Высоцкий актуален?

Дети тоже все уже видели и понимали. Видели ложь и пустые полки.
 Однокашник моего сына ранней весной 1978 года попросил меня с ним побеседовать. Мы ходили с ним по вечерним улицам Управы и беседовали. Он говорил, что на фоне этой лжи ему не понятно, как сдавать экзамены по Истории, по Научному Коммунизму. Надо тоже врать?
 Думающий был мальчик. Долго говорили. Ребята кончали школу, надо было получить аттестат. Надо было любым способом убедить его в необходимости получения аттестата. Главным моим аргументом было то, что Ленин, будучи безусловным атеистом, чтобы продолжить образование, экзамены по Закону Божьему сдавал на пятерки.
Часто возникает вопрос: откуда берутся политики?
В том числе и из таких вот «думающих мальчиков».

Дети получали представление о нашей жизни не только на уроках Научного Коммунизма и не только в очередях. Государство по послереволюционной инерции еще несло просвещение в массы.
В то время много выписывали, и подписка стоила дешево. В разное время мы получали: «Мурзилку», «Пионерскую правду», «Квант», «Юный натуралист», «Техника молодежи» (20 коп – можно было купить 35 номеров на дневную зарплату), «Вокруг света», «Наука и жизнь», «Наука и религия»,  «Правда», «Комсомольская Правда», «Волжская коммуна», «Новый мир», «Роман-Газету» (от 20 до 40 коп). В «Роман-Газете», в «Новом мире», в «Звезде», «Знамени» публиковались новые и новейшие произведения.
Журналы, ради снижения цены и доступности народу, издавались в мягких обложках на простой газетной бумаге. Зарплата журналистов и издателей была такая же, как у читателей.
В букинистическом магазине оставляешь открытку с заявкой на книгу, и когда книга появляется, тебе эту открытку присылают. А на какие-то издания был такой ажиотажно - психический спрос, что на помойках собирали макулатуру, чтобы получить вожделенное сочинение.
В журнале «Наука и религия» можно было познакомиться с историей и современными проблемами религии – как нашей, так и ислама, и буддизма, и с другими восточными и европейскими конфессиями – т.е. познакомиться с тем, что следовало бы преподавать в школе. Покупали атеистическую литературу, чтобы узнать про  религиозные праздники.
Поверхностно интересовались всем: и наукой и политикой и искусством, и сравнивали прочитанное с реальной жизнью.

И деятели искусства вносили свою лепту в просвещение.
 Дома я как-то сказал, что совершенно не принимаю исполнение Высоцкого. Хриплое выкрикивание с имитацией пьяного горлопана. Ни музыки, ни голоса. Сын поставил пластинку с Высоцким и сказал: «Папа, а ты прислушайся к словам». Одну, другую… еще и еще.
«Прочь влияние извне, привыкайте к новизне»… «Бег на месте общеукрепляющий. Красота! Среди бегущих первых нет и отстающих»… «А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты».
 Я прислушался и стал горячим почитателем Высоцкого. Его ерническое исполнение  отнес к тому, что если бы он серьезно пел то, что он пел, то ему бы немедленно заткнули рот. А так, ну что с пьяного возьмешь?
Его смерть не вызвала у меня ни удивления, ни сожаления. В моем представлении он сделал все, что мог и на что был способен. «Высоцкий помер – кто говорит с инфаркту, а кто толкует – спился. Толпа валит проститься. Тут никого ни кто не присылает, а, может быть, наоборот, но люди прут и прут, и что-то выразить желают.
Отозвались поэты на память друга, на злобу дня подмётными стихами со скорбными словами. Их списывают друг у друга, их издавать не будут – надеются, забудут. Среди поэтов Лермонтовых нету, да и стихи не Пушкину, хоть и «народному» поэту. Официальные Поэты блага получают, и ссориться с начальством не желают.
А вот Высоцкий – пьяница, тот смел куражиться: один за всех напел такого… такая мразь, такая грязь, а может, от того и помер, что не хотел жить под зарядку, и чтобы вкалывали все согласно данному порядку».
Впрочем, Российские власти всегда с подозрением относились к писакам, и Лермонтову его «На смерть поэта» даром не обошлось.
Ну, а у меня раз Рифма выскочила, значит задело. Эта реакция на смерть Высоцкого у меня в блокноте тех лет записана.

 А заводским пропагандистам лектор из горкома или обкома у нас на заводе 9 апреля 84-года втолковывал, что Высоцкий ярый враг Советской власти, агент заговора мирового сионизма. Что он еврей и Марина Влади – ни какая она не Влади, а польская еврейка Поликовская.
Я слушал эту лекцию. Это уже была полная деградация власти. Всю мою жизнь во мне воспитывали пролетарский интернационализм. Я уже понял, что реализованная в России модель экономики потерпела крах, но Светлые идеи коммунистической духовности, КОТОРЫМ НАС УЧИЛИ:
кто не работает, тот не ест;
будь бескорыстен;
не лги;
не ябедничай,
не укради;
уважай старших;
не будь карьеристом;
человек человеку друг и брат;
есть только две «национальности»– это труженики и эксплуататоры;
помоги немощному,
 – я исповедую и сейчас  (но грешил, и не однажды).
Не думаю, что и Высоцкий был в быту святой, но он поднялся над нами и силой СВОЕГО искусства проповедовал, что так жить нельзя, надо очнуться, задуматься.

 Высоцкого не запрещали, но песни его звучали как бы за кулисами. На официальной сцене, в кино, в театре, где он  славил Революцию, где он славил то, что достойно славы со всех точек зрения (и с точки зрения властей, и с точки зрения умеренных диссидентов), он был для властей приемлем. А Поэта Высоцкого, для сиживающих в президиумах, не было. Для них он был только артист.
Теперь Высоцкий поднят из погреба умолчания, и всё его и о нем издается, но как-то не совсем просто. Если во времена свержения Советской власти он был поднят на щит как публицист, то сейчас как: «ну был такой талантливый бард», потому что все, что он писал, актуально и сейчас. А власти хотели бы, чтобы это трактовалось пишущей братией только как характеристика ненавистного советского прошлого, чтобы он был только историчен, а он историчен и актуален. «А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты» (на Северном Кавказе)