Суд совести

   Анна Петровна заметно волновалась.  Голос то и дело прерывался.  Губы дрожали.  Глаза краснели, покрывались влагой. 
- Меня ведь здесь недавно судили.
- Как судили?  За что? – спросил я, недоумевая, за что можно судить женщину пенсионного возраста.
   Анна Петровна прочла, видимо, на моем лице изумление и еще больше расстроилась.  Морщины, на её ещё красивом лице, стали резче, нос заострился.
- Пришла домой, сама не своя.  Всю ночь не могла уснуть.  Голова, как чугуном налилась.  Я и подушкой-то накрывалась, всё не помогает.  А тут пошла в «Юбилейный» за хлебом.  Взяла хлеб и мимо кассы с корзиной.  А потом уж опомнилась.  Что ж это я?  Вернулась, деньги отдала…. 
   Судили...  Ведь тридцать лет я на комбинате отработала.  И, хоть бы одно замечание.  Одни благодарности.  А тут – судили!  Товарищеским судом.  Здесь уж девять лет почти, как ушла на пенсию, так уборщицей работаю. Все за меня.  И начальник наш, Владимир Иванович за меня был.  Последние годы перед пенсией за ветеранами партии ухаживала.  В парткоме уговорили.  Дочка ещё маленькой была.  А мужа у меня ещё в шестьдесят третьем поездом задавило.  Вот и мучилась одна.  После работы бежишь по магазинам.  Ищешь молоко.  Дедушка с бабушкой старенькие уж.  Без молока не могли.  Нет – едешь в Иваново.  Дома-то почти не была.  Как только дочь выросла, сама не знаю.  Сейчас с зятем у меня живут.  Она уж поздно вышла на двадцать шестом году.  Теперь понесла.  Двойню признают.  Домик-то плохой.  Вы вот бурите под новый дом.  А когда в Сергееве будут строить?  Не знаете!  Уж не дождусь.  Как бы хотелось пожить в своей квартире.  Домик-то старый.  Я тут отцову половину выкупила.  Печка у нас.  Дымит.  Труба засорилась.  Хотела осиной протопить.  Говорят – очищает.  На стройке к прорабу подошла: - можно мне тут из опилок осиновых обрезков набрать?  -  Да  бери, жалко, что ль!?  Разрешил.  Я и набрала.  Связала так аккуратно.  Вечером, думаю, пойду с работы, захвачу.  И взяла.  Нет, через проходную не пошла. А как к дому ближе.  Там у нас дырка в заборе.  Так я через неё.  Судили!  Ведь за что судили?  За осиновую кору!  Я не знаю, как теперь?  Хоть и ничего, а как?!  Как жить-то?   А бумаг то сколько исписали!  Цание, какое-то…. 
- Да, да, - обрадовано подхватила Анна Петровна мою подсказку, - порицание!  Вот-вот, порицание, сказали….  А на суде-то, я слово не могла молвить.  Разревелась.  Меня спрашивают.  А я реву.  Как теперь жить-то?  Да, зять-то вроде ничего.  Меж собой дружно живут.  А по дому опять я одна хлопочу.  На стройке зять-то работает….  Да, где уж.  Какая там квартира.  Не знаю.  Может и дадут?  Ой, тяжело!
   Анна Петровна стояла у токарного станка на свежевымытом бетонном полу.  Глаза её лихорадочно блестели от набегающих слёз.  Она на какое-то время повеселела, словно захмелев от слёз, от обиды, от нахлынувших воспоминаний, выплеснув наболевшее из души мне, совершенно незнакомому человеку, волей случая, по служебным делам, встретившимся на перекрестке её жизни. Лицо её посветлело, помолодело.  В глазах еще стояли слёзы.  Но это уже были другие слёзы.  Слёзы раскаяния. Слёзы радости.  Зато мне стало, как-то не по себе.  Словно тяжесть её проступка легла и на мои плечи.  Не зная, как еще ей помочь, я молчал.  Да и что я мог сказать?
   Только подумалось мне.  Как-то странно устроен человек.  Судили Анну Петровну товарищи по работе.  Справедливо ли, нет ли?  Только её суд, суд совести, оказался куда строже, куда жёстче.  И будет она теперь ещё долго не спать ночами, казнить себя, думать и передумывать.  Такой уж беспощадный суд совести.  И это – справедливо….

26.02.1988 года.