Не та река

…В медленно опускающихся сумерках я бежала рысью впереди группы: последние полчаса отвратительное место, в котором мы оказались, стало почти проходимым, так что всем удалось развить неплохую скорость.

За весь день мы прошли всего ничего, но потратили столько сил, что каждый теперь готов былуверять другого, что спуск практически закончился. Не раз в течение этого тяжёлого дня, останавливаясь, я доставала карту и впивалась в неё взглядом.

– Два с половиной километра, – таков был вердикт, когда около двух часов дня я вновь совершила свою нехитрую манипуляцию.

– Сумеем мы за два часа преодолеть такое расстояние? – с мукой в голосе спросила Людмила Павловна.

– Будем надеяться, – с сомнением произнёс Егор – едва ли не впервые за весь поход в голосе его не прозвучало обычного воодушевления.

Усомниться было в чём: несмотря на то, что изо всех сил мы пытались ускориться, то и дело на нашем пути возникали непредвиденные препятствия.


…Вчера утром мы покидали нашу стоянку под Замками злых духов, чтобы, спустившись к раннему ужину вниз, в последний раз переночевать возле устья реки Имурты. Оттуда на следующий день, в четыре часа, нас должен был забрать и отвезти домой старенький, но всё ещё вполне работоспособный ГАЗ-66.

Спуск по Имурте (впрочем, как и по любой горной реке) имеет свои особенности: сперва, идя вниз от Замков, нужно пересечь широкую долину, через которую, кажется, идут десятки троп, в основном конных, постепенно расходясь в разные стороны.

Долина эта сыграла уже раз со мною злую шутку: в прошлом году, предупреждённая, что ни в коем случае нельзя брать слишком влево, чтобы не упасть на другую реку вместо Имурты, я забрала слишком вправо и увела группу далеко от пункта назначения – в посёлок Эликмонар.

Ничего серьёзного: спустившись тогда и пройдя двадцать семь километров по прямой дороге, мы позвонили в лагерь и договорились с водителем об ином «месте встречи».

Долина и раскинувшиеся по ней тропы на самом деле сбивали с толку: конники, занимающиеся коммерческими маршрутами, знали эти места как свои пять пальцев, конечно, а вот пешие туристы, спускаясь с Замков, не раз обманывались: иные, подобно мне, уходили вправо и оказывались в Эликмонаре, иные забирали слишком влево.

О неприятностях, которые влекла за собой вторая ошибка, я услышала впервые лет в тринадцать, в своём первом большом походе. Был, помню, ненастный грозовой вечер, и, запрятавшись глубоко в спальник, я слушала краем уха, как сосед по палатке, опытный походник Романов, рассказывает другому соседу о своих злоключениях на Муехте.

«Совершенно дикое, полностью заросшее место. Как мы там спускались – как мы там спускались, – охал Романов. – Нет, это самое худшее, что можно придумать, никому не посоветую».

Я ещё тогда подумала: слово-то какое неприятное, Муехта! Звучит как что-то муторное и тесное, будто протискиваешься сквозь тыкающиеся в тебя со всех сторон ветки! А ещё подумала: интересно, зачем они по ней спускались, решили путь сократить что ли или просто проэкспериментировать?

Тогда я не понимала ещё, как легко заблудиться в горах даже опытному походнику. Вот, скажем, дорога перед тобой раздваивается. По той или иной причине (на самом деле – почти всегда наугад) выбираешь путь, думаешь, если что, всегда можно вернуться.

Двигаешься дальше, выбранный путь внушает всё больше сомнения, но почему-то не хочется думать, будто идёшь неправильно, хочется быть хоть в чём-то убежденным, и с непонятным упрямством шагаешь вперёд, пока внезапно тропа вообще не ухает куда-нибудь вниз или не сворачивает резко в непонятном направлении.

Главное – вовремя остановиться, задуматься и, как ни неприятно, вернуться обратно. Начинающему инструктору сделать это тяжело, ведь так боишься показаться всем глупым и неопытным (каким на самом деле и являешься).

Знать в горах где находишься и находиться на нужной тропе – разные вещи. Часто случается, что в принципе сориентироваться можешь, а тропа незнакомая – что ж, думаешь, пойдём тогда по ней, ведь направление вроде бы то… и чувствуешь, как постепенно она уводит тебя не туда, куда надо, а всё равно надеешься.

Значит, стараясь не забирать вправо, мы спускались с Замков по долине, и поначалу всё было прекрасно – но вот странность, тропа, совершенно отчётливая конная тропа, в какой-то момент вдруг решительно поворачивала влево, а затем постепенно снова уходила вверх. Ерунда какая-то – зачем тогда вообще её протоптали?

Впрочем, не суть важно – главное, что нам нужна тропа, ведущая вниз, а здесь её нет и в помине.

Наконец, мы заметили какую-то крошечную тропинку, ответвляющуюся вниз, однако спустя минут двадцать оборвалась и она. Сбросив рюкзак и пробегав по склону с час в тщетных поисках, я вернулась.

В конце концов, было решено без тропы двинуться вниз вдоль ручья. Хотя, если судить по расположению солнца, двигались мы в правильном направлении, места были совершенно незнакомые и нехоженые – слева от ручья дремучая чаща, справа – резкий склон.

– Лена, – тихо сказала Людмила Павловна, когда в какой-то момент мы остановились в нерешительности возле ручья. – А это не может быть Муехта?

– Думаю, это она и есть, – неохотно признала я.

Наверное, если бы погода была плохая, мы бы просто вернулись и с горем пополам вышли бы на Имурту. Но впервые за столько дней небо голубело с такой безмятежностью, ни облачка, ни малейшего ветерка…

Потому я решила, что, свернув направо, можно набрать высоту и просто перевалить через хребет, отделявший нас, как становилось теперь понятно, от Имурты. Ох уж эта долина, никогда она мне не нравилась – в прошлый раз я ушла вправо, в этом году, боясь повторения первой ошибки, забрала влево, причём весьма основательно.

Прикрыв глаза, я вновь представила себе необъятную долину, как мы только начинаем спускаться вниз и где-то впереди нас, ровно посередине, не правее и не левее, далеко за деревьями скрывается Имурта.

Мы стали карабкаться вправо, к хребту, и чем выше поднимались, тем сложнее приходилось – как оказалось, весь склон был завален деревьями. Там и здесь, пока мы продирались сквозь кусты и ползли по камням, попадались стволы – сколько же деревьев по время бурь попадало за долгие годы, когда здесь никто не ходил!
В вечной влажной тени живых деревьев стволы, постепенно скапливаясь, порастали мхом и гнили.

Меня мучила совесть, потому что у Людмилы Павловны болела нога, подвёрнутая ещё на второй день похода – но что ещё оставалось делать?

Наконец, изрядно поцарапанные и усталые, мы выбрались куда-то наверх – и сразу уткнулись в скалу. Мы тыкались туда и сюда, а место было настолько неудобным, что даже остановиться не получалось – всюду бурелом, какие-то дыры и обрывы.
Без конца спотыкаясь и оскальзываясь, я всё-таки вышла на какое-то крошечное подобие полянки и приостановилась – я знала, что, исполненная отчаянной решимости вырваться из дремучих объятий этого места, двигалась слишком быстро, так что остальные участники едва за мною поспевали.

Они постепенно подтягивались – вскоре до меня донеслось громкое не прекращающееся шмыганье. Одна из девочек, Настя В., плакала. Во время подъёма она ударилась головой, к счастью, не сильно – но я подозревала, что плачет она не только из-за этого.

По правде, мы все были ошарашены тем, где очутились – до этого не раз, конечно, случалось ходить без тропы, но не по дикой чаще на крутом склоне, заваленной непонятно чем. Можно было подумать, что кто-то прибирался в горах и все деревья, когда-либо сваленные ветром и убитые молнией, решил сгрести сюда.

Но, пожалуй, это ещё звучит слишком невинно – между тем как на самом деле идти становилось попросту опасно. Пугающее впечатление производили скалы – не маленькие скалки, торчащие из земли, но огромные необъятные глыбы, теряющиеся из виду наверху за макушками деревьев.

Хуже всего то, что было вокруг нас, если посмотреть вниз – эти страшные скалистые обрывы, заметные, несмотря на буйную растительность.

В какой-то момент я поняла, что перевалить через хребет нам скорее всего не удастся хотя бы из-за скал – может, в одиночку и получилось бы, но вот так с группой, одна из участниц которой повредила ногу…

Собравшись все вместе на одном пятачке, мы тихонько сидели, постепенно приходя в себя.

Итак, мы забурились и находимся где-то наверху, сами не зная где… в то время как должны были бы сейчас двигаться по прекрасной широченной тропе вдоль Имурты, радуясь приближению к последней стоянке, предвкушая уже скорое возвращение домой…
Где-то высоко в ясном небе пролетел вертолёт.

– Заберите нас отсюда, – пробормотала Настя В., глядя вверх.

– А я вот, признаюсь, – сказала Людмила Павловна, – иду и подмечаю места: здесь можно поставить палатку – или, например, здесь…

Понятно, готовится на всякий случай к худшему – например, если идти дальше станет окончательно невозможно, а все выбьются из сил настолько, что не смогут сделать ни шага обратно.

– Нет, мы, конечно, спустимся, – ответила я. – Сейчас двинемся вниз… И в любом случае палатку надо будет ставить у реки.

– Кстати, слышите грохот впереди внизу? Что-то я сомневаюсь, что Муехта может так реветь.

Сразу забрезжила безумная надежда, что это слышится гул реки, к которой нам нужно было спуститься. Сейчас мы находимся где-то на хребте, разделяющем Имурту и Муехту – обе реки, стекая вниз параллельно друг другу, впадают в Кубу, а Куба – это, считайте, уже пришли домой, во всяком случае, там у нас назначена назавтра «встреча» с грузовиком.

До чего же надоело ломиться сквозь деревья!

Продолжая двигаться вперёд параллельно течению рек, стали спускаться обратно к Муехте и вскоре с чувством облегчения вынырнули из чащи на огромный открытый склон. Почему-то казалось, что идти сразу станет легче, только это была ошибка.
Мы буквально тонули в траве, которая была нам по плечи и мешала разглядеть поваленные деревья, попадавшиеся буквально на каждом шагу.

Ноги проваливались неизвестно куда, то в дыры между осклизлыми ветвями, то в глубокие щели меж камнями, и никогда нельзя было предсказать, как глубоко и под каким углом уйдёт вниз ступня.

– Осторожно, здесь дыра, – то и дело предупреждали все друг друга.
«Если кто-то из нас подвернул ногу на плато, где и травы-то почти не было, то как же мы все сможем выбраться целыми и невредимыми отсюда?» – с ужасом подумала я.

Конечно, когда мы сбросили высоту, стало очевидно, что ревела вовсе не Куба, о которой мы все мечтали (да ведь и с самого начала было понятно, что до Кубы ещё очень далеко). Ревела Муехта – но, ах, теперь это был вовсе не рахитичный ручеёк, с обеих сторон поросший короткой травкой.

Теперь это был большой страшный поток, с грохотом несущийся вниз и яростно бьющийся о камни. К нему даже приблизиться было страшно, такой могучей силой веяло от этих вод, сметающих всё на своём пути.

Когда метрах в десяти от реки мы остановились, чтобы передохнуть, а я взяла бутылки, чтобы отправиться за водой, то, кое-как пробравшись к самому берегу, почти оглохла.

– Что у нас на обед? – спросили студенты по моему возвращению.

Я не только не испытывала ни малейшего аппетита, но и вообще думать забыла о еде – мысли были заняты другим, – так что помедлила, прежде чем ответить:

– Ну-у… остатки сала, чёрный хлеб.

Они дружно заартачились.

– Только не сало, надоело уже оно, – надулась Настя В.

– Вот именно, давайте уже что-нибудь другое, – поддержал её Паша.

– Тогда иди – пожарь картошки с грибами, – съязвила я, не удержавшись.

– Очень смешно, – проворчал Паша, но больше ничего не говорил.

Мы достали остатки хлеба с салом, курагу, грецкие орехи и пару квадратиков шоколада – обед запоздалый и очень скромный. Еды на такие вот «сухие» перекусы почти не осталось – однако вставать на ночлег и варить суп было рано, какими бы измученными ни были участники.

А измученными мы были изрядно: помимо того, что у Людмилы Павловны болела нога, каждый к тому времени, полагаю, успел получить с десяток синяков в самых разных частях тела.

Ныли даже те мышцы, которые никогда в жизни, кажется, не были задействованы.
Трава настолько изжалила и исцарапала мне ноги (думая, что спуск будет по Имурте с её двадцатью тремя бродами, я решила не надевать длинные штаны), что к ним было больно даже прикасаться.

Наверное, все надеялись, что прямо сейчас мы и встанем, раз уж такая плачевная ситуации – но об этом не могло быть и речи. У меня было нехорошее ощущение, что за весь сегодняшний день при всех потраченных усилиях мы не столько двигались вперёд, сколько метались по склону вверх и вниз.

«Завтра – возле устья Имурты – нас будет ждать – машина», – билась в голове мысль.

Мы не могли, просто не могли себе позволить опоздать, потому что без машины сами до лагеря не доберёмся. Технически не сможем, поскольку путь до лагеря способен преодолеть только грузовик.

Итак, теперь было очевидно, что никуда с Муехты нам не деться, а потому самое главное теперь – не оставаться на одном месте больше, чем это необходимо, никто ведь не знает, сколько ещё придётся спускаться.

Да и встать-то было особенно негде – место, где мы сейчас сидели, представляло собою, кстати сказать, небольшое пространство грубо примятой травы. Такие пространства нам время от времени попадались и даже облегчали путь, но я старалась не думать, откуда они взялись.

Идти было тяжело. Приходилось прощупывать каждый шаг – и скаждым шагом нога неловко опускалась куда-то вниз, в невидимое пространство, а с тяжёлым рюкзаком за спиной так легко потерять равновесие. Чуть зазеваешься, расслабишься – и сразу тебя начинает заносить…

Солнце постепенно уходило.

– Лена! – раздался сзади голос Егора, который шёл позади всех. – Тебе не кажется, что можно было бы остановиться здесь?

Я оглянулась – впервые, с тех пор, как ушли на Муехту, нам попалось почти что ровное место, укрытое сверху ветвями огромных раскидистых кедров.

– М-да, пожалуй, – согласилась я – однако на самом деле останавливаться пока не хотелось – так что после короткого совещания с остальными было решено двигаться дальше.

Прошли ещё метров пятьдесят, не больше – кто-то сзади вскрикнул, наверное, ударившись, а сама я в очередной раз чуть не подвернула ногу.

Судя по всему, впереди ничего похожего на стоянку не предвиделось, а вот идти стало ещё труднее – большие камни с опасными щелями между ними, покрытые влажным скользким мхом попадались всё чаще.

Пора остановиться: весь день участники находились в сильнейшем физическом напряжении, и никто пока ничего себе не сломал только потому, что был предельно сосредоточен. Но теперь, ближе к ночи, внимание ослабло. Одно неверное движение и… нет, не стоит рисковать.

С трудом мы вернулись в укромное местечко, замеченное Егором, и стали разгружать рюкзаки. Никто не выражал отчаяния, никто не выражал облегчения или радости – притихшие участники казались оглушёнными.

Это был какой-то совершенно иной, непривычный уровень – для похода вроде нашего. Привычный уровень – это когда раздражаешься, если приходится продираться сквозь заросли минут двадцать подряд (если час – мысленно стенаешь и закатываешь глаза), и всё это время с нетерпением ожидаешь тропы.

А тут… тут о тропе пока можно просто забыть.

Я собрала все бутылки и опять отправилась за водой. Несмотря на то, что рюкзак уже не давил на плечи и маневренность значительно улучшилась, я с трудом нашла выход к воде. Оглушительно ревущая Муехта, так неохотно подпустившая меня к себе, каскадами спускалась вниз меж огромных валунов.

Это была безумно красивое и безумно страшное зрелище, так что к горлу даже подкатывал ком: среди всех этих великанских скал сама себе я казалась лилипутом, особенно когда набирала воду в свои крошечные бутылочки.

По обе стороны от реки склоны круто уходили вверх и, может быть, оттого, что мы находились где-то в самой нижней точке, горы вокруг казались поистине исполинскими.

– Внимание, если у кого-то возникнет идея сходить к реке – почистить зубы там, например, – вяло сказала я, вернувшись, – вам следует от этой идеи отказаться.

– Ну, а как же быть, если я захочу умыться? – заволновался Паша.

Я чуть не покатилась со смеху – правда, это был бы немного злой смех.
 – Вообще-то пока доберёшься до реки, шею можно сломать.

Однако Паша не сдавался, так что, вылив всю воду в котлы, мы предусмотрительно нагрузили его пустыми бутылками.

– Воду экономим, – предупредила я всех на всякий случай.

Все двигались туда-сюда в тумане усталости: молча разбирали рюкзаки, ставили палатки; Егор разводил костёр.

Когда после изнурительного походного дня кажется, что ничего не хочешь – только переодеться и, забравшись в спальник, уснуть – нет ничего на самом деле лучше, чем развести костёр и приготовить горячую еду.

Есть в тарелке горячего супа нечто настолько успокаивающее, отчего все тревоги отступают, где бы ты ни находился, – нечто, хотя бы временно возвращающее нормальность в происходящее.

А ведь мы на самом деле забрались в самую глушь: я слышала, что даже в ту пору, когда по Муехте ещё ходили походники, здесь было видимо-невидимо всякого зверья. Однажды в верховьях реки инструкторы, совершая тренировочный поход, видели двух здоровенных волков – те, правда, не проявили тогда к путешествующим ни малейшего интереса.

Зверья на самом деле хватает везде – не зря ведь даже на широко протоптанных тропах попадаются и медвежьи когтистые следы, и медвежьи же «продукты жизнедеятельности», как деликатно выразился Егор.

Что же говорить о Муехте – учитывая, что по соседним рекам активно ходили и пешие, и конники, для диких животных, особенно крупных, самое милое дело было уйти в этот славный, не тревожимый никем уголок.

Кроме того, отчего-то у меня было ощущение, что именно сейчас мы находимся в какой-то самой глухой его части.

Однако я поняла, что у меня уже просто не остаётся сил на то, чтобы бояться: неужели недостаточно мы намучались, чтобы ночью сюда, скажем, притащился медведь? Нет, после всего это было бы уже слишком – да и чтобы беспокоиться ещё и об этом, тут просто нервов никаких не хватить.

Однако, забираясь после ужина в палатку, я подумала: «Ни за что отсюда не вылезу ночью. Если что, у нас есть тамбур…».

Глупо, конечно, думать, будто стены палатки могут защитить от чего бы то ни было, но, укрывшись за ними и забравшись в уютные спальники, мы были словно маленькие дети, которые, закрыв ладошками лицо, думают, будто спрятались ото всех.

Ночью я проснулась и не могла уснуть несколько часов: Муехта гудела над самым ухом, как электричка.

Я подумала о том, что теперь, в темноте, к нам могут прийти на запах еды дикие звери и, странное дело, не испугалась. М-да, в детстве боишься каких-то волков под кроватью, воображаешь себе невесть что, а тут вдруг всё на самом деле…
Правда, летом, говорят, звери сытые и ленивые.

«По фигу», – вскоре подумала я, потому что гораздо больше мучилась другим.
Если посмотреть на карту, расстояние до Кубы кажется небольшим. С другой стороны, вспоминаешь, что по Имурте, по длине примерно равной Муехте, спускаться – три четверти дня, ну, половина, если вприпрыжку. По прекрасной ровной тропе, почти как по Красному проспекту…

Я вспомнила, с какой скоростью мы сейчас шли, и ужаснулась.

Потом напомнила себе, что много времени мы потеряли, сначала набирая, а потом теряя высоту… но даже под конец, идя уже вдоль русла реки, мы ползли, как улитки.
«Ясно одно: не имеет никакого смысла метаться вверх и вниз, нужно просто идти прямо, прямо и прямо».

Я стала гадать, сколько же придётся идти даже прямо: как известно, по карте может казаться одно, а в реальности…

Я ворочалась и гадала до посинения, то замирая от ужаса при мысли, что завтра к четырём часам дня мы можем не успеть, то успокаивая себя, что в любом случае мы постараемся идти так быстро, как только возможно. Разве сегодня мы не преодолели значительное расстояние?

Нет, не преодолели – но, во всяком случае, хоть как-то ушли вниз.
И разве может быть такое, что мы не доберёмся ладно, пусть хотя бы к вечеру (машина подождёт) до пункта назначения?

* * *

Не добрались.

Не успели.

Сутки спустя мы всё ещё спускались: Муехта тянулась и тянулась дальше вниз, а уже начинало темнеть.

– Лена, – тихо сказала Людмила Павловна, – надо вставать.

– Да, – покорно ответила я.

Надо оставаться реалистами: пусть нам последние несколько часов казалось, будто мы «уже близко», нельзя идти ночью. Восемь часов, даже если машина всё ещё ждёт, до неё нам не дойти.

Нельзя подвергать группу таким испытаниям – мы ведь ничего не ели весь день. Ни о каком перекусе даже не думали, просто отчаянно пытались успеть спуститься.
Мои благие намерения идти вдоль русла, не уходя вверх, были нарушены с самого начала: наскоро позавтракав и пройдя небольшое расстояние, мы тут же вынуждены были подняться, так как впереди путь преграждала скала.

Поднимались не меньше часа – я ничего не могла с собой поделать и рвалась вверх, словно в поисках глотка воздуха. Наверное, от того, что наверху открывался хоть какой-то вид, казалось, что там идти легче, чем по самому низу.

Двигаться ровно в нужном направлении с мало-мальской скоростью начали мы ещё час спустя, поскольку нужно было каким-то образом перебраться через скалы.

Глядя вдаль, я всё гадала, где же, наконец, заканчивается Муехта: судя по рельефу гор, дальше она, извиваясь, виляла вправо и влево, а вот ничего похожего на Кубу впереди пока не прослеживалось.

Машина, наверное, подъехала уже: водитель, договариваясь с походниками, имел обыкновение приезжать на пункт назначения пораньше, чтобы порыбачить.

– «Значит, Галечка сейчас в Москве, а я на полу, в Ленинграде?» – неожиданно процитировала Людмила Павловна «Иронию судьбы», когда мы, после долгой борьбы с колючими кустами, в изнеможении опустились на землю, чтобы отдохнуть.

– Да-а… – вздохнул Егор

Постепенно мы вновь стали терять высоту, пока не вышли на большую каменную осыпь. Медленно, змейкой, стали спускаться по ней: самое главное – чтобы все шли друг за другом и когда двигались вниз, не оказывались друг над другом.

Когда я стояла уже в самом низу осыпи, то услышала вопль: по осыпи, как в замедленной съёмке, со стуком подпрыгивая и переворачиваясь, распространяя вокруг себя клубы пыли, летел здоровенный булыжник. Я рванулась в сторону и до крови ободрала колено, ударившись обо что-то острое.

Не долетев до меня, булыжник остановился.

– Давайте посидим, – сказал кто-то, когда все спустились. Не доходя до реки, в каком-то ручейке, мы набрали воды и уселись на рюкзаки.

– Три часа дня, – сообщил Егор.

Поскольку берег реки стал более или менее пологим, вновь появилась возможность идти понизу. Пока все отдыхали, я вышла к реке посмотреть, не может ли там быть удобнее идти. Пройдя чуть вперёд и обернувшись, я замерла, увидев нечто вроде укромной хижины с большущим отверстием, так что в ней можно было спрятаться, как в домике…

В следующее мгновение меня сдуло оттуда, как ветром.

– Мы ближе к реке не пойдём, – пролепетала я и стала поспешно надевать рюкзак. – Лучше другим путём… Ну что, двинемся дальше, вы же отдохнули?..

Хоть и большей частью понизу, шли мы по-прежнему медленно – осторожно выбирая, куда ставить ногу, продираясь сквозь кусты, карабкаясь, нагибаясь… Если сперва казалось ещё, что успеть к машине получится, постепенно меня стали охватывать сомнения.

Как успеть, если и двадцати метров пройти не можешь, какой-нибудь очередной сюрприз. Вот мы, только обрадовавшись, что, наконец, удалось чуть ускорить шаг, останавливаемся снова: путь преграждает скала, на этот раз, к счастью, маленькая.
Чтобы через неё перебраться, нужно снять рюкзак. Сначала мы с Пашей перетащили все рюкзаки наверх, затем кое-как, подтягиваясь и цепляясь за каждую травинку, за каждый корешок, по очереди через скалу перебрались все участники.
Полчаса потерянного времени.

И вот такие акробатические упражнения целый день, будто попали на нескончаемый урок гимнастики. Только вот большей частью гимнастикой приходится заниматься, всё-таки не снимая рюкзаки.

– Четыре часа, – тихо сказал Егор.

– Только не паникуйте, темп не увеличивайте, – попросила я всех.
Пять часов. Половина шестого.

– А что будет, если машина уедет? – наседали на меня студенты.

Я не знала что ответить.

Примерно через час мы снова упёрлись в скалу. На этот раз нужно было вскарабкаться наверх и пролезть над обрывчиком, под которым Муехта, основной поток пронося мимо, образовывала некое подобие глубокой заводи. Вода в этой огромной заводи, при пасмурном небе казавшаяся почти чёрной, недоброжелательно бурлила и кипела, словно гигантский ведьминский котёл.

Зрелище было то ещё, и я со злостью подумала: как будто нам без этого мало впечатлений.

– Я не пролезу там, – обречённо сообщила Людмила Павловна.

– Тогда остаётся просто перейти вброд.

Как ни странно, выше нам удалось отыскать более или менее нормальную переправу: течение было по-прежнему очень сильным, зато можно было перебираться по камням.
Оказавшись на том берегу, мы сразу повеселели: как-то и поваленных деревьев стало меньше, и камней всяких под ногами. Почти что ровная местность, поросшая почти что короткой травой – ну хотя бы не по шею…

– Мы где-то близко к Кубе, – снова стали говорить мы друг другу.

Очевидно, что теперь мы действительно были значительно ближе к устью Муехты, поскольку нам попадались растения, наверху обычно не растущие.

– Восемь часов, – сказал Егор.

– Если до девяти не придём, то встанем, – пообещала я.

Не пришли.

Встали.

Полный провал.

– Представляю, как в лагере сейчас они волнуются, – сказала Людмила Павловна. Несмотря на сложившуюся ситуацию и то, что её повреждённая нога подверглась таким испытаниям, от которых я наоборот хотела когда-то её избавить, Людмила Павловна не теряла привычного присутствия духа.

– А инструктору бы нашему не помешало сейчас валерьяночки накапать, – лукаво добавила она.

Я была рада, что она понимает моё состояние. Как бы плохо всем ни было, морально хуже, чем инструктору, им всё равно не могло быть. Группа могла меня ненавидеть, только в этом не было совершенно никакой необходимости.

Я знала, что скорее всего ночью не буду спать снова.

– Лена, мы будем разводить костёр? – раздался из соседней палатки голос Егора.

– Если вы к этому готовы, сейчас присоединюсь к вам, – отозвалась я.

Что бы мы делали без Егора – нашего главного кострового?

*  *   *

Наверное, странно описывать события похода, не представив при этом его участников. К счастью, нас немного, и почти все – походники с опытом.

Во-первых, конечно, Людмила Павловна, преподаватель того же университета, где работаю я и где учатся наши студенты. Она среди нас – самый опытный походник.
С Людмилой Павловной – дочь восемнадцати лет, Надя. Даже по Муехте она пробирается с мечтательным видом, словно в это самое время пребывает в каких-то иных сферах, причём куда более приятных. Надя флегматичная, худощавая и, кажется, обладает способностью гнуться во все стороны, что очень удобно.

Дальше – студенты, Паша и две Насти. Наверное, хотя бы одну из Насть следовало бы назвать в рассказе по-другому, чтобы не путать, но ведь тогда была бы потеряна вся симметрия.

Эти ведут себя очень скромно и сдержанно, только иногда препираются между собой – полушёпотом, будто находятся в библиотеке: обычно одна из Насть вполголоса делает Паше из-за чего-нибудь замечание или шикает на него, а он оправдывается, тоже вполголоса.

Паша кажется смертельно серьёзным и, нервничая, задаёт мне всякие вопросы, что действует на нервы обеим Настям.

Частенько ругаются, но неразлучны. Мне потребовалось немало времени, чтобы понять, с которой именно Настей Паша встречается, поскольку всюду они ходят втроём: наконец, выяснилось, что с Настей К.

Егор, плотный здоровячок лет на десять младше Людмилы Павловны, в горах в первый раз. Ходить по дикой местности для него, однако, не в новинку: на второй вечер нашего похода, когда мы сидели у костра, Егор рассказал, что регулярно бывает в экспедициях по извлечению останков солдатов, погибших в Ленинградской области в Великую отечественную войну.

Когда-то эти останки попросту сгребли в кучи и закопали в воронках, оставшихся от снарядов, теперь в те места отправляются экспедиции добровольцев.

Иногда, найдя смертный медальон, удаётся опознать личность погибшего и даже сообщить его родственникам, но, конечно, далеко не всегда. Так или иначе, извлечённые останки будут перезахоронены в братской могиле уже по всем правилам, будет отпевание.

Я всегда считала, что хотя некоторые из нас не верят, будто покойникам не всё равно, сами-то покойники могут считать по-другому. Иначе отчего тогда некоторые из них приходят к нам во сне?

Егор рассказал, что однажды в экспедиции ему приснился солдат, который сказал, что его родственников искать не нужно, потому что они все уже умерли. Найдите лучше, говорит, родственников моего товарища…

Сразу после этого были обнаружены останки двух солдат, личности обоих неизвестны. Но у одного из них с собой была странная коробочка, в которой, как оказалась впоследствии, хранились рисовальные принадлежности.

Много лет в эти места ездила одна старушка – на тот момент ей было уже за восемьдесят. Она искала своего отца, художника. Она подтвердила, что второй солдат – и есть её отец, узнав его не только по коробочке, но и по особенностям строения скелета, поскольку это был человек явно огромного роста.

– Я знаю, это он, – с уверенностью сказала старушка и больше не приезжала.

– Вот такое совпадение, – сказал Егор. – Если это, конечно, совпадение. Вряд ли. Участникам экспедиции часто снятся солдаты.

– Жаль, что об этих экспедициях мало кто знает, – сказала я.

*  *   *

Не знаю, повезло ли Егору или нет, что его первый поход в горы оказался нестандартным с самого начала.

Своё путешествие мы начали с реки Кубы, уже упомянутой ранее, – к ней же мы должны были и спуститься.

Когда-то вверх по Кубе была проложена широкая дорога, оттуда часто начинали маршрут походники: если посмотреть на карту, то видно, как восемнадцатью километрами выше устья реки Кубы в неё перпендикулярно впадает Имурта.
Километр спустя – Муехта, ещё через два километра – Сергезю.

По одной из этих рек и начинают восхождение: длинный пологий подъём по Имурте любят конники, пешие предпочитают Сергезю – подъём по ней резче, зато короче.
Вернее, предпочитали: несколько лет назад все кубинские мосты были снесены поднявшимися весною водами, а отдельные куски дороги вдоль Кубы попросту смыло. Пешком теперь путь по Кубе было не одолеть, легковые машины тоже, конечно, больше не ездили, и только ГАЗ, очень медленно и с большой натугой, то и дело пересекая Кубу вброд, мог добраться до Имурты.

После этого кубинская дорога, вернее, то, что от неё осталось, продолжала ещё больше подмываться водами: так, например, до Сергезю, с которой мы собирались подниматься, пришлось в этот раз добираться верхами по конной тропе.

На второй день на перевале Людмила Павловна подвернула ногу, так что наши походные планы пришлось полностью изменить. Было решено встать возле Замков злых духов и оттуда делать радиальные выходы – например, на Караколы.

С Каракольскими озёрами тоже получилось своеобразно: мы решили спуститься к самому верхнему озеру прямо через цирк озера, по крутой осыпи. Вид сверху был, по правде говоря, угрожающий, сразу начинала кружиться голова, и группа проходящих мимо пеших предупредила, обращаясь ко мне и Наде с Настей В. и Настей К.:

– Девушки, пожалейте свои юные конечности, они же потеряют свой товарный вид.

Паша, узнав об идее нырнуть прямо в цирк, страшно возмутился и стал доказывать, что это невозможно – остальные столь категорично настроены не были.

Паша, однако, сопротивлялся и мотал головой, скрестив руки на груди и, словно загипнотизированный, глядя вниз.

– Типичный Паша, – вспылила Настя В.

– Что «типичный Паша»? Что «типичный Паша»? – огрызнулся он и, повернувшись ко всем спиной, пошёл назад.

Затем остановился:

– У меня брат на крышу двухэтажного дома и то со страховкой лазит! – заявил он. И… первым полез вниз, кстати сказать, достаточно ловко.

Вернулись мы с Каракол только в девять вечера: над ждал полыхающий костёр, горячая уха с чёрным хлебом и чесноком, а ещё густой морс из красной смородины, собранной накануне: всё было заботливо приготовлено Людмилой Павловной.

На следующий день недалеко от нас остановилась группа пеших двадцать пять человек. Наверняка они были сердиты: ведь мы, семь человек, заняли вперёд них огромную и совершенно шикарную стоянку, тогда как им досталось место похуже.
Насколько нам было известно, раньше каждое лето стоянку, на которой устроились мы, занимали какие-то сектанты – здесь они разбивали свой лагерь и занимались некими духовными практиками. Но в этом году их не было.

А за день до того, как должны были сняться с Замков и отправиться вниз, мы, сидя у вечернего костра, услышали странный рокот: распространяя резкий запах бензина, на нашу стоянку въехал квадроцикл… Мы вытаращили глаза.

…После чего увидели, как к нам приближаются ещё восемь квадроциклов.

Студенты зароптали.

– Мы сюда пришли, чтобы, наоборот, побыть в одиночестве, покоем насладиться, – сказала Настя К. – А тут уже целое столпотворение!

Действительно, не припомню, чтобы в одном месте собиралась такая толпа, как сейчас, а тем более, чтобы в горах парковались квадроциклы, целых девять штук!

Собираясь в дорогу следующим утром, квадроциклисты врубили на полную громкость музыку:

Нить в прошлое порву,
И дальше - будь что будет.
Из монотонных будней
Я тихо уплыву.
На маленьком плоту,
Лишь в дом проникнет полночь,
Мир, новых красок полный
Я, быть может, обрету.

Не знаю, как насчёт остальных, но у меня эта известная песня, неожиданно раздавшаяся в горах, вызвала смешанные чувства.

– У Лозы всегда песни такие… немножечко философские, символические, – сказала Людмила Павловна, изобразив замысловатый жест. – Наполненные особым смыслом.
Позже, когда мы спускались по Муехте, да и впоследствии, я не раз вспоминала эту сцену: мы, в последний день возле Замков, слушаем музыку и одновременно наблюдаем за квадроциклистами, а Людмила Павловна говорит, что у Лозы песни всегда немного символические.

Что-то было в этом воспоминании – может, из-за того, что нас ожидало на следующий день и из-за того, что квадроциклисты были уже дома в то время, когда мы корячились на Муехте – вызывавшее грусть и беспокойство.
Для нас в этой песне оказалось нечто не только символическое, но и… пророческое, что ли.

Уезжая, квадроциклисты попросили нас сжечь за ними мусор, а в благодарность вручили булку белого хлеба, мешок свежесобранных грибов и, самое главное, два здоровенных куска сала.

«Всё у нас идёт как-то странно, – подумала я. – Не по плану».

При виде сала Егор впал в эйфорию, тем более что оно оказалось великолепным. До этого он не проявлял особого интереса к еде: съест чуток того, чуток этого, от шоколада вовсе отказывается. Мяса у нас с собою практически не было, только две банки тушёнки, да там один жир и вода, ничего вкусного.

– О, Егор ест, – заметила Людмила Павловна.

– Вот она, настоящая еда, – провозгласил Егор, уплетая бутерброд с салом. – Не то что эта ваша кашка со сгущёнкой, – поддразнил он.

*   *   *

Может показаться непонятным, почему я тут рассуждаю о покойниках и о песнях. Но в горах, наедине с природой всё поддаётся контролю лишь до определённой степени – в том числе и эмоции.

С точки зрения многих, то, с чем мы столкнулись – сущая ерунда, пустяки, если вспомнить об опасных по-настоящему походах, где погибали люди. Альпинисты… попав под лавину, сорвавшись со скалы…

У нас сейчас лето, тепло, вместо снега – зелёная трава… скажите, пожалуйста, сбились с тропы, попали в бурелом – экие страдальцы.

Но я инструктор и не могу не переживать всё по-своему: и дело даже не только в том, что из-за меня мы не пришли в лагерь вовремя и, должно быть, перепугали тех, кто нас ждал.

Меня раздирает чувство вины оттого, что мы, вместо того чтобы вернуться, когда поняли, что находимся на Муехте, пошли вниз дальше. Но кто же знал, какой будет расплата за эту ошибку?

Я думала, идти будет попросту неприятно, как всегда бывает неприятно идти без тропы, но чтобы вот так застрять… бесконечно натыкаться на преграды и ломать голову, что будет лучше, вскарабкаться наверх или перебраться вброд, теряя драгоценные часы…

А ещё говорят, любая трагедия – это не случайность и, кроме того, не одна ошибка, а целый ряд последовательно совершённых ошибок.

Итак, с самого начала мы полностью изменили маршрут: остановились и провели несколько дней там, где вовсе не планировали – на Замках, решили спускаться по реке, по которой не планировали спускаться – по Имурте, и в итоге вовсе очутились там, куда точно идти не планировали.

Всё, что было до Муехты – не ошибки, мы ведь просто приспосабливались к меняющимся обстоятельствам. Ну не идти же дальше, если человек ногу подвернул?
Однако то, что постоянно приходится менять планы, усиливает ощущение, что ничто на самом деле не поддаётся твоему контролю – на самом деле всё решает кто-то другой.

Иногда кажется, будто существуют какие-то сознательные силы зла, готовящие заговор – и противостоять им практически бесполезно.

На протяжении всего спуска по Муехте кажется, что эти силы – в виде некой незаметной тени – незаметно следуют за нами и словно раздумывают, пустить нас или нет. А может, потирают они ручки, позабавиться – один щелчок пальцами, и этих людишек сотрёт с лица Земли стихия.

Надо заметить, меня ещё постоянно мучил страх, что кто-нибудь упадёт и сломает себе что-нибудь… А когда мы пробирались по осыпи и вниз летел тот булыжник…
В минуты, когда мобилизация сил не требовалась и можно было немного поразмыслить, меня против воли охватывала тоска и чувство обречённости. То есть, я по-прежнему ломилась впереди всех, с невозмутимым видом прокладывая дорогу, но не могла избавиться от всяких мыслей.

Примерно за несколько недель ещё до похода я задумалась над тем, что осенью мне должно исполниться двадцать пять лет. Двадцать пять лет – это четверть века, может, не очень большая, но значительная часть жизни.

Двадцать, двадцать один и так далее, что были до этого – ерунда, это не двадцать пять.

Я ещё тогда подумала, что моей подруге, с которой вот уже несколько месяцев мы не общались, скоро исполняется столько же. Неужели все наши обиды и недоразумения значат что-то по сравнению с этим? С каким чувством мы встретим свои двадцать пять лет?

Что на момент этого события мы преуспели в своей жизни преимущественно в мелких обидах?

И вот теперь мы в этом Богом забытом месте, из которого, может быть, никогда не выберемся (здравый смысл возражал против этого, но где-то глубоко во мне сидел животный страх), а она где-то в городе, и даже не знает, какая всё ерунда, совершенно ничего не стоящая.

*  *  *

В тот вечер, когда мы, не успев на машину, остановились, все, как и накануне, казались ошеломлёнными и просто молча делали то, что полагалось делать: раскладывали палатки, доставали вещи, переодевались.

Наверное, мы были настолько измотаны спуском и сменявшими друг друга чувствами, что теперь ощущалась некая притупленность восприятия.

Первая моя мысль: кажется, мы действительно на этот раз где-то близко к Кубе – впервые за столько времени. Тропы, правда, нет, но зато чуть ли не ровная земля и славная пушистая травка… как в каком-то обычном лесу.

Мы находимся почти что в цивилизованном месте. Кажется, дикий и крутой, местами почти непроходимый спуск – позади.

Несмотря на всю критичность ситуации, именно в тот момент в первую очередь я испытывала не чувства инструктора, но обычного человека, радующегося избавлению.
На какое-то время я стала просто одним из участников похода, наравне с остальными испытывающим неопределенность, мучимым животным страхом и радующимся возможности встать на ночлег.

Так же, как и в прошлый вечер, огонь занялся почти мгновенно: весь поход с костром у нас были проблемы, приходилось постоянно чем-то перед ним размахивать, а здесь, на Муехте, он горел сам.

– Должно быть, дождя очень давно здесь не было, – заметил Егор. – Дрова сухие-пресухие. И дует сквозь ущелье, прямо как сквозь трубу.

Ужинали уже в темноте: гречкой с молоком (развели подвернувшуюся первой под руку сгущёнку с какао) и хлебом, запивали привычно чаем с лимоном и сахаром.
Людмила Павловна с Надей первыми отправились в палатку, но в темноте никак не могли найти дорогу: они постоянно тыкались в какой-то куст, и это отчего-то вызвало у остальных всплеск бурного веселья.

Правда-правда, сидя у костра и пытаясь оттуда осветить им дорогу своими фонариками, все чуть ли не рыдали от смеха.

Вскоре я поднялась и обнаружила, что от усталости и сытости шатаюсь, как пьяная: направившись в сторону палатки, в темноте я уткнулась в тот же куст и долго с ним боролась.

Пытаясь устроиться в палатке поуютнее, я подумала мрачно: вот теперь точно «как же так, Галечка в Москве, а я на полу, в Ленинграде?».
Вернее, следовало сказать: «Как же так, машина в Чемале, а я в спальнике, на Муехте?».

Начинал накрапывать дождь.

*   *   *

– Сколько времени? – было первое, что я спросила, открыв глаза.

– Половина седьмого, – ответила Людмила Павловна, скосив глаза на свои наручные часы.

Больше всего хотелось, выскочив из палатки, идти расталкивать остальных, чтобы как можно раньше собрать все вещи и отправиться дальше – и бежать, бежать с рюкзаками до самой Кубы…

Но шёл дождь, и Людмила Павловна резонно заметила:

– Пока он не кончится, не имеет смысла куда-то рваться.

– Подождём, – согласилась я: в конце концов, ещё нет и семи.

Прошёл час, дождь продолжал лить.

– Не может же он длиться до бесконечности, – успокаивала меня Людмила Павловна.

– Почему до бесконечности?

– Он идёт с самого вечера, почти десять часов подряд. И всю ночь не прекращался.

В начале девятого он не прекратился. Наконец, я не выдержала и вылезла из палатки: кажется, придётся принимать непопулярное решение.

В такое утро даже мне была неимоверно противна мысль о том, чтобы собирать вещи и сворачивать палатки – но что ещё оставалось?

Я собственноручно отнесла «соседям» – Егору, Паше, Насте В. и Насте К. хлеб и сгущёнку (это единственное, что осталось на сухой завтрак) и сообщила, что придётся сначала собрать рюкзаки прямо в палатках, а потом сложить и сами палатки, прямо под дождём.

К счастью, было хоть и мокро, но не холодно, а мысль, что чем скорее мы уйдём отсюда, тем скорее выйдем к Кубе, бодрила – по крайней мере, меня.
– Видно, что этот берег скоро обрывается и заканчивается скалами, – сказал Егор, вглядываясь вдаль.

– Да, так что прямо сейчас перейдём вброд – снова на тот берег, там есть где идти, – ответила я.

Оказалось, что за ночь Муехта поднялась – до такой степени, что переходить её по одиночке было нельзя.

Сцепившись, мы пересекли её по очереди тройкой и четвёркой. По правде говоря, было немного не по себе, поскольку вода доходила до пояса: хорошо, что именно в том месте она была довольно спокойной.

Правый берег не стал приятнее: снова бурелом и камни под ногами, но хотя бы идём мы не по склону, скособочившись, а по ровной земле. И в любом случае, двигаемся быстрее, чем вчера… А вот за тем поворотом должна быть и Куба.

Река вильнула, но, как выяснилось, в Кубу впадать она пока не собиралась и продолжала свой путь вниз: кроме того, обнаружилось, что берег заканчивается теперь с этой стороны, упираясь в отвесную стену, и нужно снова перебираться через реку.

 Мы отыскали, как нам казалось, наиболее безопасное место и, сцепившись, перебрались обратно на левый берег.

Ещё полчаса, река поворачивает, и обрывается левый берег – и снова ищем брод.
Меня постепенно охватывали дурные предчувствия. Сколько ещё таких бродов? Пока речку пересекать удаётся, но с каким трудом: всякий раз кажется, будто ещё чуть-чуть, и течение собьёт кого-нибудь.

«Наиболее реальную опасность в походах представляют броды», – послушно всплывает в голове строчка из инструкции по безопасности.

Вот опять мы переходим на правый берег – он кажется таким широким, уж наверное, больше обрываться не будет… Но почему река не кончается? Почему поворачивает снова и снова? Судя по карте, мы должны были уже прийти…

Я вдруг заметила, что нас окружают деревья, странным образом поросшие белым мхом, который оплетал их и свисал до самой земли. Нигде возле Кубы таких деревьев не было… А что – какая страшная мысль – что, если мы идём вовсе не по Муехте, а вообще по какой-то неизвестной реке в ложном направлении?

Наверное, никогда ещё за весь поход я не была так напугана… Но тут правый берег оборвался, прервав на время мрачные мысли.

На сей раз найти нормальный брод оказалось очень трудно, но выбора у нас не оставалось.

Мы переходили реку медленнее, чем в прошлый раз, иногда просто застревая на одном месте, судорожно обхватив друг друга за шею и вцепившись в лямки ближайших рюкзаков: течение сносило ногу всякий раз, когда кто-нибудь из нас пытался шагнуть вперёд.

Я, Паша, Настя В. и Настя К.

Наблюдать за тем, как переходит оставшаяся тройка, было хуже, чем переходить самим – мы смотрели на них расширенными глазами и протягивали руки, чтобы они, как только приблизятся к нам, смогли ухватиться.

Егор, Людмила Павловна, Надя.

Выбрались.

Теперь левый берег, на котором мы находились, представлял собой огромный косогор, так что пришлось немного набрать высоту, чтобы не идти по самой низине.
Сверху была видна сплошная жуткая стена отвесных скал на той стороне реки.

Господи, ну почему такие ненавистные места могут быть такими красивыми?

Больше всего я боялась, что левая сторона реки тоже превратится в такую стену и тогда мы вообще не сможем никуда пройти.

Но левый берег радовал: мы с самого начала заметили, что он приятнее правого, не досаждал он нам ничем особенно противным и теперь, только травы было по пояс.
Через некоторое время вдруг показалось, что мы вышли на тропу. Нет, глупости – нам уже такое мерещилось и раньше… Однако постепенно она становилась более отчётливой. Тропа впервые за два дня – и трава такая гладкая и шелковистая, что прямо слёзы на глаза наворачиваются.

– Может, это тропа хищного зверя, чтобы заманить нас в своё логово? – предположил Паша – однако, обернувшись, я увидела, что он улыбается, по крайней мере глазами. Наверное, боится сглазить.

Склон стал уходить куда-то влево, и влево повернула тропа – а прямо перед нами далеко внизу…

Да, она – широкая, голубовато-серебристая Куба.

*   *   *

– Уж не знаю, что делать: я, конечно, переоделась в то сухое, что оставалось, но вот мокрое исподнее всё портит, – ворчала Людмила Павловна, отодвигая вещи в уголок палатки.

– Это правда, – согласилась я, вся дрожа от холода в своём спальнике.
Тут должна сказать, что когда мы пришли на место встречи с грузовиком возле устья Имурты – в два часа дня, почти на сутки, получается, позже, чем договаривались с водителем – дождь, занявшийся накануне и задержавший нас утром, всё ещё лил.

Накидки мы надеть не пожелали – очень уж они затруднили бы путь – а поскольку вода в реке во время брода иногда была по грудь, ни одной сухой нитки на нас не осталось. Наверное, всем было без разницы, поскольку каждый ведь надеялся уже на окончание путешествия.

– Самое логичное, что должны были предположить в лагере, когда грузовик вернулся пустым, – что мы попросту не успели к пункту назначения, – рассуждала я вслух. – Несколько лет назад мы бы просто пошли по дороге пешком и добрались до лагеря самостоятельно, но теперь дорога смыта, а потому они снова должны послать за нами грузовик.

– То есть, ты считаешь, что сегодня его пришлют за нами снова, – сказал Паша.
– Да – в то же место, к тому же времени.

Палатки, разумеется, мы всё равно поставили: чтобы переодеться, чтобы спрятаться, наконец, от дождя. М-да, кто бы знал – оказывается, если на вас всё сухое, а, простите, трусы мокрые, согреться становится практически невозможно…
Ещё у меня было ощущение, будто я только что вымыла голову – во всяком случае, выжимать волосы пришлось раз десять.

Всем раздали остатки кураги, орехов и шоколада, но я ни к чему не притронулась, поскольку слишком была напряжена: каждую секунду прислушивалась, готовая услышать рокот машины.

В три часа дня она не приехала… надо подождать до четырёх, успокаивала я себя. На некоторое время задремала – и каким мучительным оказалось пробуждение! Открыть глаза и обнаружить, что мы всё ещё на Имурте, что поход не окончился.
Испытать такое облегчение, расставшись с Муехтой – и прийти к месту назначения, пустому и печальному, где нас никто не ждёт.

Я поняла, что, выйдя к Кубе, подсознательно мы все, наверное, ожидали, что на устье Имурты нас будет ждать машина – и тогда бы все переживания, длившиеся последние два дня, закончились.

Если машины нет, значит, в лагере по-прежнему не уверены, где мы. Может, они думают, будто мы вообще находимся в другом месте и доберёмся сами – ждут. Хуже всего, что они сейчас в полной неизвестности и могут вообразить себе любые ужасы.
Мы здесь, на Имурте, целые и невредимые, – но они этого не знают и мучаются.

В половине пятого я выползла из палатки и предприняла несколько попыток раздобыть подходящее топливо, чтобы помочь Егору, колдовавшему над костром. Обычно можно отыскать сухую хвою, если глубоко засунуть руку под корни кедра: однако, оказалось, всё вокруг буквально пропиталось водой.
Я бросила свои попытки и вместо этого обратилась к Паше:

– Пошли попробуем пройти четыре километра в сторону лагеря, до кордона – а там конная база, они нам, глядишь, как-нибудь помогут.

– Или хотя бы связь появится, – согласился Паша.

Было очень неприятно снова надевать мокрые кроссовки и куда-то тащиться, да и это оказалось бесполезным. И в обычное время переходить вброд Кубу опасно, а теперь из-за дождей она разлилась ещё больше. Проползав какое-то время по склону в попытке добраться до кордона верхами, мы, облепленные колючками, вернулись, констатировав:

– Бесполезно.

– Что ж, теперь мы знаем, что нужно оставаться на месте и ждать, – сказала Людмила Павловна.

Глупо ударяться в панику: да, вовремя мы в лагерь не вернулись, однако контрольный срок – 24:00 сегодняшнего дня. Им неизвестно, где мы находимся: отправят машину сюда, а окажется, что в это время мы, скажем, спускаемся к Эликмонару…

Просто так до устья Имурты не скатаешься: это стоит больших денег, да и машину впору пожалеть. Стоит только посмотреть, как страшно ГАЗ бьётся и царапается о камни, пересекая Кубу, с какой натугой, рискованно кренясь, двигается по тому, что когда-то было дорогой… тут задумаешься, ехать ли или разумнее выждать.
Но почему-то в тот день такие мысли просто не приходили в голову: или приходили, но не имели на меня никакого действия.

Со вчерашнего вечера и до сих пор те, кто в лагере, пребывают в неизвестности, и постепенно она должна причинять всё больше страданий. Что, если в приступе безумной тревоги они вообще отправятся нас искать в совершенно другое место?
Нервное напряжение, скопившееся за последние дни, вместо того, чтобы отступить, достигло пика: я снова вскочила.

 – Схожу, наверное, на Сергезю.

Участники посмотрели на меня странно – они не понимали, как после такого дня можно хотеть ещё куда-то идти.

– У нас ничего на ужин не осталось, кроме лапши, – сказала я. – А мы ведь спрятали там консервы – в первый день, думали, что спускаться будем так же.

– Сейчас семь часов, – озабоченно посмотрев на часы, сказал Егор.

– Отсюда три километра.

– Успеешь?

– Да тут ведь совсем рядом.

И я буквально бросилась бежать по дороге – на этот раз в обратную от кордона сторону, к тому месту, где мы начинали свой подъём.

Честно говоря, я совсем забыла про Муехту, которую нам не далее как сегодня пришлось переходить в связке.

«Ничего, здесь поспокойнее, одна справлюсь…», – я уже яростно пересекала знакомую речку. Каких-то полминуты борьбы с течением, и вновь бегу вперёд – по обходной тропе (буквально взмываю вверх по склону, и Куба оказывается далеко внизу) – а затем спустя километр плавно спустилась.

Замедлив ход, двигаюсь вдоль Кубы дальше – начинает смеркаться, а Сергезю не видно. Меня смущает, что приходится так долго идти – готова повернуть назад, но, наконец, знакомый поворот налево – начало подьёма.

Несмотря на то, что, поднимаясь в первый день, мы чуть примяли траву, всё равно её было здесь слишком много. Отыскав стоянку и наш тайник под камнем (на самом деле здесь явно никто больше не появлялся этим летом, и продукты можно было не прятать), я побросала  консервные банки в пакет, предусмотрительно взятый с собой, и поспешила назад.

Темнело с какой-то пугающей быстротой, и я чувствовала себя всё более неуютно – в одиночестве, на заброшенной, можно сказать, дороге.

То и дело я зачем-то останавливалась и оглядывалась назад, будто кто-то мог наблюдать за мной, любое чёрное пятно в гуще листвы и в переплетении ветвей, нависающих над дорогой и не пропускающих остатки света, наводило на мысли о притаившемся хищнике.

Затем я принималась бежать что было сил – но ноги уже плохо слушались. Было очевидно, что я на пределе – тем более что в последний раз ела в девять утра, ещё на Муехте, и это был крохотный бутербродик из чёрного хлеба со сгущенкой…
Последние дни я со всеми этими переживаниями вообще не думала о еде и ела вместе со всеми исключительно потому, что так полагалось. Разумеется, когда нам вообще выпадала возможность поесть…

Живот за это время, как я только сейчас обнаружила, успел втянуться глубоко внутрь и исчезнуть, и это было нехорошее, тревожное ощущение.
Я шла очень долго, пока не обнаружила поворот направо – но это была не обходная тропа верхами, а выезд на широкую ровную поляну с отметинами шин. Странно, не помню такого…

Свернув на поляну, я увидела избушку, с виду заброшенную – в сумерках она казалась чёрной, но ещё чернее были провалы в тех местах, где должны были окна. Я кинулась назад, сама себе напоминая маленького спугнутого зверька.

«Должно быть, в сумерках пропустила поворот на обходную тропу и вот теперь оказалась здесь. Что ж, пойду низом, по основной дороге».

Но не просто так конники проложили обходную тропу – иначе они так и продолжали бы спокойно ездить понизу, как делали до этого много лет. Не прошло и десяти минут, как дорога передо мной оборвалась – должно быть, этот кусок смыло весною…
Я стояла почти в кромешной мгле, не зная, как вернуться на стоянку. Нельзя же заночевать прямо здесь… Ничего не видно… Нет, пока небо хотя бы немного остаётся подёрнутым сумеречным свечением, надо пройти по дороге назад, обратно, мимо этой ужасной избушки, отыскать поворот на обходную тропу.

Беда в том, что даже днём в том месте, где соединялась с основной дорогой, она была заросшей травой и не совсем отчётливой.

Торопясь назад на последнем издыхании, я ругала себя на чём свет стоит – это насколько же надо быть глупой, чтобы вечером без всякой необходимости по дороге, совсем не безопасной, отправиться за консервами.

Эта вылазка объяснялась вовсе не трогательной заботой о группе, которая в этот вечер могла совершенно спокойно довольствоваться очередным жиденьким супчиком, а просто неспособностью усидеть на месте, когда нервы на пределе. Нежеланием справиться со своей… со своим…

У меня уже не оставалось никаких слов, не оставалось сил. А это слева… неужели поворот на тропу?

Да – убедившись в этом, я радостно припустила вверх, Куба на какое-то время осталась внизу. И тут поняла, что не просто громко дышу, а издаю длинные протяжные хрипы и скрежещущие звуки, словно машина, которую пора сдать в металлолом.

Нет, скорее словно взмыленная лошадь, которая бежит и не в состоянии уже остановиться, даже если придётся загнать себя до смерти.

Заставить себя остановиться оказалось не так-то просто. Ничего… здесь, повыше, не так темно, как внизу, небо по-прежнему чуть зеленоватое на западе, надо посидеть хотя бы несколько минут, чтобы сердце перестало так биться.

Не сказать, что остаток пути был приятным – он показался мне не только труднопроходимым в такое время суток, но и очень долгим. Недалеко уже от стоянки я разглядела фигуру, беспокойно расхаживающую по дороге, – это была поджидавшая меня Людмила Павловна.

Она бросилась мне навстречу.

– Лена! – воскликнула она, и я поняла, что она плачет. – Лена, я так за тебя волновалась! Я за Надю так никогда не волновалась! Мы же забыли, что там на пути… что там эта проклятая Муехта! Мы же её и днём-то по трое и по четверо переходили!

Я никогда не видела, чтобы Людмила Павловна плакала, и было очевидно, что для неё слёзы – нечто само по себе из ряда вон выходящее.

Это усилило ощущение собственной непроходимой глупости.

– Простите! Простите меня, что я пошла за этими консервами… Я не должна была никуда уходить…

Держась друг за друга, мы пошли к костру – должно быть, Егору удалось его развести не так уж давно. Он бросил в кипящий котёл добытую мной тушёнку, а спустя пять минут молча протянул мне тарелку супа.

– Да, мы ведь, когда отпускали тебя, совсем забыли про Муехту, – тихо и задумчиво сказал он какое-то время спустя. – Всё, теперь никто больше никуда не уходит… нам нужно быть всем вместе.

– Да… никто никуда… только вместе, – согласилась я.

Мы посидели у костра совсем немного, негромко разговаривая и обменивались впечатлениями минувшего дня – а я призналась, что вчера на Муехте видела медвежью берлогу.

– Останемся здесь и с места не двинемся, – сказала Людмила Павловна, когда мы пошли в палатку. – Будем ждать.

*   *   *

Как всегда, когда хочется, чтобы небытие продлилось как можно дольше, оно заканчивается слишком быстро. Мы проснулись часов в шесть утра и сразу стали рассуждать о том, почему за нами вчера не приехали.

– Ждали, что мы спустимся в другом месте.

– Да, наверное…

– Я почему-то думаю, что сегодня за нами обязательно приедут. – К Людмиле Павловне вернулась привычная жизнерадостность. Она решительно села и, слегка приведя себя в порядок, вылезла из палатки – а я осталась лежать и гипнотизировать взглядом карту.

Но в палатке было неудобно – пользуясь отсутствием соседей, я прокрутилась вокруг себя по часовой стрелке и всякий раз оказывалась лежащей вниз головой.
Самое странное, что до этого две ночи на Муехте нам удавалось дивно вписываться в ландшафт, так что кочки под нами полностью повторяли изгибы тела. Но в этот раз, хоть и на настоящей стоянке, палатку ставили абы как – непонятно, как мы вообще в ней спали.

Спина у меня затекла, да и от разглядывания карты легче не стало, так что в конце концов я тоже решила покинуть палатку – было ясно, но сыро и очень прохладно.

Костёр не желал разводиться, и какое-то время мы втроём – я, Людмила Павловна и Егор просто сидели и обсуждали возможные варианты дальнейшего развития событий. Людмила Павловна повторила, что верит в наше скорое спасение.

– Конечно, – согласился Егор. – Потому что вы как хотите, а мне по-любому сегодня надо быть в лагере. Там готовится вечер с шашлыками, у ребёнка – день рождения…

Мы немного посмеялись, а затем на душе снова стало погано. Не знаю почему, но сегодня ждать было даже хуже, чем вчера… Ждать… ждать… время от времени выходить к реке, возвращаться, вновь садиться к костру.

Что, если сюда вообще никогда не приедут? Ещё несколько дней с остатками еды продержимся, а там надо будет искать другой выход – подниматься по Имурте и идти к Караколам, где есть люди, но это слишком длинный путь…

– Нет, это невозможно, – сказала Людмила Павловна. – Это слишком долго.
– Да заберут нас, – успокаивал Егор.

Мы не могли даже отвлечься на завтрак, потому что завтрака не было пока и в помине – костёр снова не разжигался, а ничего, кроме крупы и чая (не считая банки горбуши, но её следовало приберечь), не было, даже хлеба.

Часам к двенадцати желудок начал напоминать о своём существовании, но не слишком настойчиво. Как и вчера, когда возвращалась с Сергезю, я заметила это необычное ощущение, будто живот провалился куда-то внутрь.

Наверное, за весь поход это были худшие часы – часы, когда заняться было абсолютно нечем, лишь бродить из стороны в сторону, впадая всё в большее отчаяние. Вот так у людей и начинает ехать крыша…

Я немного прогулялась вверх по Имурте, рассеянно обрывая крохотные ягоды малины, в который раз села перед костром. Стараниями Егора он наконец разгорелся, вода в котле потеплела – не позавтракаем, так пообедаем… ведь уже час дня.

Студенты, немного размявшись, вернулись к себе в палатку, мы снова остались втроём.

– Я когда ходил к реке, видел скобы от разрушенного моста, – сказал Егор. – Можно плот построить…

– Какой такой плот? Чтобы нам на нём поплыть?

– Нет, чтобы рюкзаки сгрузить, а плот вести за собой.

Я не могла понять, шутит он или нет, и в конце концов склонилась к мысли, что шутит. С другой стороны, ещё немного, и от безысходности мы действительно возьмём и плот построим.

– Вода так сильно поднялась, – сказала я. – Это очень заметно было, когда мы с Пашей ходили. И вчера, когда, помните, мы переходили вброд Муехту…

– Лена, да не произноси ты это слово! – Людмила Павловна сделала категоричный жест.

– Ладно… А насчёт плота… Егор, это вы серьёзно?

– И что, считаете, мы сможем с таким плотом справиться? – подхватила Людмила Павловна.

– Да, я на полном серьёзе, – стал уверять нас Егор. – Потому что если ждать, когда машина приедет… А вон, кстати, и машина за нами едет.

Мы тут же умолкли и навострили уши. В шуме реки часто слышался рокот автомобиля… Р-р-р-р-р… тр-р-р-р-р… Р-Р-Р-Р-Р… ТРУМ-БУРУМ-БУРУМ…

Это было похоже на галлюцинации – невероятно, но из-за листвы вдалеке показалась огромная кабина грузовика. Я побежала навстречу помахать им, на случай, если это посторонние просто проезжают мимо.

Но нет – грузовик решительно свернул и подъехал прямо к нашей стоянке. А я уже, убедившись, что это действительно за нами, шла в противоположную сторону – к реке. Мне совершенно необходимо было несколько минут побыть в одиночестве.

*   *   *

На стоянке тем временем развернулась бурная деятельность: какие-то люди, некоторые из которых были совершенно незнакомыми, помогали участникам собирать разбросанные всюду вещи, студенты энергично опустошали свою палатку, а Егор тем временем, воспользовавшись пеньком как столиком, толстыми ломтями нарезал колбасу.

А вот Людмила Павловна, похоже, потеряла голову и выдернула дуги из палатки раньше, чем вытащить оттуда спальники и всё прочее.

Я стала говорить ей что-то бессвязное в знак утешения, пытаясь справиться с грудой тряпок, в которую превратилась палатка – но было очевидно, что всё и так хорошо.

К тому времени как раз закипела вода, и заварили чай. Откуда-то были извлечены пирожки с картошкой, а ещё всем раздали шоколад.

– А мы… вас… ждали... – сказала я старшему инструктору.

– Вечером, когда вы не вернулись, начался сильный дождь, который лил не переставая, и ночью в горах случился обвал в нескольких местах. В самом начале дороги, где должен был ехать грузовик, сошёл сель и полностью перекрыл путь… Ну а как нам удалось сюда добраться, это отдельная история.

В небе сияло солнце – правда, как-то неуверенно, несмотря на чистое небо: казалось, после того, как на мир низвергнулись за минувшие сутки тонны воды, оно никак не может разлепить мокрые ресницы.

– Если бы мы знали, что вы на Имурте, то не поехали бы вас спасать, – покачал головой суровый с виду дяденька, который вместе со старшим инструктором и сыном замдиректора лагеря отправился в «спасательную экспедицию».

Этот же дяденька – его звали Борис – строго отчитал студентов за то, что те бросили возле палатки пачку влажных салфеток.

Поев, мы сгрузили в кузов все вещи, забрались туда сами, и машина медленно двинулась обратно, в сторону кордона. Там нас пересадили в крытый, более цивильный с виду ГАЗ – до Имурты его, видимо, пускать было жалко.

Теперь, сидя внутри, мы уже могли спокойно поговорить и обо всём расспросить членов «спасательной экспедиции».

– Значит, позавчера днём все готовились вас встречать. Ждут, ждут возле ворот лагеря – вас нет. В растерянности расходятся… Часов в девять вечера приезжает водитель на пустой машине – и молча разводит руками.

– Он был зол? – спросила я.

– Понимаешь, это сам по себе слишком тревожный сигнал, чтобы злиться – когда группа не появляется на назначенном месте. Притом, что она знает, что без машины своим ходом не доберётся… и что машина проделывает напрасно такой тяжёлый и дорогостоящий путь.

Ну, а в тот же вечер начинается дождь, выпадает рекордное количество осадков – реки выходят из берегов. Вы не возвращаетесь, спускающимися с Каракол вас никто не видел (мы туда ездили и разговаривали с местными), и постепенно становится понятно, что вы скорее всего на Имурте – не можете вернуться. Но как отправить к вам машину, если сель перекрыл путь?

В это время - какое совпадение - с кордона выезжает грузовик – пополнить какие-то запасы для конников… кстати, вы ведь были совсем недалеко от их базы.

– Мы с Пашей не смогли добраться до кордона из-за воды.

– Значит, грузовик доезжает почти до устья Кубы и упирается в сель. Мы договариваемся с водителем этого грузовика о том, чтобы обратно на кордон следующим утром поехать с ним – он сперва упрямится, набивает цену, а затем всё-таки соглашается.

Мы дожидаемся следующего утра и тем временем укладываем с собой еду и аптечку.

Но, к счастью, они нам не понадобились… И увидели мы вас значительно раньше, чем ожидали, – заключил он.

– А вот и сель, – обращаясь к группе, объявил Борис, когда грузовик остановился. – С этого момента нам придётся идти пешком – и желательно разуться.

Мы попрощались с водителем и, поблагодарив его, пошлёпали босиком по липкой и вязкой массе, расползшейся метров на десять вдоль дороги. Ещё пара минут – и мы оказались в лагере. Нас встречала целая толпа народу. К Егору сразу кинулись его жена – сын – невестка…

Отовсюду раздавались щелчки фотоаппаратов, группу попросили снова выстроиться.

– Кажется, ваше желание исполнится, – сказала Людмила Павловна Егору. – Вы даже успеваете на шашлыки…

*   *   *

Когда-то давно она рассказала мне о баньке у местного пасечника и так её расхвалила, что мне непременно захотелось туда попасть. Но идти туда надо с кем-то – минимум человека четыре, чтобы безболезненно расплатиться с пасечником.

– Осталось два дня до отъезда, – сокрушённо сказала Людмила Павловна. – Вряд ли мы сможем кого-нибудь отыскать.

Действительно, те, кто желал, уже успели в этом сезоне сходить в баню, те же, у кого такого намерения никогда не было, смотрели на нас с большим подозрением, словно ожидали вот-вот уличить в дурных намерениях.

Наконец, не столько из любви к бане, сколько из желания угодить нам, с нами согласилась пойти одна старая знакомая – тоже бывшая походница – со своей внучкой.

Чтобы попасть на пасеку, надо было подняться в гору несколько километров. Прелесть баньки заключалась в уединённости места – пасечник оставлял нам чайничек с душистым травяным чаем и уходил, а больше никто не мог здесь появиться.

Сама банька представляла собой крошечное деревянное строение – миниатюрный предбанник и парилка, в которой вообще негде было развернуться. Чтобы влезть туда вчетвером, кому-то приходилось чуть ли не под скамейку забиваться.

Правда, тут невозможно было находиться долго: когда я первый раз заглянула в парилку, то вообще едва удержалась от того, чтобы с воплем оттуда не вылететь.

Зато мы долго сидели в беседке, наслаждаясь прекрасным вечером и чаем, – а иногда, по очереди, ныряли в расположенную рядом купель с чистой ледяной водой.

– Кто-то из вашей группы уже уехал? – спросила Галина Васильевна.

– Да, Егор. – Людмила Павловна вздохнула. – Мне всегда бывает жалко, что в походе все вместе держатся, как единое целое, но потом – расходятся каждый в свою сторону. Группы уже как бы и нет…

Постепенно темнело, и становилось по-настоящему холодно – всё-таки близилась середина августа, а в горах в этом время ночью иногда и заморозки уже бывают.

Мы снова набились в тёмную парилку. Наверное, это была самая жаркая баня, в которой я когда-либо бывала – зашкаливающая температура, полное отсутствие света и крохотное пространство создавали странное впечатление.

Казалось, будто мы вообще находимся не на этой планете, а витаем в космосе.
Потом мы снова вышли к беседке, чтобы допить чай. Одевшись, я сбегала к пасечнику и вернулась с коробочкой свежего мёда в сотах.

– Ну вот и всё, послезавтра уезжаем, – сказала Людмила Павловна. – Быстро всё закончилось, мы ведь только что вернулись из похода.

– Конечно, планировалось-то ведь, что он будет семидневным, а растянулся в итоге на девять дней. – Сидя на скамейке, я сосредоточенно отдирала колючки, которые нацепляла на штаны в предпоследний день похода, когда мы с Пашей пытались добраться до кордона. – Ну ничего, в следующем году, когда мы пойдём… что?

– Я уж даже не уверена, захочу ли я когда-нибудь пойти в поход…

– Вы серьёзно?

– Да нет… наверное, пока завязывать с этим мне рано, – подумав, сказала Людмила Павловна.

– Ну, тогда ладно, – удовлетворенно сказала я.

И, забрав все вещи, мы, слегка дрожа в вечернем воздухе, почти по-осеннему уже прохладном, побрели вниз.