9. Виктор Славкин о Галиче

НА СНИМКЕ? Александру Галичу принесли боржом.


«... барды своим видом ничуть не отличались от аборигенов Академгородка -пишет Виктор Славкин. -.

Но был среди участников фестиваля один, определить принадлежность которого к искусству не составляло никакого труда.

Высокий, стройный, в небрежно подвязанном поясом сером мохнатом пальто, с небольшими усиками над яркими губами гурмана — казалось, своей аристократичностью он должен был шокировать плебейское братство бардов...

Ан нет! Он-то и был бардом №1.

Александр Аркадьевич Галич, 48 лет, известный драматург и киносценарист.

За последние несколько лет написал более семидесяти песен и так быстро приобрёл популярность в новом качестве, что у многих Галич-драматург до сих пор ассоциируется с Галичем-поэтом.

А как раз самые интересные песни Александра Аркадьевича те, в которых его поэтический талант проецируется на талант драматурга.

Получаются песни-пьесы. Острые, смешные, социальные...

Недаром один московский театр предложил Галичу написать сатирическую комедию по его песне «Баллада о прибавочной стоимости». В самом деле, чем не сюжет?

Мещанин, неприметная личность, вдруг узнает, что его тётя Калерия, почившая в далёкой капиталистической Фингалии, оставила ему богатое наследство. И вот сквозь неприметную личность продирается заводчик, выжига, купец.

В ожидании мешков с банковским клеймом проматывает купец все свои кровные, ведь теперь они ему, как насморк покойнику. Оргия, кульминация. Конец первого акта.

А что дальше? А вот что.

Смотрит наш герой телевизор и узнает, что в Фингалии произошла революция, национализируется промышленность и становятся народными все банки, фабрики, заводы...

Представляете, что творится с неприметной личностью? Он поёт:

Я смотрю на экран, как на рвотное,
То есть как это так — все народное?!
Это ж наше, кричу, с тётей Калею,
Я ж за этим собрался в Фингалию.

Неприметный звереет. В свои личные враги он первым делом зачисляет... Маркса.

Ведь не кто иной, как Маркс предсказал в своё время крушение всех неприметных личностей с приметными капиталами.

Вот так кончается леденящая душу история «мещанина во богатстве».

В Академгородке зал покатывался от хохота, а социологи срочно переписывали слова, чтобы потом использовать песню в качестве учебного пособия.

— Боржом... Если бы можно было достать боржом, — выбегает Александр Аркадьевич за кулисы, воспользовавшись затянувшейся овацией.

Достают боржом, и Галич поёт ещё. Целое отделение. Галич считает, что пение барда — не музицирование, не наговаривание стихов, а театр. В этом театре только один актёр, а раз так, надо уметь быть на сцене долго. Разумеется, с помощью боржома.

Актёр Галич великолепный. Многие поют его песни, но так, как делает это он, не может никто.

В его исполнении становится выпуклым не только каждое слово, но и каждая буква.

... А мы баллагурим, а мы курррролессим,
Нам недррругов ллесть — как во-да из ко-ло-дца.
Но помни — по ррельсам, по рррельсам, по рррельсам
Колёсса, колёсса, колёсса, колёса...

Нет, не то. Даже если записать слова так, как их прррроизносит Галич, все равно эффекта вашего присутствия на его концерте не получится.
Галич — сатирик. И как вокруг творчества всякого сатирика, на дискуссиях затевались споры: а не лучше ли о наших недостатках говорить не так часто и не так резко, и не так открыто, и, вообще, не так уж и говорить. Казалось, будь у таких оппонентов талант, взяли бы они гитару сами и спели миленький «Старательский вальсок», слова которого придумал за них Галич:

Мы давно называемся взрослыми
И не платим мальчишеству дань,
И за кладом на сказочном острове
Не стремимся мы в дальнюю даль.

Не в пустыни, не к полюсу холода,
Не на катере к чёртовой матери...
Но поскольку молчание — золото,
То и мы, безусловно, старатели.

Промолчи — попадёшь в первачи.
Промолчи, промолчи, промолчи.

Уже в Москве я позвонил дирижёру Кириллу Петровичу Кондрашину:
— Скажите, пожалуйста, вас как профессионального музыканта не оскорбит, если барды и менестрели, слабо владеющие правилами композиции, будут широко выступать в концертных залах? Не осыплется краска с портретов великих композиторов, спой бард свою песенку с консерваторской сцены?
— Не буду говорить за великих, — ответил Кирилл Петрович, — что касается меня, то я, когда слушаю песни, о которых вы говорите, отрешаюсь от музыкальных оценок, так же, как не пытаюсь оценить отдельно слова. Я слушаю всё вместе, и всё вместе мне нравится.

Пока барды больше берут у фольклорной мелодистики, чем дают ей, но я верю, что долг они вернут. Их мелодии станут подлинными народными безымянными мелодиями. Собственно, этот процесс уже происходит.

Однажды на концерте Галич сказал:

— Когда песня хорошая, её поют все, и автор постепенно становится неизвестным. А вот если плохая, тычут в композитора или поэта пальцем и говорят:
– Вот он, он это написал.

Для нас, живущих в конце шестидесятых годов двадцатого века, фольклор — это нечто былинно-сказочно-частушечное. Это некие душистые слова, вырезанные из бересты, сплетённые из трав, перевитые куделькой...

Современные барды выпиливают свои слова из пластмасс, металла и соединяют их проволокой. Иногда колючей.

На наших глазах создаётся народное творчество городской интеллигенции. Даже сама эта формула звучит парадоксально.

Однако если интеллигенция — часть народа, почему же её самодеятельное творчество не фольклор?

Городской гитарист и деревенский гармонист — коллеги, говоря языком первого, или брательники, выражаясь языком второго.

Продолжение следует: http://www.proza.ru/2014/08/07/316