свою «технику полёта» с картинкой из журнала. «Всё правильно!» - в который раз успокаивает себя Петр.
Пробежав в первый день соревнований свою «коронную» дистанцию и попав в десятку сильнейших, Петя немного упокоился. Тренироваться на трамплине он не стал, а посмотрел прыжки «летающих лыжников» с трибуны. Со стороны всё было просто: спортсмены мягко приземлялись и, удерживая равновесие, плавно тормозили. Были и падения, но лыжники поднимались и собирали разлетевшиеся лыжи.  «Как я, наверно, первый раз трамплин видят», - думал Пётр, и это его успокаивало…
Лёгкую дрожь коленок Пётр ощутил на другой день в кабине подъёмника….  «Высокая гора» родного села - ничто по сравнению с трамплином! Люди, как мураши, копошатся внизу, а свежий высотный ветерок приятно обдувает пунцовое лицо Петра. «Мощность у трамплина маленькая, - пятьдесят метров всего! Их бы, гадов, сюда поставить в галстуках и при шляпах. Пока летели бы, штаны-то на них и подсохли. А то: «С бани спрыгнешь?» У, гады!..», - вспоминал нехорошими словами Петя своих наставников из спорткомитета. 
- На старт вызывается Ермолин Пётр, двоеборец из республики Коми! – прервал мрачные думы спортсмена голос из репродуктора. Дрожь в коленях усилилась, но обратного пути уже нет!..
- Пять и пять десятых!!! – в отчаянии крикнул спортсмен, отталкиваясь…, или цепляясь за ограждение старта…
Всё, что было потом, Петя помнит смутно. Люди в белых халатах доставили «прыгуна» в приёмный покой. Его осмотрел главный спортивный врач, сделали рентгеновский снимок. Ничего страшного не нашли:  незначительный ушиб и растяжение.
- Недельку, а может быть полторы, полежишь у нас и поедешь домой! – вынес решение доктор.
Пётр отродясь не лежал в больнице, как и большинство мужиков его родного села. Ему тут всё казалось диковинным: кормили по часам и даже минутам, приборы с мигающими лампочками три раза в день приставляли к ноге, обращались на «Вы»! Пришёл проведать Петра и тренер сборной команды республики.
- Всё отлично, Петро! Команда заняла общее третье место! – сообщил он. – Без тебя, прикинь, мы не вошли бы в зачёт. Ты у нас, выходит, герой! В Сыктывкаре всё получишь, как договаривались.
- Поговори с доктором, - слёзно просил Петя тренера, - пусть отпустит. Перелома-то нет, да и как я один буду через неделю добираться?..
В Сыктывкаре на торжественном заседании спорткомитета Петру вручили именные часы, импортный магнитофон и конверт с отработанным гонораром.
Село Усть-Цильма менее торжественно встретило спортсмена: написали в газете небольшую заметку о герое зимней Спартакиады народов Севера, да на собраниях коллектива наземной службы ставили непьющего двоеборца примером для молодёжи…
... К середине апреля дельтаплан был готов к испытаниям. Сын Петра, как и отец, не терял времени зря и часто пропадал с ребятами на реке. Мужики помогли Петру дотащить сборное сооружение до крутого берега реки Печоры. Ярко светило весеннее солнце, а западный ветерок благоприятствовал выполнению полётов. Внизу на льду реки, недалеко от берега, стайка ребят мотоциклом с коляской волтузила по санному путику  какую-то конструкцию. Первые две попытки взлететь у Петра не получились. Мужики, каждый на свой лад, подсказывали «аэронавту», как надо действовать. Пётр молчал. Подождав свежего встречного ветра, он быстро разбежался и… крылья, опираясь на потоки воздуха, понесли испытателя над пологим склоном. Поджатые и скрюченные ноги иногда цепляли снег на склоне, но он летел!
- Лечу, пять и пять десятых!!! – радостно закричал Пётр, когда оказался над крутым откосом. – Лечу, мать вашу за ногу, мужики!
Пролетая низко над кучкой ребят, он не заметил должного внимания с их стороны. Пацаны были заняты своим делом. Мотоцикл по накатанному путику тащил за собой какое-то тряпочное «чудо», типа парашюта.  «Агрегат» летел, только низко, метрах в трёх от заснеженной поверхности реки. В «пилоте» отец узрел своего сына:  рыжая кучерявая шевелюра выделяла его из числа остальных ребят.
- Я тебе полетаю, паршивец ты эдакий, пять и пять десятых! – ругался Пётр, пролетая над сыном. – Придёшь домой, там копчик ужо я тебе отмассажирую!
Приземлился Пётр не совсем удачно - на живот. Ребята помогли дотащить дельтаплан на бугор, но Пётр больше не решился взлетать.
 «Надо что-то делать, –  думал мастер во время ужина. – Лыжные шасси ставить буду, и моторчик пришпандорю. Лыжи есть: лёгкие, импортные! На кой ляд они мне теперь? В Ленинград я больше не поеду... Ни за какие коврижки не поеду, а на живот приземляться негоже!»
«И у парашюта ведь небольшая скорость приземления, - пронеслись мысли в голове Петра, прежде чем уснуть, - пять и пять десятых метра в секунду - всего-то! Надо продумать и этот вопрос»…
                Не то охота, не то рыбалка, не то…
                (Деревни умирают с песней!)
Минут семь требуется, чтобы пролететь над этим островом на лёгком самолёте АН-2 с юга на север, по течению реки Печоры, огибающей его слева основным руслом, а справа – широким рукавом. Северный конец острова, если посмотреть на карту, как раз «упирается» в Полярный круг, а южный подходит к красивому селу Окунёво, построенному из свежих золотисто-жёлтых стволов сосен. При багровом зареве заходящего солнца издали бросается в глаза яркое тёплое пятно на фоне бесконечного соснового бора – это само село. Меня же интересует остров. Километров двадцать длиной и два-три шириной, с высоты птичьего полёта он выглядит каким-то диким и необжитым: нет дорог и не заметны тропы, не скошена и по утрам покрыта инеем высокая трава, нет самодельных деревянных лодок и сетей на многочисленных курьях и озёрах.
Посередине острова расположилась деревня Крестовка с одной широкой неровной  улицей домов на тридцать да пара ферм. Пролетая много раз над островом, я практически не видел людей. Бродят в самых дальних концах лошади, сойдясь по две-три, и пощипывают траву, небольшие стайки овец жируют то здесь, то там, а вот коровы, те поближе к деревне держатся, дальше двух километров не уходят, но тоже сами по себе. Коровам, тем на дойку надо являться хоть иногда, а вот лошадям и овцам – раздолье! Так и будут теперь они до заморозков бродить по острову, благо, ни волков, ни медведей тут нет. Волки, конечно, появляются здесь два раза в году – ранней зимой и ближе к весне, когда оленеводы перегоняют по реке свои огромные стада к побережью и обратно, но в это время коровки и прочая живность стоят в  хлеву. А волкам куда деваться? Приходится сопровождать стада оленей, преодолевая огромные расстояния и выбраковывая больных и квёлых животных. 
Меня же, начинающего охотника с купленным, но ещё не стрелявшим ружьём, привлёк остров огромным количеством озёр и мелких проток, на которых сбивались в стаи местные и перелётные утки, ожидая северных, со снежными зарядами попутных ветров…
         Рейсовый самолётик «АН-2» плюхается на маленький, песчаный, с трудом отвоёванный у тайги аэродром «Окунёво». Через десять минут я на берегу большой северной реки Печоры. Метрах в пятистах вниз по течению вижу «свой» остров.
Проблем перебраться через протоку, если поблизости есть люди, на Севере не бывает. Первый же мужик, оказавшийся на берегу с лодкой, не только перевёз меня на остров, но и предложил до самой Крестовки доставить, а там, мол, пойдёшь назад потихоньку с охотой. Завтра, к обеду, к  рейсовому самолёту и выйдешь.
- Нет, я дня три побуду на этом острове, - поблагодарив, отвечаю ему и, попрощавшись, поднимаюсь на крутой невысокий берег.
Километра два иду по скошенным окунёвцами лугам, огибая заросли кустарников и мыски ельника. Идти легко, общее направление – север. За очередной мелкой протокой «рай» кончается. Нескошенная трава стоит стеной. Уже пожухлая и побитая утренними заморозками, она каждой былинкой цепляется за бродовые сапоги и отнимает много сил. Ближе к берегу основной протоки идти по песку легче, но тут свои проблемы: заросли ивняка, смородины, завалы из брёвен и коряг, занесённых весенней паводковой водой.
Вижу уток на озере, но ружьё не собираю. Как их достанешь, уток-то этих? Хотя, конечно, можно и вплавь….
Осеннее солнышко скупо пригревает, а обострённое обоняние выхватывает запахи волглой травы, бордово-красных листиков карликовой берёзки, осоки и стоячей воды…. Непродолжительный привал полностью снимает усталость. Утки плещутся под берегом метрах в пяти, а увидев, что я поднялся, отплыли метра на два. Снова пробираюсь через кусты и ельник. Иногда везёт, и по узкой песчаной полоске у протоки прохожу метров пятьсот...
Вечереет. Осенние ночи долги и холодны. Заблаговременно устраиваюсь в одном из «уютных» завалов: тут дров вдоволь и ветра не будет. Около часа уходит на изготовление настила и разведение нодьи (костёр, рассчитанный на долгое горение). Теперь любая непогода не страшна.
Утки всё чаще и чаще пролетают надо мной, не обращая внимания на костерок и натянутый кусок целлофана. По осени селезни летят всегда первыми, поэтому выбираю двух явных «лидеров», и на ужин у меня готовится вкуснейший суп из потрохов.
Есть пока не хочется, несмотря на исходящий из котелка заманчивый запах деликатеса. Пью чай и слушаю тишину. Стемнело настолько, что основным органом связи с миром стал слух. Тишина – понятие относительное: потрескивает костёр, стайка чирков, тоненько попискивая, выполнила невероятный вираж и шлёпнулась в рыжую соседнюю лужу. А вот этот звук принадлежит шилохвостям, которые идут на большой высоте,  рассекая воздух, но молча, не переговариваясь, явно имея цель долететь до своего, только им известного острова или болота. Сова, мышкуя, как призрак, беззвучно, на долю секунды появилась в свете костра и растворилась в темноте…
Утренний чай на свежем воздухе, - это самая ароматная «марка» чая в мире. Не идут с ним, попахивающим дымком, ни в какое сравнение какие-то индийские или цейлонские сорта. Утренний лёт  птиц тоже хорош, но несколько уток мне будут нужны только тогда, когда пойду ближе к рейсовому самолёту. Моя цель пока – загадочная деревня, где признаки жизни вроде бы как есть, а вроде их и нет.
Иду на север. Стали попадаться скошенные уже крестовскими жителями луга. Неожиданно для меня невдалеке звучит выстрел. «Местные пробавляются», - думаю я и прикидываю, как лучше пройти в  направлении стрелявшего. Подойдя ближе, слышу громкий отборный мат, да мат такой, каким обкладывают самого ненавистного врага. Вслед за бранью – дуплет, и снова ругань… «Кто воюет в такую рань и с кем?» - вертятся мыслишки. Молча, даже как-то по-волчьи стелясь к земле, на поляну выскакивает большая собака с уткой в зубах. Заметив меня, она резко меняет направление и скрывается из виду в кустах. Теперь становится всё более-менее ясно: наполовину одичавшие собаки иногда пользуются «услугами» охотников и долго, скрытно сопровождают их, не показываясь на глаза, а потом, улучшив момент, воруют брошенную на берегу утку или потихоньку достают  сами подранка из тростника. Эти собаки разоряют гнёзда, норы, а сбившись в стаю, становятся опасными для животных и даже для людей. Охотникам рекомендуют отстреливать таких собак, но последним, как правило, «везёт» больше.
Продвигаюсь в направлении стрелявшего и изредка насвистываю, побаиваясь, как бы ни принял обездоленный охотник меня за своего кровного врага и не саданул картечью по кустам на шорох. Уже издали узнаю охотника. Это же Сашка, фельдшер скорой помощи из моего временно родного районного центра! Приятно встретить знакомого человека за сотню километров от дома, да ещё на таком далёком острове. Но как он сюда попал? Вроде бы охотой он никогда вплотную не занимался? Сашка – человек! Когда мы припозднимся веселой компанией в коммунальной бане, а на улице снег, метель, а до аэропорта два километра, то звоним прямо на «скорую». Отказа с его стороны, если он дежурит, практически не бывает, и уже через двадцать минут мы дома! Зато когда ему нужен самолёт для выполнения санитарного задания  – это уж мы тут как тут, и летим в любую погоду, не считаясь с рабочим временем.
- Умная у тебя собака, Санёк! - подходя, подтруниваю я. - Пока утка не остыла, хозяйке понесла. Конечно, щипать ей тёпленькую ловчее ей будет!
Сашка, хоть и улыбается, но продолжает ругаться:
- Третью утку понесла, и никак её не достану, холеру! Вчера двух селезней умыкнула, от костра прямо, пока я по осоке шастал, подранка доставал. Теперь вон, гляди, одна и осталась.
- Да ты вроде не охотник? Что-то не видел я тебя раньше с ружьём.
- Нужда заставила…. «Кондратий» приходил…
- ?
Присев на поваленное дерево, и закурив, Сашка начал рассказывать, а скорее изливать свою душу знакомому человеку:
- Поругался я давеча, было дело, со своей женой. Повздорили-то из-за пустяка, а тут…, на тебе – медсестра из Крестовки забрюхатела, и декрет ей подавай. Старшой-то наш и предлагает утром на планёрке: кто, мол, желает? А я – вот он, тут как тут, голубчик! Думаю, подзаработаю немного командировочных, белой рыбы привезу да жену заодно проучу – не будет, как говорят, поперёк батьки лезть. Вот уж семнадцать с половиной дней прошло, а я два раза чуть богу душу не отдал. Хорошо что «тормоза» сработали, да остров большой, есть, где  спрятаться временно. 
- Тут недели две назад баржа с вином приходила, - помолчав, продолжал рассказ Сашка, - которая во все деревни на реке завозит товар по осени. Два дня её всей деревней разгружали, даже бабы и ребятишки, все на берег высыпали! Ты не представляешь, какой праздник был: с плясками, с гармошками, спали тут же – кто в стогу, а кто прямо на барже. Одним словом, фиеста, да и только! Подрались там маленько мужики и одному челюсть сломали. То ли сломали, то ли трещина, но тут рентгена-то нет, а опухла страшно. Вызывают на берег меня из деревни. Наложил я тугую повязку, челюсть закрепил и говорю, чтобы в район больной собирался. Какое там! Куда он от наркоза-то поедет. А они что водку, что сухое – всё вином кличут. Тут  меня и прихватили: «Давай, - говорят, - милок, на радостях винца выпьем, как-никак, оказал первую медицинскую, а вон и барашек варится, да и время сейчас обеденное». Винца, так винца… Очнулся я только на третий день. Лежу на кровати, а кровать, как на маленькой лодке при ветре, пошатывает, волны страха накатывают, а из-за печки какой-то карлик с бородой и кривым огромным ножом выглядывает, улыбается и подмигивает. Понял я тут всё – «Кондратий» это, но сделать ничего не могу: нет тут в деревне такого лекарства, которое вводят таким больным, да и укол мне не сделать – руки потряхивает. Так и пролежал до вечера, прячась от этого мелкого прохиндея с ножом под одеялом. Под вечер приходят  ко мне мужики, а с ними и мой первый пациент. «Лечить тебя, доктор, - говорят, - пришли. Ты утром совсем плохой был: под кровать норовил всё залезть, потом пару раз мы тебя ловили уже за околицей, - в трусах и в майке был, как спортсмен какой, всё куда-то рвался. Налили мы тебе маленько портвейна «777», вроде угомонился немного». Разлили мужики за столом, во что было, нарезали солёной нельмы и вытащили меня из кровати. «Ты, милок, чуть-чуть выпей, - говорят, - живее будешь, а то другого доктора тут нет». Я и сам понимал, что в такой ситуации лучше всего немного спиртного. Бывало, поедешь на вызов, а мужику уже помощь не нужна, а всё из-за того, что жена не налила ему поутру двадцать граммов…
Приступили к моему лечению. И тот чёрт, что со сломанной челюстью, приспособился: достал из кармана соломинку и пропихивает её промеж зубов – так и попивает! Короче говоря, ещё дня два прошли, как в кошмарном сне, с плясками, песнями. Позавчера я только от них убёг. Весь день бродил по острову, выбирал самый густой буерак, чтобы с потом вся дурь вышла. Сегодня уже более-менее, ружьё спокойно держу, а вчера по уткам стрелял только «с упора лёжа», как в армии учили. Интоксикация это называется – отравление алкоголем! Воды вчера прорву выпил, хоть бы живот заболел, а ведь из стариц и луж пил. Вот ведь какая дезинфекция получилась. Кстати, а у тебя не найдётся кусочка хлебушка или сахарку? Я, почитай, три дня ничего не ел.
Я развязал рюкзак и стал доставать еду. Из рюкзака наполовину высунулась непочатая бутылка, прихваченная мной на всякий «пожарный случай». Увидев это, Сашка отбежал на несколько шагов, отвернулся  и, согнувшись, стал «пугать кусты». «Убери, - кричит, - сам знаешь что!» Я сразу догадался, что он имеет в виду. Ел он квёло и медленно, но к концу трапезы немного порозовел.
- А как же больные без фельдшера обходятся? Второй день тебя уже там, почитай, нет.
- Да чёрт бы их там всех подрал! Они не болеют, а только постоянно «лечатся». Когда им болеть, если водку надо пьянствовать да дисциплину безобразить? Детишки, хоть и хилые с виду, но закалённые, до сих пор утром босиком по инею бегают. Да и «лечебное голодание» у них частенько бывает. Вот сейчас, например: вся деревня пьёт то в одном, то в другом доме, а они, как воробушки, залетят в дом, оставленный после гулянки, похватают со стола хлеба да солёной рыбы, а воды сами достанут из колодца. Спать тоже располагаются стайками – в доме, где потеплей да шума поменьше. Взрослые, те почти не спят – некогда! А если и вздремнут, то где и с кем бог послал. Утром даже не обижаются друг на друга!
- Ну, тут-то ты перехватил маленько!
- Какое там перехватил! Мне кажется, и дети-то у них все общие. Вот к первому сентября их отправят в школу-интернат в Новый Бор, а потом к лету только и заберут. Тут полнейший коммунизм, про который дед Щукарь эвона когда ещё говорил. Так они и варятся в одном котле: далёкие, близкие родственники, все промеж собой переженились. А откуда им тут свежую струю ждать? Так и вымрет деревня потихоньку. Ну да ладно…. Пойдём домой, у меня в медпункте переночуем да баню истопим, а то я с этим «вынужденным прогулом» весь заплюгавил. Что-что, а бани у них справные: рублены крепко да горячи. Это у них вместо доктора. Вывих – в баню бегут, спина не разгибается – туда же, а уж если голова заболела, так топорик специальный серебряный у них есть. Сделают насечки на висках и сидят, парятся, «кровь пущают» – давление понижают. После бани ни боли, ни рубцов не видно - во как!..
Деревню я сначала услышал. Из-за песчаного берега протоки слышались лай собак, ещё получающих корм со стола, и хор в сопровождении гармони:
- При лу-ужке-е-е, лужке-е-е, лужке-е-е… - залихватски выводили разномастные голоса.
- Пойдём по протоке низом, может быть, не заметят нас пока, - говорит Сашка шёпотом и озирается по сторонам. 
В медпункт, расположенный на окраине и как бы на отшибе, мы прошли незаметно. Я принялся готовить обед, а скорее ужин. Сашка же топил баню, соблюдая все законы конспирации: топором шибко не стучал, дрова сухие выбирал, чтобы дыма меньше было. Парная была действительно хороша, но,  одеваясь, сквозь щели в двери мы заметили какое-то движение.
- Идут, - замерев и прислушиваясь, широко открыв глаза, шепчет Сашка.
  Постучали.
- Не открывай, - ещё тише шепчет он, - хотя нет, открывай, всё одно засекли нас!
- Хватит мыться, – сороки унесут! - Весело говорит один из мужиков, заглянувших в предбанник.
- Не, мужики, мы больше не будем, - как ученик, лепечет Сашка.
- Это не по по-нашенски, - говорит тот же голос. – Как велел наш знаменитый полководец? Он говорил: час не пей, два не пей, а после бани напейся вволю! – в корне перефразировал мужик знаменитую поговорку Суворова.
Сашка начал потихоньку снимать то, что успел надеть:
- Я ещё, пожалуй, часок попарюсь, - объявил он громко и нырнул в низкую дверь.
Я вышел и пристроился охлануть на крыльце медпункта. Мужики примостились рядом, на брёвнах.
- Да я ж тебя знаю, - вдруг обрадовался один из них, - ты лётчик, и меня весной до Окунёва вёз на почтовом самолёте, я с курорта как раз ехал.
Действительно, в апреле я вёз этого большеголового, с красной мордой, покрытой щетиной, механизатора. Рейсы на север были уже выполнены, и ему предстояло ночевать в гостинице аэропорта. Во время обеда этот мужик сидел за соседним столиком в столовой и добирал то, что не успел добрать на югах: допивал «на одного» бутылку коньяка из чайного стакана. Откуда он узнал, что я полечу с почтой – загадка, но после обеда он стал настойчиво приставать, чтобы я взял его на этот рейс.
- Пьяных не сажают, - коротко отрезал я.
- Да какой же я пьяный? Выпил-то всего ничего! – настаивал он.
- Тогда иди в отдел перевозок и договаривайся с ними. Если «войдёшь» в предельную загрузку и пройдёшь досмотр, то лети с богом, - чтобы отвязаться, закончил я в полной уверенности, что его не посадят в самолёт.
Подойдя к самолёту, я не поверил своим глазам: за кучей почты на откидном сидении посиживал мой пассажир и беззаботно улыбался.
Уже в полёте, через открытую дверцу пилотской кабины я боковым зрением видел, как он прикончил прямо из горла бутылку красного вина. «Придётся выносить из самолёта», - подумал я тогда. Он же лихо выпрыгнул из двери, едва самолёт остановился у аэродромного домика в Окунёве.
- Ты сколько получаешь? - спросил он уже на земле, когда я сдавал бумаги на почту начальнику площадки.
Я начал ему рассказывать, что всё зависит от погоды, от налёта, от…
- Да…. У меня вот сейчас, когда я с югов возвращаюсь, больше по карманам распихано! – вполне трезво рассудил он и, попрощавшись, удалился.
После полёта мы обнаружили под сидением непочатую бутылку армянского коньяка. Теперь стало ясно, как он прошёл досмотр и регистрацию.
…Мужики были навеселе, а посему, перебивая друг друга, рассказывали всякую всячину и изредка посматривали на баню. Сашка появился в дверях предбанника уже обсохший и с нормальным цветом лица. Он, видимо, до конца надеялся пересидеть это дело, но…
- Сашёк! Там одна баба плясала шибко да ногу подвернула - тебя зовут! – издалека начал разговор хитрый знаток пословиц.
- Ничего ей не деется. Бабы, они сами знаете, как кто. А потом, запомните: пьяные и дети редко что ломают, а всё потому, что расслабленные они – это медициной доказано.
- А как же клятва Гиппократа? – блеснул эрудицией все тот же шустрый мужичок. – Нога вот усохнет у ей – тебе на всю катушку влепят!
Через полчаса мы оказались в душной, прокуренной, пахнущей перегаром и помачкой из подтухшей рыбы (рыба «печорского посола» с картошкой) избе. Застолье было в разгаре, а после оказания медицинской помощи вспыхнуло с новой силой.
«При лужке, лужке, лужке…» – звонко, с переходом голосов и переливами неслась песня по округе. Мужики и бабы отдавались песне до конца, до каждой клеточки своего тела, и не по принуждению, а так, как будто кроме песни ничего в мире не существовало, а сама песня была их заветной целью жизни.
Большие куски нарезанной красной рыбы – сёмги, лежали нетронутыми в огромной миске посреди стола, но это было вторично. Первичным же в этом «мире» была песня и то, что стояло в углу  у печки, в трёх деревянных ящиках.
На другой день я проснулся в медпункте на топчане. На столе лежала записка, в которой Сашка сообщал, что снова подался в бега на остров и что, бог даст, встретимся в райцентре уже скоро.
Мой знакомый механизатор предложил  довезти меня до аэродрома на моторной лодке. До Окунёва идти с охотой не было ни сил, ни времени, да тут ещё один мой бродовый сапог куда-то подевался. Сашка, видно, «второпях» надел мой один сапог и убежал со своей «сложной и опасной» работы. Проходя по деревне в разномастных сапогах, я услышал до боли знакомый звук гармошки и дробовой перепляс уже в другой избе. Стайка ребятишек, босоногих и неухоженных, провожала нас до курьи, где стояли лодки. Механизатор с припухшими и наполовину прикрытыми веками пару раз налетал на песчаные отмели и, матерясь, менял непослушными огромными своими ручищами шпонки на винте.
Уже в самолёте, в полудрёме, в шум мотора всё вписывалась и переливалась залихватская песня: «При лужке, лужке, лужке…» Ноги в разномастных сапогах под креслом потихоньку и помимо моей воли отбивали и отбивали чечётку в такт этой навязчивой мелодии. Наверно нервничал: предстояла встреча с женой и коллегами по работе, а улетал-то я на охоту! В рюкзаке вместо уток лежала огромная, килограммов на семь рыбина сёмга, которую мне сунул друг-тракторист. Конец августа – на реке Печоре самая путина…

                По колесу похлопал.
Мой друг и однокашник по училищу Вадим Сенькин распределился в Ухту, и мы долгое время с ним не встречались. На разборах нам еженедельно зачитывались приказы по Управлению и по Министерству гражданской авиации. В одном из них говорилось о вынужденной посадке пассажирского самолёта АН-2 на лес недалеко от Ухты по причине полного отказа двигателя. Фамилии пилотов не назывались, но при встрече Вадим мне рассказал подробности этого происшествия, где вторым пилотом был  он. «При аварийной посадке на лес необходимо выбирать молодые деревья и кустарник. Скорость планирования с отказавшим двигателем 140-150 км/час. Перед соприкосновением с вершинами деревьев, которые принимаются за землю, необходимо выключить зажигание, перекрыть питание двигателя, выпустить закрылки на 40 градусов и уменьшить скорость до минимума», - чётко и скрупулезно расписаны действия пилотов в руководстве по эксплуатации самолёта, но…               
- Летели низко, на безопасной высоте – облачность поджимала. Только зажигание вырубить успели и закрылки выпустить, - рассказывал Вадим, когда прилетел пассажиром в Усть-Цильму – на свадьбу друга.  – Очухались с командиром в креслах кабины, в положении полулёжа. Гляжу, на согнутых стволах и ветвях плотно висим: нос самолёта приподнят, а хвост ниже. В салоне гвалт, плавно перерастающий в панику. Пассажирам крикнули, чтобы не шумели и не шевелились, а я скользнул по проходу между кресел к двери, открыл её и спрыгнул. По одному пассажиру опускали: командир сверху подаёт за руки, а я внизу принимаю и в сторону их гоню, ведь бензин течёт – мало ли что! После эвакуации обошли мы с командиром свою «беду», а меня, помню, так и подмывало заднее колесо похлопать ладошкой и крутануть. Метрах в двух над землёй оно висело. Долго колесо крутилось - видать подшипники хорошие. Полянки поблизости нет, поэтому сигнальный костёр развели в лесу, поодаль от самолёта, и включили аварийную радиостанцию в режиме «маяк». Ближе к вечеру услышали гул турбин, а минут через тридцать пришли с ближайшего болота поисковики и отвели нас к вертолёту. Потом комиссия, то да сё…. Не летали месяца два.
Эти два месяца и определили дальнейшую судьбу Вадима. Экипаж признан комиссией невиновным, и их действия были правильными, но недели для молодого пилота тянулись, как годы! Ещё в училище мой друг красочно описывал весёлые дискотеки в селе, что на юге республики Коми, где он с девятого класса попивал вино, а тут такое горе!.. Вадим, вступив в преступную связь с «белкой», перебил окна в общежитии, где проживал с женой и маленькой дочерью, за что был снят с лётной работы с изъятием пилотского свидетельства. В то время пилотов в стране готовили достаточно, поэтому «Аэрофлот» не пострадал. А мой друг уехал в своё большое село, и о дальнейшей его судьбе мне неизвестно…

 Непреодолимая сила
Этот пустопорожний прогон трёх самолётов почти через всю республику Коми, туда и обратно, запомнился именно мне и, возможно, моему командиру (я был ещё вторым пилотом): в полёте произошло вмешательство непреодолимой силы, которое закончилось для нас вполне благополучно…
В эскадрилью поступает заявка от организации на выполнение трёх полётов в Мещуру, что на юге республики. Там, плечом к плечу с нашими лесозаготовителями работали чехи: дешевле закупка древесины для их страны получалась. Летим тремя бортами, соблюдая интервалы и дистанции. Северное, но лето, и видимость великолепная. Часа через два лёта поворачиваем вправо от железной дороги в Мещуру и держимся речки Елва. Рядом с ней, километрах в восьмидесяти от железки, примостилось это село. После посадки на запущенную и неухоженную посадочную площадку ждём, присев на поваленные деревья по краю бора. Аэродромного домика нет.               
- Сейчас заказчики подъедут…, или подойдут, - успокаивает командир звена. – Курите и отдыхайте, летний день долог. После часа отдыха на брёвнах командир заёрзал и со своим экипажем направился по лесной тропинке в село, которое мы видели неподалёку, когда делали контрольные заходы для осмотра площадки. Ни глава администрации села, ни председатель совхоза о заявке на полёты и слыхом не слыхивали. Командир позвонил в штаб из конторы. «Ждите, перезвоню», - пообещал начальник отдела перевозок. Через час, уже наш непосредственный командир по телефону дал команду следовать на базу, мол, все заявки оплачены, и делать нам тут больше нечего. Через три часа ожидания озон и запах смолы красивого соснового бора остались под крылом, и мы держим курс «на домой».       
При подлёте к Ухте слышим экипажи, которые обходят грозу. «Локальная, - успокаиваем себя. – Фронтальную грозу синоптики не обещали на сегодняшний день». Расходимся веером, как и положено в условиях ограниченной видимости.
- Берите курс на Ижму. Пролёт на четырехстах метрах западнее Ухты разрешаю. У нас на севере, азимут 340, гроза, - сообщает диспетчер.
Летим. Накрапывает дождь, и ползут разорвано-слоистые облака ниже полёта. Заметно темнеет, дождь усиливается, появилась турбулентность. Сполохи грозовых разрядов справа видны всё отчётливее. С грозовыми явлениями мы встречались не раз и обходили мощные облака стороной, а иной раз и между ними через просвет проскочим, где не сверкает. Летим потихоньку и вдруг…. Последний раз чувство полной невесомости я ощущал в училище при полётах в зону, где отрабатывали фигуры высшего пилотажа. Оно возникало при выходе из петли, при перевороте со снижением и при выполнении горки. Теперь же мы с командиром повисли на ремнях в горизонтальном полёте. Двигатель работает устойчиво, а мы падаем. Командир устанавливает взлётный режим и отчаянно работает штурвалом, доводя его до крайних положений, но самолёт не реагирует на рули, будто воздуха вокруг нас нет, и крылья потеряли опору. Это продолжалось секунд семь-восемь, но они нам показались часами. Только на высоте двухсот метров нас резко вжало в кресла, как при грубой посадке. Падали мы, выходит, двести метров. «Шквалистый ворот», - взволновано говорит командир по СПУ (переговорное устройство). – Хорошо, что без груза летим, сейчас на ёлках бы висели. Видел обломки МИ-6 в районе Картаёля, на болоте? Он гружёный был и пониже летел. Года три назад под такой же «каток» попал. Вертолёт почти вдребезги, только движки с него забрали, а экипаж травмами отделался»… 
Про «шквалистый ворот», который образуется перед мощным грозовым облаком, в училище нам не говорили на лекциях по метеорологии, а вот в УТО (учебно-тренировочный отряд) рассказали всё и привели примеры. Запомнился мне один из них. Если нас бросило вниз, то планериста подхватили мощные восходящие потоки и понесли к вершине грозового облака. Пилот от недостатка кислорода потерял сознание на высоте, а очнулся в выброшенном из облака и беспорядочно снижающемся потрёпанном планере и благополучно сел. На земле посмотрели параметры полёта на приборе объективного контроля и удивились: запись барографа показывала, что пилот без кислородного оборудования побывал на высоте девяти километров!..

Перевод в действительность.
Прожив и проработав в «сказке» около шести лет, я получил предложение переехать в Печору и занять должность заместителя командира эскадрильи. Печора – город! Тут промышленность, все виды транспорта, дворцы культуры, спортивные комплексы и другие искусы цивилизации, но, несмотря на малые отличия от городов «материка», народ здесь обстоятельный и в большинстве своём смиренный. Не лезут тут гуртом, кто кого раньше, в автобус, пропускают женщин и детей, как и учили в начальных классах, не кричат: «Мань, иди сюда!», как в автобусах средней полосы России. Большинство людей в Печоре приезжие, а сюда, на Север, каждый не поедет! Слабые, больные и зависимые люди здесь не продержатся и года. Тут-то, в Печорском авиаотряде и началась у меня, командира эскадрильи и «пилигрима» по жизни, уже не совсем похожая на сказку жизнь…
Спады и подъёмы имеют место в каждой стране. Вот и тогда, перед «великим застоем» в нашей державе был расцвет таких областей экономики, как геология, разработка нефтяных и газовых месторождений Европейского Севера и Западной Сибири. Близкими партнерами нефтяников, разведчиков недр, оленеводов и энергетиков всегда были мы - авиаторы. За год-другой поднимались  такие города, как Усинск, Вуктыл, Сургут, Надым. Самолёты и вертолеты, будто пчёлки-трудяги, жужжали над просторами нашей огромной державы. Топливо «рекой» лилось на авиационные предприятия из Баку и Грозного. «Да ладно, потом привезёшь бумажку» (требование на топливо установленного образца), - небрежно махали рукой заправщики в «чужих» аэропортах и заливали баки под пробки. Статистика – наука точная! Когда мало полётов – мало беды, а когда много полётов …
Еженедельно на отрядных разборах нам зачитывали приказы об авиационных происшествиях по всему Союзу. «На ошибках учатся», - утверждает народная молва, но… авиационная работа допускает потери и издержки. Те происшествия, которые не попали в приказы, остались в моей памяти. Запомнил я наиболее характерные документы Министерства гражданской авиации, опасные ситуации из моей лётной работы, из работы моих друзей и подчинённых. Не самую лучшую технику поставляла нам  авиационная промышленность того времени…, но много!  С потерями техники, да и людей, не особо считались…               
Экипаж выполняет очередной рейсовый полёт в Усинск. В процессе набора высоты пилот слышит глухой хлопок справа. Это взорвались пары топлива в правой группе баков. Баки и крыло деформировались, но течи и возгорания нет (дюраль – достаточно эластичный металл). Изменилась геометрия крыла, и самолёт «повело». Пилоты не успели испугаться и, развернувшись блинчиком, без крена, быстренько произвели посадку на аэродроме вылета. Из Москвы приехала высокая комиссия. «Статическое электричество, - называют её члены основную причину взрыва и вынужденной посадки. - Сопутствующими причинами можно считать пониженную влажность воздуха и малое количество топлива в баках, что вызвало скопление паров». Мы-то, пилоты, знаем, что всему виной был «совершенно секретный объект», недавно построенный поблизости. Кто-то из наземного состава, по простоте своей душевной, задал высокому московскому начальству вопрос напрямки: «Как влияет это электричество, доселе невиданное в этих краях, на ослабленный организм северянина?»  «А какая численность населения вашего города? - интересуется полковник. «Для безопасности страны такое количество не имеет большого значения. Вас могут переселить», - ошарашил он ответом притихших и озабоченных трудящихся. Воздушный коридор перенесли в сторону. Безопасность полётов – вот что главное!..
Рейсы в Нарьян-Мар, пограничный город, куда пускают не каждого пассажира, а только по специальному пропуску, выполняем три раза в неделю. Этот городок «не велик и не мал» - поётся в хите семидесятых годов. Да и не городок это вовсе по меркам средней полосы России: мощёные досками тротуары, деревянные двухэтажные домики, грунтовые дороги. Только в центре стоял в ту пору, как  маленькая белая скала, каменный дом правительства. Столица, однако, Ненецкого автономного округа!               
Выполняя рейсовые полёты в этот город летом, уже на подлёте, я снижаюсь до минимальной безопасной высоты и передаю управление второму пилоту, а сам любуюсь причудами полярной тундровой низменности. С земли такого не увидишь! Бордовые сказочные поля зарослей карликовых берёзок обрамляют ярко-зелёные узоры молодой травы, растущей по берегам ручьёв и многочисленных озёр и проток. Лето здесь коротко, и трава, оставаясь «молодой» и зелёной, так и уходит под снег. А вон впереди по курсу и чудо местной природы, которое при каждом полёте я жду, чтобы полюбоваться вновь. Это огромные, от ста и до пятисот метров в диаметре, приподнятые на три-четыре метра над тундрой, песчаные плато. Ни росточка на них, ни былинки, только небольшие дюны рябят их ровную как стол  поверхность. Чётко выраженные откосы этих образований резко уходят в озёрки и ниспадают на тундровую растительность. Маленькие «пустыньки» будто растут из земли, хотя, возможно,  болотистая тундра со временем опускается по мере таяния  слоя вечной мерзлоты. Загадка! «Вот бы поставить тут палатку и отдохнуть после «отдыха» на море: половить рыбу, набрать брусники и морошки», - мечтаю я, но, вспомнив о гнусе и резкой перемене погоды в этих краях, беру управление самолётом на себя.
Сам городок пока не видно. Серенький и деревянный, он плохо заметен на подстилающей поверхности тундры, но на горизонте отчётливо видны огромная спутниковая антенна и высокие морские краны в порту. Переработанная древесина и рыба, - это основные богатства округа! До океана от города сто километров, а устье реки Печоры, с её многочисленными рукавами и протоками, настолько широко и полноводно, что сюда свободно заходят морские корабли. Садимся. Справа от полосы стоянка самолётов. Но почему они камуфляжного цвета и со звёздами? «Учения, поди, военные затеяли», - рассуждает вслух второй пилот…
Приказ: … в аэропорту города Нарьян-Мара произошло авиационное происшествие. Транспортный самолёт … заходил на посадку при предельном значении бокового ветра. Экипаж не справился с управлением и допустил уклонение на пробеге с взлётно-посадочной полосы, повредив пять легкомоторных самолётов и наземный топливозаправщик. Пострадавших нет. Командирам авиапредприятий принять меры по…
 «Уже на третий день военные пригнали нам пять новеньких самолётов АН-2, только на ремонтный завод в Актюбинск их надо сгонять - посмотрят там инженеры, сверят формуляры и перекрасят. Военные - мудрецы ещё те!» - рассказывают нам местные пилоты за обедом про  беду в отряде.               
Выходит, не только топливо рекой лилось в те времена. Два министерства быстренько и полюбовно, без широкой огласки, разобрались промеж собой и решили «пустяковый» вопрос возмещения ущерба... 

Красные революционные шаровары.
     Районный аэродром Усть-Цильма, где я начинал работать. Здесь временно базируется вертолёт МИ-2, на котором молодой пилот из нашего авиаотряда выполняет полёты по обслуживанию геологических партий и групп, ведущих поиск месторождений бокситов. «Иду на вынужденную посадку! Сажусь на болото в десяти километрах от села Замежного! Отказ левого двигателя!» - получает диспетчер службы движения тревожную информацию и передаёт её дальше по табелю сообщений. Поисковый вертолёт МИ-8 прибыл в район аварийной посадки достаточно оперативно. Прилетевшие командиры и инженеры не нашли в действиях пилота отклонений, а у севшего на авторотации вертолёта были всего лишь небольшие повреждения лопастей хвостового винта. Пилот прошёл обязательную в таких случаях процедуру: «вплотную» поработал недельку с лётной комиссией, написал подробное объяснение, получил внеплановое заключение врачей о состоянии здоровья, и … «небо зовёт»! 
Два дня  после допуска к полётам пролетал пилот на таком же геликоптере…, и снова отказ…. Вынужденная посадка в том же районе, только на очень «мокрое» болото, была более жёсткой, а произошла она во второй половине дня. Почти сутки просидел лётчик на погружённом наполовину в жижу болота вертолёте у втулки несущего винта. Повреждения на этот раз были намного серьёзнее…. То, что осталось от вертолёта, с трудом выдернул из болотной жижи мощный МИ-6 и притащил на внешней подвеске на базу. И в этом случае действия пилота были признаны оптимальными и верными. Причина банальна – всё тот же отказ одного из двигателей (полёт на одном не допускается). Двигатели вертолётов МИ-2  нам поставляла дружественная страна Польша, входившая, как и мы, в СЭВ (Совет экономической взаимопомощи). Там, немного пораньше, чем у нас, спонтанно и быстро произошла «перестройка». Маленькие частные предприятия в «гаражах» и «сарайчиках» делали комплектующие детали этих двигателей и отправляли для сборки на заводы. Технология, мягко говоря, нарушалась полностью, зато двигателей поставлялось к нам в страну великое множество. Их практический срок службы отличался в меньшую сторону от ресурса, записанного в формулярах, на порядок. Инженеры при пробе двигателей перед вылетом иногда замечали отклонения в работе силовых установок, но чаще отказы случались в полётах…
- Командир вертолёта …, за чёткие и правильные действия в чрезвычайных ситуациях и за спасение дорогостоящей авиационной техники, награждается грамотой, кожаной курткой и… красными революционными шароварами! – улыбаясь, цитирует на разборе полётов замполит слова из фильма «Офицеры» и, в ожидании бурной реакции зала, разворачивает кожаные штаны коричневого цвета.
 Присутствующие аплодируют хило, а плоская шутка начальника не вызывает ожидаемого смеха. Пилоты понимают дальнейшую неизбежность таких аварий и свою полную незащищённость. 
Приказ: «… в аэропорту города Печора, Коми Управления гражданской авиации, при заходе на посадку произошло разрушение вертолёта МИ-2 … отряда. Вертолёт упал с высоты тридцать метров, не долетев до ВПП (взлётно-посадочная полоса) 500 метров. Основной причиной является разрушение турбины двигателя. Вертолёт сгорел. Пилот погиб в полёте от попадания фрагментов лопатки турбины в голову. Пассажиры получили ожоги и травмы различной степени тяжести.  ПРИКАЗЫВАЮ…»

Гуси и самолёты – кто кого! В каждом районе выполнения полётов у лётчиков имелись «хитрые» запасные аэродромы, которые принимали самолёты и вертолёты в любую погоду. А куда деваться, когда все кругом закрыты по погоде? Такое бывает на Севере часто. Главное,  как говорили между собой пилоты, чтобы не было камнепада, а облачность до земли и видимость, близкая к нулю - это ерунда! На таких аэродромах не было приборов, пишущих параметры погоды, не было и синоптиков. Диспетчер на глазок давал «погоду», учитывая запас топлива и опыт экипажа. Самолёты не «любят» ночевать в воздухе. Им, как Карлосону, «посадку давай!» Каждый командир знает свой характерный ориентир на подходе к такому аэродрому, типа просмоленной лодки на берегу речки, где он устанавливает самолёт на посадочный курс, - а  вот она и полоса!
Мы сидим в диспетчерской вышке «хитрого» аэродрома и слушаем эфир. Кругом все аэропорты закрыты по погоде, в их числе и наш, базовый. Ничего, пилотская гостиница тут тёплая и чистенькая, а ночёвка – дело привычное. Весна. Сеет мелкий липкий дождь, а село, что на крутом противоположном берегу реки, закрыто низкими облаками. «Надолго это, - думаю я. – Дня два придётся пережидать циклон». На подходе ещё один «заблудший» борт. По голосу узнаю Витьку Романенко. Он пилот первого класса, и минут через двадцать будет здесь, а там и на дежурную лодку надо идти – село за рекой. Раскрасневшееся и улыбающееся лицо командира самолёта показывается из-за поручней крутой лестницы:
- В районе четвёртого разворота в стаю гусей влетел! Не знал я, что и они по «приборам», как я, летать могут. Видел раньше стайки гусей, так те между слоями облаков летели, а тут…. Предкрылки мне у самолёта помяли здорово. Штук трёх, а то и четырёх, сбил! Хорошо, что в воздухозаборник и в стекло не попали, а то пешком бы пришлось к вам идти километра два. Удары сильные были.    
Техники возятся у самолёта: чалят его, чехлят, осматривают повреждения. Минут через десять на «вышку» поднимается мужичок, насквозь промокший от дождя. В руках он держит трёх грязных и потрёпанных гусей, у которых из ран видны синеватые внутренности.
- Ребята, чья это работа?! Иду я к переправе и вижу, как три гуся с неба валятся! Самолёт сбил их, он  надо мной пролетал. Не видел я его, но гул мотора и удары слышал. Два гуся вывалились из облаков и упали прямо передо мной,  а третьего я  подобрал чуть дальше, уже по пути к «вышке» - не пропадать же дичине!
Витька достаёт из портфеля «дежурный» пакет и укладывает добычу. Одну птицу возвращает мужику - километр, а то и больше, волок он двенадцать килограмм деликатеса. Сегодня на ужин будет у нас вкуснейшая шурпа, и идти не надо по такой погоде в сельскую столовую. Через пару дней, когда погода наладилась, прилетел главный инженер отряда и, согласовав с Управлением, разрешил перегон на базу повреждённого самолёта. По прилёту самолёт поставили на дальнюю стоянку. Заказ и поставка запасных частей был процессом долгим - как и теперь…
Приказ: … года на площадке МВЛ Харьяга произошло авиационное происшествие с самолётом АН-2 … авиаотряда. Накануне командир самолёта произвёл там вынужденную посадку по причине тряски двигателя в полёте. Прибывшие технические работники устранили неисправность, о чём сделали запись в бортовом журнале. Командир принял решение лететь на базу. После взлёта, в районе второго разворота, по свидетельству очевидцев, произошёл полный отказ двигателя. Командир развернул самолёт в сторону полосы, но, потеряв скорость, неуправляемый самолёт упал в пятидесяти метрах от ВПП. Члены экипажа и два техника, находившиеся на борту, погибли. Командир и второй пилот прошли медицинский контроль в медпункте села. ПРИКАЗЫВАЮ: …
Володя Гречухин, прибывший из училища со мной в отряд, погиб при взлёте ранним осенним утром  на этой площадке в Харьяге. Случилось это после устранения техниками неисправности самолёта, которая обнаружилась в полёте накануне. Совсем молоденький второй пилот пришёл в отряд прошлым летом и «бороздил» небо Севера совсем недолго, - год с небольшим…



Одеть «штаны»!
 Неисправный Витькин самолёт, повреждённый гусями и стоящий в конце «линейки», путает планы отцов-командиров, ведь они верстались и для него. Особенно тяжко достаётся техническим работникам. Для выполнения срочных санитарных и других заданий им приходится демонтировать навесное оборудование с самолёта, подготовленного для выполнения авиационно-химических работ. Не особо трудоёмкая эта работа: снимаются бак, ветряк и «штаны» (распылитель). Зина, молодой инженер ОТК (отдел технического контроля), нахватавшись у «зубров» обслуживания авиационного парка «профессиональных» названий агрегатов, выступает на общем разборе отряда и произносит пламенную речь:
- Что это такое!? Замотались мы в техническом отделе! Через день поступают команды: «Снять «штаны»! «Одеть «штаны»!.. Разве так можно рабо…, - под дружный хохот большого мужского коллектива, махнув рукой, зардевшаяся, убегает Зина с трибуны, но улыбается, осознав свой случайный ляпсус.
После этого разбора я готовлю командира звена Юру Егошина к разовому, но достаточно продолжительному полёту в Усть-Кару. Опытный командир, он любит выполнять дальние, а желательно и с ночёвками, полёты. Нет, не бабник он вовсе! У него нормальная по советским меркам семья: жена и трое детей…, правда, все девочки. Вот и любит он, чтобы не поддаваться искусу «затеять» ещё и наследника (такая мысль была после рождения второй малышки), улетать далеко и надолго.
- Ты, Юрок, поговори там с техниками и с инженером. Не «валяются» ли у них на складе предкрылки и подкос для хвостового оперения? Трещину на подкосе инженеры нашли на 756-м борту –  простаивает самолёт, - прошу я командира после подготовки к полёту.
Юра улетел, а через день звонок по телефону:
- Командир, присылай экипаж, только рейсовыми самолётами! – слышу бодрый и радостный голос пилота. – Я всё провернул, ну о чём мы с тобой говорили. Тут самолёт нам полностью отдают. Стоит он у них к столбу привязанный, а когда покруче ветерок с моря, крутится вокруг него. Лыжами такую площадку укатал, хоть дискотеку устраивай! Списанный он, говорят, а внешний вид вполне нормальный. Движок я сам опробовал - работает чётко!
Я знал, что такие действия в авиации недопустимы и повторил просьбу о запасных частях. Через неделю Юрка привёз «железки», правда это потребовало согласования двух Управлений – нашего и соседнего…

Вы на ломике летали?
А я летал!... И на топоре разок прокатился. Было это весной, в конце апреля, когда аэродромы и площадки раскисли и «поплыли». Полётов в этот период мало, поэтому как манну небесную восприняли мы заявку геологов о предстоящей работе в районе Воркуты. Перевозить грузы надо было с военного запасного аэродрома на побережье Карского моря, где была опорная база разведчиков недр. На подлёте к Воркуте понимаем, что не пряники перебирать предстоит нам, а тяжёлая работа, требующая полной отдачи. Белая, без единой помарки и ориентиров тундра плавно переходит на горизонте в такое же белёсое небо. Военные разместили наши самолёты на стоянках, а геологи любезно организовали быт и отдых, разместив экипажи в ведомственной пятикомнатной квартире. Первый полёт для подбора места посадки и для провозки экипажей выполняем на двух самолётах АН-2. Апрель под Воркутой – зима! Арктические ветры без помех продувают тундру, а редкие оттепели, как нам стало известно позже, превратили снег в камень. Вначале повезло: в белой снежной бескрайности, используя только радионавигацию, скорее случайно, точно выходим на временное поселение геологов. Жилые балки, сарайчики и склады занесены снегом вровень с поверхностью тундры, и только ярких расцветок техника, сбившаяся в стайку, привлекает наше внимание.
Пару раз проходим над размеченной красными флажками посадочной полосой. Она накатана рядом с временным поселением геологов на большом тундровом озере. На полосе невысокие, не более двадцати сантиметров, перемёты (по инструкции допустимы до шестидесяти сантиметров). Заходим на посадку. На «каменные» перемёты мне не приходилось ещё садиться. Впечатление такое, будто прокатились на заднице по старой бабушкиной стиральной доске. Замечаю неладное: частые сильные удары амортизаторов, «хвост» у самолёта просел и заёрзал из стороны в сторону. «Отлетел лыжонок (маленькая хвостовая лыжа)», - выдерживая направление «брыкающегося» самолёта, понимаю я. У нас нет времени крикнуть в эфир об опасности заходящему за нами на посадку экипажу.  Выруливая с полосы, видим «повтор на «бис» уже в его исполнении…. Подъехали на вездеходах геологи. Кумекаем, объединив мысли. Эврика! Домкрат на вездеходе - вещь нужная! Поднимаем им хвост самолёта, а пробитый ломом с боков лыжонок устанавливаем, как на оси, и закрепляем его проволокой к хвостовой вилке. Второго ломика нет, но на одном из вездеходов нашёлся топор с приваренной ручкой, изготовленной из трубы. Годится!
Как старший группы выруливаю потихонечку к краю озера, где намело немного свежего мягкого снега, и выполняю контрольный облёт «подранков». Ничего! Летят, садятся, только инородные предметы, не предусмотренные конструкцией, на крейсерских скоростях посвистывают больно громко. Особенно усердствует ручка топора: пустотелая, она трубит как пионерский горн…. На аэродроме базирования садимся на основные шасси, а хвост опускаем в самом конце пробега. Наши техники, не спрашивая (видели и не такое), быстренько меняют хвостовые установки. Мы сидим на «вышке» и ждём приезда закреплённого за нами уазика. Через большие окна диспетчерской вышки видим, как подполковник инженерной службы, обходя свои стоянки, заглянул и к нашим самолётам. Долго он рассматривал и шевелил носком ботинка кучку металлолома, а потом, подобрав лом и топор, оттащил их к пожарному щиту. «Почему они не покрашены в красный цвет, как им и положено по Уставу? Непорядок!» - скорее всего, думал офицер.
- Ребята, что это за запчасти у вас там валяются? – спросил подполковник, поднявшись на вышку.
- Да это так, - лукавим мы, – пора на колёса «переобуваться» - весна на дворе!
Дальнейшие полёты для геологов экипажи выполняли на колёсном шасси, которое мы предусмотрительно взяли с собой для возвращения на базу. Там, в Печоре, снега уже не осталось.

                Оленеводы совещаются. 
С другого рода бедой связанной со снегом я столкнулся ещё раз. Оказывается, что он бывает не только твёрдым…. Зима в тот год была с резкими перепадами температуры. На севере республики Коми и Ненецкого автономного округа на снегу образовался плотный ледяной наст. Стали поступать сведения о значительном падении поголовья оленей - диетического продукта, который поставлялся в ряд не совсем дружественных нам стран. Олешки не могли пробить корку льда копытами и добраться до ягеля, поэтому разбредались по тундре в поисках пищи. Без опеки оленеводов они гибли и становились лёгкой добычей полярных волков.
Из обкома Коми позвонили в управление авиации (этого было вполне достаточно) и большая «машина» завертелась….  Рано утречком грузят в самолёты мешки с горячим чёрным хлебом, сажают бригадира-оленевода из совхоза, и мы вылетаем, чтобы искать и кормить оленьи стада. Места стоянок оленеводов в тундре переданы накануне по рации и бригадирам известны. Наш сопровождающий, не мудрствуя лукаво, помечает на полётной карте круг километров сорок в диаметре, если перенести его на местность.
Тундра под  слоем снега покрытого льдом. Лучи солнца отражаются от корки льда и вызывают иллюзию полёта над водной гладью с великим множеством островков, на которых растут хилые ёлки. Бригадир оленеводов на полётную карту и не смотрит. Зачем она ему? Вся тундра исхожена вдоль и поперёк в бытность, когда он был рядовым пастухом.
- Правильно летим, бригадир?! – подзываем сопровождающего к кабине.
Оленевод щурит и без того узкие прорези глаз и смотрит вперёд, вниз, по сторонам.
- Пониже опуститесь, ребята, так я не вижу. Ещё пониже, если можно, - просит бригадир снизиться  нас до минимальной безопасной высоты. «Видимость отличная, - думаю я. – Зачем ему «пониже»? Близорукость, наверно…» На высоте пятьдесят метров оленевод почувствовал себя в «своей тарелке»  (вроде бы как на оленьей упряжке) и начал управлять полётом как хороший штурман:
- Левее немного…. Теперь вправо. Так пока лети, а вон за тем бугорком налево повернёшь. Вдоль мусюра (гряда холмов, как пояснил оленевод) на озеро-то и выйдем. Там они вчера стояли.
Только теперь я понял, что бывший оленевод не летал, а передвигался с малых лет на нартах по тундре и шёл пешком, а с земли все бугорки и низины просматриваются очень чётко. Зрительная память нужна оленеводу – это его жизнь! «Вот бы штурманы наши так ориентировались в тундре, а хоть и не в тундре, - думаю я. - Снизился маленько, а он тебе: «Находимся в трёх километрах левее трассы. До поворота на новый курс семь с половиной минут лёта. Возьми поправку вправо на пять градусов!»
Впереди видим, а скорее догадываемся, озеро. Невысокий кустарник по берегам обрамляет его. Олени кучками и по одному разбрелись по тундре. А вот и чум. Он поставлен на небольшой возвышенности. Оленеводы ничего не делают просто как! Всё у них веками продумано: зимой меньше снега на холме, далеко видно, а летом ветерок сдувает многочисленные орды комаров, мошки и оводов.
Для подбора площадки с воздуха осматриваем подходы. На вершине холма, рядом с чумом, площадка хороша, но уж больно похожа на «воркутинскую стиральную доску», поэтому садимся у основания склона: тут снега больше, он ровный и без перемётов. По мере снижения скорости на пробеге и уменьшения подъёмной силы крыльев давление лыж на снег возрастает, и уже перед самой остановкой шасси уходят под снежный наст и режут его стойками. «Опять беда! – проносятся мысли. – Не так, так эдак! »
Выходим…. Самолёт плотненько сидит на «брюхе», а лыж и стоек не видно. Производим осмотр. Всё нормально, только погнут один из диполей антенны радиовысотомера, установленной под фюзеляжем. Это ерунда. Как вот выкарабкиваться из этой ситуации? Подъехавшие на оленьих упряжках оленеводы - не геологи, и техническая мысль у них работает слабовато. Они стоят поодаль и покуривают. Потом, переговорив между собой на коми, предлагают пригнать штук тридцать оленей и тащить на вожжах самолёт на плотный снег.
Мы чётко понимаем, что вездеход для нашего освобождения из снежного плена сюда не пошлют, а олешки не заменят двигатель в тысячу лошадиных сил. Пока оленеводы разгружают хлеб, мы втроём, включая сопровождающего, роем привезёнными из чума лопатами колеи для лыж. Главное теперь, это разрыхлить твёрдую корку наста, чтобы не отломить стойки шасси на разбеге. Оленеводы, как могут, помогают, ломая твёрдый слой ногами. Конечно, можно попросить техническую помощь, передав по рации о своей беде. Прилетит бригада на большом вертолёте, техники выгрузят подогреватели, лебёдки, спиртоглицериновую смесь, а если надо, то сделают тут маленькую взлётно-посадочную полосу, но это надолго. Взлетаем. Всё благоприятствует взлёту: плотненький встречный ветер, небольшой уклон вниз, отсутствие груза. Полное снятие внутреннего напряжения наступает только  тогда, когда облегчённый увеличением подъёмной силы самолёт выходит на наст и скользит по плотному снегу…

                Срочное «погружение».
Полёты проходили без сбоев, но курьёзы напрямую связанные с безопасностью полётов случались. Поздней осенью в отряд поступает заявка от геологов на выполнение полёта по отстрелу медведя-людоеда. В предгорьях Уральских гор он напал на двух инженеров, которые отдыхали в палатке. С одного из них он содрал  скальп, а другого крепко поломал, но последний остался жив. Он-то и сообщил по рации на свою базу о случившемся. С такими медведями везде и во все времена люди поступали однозначно,  не жалея сил и средств.
Для выполнения заявки в наряд ставят экипаж опытного пилота-инструктора Володю Пер..на, который не признаёт газотурбинные вертолёты, а летает на стареньком поршневом МИ-4. Только эта машина с мощным двигателем может выполнить работу в горной местности. Она обладает, в отличие от худосочных современных «вертушек», большим запасом мощности, отличной приёмистостью и турбо-наддувом, нужным в горах. На борт садится опытный егерь, который уже не раз выполнял  работу по отстрелу волков, сопровождающих  свою «основную пищу» - стада оленей при их сезонных перегонах.
Медведя экипаж нашёл только во второй половине дня в одном из множества ущелий в этом районе. Тот сидел на небольшой скале и внимательно наблюдал за шумной большой «птицей». Звери не особо боятся техники, поэтому Володька в режиме «висения» потихонечку «подкрался» к медведю на расстояние выстрела. Егерь не зевал, прицелился через открытую дверь, и первая же его пуля точно попала в лоб зверю. Высадив экипаж и охотника, Вовка опустился немного и примостил вертолёт на каменистом дне мелководной горной речушки. «Хорошо ты ему влепил! - нахваливали члены экипажа егеря, волоча верёвками добычу по пологому склону к реке. - Вон кровищи сколько. Прямо между глаз накатил!» Погрузили зверя в грузовой отсек – не пропадать же добыче…, да и шкуру для «отчёта» надо геологам сдать. После взлёта и выхода из ущелья командир почувствовал неладное: тяжёлую машину стало покачивать, появилось рысканье по курсу. Через тройку секунд в проходе двери пилотской кабины появляются две головы - бортмеханика и егеря. «Как они вдвоём поместились на узенькой лестнице, ведь кабина пилотов выше пола грузового отсека метра на полтора?» – только и успел подумать Володька. Подозрительно быстро протиснулись члены экипажа в мизерный остаток пространства кабины пилотов. Прикрыв за собой дверь и пользуясь с испугу морской терминологией, бортмеханик закричал:
- Командир, «срочное погружение»! Медведь очухался и катается по полу, лапами сучит! Встать пока не может, а когтищами, зараза, к нам тянется!
Володька всё понял и с большой вертикальной скоростью опустил машину для посадки на каменный островок всё той же, но уже более полноводной горной речки.
- Где ружьё?! – спрашивает командир егеря.
- Там, внизу, за медведем, в чехле висит, - виновато отвечает тот, ожидая всплеска эмоций командира.
«Хотя, какое ружьё? Стрелять медведя в вертолёте негоже. Малейшее повреждение конструкции пулей будет расцениваться как ЧП», - думает Володька и начинает чётко выдавать распоряжения бортмеханику:
- Возьми струбцину и приоткрой пилотскую кабину, а потом ей поверни стопор грузовой двери - иначе мы её не откроем снаружи. Бросишь нам топор. Сам знаешь, он за сиденьем у второго пилота закреплён. Оставайся до команды в кабине. Остальные за мной! – начал выбираться через открытый боковой блистер командир.
Вертолёт потряхивало и покачивало; из грузового отсека раздавался рёв раненого зверя. Когда открыли снаружи дверь, медведь вывалился на треть из проёма, а Володька нанёс ему два точных удара топором в район шеи…
- Теперь летим в Кожим. Там разделаем зверя и помоем грузовой отсек. Пуля твоя рикошетом ушла от лобной кости. Оглушил, выходит, ты его. В другой раз карабин бери, а не «пукалку», которая ружьём называется! - поучал командир по ходу дела егеря.
Фазенда на реке Кожим, это Володькин отчий дом, расположенный вблизи небольшой станции в живописном месте. Дом особняком стоит на пригорке возле большого залива, соединённого протокой с горной речкой. Отец живёт один, но хозяйство у него справное: огород, банька и бревенчатый сарай для скота и птицы. Володька, когда занаряжен для работы в этом районе, залетает к бате и сажает вертолёт прямо на огороде. Он привозит отцу продуктов на пару недель (пожилому человеку далековато ходить в станционный магазин). Разделать медведя для командира не составляет труда: он охотник со стажем! Рос Володька тут, в предгорьях Урала, где леса богаты дичью, а горные реки полны рыбы…

                Человеческий фактор.
Приказ: «Вертолёт МИ-2 … Управления Г.А. допустил уклонение от трассы и несанкционированное снижение ниже безопасной высоты. Находясь в режиме висения над поверхностью озера, вертолёт зацепился колесом за рыболовную сеть. Выработав запас топлива, вертолёт упал в воду и затонул, повредив хвостовой и несущий винты. Пилот не пострадал. ПРИКАЗЫВАЮ: 1. Командира вертолёта освободить от лётной работы с изъятием пилотского свидетельства, 2. Дело передать в следственные органы. 3. …»

В этом приказе всё сказано очень мягко и обтекаемо, как было принято в те времена, имея в виду пословицу про сор в избе. Прилетевшие к нам в командировку экипажи из соседнего Управления авиации, знающие пилота затонувшего вертолёта, рассказали эту историю подробно…
В одно время Петька, назовём его так, начал налево и направо раздавать сослуживцам рыбу: то карасиков даст, то плотвичек, а то и щучкой угостит. «У рыбаков купил…, почти бесплатно», - отшучивался он, отвечая на вопросы особо любознательных. Пилот выполнял задание по авиационной охране лесов от пожаров. С высоты полёта поплавки сетей, даже если они под водой, на озере видны прекрасно. Вот и возникло у командира непреодолимое желание вкусить «свежатинки». Петька снизился и спокойно, погрузив в воду колесо, подцепил сеть. Приземлившись поодаль, он срезал её, а рыбку собрал. То в одном конце озера, то в другом у рыбаков стали пропадать сетки. Кто-то  из местных жителей видел подозрительно низко летящий над озером вертолёт. Вот и решили рыбаки проучить татя. Они привязали к верхней верёвке сети прочный трос, подпёрли его рогульками, чтобы не утонула сеть, а концы накрепко заякорили ломами. Ловушка сработала чётко. Трос - не верёвка, и его не вот тебе оторвёшь!.. Часа полтора висел вертолёт, всячески пытаясь освободиться, пока не кончился керосин. Собравшиеся жители на берегу и прибывшие из райцентра милиционеры не могли помочь бедолаге. Резиновую лодку, на которой мужики пытались подплыть к сети, чтобы отпилить трос, тут же выбрасывало на берег воздушным потоком от несущего винта. Ловки  наши мужики на выдумки! Куда там угнаться за ними индейским следопытам! Не зря, выходит, они проходили в школе про хитрого Ивана Сусанина…
Приказ: «… на аэродроме МВЛ Окунёво произошла авария самолёта АН-2 … Управления. Основной причиной аварии является перегрузка самолёта на триста килограммов и повышенная температура наружного воздуха. Самолёт, под управлением пилота … класса …, оторвался от земли в конце полосы и, в процессе набора высоты, вышел на углы атаки близкие к критическим углам. Жёсткое приземление на полосе подхода неуправляемого самолёта произошло на пни спиленного леса. Экипаж и пассажиры не пострадали. Самолёт восстановлению не подлежит. ПРИКАЗЫВАЮ …»
  Каждый раз, приезжая из отпуска и встречаясь с коллегами, я спрашивал: «Меня ещё не перевели в рядовые?» «Нет пока, - радовали, а скорее огорчали они меня. - Только вот твой Борис самолёт в Окунёве развалил вдрызг. На партком отрядный велено тебе явиться». «Партком – дело привычное», - думаю я, и получаю там очередную «постановку на вид». Было в то время такое размытое и абсолютно ничего не значащее наказание, которое партийные лидеры, я думаю, переняли из какого-то указа царя-Гороха. В стародавние времена воришек и пьяниц привязывали к «позорному столбу» (тоже, вроде бы как на вид) - чтобы неповадно было! Я же приступал к своей любимой, интересной и немного опасной работе.
 Борис не имел замечаний по службе (одни благодарности и грамоты) и его, приняв во внимание безупречную репутацию в отряде, суд приговорил к выплате незначительной денежной компенсации. Бориса освободили от лётной работы сроком на шесть месяцев, а потом он переучился в Кременчуге на вертолёт МИ-2. Оленеводческий совхоз-миллионер, который являлся заказчиком, выплатил отряду остаточную стоимость упавшего самолёта. «Стрелочником» суд «назначил» начальника площадки, допустившего перегрузку, и определил ему условное наказание сроком на два года, а в штатном  расписании отряда он больше не значился. «Человеческий фактор» – так называют аналитики групп расследования одну из основных причин лётных, дорожных и других происшествий, приводящих, как правило, к гибели людей. Примерами можно назвать катастрофу «Боинга» в Перми и техногенную катастрофу на Саяно-Шушенской ГЭС: в первом случае называется недоученность пилота, а в последнем комиссия усмотрела некачественное выполнение планового ремонта агрегатов. В описанных выше авиационных происшествиях о неисправностях, непреодолимых силах, погодных условиях речи нет. Пилот вертолёта допустил «воздушное хулиганство», а начальник площадки проявил преступную халатность - не взвесил груз…
 
                «Волшебник» 
В это холодное зимнее утро я сел проверяющим в небольшой, но «всепогодный» самолёт АН-2 к экипажу, которому был нужен допуск самостоятельных полётов ночью. Всепогодным этот неприхотливый биплан лётчики зовут в шутку, хотя каждому пилоту, и не раз, приходилось садиться на нём в погоду с видимостью, близкой к нулю. Относительно небольшая скорость полёта и великолепное оснащение приборным оборудованием делают самолёт незаменимым «извозчиком» на бескрайних просторах Севера.
Погода и прогноз, как говорится на профессиональном языке пилотов, «миллион на миллион»: ни облачка, и видимость более десяти километров. Первый рейс прошёл штатно, без отклонений. Зимний день на Севере короток, как воробьиный скок. Следующий рейс выполняем на отдалённый районный центр с геологическим грузом. Погода «звенит». Неяркое зимнее солнце едва приподнялось над горизонтом, и мириады иголочек изморози сверкают, взвешенные в воздухе, и обрамляют светило радужным гало. Ветра нет, нет и восходящих потоков воздуха, которые образуются летом. Сбалансированный триммерами самолёт летит сам, почти не требуя нашего вмешательства. Только иногда лёгким нажатием пальца на штурвал предотвращаем его стремление поднять или опустить нос. Взгляд бегло сканирует приборную панель помимо нашей воли. Он так «приучен», и никогда не остановится на приборе, показывающем нормальные параметры полёта.
Внизу проплывает бесконечная и однообразная картинка – зимняя тайга, вид сверху. Прислушиваемся к переговорам в эфире, а сами потихоньку балагурим по переговорному устройству так, ни о чём. Вдруг слух из чехарды обычного радиообмена экипажей выхватывает тревожную информацию: какой-то борт возвращается на базу по причине плохой видимости. Это информация для диспетчера. Нам же становится ясно, что приближается фронт с сильным снегопадом. Пилот никогда не вернётся, если встретит обычный снежный заряд. Его можно спокойно пройти по приборам, обойти стороной, потеряв пять-десять минут времени. Переключившись на КВ-канал, прослушиваем циркулярную сводку погоды аэропортов Коми республики. Действительно, два-три южных аэродрома закрыты на приём самолётов. Прогноз и погода нашего района полётов остаётся нормальной, что немного успокаивает: нам ещё возвращаться домой…
   Светило по своей невысокой зимней траектории зашло за горизонт. Позади сотня километров безлюдной тайги, а прямо по курсу, на изгибе реки, видим уже издали огни большого села. Это и есть  районный центр - цель нашего полёта.
Мишка, которого я проверяю на очередной допуск, командир-инструктор, а по жизни он тот самый «Василий Тёркин», какой имеется  в каждом уважающем себя коллективе. Небольшого роста, щуплый и поджарый, он любимец публики и женщин любого возраста. Глубоко сидящие карие глаза, густые брови, тёмные ресницы и загадочный взгляд, немного исподлобья, сделали бы ему неплохую карьеру психотерапевта, со знанием техники гипноза или, на худой конец, актёра. Да он и сам об этом знает. Иначе не «летели» бы к нему при подготовке к полёту все женщины служб обеспечения с готовыми перевозочными документами, метеорологической информацией как мотыльки на свет.
В нелётную погоду, когда пилоты сидят в комнате отдыха и ждут очередных прогнозов, вокруг Мишки собирается толпа пилотов, по количеству сравнимая только с тем коллективом, который смотрит крутой боевик по видеоплееру или хоккей. С той стороны помещения, где расположился Михаил, временами раздаётся дружный смех, переходящий в гогот с повизгиванием. От кучки слушателей, где хороводит Мишка, временами кто-то отходит на полусогнутых ногах, держась за живот, машет рукой и вытирает тыльной стороной ладони глаза. Сам юморист не улыбнётся, разве что в разговорах со слабым полом. Этих он обволакивает своим сильным биополем, завораживает мягким баритоном голоса, и они становятся, как пластилин: лепи, не хочу. Всяк норовит пригласить Михаила на семейное торжество, потому как знает, что где он, там не потребуются гармонь и тамада.
Все начальники площадок, барышни с метеостанций, поварихи считают своим долгом переброситься с Мишкой парой фраз. Бывало, ещё в полёте он заказывает через диспетчера по рации пельмени к обеду. Тот звонит в столовую, и через час экипаж обедает, а на столе именно это блюдо, густо политое сметанкой. А уж если он в командировке, работает с оперативной точки, то питается исключительно с «барского стола» и только тем, что готовят себе работники общепита. С Мишкой и летать-то спокойно и приятно, так как его уверенность в мирской суете  присуща ему и в полётах.
Начальником площадки и одновременно диспетчером удалённого от базового аэропорта Печора на сотню километров к северу аэродрома Усть-Уса был Пашка. Ему немного за пятьдесят, но все, даже молодые пилоты, звали его именно так. Это был национальный кадр с присущими всем коми особенностями характера. Иногда между собой пилоты называли Пашку волшебником. Такой позывной был у его аэродрома по регламенту. Рейсовых самолётов за день садилось у Пашки два-три, да ещё несколько вертолётов. Раньше, во время Отечественной войны, здесь стоял полноценный отряд со своим штабом и парком самолётов. Теперь своих самолётов не стало, зато осталась площадка с приводной радиостанцией и светосигнальное оборудование для взлёта и посадки ночью. Круглосуточно работал пост метеонаблюдения. В двадцати километрах от Усть-Усы геологи и буровики построили современный многоэтажный город со своим большим аэропортом и бетонными дорогами. Площадка Пашки оставалась для приёма и отправления небольшого количества пассажиров, почты, а иногда и грузов.
Пилотов эта «хитрая» площадка устраивала больше, чем начальство. Прямо на территории аэродрома была уютная и всегда тёплая пилотская гостиница, добротно срубленная ещё в те далёкие времена, когда стоял отряд. Пилотскую гостиницу и «вышку» убирала, топила и постоянно держала в готовности штатная уборщица-истопница, как-то сумевшая не попасть под модное тогда сокращение штатов. В отличие от сельского дома приезжих, до которого надо минут сорок топать пешком, эта - вот она, рядом! Еда в сельских столовых отличается от еды городской не только коэффициентом наполнения, но и качеством пищи, и экипажи шли отужинать, а заодно и прогуляться в село.
Другим преимуществом «волшебной» площадки было то, что не установлены тут заумные автоматические приборы наблюдения за погодой с записью значений на самописцы «для прокурора». Сидела в своей тёплой комнатушке синоптик-наблюдатель, обычная пожилая женщина, которая выходила временами на метеорологическую площадку и записывала в журнал химическим карандашом показания допотопных приборов. Видимость синоптик определяла на глаз, по  ориентирам, а ночью - по видимости ограничительных фонарей на полосе.
Пашка, конечно же, всех пилотов знал по голосу. В зависимости от их стажа работы, а главное - от опыта, давал на борт ту погоду, которая нужна для посадки именно этому командиру. В отличие от беспристрастных приборов у людей есть ещё интуиция и способность мыслить. Когда погода «на пределе», а большой соседний аэропорт закрыт на приём, на Пашкину площадку «ныряют» самолёты и вертолёты со всех направлений. Бывало, что на ночёвку тут оставалось до десятка экипажей. Кому из пилотов не хватало места в гостинице аэропорта, шли в село, в дом приезжих. В общем, как сам аэродром, так и его начальник слыли среди пилотов как «ребята хорошие».
Запросив у базового аэропорта «конец работы» и получив отказ, Пашка сидел на вышке и занимался своим любимым делом - вязал сети ручным челноком. Регулярно получая сводки о фактической погоде соседних аэродромов, он смекнул, что сегодня улизнуть домой пораньше не получится. Погода на юго-западе портится с каждым часом, поэтому его площадка понадобится к концу смены как запасной аэродром.  «Хорошо бы самому закрыться, объявив туман, гололёд, наконец, боковой ветер, - подумал начальник…. Нельзя! Рядом крупный аэропорт, и большой разницы в погоде не бывает». Временами Пашка слышал переговоры удалённых экипажей с землёй, но всё было спокойно. Самолёты летали по плану и выполняли свою ежедневную работу.
... Загруженный и заправленный, наш самолет стоит, готовый к вылету на базу, в трёхстах километрах к западу от «Волшебника», о котором в данный момент мы даже и не вспоминаем. Прогноз и погода позволяют выполнять ночной полёт.
Взлетаем в Усть-Цильме. Проваливается вниз и убегает назад освещённая полоса районного центра. После яркого пятна света фар на чистом снегу аэродрома глаза видят слабо освещённые приборы, подсвеченные невидимыми лучами ультрафиолетовых ламп. В режиме набора высоты получаем сообщение диспетчера, что погода в Ухте, а это далеко на юге от нашей трассы, ухудшилась. Самолёт летит спокойно. Сверху через прозрачный фонарь кабины видны неподвижные звёзды. Они помигивают и переливаются, плавно видоизменяясь от красного до зеленоватого оттенка. Это значит, что в стратосфере сильное воздушное течение, которое бывает, в том числе и перед прохождением тёплого фронта.
После входа в зону управления базового аэродрома стала поступать тревожная информация:
- Девятьсот второй, я «Парусная». Погода на западе испортилась. Ваше решение? – спрашивает руководитель полётов. Это он хочет узнать, какой запасной, кроме аэродрома вылета, мы выберем, так как там пошёл сильный снег.
- Я девятьсот второй. Минуту…
 Прослушав сводку по циркуляру, мы определились:
- «Парусная», я девятьсот второй. Следуем к вам, запасной «Осинки».
- Вас понял. Подходите на своей высоте, снижение по расчету, давление 747 миллиметров ртутного столба.
Через пятнадцать минут полёта поступает новая информация:
- Девятьсот второй, я «Парусная». Погода ухудшается: снег, видимость четыре.
- Вас понял.
Добралась непогода и до нашего «угла». Четыре километра - это минимальная для ночных полётов видимость, но погода на глазах ухудшается. Сначала над фонарём кабины погасли звёзды, закрытые облаками, потом повалил снег. Его мы замечаем по красному и зелёному блику – отражению на концах крыльев света навигационных огней. Включили фары. Снег плотными белыми нитями набегает на самолёт спереди, огибая, как в аэродинамической трубе, фонарь и крылья. Хорошо, что кромка крыла не леденеет, иначе через двадцать минут полёта наш самолёт по своим лётным характеристикам можно будет сравнить с кирпичом. Пока же он летит. На приборе максимальная скорость. Появилась небольшая «болтанка». Через пятнадцать минут должны сесть, но…
- Девятьсот второй, вызывает «Парусная». Видимость два. Ваше решение?
- Я девятьсот второй. При подходе сделайте контрольный замер, пока следуем к вам.
На снижении скорость увеличивается. Километров за шесть видим отражённое в снежинках и облаках светлое пятно большого города. Вот уж под нами - белая лента реки. От неё до полосы два километра. Чётко просматриваются посадочные огни, а беспристрастные наземные приборы дают полтора километра видимости. Казалось бы, заходи и садись, ан, нет - подсудное дело!
Делаем два круга над аэродромом в слабой надежде на улучшение погодных условий и берём курс на «Осинки», что в ста восьмидесяти километрах на северо-восток.
Через двадцать минут полёта запрашиваем у «земли» удаление. На приборе скорость двести, а по расчётам второго пилота и согласно данным с земли путевая скорость сто сорок. Выходит, что дует сильный встречный ветер. С такой скоростью «пилить» до «Осинок» часа полтора, значит, остаток топлива будет у нас на особом контроле, хоть мы и «плеснули» перед вылетом лишних пару сотен литров. Запас карман не тянет, особенно зимой, да ещё ночью.
Вошли в зону управления «Осинок». Диспетчер сообщает, что условия нормальные для посадки ночью. Мы же летим в непогоде: валит густой крупный снег. Началось обледенение, и это стало заметно по падению скорости самолёта. Чуть двигаем сектор управления двигателем вперёд. Скорость восстановилась, но лететь в условиях обледенения очень опасно. В полной тишине эфира слышим, как раскат грома среди зимы, беспристрастный голос диспетчера:
- Девятьсот второй, у нас снегопад. Видимость полтора.
Нам надо быстро принимать очередное решение. У «Осинок», как и в других крупных аэропортах, стоят всё те же подслеповатые, но пишущие все каналы информации чешские приборы наблюдения погоды и захода на посадку. Хорошо, когда едешь на машине. Прихватили ночь или гололёд - ставь её на обочине и отдыхай хоть сутки. Самолёты «не любят» ночевать в небе. Им, видите ли, подавай землю, где их осмотрят, заправят, помоют, да ещё и укроют тёплым чехлом на ватине. Были случаи, когда пилоты, так же, как и мы, помыкавшись, расходовали весь запас топлива, а потом подбирали болото или ровный берег реки для аварийной посадки. У одних это выходило удачно, а у других…. Все эти «фокусы» можно проделать днём, а ночью, да ещё в такую шальную погоду…
Быстренько перебрав варианты, берём курс на запад. Как не крути, остаётся последний приют – Пашка-факир, хотя нет, позывной-то у него «Волшебник», а это намного круче!  «Хватит ли топлива? – соображаем втроём и просчитываем путевую скорость, расход топлива с учётом повышенного режима из-за обледенения. - Если и не хватит, то совсем чуть-чуть, - останавливаемся на не совсем здравой мысли и поплотнее расслабляемся в креслах. Последняя крайность - это сядем на большом аэродроме, что рядом с Пашкиным,  с нарушением всего и вся, но это уже не смертельно…  Поналетит высокая комиссия из Сыктывкара, что в принципе-то уже мирская суета, а пока надо выживать!»
  Самолёт помалу сбавляет скорость, и приходится добавлять мощность двигателю, а это повышенный расход. Двигатель работает на номинале, что является максимумом для горизонтального полёта. Загорается яркая лампочка критического остатка топлива в одной из групп баков. Пронзительно звучит зуммер, звук которого мы быстро отключаем, чтобы не давил на мозги. Загорается, уже без звука, вторая лампочка критического остатка топлива. Теперь на всё и про всё остаётся нам «висеть» в воздухе минут двадцать, а то и меньше, если учесть повышенный режим работы движка. В воздухе не остановишься и, если повезёт, скоро будем стоять на твёрдой земле.
Вошли в зону «Волшебника». Вызываем диспетчера. Пашка не отвечает, видно, мерекает, как действовать? Смотрит последние сводки погоды своей и соседних метеослужб. Дело к восемнадцати часам. Если принимать нас, то опять задержишься на работе. Погода и у него, конечно же, не лётная – ежу понятно! Все кругом закрыты, и только «Волшебник» остаётся единственным лучиком надежды в нашей борьбе с ночью и с непогодой.
Как мы и предполагали, Пашка начинает исподволь артачиться, и через минуту отвечает неопределённо:
- Девятьсот второй, я «Волшебник»….  Погода плохая и продолжает ухудшаться….
То, что у него погода никудышная, мы и сами догадываемся, но самолёт вот-вот превратится по своим характеристикам в летящую ледяную кувалду, так что деваться нам некуда.
- «Волшебник». Я девятьсот второй. Следую к вам!
- Девятьсот второй. Идите к «соседям». У меня сильный боковой ветер, да и снег валит, - не особо настойчиво препирается Пашка. «А нам хоть камнепад!» - думаем мы и снижаемся на приводную радиостанцию. Выбора у нас больше нет…
Тут случилось то, что мигом решило все наши проблемы. Прохиндей Мишка, недоуменно моргая на меня, нажимает кнопку радиосвязи, спутав её с кнопкой переговорного устройства внутри кабины, и возбуждённо выдаёт в эфир:
- Б…. (лин)!  Вроде Пашка мужик хороший! Чего вы….. (пендривается)! У нас бензина  зажигалку заправить всего-то, и осталось, а он крутит, вертит! В любом случае у него ведь теперь плюхнемся!..
  В эфире наступила полная тишина. Мишка, высказав эту тираду, смотрит на меня  широко раскрытыми глазами, втягивает голову в плечи и закрывает рот рукой. Так делают школьники, когда ляпнут у доски что-то лишнее.
УКВ-волны распространяются в пределах прямой видимости. Пилоты немногочисленных больших самолётов, которые летят «над погодой», конечно же, слышат всё это.  Возможно, лётчики усмехнулись и вспомнили, как самим приходилось «ковыряться» в непогодь. Они тоже когда-то начинали летать «под погодой» на маленьких самолётах. «Крепко ребята попали в переделку», – услышав матёрную брань, наверняка прикинули они…
Тишина в эфире продолжалась недолго. Пашка во всём сказанном в эфир узрел похвалу в свой адрес и стал намного покладистей:
- Девятьсот второй. Подходите на своей высоте. Ветер стихает. Видимость замерим перед посадкой.
Мишка был пилотом-инструктором, поэтому летать ему приходилось то с левого, то с правого пилотских сидений. Вполне вероятно, что он ошибся, нажав не ту кнопку при разговоре. Однако меня не оставляет мысль, что такой тёртый калач, как Мишка, мог сыграть на самолюбии и гордости «национального кадра» и упростить все наши проблемы. Всем известно, что эти черты характера у коми не отнять, а Мишка недавно был на командирских курсах при Академии в Питере. Там психологии дают достаточно много. Вполне вероятно, что прорабатывали и этот щепетильный межнациональный вопрос на лекциях.
Самолёт на снижении, как болид тяжёлый и плохо управляемый из-за наросшего льда. Идём прямо на приводную радиостанцию со снижением. Высота пятьдесят метров. Стрелка качнулась и повернулась на сто восемьдесят градусов, это пролёт привода. Снижаемся. Стрелка бензиномера на ноле. Метров с десяти в пелене общей метели видим посадочные огоньки. Сильный боковой ветер. Самолет после приземления скользит юзом, а в конце пробега нас разворачивает, но это уже не страшно на лыжном шасси. С полосы вышку управления не видно – плотный снег и общая метель. И Пашка нас не видит, а талдычит и талдычит в свой микрофон:
- Девятьсот второй, вы где? Ваше место? Где вы?
Мы не отвечаем, занятые сложным рулением, и упираемся в штурвал, борясь с ветром.
Стоянка. Тишина. Некоторое время сидим, полностью расслабившись в креслах. Выходим из самолёта в снег, в пургу. Снежинки тают на разгорячённом лице, шее и струйками воды стекают под одежду. Красота! От длительного  напряжённого полёта какая-то лёгкость в теле и немного покачивает.
Пашка на «вышке» встретил нас, как добрых друзей, широко улыбаясь. Мы были благодарны ему взаимно. «Волшебник ты наш!» – так и подмывало нахваливать и даже целовать благодетеля.
Поужинав в сельской столовой, направляемся в пилотскую гостиницу. Ярко высвеченный прожектором, уже зачехлённый и покрытый снегом наш самолёт стоит, крепко притянутый тросами к земле на якорной стоянке. Покатал он нас сегодня по северу Республики Коми вдоволь, но вывез к жизни!..
Сон долго не приходит. Так всегда бывает после напряжённой работы. Утром можно не торопиться вставать: надо ждать техников с базы, аэродромный подогреватель, топливо.
Всё обеспечение прибыло часам к десяти. Погода, пошалив ночью, угомонилась. Техники приступили к подготовке самолёта. Прежде, чем заправлять, механик должен слить отстой из нижней точки бензосистемы на предмет осадка и кристаллов льда. Техник был удивлён, когда в его литровую банку из системы «плеснулось» граммов двести бензина. Он не поверил и сбегал в кабину посмотреть, открыт ли расходный кран. Кран системы был открыт. В нашем самолёте осталось ровно столько бензина, сколько хватило бы заправить две-три зажигалки!..
Мишка получил свой очередной допуск к полётам ночью.
Давно уже нет этого самолёта. Он упал в солнечное осеннее утро на площадке «Харьяга», что за Полярным кругом, и унёс с собой четыре молодые жизни. Заросло карликовыми берёзками чёрное масляное пятно. У самолётов, как и у людей, бывает долгая и короткая жизнь, иногда полная опасностей и приключений.

                «Монстр».
Тёплый фронт... Какие разные понятия входят в это словосочетание. Одновременно представляешь тихий вечер, запах сирени, трель соловья, и всё это неуместно переплетается с холодом окопов и запахом гари от разрывов снарядов. «Граница раздела тёплой и холодной масс воздуха», –  трактуют синоптики это несуразное сочетание слов. Летом на таком фронтальном разделе образуются сплошные слоисто-дождевые облака, в которых маскируются мощныё грозовые образования. Зимой тёплый фронт несёт ливневые осадки в виде снега, которые, вкупе с усилившимся ветром, порождают позёмку, переходящую в общую метель. Обледенение сопровождает эти явления до верхней границы облачности...
Надым. Этот молодой город на севере Западной Сибири объявлен ударной комсомольской стройкой. Полным ходом идёт разработка газового месторождения. Геологи и буровики, не считаясь со средствами, приглашают из всех соседних управлений Гражданской авиации десятки экипажей вертолётов и самолётов. Тысячи тонн авиационного керосина и бензина везут из Баку в Надым поездами и нефтеналивными баржами, чтобы добывать позже миллионы тонн газа.
Для двух экипажей вертолётов МИ-4 из Архангельска пришла радиограмма: «Прибыть на базу для проведения плановых регламентных работ на вертолётах». Установлены дополнительные баки, уложена в фюзеляже и прикрыта чехлом «белая» рыба, купленная у местных аборигенов: сиг, пелядь, корюшка - гостинец для домашних. Винты упруго, с посвистом врезаются в морозный мартовский воздух. Настроение у экипажей великолепное - курс «на домой»! Вертолёты летят визуально, соблюдая установленные интервалы. Время от времени экипажи включают согласованную частоту и переговариваются. Тундра бела и однообразна. Ориентиров нет, но радиокомпас устойчиво показывает направление на Салехард. За этим северным морским портом будет наиболее сложный участок трассы – горный хребет. Горы седого Урала, хоть и небольшие, требуют особой подготовки экипажей: провозки, допуска и опыта полётов в горной местности. Всё это у экипажей есть. Ночёвка согласно плану полёта предполагается в Воркуте. В этом городе ждёт комфортабельная гостиница, а в лётном зале ресторана аэропорта подают шурпу в глиняных горшочках, о вкусовых качествах которой толкуют пилоты всего северного региона…
Впереди по курсу показались перистые когтеобразные облака - явные предвестники приближающегося тёплого фронта. До него ещё далеко, а до Воркуты часа два с половиной лёта по расчетному времени. Экипаж ведущего вертолёта по каналу дальней связи запрашивает погоду аэродрома назначения. «Всё нормально, - передаёт на борт диспетчер Салехарда. – В Воркуте небольшой снежок с видимостью шесть километров и порывистый ветер до двенадцати метров в секунду». Экипажи спокойны: на аэродроме назначения установлена современная радиолокационная система посадки, по которой зайти и сесть сможет даже слепой, а ветер вертолёту не помеха, ведь приземлиться он может с любого направления. До гор лететь минут двадцать, а с запада уже натекает высокая, плотная слоистая облачность. Согласовав с диспетчером свои действия, экипажи набирают высоту и занимают безопасный эшелон для следования в Воркуту напрямую,  над горами. Вертолёты идут в молочной пелене облаков, а капельки облачного тумана сливаются на стекле и бегут струйками назад, замерзая на металлических деталях кабины. Замигала красная лампочка индикатора опасности, и зазвучал зуммер. Лететь в «молоке» рядом - очень опасно! Нарастание льда на другие элементы конструкции приводит к увеличению полётной массы и силы сопротивления воздуха, а  последствиями являются уменьшение скорости полёта и повышение часового расхода топлива. В такой ситуации надо искать оптимальное решение, и командиры расходятся. Один экипаж набирает высоту, чтобы найти прослойку между слоями облаков, другой поворачивает назад и со снижением летит на восток, на приводную радиостанцию Салехарда. После перехода на визуальный полёт экипаж 430-го «цепляется» за «землю», вернее за железную дорогу, которая идёт от воркутинской ветки в сторону Лабытнанги. Прикинув остаток топлива, командир решает следовать в пункт назначения – в Воркуту. «Теперь легко, - размышляет командир. - Поставил «железку» между ног и держись её. Доведёт до аэродрома посадки, а хоть и до Турции, если хватит бензина». Другой вертолёт, который «высотник», не обнаружив прослойки и нахватавшись льда, тоже повернул на Салехард и начал снижаться на приводную радиостанцию...
Тёплый «монстр» медленно «подкрадывался» к региону с запада. Подойдя к Уральскому хребту и встретив преграду на своём пути, он, как говорят синоптики, обострился и обрушился всей своей мощью на людей и технику. Теперь по всему Уральскому региону пройдут тревожные сводки: «... произошёл обрыв проводов ЛЭП…», «... не справился с управлением после посадки и выкатился за пределы полосы…», «... резко возросло количество дорожно-транспортных происшествий»...
- 430-й, сию (в этот момент) вы расходитесь с 573-м правыми бортами. Его высота девятьсот. Ваша высота? – запрашивает диспетчер.
- Я 430-й. Следую по трассе визуально на высоте четыреста метров по приведённому (к уровню моря) давлению, - отвечает командир и инстинктивно поворачивает голову вправо, в надежде увидеть вертолёт коллеги.
Насчёт четырёхсот метров командир явно лукавит. Мелкий ливневой снег понизил видимость до трёх километров. Экипаж летит на двухстах метрах, чтобы не потерять из виду две тоненькие ниточки железнодорожного полотна. Через день по ущелью проходит тепловоз, к которому от  пассажирского поезда «Москва – Воркута» подцепляют два-три вагона на Лабытнанги, а перед ним  пускают снегоочиститель: иначе не пробиться по этой ветке зимой.
- Давай, снижайся. Погляди «железку» и следуй за нами. Видимость пока нормальная, - предлагает командир 430-го коллеге.
- Куда там за вами?! Я тут льда нахватался, как лайка блох, и иду на номинальном режиме. До «Вектора» минут двадцать пилить, а топлива с гулькин нос! - разрядился в пространство коллега.
- Хорошо, что мы не полезли вверх, на эшелон, - подмигивает командир второму пилоту. – Давай, Серёга, посчитай расчетное время выхода из гор.
-  Как я тебе его?.. Тут ориентиров нет! Долетим до будки обходчика, где списанные вагоны в тупике стоят, там и посчитаю. От того полустанка минут двенадцать лёта до выхода из гор и останется.
- Ладно..., ты «железку» не упускай из виду.  И скажешь мне, когда курсовой угол на Воркуту будет восемьдесят градусов, - понимая полную беспомощность второго пилота в определении места вертолёта в таких условиях, смиряется командир.
Снег усиливается. Уже крупные хлопья нитями набегают на остекление фонаря кабины и, растаяв, стекают тонкими струйками назад. Обледенения нет. За бортом плюс один градус показывает прибор наружной температуры воздуха...
- «Вектор», я 573-й. По нехватке топлива произвожу посадку на буровой! Площадку вижу. До связи по наземному каналу и через экипажи! – идёт тревожная информация в эфир.
- 573-й, я «Вектор», - взволнованно и скороговоркой говорит диспетчер в микрофон. Ваше удаление тридцать два километра, азимут двести семьдесят градусов. После посадки на связь!
«Не повезло ребятам, - слушая переговоры, думает командир 430-го. - Минут на десять полёта не хватило бензина. Конечно, он летел на номинальном режиме, а топлива прорва уходит на борьбу с обледенением. Теперь пойдут разборки: «Как да почему»? Проблема у ребят... За посадку без горючего по головке не погладят. Выговорешник Андрюхе влепят - как минимум!»
-  «Вектор», я 430-й. Какие дела у 573-го?
- 430-й, я «Вектор». На экране вас не наблюдаю и места дать не могу. У 573-го всё нормально. Они  штатно сели на буровой. Конец связи, работайте с Воркутой.
- Блин, «железка» местами снегом переметена! - прерывает думы командира второй пилот.
Действительно, полотно дороги, переметённое во многих местах низовой метелью, стало похожим на пунктир. Второй пилот пытается по всем каналам связаться с Воркутой, но связи нет: сказывается «горный эффект».
«Вслепую лететь нельзя…. Это равноценно прыжку в узкую речушку с моста с завязанными глазами. И назад путь заказан. Рельсы, которые остались сзади, скорее всего, тоже замело, а фронт подходит уже к Салехарду», - перебирает командир варианты выхода из сложной, но пока ещё не катастрофической ситуации. «Монстр» постарался, расставив для экипажа свои хитрые ловушки и обрубив концы…. Командир увеличивает режим двигателей и набирает высоту в надежде, что диспетчер службы движения Воркуты увидит метку вертолёта на экране локатора и подскажет место. Если это будет вне гор, то можно снижаться, а там до аэродрома назначения останется километров сорок полёта, уже над равниной. Ущелье - не тоннель, оно меняет направление! Уже через секунды после начала набора высоты в условиях сильного снегопада визуальный контакт с землёй прекратился. Теперь у экипажа 430-го не было запасных вариантов вовсе. Оставался набор высоты при нулевой видимости…. Экипаж недооценил коварного норова «монстра» и допустил трагический промах... Тёплый фронт, навалившись всей своей мощью на западные склоны Урала, прорывался на восток. Скорость встречного ветра для вертолёта в ущелье была намного больше прогнозируемой синоптиками (эффект аэродинамической трубы). За двадцать минут визуального полёта над железной дорогой экипаж оставил за собой только три четверти горного района и не вышел на равнину...
Скрежет рвущегося металла, шипение и свист вырывающейся под огромным давлением гидравлической жидкости, - это всё, что осталось в памяти командира о последних секундах лётной работы. Очнулся он от ощущения, что кто-то растирает его лицо снегом. Тело невесомо:  разливается незнакомая, но приятная слабость, чуть болит голова и подташнивает. Снег тает на лице, и капельки воды обагрённой кровью из раны на голове стекают под ворот форменной рубашки. Рядом на стёганом чехле сидит Серёга с широко открытыми испуганными глазами и смотрит на командира. Здоровой рукой он придерживает кровоточащую через китель другую руку. Метрах в десяти, чуть завалившись на бок, лежит вертолёт со стёсанным днищем и остатками кривых лопастей. По плавно уходящему вниз склону виден след соприкосновения вертолёта с горой, на котором разбросаны фрагменты шасси, винта, видны красные пятна гидравлической жидкости. Бортмеханик вяло хлопочет около того, что раньше называлось вертолётом: закидывает снегом тлеющие провода и чадящий дымом двигатель. Командир с трудом поднимается и, пошатываясь, пробирается по глубокому снегу к вертолёту.
- Ты лежал бы, командир. Не положено по медицинским канонам тебе сейчас двигаться - минут пять без сознания был! Ничего, ожахнешь! Переломов у тебя нет, раз ходишь, а вон у Серёги рваная рана на предплечье до кости и, возможно, трещина. Пойду, ваши куртки и аптечку принесу - если найду, а то я Серёжке закрутку выше раны только затянул, - говорит механик и пробирается в фюзеляж через зияющую рваную дыру.
Уколы анальгина на время успокаивают и согревают раненых, а маленький костерок из кусков толстой швартовочной сетки, смоченных маслом, вселяет надежду. Первая стадия шока прошла и наступила его вторая стадия - апатия и безразличие ко всему. Они тихо сидели и смотрели отрешенными взглядами на огонь костерка. Каждый думал о своём... Конечно, за всё и про всё, как написано в «Воздушном кодексе»,  отвечает командир. Только он принимает решения.
- Витёк, - обращается командир к механику, - ты самый живой из нас троих. Пойди, глянь портфель в пилотской кабине. Полётные карты не бери - они теперь нам не понадобятся долго, а вот ракетницу и аварийную радиостанцию притащи и положи рядышком на случай, что искать затеют нас. Хотя..., кто нас искать будет в такую непогодь?.. Механик привык быстро исполнять распоряжения и уже через минуту скрылся в фюзеляже. Обернулся Витёк скоро. В одной руке он держал портфель, а в другой рваный мешок с небольшим количеством рыбы.
- Мужики, – доложил механик, – когда я вас из кабины вытаскивал, то явно почуял запах свежих огурцов! Подумал ещё тогда, что в горячке мерещится, а это корюшка наша рассыпалась. Аромат - как в теплице! Второй мешок целёхонький. Теперь живём!..
Из Воркуты, не дождавшись входа в зону управления движением 430-го, запросили информацию у Инты и у Салехарда - аэродромов, выбранных экипажем запасными. Экипаж с ними после выхода из зоны «Вектора» на связь не выходил. «Сели пережидать непогоду?.. Или  серьёзное что случилось?» – подумал руководитель полётов и по табелю сообщений уведомил дежурного по Управлению. «Немедленно начать поисково-спасательные работы!» - пришла короткая радиограмма по наземному каналу связи. Приказ не обсуждают! За окном вьюжит, но командир эскадрильи вызвал и проинструктировал хорошо подготовленный экипаж. Пилоты взлетели и, пролетев километров тридцать в сторону поворота железной дороги на Лабытнанги, сообщили, что видимость «ноль». Развернувшись, произвели заход на посадку по «системе».
... Экипаж аварийного вертолёта готовился к ночлегу: засыпали, как могли, снегом дыру в фюзеляже, разостлали на покатом полу сложенный вчетверо чехол, а другим, стёганным, укрылись. Сон не приходил; долгую ночь провели в полудрёме. Сергей принял пару таблеток анальгина и провалился в неглубокий тревожный сон: постанывал, скрежетал зубами. Под утро у «второго» поднялась температура, и бил озноб. Ещё не рассвело, когда механик, наскоро пожевав чуть побелевшей на огне костра рыбы и попив тёплой снеговой водички, пошёл вниз по склону. Командир вчера предполагал, что от «железки» они отлетели всего ничего – километра два-три. Там, внизу, через день проходит поезд и снегоочиститель, бегают дрезины с путейцами. Механик опускался по пологому заснеженному склону и часто останавливался, переводя дыхание и прислушиваясь к тишине. Часа через два Виктор вышел на гладкое каменное плато. Приподнятое над рельефом и продуваемое ветрами, оно оставалось свободным от снега. «Если бы вчера была видимость подходящая, то сюда и вертолёт посадить можно было», - мелькнула запоздалая и никчёмная мысль. Дойдя до противоположного края плато, механик увидел более крутой спуск, на котором сквозь пелену снегопада просматривалась такая же каменная плита. Идти дальше он не решился и присел отдохнуть возле камня...
Рано утром начальник аварийно-спасательной службы воркутинской эскадрильи проехал по адресам членов наземной поисковой группы и привёз их на железнодорожный вокзал. В комнате дежурного по вокзалу он проинструктировал машиниста снегоочистителя и попросил останавливаться возле будок обходчиков, а по пути следования подавать звуковые сигналы. Своим же подчинённым он велел немедленно сообщать результаты опроса работников дороги. Тёплый фронт, упёршись в горы, не спешил уходить на восток и всё подсыпал снега. Один из обходчиков, попивая чай в жарко натопленной будке, сообщил членам комиссии, что вчера, ближе к обеду, очень низко пролетел вертолёт. Потом, как ему показалось, он немного отвернул вправо, в сторону Воркуты. Получив это сообщение, начальник спасательной службы остался доволен: поиски вертолёта, при наличие лётной погоды, можно проводить в небольшом квадрате.
... Витёк посиживал, отдыхая от тяжёлой ходьбы по рыхлому глубокому снегу. Вдруг, между порывами ветра он явно услышал гудки тепловоза..., потом ещё, и ещё. В первый момент была мысль, что надо бежать вниз, кричать, звать на помощь, но он отбросил её: слишком много сил потеряно при спуске, а ведь ещё надо подниматься. Временами снегопад ослабевал, но железной дороги не было видно, только чернели  внизу каменистые платформы, неровными уступами уходящие вниз. К вертолёту Витька поднялся ближе к вечеру. Обратная дорога заняла втрое больше времени: глубокий снег на склоне частенько сбрасывал разведчика вниз. Коллеги, выслушав механика, обрадовались такому обороту дела. Выходит, что их, несмотря на непогоду, ищут и подают сигналы. Включили аварийную радиостанцию на режим приёма. Подумав, решили оставить эту затею: поисковая группа ночью в горы не пойдёт. Командир, успокоения ради, стрельнул пару раз из ракетницы в сторону железной дороги.
Два дня тянулись как годы: сыпал и прекращался снег, ели почерневшую от копоти и пахнущую бензином рыбу, галеты и шоколад, которые достали из вскрытого металлического ящика - аварийного бортового пайка, пили снеговую воду, согретую на костре, куда подливали сгущенное молоко.
- Надо спускаться на дно ущелья, - предложил механик вечером третьего дня. - Тут нас месяц искать будут. У Серёги температура держится, и рука синюшная. Не гангрена ли? Давай, командир, пиши записку. Так, мол, и так..., куда пошли, пиши и оставляй её в кабине. Мы с Серёжкой соберём в кучу  что надо, а утром двинем к железке.
- Да вы что, мужики! По документам не положено покидать место аварии или вынужденной посадки, - не совсем уверенно цитирует «Воздушный Кодекс» командир.
- А то мы не изучали твоих документов, - бурчит механик. - Серёге врачи руку оттяпают - ты будешь пенсию платить? Или я?.. У него два пацана растут! Там, на «железке», веселее ждать будет. Глядишь, и проедет кто...
Долго препирались, но, в конце концов, решили идти, оставив Серёжку тут: ему не справиться со спуском. Второму пилоту оставили полётные карты, которые были в то время шибко секретными, и аварийную радиостанцию: основная радиоаппаратура вертолёта не работала после замыкания проводов при аварийной посадке. Утром, наскоро перекусив и попив горячей водички согретой в жестяной коробке из-под ракет, командир с механиком приступили к спуску. Они шли вниз весь световой день, преодолевая засыпанные глубоким свежим снегом расселины и небольшие подъёмы. Снег и горы не спешили отпускать своих пленников. На редких каменистых плато отдыхали, сбивая и соскабливая с одежды снег и наледь. К вечеру появились разрывы в низкой слоистой облачности и снегопад прекратился. Зажглись яркие звёзды. «К морозу это, и совсем некстати», - подумал командир и поделился своими опасениями с механиком:
- Надо на ночлег располагаться. Ночью ветер будет и подморозит. Вон звёзды как перемигиваются! До «железки» мы уже не дойдём, да оно и лучше. Там от ветра не спрячешься, он вдоль ущелья будет дуть.
Они примостились за большими камнями и завернулись в кусок чехла, взятого с собой, и разгорячённые тяжёлым изматывающим переходом, скоро уснули. Проснулись оттого, что мышцы ног и кисти рук ломило и покалывало. Ледяной ветер находил лазейки в чехле и сквозняками гулял по укрытию. Луны не было, и только яркие звёзды переливались бисером по всему небосводу.
 - Пойдём вниз, командир? – не совсем уверенно спрашивает механик.
- Конечно, на ходу бы согрелись! Но куда в такую темень пойдёшь? В двух шагах не видно, - возразил командир и начал выписывать руками и ногами замысловатые упражнения.
Около получаса они бегали вокруг камней, а потом, уставшие, но немного обогревшиеся, залезли под чехол. Обледеневшая и промокшая одежда отличный проводник тепла... и холода, соответственно…
Зимние каникулы. Брошена в угол заиндевевшая мокрая одежда. Получен дежурный шлепок чуть пониже спины от бабушки. На русской печи тепло. Жар от нагретых кирпичей свободно проникает через постеленное стёганое одеяло, а в головах мешочек с сухими семечками. Уютно и спокойно. В избе вкусно пахнет запеченной в молоке картошкой и солёными груздями, а в углу, за печкой, стрекочет сверчок... «Как бы ни проспать ужин», - думает Коля и пытается открыть глаза..., но снова проваливается в сон...
На улице мороз жмёт под тридцать. В охотничьей избушке только чуть теплее. Витёк, мокрый и промёрзший насквозь, бросает рюкзак с добычей под нары и, ломая спички непослушными пальцами, зажигает дрова в печи. «Хорошо, что охота сегодня удалась на славу и печь «заряжена» сухими дровам, а то пока наколешь - задубеть можно!» - думает он. Раскалённая железная печь быстро прогрела воздух в маленькой избе-полуземлянке. Душно!.. Толи от жары, толи от долгой ходьбы покалывают мышцы ног. «Надо бы встать и открыть дверь, - думает охотник, но подниматься не хочется... - Ну и пусть, - смиряется Витек. - Тепло - не холод, костей не ломит»...
Утром поисковый вертолёт МИ-8 вышел на аварийный радиомаяк, который, чуть заслышав гул, включил Сергей. Командира с механиком искали долго, летая галсами над склоном. Яркое весеннее солнце мешало поиску: наводило резкие контрасты в освещённости, как на луне. Полинявший зелёный чехол у большого камня обнаружили ближе к обеду в пятистах метрах от железной дороги…. Серёга, опустив голову, тихо плакал в тёплом салоне вертолёта и машинально разминал пальцами здоровой руки сигарету, которую сунул ему кто-то из членов экипажа. Тёплый фронт-убийца, хоть и не с первого захода, забрал таки две жизни и дорогостоящую авиационную технику. Только монстр мог сделать так, что жизни у молодых пилотов уходили тепло и легко – во сне...
   
                Штурманы.
«Штурманы - отродье хамское, и мимо чарки не пройдут, но дело своё знают туго, а посему повелеваю жалование им платить и в кабаки пущать»! - говорил царь Пётр о своих морских штурманах, которые обучились в «англиях» и «ерманиях».
Мы, лётчики, не зло и только промеж собой, называли эту категорию лётного состава «блуднями». Они включались в экипаж с целью проверки навыков самолётовождения у вторых пилотов и при дальних разовых полётах. «Определи-ка мне место положения самолёта по двум боковым радиостанциям», - проверял меня, ещё совсем молоденького второго пилота, штурман Петя Бурыгин, который сам недавно окончил училище штурманов. Я вижу положение самолёта относительно местности чётко, но кручу для отвода глаз ручку настройки частоты радиокомпаса, провожу карандашом на карте от Ухты и от Ижмы две прямые линии к месту, которое вижу под собой. «О-о-о! Молодец! – удивляется и восторгается штурман моей сноровке и точности определения. - Меньше пятисот метров ошибка в расчёте с использованием радионавигации!»
Не всегда погода на Севере «белая и пушистая». Чаще это серые будни с облаками до верхушек елей и с ограниченной практически до ноля видимостью. В таких условиях мы имеем допуск к полётам по приборам и полностью полагаемся на радионавигацию. При выполнении дальних и продолжительных полётов штурманов брали в экипаж охотно. На них возлагалась большая часть бумажной работы: готовили полётные карты, производили расчеты, получали сборники промежуточных, запасных аэродромов и аэродрома назначения.
Готовимся к дальнему перелёту. Пройдена предварительная и предполётная подготовка, получено разрешение на полёт. Погода «звенит»! Курс из Печоры на Актюбинск, что на севере Казахстана. Часа три летим спокойно. Второй пилот ведёт ориентировку, определяя место самолёта по своей полётной карте, а штурман отдыхает. Лишь изредка берёт Алексей в руки планшет и одобрительно кивает. Его работа начнётся позже, когда пролетим границу  республики Коми, а тут всё перелётано вдоль и поперёк…
Доведя пальчиком до обреза своей карты, второй пилот локтем толкает Лёшку в бок:
- Доставай свою склейку карт, мой лист закончился.
Штурман долго копается в портфеле, лицо его становится пунцовым, а шея всё больше и больше втягивается в плечи.
- Забыл получить в БАИ (бюро аэронавигационной информации), - широко раскрыв серые глаза, как школьник, моргает он на меня.
Чувствую и я повышение адреналина в крови. В голове сумятица: «За всё и про всё отвечает командир, кем я и являюсь. Можно, конечно, вернуться в Сыктывкар, сославшись на «плохую видимость на маршруте»…. А потом? Объясняйся там по телефону с начальством…. Нет! Летим до Перми».
После настройки частоты приводной радиостанции  аэродрома Кудымкар становиться легче. Хоть и хиленький, но идёт сигнал, а стрелка радиокомпаса показывает направление устойчиво.
- Вчера при подготовке к полёту я видел у тебя на карте заштрихованную красным цветом «запретную зону». Туда залетим, враз собьют! Или истребитель поднимут, а это, сам понимаешь, скандал на всю ивановскую! - обращаюсь к штурману в надежде, что он профессионально помнит эти зоны.
- Да, командир, вон там она, за дорогой, где лес сплошной, - не совсем уверенно, крутя по сторонам головой, отвечает Лёшка.
Выходим на Кудымкар и видим, о чудо(!), самолёт, взлетающий с аэродрома. Просим его экипаж перейти на «свою» частоту, которую знают все лётчики. Этот канал не пишется на магнитные носители на земле. Он - наша жизнь! На этой частоте можно предупредить экипажи об опасности, чтобы они не лезли в туман, гололёд, можно переговорить с другом о наболевшем, не опасаясь посторонних ушей. «В Пермь лечу, - отвечает на запрос командир взлетевшего самолёта, – пристраивайся за мной». «А куда нам деваться?» – благодарю коллегу.
Лёшку, вроде бы как заболевшего, отправляем из Перми на базу рейсовым самолётом. На замену «хворого» товарища прилетает старший штурман отряда. Этот карты привёз не игральные и не гадальные, а самые настоящие, полётные!

Приказ: «… экипаж вертолёта МИ-2 … лётного отряда … управления производил взлёт с аэродрома МВЛ  Кедва. В режиме набора высоты вертолёт зацепил несущим винтом переход линии связи, протянутый над рекой Ижма. С высоты 30-ти метров вертолёт упал на лёд реки и разрушился. Экипаж в составе командира вертолёта и штурмана эскадрильи погиб. ПРИКАЗЫВАЮ: 1. Нанести на полётные карты все переходы линий связи через реки, вышки и другие искусственные препятствия высотой более 50-ти метров. 2. …»

Нет с нами Лёшки. Лет пять и полетал после училища. Он погиб при выполнении несложного полёта. Была ранняя весна, потемневший, но ещё прочный лёд на реке и видимость в лёгкой дымке не менее трёх километров. Выходит, что утром он шёл на работу для выполнения своего «крайнего» полёта…. На Земле в «интересном положении» осталась молодая жена, а ещё недостроенный дом «от строителей». Не успел Алексей, хоть и мечтал о саде, посадить деревца, как положено в этой жизни настоящему мужчине…. 
 
                Летаем мы тут… («полёт по кругу»)
Василий авиатехник, и работает на «линейке» самолётов АН-2. Он абориген республики Коми и друг моей семьи, потому, как наши жёны работают вместе. Василий не может сидеть без дела. Вот и сейчас, когда я заскочил к нему, он наматывает змеевик из тонкой трубочки от гидравлической системы вертолёта на черенок лопаты, а краешком глаза наблюдает за маленьким ребёнком, который ползает по паласу в соседней комнате с мельхиоровой ложкой в руке – любимой своей игрушкой. Всё бы ничего, да вот закон от мая 1985 года путает все его планы: в «крепёжные» магазины очереди, дают всего по одной, да ещё милиция дежурит. Пару раз его уже сажали за крепкие двери милицейской машины за «нетактичное поведение в очереди», но обходилось: первый раз выпустили уже в медвытрезвителе, мол, не «созрел» ещё, а в другой раз я  «отбил» у капитана, показав ему Васькиного сына, лежащего завёрнутым в одеяльце, на заднем сиденье моей машины. Вот Василий теперь и делает «агрегат», от греха подальше. Да и вообще, всё у него ладится: во дворе стоит лодка «Казанка» с приклёпанным внизу листом толстой фанеры, обшитой по краям плотным брезентом, а мотор-пускач и крыльчатка от «Татры» свободно поднимают всю эту конструкцию – уже испытано. Теперь, ближе к осени, можно порыбачить. Ни одна инспекция не догонит его сооружение на воздушной подушке по мелководью и по песчаным косам. Только вот управление ещё до конца не доработано: лодку несёт в сторону боковым порывом ветра и сильно заносит на поворотах. Но это пустяки…
Под мастерскую у Василия занята одна из трёх комнат в старом, ещё военной постройки, здании барачного типа. В квартире тепло. Ещё бы: печка с двойным дном и мощным электрическим «козлом» внутри горяча круглосуточно - это одна из первых «разработок» мастера на все руки. Василию и квартира  не нужна. Только вот жена пристаёт всё: «Сходи да сходи в местком!» «И зачем она мне эта квартира, - думает Василий, - там и железяки-то негде хранить, и доработки никакие не нужны, разве что счётчик остановить на время…»   
Жена Василия - дородная женщина с пышной причёской, яркими губами и вечным эротически-сексуальным (как ей кажется) прищуром глаз. Полностью она их открывает, когда спрашивает: «Где деньги? Почему поздно пришёл?», да ещё, пожалуй, когда просыпается и не успевает вжиться в роль. У Василия работа сменная. Старшая дочь ходит в школу, поэтому часто приходится сидеть с поскрёбышем. Это нетрудно, тем более что жена, уходя на какой-нибудь девичник или день рождения, частенько оставляет супругу большую бутылку портвейна «Кавказ». Придя порой поздно, она мило улыбается, наблюдая идиллию: Василий и малыш в самых безмятежных позах посапывают на широкой кровати, правда, поодаль друг от друга. Перед уходом жена строго-настрого предупреждает его, чтобы не придавил ребёнка, и Василий выполняет указание жены даже во сне, правда, иногда падая от усердия с края кровати на пол. Вот и сегодня жена что-то припозднилась, а он делает самогонный аппарат и одновременно размышляет: «Как бы вмазать  его прямо в печку, на случай проверки участковым».
На работе, где работает мой друг авиатехником, его уважают: считают грамотным специалистом, а самое главное – безотказным. Случись, какая поломка, так его можно оставить работать хоть на три дня, только подход надо найти и заинтересовать маленько, а так он гордый, как все аборигены коми, особенно с юга республики.  После окончания школы была мечта поступить в лётное училище, но по конкурсу не прошёл, и его взяли в техническое. Мечту о полётах Василий не оставил и с завистью смотрел на чистеньких, при галстуках, бортмехаников вертолётов. Многие при нём пришли и работали на обслуживании, но потом как-то переучились, и теперь летают. Представления  писались и на Василия, но… только дело коснется переучивания, как что-то случается, и командование перекладывает его бумаги в самый нижний ящик стола...
«Невезуха» началась давно. Как всегда, по осени, пришло молодое пополнение техников. «Старики», как обычно, проверяют их на смекалку. Принести ведро «компрессии» из ангара или отгонять помехи от антенны радиокомпаса веником «молодые» не соглашаются, знают этот прикол. «Зубры» идут на более тонкий манёвр: когда молодой садится в кабину самолёта, чтобы опробовать мотор, сзади незаметно, вдоль фюзеляжа подкрадываются два «старика» и усаживаются под крылья. После запуска двигателя они начинают сначала потихоньку, а потом всё сильнее и сильнее раскачивать самолёт из стороны в сторону. Новоиспечённый техник не встречался с такой «неисправностью» в училище, а поэтому, выключив двигатель, идёт консультироваться у сменного инженера, который, конечно же, в курсе. После двух-трёх запусков животы у «стариков» болят от смеха, а молодой, весь потный от усердия, «устраняет неисправность»: моет специальным шампунем двигатель от масляных пятен. После смены начинается главное – провозка. Сначала дружно заходят в буфет аэропорта к тёте Фене, и она из-под прилавка наливает каждому по сто граммов и выдаёт по конфетке. Затем так же весело идут в городской ресторан, где молодёжь, опьянённая музыкой и шампанским, заглядывает в глаза старикам, ловит каждый их жест и умилённо мечтает о том времени, когда и они станут такими же непринуждёнными, сильными и всезнающими.
В один из таких «провозных» дней Василий влип первый раз в историю. После ресторана, стоя в окружении молодых техников, он, размахивая руками, описывал все прелести лётно-технической деятельности. Неподалёку остановилась милицейская машина, и из раскрывшейся боковой дверцы милиционер крикнул:
- Эй, Василий, садись, отвезём домой!
Скорее всего, они не довыполнили дневной план по наполняемости койко-мест в вытрезвителе, а поэтому наобум крикнули первое пришедшее на ум имя: в большой шумной компании вполне мог оказаться и Василий…
 - Вот видите, - говорит «старик», обращаясь к своим молодым коллегам, - и милиция нас всех знает, вот сейчас домой поеду с комфортом.
Около вытрезвителя, поняв, что что-то не так, Василий оказал пассивное, молчаливое сопротивление: ноги отказывались заходить в это учреждение и упирались в дверные косяки. После всех медицинских процедур он оказался в просторной комнате с кроватями, стоящими впритык. Выбирать себе место не было ни сил, ни желания, и Василий бухнулся на первую свободную койку рядом с сопящим и храпящим товарищем по несчастью. Уже проваливаясь в сон, он ощутил никогда не испытанное чувство: горячая, шершавая ладонь гладила его ягодицу и бедро. Василий быстро сбросил сухощавую, волосатую руку и повернулся к соседу. В свете дежурной синей лампы, он увидел лицо старика, то ли спящего, то ли артистически притворяющегося. Такой «фокус» повторился ещё два-три раза. Наконец Василий не выдержал и, растолкав и обозвав соседа самыми последними словами, перелёг, забрав матрац, на пол, к батарее…. Возбуждённый мозг не находил покоя и чутко реагировал на каждое похрапывание, всхлипывание и бормотание. Под утро, когда пришёл глубокий сон, Василий вскочил от уже знакомого ощущения. Он пнул сидящего рядом на корточках старика и с криком побежал к железной двери:
-Уберите от меня этого маньяка, а то я вам тут всё разнесу! – шумел Василий, громко барабаня в дверь. 
Разбуженные пациенты вскочили  и сели на кровати, изумлённо открыв глаза, зато хитрый старик тихо лежал на своей, закрывшись с головой одеялом. Дежурные милиционеры открыли дверь не сразу, а долго смотрели в глазок: не бунт ли там какой? Дверь открылась, и Василий, матерясь и сплёвывая, босиком и в трусах побежал к выходу. Дверь предусмотрительно была закрыта, и после непродолжительной возни с дежурными и нескольких уколов Василия, уже вялого и обмякшего, водрузили на койку…. Следующий день на работе ему поставили как прогул. Когда же пришла бумага из милиции о его «художествах», то не только отменили намечающееся переучивание на бортмеханика, но и перевели на время в мотористы.
Быстро летит время, и вот уже новое представление на переучивание, подписанное профкомом, лежит на столе у командира отряда. Василий оформляет небольшой отпуск, и с напарником плывут на «милицейскую тоню» (участок  реки, где протралено дно для сплавного лова сетями). У всех сплавных тоней есть свои имена, а почему эта названа милицейской, никто не знает. На этот раз рыбаки имеют «точные» сведения, что в этом районе реки рыбинспекции два-три дня не будет. Красная рыбка всегда нужна, а особенно сейчас, перед переучиванием, и на учёбе, для «повышения», так сказать, знаний. На тоне к вечеру выстраивается очередь для сплавок. Одна «бригада» проплыла, заходит другая – кому повезёт. Василий с напарником плывут восьмыми. При очередном сплаве, на исходе ночи, Василий замечает подозрительное шевеление ожидающих своей очереди добытчиков. Рыбаки на лодках срываются со своих мест и несутся вниз по течению, крича Василию что-то и показывая в обратную сторону.  «Пелядь!» - разбирает только одно слово рыбак, и мгновенно на лбу выступает холодная испарина. «Это же быстроходный катер инспекции!» – проносится в мыслях.
- Бросай плавун (сплавная сеть), уходим вниз! – кричит Василий напарнику и видит, как лодки «очередников» скрываются в предрассветных сумерках. Напарник на другом конце сети запустил свой мотор и на малом газе движется вниз, ожидая Василия.
«Вот это и есть теория вероятностей на практике, - лихорадочно проносятся мысли, - и надо же именно нам оказаться на плаву в этот момент!» Мотор не запускается. «И угораздило же меня перед рыбалкой заменить обычное зажигание электронным!» – матерясь и срывая до крови руки о шнур пускача, думает Василий, непрерывно наблюдая за приближающимся белым пятном катера. «Чих пых» – заводится мотор, дымя маслом, но поздно.… Две скоростные лодки, отделившись от катера, приближаются, а сигнальная ракета, рикошетируя от воды, плюхается рядом. «Теперь всё…» - опустив голову, думает Василий и завязывает конец, брошенный с «Пеляди». Лодки тралят и вытаскивают сеть из воды, а высаженные на берег инспектора находят закопанные кем-то из убегавших пару рыбин – сёмг.
«Вот и переучился, - слушая переговоры инспекторов на каком-то прибалтийском языке, думает Василий (Менялись они «реками» в те времена, для увеличения «отлова» браконьеров). – Теперь и срок, пожалуй, припаяют! Со своими инспекторами как-то можно договориться, а эти залётные…. Всё, конец!»
Лодку, рыбу, сети отобрали, а срок Василий получил совсем пустяк – три месяца условно, но о переучивании надо было забыть ещё, как минимум, на год-два.
Наконец, звёзды на небе расположились настолько благоприятно, что Василий идёт к вертолёту, уже переученный, с командиром и вторым пилотом, в белой рубашке, с торчащими из нагрудного кармана пиджака авторучками – пределом своих мечтаний.
- Привет! – машет он рукой своим бывшим коллегам-«помазкам», подойдя к стоянке вертолёта. – Как техника? Готова она к вылету? А то ведь проверю!
- Да что ты, корешок! – кричит ему бригадир. – Мы как узнали, что ты стоишь в наряде на первый вылет, даже брюхо у вертолёта подмыли и чехлы на креслах заменили!
- Смотрите у меня! – сделав «умное лицо», говорит Василий то ли в шутку, то ли всерьёз, но  командным голосом, который у него неожиданно прорезался.
Полёты шли ладно, и вот уже через полтора года «молодого» и смекалистого бортмеханика посылают в управление для прохождения курсов английского языка. «Зачем? Почему?» – раздумывает Василий, но едет, так как в авиации и в танковых войсках  не принято спрашивать. Порядок! Если бы его послали изучать китайский, он тоже бы ни на миг не засомневался и поехал.
 После курсов, уже дома, он всякий раз удивлял жену и дочь, когда, сидя за обеденным столом, вдруг говорил, обращаясь к дочери:
- Гив ми уан помидор.
Или отправляясь курить на веранду:
- А эм смокинг.
Вскоре в отряд пришёл приказ, чтобы подготовили два экипажа для перелёта в Анголу. Там предстояла временная работа. Теперь-то Василий понял, зачем их так усиленно обучали на курсах всем этим футам и дюймам. Жена со слезами на глазах проводила его до аэропорта и, вытирая покрасневшие и на этот раз широко раскрытые глаза, всхлипывала и давала последние наставления:
- Ты уж, Василий, долларами-то там не раскидывайся, привези хоть что-нибудь для дома, для семьи. Вон и маленький у нас скоро будет. Хоть детскую коляску ихнию привези, а то вон у Зинки немецкая, плетеная…
Недалеко от Луанды, где базировался временный сводный отряд, было все «о, кей!»: уютные комнатки  в щитовых домиках с кондиционерами, душ, столовая. Рядом располагался такой же отряд, но немецких летчиков. Иногда прилетали пассажирские самолеты, и из них одетые совершенно одинаково – в светлую цивильную одежду, выходили кубинцы, с явной военной выправкой и повадками. В Анголе намечалась или уже шла какая-то вооруженная заварушка. Информации не было совершенно. Тех знаний, которые получил экипаж при прохождении курсов английского языка, не хватало на прочтение газет, а по телевизору, установленному в баре, постоянно крутили боевики и эротику. Полеты были несложными. Высокое экваториальное небо выгодно отличалось от северного, постоянно затянутого слоистыми облаками. Один-два полета в день с какими-то тюками и ящиками в горы – и, как говорится, рано дома, а копчик мокрый от жары. Спасение находили под холодным душем, и, не вытираясь, лежали на кроватях под большим потолочным вентилятором.
При полёте над плато, однажды, их вертолет прошила очередь из стрелкового оружия. Зашипела пробитая гидравлическая система, приятно запахло спиртоглицериновой жидкостью, а вертолет стал вялым и непослушным. На резервной системе долетели до базы. Это надолго. Ремонтировать пробитый вертолет можно только в заводских условиях, а поэтому предстояла разборка и погрузка на корабль. Экипаж в ожидании указаний маялся третий день. Утром уезжали на пляж, а вечером коротали время в местном баре. На этот раз рядом со столиком, где сидели пилоты, расположился немецкий экипаж. Командир и второй пилот, допив свое пиво и съев все бутерброды, что-то начали зевать, моргая на непонятную передачу по телевизору, а вскоре поднялись и ушли. Василий допивал через трубочку какой-то «злой» коктейль и медленно разглядывал окружающих. «Вон сидит русский парень. Но он что-то неразговорчивый и все один, один…. Говорит, что в ОТК работает, но почему не пьёт даже пива, а каждый день допоздна тут сидит. Наверное, жена тоже велела доллары беречь. А с немцами, о чём поговоришь? Поди, их тоже, как и нас, за два месяца английскому научили. Хуже меня, небось, знают», - думает Василий и попивает коктейль.
- ….Сибир …. Сибир, - доносится из-за соседнего столика знакомое русское слово.               
«Гляди-ка, немчура про Сибирь что-то разговорилась, а что они о ней знают? Их бы на Север, посмотрел бы я, как они там полетают, - с ехидцей думает механик. – А что? Пойду, поговорю маленько». 
 - Гуд дей, хотя нет, ивнинг…. Гив ми ван сигарет, - выкладывает Василий почти весь свой  английский запас слов. Немец удивлённо показывает пальцем на неглубокий карман шорт Василия, откуда торчит распечатанная пачка «Кемела».
- Да это я так, чтобы в разговор вклиниться, - машет рукой Василий и, уже запросто, подсаживается к немцам.
- А эм пайлот. Летаем мы тут, а в тот дэй та-та-та! - образно показал Василий, как стреляют из пулемёта.
- О, ес, ес, - закивали немцы, поняв, о чём идёт речь.
    Инженер ОТК пересел поближе к столику немцев и, потягивая сок, внимательно смотрел телевизор. Один из немцев неплохо понимал и говорил по-русски. Завязался разговор:
-  Да что вы о Сибири-то знаете? Я сам почти оттуда. У нас если сильный мороз, за пятьдесят, то по нужде мы с двумя палками ходим: одной отколачиваемся после, а другой от медведей отмахиваемся. В тайге и в тундре туалетов нет. Комаров и мошки летом так много, что бросишь платок – висит! - всё больше привирал Василий, а немец переводил товарищам. Они улыбались, не понимая некоторых тонкостей, и слушали мягкие переливы славянской речи.
- Сейчас-то у нас тоже цивилизейшен,  - продолжал Василий, - аэродром военные такой отгрохали неподалёку, здоровые дуры стоят, а в другой стороне от города какую-то ерундовину слепили, этажей под десять. Не пускают близко, грибы и морошку собирать негде стало.
- Я, я, морощка, - кивали немцы, повторяя понравившееся мягкое слово.
    Инженер ОТК подошёл и похлопал Василия по плечу:
        - Пойдем, выйдем, покурим.
        - Мне и тут хорошо курить, – отбрыкивался Василий. – Садись лучше с нами, пива попей.
Инженер более настойчиво повторил и, взявши за локоть, потащил его к выходу.
«Бить, что ли, хочет?» – думал Василий, вырываясь и сопротивляясь, а когда вышли на улицу, вцепившись друг в друга, он вырвался и хорошенько накатил наглому инженеришке. Фильм «Бей первым, Фреди!» Василий помнил с детства - неделю смотрели с пацанами в родном селе на юге Коми. Подбежавшие лётчики разняли их, и Василий, оглядываясь и матерясь за испорченный вечер, пошёл баюшки…
Утром посыльный пригласил нарушителя спокойствия в кабинет командира отряда. Войдя, Василий не удивился особенно, когда увидел в кабинете вчерашнего инженера.
«Заложил всё-таки, - зло думал он. – Теперь выговорешник, как минимум, за драку влепят».
- Ну что, находка для шпионов? Всё рассказал немцам об обороне своего родного города? С тобой что, инструктаж перед отлётом не проводили, что ли? – вопрошал командир, всё сильнее хмуря брови.
 «Инженер» с припудренным фиолетовым кровоподтёком под глазом подошёл, достал красное, с гербом, удостоверение КГБ и пригласил Василия в соседнюю комнату для взятия показаний…               
Василия одного, без экипажа, отправили рейсовым самолётом в Москву, и дальше, после беседы в министерстве, домой. Почти вся заработанная валюта ушла на перелёт. В Москве, вспомнив наказы жены, Василий купил ей соломенную шляпку и бусы из радужного чешского стекла. В родном городе его ещё пару раз вызывали в незаметное серенькое здание с грозным названием и уточняли подробности. Летать не давали. Вскоре пришёл приказ, где было написано, что он может работать, но только на земле.               
С каким удовольствием Василий шёл на свою родную линейку в грязных, промасленных ватных штанах и полинявшей от стирки в бензине куртке. Ребята, кореша по «линейке» его встретили, как родного, а в минуты отдыха смеялись до коликов над правдивыми рассказами бывалого технаря.
«Зато теперь куча свободного времени, - думает Василий, доматывая на черенок лопаты последний виток змеевика, - работа сменная. Вон и бутылка «Квказа» стоит початая. Только вот жена что-то не идёт долго. Наверное, обиделась, что я ей только соломенную шляпку привёз да стеклянные бусы». 


                Обоняние обостряется.
Небольшое поселение Парма, что на правом берегу реки Усы, в середине семидесятых годов стало быстро преображаться. По реке баржами завозили балки – временные жилые домики на две семьи, прокладывали по болотам и хилым лесам дорогу в северном направлении, работала мощная техника по расширению границ аэродрома. Если раньше в Парму из Печоры выполнялся один рейс с пассажирами, то теперь вертолёты жужжали там как пчёлки, а вылеты пассажирских самолётов производились ежечасно. В трёх километрах от аэродрома строился многоэтажный город Усинск. Это была очередная комсомольско-молодёжная стройка, ведь чуть севернее и до самого океана были обнаружены геологами и буровиками большие запасы нефти. Молодёжь со всех союзных республик недалеко от Полярного круга возводила на болотах город-мечту!..
Когда тишь и гладь, теория вероятностей предполагает количество происшествий близкое к нулю, а когда бурная деятельность огромного количества молодых людей на грани фанатизма с лозунгами: «Нам солнца не надо, нам партия светит! Нам хлеба не надо – работу давай!», то…. Возросло количество лётных и наземных происшествия в этом регионе, куда были командированы экипажи вертолётов и технические работники из соседних авиапредприятий. Началось всё с массового отравления бригады обслуживания авиатехники. Склады на аэродроме были понятием условным и больше напоминали сараи без замков, о коих обещал один из лидеров страны в ближайшем будущем – при коммунизме. В командировке обоняние всегда обостряется, и мужички, в условиях близких к сухому закону, издалека почуяли запах спирта из одной из открытых бочек в сарае.
- Спиртоглицериновая смесь, - понюхав намоченную тряпицу, сообщил собравшимся «дегустаторам» один из «спецов» по этому делу. - «Шилом» зовут её в нашем отряде технари. Перед полётом в условиях обледенения выдают бортмеханикам, а те заливают в систему вертолёта, а когда и не заливают…. В гараже у одного из них я видел несколько канистр. Чистый этиловый спирт сластит немного от глицерина, но годится! Попивал я его, было дело!».
Во время обеда, проверив жидкость на горение и махнув немного, кто-то заметил, что не особо сластит спирт, но «идёт хорошо». К вечеру всю бригаду погрузили на носилки и на вертолёте увезли в стационар Печоры. Двоих не спасли, а остальные, кто меньше, кто больше,  потеряли зрение. Комиссия из Москвы провела расследование группового отравления метиловым спиртом, а на складах-сараях появились замки, ведь коммунизм ещё не наступил, а искусов в этой неразберихе было много…

                Взлёт разрешаю!
Временный аэродром в Парме и большой объём полётов вносили коррективы в ритм работы и осмотрительность. Иногда приходилось делать круг-другой на подходе, пока не взлетит очередной борт и не освободится полоса. Два диспетчера сидели во времянке чуть приподнятой на сваях. Поодаль, за пунктом управления в низкорослом соснячке крутился локатор. Технические требования на стоянке инженеры и техники выполнялись в полном объёме. При заправке вертолёта один из технарей забирался на него и через лючки осматривал агрегаты двигателей и карданные соединения привода хвостового винта. Стремянку техники утащили к соседнему вертолёту, а этот, после заправки, запустился! Звук турбин заглушал крики о помощи технаря, сидящего у хвостового винта, а четырёх глаз диспетчеров явно не хватало, чтобы углядеть такую мелочь – человека на хвостовой балке большого вертолёта МИ-6. «431-й, взлёт со стоянки разрешаю», - даёт команду руководитель полётов и видит группу работников шустро бегущих к балку. Скоростные качества людей и могучей машины несопоставимы. «431-й, у вас человек за бортом, на хвостовой балке сидит! – кричит диспетчер в микрофон, едва услышав о случившемся. – Вам срочная посадка! Всем бортам освободить зону взлёта и посадки!» Через десять минут вертолёт приземлился благополучно, а вот жертву высокой производительности труда, обхватившего балку руками и ногами, отрывали от неё всей бригадой. Комбинезон был влажный снизу: вспотеешь, когда на трубе тебя провезут на двухстах метрах со скоростью 160 км/час! В книгу рекордов Гиннеса бедолага не попал: отцы командиры решили умолчать об этом происшествии и не сообщили в Министерство.               
Другое «разрешение на взлёт» с этого аэродрома закончилось трагически. Командир прикомандированного из столицы республики самолёта АН-2, «лизнув» маленько, занялся закреплением лётных навыков своего подопечного летней светлой ночью и, показав направление взлёта самодельным флажком, выпустил в «самостоятельный полёт» второго пилота. Один полёт по кругу (маршрут в районе аэродрома) тот выполнил на «отлично», а второй…. До зимы я наблюдал при пролёте обломки этого самолёта  на длинном болоте у края леса, что километрах в трёх от глиссады снижения…. Дело на командира самолёта и на администрацию временного аэродрома было передано в следственные органы.   
Бетонный аэродром с современным аэровокзалом и вышкой управления уже строились неподалёку от Пармы. Строился и современный город Усинск. С их введением в эксплуатацию неразберихе и чехарде придёт конец…

                Новые ботинки.
Опорная база группы буровых установок Вазей. Это временный посёлок у Полярного круга, в ста километрах к северу от строящегося Усинска. Сухой закон, промтоварная палатка, три-четыре десятка времянок под соснами, деревянный барак Управления буровых работ, освещенная и покрытая бетоном посадочная площадка для вертолётов, - это и есть Вазей. Его с цивилизацией соединяет только высоко отсыпанная по лесам и болотам прямая как нитка дорога, покрытая в особо топких местах бетонными плитами. По ней завозят от реки Усы оборудование, продукты, вахтовые бригады, топливо. Эти же работы по заявкам геологов и нефтяников выполняют вертолёты МИ-6 и МИ-8. Робы и сапоги брошены в балках под кровати, и рабочие садятся в МИ-8, чтобы через час-полтора лёта вкусить искусы цивилизации в полном объёме. Бригада буровиков, приодевшись, летит в Печору. Там кто-то сядет в поезд, чтобы недельку побыть с семьёй в Татарстане, другой отправится погостить дней десять у родственников в таком близком по северным меркам Ярославле. Большая же часть вахтовых рабочих две недели будут игнорировать сухой закон и всякие разные воздержания, существующие на месторождении, снимут номера в гостинице «Печора» с уютным рестораном и живой музыкой в подвальном помещении, чтобы оторваться по полной программе!..
Один из пассажиров припозднился на вылет: не успел побриться и поменять обувь. На таком вертолёте они летали не один раз. Порой, после заруливания на стоянку и прекращения вращения винта, запор и стопор двери открывали сами, если вовремя не подбежит к нему бортмеханик и не прогонит. Небритый буровик в полёте поменял ботинки на новые, купленные в палатке перед отлётом, а куда сунуть грязные не знает – кровати-то нет. «Не таскать же их в пакете!» - думает работяга и, не мудрствуя лукаво, открывает боковую пассажирскую дверь (часть грузовой двери). Закон Бернулли буровик не знал и не предполагал, что в скоростном напоре за дверью давление намного меньше, чем в салоне, и его вместе с ботинками мгновенно выбросило за борт. Экипаж почувствовал сквозняк и услышал громкие матёрные выкрики пассажиров, когда дело было сделано…. Открыв пилотскую кабину и зацепившись страховкой, бортмеханик закрыл дверь, а пилоты, сделав над лесом пару кругов, сообщили диспетчеру и отметили на своей карте место падения пассажира.
В Печоре лётная комиссия и следователи провели опрос пассажиров, которые в один голос сообщили о не совсем адекватном поведении выпавшего из вертолёта члена бригады и на буровой установке. Экипаж отстранили от полётов на шесть месяцев приказом по Министерству, а человека в новых ботинках нашли в тайге только весной, после таяния снега…

                Встречный.
Что только не возили вертолёты на буровые на внешней подвеске: связки труб, большие дизельные электроустановки, взамен вышедших из строя, упаковки цемента в прочной сетке, останки аварийной техники, в том числе и себе подобной, но помельче. Экономия времени на погрузку-выгрузку была очевидной. «Пойдёт» груз на подвеске при скорости обдувки 180 км/час, или «не пойдёт», определял экипаж. На крайний случай, если груз начинал крутиться или раскачиваться в полёте, в кабине пилотов была кнопка сброса, и при её нажатии устройство с пиропатроном мгновенно обрубало толстый трос. Такие происшествия даже не расследовались, а с издержками производства буровики и геологи не особо считались. Все потери вернутся сторицей, когда по трубам на юг потечёт нефть…
- 275-й, я «Парма». Сию (сейчас) будете расходиться левыми бортами с МИ-6. Борт наблюдаете? – запрашивает у меня диспетчер, видя картинку на экране локатора.
Погода мерзопакостная: сеет мелкий дождь, разорвано-слоистые облака, которые порой цепляем, ползут низко, но теперь все внимание вперёд и влево. В дымке вижу что-то непонятное: автобус ПАЗ жёлтого цвета, без пассажиров и водителя, верхом на метле расходится со мной левыми бортами. «Не сон ли это? А может быть, шабаш поблизости ведьмы затеяли?» – несутся мысли. Я ждал вертолёт, а тут…. Только на траверзе, когда расстояние сократилось до минимума, я разглядел трос, на котором висел автобус, и силуэт вертолёта сверху. За метлу я принял привязанную к заднему бамперу автобуса средних размеров густую ель. Это одна из «хитростей» местных пилотов. Крона ёлки, как маленький парашют-стабилизатор, не допускает рысканья и раскачивания груза, коим является автобус. «Хорошо, что коза на подвеске не болталась», - почему-то вспомнились кадры популярного в то время фильма «Мимино»…

                «Горшки» сошлись в кучу.
Случались и у меня опасные пересечения с теорией вероятности – кто кого!.. В ста пятидесяти километрах к югу от Печоры, практически одновременно с Усинском, рос и крепчал другой молодой город – Вуктыл. Своим рождением он обязан уже газоконденсатному месторождению, открытому геологами. От поселения газодобытчиков к Ухте шла какая никакая, а дорога вдоль газопровода «Сияние Севера», который тянули на Торжок. Из Печоры же и зимой и летом туда выполнялись пассажирские рейсы на самолётах АН-2.
Лечу проверяющим в составе экипажа. Лето. Погода звенит. Слева, километрах в тридцати, как на ладони Уральские горы, вершины которых покрыты чистейшим снегом. Садимся на промежуточном грунтовом аэродроме села Усть-Воя, чтобы высадить трёх пассажиров. Этот аэродром, как и многие на Севере, отвоёван у прекрасного соснового бора, и только еле приметная дорожка уходит к поселению от золотистого свежесрубленного домика для пассажиров и начальника площадки. После взлёта появилась тряска двигателя и потеря мощности. Слева река, а справа лес до горизонта, поэтому делаем разворот «блинчиком» и плюхаемся с обратным курсом и неработающим двигателем на спасительный островок – посадочную площадку. Слышим хлопок пиропатрона: двигатель перегрет, и сработала система пожаротушения в моторном отсеке. «Это полный отказ двигателя, - высадив пассажиров и пешим ходом направляясь к аэродромному домику с середины полосы, обсуждаем проблему…. Винт не останавливается полностью на планировании, даже если выключишь зажигание. А если бы на километр отлетели…» По телефону, типа «аллё, барышня», дозвонились до командира отряда и сообщили подробности. Пассажиры, до конца прочувствовав всю тяжесть ситуации и представив возможные последствия, притихли и через условную дверь кабинета начальника площадки прислушиваются к нашим переговорам. «Сейчас пошлём вертолёт и комиссию. Скажите пассажирам, чтобы не беспокоились. Сегодня переночуют в Печоре, а завтра отправим их специальным бортом», - заверил командир отряда. Четверо, от греха подальше всё же ушли к реке, чтобы сесть на «Зарю» - проходящий скоростной теплоход на Вуктыл.
Вечереет. «Голод, не тётка!» - говорят в народе, но столовой в селе нет.
- Принеси бортовой аварийный паёк, - посылаю второго пилота. – За пятнадцатым шпангоутом он закреплён, по правому борту. Пассажиров накормить надо.
В оцинкованной запаянной коробке, и это вижу я первый раз, пять банок тушёнки и две  сгущенного молока, шоколад, множество галет и конфет драже - ешь, не хочу! Шум вертолёта прервал наш импровизированный ужин. Бригада инженерного и технического состава направилась к самолёту, а мы и оставшиеся пассажиры улетели в Печору, где пассажиров накормили и разместили бесплатно в гостинице аэропорта, пообещав отправить в Вуктыл первым же рейсом…
- Провернуть винт не смогли. Отвернули свечи и ни одного поршня вверху цилиндров не достали щупом. Все «горшки» (поршни) сошлись в кучу где-то там, в картере…. Полное разрушение цилиндропоршневой группы, - сообщил мне прилетевший на другой день инженер. – Сегодня отвезут туда другой двигатель, а этот в металлолом…
Через неделю я сделал в Усть-Вое контрольный облёт аварийного самолёта с новым движком и привёз ремонтную бригаду домой – в Печору. Пытались, было дело, бухгалтера вычесть из нашей заработной платы деньги за шоколад и галеты, что отъели из бортового пайка пассажиры, но нашёлся кто-то умный: прикинул, что «отказ» письменного стола в штабе отряда бывает крайне редко, и дело спустили на тормозах…
                Смотрите, не горит!
Зимой, когда наступают каникулы, северяне тянутся к родственникам, которые живут южнее, а молодые люди летят домой из учебных заведений столицы республики. Рейсовых больших самолётов явно не хватает, поэтому в план полётов дополнительно ставят нас. Двухчасовой полёт до Сыктывкара на АН-2 молодёжь переносит неоднозначно: первый час хором поют в салоне задорные современные песни, а потом затихают и до посадки не расстаются с гигиеническими пакетами, сидят в креслах никакие и трикотаж, как говориться, наружу.
При заруливании в Сыктывкаре на стоянку видим полностью сгоревший домик технических работников. «Как это так? – удивляемся. – Огнетушителей тьма на стоянках. Вон и большие, углекислотные на тележках стоят. А пожарные машины, где были? На аэродроме их две, и круглые сутки в полной готовности дежурят в разных концах полосы».
- Да это технари ночной смены сдуру пожар устроили – учили «молодых» пожарной безопасности, - на наш вопрос отвечает дежурный техник и коротко сообщает суть дела…
Ночью особой работы нет: самолёты и вертолёты стоят на стоянках, а бригада, достав домино, забивает «козла».
- Где тут у вас можно покурить, - спрашивает пожилого наставника один из молодых.
- А хоть где, только не в комнате отдыха. Выходи на улицу и кури.
- Да там на каждом столбе предупреждение висит, что курить не моги.
- Это для прокурора навешено, а ещё для командиров, которые по стоянкам днём иногда шастают, - вспомнив один из приколов для молодых, отвечает старшой. Пойдём, кое-что покажу. Выйдя на улицу, а мороз под тридцать, приносит ведро, наполненное наполовину отстоем, слитым для проверки на конденсат топливом.
- Тут бензин и авиационный керосин. Бензин легче, и это вы проходили, поэтому сверху. Как вы думаете, молодёжь, загорится эта смесь, если я спичку в неё брошу? – спрашивает «зубр» у новичков.
Ребята притихли и молчат.
- На, Петро, зажги спичку и брось в ведро, - предлагает наставник одному из них.
Петя спрятал руки за спину и попятится…. «Пшик, пшик, пшик», - едва касаясь жидкости, гаснут спички, брошенные в горючую смесь «факиром».
- Во как! А вы боялись. Плохо вас в училище готовили? Так что  не бойтесь, курните потихоньку за углом, а я отойду минут на пять - выполнив миссию эффективного наглядного обучения, отходит наставник.
- Ребята, смотрите, бензин не горит! – забегая, кричит один из молодых и ставит ведро на пол в натопленном помещении, где остались некурящие.
Ума хватило у начинающего авиатехника, чтобы бросить в него зажженную спичку. В тепле бензин интенсивно испаряется, поэтому домик сгорел мигом и дотла…
Приказом по Управлению серьёзно наказали только старшего смены - наставника молодых специалистов.

                Да, выходит самоустранился…
Не всегда у пилотов были беды, случались и приятные неожиданности… 
Валера один из четырёх командиров звена в эскадрилье, которую я возглавляю. Летает он давно и замечаний по лётной подготовке не имеет, но вот теоретические предметы даются ему с большим трудом…, или и не даются вовсе. Валере лучше провести два дня и две ночи в полёте, чем просидеть час на разборе отряда, где командиры зачитывают какую-то череду букв из приказа.
Коли плановое развитие в стране, то плановое оно и на авиационных предприятиях.
- Готовьте пилотов второго класса к сдаче на первый, говорит нам, руководителям среднего звена командир отряда. – Через две недели в Сыктывкар прибудет выездная аттестационная комиссия во главе с заместителем министра Архангельским, а лётную подготовке кандидатов проверят тут, в Печоре, - инспектора прибудут сами.
У одних налёта не хватает, у других отмечены ранее нарушения, поэтому готовлюсь сам, а заодно натаскиваю по основным документам МГА своего заместителя и Валеру.
- Командир, - с первого занятия начал причитать и канючить командир звена, - я уж и позабыл, что такое аэродинамика и самолётовождение. - А по метеорологии, как я буду там ковыряться. Вычеркни меня из списка. Там и главный замполит из министерства говорят зверь! Он все приказы спрашивает, чтоб от зубов отлетали, как отче наш!               
- А ты поддакивай ему. Говорят, что он на это ведётся, - рекомендует Валере командир отряда. - Да, есть, мол, такой приказ, изучали на разборе звена и выполняем его требования.
Сыктывкар. Человек сорок собралось нас, соискателей из всех подразделений Управления. Комиссия работала один день. Предметники, прочитав безупречные письменные представления, поставили пожилому претенденту на первый класс оценки «отл» и «хор», а вот у замполита произошёл сбой. То, что мы, командиры, талдычили Валере половину месяца, он начисто забыл, кроме одного, – мол, надо соглашаться и кивать. Так он и делал. Замполит оказался очень даже разговорчивым и сам рассказывал нюансы приказов и технику их исполнения.               
- А вот этот приказ вы  до своих подчинённых довели? – вопрошал главный политработник Министерства.
- Да, доводил, - всё больше краснея, отвечал командир.          
- Нарушение при подготовке к полёту, вот тут написано, было отмечено в прошлом месяце у вашего подчинённого. Выходит, что вы самоустранились от качественной подготовки экипажей звена?
- Да, выходит, самоустранился, - опустив взгляд долу, машет рукой Валера.
На следующее утро был вывешен список пилотов сдавших на первый класс. Четырнадцать соискателей его не получили, а Валера, хоть и не пошёл смотреть результаты, получил благую весть от нас, своих сослуживцев. Смеялся весь отряд, узнав о тактике его сдачи и о «самоустранении».
У министерской комиссии всегда есть свои планы процента отсева соискателей на первый класс, и порой случаются сюрпризы!..

                Непреодолимая тяга.
Крайний - так говорят суеверные космонавты - полёт запомнился  мне так же подробно, как и первый самостоятельный вылет в училище. Чёрное с неподвижными яркими звёздами небо над фонарём кабины. Зеленоватый мягкий свет приборов, подсвеченных ультрафиолетовыми излучателями. Не шелохнёт. Самолёт будто завис. Я командир эскадрильи и пилот первого класса выполняю контрольно-проверочный полёт на допуск к пилотированию ночью командира самолёта Димы Милованова. «Продзынькал» маркер дальней приводной радиостанции. Посадку выполняю сам: последняя она, как-никак…. Но что это? Почему фонари посадочной полосы расплываются и лучатся, переливаясь всеми цветами радуги, как звёзды, когда смотришь на них через мокрое стекло?.. Слезинка покатилась по моей щеке. Надо же, скупая такая, мужская слезинка…. Откуда и взялась только? А почему подрагивают губы? Не ощущал такого чувства раньше! Наверно от холода…. Вон как морозит после захода солнца…
Всё на земле преходяще…. Не умирают в полётах пилоты! За этим строго следит авиационная медицина. Пилоты, если повезёт, молодыми уходят с лётной работы на пенсию по выслуге лет!
Любимая и немного опасная работа позади. Выполнив свою основную миссию в жизни, я переболел душой от недостатка адреналина в крови и плавно опустился на землю. К каждому человеку приходит такой момент, когда непреодолимая тяга, как у всех живых и здоровых особей на Земле, обостряется настолько, что всё уходит на второй план. Вспоминаешь сирень в бабушкином саду, трель соловья до восхода солнышка, запах жасмина в соседнем палисаднике и земляничные поляны в росном прозрачном березняке...
Я снова в Скопине, - в городе, где началось мое восприятие действительности. Это теперь мой родной город, если его может так называть «пилигрим» по жизни…
                Евгений Талалаев                г. Скопин.