Шёл серёжа по лесу

  Шёл Серёжа по лесу. Дышал иголочками, шуршал листиками. Постукивал палкой по стволам, цеплял корзинкой трескучие ветки. Продирался боком-пузом меж узких осин и, был бы в пуговицах – стал бы гол, но был в молнии.
  А лес прогуливался по Серёже. Заглядывал в глаза, порошил паутиной, звал шелестом, слепил лужицей.
  Так и плели они вдвоём круги: лес прятал грибы, Сергей собирал.
  Ах, не брать бы телефон с собой! Не идёт мобильник к бору и трезвон к прогалине! Но – век такой и не отшельники в лесу люди, а всё туда же – лапы на подосиновики накладывать.
  Весело размахивал Серёжа загребущим ножиком. Ноги ныли, как песню пели. Улыбался август сентябрю, и в корзинке, мало пока тяжёлой, трепетала чекушечка, потому что – можно!
  - Грибник, грибник, я рингтон, как слышишь меня?
  - Твою мать, - шёпотом (тихо, лес, тихо), - Алло!
  - Сергей Михайлович, здравствуйте, репетиция во вторник, в одиннадцать.
  - Оленька, ну я же просил, за три дня хотя бы…
  - Ну что я могу, Сергей Михайлович, мне только сказали…
  - Ладно, пока. 
  - До свидания.
  И вроде как лес повернулся к Серёже тыльными, серыми сторонами листьев.
  - Ну и чёрт с ними, а сегодня день – мой, - проворчал Сергей Михайлович и тут же в овраге увидел красную пипиську подосиновика и бросился к ней с ножом.
  Встав на колени перед грибом, Сергей посмотрел вперёд, вправо-влево, углядел ещё пару шляпок, положив палку в траву, обозначил ею вектор геноцида, чтобы не забыть в азарте, и только потом погрузил ножик в волосатую лапку.
  - Грибник, грибник, я Москва, ответь!
  - Твою дивизию раком по деревне через плетень на хутор бабочек ловить сачком дивизию сачком сачком сачком, - и кулаком по земле, так, что в перегной по самую косточку, - Слушаю.
  - Добрый день! Это Марина, из агентства. Мы бы хотели пригласить вас на кастинг. Что вы делаете завтра, часов в двенадцать?
  - Еду в Москву и, вероятнее всего, стою в пробке.
  - Очень жаль, извините.
  - Марина! Марина!, а кастинг чего?.. Торопятся все, блин. Ну и чёрт с тобой.
  Гриб в корзинку. Ну вот, теперь опять посидеть на коленках, настроиться. Тихо, тихо, лес, тихо…
  …Интересно, это грибы в лесу любят тишину или я?..
   А может, выключить вообще этот звонильник, подумал Сергей Михайлович и даже достал его из кармана на груди. Повертел в руках, помыслил и запихнул обратно.
  - Ладно, посмотрим.
   А впереди пенёк на прогалине, любимая зона отдыха. А солнце ещё не стоит колом над ёлками, а где-то сбоку. И комары ещё злые. А полкорзинки-то есть уже? – е-есть! Ой-ой, что-то греться бутылочка начала! Ну и что, что нет полудня, зато есть полкорзинки. Сяду на пенёк, съем бутербродик, тяпну и покурю.
  И сел Серёжа на пенёк. Ноги в сапогах вытянул. Небо на лицо опрокинул и заурчал. Глаз не открывая, пошарил в корзинке, потянул к себе, одной рукой над другою покрутил и поднёс к губам бутылочку.
  - Грибник, грибник, инфаркт на проводе, ответь!
  Спокойно доглотнуть. Губы утереть. Крышечку завертеть. Поставить в травку. Как с цепи сорвались.
  - Да.
  - Серый! Ну, ты когда будешь? Новый проект запускаем, нет?
  - Завтра к вечеру приеду.
  - О! А, ага! Ну, давай, Серый!
  И что-то бутербродика не хочется, суховат, что ль, и водка что-то тёплая, и коленка болит, и гриб верхний в корзинке червивый.
  Да ну и что?! Солнце никуда не делось. Лес не пропал. Ветер дует, птицы поют, насекомые кусают. Дай-ка, ещё глоточек. И, вроде, и повкуснел бутербродик. И тучка добрая солнце прищурила ненадолго. Открыть глаза, прохлопаться. Что, разве плохо? – Хо-ро-шооо! И покурить.
  И закурил Сергей Михайлович. Дунул дымом в мошку на плече. Сплюнул табачинку на травинку.
  Почему в лесу всегда тихо, когда столько звуков вокруг и каждый из них чёток, громок и эхом колотится между стволов? Как бы тихо не журчал ручей, он журчит непрерывно, и в непрерывности этой слышен гул растущей волны. В каждом движенье ветки под сквозняком – порыв весенней бури. И писк комара – разрываемое в небе полотно. И сучок под каблуком – как стон в колодце.
  И не то, что в Москву, на работу, но даже вообще никуда не хочется. Так бы и сидел весь век на пеньке идолищем, пока мхом не оброс. То-то бы потом грибников пугал!
  Серёжа закрыл глаза и представил себе себя в виде мшистого чудища, застывшего на пеньке, к которому нечаянно приближался он же, Серёжа, в обличье будущего грибника.
  Чудище распахнуло бурые ветвистые руки и измолчавшимся голосом проскрипело: «Бу-ууу!»! 
  Грибник Серёжа-будущий ахнул, накрылся корзинкой и, роняя сыроежки, запетлял черепахой меж берёзок.
  Сергей Михайлович захохотал над обоими и дал себе свалиться в мох, на смеху нащупывая рукой в траве радость.
  Продолжая заливаться, потряс рукой,- радости оставалось немного. Пересилив смех, выдохнул, прильнул губами к горлышку, замер, глотая, и тут же поперхнулся, сел и тревожно схватился за грудь: мобильник!
  Не может быть, чтобы он не прервал радости.… Но он не прервал. Молча лежал в ладони. Только радость всё равно ушла. И из бутылочки и из Сергея Михайловича.
  «Так что ж это я, сам настроение себе уронил или всё-таки он?».
  Серёжа облокотился о пень, с которого сполз, и задумался.
  «Когда мне хорошо, он звонит и гадит, и, следовательно, это он и виноват. Это понятно. Но вот сейчас: хорошо же было? – да. И он не звонил. Я только подумал о нём, и настроения как не было. Так значит, теперь я сам уже себе гажу?»
  С кепки десантировался паучок и закачался перед Сережиным носом на невидимой лонже. Сергей Михайлович увидел себя со стороны, как сидит он на траве у пня с чекушкой и мобильником и, скосив глаза, тикает ими влево-вправо непонятно зачем (паучка ведь не видно), и настроение вернулось.
  «Всё-таки, наверное, сам виноват. Что я его с собой взял-то? Что он нового мне тут нашепчет?»
  Затылок лизнуло ветерком, и в голову Серёжи пришла архимедова мысль.
  - Вот как мы поступим, - произнёс он вслух, добавляя весомости идее, подмигнул Серёже-наблюдателю и бережно прихлопнул мобильник на пенёк.
  - Полежи-ка!
  Быстрая мурашка пробежалась вдоль спины, и настроение припустило за ней  восходящим глиссандо.
  Сергей Михайлович взял паучка за невидимую страховку и посадил на клавиатуру старой «Нокии», как капельку из пипетки стряхнул.
  - А ты сиди, охраняй!
  Паучок обогнул восьмёрку, погулял возле звёздочки, устремился наверх и застыл в углу скользкого экранчика.
  - Не вопрос, - сказал паучок, - шуруй дальше, грибничок.
  - И пошурую, - сказал Сергей Михайлович.
  - Ну и шуруй! Не велено на посту разговаривать, - и паучок залез под кнопку «вызов», - если что, я в будке!
  - Бывай, - сказал Сергей Михайлович, поднялся на ноги и затрещал сучками суставов. Рябь в глазах прошла, кровь разогналась по организму, и вертикальный Серёжа с палкой и корзинкой пошёл в низинку.
  Низинка была удивительная. Геометрически пологая, точно выглаженная, Сергей всегда ей удивлялся. Наверное, наступавший ледник когда-то тщательно отшлифовал её тушей особенно массивного мамонта. И даже папоротники росли здесь отборные, как после парикмахерской.
  «Немецкая низинка, аккуратная», - подумал Серёжа, споткнулся о русскую корягу и выбросил эту дурь из головы. «Итак, охота!». И как дошёл до выбритой от папоротников шеи, так россыпями по ней запрыгали маслята. Немолодые уже, не сезон, с треснувшими от суши шляпками, черноватые, как прыщи под воротником, но вполне себе ещё съедобные.
  - А это мы посушим, - пропел Серёжа, сел по-турецки среди прыщей и стал их придирчиво ковырять, сортируя по годности.
  Необходимости в запасании прыщей никакой не было, но в том-то и отличие русского грибника от, скажем, немецкого, что количество и сам факт добычи превалируют и над качеством, и над придирчивостью собирателя. Кстати, в лесных грибах немцы и не понимают ничего, потому и философия у них мрачная.
  Русский же грибник, хотя и романтик, но в будущее не верит, как ни стараются его сбить с толку, поэтому целлофановые пакеты не выбрасывает и сушит старые маслята.
  Простерилизовав низинку и продравшись сквозь осинник, Серёжа встретил полдень. Полдень стоял прямо над холмом посреди поля (Серёжа любовно называл холм сопочкой). А под сопочкой, на брошенных угодьях, изрытых кабанами, как комочки глины, торчали сегодняшние, спелые подберёзовики.
  - И что я этих маслят нагрёб? – буркнул Серёжа и сверху нагрёб подберёзовиков, но маслят оставил, иначе – зачем грёб?
  Машинально он то и дело поглаживал кармашек на груди и дёргал при этом недовольно щекой, но всё равно поглаживал опять.
  « А на сопочке-то я в этом году и не был. Как-то всё не доходил. Взлезть что ли? Корзинка почти полная, стоит ли наверх тащить? Да и самому тащиться? Телефон, вот, оставил…»
  - Тьфу ты, чёрт! – опомнился Сергей Михайлович, - Хуже водки зараза! Да пропади ты пропадом, хоть бы тебя кабан съел!
  Поставил корзинку в траву и, сердито тыкая палкой в землю, пошёл к подножью холма.
  Кабан, лежащий в разрытой им плеши на другом конце поля, был не голоден. Он был встревожен появлением недовольного двуногого и тоже не особенно доволен. Но, несмотря на перманентную августовскую сытость, упоминание еды инициировало резкое выделение желудочного сока. Он крутанул ушами, выхрюкался впоголоса и потрусил в обход поля, сливаясь шерстью с опушкой.
  Сергей Михайлович, пыхтя в гору спиной к кабану, ну а кабан, к горе  под углом в девяносто градусов, непосредственно же к Серёже – хвостиком, повлеклись навстречу пище.
  - Стой, кто идёт?! – бдительный паучок вылез из-под кнопки, когда пенёк завибрировал от копытной близости.
  Кабан, как не обладающий интеллектом кусок мяса, лишь мокро фыркнул.
  - Убери пятак, животное! Куда тянешься?
  Кабан лизнул телефон, чуть не утопив часового. Телефон пах ушной серой, а на вкус был как потная пластмасса.
  «Такое и свинье жрать совестно», - вспыхнуло в кабане сознание, но потом погасло и он фыркнул снова.
  Скользя по липким брызгам, паучок занял оборону на кнопке «пять» и всеми невидными глазами уставился в зрачок кабана, мерцавший тухнущей искрой мысли.
  - Что, опять не сконнектилось? Не по Сеньке шапка, служивый! Иди лягушек жрать.
  Поглупевший кабан был не против, но было лень. Он фыркнул в третий раз и, если б не липкие первые два, сдул бы и паучка, и охраняемый объект долу, в мох, но в этот момент у потной пластмассинки включились, наконец, защитные рефлексы и она заорала что-то про Москву, рингтон и инфаркт, отчего кабан почувствовал себя ланью и утрепетал вдаль. 
  На третьей, считая от паучка, опушке, возле пахучего болотца, кабан подуспокоился, хрюкнул и окончательно зарёкся мерцать сознанием. И стал жрать лягушек.
  Не вышло из Серёжи демиурга. Зато он влез на сопочку. Сопочка хороша и живописна макушкой. На этом голом, зелено-жёлтом холме, как оселедец, торчал сноп роскошных сосен.
  «Как волосы на бородавке», - подумал Серёжа…
  «Стоп. Что это я? Ах, да, мобильник», - Он, отдуваясь, уселся в траву и задрал голову к острым кронам. Подождал. Снова – оселедец. Хо-ро-шоо!
  Не просто хорошо, а замечательно! И не зря сердце билось в пустой кармашек и хрипело что-то в глотке. Эльдорадо, штат Клондайк! Россыпями, пересортицей, группками, самородками, кругами и волнами! И пошёл Серёжа выписывать спиральки и восьмёрки по сосновому клоку. И только набравши с верхом две ладони, хватился корзинки. Далеко-о. Нет, глубоко-о! Её с сопочки-то и не видно.
  Бескорзинье – дело привычное. Сбросил Сергей Михайлович камуфляжную куртку (кепку на голове оставил пока, на посошок), и, тягая за рукав, как бойца с поля боя, пополз на коленках по грибному руслу.
  Хоть пустой кармашек остался в снятой куртке, рука то и дело хваталась за грудь, искала там что-то, но не настойчиво, так, между делом. Важнейшим делом собирательства.
  Всё сужая круги по сопочкиной макушке, Сергей Михайлович, понятно, смотрел лишь вперёд и вниз. Какие кущи и выси, когда с высоты собственных колен он богом смотрит поверх шляпок и перочинной косой расчищает тропы будущим поколеньям грибят! Однако и над богом есть небо. Пусть не такое высокое, пусть хотя бы как второй этаж, как надстройка божественному базису или свобода манёвра провидению…
  Год как не посещал Серёжа сопочки и не знал, что в сосновых антресолях свила гнездо чета ястребов. Не каких-то американских, озабоченных войной, а наших, отечественных, и   вполне даже аполитичных, как все молодые семьи. Но странный коленопреклонённый бог, бьющий челом на каждом шагу прямо у подножья домашней сосны? Не заграничный ли это ястреб, пожирающий детей из гнёзд ястребов праведных?!
  Отвешивая поклон за поклоном, Сергей Михайлович нагрёб уже полную куртку, запыхался и слышал только тамтамы в ушах.
  «Надо передохнуть», - и с колен перекатился на задницу.
  Опустил плечи, расслабился. И тут к шуму в голове присоединились звуки, внутри Сережиной головы не жившие: очень высокие калиточные скрипы с прищёлкиванием.
  «Это что ещё такое?» - подумал он, массируя мобильниково место.
  Повернул голову, и тут ему в ухо ударил порыв ветра, да такой сильный, что козырёк кепки больно стукнул по носу. Повернул в другую сторону – и снова сзади порыв, и как будто щёткой по затылку причесали. Кепка бухнулась на колени. Подавшись за кепкой, Серёжа упал на бок, перекатился в сторону, словно уходя из под огня (рефлексы, что поделаешь), и, оказавшись на спине, увидел, как над ним выходят из пике шасси, утыканные зубастыми когтями.
    «Мама родная», - непечатно подумал Сергей Михайлович и продолжил перекат до ствола ближайшего дерева.
  Один ястреб кружился вокруг крон, испуская длинные скрипы, а второй, набрав высоту, падал вниз, перед самой землёй раскрывая крылья и выставляя ноги-крюки. И щёлкал, словно ронял горошины в пустую кастрюлю.
  «Клёкот. Ястреб», - мысли Серёжи практично укоротились.
  «Гнездо. Пугает. Палка».
  Набрав воздуха, Сергей Михайлович перекатился назад, к кепке, куртке и палке. Схватил дрын и махнул им над головой. Клёкот поднялся повыше. Писку добавилось.
  «Не нападёт».
  - Бережёного Бог бережёт, помогай себе, Серёжа, сам, - сам себе сказал бог-Серёжа, нацепил кепку, ухватил курткин рукав и, пригнувшись, спиной вперёд стал отходить с высотки. Правой рукой он нацелил в небо палку и, когда папаша-ястреб шёл в атаку, начинал вращать дрыном, как лопастью.
  Любой спуск всегда короче подъёма, выдох вдоха и низвержение извержения. К подножью сопочки Серёжа низвергся очень быстро и так же быстро отстали от низвергнутого ястребы, вдвоём теперь выписывающие стратегические круги над макушкой оселедца. Серёжа с грибной курткой лежали в траве, раскинув руки-рукава, и дышали в небо. Левая Сережина рука уже не отрывалась от груди, ища телефон между рёбер.
  А истошный мобильник вконец укачал паучка и он, покинув будку, прогуливался вдоль прямоугольного периметра, покрывая объект тихой нитью.
  - Сплетём тебе авосечку, авось не пошумишь, - приговаривал паучок и веселился.
  «Во денёк», - думала грибная куртка. А, нет, это Серёжа, грибная куртка справа лежит.
  «Во денёк», - думал Сергей Михайлович, держась с грибной курткой за руки, - «Пора домой»…
  - Пора домой! Хорош! – сказал он громко и встал.
  Рой мошкары вылетел из головы, запищал и заметался перед глазами. Воздух плыл как возле печки.
  - Нормально. Погулял. Устал просто.
  Серёжа связал куртку в баул, дотопал до корзинки и снова сел дышать.
  Паучок увлечённо разгонялся, так что нить стала видимой. Ястребиный писк затих. Кабан жрал лягушек.
  Пока Сергей Михайлович дышал, солнце спряталось за кромки сосен и на жёлтом круге нарисовались чёрные ёлочки.
  Опять Серёжа встал, стреляя сучками, баул и палку в правую руку, корзинку в левую, и влево же и покачнулся.
  - Ничего себе нагрёб, весело сказал он, но не получилось весело. Прищурился на солнце в ёлочках.
  - Вот же оно, гнездо. Как и не заметил раньше – такое большое.
  Повернулся к осиннику – гнездо из глаз не ушло.
  - Нечего на солнце пялиться.
  Серёжа думал теперь только вслух, а то как-то не слышно было: распоясались тамтамы в голове на весь лес. Осторожно полез сквозь опушку, бережа урожай.
  Длинная выглаженная низинка, скользкая, как стеклянный мост. И стриженые папоротники глядят навстречу, цепляют за сапоги. И рокот бубнов меняет свой ритм с разорванного полотна на стон в колодце и обратно. И пить хочется.
  Паучок свил уютный кокон и в нём изредка подрагивал бесшумный звук.
  А вот и пенёк на прогалине, любимое место отдыха. Сергей Михайлович положил баул, опёрся о палку, стал отдыхать.
  - Сейчас до пенька дойду, отдохну, - сказанная мысль долетела издалека, как шелест уходящей волны. Пошёл к пеньку.
  - Здорово, грибничок, - сказал паучок, - За время твоего отсутствия чего только не произошло! Но всё путём!
  Сергей Михайлович опёрся правой рукой о пенёк, левой взял с него мобильник в белом шёлковом чехольчике, опустил руку, сел. Левой положил телефон в карманчик на груди. Телефон упал на сапог.
  - Сейчас. Подберу.
  - Эй! А с поста снять?
  - Сейчас.
  - Чуть не пришиб! – Паучок слез с телефона и побежал с ниткой вокруг пенька.
  - Сейчас…
  Сергей Михайлович представил себя со стороны, как сидит он идолищем на пеньке, а вокруг пенька бегает паучок и оплетает, оплетает его мягкой ниточкой от сапог до коленок, до бёдер, до пояса…
  Грибник Серёжа-будущий выглянул из-за берёзки и почесал концом дрына под кепкой.
  Сергей встал, потянулся без хруста, взял корзинку и пошёл себе в низинку за маслятами.
  До плеч…
  Палка легла рядом с телефоном. В ушах позвали ястребы со второго этажа.
  Скулы расслабились и чудище измолчавшимся голосом проскрипело: «Бу-уу!».
  Тамтамы эхом заколотились меж стволов.
  «Тихо, лес, тихо. Интересно, это грибы в лесу любят тишину, или я?», - подумал Сергей Михайлович, но не вслух, - Э-эх, пропали грибы! Ничего, новых наберу».
  И погас.
  Паучок уселся на кнопочке в центре кепки.
  - Так с поста и не снял! Сиди теперь тут, дожидайся!..
  Чета ястребов поскрипывала калиткой.
  Кабан жрал лягушек.
               
                05.04.16.