Крестины

Шурка Иванёнкова, по мужу Корникова, проснулась раньше обычного. Едва-едва посветлело в их низенькой, рубленной из толстых брёвен хате, приткнувшейся на самом краю брянского села.
- Как-то всё пройдёт? - подумала она, быстро одеваясь, и вышла во двор.
Дом справили сравнительно недавно, большая семья въехала в него поздней осенью. Умытое весеннее солнышко отогрело стены, и они выделяли резкий властный запах клейкой смолы. Она крупными прозрачными каплями, как слёзы боли доведённого до крика дерева, блестела на стволах вековых сосен.
- Красота, какая! - Шура на бегу залюбовалась яркими переливами света, на ставших разноцветными, будто драгоценности, вязких бусинках. - Как весной у нас хорошо-то!
Она тяжело вздохнула, словно сожалея о чём-то потерянном, и вошла в тёмный хлев доить Пеструшку. Впереди её ждал суматошный день, да и боязно было слегка...
- Лишь бы Коля не дознался! - с тревогой прошептала женщина.
Печаль Шуры заключалась в том, что её супруг оказался праведным коммунистом. Он категорически по-пролетарски запрещал крестить их первенца Сашку, могли возникнуть проблемы в парткоме. Она плакала, просила и умоляла, но муж Николай не соглашался ни в какую:
- Не дозволяю и всё тут!
- Завсегда у нас младенцев крестили, иначе грех великий.
- Вот ещё, поповские бредни, заболеет потом, - говорил он в ответ на мольбы жены. - Даже думать забудь!
- Ну, Коля!
В его словах, конечно, присутствовала доля правды. Сашка родился слабеньким, в самый разгар лютых февральских морозов.
- Прошедшая зима выдалась до ужаса холодная и долгая… - вспомнила она.
За иную ночь выпадало столько снега, что деревенским мужикам приходилось вылезать наружу через соломенные кровли хат и откапывать двери от снежных завалов. Иначе наружу не выйти, хотя по мудрой традиции предков, двери открывались вовнутрь дома...
- Николаю целых два раза пришлось вылезать через крышу, - улыбнулась женщина, вспомнив мучения отчаянного мужа.
Вертихвостка-метель наметала такие горы снега, что маленькие, так меньше отапливать, дома выглядели по сравнению с ними хилыми младшими братьями... Всю злющую зиму Шура уговаривала супруга:
- Ну, давай окрестим маленького!
- Подрастёт Сашка, станет пионером, затем комсомольцем, а ты говоришь крестить, - недовольно бурчал в ответ Николай, доедая постные щи. - Скажешь тоже...
- Жестокий ты Коля!
Вспоминая зиму, Шура зябко поёжилась. Даже сейчас, с проходом майского тепла, в душе оставалась зыбкая стылость и не ухоженность пережитого. Она почему-то с улыбкой подумала, что прошедшей зимой переходя заметённую улицу, приходилось нагибаться, чтобы не задевать электрические провода на столбах.
- Особенно Коле, он такой высокий! - с нежностью подумала она.
Слой лежалого снега на несколько метров поднял уровень грунтовой дороги и провода висели на уровне груди.
- Но! Не балуй, - больше для вида, чем по злобе, Шурка прикрикнула на корову, начавшую вдруг сильно махать хвостом.
Та, наверное, надумала потренироваться перед летним нашествием оводов и мух.
- Огрею больно!
Пеструшка сонно и понимающе посмотрела на молодую хозяйку. Уж она-то знала наверняка, что никто и никогда не поднимет ни руку, ни тем более палку на кормилицу семьи. Мимолётно подумав об очевидном факте, она меланхолично отвернулась к яслям с сеном и продолжила жевать вечную жвачку...
- Ты смотри, какая балованная! - шутя упрекнула корову опытная доярка. - Сейчас мы тебя подоим, потерпи родная…
Упругие струи парного молока, сшибающего с ног сытным запахом, звучно ударили в стенки красивого эмалированного ведра. Ведро и много другой хозяйственной утвари привезла из Германии угнанная туда на работы во время войны, старшая сестра Мария.
- Красота неописуемая! - хвасталась соседям мать.
Семья по праву гордилась таким ведром, во всём селе подобного не было.
- И корова у нас больше всех даёт молока, - выдавив пальцами последние капли, Шура благодарно погладила впалый бок замычавшей любимицы и пошла в хату.
Мать за это время растопила большую, стоящую посередине хозяйской половины, шумную печь и жарила в ней, на большой чугунной сковородке, оладушки из отрубей. Увидав входящую дочь, она коротко, так как не любила много говорить, приказала:
- Собирайся быстрее!
- Успеваю вроде...
- Гришка-непоседа без тебя уедет, - предупредила мать.
- Не уедет, Николай договорился...
- Знаю я этого веховея, улетит без тебя!
Младшая дочь послушно подчинилась, но делая автоматически необходимые движения, не переставала думать об упорном нежелании мужа окрестить сына.
- Ну почему он такой упрямый?! - огорчалась она.
Про себя иногда соглашалась с ним, признавая мужскую правоту Николая, которого сильно и искренне уважала. Всё-таки он окончил сельскохозяйственный институт, работал у них в колхозе агрономом.
- Куда мне до него с моими семью классами? - подумалось ей.
Сошлись они, когда Николая направили по распределению в их деревню и его назначили на постой к соседям Иванёнковых. Был он не местный, из другой, даже не соседней области. На завидного жениха сразу положили глаз несколько видных невест, он выбрал её.
- Он такой представительный! - шушукались подружки.
Свадьбу сыграли полтора года назад, в сентябре. Всё прошло, как положено, с танцами, песнями, дракой.
- Словом всё, как у людей... - вспомнила она.
Так по замысловатому рисунку судьбы Николай стал её мужем. Вечно недовольная, будто придавленная тяжестью прожитых лет, мать поставила на самодельный, крепко сбитый стол, миску с вкусно пахнущими оладьями и сказала:
- На, поешь, худющая ужас!
- Сашенька из меня последние соки вытягивает, - заметила она.
- Сегодня всё закончится, станет тихим...
Отполированный многократным субботним соскабливанием, дубовый стол принял чашку молока и драгоценные остатки вишнёвого варенья в небольшой, глубокой тарелке.
- Ешь, - мать гремела чугунками в печи. - Силы тебе сегодня понадобятся... Храни Господи!
- Как скажете мамо!
Шурка механически ела и вспоминала, как стали жить после свадьбы. Она тогда по-бабьи боялась, что не забеременеет.
- Иначе пойдут по деревне пересуды... - их Шура всегда страшилась.
По деревенскому обычаю, молодуха рожала в первый же год.
- Пустоцвет! - иначе сразу злословили бабы.
Только через пару месяцев она вспомнила, как за несколько лет до встречи с Николаем, гадала с девками на святках. Ей в ту ночь привиделся в зеркале суженый, незнакомый парень, в светлой рубашке.
- Жених не наш, явно приезжий... - подумала она тогда и благополучно забыла.
Одной майской ночью молодая поняла, что это был Николай, в той самой рубашке, в которой они расписывались.
- Значит, он и есть мой суженный! - она успокоилась, поцеловала мужа и через положенное время узнала, что забеременела...
Пока она вспоминала, мать что-то говорила. Шура очнулась, только когда та положила на лавку небольшой отрез домотканой льняной ткани.
- Смотри, сделай всё как надо! - поучала суровая мать. - Передашь матушке...
- А удобно будет? Она, небось, привыкла к фабричной…
- Делай, как говорят!
Дочка согласно кивнула, не отрываясь от нехитрого завтрака. Она не любила резкие звуки и предпочитала подумать в тишине.
- Как страшно было! - вспомнилось ей время, когда подошёл срок рожать.
Дорога в ближайший городок, где находилась районная больница, оказалась полностью занесена снегом. Да и дороги как таковой, в общем-то, не было.
- Так, неширокая просека в лесу... - сказал Николай, когда увидел её в первый раз.
Гусеничный трактор с утра пробил недолговечный туннель, но снег всё шёл и шёл... Вечером внезапно начались схватки, впопыхах собрались и выехали.
- До утра не потерпишь? - поинтересовался он.
Через пару километров, на дорогу выскочила стая диких кабанов. Секач, матка и с пяток маленьких поросят. Они долго бежали в свете фар машины не в силах перепрыгнуть стен из метрового снега.
- Не могла потерпеть с родами! - Григорий, брат роженицы, управлявший фельдшерским «УАЗиком», потом долго укорял её.
Мол, не вовремя собралась рожать, так бы подавили свиней, было бы мясо. Стая ухитрилась свернуть, а машина, упёршись в возрождённые сугробы, встала намертво. Там Шурке, на тридцатиградусном морозе и довелось рожать. Утром их еле вытащили...
- Сыночек, родненький, - она быстро и ловко взяла на руки проснувшегося Сашку.
Он требовательным криком заполнил пространство чистой половины дома.
- Сейчас покормлю тебя... - покормив сына грудью, стараясь не шуметь, почти на ощупь, Шура принялась одеваться для выезда в город.
Натянула лучшие и единственные фильдеперсовые чулки, платье в крупный горошек. Праздничная зелёная и тёплая кофта, новые резиновые сапоги завершили выходной ансамбль.
- В такой день нужно быть красивой! - решила она.
Пора идти на колхозный двор, где получали наряд и разъезжались в разные стороны служебные машины. Провожая её до двери, мать сказала:
- Только никому не рассказывай, зачем едешь.
- Чтобы Коля не узнал?
- Родственники набегут отмечать, не прокормишь…
- Ладно! - пообещала Шура тихим голосом и вышла.
Идя по просыпающейся, родной деревне, со спящим Сашкой на руках, она продолжала вспоминать недалёкое прошлое. Нескольких месяцев перед этим днём молодая женщина разрывалась напополам. С одной стороны, запрет мужа, с другой причитания матери.
- Что же ты, окаянная, делаешь? - каждый день бубнила пожилая мать. - Зачем лишаешь младенца ангела-хранителя?
- Николай жуть, как против!
Сашка и впрямь рос беспокойным ребёнком, почти всё время болезненно плакал. Неопытная мать почти не спускала его с рук, спала не раздеваясь.
- Окрестишь, сразу успокоится, - настаивала пожилая женщина. - А ты всё сделай тишком, муж не догадается!
- Хорошо, мамо, так и зроблю...
Уж кого-кого, а мать Шурка точно боялась. Она была «последышем», родилась после большого перерыва от других семерых детей. У старшей сестры Марии были свои дети, такого же возраста как она...
- Всё одно мне её доглядывать. - Корникова давно смирилась с участью последней дочки.
Отец семейства умер в начале шестидесятых. Он не воевал в Отечественную по возрасту, зато в Первую мировую зацепил немецкого плена.
- Культурная нация! - не раз говорил он домашним.
Во время оккупации их дом сожгли немцы за связь с партизанами. Это кум Василий зашёл из непроходимого, брянского леса на их хутор Добрыньки разжиться хоть какими ни будь харчами. Отец дал куму краюху хлеба, как не дать? Кто-то донёс об этом и всю семью скопом арестовали.
- Партизанен! - немцы держали арестованных вместе с детьми в подвале здания бывшей милиции в ближайшем городке.
В сыром вонючем подвале, пропахшим страхом в тридцатые годы раньше мордовали «кулаков» и «врагов народа». Конечно, их не кормили и когда дети уже даже не плакали от голода, какая-то женщина просунула через слуховое окно кусок ржаного хлеба. Тем и спаслись...
- Храни её Господь! - подумала Шура, с благодарностью вспомнив незнакомую благодетельницу. - Так бы не было меня, не родился бы Сашка…
Вскоре их повели на казнь. Молодой рыжеватый солдат, как две капли воды похожий на их соседа Гришку Попкова завёл машину-душегубку. Это была грузовая машина, марки «Опель» с большим, герметичным кузовом, в который по жестяным трубам подавались выхлопные газы.
- Заходи! - велел он по-русски.
Смерть представлялась быстрой и лёгкой. Измученные голодом и страхом неизвестности люди, были согласны на неё. Кроме их семьи хватало ещё приговорённых к умерщвлению местных жителей. Когда начали загружаться в кузов, оказалось, что всем места не хватит.
- Я пойду первой... - мать Шурки не захотела смотреть на смерть своих детей, и взобралась с младшенькой дочкой на руках в вонючий кунг автомобиля.
Из семьи Иванёнковых на улице осталась одна средняя дочь Наталья. Она то и рассказывала потом об увиденном чуде. Немецкий мотор машины-убийцы внезапно поперхнулся, закашлял, неохотно уступая какому-то давлению извне, и безнадёжно заглох.
- Schwein! - в сердцах выругался водитель и, проклиная войну, принялся копаться во внутренностях автомобиля. - Verflucht Krieg…
Все попытки раздражённого солдата вновь запустить мотор не удались. Семью временно вернули в тот же подвал, из которого через некоторое время их освободили местные партизаны.
- Какой тяжёлый стал! - мягко укорила молодая мать дремлющего сына.
До колхозного двора, где хранилась техника, идти было далеко. Шура устала нести на руках крупного, явно пошедшего в отца рослого сына. Она присела отдохнуть на скамейку у дома своей закадычной подруги Вальки Бобровой.
- Замаялась... - призналась она.
Та как раз выводила дойную корову на пастбище. По улице, поднимая невесомую пыль, сонно брело деревенское стадо голов в пятьдесят. Сзади ленивого стада, иногда грозно щёлкая длинным кнутом, шёл вечный деревенский пастух дед Конан.
- Шевелитесь окаянные! - приговаривал при этом одетый в длинную холщовую рубашку дед, седой и древний, как мир.
Поздоровались, в деревне все здоровались друг с другом. Валька с ехидцей спросила:
- Куда подруга собралась?
- В больницу, Сашку врачу показать надо. - Шурка твёрдо придерживалась версии, озвученной мужу. - Николай дал попутную машину, она в сельхозтехнику за запчастями едет.
- Дело нужное! - Валька недоверчиво покачала головой, она была в курсе тайных планов подруги. - Ну, ну...
- Я вам бабоньки так скажу, больницы ваши одна видимость, прости Господи! - встрял в разговор словоохотливый дед. - Вона в старь люди и слов-то таких не слыхивали, а жили по цельному веку.
- То, когда было?
- Ась?
- Давно было говорю!
- Навыдумывали больницы всякие, потом хворают...
Пастух, продолжая бурчать, деловито погнал подопечных на заливной луг у реки, а Шура торопливо поспешила дальше по задуманному маршруту. Вскоре новенькая машина «ГАЗ-53», с одноклассником Серёгой Акуленко за рулём, шумно выехала на просёлочную дорогу в город.
- Всё душу подлец выймет! - Шура тряслась по весенней раздолбанной грунтовке в открытом кузове.
В кабину Серёга, весельчак и балагур, посадил Зойку, бухгалтершу из колхозной конторы. Она была городская и притворно недоступная. С заметным гонором относилась к деревенским, позволяя себе лишь снисходительно улыбаться шуткам водителя.
- Потерпи, родненький, - шептала заботливая мать, прижимая сына к мягкой груди. - Скоро приедем…
Уставшая Шура сошла у районной больницы. Рядом высились золотые купола старой, притаившейся среди высоких деревьев церкви. Очумевший соловей, не дожидаясь ночи, завёл вековечную песню.
- Вот и добрались! - присев на мокрую лавочку, она терпеливо подождала, пока кончится немногочисленная служба.
Пожилой батюшка, строго глядя на неё, совершил положенное таинство… Потом она с сыном на руках, зашла ради интереса в сельпо, денег у неё всё равно не было. Покормила грудью перенервничавшего Сашку и пошла на место встречи с возвращающейся машиной.
- Слава Богу! - Корникова быстро и неумело перекрестилась. - Теперь сыночек мой под защитой ангела-хранителя...
Подъехавший вскоре Серёга, посадил их в дребезжащую пропахшую бензином кабину и отвёз обратно домой. Вернувшись в гараж, он между словом рассказал мужикам кого и куда возил.
- Вон оно как! - кому надо, тот понял, и к вечеру в хату Иванёнковых потянулись соседи и родственники.
Мать бросилась в погреб, а там кроме подмороженной картошки, десятка яиц и бурякового самогона ничего не осталось. За долгую зиму всё подъели подчистую.
- Узнали-таки окаянные! - бурчала она.
Хорошо ещё приходили гости кто, с чем мог. Засолка, пирожки и даже кусок сала соседки тётки Дуни оказались на общем столе. Гости много пили, мало ели, зато весело танцевали и громко пели. Местный кузнец, Иван Тимофеевич, мужчина видный и добрый, безжалостно растягивал меха трофейного баяна и кричал Шурке:
- Эх, весёлым парнем вырастит Сашка!
- Это почему же?
- Бачишь, какие крестины у него получились. - Ивана Тимофеевича, родственника по линии матери, она записала в церкви крёстным. - Давай наяривай!
- А уж, каким умным! - вторила ему подруга Валька, деревенская портниха и певунья, крёстная мать новообращённого. - Батя у него шибко грамотный... Эх, эх!
Ближе к ночи, на верном велосипеде, вернулся с полей уставший отец виновника торжества. Он с удивлением посмотрел на танцующих односельчан.
- Чего вы разгулялись? - задал он логичный вопрос.
- Соседи решили отметить Первомай, - шепотом ответила жена.
Хотя этот праздник, в общем-то, не отмечали, весной на земле дел много, Николай успокоился, поел и пошёл спать.
- Нашли повод! - недовольно заметил он напоследок.
Гости ещё некоторое время куролесили, затем постепенно разошлись. Хозяйки убрали со стола, помыли посуду и легли спать далеко за полночь.
- Вот и отбыли ряд! - радовались женщины.
Лёжа в постели, прислушиваясь к тяжёлому дыханию мужа, Шурка думала, что скоро вставать, доить и выгонять корову на пастбище.
- Слава тебе Господи, всё прошло удачно! - Корникова перебирала в уме события прошедшего дня. - Благодать-то, какая!
Шура счастливая, от того, что всё прошло хорошо, коротко и крепко заснула. Шёл ей всего двадцать второй годок, и жизнь впереди представлялась бесконечной:
- Вырастет Саша, поступит в институт!
В саду за домом разрывались от любви певучие соловьи. Мир по ежегодному плану стряхивал с себя остатки долгой зимы и поэтому был вечен. В открытое окно комнаты врывался клейкий запах раскрывавшихся берёзовых листочков. Вокруг цвела и шумела буйная весна 1968 года...