В чужой шкуре. Дневник эмигранта. Продолжение 2

   Таможенный осмотр. Хочется сравнить его с грабежом, но все так мило улыбаются... Стиснули зубы, хотя очень хотелось материться. Отдал свою меховую шапку. Мы в самолете. Чартерный рейс. Народ, вроде, напуганный, притихший, только шепот. В душе сидит страх. Куда, зачем, к чему мы прилетим?

С силой захлопнул тетрадь. Переживать эти мгновения из жизни без содрогания невозможно. Снова усилило бег беспокойное, чувствительное сердце. Закрываю глаза. Стараюсь дышать глубже. В камине продолжают трещать и жалобно скулить яблочные поленья. Наружный ветер ворвался в трубу камина, колыхнул пламя, сорвал легкий дымок и бросил его в комнату. Сладковатый дым защекотал в носу, выступили слезы. Я продолжал сидеть, смотрел на огонь. Это было легким угаром. Голова кружилась, продолжали потеть ладони, тетрадь продолжала жечь не только руки, она жгла сердце.
Я открыл наугад очередную страницу. Эта уже была страница из другой жизни. Она открывала следующие за ней страницы становления, жесточайшей борьбы за существование, борьбы за будущее.
25 ноября 1994 года. Самолет заходит на посадку, делает круг над Ганновером. Люди прилипли к иллюминаторам. Внизу кучевые облака скрывают землю. Солнце, уходящее все дальше на Запад, освещает облака, которые отбрасывают тени и кажется, что это не облака, а горы. Натужно ревут моторы, чувствуется торможение, легкая тряска самолета от ударов набегающих облаков. Внутреннее напряжение нарастает, тело трясет, и трудно понять чего тут больше: или самолет трясет нас, или общее состояние людей передается самолету. Выключены моторы. Радио на немецком языке приветствует нас с прибытием на фатерланд. Народ в салоне самолета беснуется, кто-то обнимается, целуются, плачут и, одновременно, смеются, жестикулируют, кто-то поетна немецком.
В самолете девяносто процентов русских немцев, я отношусь к "примкнувшим", состоящих, в так называемых "смешанных" браках. Что ждет этих людей и меня?
Посадка в автобусы. Нас везут в сборные лагеря. Сама посадка выдает нас. Мы были узнаваемы сразу. Нам говорили, чтобы мы не давили друг друга, уверяли, что места хватит всем, при этом сами отходили на расстояние, боясь быть сметенными необузданным потоком. Было легкое чувство стыда. Наши люди, немцы из России, представляли, в основной массе, сельских жителей.
Двухъярусные кровати в бывших военных казармах, постоянно включенный свет, различные запахи - угнетали.
Ночь прошла беспокойно, практически не спали…
Три дня не писал в дневнике. Вихрь текущих событий не оставлял времени подумать, сделать записи.
С раннего утра и до позднего вечера ходьба по кабинетам. Медицинский осмотр, проверка различных документов, тестирование знания языка, разговоры со спецслужбами, определения будущего места проживания. Врезался в память, я даже записал его, разговор с одним чиновником. Речь шла о будущем в плане профессии... Он, выходец из Польши, спросил меня на ломанном русском, как я вижу свое будущее в Германии? Мне сорок пять. Ответил, что постараюсь вернуться к своей врачебной профессии. Помню улыбку... Следующий вопрос: « Вы уверенны в этом? Вы же не знаете языка!». Я был смущен, но, все же, ответил, что я это смогу. Лицо его изменилось, стало серьезным, задумчивым. Вероятно, он вспомнил себя, свои планы. Сейчас ему доверили работу с такими , как он сам. Было ли это большим достижением для него или это был всего лишь минимум? Мечтал ли он об этом или о чем-то другом? Я чувствовал, что он не удовлетворен своим положением. Было что-то горькое в выражении его лица и последующем разговоре. Чего стоит только то, что он, вероятно думая о себе, задумчиво произнес, что у нас никогда не будет достаточно денег... Эта фраза сопровождала меня всегда, особенно остро ощущалась, когда мои дети предъявляли свои законные требования. Хотя, это были не требования, скорее просьбы. Они не хуже меня понимали наше положение.
Мы распределены в Баварию. Очередной пункт для переселенцев в Нюрнберге. Каждый час радио призывает: « Ахтунг, ахтунг! Очередная партия на выход с вещами ". Вновь автобус. Нас высадили на дороге, на окраине неизвестного нам села. Автобус скрылся за поворотом, увозил в неизвестность очередную группу, которую, как и нас, высадят где-то в очередном пункте временного пребывания. Садилось солнце, мы стоим со своими клетчатыми, местами разорванными,  огромными сумками, из дыр которых торчат самые различные тряпки. Случайный прохожий подходит к нам: « Новенькие? Устало, почти хором: «Новенькие». Мужчину зовут Фердинанд, по-русски Федор. Федор ведет нас в администрацию нашего приюта. По дороге разговорился с Федором. Он уже, как пять месяцев, здесь. Сам из Казахстана. Успокаивает нас, так как заметил наше волнение. (В дальнейшем, так бывает всегда, первые люди, которых ты встречаешь здесь, становятся очень близкими людьми, порой роднее родных... Дружим до сих пор.)
Трехкомнатная квартира, одну из комнат занимаем мы впятером. Все удобства, двухъярусные кровати.
Ночь спали плохо.

Утром знакомимся с жильцами двух других комнат. Всего нас в квартире десять человек. Отношения складываются добрые, но все по расписанию... Кухня по часам, ванна, туалет соответственно. Понимают все, что это временно и ненадолго. Администрация хайма, временного общежития, относится к нам с пониманием и сочувствием. Наша маленькая община, на окраине немецкой деревни, живет своей жизнью. Здесь собрались люди разных национальностей, люди из другого мира. Они пока принесли сюда ту культуру, от которой уехали. Чувствуется разница между людьми из Румынии, Польши, России. Но, только "наш" брат, немец из России, несет коллективизм в организацию дней рождений, празднования Советских дат и прочих праздников. Раздаются песни прошлых лет, они разливаются на все голоса, достигают немецких окраин. Местные слушают, закрывают окна, но русская гармонь, не дает им спать до трех - четырех ночи.
Беспечная жизнь переселенцев, получающих немалое пособие, (по русским меркам), позволяет расслабиться, забыться после всего того напряжения, которое сопровождало нас всех и в России, в лихие девяностые, и во время переселения, и в первые месяцы в фатерланде. Многие, так и остались в этой эйфории и благодати, которые свалилась на них. Люди, которые переехали в Германию, находились в России на грани выживания, и трудно было назвать жизнью это существование людей в Советской деревне. Они считали, что такое положение, в котором они оказались сейчас, сравнимо только с мечтой. Благоустроенное жилье, ежедневное баварское пиво, телевизор с русскими программами, полный холодильник еды... Чего вроде бы еще надо? Зачем работать? Более того, у некоторых появляются претензии, всякий раз слышны робкие заявления, что они нам должны... Вчера говорил с администратором общежития. Фрау Виттманн с досадой сказала мне, что местные недоброжелательно отзываются о наших людях. Она была откровенна со мной. Я чувствовал, что мой бывший статус врача, детского хирурга, вызывает у нее уважение. Чувствовал впервые социальное разделение людей с образованием и людей из села, как говорят - от сохи.
Вечером приехала полиция. Дрались пьяные, наши. Было много шума, хватались за ножи.
Долго не мог уснуть

Давно не делал записи в дневнике. Прошла неделя, как мы заселились. Закончили всякие формальности. Получили прописку и немецкие паспорта. Странные были ощущения - два паспорта, два гражданства... Ездили в Мюнхен, встали на учет в российском консульстве. Выстояли огромную очередь, не менее трехсот человек было впереди нас. Все было таким родным и близким: и эта очередь, и ругань на русском языке. Мимо проходят местные, некоторые косятся, другие проходят, опустив голову. За кованным забором, заложив руки за спину, ходит представитель консульства. Он не обращает внимания на просьбы людей. Кто-то просится в туалет, так как не может больше терпеть. Ответ один: «Вы же не вернетесь в очередь, а если все захотят в туалет... Идите, там за углом, ресторан...». Ходили, там закрыли туалет, выдавали ключ только посетителям. Терпели и продолжали материться.
Канун немецкого Рождества Христова. Ходим в немецкую деревню, любуемся тем, как украсили, принарядили все вокруг. Разноцветные лампочки сказочно расцветили деревья. Красивые звезды, упряжки и тысячи всяких затейливых и не очень украшений повсюду. Глаза разбегаются, хочется еще и еще смотреть на эту красоту приближающегося праздника. Звонят колокола, но звон "сухой", не тот, который редко был слышен в России...
Долго не проходило возбуждение, не мог заснуть, все ворочался.

Новый год, по-местному Сельвестр, в хайме отмечали бурно. В двенадцать все вывалили на улицу. Поздравляли друг друга, желали всего самого доброго в Новом году. Сыпались искры, фейерверки в немецкой деревне перекликались с нашими. Загодя ездили в Чехию, тут совсем было рядом, закупили множество различных "зарядов" для новогоднего салюта. Люди палили в небо, кричали от восторга, разливали шампанское и снова пели наши песни.
Утро нового 1995 года. До обеда мертвая тишина. К вечеру вновь раздавались песни, играл баян.
Утро второго. Удивлению нет конца. Территории все чисты, как будто их вылизал языком огромный бык. Это сказал наш сосед. Он приехал из Казахстана, где работал на ферме скотником. Очень яркое, и к месту, сравнение.
В понедельник первый раз едем на курсы немецкого языка. Учиться будем в соседнем городке, куда нас везет Федор. Группа в восемнадцать человек, многие говорят по-немецки. Я полный ноль, если не считать совсем забытого багажа, полученного в средней школе. Наш учитель сказала нам, чтобы мы ее звали Королла. Было странно, что здесь только имя, нет отчества. Испытывал неловкое чувство, всякий раз лезла одна и та же мысль... И потерял я отчество и Отечество. Скверна, жила в душе. Она поселилась там с обстоятельствами, которые вынудили меня запустить ее в мою душу и плоть.
Учитель был нами всегда "доволен", так нам казалось, постоянная улыбка коробила... Не мог смириться несоответствию. Язык давался трудно. Вставал в пять утра, готовился дополнительно. Мне шел сорок пятый год.
Сегодня сделал открытие. Идет очередное занятие, выполняем задание, отвечаем письменно на вопросы. Пять различных ответов к одному вопросу. Вопрос: « Чем является балет?». Отвечаю: « Искусство». Идет долгая дискуссия с учителем Короллой, которая считает мой ответ неправильным. Правильный ответ, как она считает, что балет - это спорт! До сих пор не могу успокоиться, когда вспоминаю эту сцену. Только сейчас понял, почему в Германии не развит балет.
После этого спора, в этот вечер, долго не мог уснуть.
Сегодня, десятое января. Поступил учиться в автошколу. Мои российские права действительны только шесть месяцев. Подготовка идет серьезная. Билеты, которые представляют из себя красочно оформленные листы, аккуратно уложены в папку, их не менее ста. Обучение идет легко, так как все листы на русском языке. Объяснения учителя интуитивно понятны. Элементарное объяснение "на пальцах" доступно.
Получили вторую комнату, которую освободили соседи, съехавшие на съемную полноценную квартиру. Благо, что государство оплачивает жилье, так как мы подпадаем в категорию неимущих. Мы социально зависимые, продолжаем получать минимальные деньги. Подумываем съехать в нормальное жилье, но пока очень рады второй комнате. Вспомнил свое жилье в России... Десять лет с тремя детьми в приспособленном для жилья помещении старой больницы. Мне достался угол в инфекционном отделении. Две комнаты, одна из них без окон, не более двадцати квадратных метров. В центре - печь, которую топили дровами. А я в то время уже был детским хирургом Туапсинского района, работал во Всероссийском лагере "Орленок"... С содроганием вспоминаю, что в течении десяти лет был первым в очереди на получение квартиры, но, всякий раз выходило так, что кому-то было нужнее, чем мне.
Переселились во вторую комнату. Долго не могли уснуть, жена плакала от счастья.

                Продолжение следует.