Воспоминания 42 или Бесплатный рай

Прежде, чем открыть дверь нашей, днепропетровской квартиры №4 , еще раз брошу жадный взгляд направо, в знакомое переплетение лестничных маршей и «лунной» площадки, из окна над которой струится милое, знакомое, доброе сияние дня, мягко наполняющего мой двор.

По этим ступеням я неизменно и озабоченно шествовал со своим портфелем в школу, которую считал чуть ли не домом пыток, а потом с замиранием сердца, вдруг, не веря в такое неслыханное счастье, немо взирал на её милый образ в редких, но незабываемых снах. На этих же ступенях мы с ребятами вели непримиримые сражения, подслушивали шушуканья наших старших братьев с девочками, убегали и прятались от вездесущего и строгого коменданта, дяди Мити. И, по лёгким шагам, стуку каблучков по этим самым ступеням, наша чопорная кошка Тигра безошибочно, совершенно безошибочно, улавливала приближение своего единственного кумира и её, кошачьего всего-всего – мою матушку…

Да открою ли я, наконец, эту самую дверь?! Как она, кстати открывалась-то – слева направо? Нет, точно, справа налево – мне легче представить это, почему-то, уже изнутри квартиры, куда я наконец, после стольких ужасных лет, попал и стою, оглушенный нахлынувшими впечатлениями!

Замечали ли мои немногочисленный читатели, которых, не без кокетства отмечу, становится понемножку больше, что каждая квартира имеет свой, присущий только этому биваку и очагу насельников-хозяев, аромат? А я замечал. Мне отлично помнится благородный запах старой бумаги, который встречал меня, когда я изредка переступал порог своей киевской одноклассницы, Тамары Будяевой. Он немного разнообразился легким, зверьковым запахом  её любимого хомячка и еще каким-то, неуловимым, присутствием здесь этой строгой, аккуратной и умной девочки-отличницы.
 
И стоило мне, где-нибудь, в архиве ли, в библиотеке или в другом подобном месте, вдруг, неожиданно засечь это мимолётное совпадение ароматов, как у меня мгновенно могла ярко, во всех мельчайших подробностях, нарисоваться картина, где я сижу в крохотной Тамаркиной комнатке, рядом с этой милой, сдержанной девочкой, но не касаясь, даже кончиками пальцев не касаясь – пионерское расстояние! - перед столом, над которым, в рамочке – энергичная Марианна, символ Парижской Коммуны! Только так, и не иначе!
 
Могу даже, на какую-то долю секунды, во всей полноте воспринять и увидеть, со стороны, самого себя, легонько, - чтобы, не дай Бог, не обидеть! - подтрунивающего над Томкиным любимым животным или младшим братишкой, который залез на высоченный шкаф, еле поместившийся всё в этой же строгой, отнюдь не девчачьей, комнатке…

И совсем другой, совершенно неподдающийся никакой классификации, весенний и праздничный, дурашливый и милый запах апартаментов, где обитала моя первая и незабываемая на всю жизнь, аж до этих седых и старческих лет, любовь! Тут судьба меня пощадила, и я нигде и никогда больше не встречал этой сумбурной мешанины, иначе мое сердце бы давно разорвалось, просто измочалилось бы на лохмотья!

А вот запах своей днепропетровской квартиры, аромат своего незабываемого детства, уловить совершенно невозможно! Как грубо, но метко говорит народ: «Своё не пахнет!». И это так и есть – запах, истинный аромат нашей постоянной среды обитания заметит только посторонний, да и то, если даст себе труд этим озаботиться. Но кое-что мне всё-таки удалось, по-воровски, бережно унести из этих волшебных лет.
 
Когда непостижимая круговерть, совершенно никак не связанных между собой увлечений, вдруг, по капризу, развернула моего братишку в заумную сферу радиотехники, вся наша комнатка, да и весь дом, пожалуй, пропитался тёрпким, елово – лесным запахом канифоли. И вот, с тех самых пор, я ни с чем другим его не спутаю, ведь он ярко и отчетливо напоминает мне моего любимого, доброго и чистого брата, сидящего за нашим общим письменным столом и увлеченно паяющего чудо техники – детекторный приемник!

Вот он, там, в моём детстве, сразу за этой дверью, что слева от меня, нужно только легонько надавить на ручку, толкнуть и войти… Но, нет, я оставлю это на потом, и сразу пройду в гостиную, или «зал», как мы все называли эту среднюю, проходную комнату, с выходом на балкон, под сень всё тех же неизменных пирамидальных тополей, в весёлый, такой знакомый и милый, шум улицы. Нет, не этот, современный, неумолчный и давящий стон большого города. Тогда  машина редко-редко проезжала под нашими окнами. Там шумит не какая-то бездушная и грубая машинерия, там журчит и переливается сама живая, человеческая жизнь!

Но и эту, не менее дорогую для меня клеточку живой памяти, я оставлю на потом, а пройду в сторону, противоположную балкону, в святая  святых, в спальню моих родителей. Здесь, сразу слева от дверного проёма – самих дверей нет, скрывать нечего!- стоит полированный шкаф, а почти всю комнату занимает просторное семейное ложе еще не старых, совсем не старых родителей.
 
Слева, в дальнем от меня углу, у окна, круглый кокетливый столик на трёх ножках, с шахматным полем поверху и самим набором фигур в выдвижном ящичке. Нет, мои родители совсем не разнообразили свои немудрящие утехи игрой в эту индийскую головоломку – столик использовался, как подставка под телефон. Да, у нас был телефон, но мне совершенно еще не было куда и кому, по нему, звонить. Это мой брат будет неизменным адресатом многочисленных и загадочных телефонных посланий и нашептываний, а я еще мал…

И поверите ли вы мне, что та же кровать и тот же столик, до сих пор стоит в спальне моей одинокой, старенькой матушки и сейчас? А это так. Слышал я, что мебель как-то там напитывается негативом и прочее, но, как мне кажется, если какой-либо предмет обстановки годами и десятилетиями длит своё существование в среде добрых и любящих людей, то ничего, кроме позитива, он накопить никак не может…

Окно спальни выходит в наш двор. А прямо под ним, на первом этаже, находится окно отцова кабинета. Да-да! Папина служба, «Льнопенькотрест», находится в этом же здании! Матушке, летом, даже не нужно звонить по телефону, чтобы позвать своего благоверного на воскресный обед всё с той же, изматывающей, на износ, но такой необходимой и любимой работы. «Ваня! Иди обедать!» - звучит на весь отдыхающий двор её строгий, но любящий голос.

Обедаем на кухне. Сюда легко попасть, если от входной двери пройти немного вперёд и, резко повернув направо, миновать небольшой коридорчик – слева – шкаф, справа – дверь в совмещенный санузел – и, вот оно, ежедневное место сбора всей семьи. Стол – прямо, под окном, слева – печь, справа – газовая плита, колонка, раковина, навесной шкафчик с посудой. Что еще надо?

Еще нужна семья – двое взрослых и двое детей. Как раз полное купе поезда, везущего нашу семейку по насыпям и виадукам прекрасного совкового мира…

Отопление – печное, но в печи вставлены газовые форсунки и сами жильцы регулируют свой отопительный комфорт. Должен сказать, что я ощутил, что такое холод в квартире в переходные периоды только тогда, когда мы очутились в Киевской цивилизации. До этого мы с братом и не подозревали, что в человеческом жилье может быть, отчего-то, холодно!

Каждое утро отец или, в дни его отсутствия, матушка, скрутив жгутик из газеты, поджигали это чудо отопительной мысли и квартира блаженствовала! На ночь форсунки глушились, а печи хранили живительное тепло до утра. Дешево и гениально. А если еще и учесть, что жилье-то было служебное и наша семья вообще ни за что не платила, то чего же вы на меня так негодуете, когда я хвалю свой дорогой совок? И в Козельце, кстати, была та же лафа – матери, как медицинскому работнику в сельской местности, полагалось совершенно бесплатное электричество и отопительный уголь. Ну, и что тут скажешь? Впервые платёжку за квартиру наша семья увидит всё в том же Киеве.

Но до него еще целых четыре долгих, блаженных, несравненных днепропетровских года!