Анечка

Валентина Львовна с трудом поднималась на последний этаж. Её пухлое тело стонало под тяжестью сумок, но деваться было некуда, тем более что оставалось совсем немного. Ещё один пролёт, и вот наконец-то обшарпанная дверь и старый, грязный звонок.  Там её должны ждать.
Открыли через минуту, и весёлое молодое женское лицо брызнуло радостью навстречу уставшей Валентине Львовне, отчего та словно забыла о своих годах.
- Мамочка, как я счастлива, что ты приехала!
- Анечка, ну что ты. Раздавишь мать, – говорила зажатая в объятьях женщина, усилием сдерживая слёзы. Она тоже была счастлива, и все события долгого пути от родного города, через вокзалы, троллейбусы, поезда, метро и лестничные ступеньки, просто растворились в свете заполняющей душу радости.
- Ну, расскажи, как ты тут в вашем городе? Правду говорят, что лучше, чем у нас? Не обижают ли тебя? Муж как?
Анечка, вытирая непослушные слёзы, помогла маме раздеться и отвела на кухню. Сначала она за всё хваталась, бегала и суетилась, но Валентина Львовна успокоила дочь сказав, что и чая пока будет достаточно. Потом долго его пили с домашним вишнёвым вареньем, как когда-то давным-давно, говорили про всё – про всё. Наверно поэтому вкус чая казался каким-то особенным, давно забытым но самым лучшим на свете.
Выяснилось, что муж в командировке, живут они мирно и спокойно. Детей не планируют, потому что каждый хочет сделать себе карьеру. Работы в городе много, хотя платят не ахти, особенно приезжим, но Аня на хорошем счету, и на зарплату не жалуется. Времени вот только остаётся мало, всё беготня, транспорт, суета какая-то.
В конце концов насущные темы стали иссякать, в разговоре появились паузы, и внимательная мать догадалась, что о чём-то Анечка замалчивает. Она набралась терпения, и кода дочь снова споткнулась об мысль и замолчала, доверительно спросила:
- Ну, что случилось?  Говори не бойся…
Аня помялась, и как-то стыдливо и нехотя начала свой странный рассказ:
Оказалось, что на работе у них есть такая нелепая традиция, что если человек зевает, то это воспринимается начальством как в высшей степени недопустимое поведение. В остальном её директор был мил и рассудителен, но даже замаскированная попытка зевнуть, вызывала в нём ярость. В первый раз он просто накричал на Аню, во второй сдержался и долго объяснял, что зевать нельзя, потому что это разрушает рабочий настрой, подрывает дисциплину и вообще спать надо дома. На третий раз он настолько рассвирепел, что вызвал охрану. Аня думала, что её выгоняют с работы, но произошло нечто совсем не понятное – пришли трое охранников, связали её, раздели и изнасиловали. После чего спокойно развязали и ушли. Директор, пристально наблюдавший за этой сценой, спокойным голосом велел Ане одеться, вернуться на рабочее место и больше не зевать.
Молодая женщина была в шоке. Как? Почему? Кто дал право этим людям надругаться над её телом и её свободной волей? По какому праву простой рефлекторный зевок может вызвать в чей-то адрес такое обращение.
Она не смогла дольше оставаться на работе и в слезах убежала домой, где проплакала до самого вечера (за что потом получила выговор). На удивление, муж довольно спокойно отнёсся к рассказу Ани, и с сочувствием ответил:
- Ну что ты хочешь? Зевать нельзя. Это все знают. Мне тоже как-то пару раз досталось, и тоже было больно и обидно. Зато научился.
Аня не поверила своим ушам, и в тот момент твёрдо решила, что с этим человеком больше жить не будет. Но на следующий день на работе, во время перекура, она узнала, что это обычная практика, и от принудительного сексуального контакта никто не застрахован. Так что лучше не зевать. В других конторах такая же ситуация, а на предприятии могут ещё и извращенца какого-нибудь специально пригласить. В общем, пришлось смириться, хотя причины на запрет зевать так и остались не ясными, само такое желание полностью пропало. Начальство и охранники вели себя, как ни в чём не бывало, но сохранялось ясное ощущение, что при любой возможности они с удовольствием повторят экзекуцию, а потом расскажут, что это было для них тяжело и неприятно. Как жить дальше Аня теперь не знала, зато хорошо понимала чего делать не стоит. Этим и поделилась с мамой.
Мать опешила от такого поворота событий. Её сердце сжалось от боли и обиды, перед беспомощными страданиями любимого чада. Порыв увести свою дочь из этого злополучного места, сменился страхом за собственную честь и достоинство, ведь ни кто не застрахован от зевоты. От происходящего голова шла кругом и очень хотелось, чтобы ни чего подобного никогда, ни с кем, ни где не происходило. Кое-как успокоив Аню, она уложила её спасть, пообещав во всём разобраться, а ночью долго обдумывала план дальнейших действий.
Наутро Валентина Львовна направилась в парикмахерскую, а оттуда прямо к судье. Она рассчитывала на скандал, возможно международный, и, видя её пыл, работники суда предпочли с решительной женщиной не спорить. 
Судья выделил для разговора десять минут, но уложились в семь. Выслушав суть вопроса, он поскучнел и сказал:
- А что вы хотите уважаемая гражданка? На то человека природа таким и создал. Ваша дочь ведь и сама пользуется естественными отверстиями своего тела для тех же целей, то есть для полового совокупления. А если все зевать начнут вместо работы, да ещё в общественных местах и при детях, что тогда будет? Меня и самого не раз за это дело примерно наказывали, и видите ничего – в люди вышел. Так что успокойтесь и пускай ваша дочь лучше за своим поведение следит, и науку, как говориться, на ус мотает.
С этими словами судья встал из-за массивного стола и нажал кнопочку. Широкие двери его просторного светлого кабинета распахнулись, на пороге стояли два охранника.
Валентина Львовна поворачиваясь лицом к выходу, внезапно осознала, что её гортань непроизвольно расширяется в зеве. Судья вцепился глазами в её рот, как охотничья собака в силуэт дичи. Охранники привычным жестом потянулись к пряжкам ремней.
Валентина Львовна схватилась за рот обеими руками, вскрикнула и подскочила на кровати. Вокруг было сумеречно, тихо тикали часы, пружинный матрац всё ещё по инерции поскрипывал. Женщина вытерла взмокший лоб, спустила ноги на холодный пол и набросила на плечи пуховый платок.
«Что за дичь, – думала она про себя, отряхиваясь от остатков сна, – у меня и детей-то нет, а тут какая-то Аня? Присниться же такое, и не расскажешь никому. На работе сплетни поползут, что мне мужика надо».
Она прошлась по комнате, подошла к письменному столу и включила старомодную лампу с зелёным абажуром. Спать не хотелось, и присев за стол, Валентина Львовна машинально стала листать лежащую перед собой стопку детских тетрадок.
«Мужика, мужика… а что с ним наутро делать? Вот Аня Зарикова, ещё одна Аня, есть у них мужик в доме, и что? Пьёт и лупит их всех. Дочка вся в синяках в школу ходит, смотреть стыдно».
Она открыла помятую тетрадку, исписанную  неровным детским почерком.
«Вот что мне с ней делать? Пишет как курица лапой! Поставишь ей двойку, так дома опять выпорют. Не поставишь двойку, так вообще за ум никогда не возьмётся. Другой бы девочке и рука не поднялась, а эта вся какая-то неопрятная, вечно шумит, не слушается».
И Валентина Львовна размашистым штрихом начала подчёркивать в тетради всё, что можно было посчитать за ошибку. Судьба девочки виделась сейчас ей вполне ясно - кое-как окончит среднюю школу, потом училище, завод и пьяница муж. А куда их ещё девать? Сначала нарожают, в пьяном угаре, а ей учи этих лоботрясов. И хотя исправлений было не очень много, и работа вполне заслуживала тройки, Валентина Львовне для надёжности вписала: «Безобразное ведение тетради!», и поставила два.
Полюбовавшись своей работой, она спокойно вздохнула, закрыла тетрадь и отложила её в сторону.
«Ничего, всех пороли. Мне тоже от деда доставалась, зато человеком выросла. Потом ещё нам благодарны будут».
За окном светало, где-то вдалеке пел соловей, на душе стало легко и как-то радостно. Призраки ночного кошмара растаяли без следа.

Попов Андрей                21.05.2013