Выродок 8

Предыдущая страница http://proza.ru/2016/12/03/1375

Чтобы выиграть наверняка, нужно было ставить на то, что кого-то не возьмут. Был у нас один пацан, невзрачный такой, долговязый и худой, как узник концлагеря, но, видно, самый из нас упрямый. Он верил, что когда-нибудь удача обязательно улыбнётся ему, чем обрёк себя на постоянные издевки окружающих. Он продал свой телефон и все, что у него было, поставил на то, что его заберут не позже, чем через месяц. Мы с животной радостью откликнулись на этот вызов, куш собрался внушительный, - и я тоже поставил. Мы все ставили против, несмотря на то, что в случае победы, в которой, кстати, никто не сомневался, мы особо ничего не выигрываем; каждый просто вернёт себе свою долю. Мы делали это из обыкновенного чувства противоречия, чтобы просто морально раздавить человека. Нас всех раздражала его чрезмерная вера в себя.

Помните, я говорил про соперничество среди детей из учреждений. Я отчетливо помню одну картинку из глубокого детства: мы, дети, сидим на маленьких табуретках за низеньким столом, а воспитательница разливает по нашим железным плошкам жидкую овсяную кашу. После дома малютки, где нас все-таки кормили индивидуально, на руках, мне очень сложно было прижиться здесь. Это было сразу после моего перевода, и все дети здесь были старше меня, этакие бывалые, заматерелые волчата. Они знали, как привлечь к себе внимание воспитательниц.

Не тратя сил на бессмысленный крик, они прибегали к другим уловкам: стучали об стол железными ложками, издавая звук, который методично мозжил мне мозг, пулялись друг в друга кашей, то и дело срывали с себя слюнявчики и сбрасывали тарелки с кашей на пол. Бедняжка воспитательница не успевала убирать за всеми, она раздраженно выговаривала детям, к их вящей радости, - эффект-то был достигнут, внимание, пусть и негативное, получено.

Дети казались мне злобными и таившими в своих недрах какую-то невероятную для меня опасность. Я сидел, как пришибленный, и боязливо озирался по сторонам. Каша не лезла мне в горло, и когда воспитательница обратилась ко мне с вопросом, почему я ничего не ем, я ответил ей, должно быть, таким умоляющим взглядом, что она сразу оставила меня в покое.

Я вздрагивал от каждого бряцания железных предметов, как будто кто-то пришёл избить меня ими. Неужели нельзя заменить эту тюремную посуду на что-то более подходящее для детского учреждения? И только много лет спустя меня осенило, почему у нас тогда была железная посуда.

Дети дрались друг с другом, делали друг другу больно, творили большие и маленькие пакости: отбирали игрушки, тайком тянули друг у друга лакомства. Конфеты поедали стремительно, даже не разворачивая фантиков, давясь бумагой и золотинками. Воспитательницы потом либо выскабливали им пальцами рот, либо отправляли в медкабинет на промывание, а самых прожорливых - в больницу.

Еще я запомнил одного мальчика. Я был тогда уже подросток, лет двенадцать мне было, а ему было года четыре, и он тоже только перевёлся из дома малютки. Я наблюдал за ним, потому что его поведение меня странно поразило. Нас с маленькими вообще-то не смешивали, но я попросился у воспитательницы, и она пустила меня в группу. Там был большой коричневый медведь, весь лоснившийся от времени. Сколько поколений вынянчил этот медведь, сколько детских слез впитала его вытертая шерстка?! Я помню, что когда я был маленьким,  этот медведь уже существовал. Он казался мне каким-то трагическим, и, если честно, я боялся к нему подходить.

Но не этот мальчик. Ему не нужна была воспитательница, не нужны были другие дети, - казалось, он, в свои года, окончательно разочаровался в людях. Ему нужен был только этот медведь. И, когда другие ребята пытались поиграть с медведем, мальчик всех их отгонял от своего сокровища. Глаза у мальчика были большие, черные, но такие же пустые, как и пластмассовые глаза плюшевого медведя. Когда он шёл, казалось, что он не видит, куда направляется. Он был всегда каким-то усталым, изнуренным, и то и дело медленно опускался на колени и ложился на пол в объятия своего медведя. Казалось, что он хотел полностью зарыться в игрушку: он прятал лицо на груди медведя и что-то невнятно бурчал, - видимо, жаловался на свою жизнь. Он терся о медведя лицом, целовал его, прятался под него с головой, как в некий спасительный кокон. Мне было тяжело смотреть на эту игру, которую и игрой-то назвать у меня не поворачивается язык.

Как видите, были те, кто не терял присутствие духа и веру в лучшее, даже когда уже выбыл из "группы спроса", куда по традиции относились только маленькие дети. Но были и те, которые давно сдались, хотя им было всего ничего лет. Но соперничество оставалось и в той, и в другой группе: только в первой по-прежнему соперничали за внимание, а во второй - за то, чтобы как можно лучше дать отпор при вторжении в их личный, плотно закрытый мир. Эти вторые были словно гусеницы, которые оплетали себя плотным коконом, - но не для того, чтобы переродиться в красивую бабочку, а для того, чтобы спокойно умереть.

Каково же было всеобщее негодование, когда за тем долговязым негодяем действительно пришли! Я их видел: очень красивая женщина и статный мужчина, - и что только они нашли в этом...? Я пристально наблюдал за ними, а они на меня даже не посмотрели. Противно, когда тебя выбирают, словно вещь в магазине, но в тот момент я был согласен стать даже вещью. Мне хотелось, чтобы на меня тоже обратили внимание. Честно сказать, я не ожидал, что их появление произведёт на меня такое впечатление и так расстроит меня. Ведь я уже давно определился, что не хочу в семью.

Наверное, они слишком понравились мне. Я ждал до последнего мгновения, ловил взглядом каждое их движение, но они все равно ушли из приюта с долговязым. По-моему, я был очень похож на них, особенно на женщину, а долговязый совсем не похож.

Когда они ушли, у меня возникло ощущение пустоты внутри, которое распирало меня так, что я готов был лопнуть. Казалось, что у меня больше нет никаких внутренностей, - только ветер гулял и завывал внутри кожаного мешка, который имел мою наружность. Я затосковал, а когда я тосковал, мне нужно было куда-то спрятаться. Я обязан был остаться совсем один. Почему? Да потому что я не люблю, когда кто-то видит проявление моих чувств.

Максимум, что я мог сделать, - это уйти на улицу и спрятаться под детскую горку на площадке. Там мне показалось достаточно укромно. Мне было паршиво, я достал сигарету  и закурил, как вдруг над самым моим ухом раздалось вкрадчивое:

- Хреново тебе? Могу предложить кое-что поинтереснее, чем сигареты...

Следующая страница http://proza.ru/2016/12/13/1593