След на земле Кн. 2, ч. 3, гл. 52. К 27 годовщине

Глава 52.  К 27 годовщине революции.
(сокращенная версия романа)

1
       Когда комсорг полка лейтенант Никишин спустился в землянку своего шефа, заместителя командира полка по политической части, там уже собрались все полковые и батальонные политработники. Майор Горностаев выразительно посмотрел на часы. Он любил точность и пунктуальность. Егор тоже посмотрел на часы. Ему казалось, что он успевает на совещание, но оказалось, что опоздал почти на минуту. «Сейчас начнет читать нотацию», - решил он. Но майор, вопреки ожиданиям не стал этого делать, а сразу перешел к обсуждению главного вопроса.
       - По всему видать, мы еще посидим в этом лесу. Это я понял из той накачки, которую мне сделал начальник политотдела дивизии полковник Гуськов. Он заявил, что в нашем полку политработа находится на самом низшем уровне. Во всех полках и спецподразделениях дивизии организованы и успешно работают кружки художественной самодеятельности. У нас же на этом важном участке полная мертвечина. И я вынужден с этим согласиться. Мы недооцениваем этот вид политработы, не используем все наши ресурсы. А зря. Художественная самодеятельность, она ведь тоже воспитывает в бойцах и чувство патриотизма и ненависть к врагу, мобилизует их на Победу. Почему так происходит, товарищи? Что у нас бойцы и командиры из другого теста слеплены? Они такие же, как в других полках. Все дело в вас. Вы, похоже, зажирели, пока мы стоим здесь в лесу. Узко стали мыслить. А посему приказываю: чтобы завтра во всех батальонах и спецподразделениях полка были организованы кружки художественной самодеятельности. Чтобы в день 27 годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции во всех этих подразделениях прошли праздничные концерты этих кружков. В батальонах ответственными за организацию и работу художественной самодеятельности будут заместители командиров по политчасти. В полку…, - майор отыскал среди  присутствующих капитана Олейникова, но не успел объявить его фамилию, как тот встал и заявил отвод.
       - Только не я, товарищ майор. Я в этой самодеятельности ничего не смыслю. Мной самим руководить нужно.
       Майор Горностаев перевел взгляд на капитана Ратушного.
       - И не я, товарищ майор, - поспешил отказаться парторг, но объяснять причину отказа не стал.
       Поскольку капитаны отказались нести ответственность за этот участок работы, то замполит уперся взглядом в Никишина. Не будет же он сам заниматься этим делом. Вдруг ничего не получится, кого тогда ругать?
       - В полку ответственность за работу всех кружков художественной самодеятельности возлагаю на комсорга полка лейтенанта Никишина. Вопросы есть?
       - У меня вопрос, товарищ майор, - поднимаясь с места, сказал Егор. – До праздника осталось всего десять дней. Может, подскажите, как за этот срок можно организовать художественную самодеятельность, да ещё выступить перед бойцами и командирами с концертом?
       - Конечно, подскажу. По-фронтовому. На все, что на гражданке требуется месяцы и  недели, на фронте, должны уходить дни и часы. Вы меня поняли, товарищ лейтенант?
       - Но у нас в полку, насколько мне известно, нет ни одного музыкального инструмента, даже балалайки. Подо что прикажите петь и плясать? – не сдавался Егор.
       - Ну, а что конкретно нужно?
       - Прежде всего, нужны те, кто умеет на чем-то играть, то есть сами артисты, они и могут сказать, какой, кому нужен инструмент. Нужны и те, кто умеет петь и плясать, нужен репертуарный сборник песен, которые следует исполнять. Не могут же все исполнять одну и туже песню, привезенную с гражданки, типа «Шумел камыш».
       - «Шумел камыш» отставить. Пусть поют эту…, как её… «Темную ночь». И потом, это же самодеятельность. Вдумайтесь в смысл этого слова. Значит, все должны сделать сами. И репертуар придумать самим и исполнить самим. А, что касается музыки, то есть, инструментов…. В политотделе дивизии был баян. Я поговорю. Чтобы нам его выделили. Давай-ка сразу после совещания бери мерина и поезжай за ним в дивизию. У тебя все?
       - Нет, есть еще.
       Майор Горностаев удивленно уставился на Егора, не понимая, что ему ещё нужно.
       - Говори.
       - Предлагаю, чтобы ускорить организацию кружков и подготовку концертов художественной самодеятельности к праздничному дню, нужно заинтересовать её участников.
       - Чем заинтересовать?
       - Во-первых, освободить их от всех занятий и нарядов. А во-вторых, пообещать каждому активному участнику, занявшему на смотре первое место, скажем, месячный отпуск. Занявшему второе место – двухнедельный отпуск, третье место, соответственно, недельный отпуск. Причем вторых мест сделать, скажем, три, а третьих мест, предположим, пять.
       - Как это? Кто нам позволит? Война же? – продолжал удивляться замполит.
       - Ну, кто говорит, что их нужно сразу давать? Обусловить. Например, при нахождении в резерве или сразу после войны.
       Майор улыбнулся. Предложение ему понравилось.
       - Хм, это идея. Внеочередной отпуск после войны. Притом…, если учесть батальоны и спецподразделения, то таких наберется…, одних первых мест будет пять, а всех призеров, участников самодеятельности… сорок пять будет. Молодец, комсорг, хорошая придумка. Так и сделаем. Думаю, и командир полка меня поддержит. Действуй, Никишин. Чтобы седьмого ноября в полку было не скучно, и праздник всем запомнился.

2
       Рядом с полковой кухней было вывешено красочное объявление. «В батальонах и спецподразделениях организуются кружки художественной самодеятельности. Желающим принять в них участие обращаться к заместителям по политической части этих подразделений. Участники художественной самодеятельности будут освобождены от нарядов и занятий. После концертов в честь 27 годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции лучшим исполнителям по результатам конкурсов будут предоставляться отпуска. Подробная информация у заместителей по политической части и комсорга полка».
       У объявления толпа. Всем хочется побывать в отпуске, повидаться с родными и близкими. Однако не у всех имеется талант артиста. Хотя у некоторых он, безусловно, был, вот только показывать его не было ни времени, ни возможности, ни желания. Тем не менее, народ к замполитам потянулся. Узнав, какие ждут отпуска и сколько претендентов могут их получить, желающих принять участие в конкурсе самодеятельности значительно прибавилось.
       Егор был у замполита третьего батальона, когда к тому пришли несколько человек записаться в самодеятельность. Одним из них был и знакомый сержант Муха. Фамилия совсем не соответствовала этому долговязому мосластому крепышу, и уж на артиста он тоже был не похож.
       - Могу играть на балалайке и петь частушки, товарищ капитан, - доложил он.
       - Очень хорошо, сержант. Балалайка у нас есть, - капитан извлек откуда-то из-за ширмы-накидки инструмент, - нашли в дивизии, только она не настроена.
       Сержант  взял её в руки, деловито осмотрел, пощупал большим пальцем каждую из трех струн, подкрутил колки, снова пощупал струны и кивнув, видимо, самому себе взял аккорд. Звучание улучшилось, и тут Муха резко ударил по струнам всей пятерней и запел скрипучим, словно поржавевшим, голосом:
       Укуси меня за талию,
       Укуси меня за грудь,
       Укуси, пока мне хочется,
       Укуси, за что-нибудь.
       Все присутствовавшие в землянке дружно засмеялись.
       - Должен тебя огорчить, сержант, - сказал, отсмеявшись, замполит батальона капитан Сотников. – Воюешь ты значительно лучше, чем поешь. Но дело не в этом. В твоей частушке, если этот набор слов назвать частушкой, нет никакого содержания.
       - Как нет? – возмутился Муха. – Очень даже есть. Содержание в том, что бабе, жуть как, хочется, чтобы мужик её того…. А прямо сказать об этом она стесняется. Такой песней ему намекает.
       - Но ты же не баба, - вступил в обсуждение Егор. – Бабу, конечно, все бы поняли. А, как понять мужика, который на это намекает?
       - Да, я не баба. Это верно, но… можно тогда другую спеть?
       - Ну, давай, пой.
       Муха  снова ударил пятерней по струнам, а потом кривым пальцем быстро стал терзать струны, извлекая мелодию.
       Моя милка спит в амбаре,
       Хочешь, веришь, хочешь, нет.
       Её блохи в плен забрали,
       А ей всего семнадцать лет.
       Егор и собравшиеся снова прыснули со смеху.
       - Сам  сочинил, - похвастался сержант, довольный реакцией. – Содержание есть.
       - Видно, что сам сочинил. Но желательно, чтобы было про то, как мы бьем немцев на фронте, как они бегут, поджав хвост, - посоветовал Егор. – у тебя про это есть?
       - Будет, - заверил Муха. – Возьмете в самодеятельность, тогда сочиню.
       -Вот как сочинишь, тогда подходи, - распорядился замполит Сотников. – А сейчас зови следующего. Желающих собралось много.
       Муха вышел, а офицеры заспорили.
       - Конечно, содержания в этих частушках политического нет, - заметил комсорг батальона старший лейтенант Назаров, - но слушается с интересом. Весело. Думаю, бойцы были бы довольны. Посмеяться все любят.
       Егор думал так же, но одобрить такое выступления на праздничной сцене не мог. А вдруг, на концерте окажется представитель политотдела дивизии. Потом хлопот не оберешься.
       Вторым желающим проявить себя был рядовой Милованов. У него оказался приятный лирический тенор. И песни, которые он пел, были не собственного сочинения. Выступая без аккомпанемента, он очень профессионально выводил вокальные обороты песен. Сначала очень душевно спел «Бьется в тесной печке огонь…», потом «Спит деревушка, дремлет старушка…», а затем «Принесли мне в землянку посылку…». Своим пением он просто покорил собравшихся и был зачислен в кружок первым номером.
       Потом шли плясуны, среди которых выделился рядовой Сенькин. С виду заморыш, но как вышел в круг, как выдал «кренделя», то сразу возвысил мнение о себе и тоже был включен в состав соискателей одного из призов за самодеятельность. Оказалось, в одном только третьем батальоне легко набралась дюжина исполнителей различных жанров, нашелся и цирковой акробат и жонглер. Выступил и спец разговорного жанра. Боец Краюшкин был балагуром и душой одной из рот батальона и выступить согласился по уговорам сослуживцев. Выйдя на импровизированную сцену, он и видом и манерой держаться, привлек к себе внимание, ну а начал рассказывать, то и вовсе овладел публикой. Бывают же такие артисты, которые с двух-трех слов, словно магниты притягивают к себе. Краюшкин рассказал историю вроде похожую на правду, но удивительную, в которую сложно было поверить.
       - Дело было в конце сорок третьего. Освобождали мы тогда Белорусскую деревню Большие Степки. Захожу я в один дом теплом поживиться, радостью поделиться, а в хате молодуха сидит и горькими слезами заливается. Говорю ей: «Милая, чего ты ревешь, словно воздушная тревога? Радоваться нужно. Мы вас, горемычных, от фашистских узурпаторов освободили. Только что, им пинка хорошего дали. А ты слезы льешь…. Она же ещё пуще завыла. Неужто, думаю, кто из наших успел обидеть? Но как? Я ведь вроде бы первым в дом заскочил? Снова спрашиваю, но уже строже, по-отечески. Почему, мол, болезная, радость мою своими слезами тушишь? Отвечай, только честно, кто обидел? А она глазами на свой живот показывает.  «Беременная, что ли? – спрашиваю.- Дурочка, вдвойне радоваться надо. Родишь себе помощницу или защитника, будет кому на старости воды подать». Она же снова завыла. Словно, я своими словами в её топку дров подбросил. И сквозь слезы слышу, говорит: « Как же я с этим чадом балакать буду? Я же по-немецки не понимаю».
       Члены импровизированного жюри захохотали. Не история, а прямо, анекдот. Всем рассказ понравился, в том числе и Егору. Но снова сомнение. Вот выступит он с этим рассказом перед всей аудиторией батальона, а то и полка, как его воспримут солдаты-белорусы? Могут подумать, что рассказчик возводит напраслину на их женщин. Но сам Краюшкин, узнав причину сомнения, клятвенно заверил, что этот случай стопроцентно произошел с ним лично и является чистейшей правдой.
       Рассказ в программу включили, а кроме того, Краюшкин вызвался исполнять и роль конферансье.

3
       У землянки штаба полка, куда Егор направлялся с докладом о проделанной работе по организации кружков художественной самодеятельности и подготовке праздничного концерта в честь 27-ой годовщины Октября, он встретился с двумя офицерами, чьи лица ему показались знакомыми. Он отдал честь старшим по званию, ибо один из них был майором, а другой капитаном.
       - Не узнаешь лейтенант? – спросил майор, слегка улыбаясь.
       - Извините, не узнаю, - признался Егор, пытаясь вспомнить. – Вижу, что лица знакомые, а где вас видел, не припомню.
       - Девятого августа. Городок Вилкавишкис. Подвал в разрушенном кирпичном сарае, двое летчиков, один из которых ещё чудом был жив. Майор Анджей Улановский.
       - Елки зеленые! Точно, майор. Вас не узнать без бороды и в шинели. Вид бравый, не то, что тогда, - обрадовался Егор. Каким ветром к нам? Вы же летчик.
       - Из авиации меня списали. Стал непригодным к летной работе по зрению. А работать на аэродроме, заносить хвосты самолетам, гордость не позволяет. Попросил перевести меня в пехоту. А в отделе кадров армии вспомнил ваш полк, вас лично, лейтенант, и попросился сюда. Ведь вы мне подарили ещё одну жизнь, - майор не скрывал удовольствия от встречи. Затем перевел взгляд на своего спутника и представил его, - капитан Ногтев. Он только из госпиталя. Назначен в ваш полк начальником связи.
       Егор тоже представился и пожал офицерам руки. Капитана он вспомнил по фотографии в газете, где описывался его подвиг.
       - А вас Анджей на какую должность назначили? -  спросил он у Улановского.
       - Пока не знаю. Буду проситься на взвод.
       - Майор и, вдруг, взводный? Это не серьезно.
       - Почему? Я пока большее вряд ли потяну. Опыта в пехоте не имею. Нужно начинать с азов, прежде чем браться за более значительное. Но если ты, Егор, мне согласишься помогать, то тогда и я соглашусь на большее.
       - На меня всегда можешь рассчитывать. Вы у комполка уже были?
       - Нет, только пришли. Решили привести себя в порядок, прежде чем предстать перед командиром. Встречают часто по одежке. Первое впечатление должно быть выгодным. Да и сам я неряшливость не люблю, - ответил майор.
       - А вас, капитан, я видел в газете. О вас писали, как о герое. Что же после госпиталя не вернулись в свою часть?
       - Долго рассказывать, лейтенант. Бывают моменты, когда нужно начинать с нового листа.
       - Согласен. По себе знаю, как хочется сбежать от некоторых оболдуев. К сожалению, они встречаются везде. И я понял, что все это только временные трудности, которые нужно перетерпеть. Все эти обиды на несправедливость не вечны. Если заставить себя не обращать на них внимания, то становится легче переносить их. А вообще, откуда вы?
       - Откуда я родом? Город Аркадак, Саратовской области, слышали о таком?
       - Конечно, слышал. Это же рядом с Турками. Наша деревня до 1934 года входила в состав Туркинского района. Я пацаном в Турки с отцом на базар ездил, да и позже несколько раз, когда колхоз образовался. Хороший городок.
       - Выходит, мы земляки, лейтенант. Я тоже частенько в Турках бывал.
       - Ну, ладно. Потом, как-нибудь подробней поговорим о нашей прошлой жизни. А сейчас мне нужно на доклад к замполиту, - козырнул Егор и направился к Горностаеву.
       Майор Горностаев, выслушав доклад и посмотрев предоставленные бумаги, остался доволен работой комсорга полка. Он утвердил репертуар, одобрил текст объявлений и афиш о проведении праздничных концертов сначала в подразделениях, а затем большого объединенного концерта на концертной площадке полка.
       Выйдя снова наружу, Егор застал своих новых знакомых на том месте, где оставил их ранее.
       - Командира полка еще нет. Но он обещал скоро быть. Во всяком случае, так при мне доложил посыльный замполиту. Так что придется ещё подождать, - сообщил им Егор.
       К их группе подошел неунывающий капитан Белоусов. Егор представил его.
       - Знакомьтесь, начхим полка, капитан Белоусов. По совместительству мой друг и лекарь. Запросто лечит от простуды.
       - Ладно, комсомол. Сбавь дифирамбы до нуля. А то у людей и правда возникнет желание лечиться. А я вот хочу в артисты податься. Возьмешь?
       - Что, и тебе в отпуск захотелось? Тебя, конечно, возьму даже без прослушивания. Но учти, отпуска будут только после нашей окончательной Победы.
       - Поэтому-то я и прошусь в твою самодеятельность, что она гарантирует нашу полную Победу. Думаю, с твоей подачи мы будем её через полгода праздновать, - балагурил Белоусов.
       - С чем выступать будешь?
       - С чем прикажешь. Могу с песнями, могу с девушками.
       - Песни у тебя классные, только голос хрипучий. Куришь много, Петр. Кстати, включи в свой репертуар эту песню «Закурю ка, что ли папиросу». Она точно всем понравится. Особенно командиру. А ещё «Играй мой баян»  и «Соловьи», остальные на твое усмотрение. А девушек нам не нужно, они только испортят твое выступление.
       - Что-то ты на девушек неправильно настроен. Вот Марина спрашивала, почему ты её избегаешь?
       - Она ещё и спрашивает? Диву даюсь. Меня едва не сожрали из-за неё, а она… Ты ей, Петр, скажи, что Никишин объедки с чужого стола не подбирает. А ещё можешь взять палку и вдолбить это в её ветреную голову. Я никогда больше не посмотрю в её сторону, - эмоционально выразился Егор.
       - А я так понял, что её тянет к тебе, - удивился его реакции Белоусов.
       - Почуяла сука, что войне приходит конец и ей придется коротать жизнь со стариком. Вот и зондирует почву, как бы снова ко мне вернуться. Короче, я ни видеть, ни слышать её не хочу. Убеди её в этом, - Егор был все ещё зол.
       - Зря ты так. Отказываться от такой красивой бабы… преступление. Позвала бы она меня, посчитал бы за праздник провести с ней часок-другой, - укоризненно заметил Петр.
       - О ком это вы? – поинтересовался майор Улановский. – Не о связистке ли полковника Пугачева?
       - А ты ее, откуда знаешь?
       - Знать, не знаю. Но видел. За такую, полжизни готов отдать.
       - Почему только полжизни, а не всю жизнь? – спросил Белоусов.
       - Ну, себе-то я должен что-то оставить? Расскажи, если не секрет, почему от неё отказываешься. 
       - Долго рассказывать.
       - А ты коротко, но понятно, - уговаривал Улановский.
       - Давно это было. Еще летом 1936 года мы с ней познакомились. Я тогда за неё с нашим деревенским силачом, Васькой Мадяновым, дрался. Едва не погиб. Месяц потом все кости и потроха болели. Ему тогда тоже крепко досталось, но мне, кажется, больше. Васька тогда от неё отстал, уступил мне. А зимой 1937 года, пока я был на занятиях в школе, за четырнадцать километров от дома, она выскочила замуж за приезжего парня. Она его толком-то не знала, но мне и другим кукиш показала. В мае этого года, когда муж её погиб, снова мне в вечной любви клялась, а в конце месяца сбежала с полковником при первой возможности. Как потом оказалось, не только мне голову морочила. Думаю, с меня её фокусов довольно. Так что, вам майор, не советовал бы отдавать даже половину своей жизни за эту…. Не стоит она того. Баба, как баба. Только морда у неё привлекательная, а все, что ниже шеи, как у всех. Ну, и ещё задом вилять классно умеет. 
       - Ладно, лейтенант. Замнем эту больную для тебя тему, - сказал майор Улановский. – Давай лучше о деле. Если мне предложат принять роту, сколько в моем подчинении людей будет?
       - Это, смотря какую роту. Укомплектованность у них разная. Но примерно 180-200 человек.
       - Многовато. От роты, пожалуй, придется оказаться. Начну все же с взвода.
       - А я пока сюда шел песню одну слышал. Хочешь спою для поднятия настроения? – сказал капитан Белоусов, чтобы развеять обстановку.
       Укуси меня за талию,
       Укуси меня за грудь,
       Укуси, пока мне хочется,
       Укуси, за что-нибудь.
       Егор засмеялся.
       - Опоздал, капитан. Эта частушка уже в репертуаре сержанта Мухи. Это его конёк. Правда, на сцене она исполняться не будет.
       - Не спорю, Егор, песенка пустая. Но раз вы все засмеялись, значит, позитив в ней есть, - заметил капитан Белоусов. – А что солдату на фронте нужно, когда кругом кровь и смерть? Это, чтобы он улыбнулся, а лучше засмеялся. Так что, думаю, такую можно и со сцены исполнять. Она никого не компрометирует и политического подвоха не имеет. А бойцам будет весело.
       - Ладно, убедил. Ну, прошу меня извинить. Пора бежать дальше. На шестнадцать часов намечено совещание с комсоргами подразделений, - попрощался Егор. – Увидимся позже.

4
       Обычно, за завтраками, обедами и ужинами в полковую столовую с котелками ходил для политработников полка их ординарец Вася Клубиков. Сегодня 28 октября ужин уже начался, а Вася в землянке не появлялся.
       - Черт знает что, - возмущался агитатор полка капитан Олейников, - так можем и без ужина остаться.
       - А, где он пропадает? И Ратушного что-то не видать, - спросил Егор.
       - Ты же знаешь этого придурка Ратушного. Решил перевоспитать какую-то русскую графиню, проживающую в Польше с 1917 года. Её имение, где-то здесь, недалеко от нас. Хочет доказать ей, что звание колхозницы выше и почетнее титула графини. Ну, и Васю с собой таскает, как личного телохранителя.
       - Что ж, тогда придется идти за ужином самому. Где наши котелки?
       - Котелки у землянки на ветках сушатся. Сходи, коль не трудно.
       Егор направился к выходу и остановился.
       - Может мне и на них взять? А то, вдруг их там графиня не накормит, голодными  останутся.
       - О них не беспокойся. Графиня их от пуза кормит. Уж не знаю, правда, или враньё, но Ратушный от её угощений в восторге. Вроде, у неё деликатесы имеются, неизвестно только откуда, и даже перины пуховые для безмятежного сна. Так он рассчитывает эту графиню на этих перинах оприходовать. Хвастался, что она для этого созрела и сегодня он заделает ей ребенка пролетарского происхождения.
       - Не верю. Сомневаюсь, чтобы графиня добровольно легла под этого, пахнущего говном, неотесанного мужлана. Скорее всего, он врет или…
       - Что или…
       - Или он принуждает её к этому угрозами. Возможно, она и кивает ему, но наверняка оттягивает, как может, час насилия. Знаю я этих выскочек из навоза. Считают, что революция делалась только для них, и только они на все имеют право. Внушили себе, что являются истинными представителями Советской власти, и она позволяет им вытворять любое беззаконие, ибо им дозволено менять любые законы под себя. Вот и ломают всех и вся через колено, размахивая партийными билетами, как индульгенцией, - сказал Егор.
       - Скорее всего, ты прав. Этот Ратушный мнит себя большим начальником и непредсказуем в поступках, - согласился Олейников. – От него можно ждать всякой дряни.
       В дверях, если можно так назвать лаз в землянку, занавешенный плащ-палаткой, он столкнулся с капитаном Ратушным. Тот был зол и походил на разъяренного зверя.
       - Что с вами, капитан? - спросил Егор, задетый плечом парторга. 
       - Тебе какое до меня дело? – грубо обрезал Ратушный.
       - Полагаю, у меня есть дело интересоваться своим сослуживцем и соратником, с которым питаюсь с одного котла и сплю в одной землянке.
       - Зелен ещё морали мне читать?
       - Понятно. Прошу меня извинить. Не скажите, где Васька?
       - Там он, снаружи. В уборную собирался, - неохотно буркнул парторг.
       Егор вышел из землянки, чтобы найти ординарца. Тот уже снимал с веток котелки, чтобы идти за ужином.
       - Что случилось с Ратушным, Василий?
       - Облом с ним случился. Капитан сегодня намеревался провести с графиней ночь и заделать ей ребенка. Ради этого даже одеколон купил в военторговской лавке. Я ему форму вычистил, подворотничок новый пришил к гимнастерке. Перед уходом к графине он даже умылся душистым мылом, - рассказывал по дороге на кухню ординарец. - Ну, пришли мы. Графиня встретила нас вроде бы приветливо, но чувствовалось, что напряжена. Только мы уселись за стол, как неожиданно в гостиную входит генерал-майор. Ну, мы, как полагается, встали, приветствовали генерала. А он как рявкнет: «На выход, шагом марш!» Можете представить, как подействовала эта команда на капитана. Его словно обухом по голове огрели. Весь красный стал, как вареный рак. Глаза сузились, носом засопел, думал, сейчас огонь, как у Змея Горыныча вырвется или за наган схватится. Но тут ещё два полковника вошли. Мы с капитаном направились сюда. Капитан всю дорогу рвал и метал. Матерился и грозился, что этого генерала в порошок сотрет. Уж не знаю, как он это сделает, но думаю, станет в высшие инстанции кляузы на генерала строчить. Он может. Плохой он человек. Неприятный.
       - Может, ты ошибаешься?  Не такой уж и плохой, просто обиделся?
       - Да нет, не ошибаюсь. Во-первых, он злой и завистливый. Во-вторых, он уже не раз клеветал на тех, кто ему мешал, особенно если хотел занять их место. Вы представить себе не можете, сколько он поклёпов написал на майора Горностаева, чтобы занять его место заместителя командира полка по политической части. Правда, майор продолжает оставаться на своем месте, но когда-нибудь эти кляузы могут сработать.
       - Ты его давно уже знаешь. Что ещё можешь сказать о нем?
       - Да, многое мог бы рассказать, но и этого достаточно.  Ну и не совсем удобно «стучать» на своего непосредственного начальника.
       - «Стучат» Вася, это когда докладывают наверх, чтобы наказали объект стука, а мы с тобой разговариваем, чтобы я мог знать, чего от него ожидать. Вот ты говоришь, что он хочет занять место замполита, а значит, хочет стать моим начальником, а меня это не устраивает. Ведь он совершенно безграмотный.
       - Еще как хочет. Спит и видит. Был же он секретарем райкома партии до войны. И безграмотность ему не мешала. Так почему не может быть замполитом? Такие, как он, всё могут. Предложи ему должность командующего фронтом, непременно согласится. Да ещё поучать всех будет, как надо воевать.
       - Да, Вася, это ты верно подметил. К сожалению, бабы и таких рожают.
       - У меня к вам просьба, товарищ лейтенант, не передавайте наш разговор никому, а то, если дойдет до Ратушного он меня съест со всеми потрохами, - попросил Клубиков.
       - Можешь не беспокоиться. Разговор только между нами.
       Когда Вася принес ужин и Олейников с Егором накинулись на еду, Ратушный даже не прикоснулся к ней. Егор вопросительно посмотрел на него, но спрашивать ничего не стал. Капитан Олейников заметил этот взгляд и решил объяснить пропавший аппетит парторга.
       - Видать наш партийный бог сегодня потерпел фиаско на любовном фронте. Не дала графиня состояться смешению разных классовых кровей. Может, расскажешь нам товарищ парторг, как произошло это классовое разногласие? А то мы твои соратники и единомышленники переживаем за тебя.
       - Ты знаешь фамилию генерал-майора…, ну, того, что у начальника тыла армии Хмелева в заместителях ходит? – спросил, оставив вопрос Олейникова без ответа, насупившийся парторг.
       - Чего не знаю, того не знаю. А зачем тебе?
       - Нужно, - буркнул Ратушный.
       - Я человек маленький, в верхах не летаю. Мое дело знать солдата и воспитывать в нем чувство ненависти к врагу. Ну, полковое и дивизионное начальство должен знать, но кто там, в армии, у кого в замах ходит, мне до лампочки, - простецки ответил Олейников, проглатывая очередную ложку каши. – А что, он тебя крепко обидел?
       - Не то слово. Он сука оскорбил, унизил меня при младшем по званию. И при этой курве графине. Скомандовал мне: «На выход, шагом марш».
       - Ну, старшим по званию это разрешается. Зря ты из-за этого переживаешь. Забудь.
       - Ну, уж нет. Такое я не забуду и не прощу. Видать, он сам из графьев в наши ряды затесался, - скрипел зубами Ратушный.
       Олейников засмеялся. Ратушный теперь стал злиться на него.
       - Чего смешного? Надо мной смеёшься?
       - Да, нет, вспомнилась басня про слона и Моську. Не читал?
       - Некогда мне басни читать. Причем тут басня вообще?
       - А притом. Если бы читал, то помнил, что мелкую собаченку, которая пытается обгавкать и укусить слона, тот даже не замечает. В жизни слона ничего не меняется. Зато собаченка мнит себя большой и важной. Ну, вот я и представил генерала слоном, а тебя Моськой. Сам должен понимать, что твое тявканье для него «тьп-фу». Но, уверен, если ему это тявканье надоест или как-то помешает, он просто раздавит Моську, - доходчиво объяснил полковой агитатор.
       - Ну, это мы ещё посмотрим, кто кого? Над любым генералом тоже есть начальство повыше.

5
       Егор проснулся ночью, чего с ним давненько не бывало. Ему не хватало воздуха. В двух шагах от него сидел за земляным сто ликом парторг и тоже не спал. Он сидел при коптилке, сделанной из гильзы снаряда и при чадящем пламени, закусив свою толстую губу, чего-то писал. У него под ногами валялись скомканные листы драгоценной писчей бумаги. Видно, что не просто ему давалась кляуза на заместителя начальника тыла армии. 
       «Ну, и сволочь же, этот Ратушный, - подумал Егор. Ему вспомнился 1937 год, когда вот по таким кляузам завистников и обиженных идиотов сажали в тюрьму или расстреливали тысячи неповинных, полезных людей. Он вспомнил мастера Куку, который стал жертвой навета, и за которого грозились посадить вступившегося тогда Егора. Сколько толковых военноначальников пострадало от таких вот поклёпов анонимщиков. Вот и эта гадина хочет избавиться от обидчика подобным образом. - Надо как-то этому помешать. Но как? Отошлет этот мудак свой навет в политуправление армии, наврет с три короба, что генерал «враг народа» и будет ходить довольный, что отомстил за свою, так называемую «честь», смысла которой даже не знает».
       Утром, когда капитан Ратушный вышел из землянки, чтобы отправить свой донос высшему командованию, Егор стал искать скомканные листы. С трудом нашел один, затерявшийся в рассыпавшихся нарубленных дровах. Развернул его и прочел корявые строки чернового варианта кляузы. Ратушный писал аж в Центральный Комитет партии большевиков донос на генерал-майора Шубина, что тот, используя свое положение, вопреки указаниям партии и правительства, находясь на территории Польского государства, изнасиловал бывшую русскую графиню Тоцкую, подданную этого государства.
       Егор отметил кучу орфографических и синтаксических ошибок. На двадцать слов он насчитал тридцать две ошибки.
       «И этот человек претендует занять место заместителя командира полка по политической части. Да я бы ему взвод не доверил. Прав был Васька, назвав его плохим человеком. Только он значительно хуже. Он враг. Он опасный для советского общества подонок. Таких, как он, нужно беспощадно уничтожать. И носит же земля такого. Три года воюет и ни разу не ранен. Выходит, такое говно, даже пули избегают».

(полную версию романа можно прочитать в книге)