Рута майя 2012, или конец света отменяется 45

ГЛАВА СОРОК ТРЕТЬЯ
ТУЛУМ. КОБА. ВАЛЬЯДОЛИД
(Продолжение)

***
– Ты права, собор красивый. Войдем?
Беловежский останавливается напротив католического храма из желтого камня. Две высокие трехъярусные башни тянут его ввысь. Ажурный портал декорирован резными пилястрами по бокам. Прямоугольное витражное окно над порталом также обрамлено кружевными пилястрами. Это придает легкость и невесомость всему облику фасада. Скромный интерьер собора не отвлекает от великолепия архитектуры грандиозного здания. На самой высокой части кровли исполинской королевской короной восседает купол.

Прогулка не мешает Александру думать. Он прокручивает в голове вчерашнюю ночь и сегодняшний день и грустно усмехается: «а счастье было так возможно, так близко». Вчера он ушел на ресепшен, чтобы за интернетным общением успокоиться. Он почему-то думал, что и Марина пойдет писать Гурову, и надеялся, что там, когда страсти улягутся, они вернутся к нормальному общению. Он так хотел ее обнять, сказать, что хотя он так и не понял, что ее так раззадорило, и в чем он провинился, но ему в принципе наплевать на ее видения, и он даже готов в них участвовать. Однако она уже спала, и он не стал ее тревожить.

Заметив утром, что гроза не миновала, и она мрачнее тучи, он разозлился и брякнул, что, вероятно, теперь их пути разошлись, и если его присутствие ей в тягость, он может поехать на автобусе. Он с ужасом вспоминает сейчас ее до боли не справедливые слова:
– Теперь, когда ты добился своего, как обычный мужик, ты меня бросаешь?

Он тогда дернулся, чтобы заключить ее в объятия, шепнуть ей, насколько обидно то, что она изрекла, потому что это неправда. И он взял ее за плечи, но она ответила ему пощечиной и залилась слезами. Он сам содрогнулся тогда от мысли, что предложил ей ехать одной, без него. Боже, как он может отпустить ее одну, подвергая ее страшной опасности? Их «гонители» идут по следу ее автомобиля и продолжат пасти ее и дальше. И он поступил по-мужски, твердо сказав:
– Мы изначально уговорились быть попутчиками. Будем же вести себя достойно. Мы нужны друг другу. Поехали. Время дорого!

– Ой, лошадка! – Маринин возглас отвлекает его от дум.
Мимо степенно перебирает ногами, цокая копытами, белая лошадь в соломенной шляпе, запряженная в открытую белую коляску. Опрятный возница зазывает на конную экскурсию по городу. Они приветливо машут ему и, перейдя улицу, ныряют в тенистые аллеи чистого ухоженного сквера. Здесь почти темно от раскидистых крон деревьев. Но вот спускается ночь, на аллеях загораются огни. Свет низких симпатичных фонариков и высоких фонарей в темноте создает ощущение крупных звезд на небосклоне. Место традиционной беседки в самом центре сквера, в самом сердце сокало, занимает круглый фонтан в виде огромной плошки. Посередине его – чуть склоненная фигура женщины в национальном уипиле, льющая воду из большого кувшина.
Саша указывает Марине на забавные белые скамейки, соединенные два кресла, смотрящие в разные стороны.

– Удобные для общения, – неожиданно признает она.
– Сядем?
Она кивает и покорно опускается в кресло, инстинктивно удобно устраивая руки на подлокотниках. Он занимает второе кресло и случайно касается ее руки. Она резко убирает руку.
– Извини, – вырывается у Саши.
Он огорчен. Он все еще ищет моменты сближения. Он думал, они невольно возобновят беседу, находясь в таком близком соседстве, но Марина теперь демонстративно отвернулась и упорно молчит, созерцая девушку с кувшином.

Днем он так обрадовался, когда позвонил Гарсия. Он не стал отмалчиваться и с энтузиазмом пересказал Марине разговор с Леонардо. Тот сообщил ему ту самую, важную недостающую деталь, которая подтверждала сделанное вчера в Калакмуле открытие. И он воскликнул:
– Сад сходящихся тропок!

Марина тут же отреагировала на эти его слова, и они потом предавались вполне оживленной беседе до самого Тулума. Но там она как-то странно себя повела: она сразу оказалась возле Роберта, и Саша не стал мешать. Впрочем, нет, от злости и обиды он стал развлекаться с Аней. Но ведь не страдать же из-за глупой девчонки? И потом, он хорошо помнил Маринину ревность в дебрях Паленке. И посчитал, что ревность может заставить женщину прочувствовать до глубины души, что она теряет, и даже сподвигнуть ее на какой-нибудь первый шаг.

Потом уже он понял, что перестарался. Такой вялой и отрешенной была его спутница, что он даже испугался, не хватил ли ее тепловой удар. Он безуспешно пытался оживить ее разговором о сосуде. И потом, целый час, всю дорогу до Кобы они ехали молча. И это при том, что великолепный Тулум и купание в волнах цвета медного купороса явно не оставили их обоих равнодушными.

– Пойдем еще походим. Я отдохнула, – Марина слегка касается его руки, привлекая внимание. Он кивает, онемев, загипнотизированный этим мимолетным прикосновением и старается унять сердцебиение. Теперь они обходят сокало по внутреннему периметру, заглядывая в окна колониальных арочных зданий. И оно того стоит. Окна второго этажа желтого дома ярко освещены и сквозь них просматривается галерея портретов.
– Похоже, это мунициальный музей и здание администрации, – понимает Саша.
– С чего ты взял?

 Он еле сдержался, чтобы не выпалить их дежурную шутку: «Я умею читать», и просто показывает на табличку возле входа.
– «Социальная справедливость в Мексике. 4 июля 1910 года», – читает Марина надпись на флаге, изображенном на одной из картин в окне. – Наверно, это что-то про Мексиканскую революцию?
– Да, 4 июля 1910 года здесь, в Вальядолиде, зародилось движение против диктатуры Порфирио Диаса. По сути, движение и привело к революции, – отвечает Саша.
– Я и не знала, что это такой важный город, – признается Томина.

– Что ты, когда пришли испанцы, здесь был майяский город Саци, что переводится как «белый ястреб». Испанцы подавили сильное сопротивление местного населения. Здесь расположилась первая на Юкатане высокая испанская колониальная администрация. И город был назван в честь тогдашней столицы Испании – Вальядолид. Потом  он контролировал  колониальную торговлю на северо-востоке Юкатана. А сейчас это третий по размеру и значимости город штата Юкатан.

Беловежский радуется, что любовь к истории вызывает их на разговор. Так было сегодня и в Кобе. Марина тут же нарушила обет молчания, завидев озеро на подъезде к археологической зоне:
– Мы уже сбросили Кобу со счетов? Или сосуд еще может быть здесь?
Александр удивился, что она сама начала диалог, и с готовностью откликнулся:
– Калакмуль вероятнее. Но будем начеку.

Коба оказалась настолько неохватным археологическим комплексом, что туристы предпочитали передвигаться по его дорожкам на велосипедах и велотележках, именуемых велотакси. Центры туристического притяжения Коба рассыпала по джунглям отдельными яркими вкраплениями. Их связывали дорожки и тропинки различной ширины и протяженности. Некоторые тропы, так называемые «сакбе», уводили за пределы древнего города, связывая его с другими поселениями майя.

Город строился в основном в седьмом-девятом веках, но самый пик строительной активности приходится на десятый-одиннадцатый века. Здесь и храмовые комплексы, и великое множество стел, и остатки настенной живописи, и стадион для игры в мяч.
Самым колоритным пятном оказалась сорокаметровая пирамида, исполинской бесформенной грудой воссевшая посреди затерянной в джунглях небольшой площади. По ее неровным, выщербленным разновеликим ступеням нескончаемым муравейником текли орды туристов. И Саша с Мариной не стали исключением. Уже сверху они приметили трогательную пару. Миловидная молодая женщина на костылях – как они потом разглядели, она была без ноги, –  упорно продвигалась вверх. Слегка поддерживал ее, аккуратно и ненавязчиво, импозантный, со спортивной фигурой мужчина в ковбойской шляпе. И они добрались до вершины, вызвав Маринино восхищение.

 От верхнего храма открывался  дивный вид на прячущиеся в сельве озера, которые оправдывали название городища «обильная вода». Эти простиравшиеся до горизонта джунгли вызывали ощущение вечности и рождали чувство покоя и одновременно торжественного восторга. Эта божественная высота требовала отрешиться от мелких человеческих страстишек, пререканий и обид. Вдохновенное лицо Сашиной попутчицы отражало те же мысли. И он надеялся, что отсюда они спустятся обновленными и громко посмеются над нелепой вчерашней ссорой.

Но вот они уже гуляют по Вальядолиду, а лед все еще не сломан и даже укрепился. Сейчас Беловежский устыдился своего поведения в отеле. Он и сам не знает, что им двигало в большей степени, когда он попросил два номера. Он уверял себя, что сделал это не из злости и в отместку, а в ожидании, что она воспротивится этому решению и попросит его одуматься.

В тот момент он почти красовался перед ней, когда торговался и заставил душевную хозяйку скинуть сто пятьдесят песо. Он уловил изумление в Марининых глазах и еще больше расхрабрился, обнимая малюсенькую Донью Тереситу. Чуда не произошло. Конечно, глупо было на это рассчитывать. И Марина не изменила ни его решения, ни своего поведения.

И теперь, когда они подходят к отелю, он отчаянно жалеет о том, что они сейчас разойдутся по разные комнаты, и не останется возможности переломить ситуацию. Они топчутся перед своими смежными номерами. Марина решительно вставляет ключ в замочную скважину.
– Марина, – Саша трогает ее за плечо. Она резко оборачивается и бросает:
– Не надо, Саша!
– Спокойной ночи! – упавшим голосом бормочет он.
Она бурчит что-то в ответ и скрывается в своем номере.

***
Диего Бернардо Рамирес развалился в кресле качалке и откровенно хохотал, разговаривая по телефону:
– Они несколько раз тыркались, а мальчишка их не подпустил?
– Представляете, нет, – смеясь, отвечал собеседник. – Хороший паренек попался. Мы объяснили ему, что от его стойкости зависит безопасность людей. Заплатили ему щедро, по его меркам.
– Расходы беру на себя, Антонио.
– Да там мелочь.

– И вы точно уверены, что русские нашли то, что искали, в Калакмуле? – посерьезнел Рамирес.
– Гарантировать не могу, но сам видел их безудержное веселье. Что еще могло их так обрадовать?
– Странно, что они отважились забрать предмет. По словам Гарсии, их просили ничего самим не предпринимать, – задумчиво проговорил Диего, помолчал и спохватился:
– Надо их вещи теперь охранять везде.

– Не сомневайтесь, сеньор Рамирес. Мы теперь на всем пути их следования используем таких ненавязчивых охранников,  – Антонио ухмыльнулся. – Он вроде и не охраняет, но никто чужой к машине уже не сунется.
– Хорошо. А в отеле?
– А в отеле еще смешней. Хозяйка, очаровательная старушка, присылала туда по очереди своих внуков, которые без конца драили пол перед их номерами.
Рамирес рассмеялся и уже серьезным тоном сказал:
– Надо уговорить ребят передать вам сосуд в целях их же безопасности.
– Я не уверен, что они вполне нам доверяют. На их месте я бы никому не доверился.
– Это верно. Даже Гарсия говорит, что они в нем сомневаются, – признал Рамирес. – Что ж, недолго осталось. Продолжай опекать их, Антонио.
– Непременно. У меня в этой истории свои счеты.

Диего отхлебнул освежающий коктейль и вернулся к чтению присланной ему Луисом Альберто Буеналусом статьи по ритуальной керамике. История керамики всегда входила в сферу интересов Рамиреса. Он полагал ее одним из ярчайших источников и ценным датирующим материалом во всей мировой истории.
Мысли его невольно обратились к тому керамическому объекту, который, спустя десятилетие, снова заставил его волноваться. Он вспомнил, как десять лет назад с ним связался Буеналус. Он узнал о сосуде из публикации в журнале «Mexic;n». Будучи археологом, экспертом по керамике, Луис Альберто полагал, что этот сосуд необычайно ценен с исторической точки зрения. Он вступил в переписку с российским коллекционером, хозяином сосуда. И позвонил ему, Рамиресу, чтобы заручиться официальной поддержкой Института истории, и доложил о своих переговорах с Ветровым. Их результатом стало якобы решение русского передать сосуд в дар Мексике. А дальше – весь этот случившийся кошмар. Что-то пошло не так, и русский был убит.

Рамирес припомнил звонок Буеналуса, когда тот вывалил на него страшную новость:
– Ветров убит. Сосуд исчез. Что делать?
Шумиха вокруг смерти иностранца привела бы к международному скандалу, который бросал бы тень на весь Институт истории и на него самого в частности. Он тогда решил, что не только стоит поддерживать официальную версию об убийстве Ветрова наркодельцами, но и сделать все, чтобы она оставалась единственной. Он так и заявил тогда Буеналусу, что это единственно возможная версия, и ни в какую другую он не верит. Однако Буеналус упорно утверждал, что русский убит из-за сосуда.
В глубине души Диего знал это. Его упрямое нежелание принять это объяснялось тем, что таким образом он усыплял бдительность преступников. Искать сосуд сразу после гибели Ветрова, значило бы держать убийц в курсе происходящего. Рамирес решил положиться на судьбу, затаиться и наблюдать. По его мнению, рано или поздно преступники себя выдадут.

Рамирес размышлял тогда, что за гибелью русского коллекционера стоит кто-то из тех людей, кто знал Ветрова и знал о сосуде. Круг подозреваемых был изначально не велик. Это, прежде всего, он сам. Археолог Леонардо Гарсия, который сопровождал Ветрова по Мексике. Друг Ветрова, российский археолог Николас Быстров. Директор лаборатории майянистики в Кампече Луис Альберто Буеналус. И молодой сотрудник этой  лаборатории Антонио Льоса, оказавшийся на месте убийства.

И теперь, когда история с сосудом снова возникла из забвения, Диего Бернардо Рамирес выдвинул для себя три главные цели. Вывести убийц Ветрова и его заказчиков на чистую воду. Защитить тех русских, кто пытается разыскать утраченный сосуд. И  самое главное – если этот ценный артефакт обнаружится, Рамирес пообещал себе сделать все возможное, чтобы он стал достоянием Мексики.

Конечно, список подозреваемых со временем таял. Сам он этого деяния не совершал. Быстрова он особо и не рассматривал, но окончательно вычеркнул его из списка после визита к нему русского журналиста Максима Гурова, который вел расследование по настоянию самого российского археолога. Тогда же отпал и Леонардо Гарсия, потому что выяснилось, что о сосуде он не знал вообще. Фигура Антонио Льосы была сброшена им со счетов после его ареста и освобождения. Диего сам посоветовал ему полностью поменять жизнь и как бы исчезнуть из поля зрения своих коллег во имя безопасности, и с тех пор наблюдал за ним неотступно.
Итак, круг подозреваемых фактически сузился до одной персоны.