Дуркин дом. Глава 34

               
               


- Козел я, понимаешь. Самонадеянный дурак. Решил доказать себе, что смогу противостоять власти, и … и просчитался. Не знаю, что теперь дальше будет. После разборки в ординаторской со мной разговаривают сквозь зубы. Как будто я один виноват в их бедах. Я на работу хожу, как … на каторгу, профессию перестал любить, больные мне стали безразличны, а дома … дома мать пилит: «Когда ты из Дуркиного дома уйдешь? Увольняйся скорее», Виталий умолк. Обреченно глядя в пол.
Настроение не было ни на что. Ему никто не нужен, и он некому не нужен. Так не должно быть. Каждый человек обязательно кому-то нужен. А он? Эх, жаль. Что у него нет такого преданного друга, как Павка Корчагин. С ним бы он со всеми недругами расправился. Обмякшей рукой Виталий провел по глазам. Не хватало, чтобы посторонние заметили его слабость. А ведь и верно, на пальцах сырость. Последний раз он плакал, когда узнал о гибели Николая, своего отчима, которого Виталий любил, как родного отца. Припоминая отчима, ставшего для него надежной опорой, другом, советчиком, Аносов грустно улыбнулся. Вот бы кто сейчас поддержал его, подсказал верный выход из передряги,  в которой он очутился не по своей воле. Но другом Николай стал не сразу, поначалу юный Виталий не признавал его. Как можно было называть отцом человека, который заваливался в комнату, не снимая обуви, бросавшим, где попало окурки, а главное, распускавшем руки. Доставалось Виталию и его маме, было несколько больно, сколько обидно получать шлепки за то, что ты не делал: за сгоревший утюг, потерянную отвертку, вышедший из строя в день показа какого-то важного хоккейного матча, телевизора, а также… за замечания в дневнике, несправедливо записанные, как считал Виталик, ведь с урока ненавистной физкультуры решила первой удрать Лариска, а «шкуру спустили» с него. Причем, названный отец не разобрался, а просто «нашел крайнего». Разве это справедливо? Мама успокаивала Виталика, приговаривая: «нам без папы нельзя. Не обижайся, сынок. Николай нас любит, он хороший, самый лучший». Любить можно по-разному, это Виталий понял не сразу, необязательно, пробуждая ответные чувства, что наблюдалось у Николая. Даже, когда он дарил домашним подарки, он делал это так, что Виталий был тому не рад. Сколько бы мама не твердила: «Он тебя любит», Виталий ей не верил. Нет, Николай любил только его маму, а Виталий был всего лишь приложением к ней. Мама тоже, крепче любила его, Николая, а Виталик, скорее всего, мешал им обоим. Однажды, сбежав из дома, беглец скрывался на чердаке приятельского дома, мечтая о том времени, когда он будет жить один. Чудесные наступят денечки, когда он будет сам за себя отвечать и не бояться, что ему влетит за ошибку.
Разочарование пришло очень быстро. Мама не согласилась на его ультиматум, не пожелав выбирать между ним и Николаем. Именно поэтому Виталий удрал из дома. Каково же было его удивление, когда самый его главный враг тайно приносил ему еду на чердак. В душе Виталий опасался предательства, но Николай хранил молчание. Три дня на чердаке, в одиночестве и скуке изменили мировоззрение юного беглеца. Он быстро расстался с былыми заблуждениями, как и приобрел новые привычки. «Папа», как он после происшедшего начал называть Николая, почти каждые выходные вывозил их на природу, где они всей семьей, а иногда и с приглашенными, жарили шашлыки. При воспоминании о вкусных семейных торжествах, Аносов облизнулся. Эх, сейчас бы несколько кусочков, зажаренной на костре, предварительно замаринованной и приправленной специями свинины.
- А я-то тебе, чем могу помочь?
Очнувшись от мрачных раздумий, Виталий ощутил на себе насупленный взгляд вышедшего из оцепенения. Глаза смотрящего изучали его в подробностях, не упуская из вида ни одной мало-мальски детали. Виталию казалось, что эти два горящих перископа подмечают все его недостатки, особенно те, которые ранее были неприметны. В детстве, уходя от неприятностей, Виталий закрывал лицо руками, но укрыться от пронзительно настойчивого взгляда ему не удалось.
- Не знаю. Наверное, мне никто уже помочь не может, - в голосе говорящего слышалась безысходность лишенного выбора человека, утратившего веру в будущее. А, может, он стеснялся собственной слабости? Но не станет же он дожидаться, пока слезы просохнут.
- Есть люди, которым хуже, чем тебе. Работа, дом, карьера, любящая мамочка, а еще при желании и малейших усилиях у тебя могла быть подруга жизни – разве всего этого мало для счастья в привычном понимании этого слова?
Возникшая пауза развела обоих по разным углам. Страдающий продолжал считать слезы, сочувствующий погрузился в легкую дрему. Неизвестно только, сколько ему здесь, под больничным крылом прохлаждаться придется? Выпрут его, как … симулянта, как нетрудовой элемент. Но, если бы они знали, как ему надоело претворяться, изображая из себя дурачка с больным воображением. У них сейчас разборки. Всякие там больничные перестановки, вот и некому им заняться пристально. Однако, это ненадолго, придет конец вольготному существованию, а на вокзал как-то не хочется…
Сев на кровати, Петр смахнул с себя остатки сна. – Слушай. Дай мне взаймы пару тысяч. А я тебе через неделю, максимум две долг отдам.
Оцепенение с Виталия слетело стоило ему услышать суть просьбы, с которой к нему обратились. Вот он. Эликсир счастья, всего лишь пара зелененьких, способных сделать человека довольным жизнью. – Нет у меня. А зачем тебе?
- Если нет, чего спрашиваешь? – со злостью парировал Клименко-Седельников.
- Просто так. Тебе плохо, мне не лучше, можно сказать, мы – товарищи по несчастью …
-  Я тебе не товарищ. Сытый голодного не разумеет, - костлявая, слегка дрожащая рука легла на плечо бывшего приятеля. – Слушай, если у тебя нет, помоги у кого-нибудь занять, очень нужно для хорошего дела.
- Подскажи: у кого? Мне бойкот объявили, я – изгой. Мне не то, что в долг, руки никто не подаст.
- А дома? - прочитав непонимание на лице собеседника, Петр добавил. – Дома, у тебя имеются какие-нибудь ценности. Их можно сдать в ломбард. Потом выкупим,  не переживай.   
- Нет у меня ценностей в твоем понимании.
Пожалуй, эта бумажная крыса ничем, кроме макулатуры не обзавелась. Благо, что он ни один проживает, есть у него, чем поживиться, вне всяких сомнений, есть. – Возьми у мамы, не ставя ее в известность. Чего я тебе буду объяснять, как это делается. Сам, небось, не раз так в детстве поступал.
Бледное лицо Аносова залила краска стыда, при одном лишь упоминании о воровстве. Какая мерзость! – Никогда, ни при каких обстоятельствах я не возьму ничего чужого …
- Почем чужое? Мать-то тебе не чужая, считай, ты у нее в тот же долг берешь, не привлекая ее внимания, зато приятеля выручишь … А потом я тебя.
Горькая усмешка исказила ровную линию губ, в то время, как темные, выразительные глаза смотрели жестко и лишая собеседника права выбора, - Чем ты мне можешь помочь? Дать бесплатный совет: как украсть без последствий? Мы же с тобой, как два полюса Земли, диаметрально противоположны. Мне никогда не стать таким, как ты, а тебе …
Его прервал достаточно болезненный удар по коленке, - Ты говори, но не зарывайся. Я ничуть не хуже, чем ты, и если у меня в настоящее время имеются долги … это не значит, что когда-нибудь мы не поменяемся местами. И уж тогда я на тебе отыграюсь, когда ты явишься ко мне просить о помощи.
Как же он мог ранее не замечать этого? Разглагольствующий – сущий прохвост,  мало, того, что негодяй, он еще и других пытается сделать таковыми. Ах, как хочется ударить его, да так, чтобы побольнее, до слез.
Вышедшего из «зала заседаний» Петр провожал злобным взглядом. Гордого из себя строит, только все это показное. Расплата придет скоро, очень скоро.
- Чего ты там бормочешь? И, вообще, что ты тут делаешь?
Петр обернулся. Позади, на фоне рабочего инструмента стояла нянечка, сжимающая в руке мокрую тряпку. В голове вопрошаемого моментально созрел план. – Давайте я вам ведро донесу, тяжелое, оно, наверное, - произнес он добродушно.
На усталом, слегка помятом лице Нины Афанасьевны мелькнуло удивление, сменившееся улыбкой, - Да, вроде, нетяжелое оно. Если хочешь, помоги.
Вылив грязную воду и вымыв ведро, Петр, по просьбе нянечки отнес два ведра чистой воды в ординаторскую, в настоящее время свободную от медперсонала. Вдвоем они вымыли все окна, принялись за подоконники. Неожиданно их трудовой энтузиазм поколебала внезапно возникшая Ломакина. – Нина Афанасьевна, три дня назад здесь проводилась генеральная уборка. Зачем вы повторяетесь?
- Не знаю я. Да ты не шуми, Михайловна. Если меня Дроздов не гонял, я бы сидела себе тихонько, и некому не мешала.
Взгляд медсестры упал на не успевшего вовремя исчезнуть Седельникова, - А почему вы пускаете в ординаторскую посторонних?
Пятясь задом, Петр задел ведро, что отвлекло от него ненужное внимание. Выбежав, он слышал вслед возмущенные крики нянечки, сквозь оправдания огорченной неожиданно свалившейся на нее обузой, - Ах, паразит, неаккуратный какой, помощник хренов.
Не вышло, но что-то надо делать, ради того, чтобы продержаться, выжить как-нибудь. В больнице хреново, но жить можно. Только бы его не выставили отсюда. Жирная корова из медсестер недолго ворчала, не беда, что пожалуется врачам на его притворство. А кто сказал, что изображать из себя психа легко? Кривляешься, строишь рожи, пускаешь слюни, разговариваешь сам с собой – все это сопутствующие сумасшествию действия. И учителя у него толковые, считай весь Дуркин дом: хоть Чубукка, главный по уборке, приверженец  точных наук, оппонент Пифагора, вечно пребывающий в беспамятстве Завьялов.
Ого, а за ним кто-то подсматривает. Быстро обернувшись, Седельников увидел мелькнувшего за поворотом Аносова. Неужели, сего неудачника назначили его лечащим врачом? Ох, и потреплет он ему нервы, отыграется за все прошлое. 
- Ну, пошел, нечего здесь шляться!
Вежливое обращение поступило от нянечки. В отместку за пережитый нагоняй, злобная тетка прошлась мокрой тряпкой по его ногам, замочив их. И уборщицу бы он проучил, да слишком мелка сошка. В палате царило оживление. Чубукка занимался своим любимым делом, и только сегодня, вместо привычного мытья он двигал кровати. О да, у Чубукки помощник отыскался! Разросшиеся брови мгновенно взлетели вверх, выражение изумления застыло на неухоженном личике. В помощниках-то у Чубукки сам Виталик. Взгляды доктора и вошедшего пересеклись. Спустя пару минут любопытство Петрония было удовлетворено.
- Налаживаю утраченные контакты, - на бледном, подвижном лице доктора появилось выражение настойчивости, которая в иной ситуации вызвало бы раздражение, но в условиях ответной конфронтации, лишь побудила следовать его примеру, - Хочешь, с тобой подружимся?
Выражение внемлющего лица почти не изменилось. Поводов для удивления у него еще будет предостаточно. Оглянувшись по сторонам, друзья решили уединиться, но злобные помыслы Нины Афанасьевны им воспрепятствовали.
- Нечего здесь ходить. Только вымыла, а вы тут, как тут.
Казалось, тряпка, поднятая ровно знамя, преследовала их по пятам. Ради того, чтобы избежать разборок с агрессивно настроенной нянечкой, Аносов обманным путем заманил ее в туалет, где и закрыл на щеколду. Настороженно настроенный пациент неотступно находился рядом.
– Я с тобой не ругался, - запоздалый ответ скорее читался по губам, чем прозвучал в ушах Аносова.
Вглядываясь в лицо оппонента, Виталий пытался уловить его настрой. Но то, что ранее случалось без проблем, сейчас вызвало затруднение.
Петька вот он тут рядом, а в то же время, его пребывание здесь, как бы и не чувствуется. Оторванность от происходящего давалась нелегко. Находясь под прицелом проникновенных глаз, Виталий выжидал. Ему поверят, а он боялся, в свою очередь, не допустить подобных осечек. – Кажется, здесь мы с тобой не к месту, - не дождавшись реакции, Виталий  взял собеседника за руку, - Пойдем на лестницу.
Петр неожиданно заартачился, - Что тебе от меня нужно?
Нелегко было улыбаться, глядя в настороженное лицо Клименко-Седельникова, но, пересилив себя, Виталий следовал намеченному плану, - Давай поговорим по-хорошему.
- А ты разве можешь по-плохому?
Ну как можно ответить грубостью, даже, если тебе открыто язвят в присутствии неравнодушных зрителей. Лучезарная улыбка озарила лицо доктора, - Если уж мы на виду, давай будем сдерживать себя. Я могу по-всякому, но предпочитаю по-хорошему.
Пожелание доктора было взято на вооружение, но уединиться у собеседников не вышло. Ступеньками ниже с сигаретой в зубах пристроился новенький, который тут же заявил о себе предупреждением, - Если будете курить, недокуренные сигареты, где попало не бросать.
Сказал бы проще «окурки», а то выставляется культурным, вот только перед кем? На ухо приятелю Виталий прошептал, - Приглашаю тебя в гости.
В ответном взгляде читалось недоверие. Аносова передернуло. Что ему делать ради того, чтобы его словам поверили? – Петь, ты можешь остановиться у меня… на время, конечно, но ты ни в чем не будешь стеснен.
- Может, ты еще одного пристроишь?
Вопрос от незваного соседа по лестнице застал Виталия врасплох.
- Всего на пару дней.
Теперь уже не только приверженец чистоты и порядка испепелял Виталия пронзительным взглядом, но и опекаемый не сводил с него вопрошающих глаз. Аносов озадаченно почесал в затылке, - Если только на два дня…
- Миленький, дорогой, подсоби. Вызов прислали, а жильем не обеспечили. К главному пошел, а он, как назло, не принимает. В деканат, опять-то таки, не отправишься, у них там коммунальные счета за два месяца не плачены. А мне всего на два-три дня и только для ночевки, - причитания показались говорящему неубедительными. Он ухватился за руку Виталия, как утопающий цепляется за соломинку.
Забавнее всего, с точки зрения случайного зрителя была навязчивая неотступность, с которой проситель вымаливал желаемое. Виталий согласился, а Петр, как лицо заинтересованное, пока еще не дал согласия.
И вот они поменялись ролями, - Петь, выручай.
На запястье  его худой руки захлопнулись ухоженные музыкальные пальчики. Петр позволил себе рассмеяться. – Черт с тобой, согласен. Определяй наш больничный табор на постой.
Виталий не думал о том, что он скажет дома, как объяснит матери свое решение. С другой стороны, разве он должен что-либо пояснять?! Он размещает приятелей в свою комнату, и оправдываться перед Петькой он также не обязан, хотя последние четверть часа лишь этим и занимается.
- Виталий Вячеславович, - услышал Аносов позади, - Вас Николай Григорьевич просил зайти.
Оглянувшись, оба, Виталий и Петр увидели мелькнувшую за поворотом тень. Ничего хорошего от визита к заведующему отделением Аносов не ожидал. Неисполненных обязательств перед Дроздовым у него не было, но это обстоятельство вовсе не гарантировало ему беспристрастного отношения. Дроздов затаил против него злобу, Виталию уже пришлось поплатиться за собственную несдержанность. Он лишился тех жалких крох, которые им определили в виде аванса. Поделившись неприятностью с Седельниковым, Виталий получил совет: «Сходи к главному. Нечего молчать, когда твои права нарушены». Но даже сочувствующему Петьке не понять, до какой степени начальство может быть ненавистно.
- Могу пойти с тобой, как свидетель, - добавил Петр после короткой паузы. 
Виталий смахнул непослушную челку. Ему не надо было гадать, кто перед ним: друг или лишь маскирующийся под него. Кому-то он, все-таки, должен верить, и пусть это будет Петр. – Один пойду, а то Дроздов подумает, что я его испугался.
Через минуту он в нерешительности стоял перед кабинетом Дроздова, размышляя, зачем его вызывают? За дверью звенела тишина, что еще больше озадачило Виталия. Какие там планы против него выстраивают, как бы ему это хотелось узнать, но вожделенная дверь хранила молчание. Виталий приложился к ней ухом. В этой позе его и застал комментарий со стороны.
- Что слышно? Перевод из банка не пришел?
Насмехались над ним те, кому он ничего плохого не делал. За что они? Затаив обиду, Виталий безмолвствовал, хотя выдержка ему давалась не без труда. Слезы застыли у него на глазах, слезы, до которых некому не было дела. Постучав, наконец, в дверь кабинета, Виталий замер. Однако, ожидание затягивалось. Аносов насчитал уже тридцать шесть секунд, а из-за двери кабинета заведующего так и не прозвучало «войдите». Виталий вздрогнул, когда ледяные шершавые пальцы замкнулись на его шее, тут же прозвучало совсем рядом с его ухом, - Две дылды за тобой подглядывали и смеялись: Ломакина и новенькая.
Весть о насмешках не стала для Аносова неожиданной, наоборот, побудила его мобилизоваться. Никто не должен видеть, и даже подозревать о его слабости. Для окружающих он должен быть образцом решительности и стойкости. – Мне все равно, кто, что делает. Будет повод, я сам над ними посмеюсь.
Мимолетный взгляд и его полем зрения не выхвачено ничего подозрительного. Смылись, в ожидании следующего повода для издевательств.
- Извините, вы Николая Григорьевича ждете?
Виталий обернулся. На месте только, что отошедшего Петра стояла практикантка. И она тоже насмехалась, а теперь … Стерва. Ни один мускул в лице не дрогнет, вот с кого надо брать пример. Искусанные в кровь губы Виталия сложились в ровную линию, обнажив крепкие резцы, тогда, как выразительные глаза оставались печальными.
- Николай Григорьевич ушел около часа назад, он сказал, что до завтра.
Выходит, он напрасно здесь в сомнениях под дверью томился. Повсюду за ним подсматривают, хотят подловить на ошибке, как будто сами безупречны. Поймав на себе чей-то пристальный взгляд, Виталий обернулся. На этот раз приглядывал за ним Петр. – Тебя Чубукка искал.
В знакомой палате вновь кипела работа. Окна были завешены простынями, а все обитатели палаты походили на внезапно воскресшие приведения. Главные действующие лица безуспешно пытались открыть дверь  во встроенный стенной шкаф.
- Василий Яковлевич, зачем вы это делаете?
В упор на него воззрилась пара бесцветных глаз. Тщетно Виталий пытался завладеть их вниманием, их взгляд терялся где-то позади него. Створки стенного шкафа долго не поддавались, лишь острием перочинного ножика удалось совладать с ними. Распахнув шкаф, Виталий посторонился. Откуда-то из глубины на любопытных повеяло затхлостью, и сразу же защипало в носу.
- Что это за подземелье? Ой, не продохнуть, - Седельников усиленно замахал рукой.
- Апчхи!!! – не сдержавшись, Виталий толкнул головой в плечо стоящего рядом приятеля.   
Тут же к распахнутой дверце шкафа подскочил Чубукка. Отстранив доктора, он нырнул внутрь. Объятый пыльной завесой естествоиспытатель, развил бурную деятельность. Спрашивать у него, что там удалось обнаружить, Виталий не стал. Бесполезно. Пришлось долго ждать, пока Чубукка покажется в поле зрения, то случилось лишь после того, как доктор вытащил его наружу. – Василий Яковлевич, вас потом придется с пылесосом вычищать, - попробовал пошутить Виталий.
Вслед за настырным Колесниковым интерес к содержимому шкафа стали проявлять остальные обитатели палаты. Не прошло и минуты, как за трепыханием отнюдь несвежих простынок Виталий ничего не мог разобрать.
- Ребята, прекратите. Хорош!
Когда на голову Виталия опустилось нечто похожее на мешковину, он не на шутку перепугался. Что ему готовят: темную или вместо него должен был оказаться кто-то другой? Все происходило тихо, напоминая мышиную возню, и ощущалось бы еще более увлекательным, если бы происходило ни с ним. Настоящая паника началась, когда Виталий почувствовал удушье. Ему не хватало воздуха и … свободы. События развивались быстрее, чем текли его мысли. Его хотят убить, мелькнуло в последний момент. Он отчаянно вырывался, но неприятель был сильнее. Оглушающая темнота завладела им, отнимая сознание. Внезапно давление на рот ослабло, и он заорал из последних сил, - Пустите!!! – пытаясь призвать на помощь хоть кого-нибудь, Виталий извивался всем телом, и получал удары, пусть несильные, но вполне ощутимые. Неожиданно руки, державшие его, ослабили хватку. Однако ощущение свободы оказалось недолгим. Хлопок, раздавшийся следом за этим, был воспринят Виталием, словно сторонним наблюдателем, пока от пылевой атаки, пробившейся сквозь завесу темноты, у него не защипало в носу. Ладонями он ощупывал стены. Они наступали на него со всех сторон, давили на него. Узник! Его закрыли в стенном шкафу, но с какой целью? Он затаился, рассчитывая на счастливый конец. С другой стороны двери, похоже, также выжидали. Апчхи!!! – раздалось залпом. Но после этого створки не распахнулись. – Откройте, прошу вас! – отчаянно взмолился Аносов.
Еще несколько секунд все оставалось без изменений, затем в лицо Виталия ударил дневной свет. С разных сторон на освобожденного воззрились угрюмые человеческие лица. Переводя взгляд с одного на другое, Виталий терялся в догадках. Чего они хотели? На него так смотрели, будто он в чем-то провинился перед собравшимися. Ближе других к нему оказался Петр. Может, это неслучайно?
- Хочешь жить?
«Он, что, шутит?» мелькнуло в голове у Виталия. Реальная угроза, витавшая над ним, вызвала у бывшего узника ступор. Непроизвольно моргая глазами, он выбрался из шкафа. На свою беду, он случайно задел ногой за бортик, и едва не упал. Протягивая руку, он взывал к помощи, к его мольбам окружающие остались немы. Проявленное к нему равнодушие немало озадачило Виталия. Обитатели палаты по-прежнему толпились вокруг него, загораживая проход. – Что вам нужно от меня? Чего вы хотите?
Больные наступали, Виталий пятился. Еще чуть-чуть, и он вновь окажется в стенном шкафу.
Язвительная усмешка исказила губы Клименко. – Страшно? Нам тоже бывает боязно. А вы, докторишки, замечаете только то, что вам выгодно. А на то, чтобы спросить у нас, решительности не хватает - волосатый палец Клименко тыкался  попеременно в каждого стоящего у шкафа: Чубукку, Дежнева, того с эпилепсией … Все они уставились на него, да так, что под напором всеобщей ненависти, Виталий опустил глаза. За что они его ненавидят, задавался он вопросом.
- Можно мне пройти?
На его робкую просьбу никак не прореагировали. Полукольцо вокруг осталось недвижимым. В отчаяние Виталий схватился за руку Петра, - Скажи им, пусть они разойдутся.
Однако и Петр не пошевельнулся. Тщетно Виталий пытался разглядеть в нем хоть какое-то сочувствие. Более всего оно сейчас походило на маску. – Что вам нужно? – испуганно прошептала жертва оцепления.
- Мы тоже часто задаемся этим вопросом, а вы остаетесь глухи к нашим воззваниям, или, быть может, не желаете нас воспринимать. Мы еще способны сами за себя нести ответственность …
- Мы – люди, а не индивидуумы, на которых можно испытывать таблетки курсами.
- А мне-то что сейчас делать?
Виталий продолжал пребывать в растерянности. Миф о врачебном превосходстве мгновенно улетучился из его сознания. Врачи также уязвимы, как и все остальные, и эта невменяемая орава может с ним сейчас сотворить все, что ей заблагорассудится, причем безнаказанно. Но даже, если позже придет заслуженная расплата, легче ему от осознания сего факта не будет.
- Петь, можно с тобой поговорить наедине?
- У меня от товарищей по несчастью секретов нет.
- Согласен, только скажи, пожалуйста, своим товарищам, чтобы они отошли от меня подальше.
- Ты сам к ним можешь обратиться. Они понимают все не хуже вашего медперсонала.
Недружелюбные взоры лишали его инициативы. Судя по времени, скоро должен был состояться вечерний обход. – Меня станут искать, и, не обнаружив, обратятся к заведующему. Меры, которые он примет в ответ, вряд ли, вас устроят.
Вызов, что прозвучал в голосе Аносова, спровоцировал ответную реакцию. – Прежде, чем жаловаться, неплохо бы с нами обсудить. Мы все понимаем, и конституционных прав нас никто не лишал.
- Я … я не понимаю, что обсуждать?
Искренность Виталия зародила сомнения в душах пациентов. Все они пребывали в нерешительности, что же им делать далее? Инициативу на себя взял Петр. Похоже, именно он был наделен правом представлять интересы больничной братии. – Никто из нас не горит желанием очутиться в бригаде строителей, а ваш главный, по телефону, я слышал, уже договорился.
- У нас были разбирательства по поводу незаконного привлечения пациентов к строительно-отделочным работам. Я тоже выступал против …
- Поэтому мы на тебя и рассчитываем. Но главный …
- Дроздов – не главный, он заведующий отделением, его полномочия определяются…
- Виталий Вячеславович, не стоит. Нам это неинтересно, но ваши действия по защите прав больных, нам небезразличны.
Менее всего в тот момент он посчитал бы их больными. Обитатели палаты напоминали кого угодно: стачечный комитет, экскурсантов у картины классиков импрессионизма, вот только он сам на классика любого жанра в настоящее время мало походил. – С Николаем Григорьевичем я еще раз попытаюсь переговорить. А, если мои доводы его не вразумят, пойду к главному врачу.
Две минуты спустя, когда его свобода ничем не была ограничена, Виталий посетовал другу, - Зря ты так, Петр. Я к вам всегда по-человечески относился, а вы … Мог бы подойти ко мне и без всех этих душещипательных сцен выказать недовольство действиями Дроздова.
Печальная улыбка мелькнула на лице Петра, ответу его предшествовал вздох, - Не так-то просто было решиться на выяснение отношений. И как нам было узнать, на чьей ты стороне? Как говориться: сегодня нашим, а завтра …  вашим.
Виталий был вынужден признать правоту опасений Петра. Сколько раз он вынужден действовать не по собственной инициативе, а вопреки ей, исполняя распоряжения руководства. – Я стал неугодным …
- Из наших четверо завтра собираются отправить куда-то.
- Обещаю, без вашего желания никто никуда не отправится.
Дружеское рукопожатие предвосхитило благодарность на словах. – Меня в эту бригаду определили, но я-то знаю, за что расплачиваюсь, - отвечая на вопросительный взгляд, Петр добавил, - Главный ваш определил меня в строительную бригаду за …
Виталий перебил, - Решим и этот вопрос, сегодня же. Как? – отвечая на недоуменный взгляд приятеля, - Виталий успокоил, - Будешь жить  у меня.
- А про того, с лестницы, помнишь?
- Главное, чтобы он о нас не вспомнил. Сегодня же собирай вещи и будь готов.
Как бы он хотел приблизить долгожданный вечер. Отступили бы преследующие его пронзительные взгляды, проникающие в самые потаенные закоулки его души. Но, видимо, он еще не всю чашу унижения до конца испил. В ординаторской, на лестнице, в туалете, в коридоре – повсюду, куда бы Виталий не отправился, он ощущал, как в нем копаются, словно в куче несвежего белья, исследуя всю его подноготную. Когда некорректное поведение коллег стало для него невыносимым, Виталий преградил путь Ломакиной. – Ольга Михайловна, курсы седативных препаратов, которые назначены шести пациентам …
- Не надо меня в списки посвящать. Это – ваше докторское дело, а наше дело маленькое – исполнять врачебные назначения, - внушительная фигура Ломакиной вихрем пронеслась мимо.
Свое докторское дело он знает хорошо, в пору опытом делиться. Смеяться над собой он некому не позволит, без разницы, есть повод или нет, это – подлость, совладать с которой не только его право, но и обязанность. Вот так столкнется на своем жизненном пути какой-нибудь желторотик, и растеряется, но … но не тут-то было. Без помощи он не останется.
Размышления Виталия были прерваны возникшей толкотней у дверей заведующего отделением, куда больные и трое из медсестер настойчиво стучались. Призывы общественности остались без внимания.   
- Нет его. Говорю вам, уехал и сказал, что сегодня больше не вернется.
Стоило практикантке Бочаровой дать пояснения, как на девушку тут же накинулись свои, - Какого хрена ты молчала. Мы тут руки себе ломаем, а, вроде, как ни причем. 
Виталий переводил равнодушный взгляд с одного говорящего на другого, пока инициативу на себе не приняла старшая медсестра, - Попрошу больных разойтись по палатам.
Но в толпе собравшихся уже зрел гул недовольства, - А далее что? Почему о больничных мероприятиях, напрямую касающихся нас, пациенты узнают в последнюю очередь?
Вторила поддержка: «Мы тоже люди, и с нашим мнением надо считаться».
Ольга Михайловна не растерялась, - Успокойтесь, никто вас не собирается никуда увозить…
- Неправда! Нами распоряжаются, как скотиной …
- Мы будем жаловаться! Мы найдем на вас управу!
Происходящее напоминало разгорающийся скандал с непредсказуемыми последствиями.
- Они нам обещают, а завтра придут другие и станут устанавливать новые порядки.
Виталий явственно слышал произнесенную ему прямо в ухо фразу: «Если ты не вмешаешься, быть буре». Пожалуй. Скандал не в его интересах, смекнул Виталий. – Ребята, - обратился он к больным, - Я вас ранее не обманывал. Так вот, я прошу вас, разойдитесь по своим палатам. Обещаю, буду представлять ваши интересы перед больничным руководством.
После того, как стихийное волнение улеглось, Петр не отходил от доктора Аносова. Схватив его за полы халата, Седельников более не отпускал его.
- Петь, чего тебе от меня надобно?
Сосредоточенный вид обоих: вопрошающего и ответчика, не вызывал ни малейших подозрений в серьезности их намерений. Особенно боевой запал читался на физиономии представителя больничной общественности, - Ты чего им бесплатные обещания раздавал?
- Так бесплатные же, - усмехнувшись, парировал Виталий, - успокоив недоверие в глазах собеседника, тут же прибавил, - Не бойся, не обману.
Петр не унимался, продолжая ставить перед Аносовым все новые и новые вопросы, за счет чего тот чувствовал себя, словно неразумный школяр. – Ну, вот представь, правдолюбец, завтра явится ваш самый главный и начнет требовать выполнения своих распоряжений. Черт его знает, что ему втемяшится в голову… А ты, между прочим, вызвался выступать на стороне больных.
Виталий не имел определенного плана действий и придумал буквально на ходу,- Есть еще один вариант, - выждав паузу, говорящий прибавил, - Заявить на Дроздова – спровоцировать новый конфликт. Может, попробовать еще раз поговорить с ним по-хорошему?
- Но его нет. А завтра может быть поздно!
Казалось приведенные доводы имели все основания для беспокойства, но реакция Аносова была более, чем прохладной, - Кто-нибудь из медперсонала за вас обязательно вступиться, хоть новенькая практикантка.
Петр обреченно махнул рукой, - Что толку? Веса-то она никакого не имеет, - позже, словно спохватившись, Клименко полюбопытствовал, - Чье завтра дежурство?
На этот вопрос ничего многообещающего Виталий ответить не смог. Он еще заранее насчет завтрашнего дня договорился ради занятий у профессора Игнатюка, Норкина на больничном. Амалия Потаповна – выходная. Выходит, что завтра из начальства сам Дроздов.
- Обещал, выполняй, - настаивал Петр, - Ты ведь можешь сходить к главному врачу сегодня.
Аносов неопределенно пожал плечами. Сегодня, можно сказать, «на ночь глядя», ему никуда не хотелось. – Ты у меня остановишься, так, что строительные будни тебе не грозят.
- А другим? Ты же людям обещал….
- Обещал, выполню, - уверенно промолвил Аносов, но о тайных сомнениях, ни на шутку раздирающих его, он распространяться не спешил. Не исключено, что дома, с мамулей его также ожидают обострение отношений. Конфронтация, а с ней, это Виталий знал по прежнему опыту, никакие аргументы недейственны. Она может оскандалиться при постороннем человеке. Прошлый раз не обошлось без вмешательства правоохранительных органов, с последующим визитом в отделение.
На исходе рабочего дня Виталия вновь побеспокоила делегация от пациентов, - Виталий Вячеславович, мы вас просим заранее …
Окидывая усталым взглядом стачечный комитет, Виталий с грустью констатировал, эти не отстанут, и отговорки с ними не подействуют. – Пожалуй ...
Его перебил Седельников, - Главный в настоящее время на месте. Пойдем, а?
Разложенные перед ним на столе папки с историями болезней интересовали Аносова гораздо больше, чем все прочие выяснения отношений. В конце концов, он не станет и далее проявлять дипломатические способности. Скажет им, раз и навсегда, как отрезал. Почему он должен считаться с кем угодно, но только не с собственными амбициями?
Представители душевнобольной общественности шумели: «Мы не желаем завтра никуда ехать», «Мы напишем письмо президенту России или в ООН», летело с разных сторон: «Решайте наш вопрос сейчас же, не медленно!»
Петр потребовал, - Пойдем к главному, раз обещал.
Виталий все еще пребывал в нерешительности. С одной стороны, он по-прежнему поддерживать в людях надежду на мирное урегулирование конфликта, однако, и большим преступлением не будет, если он пресечет всякие дальнейшие требования недовольных. В любом деле всегда находятся согласные и те, которые торопятся с претензиями. Всем без исключения угодить не представляется возможным. Поэтому, прежде, чем принять чью-либо сторону, надобно прояснить: заключение одностороннего соглашения грозит ему потерей отношений, с кем, конкретно? Готов ли он к конфликту с руководством, в том случае, если главный врач примет сторону Дроздова?
Окинув терпеливым взглядом скопление вопрошающих лиц, Виталий констатировал, что ему проще проявить стойкость в общении с подчиненными, а больные для него именно зависимые люди, учитывать мнение которых он обязан в последнюю очередь. Открыться пред ним, озвучить им в глаза свою позицию, вернее всего, спровоцировать конфликт, а ссоры, публичные выяснения отношений коверкают его миролюбивый характер.
- Ты идешь?
Петр напирал, но ему, в отличие от остальных страждущих можно объяснить беспочвенность ближайшей перспективы. Когда с узких плеч соскользнул докторский халат, а его место заняло старенькое пальто, Петр решил, что не все еще потеряно, тем более, что вездесущая практикантка, вероятно, составит им компанию. А все эти бумажки, что Виталий сунул себе в портфель, он, наверняка, будет показывать руководству, весьма удобный предлог, для того, чтобы перейти к основной цели посещения главного врача.
Но сомнения Седельникова разрешились гораздо раньше. У медиков, идущих чуть впереди, нашлась тема для беседы. Петр постарался быть незаметным. «Лучше я за ними присмотрю и направлю, куда следует». Но на фоне одетых в верхнюю одежду, Петр в старом, полинявшем тренировочном костюме, выглядел не слишком солидно. И вот уже два лестничных пролета позади, остался длинный коридор, а там … холод, брр. Чего же он заранее об этом не подумал? На улицу он в таком легком одеянии не сунется. Пока не поздно, надо действовать. – Виталий Вячеславович, разрешить спросить.
Столь любезное обращение привлекло внимание обоих. На голос повернулись сразу же две головы: доктора Аносова и практикантки Бочаровой. Откликнулся доктор, - Спрашивайте, сделайте одолжение.
Вот они стоят напротив друг друга, вроде бы, приятели, и смотрят каждый каждому в лицо. Ему не показалось. Уголки губ Аносова исказила ухмылка, моментально лишившая его искренности. В голову Петра закрались первые подозрения. Неужели, он обманулся?
- Виталий, вы извините. Я покину вас. Не стану отвлекать вас от важных разговоров, - последнюю фразу Катя выделила особо, так, чтобы до того, кому она предназначалась, дошел ее особый смысл.
Виталий собирался уже последовать за Бочаровой, но Петр, наконец, отважился и встал у него на пути, - А как же к главному?
- Завтра, - бросил Аносов на ходу.
Но Седельников не унимался. Он бросился за ним и закрыл собой выход. – Но вы говорили …
Услышанное обескуражило его. – Тебя никто не гонит из больницы. Живи, сколько хочешь. Я сейчас отойди. 
- Но ты же обещал!!!
- Мне тоже много чего обещали. Дай пройти, - уже более решительно промолвил доктор и добился своего.
Все его надежды и радужные планы разом безвозвратно рухнули. Но он не желает завтра брать в руки мастерок, и все прочее, с тем, чтобы превратиться в заядлого строителя. Эх, если бы его не подвели, в ближайшие дни можно было бы попробовать изменить свое семейное положение, тем самым, упрочить социальный статус. Без сомнения, человек семейный окружен заботой и любовью, а потому, с уверенностью смотрит в будущее, как раз то, чего ему в настоящий момент не хватает. А еще ему очень не хватает денег. Да, именно их, «в мире все продается и все покупается», как сказал кто-то из классиков. Но и сам он не сплоховал бы. Трудности в жизни человека, конечно, должны иметь место, но у него их слишком много. Увы! Вот бы наоборот: денег много, а трудностей нет.
- Ну-ка, стой! Тебе, тебе говорю, который в прогулочных подштанниках.
Задумавшись, Петр не сразу понял, что это к нему обращена столь невежливая реплика. Он, действительно, слишком увлекся, и не заметил, как дошел до выхода. Обернувшись, он увидел незнакомую женщину. Похоже, та была воинственно настроена. Для начала стоит выяснить: кто она? Петр оценивающе присмотрелся к хромающей незнакомке и промолвил, - Чем обязан?
- Почему вы разгуливаете по больничному корпусу? Больные должны находиться в палатах.
- Уже иду.
- Из какого вы отделения? Кто у вас заведующий? – не отступала незнакомка.
- А вы из какого? Может, вы секретарем у главного трудитесь?
Перекидываясь фразами, собеседники поднялись на два лестничных пролета. Осталось позвонить и ему непременно откроет кто-нибудь из медицинского персонала. Однако расчеты Седельникова оказались не совсем верными. Незнакомка внезапно воспрепятствовала его устремлениям, аргументируя свое вмешательство предложением, - Расскажите мне о больничных порядках. Судя по вашему виду, вы – старожил отделения, а я – репортер столичной газеты.
Петр медленно переваривал услышанное. С какой стати он должен верить словам этой девки, более походящей на торговку с рынка?
Замешательство собеседника незнакомка расценила по-своему. – Вам, вероятно, сложно составить представление об окружающей вас действительности. Понимаю. У человека с психическим расстройством искажена реальная картина мира. Я помогу вам. Просто отвечайте на вопросы, по возможности, более подробно.
Ясно, девка увлекается игрой в шпионов. Ради достижения задуманного, стоит ей подыграть. На лице Седельникова заиграла широченная улыбка, которой он, за неимением лучшего, решил расположить к себе новую знакомую.
- Ну вот и хорошо, согласился, значит, - бросив беглый взгляд на часы, она заметила, - У меня в девятнадцать тридцать должна состоятся встреча с заведующим отделением, а до того времени мы с тобой побеседуем.
Продолжая изображать простодушие, Петр взял журналистку за руку. Ловкие пальцы потянулись к часовому механизму. Еще чуть-чуть, и он примерит симпатичные часики.
- Нравится, дружок? Но это женские. Давай где-нибудь не на виду пристроимся, чтобы при встрече глаза вашему начальству не мозолить.
Вожделенное также быстро исчезло, как и хорошее настроение Петра. Может, зря он на что-то рассчитывает? Опять промахнется, как с Аносовым.
Откуда-то сверху неслось оглушительное «Я его вижу, Ольга Михайловна. Он здесь, на лестнице».
- Пойдем скорее, - прежде, чем представительница прессы успела что-либо сообразить, предприимчивый Петр схватил ту за руку, выше локтя, так, что она не смогла вывернуться, и потащил вниз. В холе первого этажа был маленький закуток, где он сможет закончить начатое. В затхлом подвальчике, вряд ли, кто- то появится, тем более, что о его существовании, мало кому известно. Об этом Петр прознал во время очередного субботника, естественно, проводившегося силами пациентов, и против их желания. К огорчению беглецов, на двери, ведущей в «райский уголок» висел замок.
- Что теперь?
Этим вопросом и сам Петр задавался. Целью его было завладеть документами и деньгами, ради того можно было пойти на обман, - Вы хотите узнать о жизни отделения изнутри? Увидеть все своими глазами?
Даже при блеклом больничном освещении на лице журналистки проглядывало неподдельное удивление, наполовину смешанное со злостью, что отобразилось в округлившихся, намазанных явно дешевой косметикой глазищами, из полуоткрытого рта на Петра повеяло ароматом незалеченных зубов. Однако собеседница Петра быстро совладала со своими эмоциями. – Поймите, все, что нужно, мне будет известно, потому, что я привыкла добиваться своего …
Петр усмехнулся, - Вы наивная. Руководство сообщит прессе лишь то, что выгодно им самим.  Не гонитесь за сенсацией, - прочитав в глазах собеседницы нерешительность, Седельников добавил, - Вы ничем не рискуете.
Слишком пристальное внимание вызвало ощущение будто его сканируют, каждый участок его неухоженного, начинающего стареть тела, каждая клеточка которого подверглась ощупыванию. В душе Петра уже рождался протест. Ему нужны деньги. Только они обеспечат ему некоторую степень свободы, стало быть, у него появится выбор: быть тем, кем он хочет.
- А ты, дружок, как я погляжу, не такой уж и псих. Что ты тут делаешь?
-  А вы желаете познакомиться со мной поближе? Для того нужно принять мои условия.
Голос, окликавший его, звучал все ближе и ближе. Кажется, скоро условия будут диктовать ему. – Решайтесь, и высокие гонорары вам обеспечены.
- Если бы твоими устами глаголела истина, - глубокий вздох усилил впечатление от сказанного, - Похоже, нашего редактора ничто не способно удивить. А вот я не скрою, удивлена … вашей разумностью. На психа вы не похожи. Что вы здесь делаете?
- Живу. Здесь лучше, чем на улице. Вы жили когда-нибудь на вокзале, среди таких же неопрятных, потасканных типов, валяющихся прямо на полу. Временами, когда жутко хочется жрать, так, что стенки живота слипаются, а в пасти полно слюны, и  ты готов слопать все, что угодно: брошенный кем-то недоеденный пирожок, недоклеванный птицами несвежий кусок хлеба. Если этого не отыщется, ты готов испытать судьбу, вдруг повезет, и в кармане зазевавшегося пассажира обнаружится, кроме стопки листков, надерганных из записной книжки, несколько новеньких банкнот. Когда загребущие пальцы почувствуют их гладкость, кажется, что это – твоя новая кожа, вместе с которой у тебя возникает новое мировоззрение. Деньги … деньги это – все, все, имеющее цену. И мои услуги вы можете приобрести. Ну, как?
- Вы мне поведали о своей нелегкой жизни, но я так и не знаю: как тебя зовут?
Отвечать ему не понадобилось. Появление медсестры Апрелевой положило конец его ожиданиям. – Живо в палату!
Журналистку Мария не удостоила и мимолетным взглядом.  Но вездесущая служительницы пера сама напомнила о себе, - Обождите, уважаемая. Этот пациент рассказал мне о себе. Но о порядках в вашей больнице хотелось бы узнать из «первых уст».
Мария была категорична. – Нам некогда. Идите к главному врачу…
- Маша, побыстрее! Тебе помочь?
Появление Ольги Михайловны придало Апрелевой уверенности. За собственную расторопность она вправе требовать, если уж, ни денежное вознаграждение, то повышения по службе. Хотя, кем ее могут сделать? Начальницей над няньками … или дворником? Слишком жалкое расширение полномочий. – Помоги лучше себе… выжить в этом гадюшнике, и остаться человеком, - горькая усмешка исказила капризные губки Апрелевой. Ее мнение некому не интересно, и она сама значит для остальных сотрудников не более, чем разносчик таблеток. Даже психи здесь значат более, чем она. С ними считаются, этим уродам все блага достаются просто так, а ей … не платят уже третий месяц.
- Девушка, я – журналистка, и у меня сегодня назначена встреча…
Апрелева одарила говорящую безразличным взглядом и, молча, указала наверх туда, где в веренице лестничных пролетов скрывались Ломакина с пациентом-беглецом.
- А когда вернется ваш заведующий отделом? Мне нужно заранее настроиться на встречу …  - не унималась репортерша.
Отчего, подниматься наверх так тяжело, вздыхала Маша, будто к ногам привязали по гире. А домой после дежурства она пойдет лишь завтра…
- Девушка, может, вы, наконец, соизволите мне ответить? Поймите, пресса обладает определенным весом. Вы или кто-то другой можете сделать заявление.
- Оставьте меня в покое, - еле слышно ответила Маша.
- Поймите, все ваши проблемы разрешаться. Вам нужно только открыто заявить о них.
Короткий звонок, и сейчас же дверь в «дуркин» дом затвориться за ней. Жалкая улыбка мелькнула на размалеванном личике. Вот то место, где проблемы исчезают сами собой, без всяких вмешательств извне … Покой, забвение, умиротворенность – все это обещано его обитателям. Но так ли оно есть в действительности?