Алтай. Постниковы Часть 8 Снова в Мыюте

(Ранее: Алтай.Постниковы Тетрадь 3  1915 год.Весна)

Я опять живу в нашем милом старом доме. Помещаемся в той же спальне. И так же, как в раннем детстве, за наличником окна живут голуби, и я просыпаюсь под звуки стонущего переливчатого воркования.
В этот год на Алтае было чудесное лето. Очень много было ясных солнечных дней. Дни, когда начинали куриться горы и тучи рваными полотнищами спускались ниже вершин и лил нудный непрестанный дождь, были редки.
Встаёшь утром, а за окном сияющий день. Такой знакомый и вечный шум реки, изумрудная зелень поляны около дома, а окна столовой и гостиной смотрится сад. Выйдешь на крыльцо – перед глазами панорама села, замкнутого в кольцо гор. Какая красота кругом! Какая радость в моей душе!
В Мыюте другие занятия и забавы. Я помогаю маме в работе по дому. Утром я убираю в комнатах, вытираю пыль, подметаю пол. Чистота в доме почти идеальная. Хороша гостиная. Она украшена картинами, дорогими и редкими цветами, красивой мебелью. Даже есть пианино, правда, на нём никто не играет. Наверное, о. Тимофей завёл его для внучки, которая на лето должна была приезжать из Новониколаевска (Новосибирска). Но в это лето внучки не было в Мыюте.
Иногда я ещё сплю, а подружки уже кричат у крыльца, зовут меня в какую-нибудь «экспедицию». Мы ходим в горы за ревенём и другими растениями, стебли ревеня печём на костре и едим. В хозяйстве их заготавливают впрок, режут, сушат и потом получается отличная начинка в пироги.
Рвём дикий лук, чеснок, всё это употребляется в пищу. А там и ягоды поспевают. Ходим в горы за клубникой. Она очень хороша между камней в горах. Смотришь – сидит кустик, а вокруг него веером ягоды, крупные, красные. Вот только змеи в камнях попадались часто, а я их ужасно боялась. Увидев змею, я сломя голову мчалась с горы, и тут уж мне было не до ягоды. Змей в горах было так много, что они заползали и в ограды. На берегу реки Мыюты стояли бани, которые были хорошо видны с крыльца – террасы нашего дома. Каждую субботу по обыкновению бани топились. Так вот, придя в такую баню, в понедельник или даже в воскресенье, хозяйка обнаруживала на каменке (печь, сложенная из камней) «милую» компанию змей, греющихся на камнях. Конечно, баба с воплем вылетала из бани, и мужчины потом били этих гадов. Интересно ещё другое. Дядя Володя, как я уже говорила, любил стоять на высоком крыльце дома, наблюдая жизнь села. А село, по крайней мере, половина его с северной стороны лежало перед глазами, как на ладони. «У Чевалковых седлают лошадь, куда-то отправились, никак в гости», - констатировал дядя. Или иногда звал меня из дома: «Нинушка, беги скорей сюда, вон на мосту сарлыков гонят». И я бегу, спешу не пропустить такое интересное зрелище. А иногда дядя весело смеялся, глядя как в субботу распаренные мужики выскакивали из бани и бросались в Муйтушку охладиться, а потом опять, стыдливо прикрываясь, бежали в баню
А теперь, живя в нашем прежнем доме, тоже полюбила эту дядину привычку стоять на крыльце и смотреть на открывающуюся перед глазами картину. Глядишь и не наглядишься! Чудная картина! Горы. Слева суровая скалистая гора, у подножья которой катит свои бурливые волны Сема. Справа смотрится высокая круглая гора – сопка, на которой просматриваются кресты сельского кладбища. Эта гора хороша в начале лета, когда она вся голубая от покрывающих её незабудок. Незабудки эти отличаются от луговых, обычно растущих вблизи реки. Эти горные незабудки нежно-голубые, а листья у них сизые от покрывающих их волосков. Цветы эти источают тончайший аромат.
С крыльца я вижу, что моя подружка Фаля Аргокова уже встала и бегает во дворе. Их усадьба за Муйтой. Стоит только перейти мост. Мы даже можем посигналить друг другу. Ей видно меня на высоком взгорке, а мне – её. Нередко мы, ребятишки отправляемся за Сему в горы. Тогда перед нами встает сложная задача: как перейти бурную реку. Моста через неё нет. Иногда мы переходим её в мелком месте (вода здесь доходила нам 10, 11-летним до груди), но всегда было страшно. Поднимешь платье чуть ли не до плеч, в руках другая принадлежность одежды да ещё или корзинка, или ведро. А река бурная, ревёт, под ногами большие скользкие камни, надо идти внаклон к бурному течению и для равновесия балансировать. Вот тут и переберись благополучно!
Перейдёшь, взглянешь на Сему и ужаснёшься: ой, как же назад-то я пойду?!
Перебирались через реку и другим способом. Пониже места, где Муйтушка впадает в Сему, стояла водяная мельница крестьян Шебалиных. Так вот, с крыши этой мельницы на противоположный высокий берег Семы были переброшены два нешироких стёсанных бревна. Ни перил, ни опоры посредине у этого мостика не было. Да это и не было мостом, а были, как тогда называли «переходы». Идёшь по этим двум брёвнышкам, а они под тобой качаются, а внизу далеко беснуется Сема. От страха иногда не выдерживаешь, зажмуришь глаза, чтобы не видеть ревущей бездны, и ползком добираешься на тот берег. Что и говорить: опасны были эти переправы! Но насколько я помню, никто с этих переходов не падал. Вот только Костя проявлял свою «удаль», т.е. когда купался, бросался с этих переходов в воду. Вполне можно было разбиться о камни, а ведь дальше река образовывала глубокий пруд. Если потеряешь сознание, волны унесут тебя прямо в пруд, где и утонешь.
Но мы ходили за Сему, потому что там была хорошая клубника, черемуха и грузди – белянки.
Мы с Костей иногда ловим селёмов. Это небольшие длинные рыбки, живущие в ручье под большими скользкими камнями. Ручей этот протекает через наш телятник и в устье Муйтушки впадает в Сему. Костя, высоко засучив штаны, бродит по ручью, а я с ситом и вилкой наготове хожу следом за ним. Отвернёт Костя камень, а под ним семейка селёмов. Рыбки стараются удрать, но одну из них я настигаю вилкой и бросаю в сито. Так мы обычно ловили этих рыбок на хорошее жарево. Мама жарила их на сковородке и заливала омлетом, получалось вкусное блюдо.
Сбор тоже доставлял большое удовольствие. Грузди эти солились, а потом пеклись с ними вкуснейшие пирожки. Так в этих походах и заготовках проходили дни.
Где-то в середине лета произошло два интересных события. В один прекрасный день в нашей летней кухне появились две жилицы. Это татарки Теленеш и Палади. Тяжела была жизнь алтайской женщины. Ведь она была вещью, которую можно было купить, продать и, наконец, украсть. Так, например, моя бабушка, мать папы, была круглая сирота, а потому и беззащитна. Когда ей было 16 лет, её украли татары и увезли далеко вглубь гор. Безрадостная жизнь рабыни ожидала её. И бабушка ухитрилась убежать из стойбища. Была послана за ней погоня, но её не нашли. Девушка бежала по горам в Улалу. Там она обратилась к священнику – миссионеру с просьбой окрестить её. Таким образом, она попадала под защиту церкви и была уже недосягаема для своих преследователей. То же самое сделали Палади и Теленеш.
Палади была маленькая худенькая женщина с печальным лицом, очень тихая и замкнутая, к тому же ещё она была беременна. Теленеш же весёлая, крепкая, со скуластым румяным лицом и искрящимися весельем чёрными раскосыми глазами, очень проворная, деятельная и смешливая.
За Теленеш взяли калым, было ей 20 лет, а мужу её 13. «Злой был мальчишка,- рассказывала Теленеш, - «больно щипался и дрался, ночью особенно любил щипаться». И Теленеш, показывая, обнажала руки и грудь, покрытые лиловыми пятнами синяков. В аиле, в семье мужа её ждала тяжёлая жизнь рабочей скотины, а впереди, когда вырастет и войдёт в полную силу муж, он возьмёт новую жену, а старую прогонят и придётся ей скитаться по людям. Такова была перспектива у Теленеш, и она побежала под защиту церкви.
Жить было негде, и, пока готовились к крещению, Теленеш и Палади жили в доме миссионера.
Толмач (переводчик) да и сам о. Тиомфей вели с ними беседы и учили их молитвам. Палади была слаба и по большей части всё спала. Зато Теленеш старалась помогать маме по хозяйству. Была она проворна, жизнерадостна, только и слышался её весёлый смех.
Я подружилась с этой девушкой и, хотя я не знала алтайского языка, а она русского, мы как-то объяснялись и понимали друг друга. Я учила её русскому языку, а она меня – алтайскому. Как-то она назвала мне по-алтайски «веник». Я повторила, но исказила слово так, что оно на алтайском языке прозвучало крайне неприлично, как самое грязное ругательство. И вот Теленеш ужасно по этому поводу развеселилась. «Крезеночка, как называется веник?» – спрашивает она. Я отвечу. Теленеш падает от хохота. А крезеночкой она звала меня потому, что я назначена была при крещении быть ей крёстной матерью. Я очень гордилась тем, что я крёстная мать и буду кумой чендековского приказчика Афанасия, который должен быть крёстным отцом Теленеш.
Торжественно и с усердием я готовилась к крестинам. Своими руками я сшила своей крестнице платье из розового ситца (кроила его, конечно, мама, а я шила).
В ясный солнечный день крестили Теленеш на берегу реки Мыюты напротив церкви. У самой реки была поставлена большая купель. Когда Теленеш надо было погружаться в купель (при полной наготе), все мужчины отвернулись. Теленеш три раза погрузилась в купель с головой и потом быстро выскочила оттуда. Я как крёстная накинула на неё платье и встала рядом с ней, а по другую сторону встал крёстный. Обряд продолжался до конца. Дали Теленеш православное имя Елена, Палади – Пелагея. Но Теленеш так и осталась Теленеш.
По случаю такого торжества мама устроила чай, на котором присутствовали и мы, крёстные родители. Потом, когда я ходила за чем-нибудь в лавку, мой кум – приказчик Афанасий шутливо спрашивал: «Ну, кумушка, каких тебе конфет надо?.  И угощал меня самыми лучшими.
Все лето Теленеш прожила у нас. Уже когда я уехала, Теленеш подыскали жениха – новокрещёного алтайца, и поселились они где-то в другом месте, не в Мыюте.
Теленеш всячески старалась развлекать меня, свою крезеночку. Так, однажды она предложила покатать меня на себе. Я с восторгом согласилась. И вот уселась я ей на загорбок, и она, как весёлая коза, начала скакать и носиться по ограде. Веселились мы с ней до упаду. Мама увидела эту забаву и прикрикнула на меня, приказав мне немедленно слезть с загорбка Елены. А потом позвала меня в дом и строго выговаривала мне: « Как тебе не стыдно, такой здоровой девице садиться на загорбок человека? Что Теленеш, лошадь, что ли? Эх, ты, крёстная мать, выдрать тебя надо, как сидорову козу! Ты бы лучше поучила её шить да молитвы читать».
Но всё равно дружба наша продолжалась до самого моего отъезда в Томск, и Елене провожала меня со слезами. Так и осталась она у меня в памяти – весёлая, добрая, жизнерадостная.
Однажды утром просыпаюсь я и слышу, что на кухне у нас какой-то гость. Оделась я, постаралась как можно аккуратнее (мама строго требовала этого, так как у нас выйти к гостю в затрапезном виде считалось неуважением к человеку), причесалась и вышла на кухню.
На лавке у стола сидел мальчик лет 14-15, алтаец. При моём входе мальчик вежливо встал, а мама сказала: «Нина, познакомься, это Вася Тискинеков, внук о. Тимофея». Мы подали друг другу руки, сели чай пить. Поглядываем друг на друга, при обращении называем друг друга на «вы». Я ему сказала, что нынче еду учиться в Епархиальное училище, в 1 класс, а он сказал, что кончает Духовное училище.
Вася приехал из Узнези погостить к своему деду, которому мать Васи приходилась племянницей.
Мальчик – алтаец чистокровный, но он не похож на своих родичей. Ведь обычно алтайцы невысокого роста, коренастые, с большой головой, с плоским и широким лицом, крутыми скулами, глаза – щёлочки и не очень раскосые. Таким, например, был Алеша С. И многие другие мальчики.
Вася же высок и строен. Лицо узкое, худощавое, с небольшими скулами, нос прямой и не плоский. Необыкновенны были глаза. Сильно раскосые, чёрные и какое-то мерцание внутри них.. Зубы неправильной формы, но этот недостаток не портил его лица, а, наоборот, усиливал впечатление оригинальности и привлекательности. Почему-то я такими представляла себе китайцев. Мальчик вежлив, серьёзен и дружествен. Мне с ним сразу стало веселее. Алёша теперь снами не живёт. Зиму он учился в Катехизаторском в Бийске. На каникулы приехал, правда, в Мыюту, но жил у наших старых друзей – Москалёвых и работал на молоканке, т.е. ездил утром и вечером по селу, собирал во фляги молоко и отвозил его на маленький маслодельный заводик. К нам он изредка ходил в гости: мама была его крёстной.
С братом Костей по-прежнему дружбы у меня нет.
Вася будет гостить у нас две недели. Ходил он с Матвеичем на рыбалку, играл с Костей и его товарищами. Я, в свою очередь, играла с подружками, но за всё это время каждый день у нас находилась возможность побеседовать. Разговаривать с ним было интересно и весело, о чём были разговоры, уже забылось, но воспоминание об удовольствии и радости от этого общения живёт и поныне.
Обычно мы беседовали на террасе при входе в дом. Уже почти перед отъездом Васи домой сидели мы с ним и как обычно о чём-то беседовали. И таким мне Вася показался добрым и милым, что я с детской непосредственностью взяла и улеглась к нему на колени головой. Слушаю и гляжу ему в глаза, а он рассказывает и перебирает рукой мои кудри. Вспоминаю об этом сейчас и могу сказать, что была это добрая детская ласка, полная чистоты и искренности.
Мама увидела эту сцену и уж не помню под каким предлогом позвала меня в дом и крепко пробрала. «Ты что это, бесстыдница (так она иногда ругала меня), разлеглась у Васи на коленях?! Да ты знаешь ли, кто это так делает?! Стыд и срам! Хорошо, что люди не видели. Тебе одиннадцатый год, ты должна понимать, что прилично и что неприлично».
Я была обижена и огорчена мамиными словами до крайности. «Что же я сделала плохого?» – думала я. – «Я знаю, что сидеть на коленях у мальчиков, целоваться с ними плохо,  неприлично и грешно. Но я ведь только головой лежала на коленях и и смотрела в глаза. Он хороший добрый мальчик, он мне такой же, как Алёша, ну, может быть, чуточку больше нравится, у него такие раскосые и мерцающие, как звёзды,  глаза. Но только и всего!».
На маму я обиделась, к Васе отношения не изменила, и расстались мы с ним добрыми, хорошими друзьями. Дня три мне было даже грустно без него, не хватало этих бесед на террасе.
В это лето я пережила одно из лучших мгновений своей жизни, т.е. то, что называется Счастьем. Уже поспела черёмуха. Было это или в конце июля или в начале августа. Весёлой гурьбой мы с девочками пошли за черёмухой на луг почти около нашей бывшей, постниковской пасеки (в сторону Шебалино). Зелёный луг сразу за селом. На просторном участке растут нечасто большие густые черёмухи. Ягоды на них много и притом они крупные. По поляне протекает ручей. День запомнился - отличный, сияет солнце, лето в полном разгаре. Поставила я ведро под черёмухой, сама забралась на дерево. Внизу почти у корня дерева ручей. Сижу я наверху, обираю ягоды с веток и кладу их в фартук. Наполнив фартук, я спускаюсь вниз, высыпаю ягоды в ведро и снова лезу вверх и принимаюсь за работу. Ведро уже почти полно ягод. То же самое делают и мои подружки
Вдруг вижу: из села бегут две девочки, что-то кричат и машут руками. Я сижу на черёмухе и пытаюсь понять, чего это они маячат.
Подбегают они ко мне, задыхаются от бега и говорят мне необыкновенное, как музыка: «Нина! Приехала матушка Анфиса Андреевна. Нас послали за тобой». Мама Фина!!! Я задохнулась от счастья. Заторопилась, полетела с дерева, бултыхнулась в ручей и рассыпала всю черёмуху, которая была в фартуке. Оставила ведро с ягодой (подружки потом принесли). Бегу, не чую под собой ног. Душа ликует: приехала! Приехала! Какое счастье! Вот сейчас, скоро я увижу свою любимую, свою ненаглядную маму – Фину!
Забегаю в ограду. Посреди ограды стоит тарантас и в нём сидят Костя и маленький мальчик лет двух. Увидев меня, мальчик начал лепетать: «И… ко…ба…». Это был Лёлин Витюшка. Он так забавно говорил. Расцеловав ребёнка. Я бросилась в дом. Там сидят за столом и пьют чай мама, о. Тимофей, Лёля и моя мама Фина. Бросилась я к ней, обнялись мы с ней, и обе заплакали. Заплакали и мама с Лёлей. Я была очень огорчена тем, что мама Фина и Лёля остановились не у нас, а у Алексея Васильевича. Гостили они в Мыюте неделю. Я. Конечно, переселилась к Нелюбиным и дневала и ночевала там. Лёля приехала с Витюшкой и грудной девочкой Валей, которая позднее в Иркутске у неё умерла.
Всю неделю тётя Фина ходила по гостям. А я её сопровождала. Первый день приезда Лёля и тётя Фина провели у нас, т.е. в доме о. Тимофея. Под вечер, узнав о приезде дорогих гостей, пришёл к нам Алёша Сабашкин. Я с тётей Финой сидела в саду на скамейке. Алексей вбежал в комнату и бросился к тёте Фине. Они крепко обнялись и Алёша всё говорил: «Мама, дорогая мама!». Тётя Фина утирала слёзы. Успокоившись немного, она спросила: «Ну, как ты тут живёшь, Алёшенька?» И вдруг Алёша, закрыв лицо руками, прислонился к берёзе и зарыдал. Даже сейчас я не могу без волнения вспоминать эту сцену. Невыносимая жалость сковала тогда моё сердце. Как жестока судьба, разлучившая нас, так любящих друг друга! А ведь по крови мы, трое были совсем чужими.
Тётя Фина привезла всем небольшие подарки. Помню узкое и высокое с крышкой жестяное ведёрко, всё расписанное цветными рисунками. Оно было доверху наполнено карамелью в ярких фантиках. Эти конфеты ели мы вволю, и тётя Фина брала их для детей, когда шла в гости.
Но всему бывает конец. Кончились и для меня счастливые дни, проведённые с мамой Финой. Расставание было тяжёлым.
У мамы портятся отношения с о. Тимофеем. Маме, очевидно, одиноко и поделиться своими горестями и тревогами не с кем. Я уже подросла, можно теперь поговорить и со мной.
И вот как-то мама сказала мне, что трудно нам жить, денег нет и о. Тимофей вроде бы уменьшает плату за труды, не подать ли маме в суд на него. Я всей душой её поддерживаю. Ах, как нам нужны деньги!
Из старого маминого пальто мне перешили пальтишко, поставили бархатный воротник. Туфли мои поизносились, хот я и старалась большей частью бегать босиком, чтобы сохранить обувь.
Пролетело лето. Мне надо ехать в Томск в Епархиальное училище. Денег у мамы нет, чтобы отвезти самой меня и Костю.
Чергинский священник  о. Иван Тюмаков повёз свою дочку Пану устраивать в Епархиальное. Мама договорилась с ним, что в Бийске он прихватит меня, и на пароходе до Томска я поеду с ним.
Из Шебалино какая-то знакомая маме девушка поехала в Бийск. С ней-то мама меня и отправила.
В ясный августовский день подъехала к нашему дому пара лошадей. Я уже была собрана к отъезду. Накануне о. Тимофей на прощанье подарил мне небольшую скатерть. Ах, не скатерть мне была нужна, а деньги! Их у меня на дорогу было очень мало, только что на билет доплыть до Томска да на извозчика.
Накануне отъезда я обежала телятник, побродила в ручье, заглянула во все уголки сада, а под вечер мы сходили с мамой в церковную ограду на могилу дяди Володи, дедушки и бабушки, чтобы попрощаться. Распрощалась я с подружками: Финой Козловой, Фалей Агроковой и Раей Сыркашевой.
Вещи мне сложили в деревянный сундучок, закрывающийся на ключ со звоном. Провизию (варёные яйца, мясо, хлеб) завязали в узелок. Распрощалась я со всеми домашними, подошла под благословение к о. Тимофею. Уселись мы с девушкой в тележку, и кучер тронул лошадей. «С Богом!» - сказала мама. И пара понесла нас с пригорка к мосту на тракт. Теленеш оседлала лошадь и провожала меня далеко за поскотину. Так я покидала Мыюту второй раз и, можно сказать, навсегда. Это была моя первая самостоятельная поездка.
К вечеру поздно мы приехали в село Алтайское. Заехали к знакомым девушки. Запомнила я, что дорога меня очень утомила. А хозяева мешкали. Долго готовили ужин, вели разговоры. Я безумно хотела спать. Готова была свалиться со стула и уснуть на голом полу. Наконец-то добралась я до постели и уснула как убитая. Ни горевать, ни тосковать мне, впервые оставшейся без родных, не пришлось.
На следующий день мы приехали в Бийск. Я заехала к Пинегиной в богадельню. А к вечеру зашёл ко мне о. Иван и сказал, что на следующий день мы отплываем в Томск.
Пароход уходил в полдень. С утра ко ане зашли о. Иван с Паной и пригласили походить по городу. Был конец августа (ст. стиля), в воздухе было прохладно. Я надела своё пальто с плюшевым воротником, на голову платок, завязанный около ушей узелками и заправленный под «чепчик». Туфли мои были поношенные и растоптанные.
На Пане же был новый плащ-накидка с прорезями для рук, на голове осенняя шляпка и новенькие туфли. Поглядела я на неё, и так мне завидно и горько стало, что у Паны есть отец, а у меня его нет. Но потом я подумала, что грешно так завидовать. Пана тоже несчастна, у неё вот год как умерла мать.
В полдень мы отплыли от Бийска. В Т омске мы, трое, заехали к Аполлинарии Яковлевне.
Кто меня провожал в Епархиальное училище, я не помню. Скорее всего, о. Иван отвёз туда и меня, и Пану.
И вот я в Епархиальном училище, о котором мы все мечтали в монастыре.

(Продолжение следует)