Конопляный рай

            

Посвящается моему брату.

     Машина лихо проносилась по крутым поворотам, выкидывая из-под тяжелых колес придорожную гальку. Окутав себя едким дымом, она карабкалась в затяжные подъемы и проваливалась в такие же бесконечные спуски. Володька, водитель КамАЗа, уверенно ведет своего «малыша» по хорошо знакомой дороге.
     Не так часто задумываешься о том, что же такое дорога. Скорее всего,  это общее понятие. Дорога жизни, дорога в будущее, да мало ли у человека дорог. А Володька говорит по-своему — трасса, и не вкладывает, как мне кажется, в это слово никакого особого смысла.
    Знаю я Володьку всего сутки. Невысокий парень приятной наружности, приветливый, легко смотрит в глаза и улыбается. Он уверено рулит. Руки у него крепкие, с закатанными рукавами, на правой руке из-под рубашки проглядывает наколка, наверное, с армии. Странно, но я тоже мечтал в армии что-нибудь «нарисовать», но руки не дошли, и слава богу.
     Володька перевозит мои вещи и меня на новое место. Я переезжаю. Кто-то сказал, что один переезд равен двум пожарам. Похоже на правду. А может, я сам  это придумал? Вообще-то, у меня это уже второй переезд, и мало приятного, срываться с насиженного места, оставлять друзей, часть себя в погоне за лучшей жизнью. Я пока не знаю, прав ли в своём решении, наверное, время покажет. А пока, все мои мысли заняты дорогой, и лишь Володькины короткие рассказы отвлекают меня от окна. Незаметно, я пытаюсь разглядеть рисунок на его руке.
    — Нравится? — без всякого смущения спрашивает Володька. —На службе дело было. Дурак. Теперь вот на всю жизнь.
    Длинный шестиметровый кузов набит доверху моим добром. Ухабы, резкие повороты, наверное, превратят его в салат, а грязь и пыль хорошо сдобрят его в дороге. Я уже свыкся с этой мыслью, но иногда все же поглядываю в заднее стекло: есть вещи, которые мне дороги. Жаль будет, если дорога их испортит.
     Уходящая вперёд лента завораживает. Быстро пролетают редкие поселки, люди словно застывают за окном нашей кабины, оставаясь далеко позади. У них своя жизнь, свои проблемы, и что им до нас.
     Володя ругается, посылая тысячу проклятий в адрес рулевого управления.
     — Тяги ни к черту. Совсем разболтались, — словно оправдывается он, закуривая очередную сигарету. Устранить в дороге такую неполадку нелегко, да и время дорого. — Ничего, — успокаивает он, — как-нибудь дотянем. На трассе в беде не оставят.
    У Володьки, и вправду, приятная улыбка, как-то располагающая. Может из-за усов? Хорошие у Володьки усы, не сказать что большие, но с ними он кажется надёжным, таким парням почему-то хочется доверять.  Лицо у Володьки мягкое, круглое, как мячик. На вид он моего возраста. С ним легко.
     Не заметили, как скатилось солнце. Сквозь вершины деревьев оно словно бежит за нами, касаясь своими огненными краями сопок. Горы красивые, воздушные, и как будто прозрачные. Столпившиеся у дороги кедры уже завесили нас плотной тенью. Мрачно. Мимо проносятся такие же большегрузы, обстреливая кабину мелкой дробью камней. Кто-то уже включил габаритные огни. Так спокойнее. Иногда они сигналят фарами. Володька улыбается и отвечает тем же. На сотни километров ни души. Я представляю нашу машину с высоты. Она как муравей среди травы, ползущая по тоненькой извилистой ленточке букашка. Эта мысль до глубины души волнует меня, однако маленький «мир» Вовкиной кабины, обклеенный приветливыми девчонками, отвлекает от нелепых мыслей и успокаивает. В кабине тепло и уютно, как дома. Впрочем, на предстоящие сутки это и есть мой дом. Чтобы не спать, задаю разные глупые вопросы. Непросто с незнакомым человеком в одной упряжке.
    — А вдруг сломается в дороге?
    Володька смотрит на меня. На каждый вопрос он всегда поворачивается и долго смотрит, забыв о дороге, словно машина — трамвай и идёт по рельсам сама.
     — Всяко бывает. Трасса. Иной раз и без лобового стекла приезжаешь. Ладно, летом, а зимой!.. Зимой без стекла худо.
     Я делаю умное лицо, киваю, мол, понятно.
    … — А что зимой... Дальше едешь. Варежки надел, и вперед. Не стоять же. Замерзнешь — остановишься. Соляры сольешь — факелок соорудишь. Руки погрел и дальше.
      —Володька посмеивается, словно дело пустяковое — в магазин через дорогу сбегать.
Когда появляется встречная машина, он переключается на ближний свет. Ругается, на чем свет стоит, если пролетевшая мимо машина не делает  этого.
     — Чтоб твоя тёща сто лет прожила, — недовольно ворчит Володька в адрес негодяя. — Думаешь, мне его дальний мешает? Бровку видать, и ладно. Мешает, конечно, но это ерунда. За рулём надо думать только о дороге. А он размечтается или еще хуже — уснет за баранкой. А когда мигнул, переключился,  ясно — не спит. Знаешь, сколько таких мечтателей лбами встретились. Если в этот раз не увидели аварии, считай, повезло.
     Про «дальний» я как-то не думал раньше. Мудро и просто. Да и куда мне, ведь это мое первое путешествие на колесах. Хотя про аварии я от своих  друзей кое-что слышал.
     Володька начал зевать и заразил этим меня.
     — Самое мерзкое время. Ни день, ни ночь. Держи ухо востро. Однако паря, скоро жилье, село будем проезжать.
     Незаметно начинаю привыкать к его обращению - паря. Там, в деревне, где я буду жить,  все так и обращаются. Паря. Особенный народ, эти Столбовские.
      Без движений уже стала побаливать спина, да и задница от долгого сидения уже задубела. Привычки нет.
     ...— Раньше в этом месте гравийка была. Место гнусное. Вокруг болотина сплошная, мари на сто вёрст. — Володька зевает, смотрит по сторонам, вглядываясь в сумеречный пейзаж, и в который раз успокаивает меня. —Ничего, соляра есть, доедем. Дорога хорошая.
     Асфальт выглядит уже далеко не новым, и на старых заплатах нас трясёт, как на стиральной доске. Я вспоминаю о своих вещах и не скрываю своего разочарования.
     Вовка ухмыляется:
     — Бывает во сто раз хуже, а этому асфальту всего десять лет. Сделали, конечно, ужасно, наскоряк, а нам вот мучиться.
     Я задумался:
     — Десять лет? А сколько же ты тогда ездишь?
     Вовка почему-то смолк. Мне показалось, что он провалился куда-то. За стеклом, вокруг яркого луча света автомобильных фар уже стояла непроглядная тьма, машина послушно неслась на встречу неизвестности, а я всё ждал, когда он вернётся из своего прошлого и  ответит на мой, наверное, нескромный вопрос.
     — Двадцать, — с нескрываемым удивлением произнес Володька.
     — Ты что, с яслей за баранкой?
     — Почему с яслей? С армии. Как дембельнулся, так и верчу, наматываю мили на кардан и мчусь навстречу проводам, как там, у тезки. Я, паря, уже с двумя подругами успел развестись. Первый сын — сам скоро в армию пойдёт. Не выдерживают бабы долгих командировок. А я без дороги уже не могу. Тебе не понять, ты не ездил.
     — Наверно.
     — Давай-ка, учитель, чайку хлебнём, сон разгоним. Где там твой термосок? Наливай, что ли.
     — Прямо на ходу?
     — А куда она из колеи денется! — смеётся Володя.
     Проскочили очередную деревню. В окнах домишек горит свет, разный, сквозь занавески угадываются абажуры, яркие люстры, мерцающие экраны телевизоров.  Обожаю свет в окнах. Тепло на душе становится, когда видишь в незнакомых окнах свет. Странное чувство. Ты и представить не можешь, что там, в этих окнах, но почему-то на душе становиться тепло, хотя, вместе с тем и тоскливо. Свой дом одновременно вспоминаю. Вовка сбросил газ и тихо покатил на нейтралке.
     —Чего шуметь? Им хватает и без того. Да и дураков пьяных хватает, не заметишь, как он под колесами окажется.
     — Сбивал?
     — Слава богу, нет. Постучи по дереву. И сплюнь три раза.
     Я сидел в метре от человека, который был старше меня лет на десять, и удивлялся, все больше и больше, его спокойствию, его манере уверенно везти машину, иногда бросая руль, легкости в общении и немногословности. А машина всё катилась маленькой букашкой, освещая впереди себя путь, среди неухоженных селений и нетронутой тайги, где уже трудно было отличить верхушки великанов кедров от неба. Но мне было спокойно и хорошо.
     — Лидогу проехали, — разрушил он долгое молчание. — Еще немного потерпеть, и опять хорошая дорога пойдет. Там будет легче.
     — Представляю, что значит немного.
     Володька с пониманием оглядывает меня и вздыхает:
     — У тебя паря привычки нет. Ты, небось, и седла настоящего не знаешь?
     — В смысле? Какого седла? — не понял я.
     Володька сделал удивлённое лицо и почему-то отвернулся.
     — Ну, на коне ты ездил? Верхом?
     До моего сознания наконец-то дошло, о каком седле говорил Володька. Я замотал головой и вздохнул. То, что имел в виду мой новый друг, казалось несбыточной мечтой.
     — Ты что, на коне никогда не сидел? Деревня… — вздохнул Володька. — Край-то у нас казачий. Конь, это всё. Но ничего, какие твои годы. Ещё успеешь во вкус войти. Ладно, потерпи, скоро повеселее будет.
     Я вспомнил про свое барахло, трясущееся в кузове словно горох в жестяной банке, уж ему-то все равно. После такого путешествия хоть в костер.
     — Поддадим, — подбадривает меня зевающий Володька, выжимая газ из своего железного конька. — Малыш знает свое дело.     Правда, малыш? — обращается он к рулю. — Все в порядке. Да, кстати, скоро будем речку проезжать, вода там — просто чудо. Вот увидишь. Надо будет остановиться обязательно.
     Пошел длинный спуск, хоть и пологий, но по работе приутихшего двигателя это хорошо чувствовалось. Навстречу шла целая колонна. Володька сбросил газ, и покатился на нейтральной скорости, уже успев переключиться на ближний свет.
     — Ого, настоящий караван! Долго же вас собирали. Не люблю гуртом ездить, хотя и легче. Не люблю дышать кому-то в задницу. — Вовка сжал руль еще крепче и, когда машина поравнялась с колонной, затрещал, как из пулемета, осыпая встречных мелкой дробью.
     — Тра-та-та-та!
     Меня это развеселило, и я присоединился к его шутке, заряжая более крупные снаряды. В такой дороге чего не сделаешь, лишь бы разогнать тоску и сон. Кто бы подумал, что этому человеку почти сорок лет. Чем больше мы ехали, тем легче мне было с ним. Он располагал к себе, крепкий, невысокий, чуть полноватый парень.
     Я немного забылся, путаясь по привычке в своих мыслях по поводу переезда,  запыленного барахла, как вдруг машина, прокатившись по небольшому мосту, ушла на обочину. Под мостом проносилась небольшая, но быстрая речка. В это мгновение я словно очнулся и все вспомнил. Буквально все, что было связано с этим местом.
     — Чего паря задумался? — Володька хлопнул меня по плечу и, достав из бардачка пластиковую кружку, вылез из машины. Сделав несколько конвульсивных движений телом, словно его ударило током, он несколько раз присел и подпрыгнул на крепких ногах. Помахав руками в  разные стороны, он спустился к воде.
     — Давай, учитель. Вода остывает!
     Своим «учитель» он совсем не обижал меня. Наверное, моя профессия была более значимой для него, чем я сам. Я поплелся за ним. Вокруг так ничего и не изменилось. Даже мост и шум воды под ним были теми же. Я спустился вниз, оказавшись почти под самым мостом. Его темный силуэт еще больше напомнил мне о прошлом, приблизил к деталям и мелочам, о которых я постепенно забыл, хотя кое-что не раз всплывало в памяти. Не задумываясь, я уселся на бревно, не различимое в темноте.
     — Знаешь, как речка называется?
    - Знаю, Даур, - не задумываясь, ответил я.
    - Бывал тут, или как? — спросил Володька слегка удивившись, протягивая мне кружку с водой.
     — Нет, спасибо, я с ладони.
     Вода, холодная и чистая, ломила зубы. Я сделал ещё пару жадных глотков и выждал, пока в мозгах всё встало на свои места.
     ...— Давно. Ещё в школе учился.
     — Так ты что, — удивился Володька, — конопелькой баловался, что ли?
     Я улыбнулся:
     — Почти.
     — Но ты же говорил, что никогда не курил. Ты меня удивляешь, учитель.
     Со всех сторон к нам уже летели беспощадные комары и их собратья по столу – мокрецы и мошка, нацелив свои шланчики для перекачивания крови. Мы какое-то время пытались вести с ними борьбу, дабы насладиться приятным шумом и прохладой от реки, но потом сдались. Вовка бросил окурок в воду и побежал к машине.
     — Поехали, Дима! Давай в машину. Загрызли совсем, звери. Что-то уж больно лютуют они сегодня.
     Машина взревела и выехала на дорогу. Захлопнув дверь, я с удовольствием почувствовал, как освободился от усталости.
     — Значит, когда в школе ещё… Давай, паря, колись! Что у тебя было в этой дыре. Дорога-то долгая, длинная. А то меня что-то в сон клонит.
     Володька успел сунуть голову в речку, с волос его капала вода. Я пожалел, что не сделал того же, но возвращаться было поздно.
     — Да не очень-то интересно. И рассказчик я некудышний.
     Ночь превратила нашу кабину в уютный и теплый домик, и, несмотря на тряску, мне было хорошо. Приборы светились в темноте зелеными огоньками, отражаясь в лобовом стекле каким-то загадочным миром. Вовкин профиль, освещенный встречными фарами, придавал мне особое чувство спокойствия и комфорта. Он был весь в работе. Я же, удобно развалившись на сиденье пассажира, медленно проваливался в  бегущую мне навстречу темноту. Неожиданно яркое солнце беззаботного детства осветило мою память, разлившись мягким теплом по всему телу, и наполнив невыносимым чувством жалости к безвозвратно ушедшему прошлому. Внезапность нахлынувших чувств захлестнула меня, я напрягся, что было сил, пытаясь удержать в себе это редкое и нестерпимо приятное чувство. Перед глазами, по другую сторону реальности, словно в зазеркалье, возник русоволосый мальчишка. Сидя на крыльце, он выжигает что-то на небольшой фанерке увеличительным стеклом. Рядом стоит белобрысый и рослый парнишка и что-то бурно рассказывает.
     Это я и мой брат.
     — Демьян, кончай жмотиться! Всего три рубля. Отдам, честно говорю.  У тебя есть, я знаю, — напирает Пашка. Он недовольно сжимает губы и морщит тяжёлый лоб. Пашка на голову выше своего брата и смотрит на него сверху.
     —  Нету. Не дам. Ты мне уже больше десяти рублей должен.
     — Ну, как раз и отдам. Сразу все. Одиннадцать, — Пашка смотрит честными глазами, словно преданный пес, только что хвостом не машет, пытаясь разжалобить брата. Но тот не сдается.
     — Сказал, нет. Я же сказал тебе! – психует Дима и бросает своё занятие.
     — Ну, ты чо! — словно отвечает на вызов Пашка,  ещё плотнее сжимая свои мясистые губы и хмуря брови. Лицо его вмиг изменилось, лоб напрягся, глаза, большие и голубые, словно вылезли из орбит. От напряжения на толстой шее вздулись вены. — К нему же по-братски, а он как последний жмот! — обиженно забасил Пашка, тряся своим соломенным чубом. Ища поддержки у друзей, он деланно, по актёрски развёл свои длинные руки, обращаясь к публике:
     — Ну, хоть вы ему скажите, пацаны. Он меня не слышит.
     Пока Пашка вёл переговоры с братом, дружки стояли у калитки, подпирая старые берёзовые столбики. Остапов Андрей, которого все звали просто Остап - худой, даже тощий, сотканный из одних жил, с длинными патлами, и Кася, наоборот, коренастый, коротко стриженный, одетый, не смотря на жару, в свитер и потертые добела джинсы. Наблюдая со стороны разговор братьев, дружки едва сдерживали смех, пытаясь при этом остаться безучастными. Под ногами валялся рюкзак, набитый каким-то тряпьем. По их внешнему волнению Димка догадывался, что они куда-то намылились. Ему, конечно, было интересно, куда эта тройка могла сорваться, но понимая, что любопытство может стоить тех самых денег, которых домогался брат, Дима делал вид, что его это не касается.  Из рюкзака выглядывало рукоятка небольшого топора, и значит, они могли поехать на рыбалку,  но удочек почему-то не было.
     — Да ладно, Димыч, не жмись. У тебя же есть деньги. Мы же вернем, в натуре. Нам правда на билет не хватает, — влез в разговор Кася. Он хитро улыбнулся своими узенькими глазками, украшенными хорошими фингалами на оба глаза, не упуская любой возможности втереться в доверие упрямого Димки. Оба его глаза узкими щелочками едва проглядывали из-под заплывших бровей, но их озорной блеск выказывал неунывающий весёлый нрав, и как-то даже притягивал.
   Кася регулярно попадал в разные передряги, вынося из них не только синяки и опухшие губы, но и очередную порцию жизненного опыта,  жизнь в нём всегда била ключом. В этот последний раз его здорово отлупили у «стекляшки», где всегда была в продаже «водяра». Вступив в перепалку с кем-то из местных пьяниц, он пальнул из самодельного пистолета. Такой у Каси был характер, дерзкий и рисковый. За что и был бит. Правда, «грим» его мало волновал, он любил жизнь и никогда не впадал в отчаянье из-за подобных пустяков.
      — Кончай Демьян жмотиться, в натуре. Я тебя уважать перестану. Дай хотя бы рублей пять. Отдам же, мопед свой продам, и верну.
     — Какой мопед? Который ты  Фантомасу продал?
    Кася заговорщицки переглядывается с дружками, словно выискивая в их участливых взглядах нужные для убеждения слова.
     — Да я не продал его, так дал, на время. Захочу, хоть сейчас заберу. Пошли прямо сейчас, он все равно не умеет кататься.
     — Так и я не могу.
     — А мы научим, правда, Пашок?
     — Да запросто! Я для брата ничего не пожалею. Пошли к Фантомасу, — засуетился Пашка.
     — Пашок ты чокнулся? У нас же времени в обрез, а мы пойдем по слободке Фантомаса искать, - быстро сориентировался Кася.
     Димка сжал зубы, зная, что Кася как репей, не отлипнет. Брат в это время умолк, переваривая очередную головоломку. Он как будто менял декорацию, наверное, осознавая свою бесполезность в данную минуту, и лишь изредка, мотал своим соломенным чубом. У Остапа все это время было лицо младенца, оказавшегося в чужой коляске. Андрей едва сдерживал смех и не находил дела своим длинным и жилистым рукам.
     — Обана, Димон… — Кася вдруг сделал паузу, что-то обдумывая в своей темной и вечно нечесаной голове. В узких маленьких глазках снова блеснула искра. На мгновение Кася умолк и хитро переглянулся с друзьями. — А не слабо тебе поехать с нами? В натуре, чего ты будешь дома сидеть, мамкиной юбкой сопли вытирать? Поход у вас закончился, а лето проходит. Скоро в школу. – Касю уже распирало от импровизации, но напирал он постепенно и осторожно, затрагивая нужные Димкины струны. В отличие от него, сияющего от удовольствия пришедшей в голову идеи, лица дружков стали вытягиваться. - Знаешь, куда мы едем?
     — Догадываюсь, не дурак. За дурью вы едете.
     — Пашок, ты понял! Ты секи, какой у тебя брат догадливый. Я бы в жизнь не догадался, а он по одному топору понял, куда мы едем. – Пацаны прыснули от смеха, но Кася продолжал оставаться важным и сосредоточенным. - Да я не об этом. Я шучу. Любой дурак поймёт, что мы не за грибами собрались. Вот ты спортсмен Дима. Типа бегаешь на перегонки, на лодках плывёте. Ништячки, в общем, мускулишки качаете, не курите. А вот попробуй с нами потягаться. В натуре говорю. Со мной, с Андрюхой. Ты знаешь, сколько он раз может подтянуться?
   -Знаю, сорок раз. Ты то тут при чём? – не сдавался Дима.
   -Да забудь ты про меня. Ты в лесу был? Настоящем лесу.  Там, между прочим, дорога, двадцать км по тайге. Ты такой не видел, за базар отвечаю. Представь, что ты типа зелёный берет, диверсант, без оружия, с одним ножом, в тайгу заброшен. Я читал Про одного американского зелёного берета. Джон Грин неприкасаемый. Его без всего забрасывали в джунгли, и он там выживал. Так сможешь? Мы будем своим делом заниматься, а ты сам по себе. Хочешь — тренируйся, по деревьям лазай. Там есть кедры, высотой с девятиэтажку. До середины залезешь, и поджилки трястись начинают. А хочешь — рыбу лови. Там кеты сейчас навалом. Пашок, докажи!
     —Да гадом буду, Кася не врет. И Остап не даст соврать, правда, Андрюха? — затараторил  Пашка на манер блатного.
     Услышав свое имя, Остап закивал головой и заулыбался.
     — Это тебе не занюханный поход на «зеленку». Думаешь, не знаю, чем вы там занимаетесь со своей секцией? — продолжал напирать Кася. — По песочку бегаете вокруг острова, да в мячик с девками играете. Как в детском саду. Ваш поход - занятие для сопливых маменькиных сынков. Остап, конечно, не в счёт. А у нас! Настоящая тайга. Представь… Кроме тебя на сто километров никого. Попробуй выжить? Это я понимаю, тренировка. Знаешь, как там красиво!
     — Знаю.
     — Да где тебе знать? У бабушки в деревне?  Были  мы у вашей бабки с Паханом. Ни фига хорошего, одни огороды и коровы. А тут — настоящая тайга, звери... Кедры выше подъёмного крана.
     На глазах у опешивших друзей, Кася стал так живописно излагать все фантастические удовольствия предстоящего путешествия, что только глупец отказался бы ехать с ним.
     — Что мне там с вами делать? Я что, псих, кормить комаров, — уже не так уверенно возражал Димка. Но упрямый Кася продолжал напирать, чувствуя, что нащупал слабое место. Это был настоящий психолог. Кася был настойчивым и хитрым:
     — Ты вот, Димка, спортсмен. Да? Ну, скажи, ты спортсмен?
     — Ну, — промычал Димка, не понимая, куда теперь клонит Кася.
     — А я, конечно же, не спортсмен. Не тренируюсь, курю, бухаю и всё такое. Ведь так?
     — Отвали!
     — Ну, скажи, я бухаю?
     - Ну, бухаешь. Да что ты пристал ко мне?
     - Ага! Все слышали? Значит, я должен быть слабее тебя? Ты же не куришь? Ведь так?
    - Ну и что с того? Остап тоже курит.
    - Не, Андрюха не в счёт. Мы про нас с тобой базарим. Ты и я. Вот давай проверим, у кого ноги сильнее.
     — Нашел дурака. Я будто не знаю, что ты на спор тысячу раз присел.
     — Не тысячу, а пять тысяч.
     - Кася ты гонишь, - усмехается Андрей.
     - Остап, кончай обламывать. Ты же не знаешь. В натуре говорю, пять тысяч раз приседал, на спор.  Что, Демьян,  не веришь?
     — Мне без разницы.
     Кася тонко, почти фальцетом, рассмеялся и стал, как пружинка, подпрыгивать на месте, подтягивая свои потёртые джинсы.
     —  Ну чо, зассал, что ли? Вот давай, ущипни меня за ляжку. На, попробуй. — Кася уселся на крыльце и вытянул свою правую ногу, плотно обтянутую потертой штаниной.     — Давай, ущипни.
     Димка неуверенно попробовал ухватить пальцами за ногу, но пальцы соскользнули.    Кася снова закатился своим фирменным приглушенным смехом.
     — У тебя джинсы плотные, — обиженно пробурчал Димка.
     — Ну, еще давай! — смеялся Кася. Его идиотский смех мог вывести кого угодно. — А теперь я тебя. Напряг?
     Кася с силой ущипнул за ногу так, что Димке на секунду показалось, что это не пальцы, а плоскогубцы.
     — Больно же! — вскрикнул от неожиданности Димка.
     Вся толпа дружно рассмеялась.
     — Ничему вас в вашей коцаной секции не научат.
     — Напрасно ты Касек так,  — взъелся Андрей. — Нормальная секция. Шурик — ништяк мужик. Я бы, например, не ушел, если бы он мне пинка не влепил при всех. Хотя сам виноват был, за дело наказал. Курили в раздевалке.
     — Да ладно, Остап. Я против Палыча тоже ничего не имею. Хотя задница и у меня до сих пор болит, — ретировался Кася и снова закатился тонким смехом.
     Димка потрогал больное место и неуверенно спросил:
     — А какая рыба там водится?
     — Да любая. — Кася встрепенулся, подмигнув дружкам. — Таймень, хариус… Я прошлый раз штанами кетину поймал. Едва поднял.
     — Да ты гонишь, Кася! Ты хоть нас за дураков не держи.
     — Кончай Андрюха обламывать. Ты же не видел.
     — Да гонишь ты, штанами нельзя кетину поймать! – продолжает настаивать наивный Остап, но Кася уже не слышит его.
     — Ну что, Диман, соглашайся. Времени в обрез. Надо ещё жорева собрать, и билеты успеть купить, — не обращая внимания на дружков, напирал Кася. — Ты когда-нибудь ездил за триста километров на автобусе? Прикинь, в сторону Комсомольска. Там настоящая тайга, вокруг за сто километров никого, и ты как индейский вождь Зоркий сокол, охотишься на дикого енота...
   Дружки уже едва сдерживают смех, но Дима стоит растерянный, под впечатлением красочного рассказа.
    … — Ну что, по рукам? Всё, решено, ты с нами. Давай, тогда Диман, сбегай в стекляшку за хлебом. Только быстро. Ты же спортсмен. Через час автобус, опаздываем, — сделал хитрый ход Кася.
     — Вот уж нет. За хлебом сами бегите, а мне тогда надо снасти приготовить.
     — Пашок, дело за тобой. Диман снасти собирает, а ты давай, в магазин быстренько. Братан прав, руками рыбы много не наловишь. 
     — А чо ты, Кася, раскомандовался!? — заартачился Пашка, прищуривая оба глаза. –Вот бы и слетал сам за хлебом.
     — Да ты в уме, Пашок!? Меня там только и ждут. Эти уроды с самого утра у магазина ошиваются. Хватит мне и этих синяков.
     — Всегда ты, Касинский, отмажешься!
     — Не гони, Пашок. Нам с Андрюхой еще картошки нарыть надо. Картошки-то вообще нет. И курева не забудь купить, если останутся деньги.
     — Сам знаю! Учишь…
     Кася поставил точку в нужном месте и вовремя. Пашка летел в магазин, а Остап уже вытряхивал кусты в чужом огороде, хотя свой был неподалёку.
     Дорога на автовокзал была все время в горку, и Дима, тащивший туго набитый рюкзак, с трудом поспевал за командой. Остап легко шел впереди, будто за плечами его была не сумка, набитая доверху хлебом, а крылья. За ним вышагивал Кася и что-то на ходу «травил» другу. Пашка плелся далеко позади, подбадривая себя какими-то нелепыми репликами в адрес товарищей.
     — Ты понял, Касинский, какой у меня брат! — едва ли не кричал Пашка. — Я все истрачу на курево, а братка сохранит и умножит. На кино у мамки попросит, а сам не идёт. В копилочку положит.  У него как в английском банке.
     — В швейцарском.
     — Не учи меня. Сам знаю. У него банк. Крысятник, — уже тише и с тоской в глазах закончил тираду Пашка.
     —  Пашок, завязывай пацана обижать. — Возражал Кася. — Чё ты на брата бочку катишь!  Что бы мы без него делали, если бы у него своей нычки не было? А может, раздумаешь, Димыч? Ещё не поздно. Дома хорошо, тепло, уютно. Мамка каши манной наварит. Помидоры будешь поливать… - Явно провоцировал Кася, понимая, что новый член команды может стать обузой в предстоящем путешествии.
     Димка молча прошагал мимо, только сверкнув своими зелеными глазами, отчего Пашка вспыхнул.
     — Ну, чё ты надулся? Загордяк что ли ответить другу? Ему скажешь чё, а он молчит. — То ли от обиды, а может, от тяжести своей ноши, Пашка покраснел. — И вот всегда так! Спросишь, и бесполезно. Молчит, как партизан.
     — Да кончай, Пашок, дуру гнать. Чё ты брата обижаешь? Пусть молчит, может ему так удобно. Может он уже думает, как рыбу будет ловить. Может ему с тобой не интересно, —продолжал подыгрывать Димке Кася.
     — Ага. Он сам кого хочешь обидит. Он же упырь!
     Дима уже догнал Остапа и о чем-то с ним разговаривал, легко переступая через лужи.
     — Спортсмены, — с язвочкой прокомментировал Пашка.
     — Ты, Пашок, не врубаешься. Андрюха, между прочим, лучше всех в школе бегал. Он в седьмом всех десятиклассников, как пацанов, делал. А в футбол... Знаешь, как он пенки мочит! Хрен удержишь. Он все поле перебивает мячом.
     — Да чё я, не знаю, что ли. Зато сейчас вон, скурился.
     — А ты не лучше.
     — Да я, если захочу, брошу и буду вместе с братом спортом заниматься, — Пашка уже ехидничал, имитируя спортивную ходьбу.

     С трудом заполучив билеты, Кася кое-как вылез из толпы, плотно осадившей небольшое окошко.
     — Какой бессовестный! – не выдержав, закричала толстая тётка с баулом в руках.
     - Ладно, мамаша, - тряпки свои не проворонь.
    - Где ты ворону увидел? Ну и молодёжь пошла! Хамьё одно.
     — Сопляк! — сыпалось в адрес пронырливого Каси. Тот в долгу не оставался, и только подливал масла в огонь своими колючими репликами.
   - Мне, между прочим, по закону без очереди положено. Молодым везде у нас дорога. Слышали?
   - Ну да… Скажи ещё что ветеран труда. Откуда такие берутся? Сопляк,  - тоже не унималась тётка. - Гляди-ка, тряпки… Я тебе покажу тряпки!.. Сам в тряпье, как оборванец. Жулик. Как только таких в тюрьму не садят!
     — Да у них там целая банда.
    - Милицию надо позвать, — подхватил мужчина пенсионного возраста,  негодуя от того, что билетов может не хватить на всех.
    Никто так и не понял, как Кася пролез к окошку, прикидываясь хромоножкой. От его фразы: « - Тётенька, мне четыре билетика, если можно, пожалуйста. Здесь без сдачи», народ растерялся, и в то время пока кассирша считала деньги, сам Кася нагло заглядывал всем стоящим в очереди в глаза и мило улыбался.  От цифры «четыре» толпа на какое-то время остолбенела, но деньги ушли в волшебное окошечко кассы, и обратно вынырнула заветная ленточка билетов. Негодовать было поздно.  Запихивая в задний карман драгоценный пропуск в автобус, Кася не скрывал улыбки и всем своим видом показывал, что вокруг него одно дурачьё:
     — Ну что ты, бабка, разоряешься. Я что, чемодан твой украл? Хватит тебе билета, не боись. А не хватит, на крышу посадят. С ветерком прокатишься.
      Стараясь не распалять толпу, уже забыв о физическом недостатке, Кася тут же смылся от греха подальше, затерявшись среди скамеек, чемоданов и людей. Оставалось поражаться пронырливости и наглости этого невзрачного на первый взгляд, но очень сообразительного и расчётливого человека. Увидев его довольным, друзья просияли.
   — Ну чё?
   - Чё по-китайски знаешь чё? Видали класс? Учитесь, пока дядька жив. В натуре, думал облом, — почти шёпотом заговорил Кася, прикрывая рот ладонью. — Толпа, как за колбасой. Чуть не порвали на куски за эти билеты. Учись Пахан. Пришлось на ходу басню сочинять.
     — Ну и что ты наплел?
     — А… Сказал, что еду к больной бабушке. Я сказал, что мы — Тимур и его команда. У нас задание от комсомольской ячейки, помогать ветеранам войны.  Гы-гы! Чё ты ржешь! Там у мужика лапы, как у гориллы. Когда  увидел, что я четыре билета беру, чуть не лопнул от злости. Свитер мне чуть не порвал. — Кася с удовольствием потер свои твердые ладошки о штаны.  –Эх, сейчас пожрать бы чего-нибудь вкусненького. Может, пиченек в буфете купим? Ехать часов пять, а я с утра только булочку с маслом съел.
     Все вдруг погрустнели, и дружно посмотрели на Димку. – Ну ты с нами, Демьян? 
    Насупившись, Дима молча выгреб из кармана последнюю мелочь, и высыпал в Касину ладонь.
    -Толпа, живём! Здесь и на курево хватает. Ты же не в обиде, Димыч?
    -Валяй. Но больше не проси. Нету.
   
     Автобус был битком. Не было только поросят в мешках. Всюду орали маленькие дети, заглушая своих мам, небритые мужики сгоняли со своих мест молодых тёток - все готовились к дальнему путешествию в низовья Амура.
     Команда тихо прошмыгнула в самый конец автобуса, устроившись на высоких задних сиденьях. Водитель, не выпуская изо рта дымящейся папиросы, подозрительно оглядел последних пассажиров, и включил скорость.
     — Всё ништяк, дядя, мы на слёт, — заявил Кася, усыпляя бдительность хозяина автобуса. — Мы честно, по билетам. У нас в Лидоге туристический слет молодых краеведов, будем археологические раскопки делать.
     Как по волшебной палочке, на Касином помятом свитере уже красовался пионерский галстук и комсомольский значок.
     — Вы мне мозги не засирайте. Тоже мне Тимуровцы.  Если что!.. Вышвырну на первой остановке. Куда едем? Слетчики-налетчики… — Водила был не малых размеров,  и уверенный в своей силе и правоте, не спускал глаз с заднего салона, пока автобус выкатывался на главную дорогу.
     — Мы это, к бабушке. В натуре, — съехидничал Кася, растопырив пальцы. — Да в Лидогу нам. Мы на работу едем, в рыббригаду, будем рыбу потрошить. Денежку на школьные учебники зарабатывать. Еще вопросы есть?
     Видя, что больше придраться не к чему, шофёр ухмыльнулся:
     — То-то я гляжу, на нанайца похож. Аж глаз не видно. Ну-ка, дай билеты гляну. Археолог, — он притормозил у обочины и почти вылез из своей кабинки. — А то я что-то проглядел вашу команду.
     Кася тут же перевоплотился:
     — Конечно, товарищ водитель, вот, согласно купленным билетам, занимаем самые удобные места в конце салона, - отрапортовал Кася, заглядывая водителю в глаза.  - Я же показывал вам, когда мы входили. У нас всё правильно. По-пионэрски. Да мы, правда, к бабке моей едем, помогать. А это меня пчела ужалила. У меня реакция такая. Я не выношу пчелиного яда. У моего дядьки пасека.
     — Ну-ну! И пасека, слёт… Мозги ты, гляжу, засирать умеешь. Смотрите мне. Если что, сразу высажу всю компанию.
     Малые дети на руках, куры в клетках, собака, нервно скулившая и лезущая от страха на руки хозяина: — все ехало в одном автобусе. Пашка с Остапом устроились под самым потолком, на колесе, Кася втиснулся на самом заду, между двумя старухами-нанайками, улыбаясь своими щелочками маленьких глаз и все время ехидничая:
     — А что, Пашок, в натуре, похож я на аборигена?— Кася еще больше сузил глазенки и захихикал, передразнивая тёток.
     Освободив своё место мамаше с грудным ребёнком, Дима уселся в проходе на свой рюкзак и попытался успокоить нервы; билеты, дорога, автобус, окончательно доконали его. А тут ещё Касины шутки, от которых хотелось заткнуть уши, залезть в рюкзак и ничего не слышать: дружки вели себя вызывающе, и он был одним из них. Однако постепенно поведение друзей перестало волновать его, и, глядя за окно, Дима незаметно для себя расслабился. Дорога предстояла не близкой, и это ему нравилось. По рассказам Каси, он уже представлял себе место, где они будут жить,  рисуя в своем воображении контуры нетронутой тайги и силуэты диких зверей. Причина, из-за которой они ехали в такую даль, его мало интересовала. Об этом он всё хорошо знал.
    На слободке ещё мало кто представлял себе значение слов «конопля», «дурь» или «косяк». К пьяницам и бичам давно привыкли; слободка жила совей неприхотливой замкнутой жизнью, утопая в садах и огородах, с узенькими переулками и тесными дворами частного сектора. Огромной махиной пятиэтажного дома над всем этим зелёным раем возвышалась «стекляшка», где продавали алкоголь, и где с утра и до позднего вечера толпился в ожидании свежего привоза истомившийся народ. Здесь узнавали самые свежие новости: у кого что украли, к кому ушла брошенная жена, и сколько дают в одни руки в близлежащем виноводочном магазине на вокзале. Жизнь текла своим чередом, и  то, что в ней появилось новое поветрие, никого ещё не волновало.
    Кася был одним из первых, кто закурил коноплю. К тому времени он уже не учился в школе, а на работу его не брали. Мать его, обременённая заботами о спивающимся муже, сама частенько злоупотребляла спиртным, и воспитанием сына давно не занималась, отчиму и вовсе, было  не до Каси. На что и как он жил, — ни кому не было дела. Не смотря на это, Кася не выглядел обиженным на мир, у него водились деньги, и было много друзей и мест, где он с чистой совестью мог опустошить кастрюлю вчерашнего борща и попросить добавки; хорошо поесть для Каси было вопросом жизни и смерти. Взамен на это Кася щедро делился свежими музыкальными записями самых модных западных групп, иногда приносил даже пластинки, или как выражались дружки – диски. Где он их доставал, было большим секретом, но иногда краем уха до Димы доходило, что они были краденными. Вечерами Кася часто сидел с Пашкой, прослушивая эти диски, а заодно покуривая самокрутку, используя то время, когда мать их была на работе или на вечерних занятиях в институте. Брат быстро втянулся в Касино увлечение, а чуть позже к ним присоединился и Остап, к тому времени бросив и лыжную секцию, и футбол.
     Однажды, вернувшись из шлюпочного похода, Дима увидел, как брат в компании с дружками с деловым видом накалывает на руке чайку:
     — Делать тебе нечего! Потом жалеть будешь, а стереть не сможешь.
     — Чё ты меня учишь! Не успел приехать и уже мораль читает! Не учи учёного! — вспылил Пашка. Дружки молча переглядывались и в спор братьев не вступали. Неожиданно Пашка рассвирепел:
     — Тебе-то откуда знать, что мне нужно! Ты кто такой, чтобы учить меня жизни?
     — Я твой брат, — тихо произнес Димка, растерявшись.
     Пашка вдруг задумался.
     …— Да делай что хочешь, мне всё равно. Хочешь, хоть на лбу выколи свою чайку. Будет хорошо видать, - уже через плечо бросил Димка, пожимая плечами и уходя от назревавшей ссоры. Он был на голову ниже, и конечно, не мог настаивать, хотя по традиции, за ним было слово старшего брата.
     — Чё ты сказал! — забасил Пашка, хватая брата за руку.
    Димка сжал кулаки и почти уперся в Пашкин лоб, в любую секунду ожидая от него атаки:
    — И вообще, красной тушью наколки не делают. Все равно потом посинеет.
    — А ты откуда знаешь?
    — А тебе-то что, — бросил Димка. — Расплывётся, вот что.
   Пашка глупо  улыбнулся и  развёл свои длинные руки:
    — Поняли, какой у меня братка. Не успел приехать с похода, уже учит жизни. Наставляет. А с ним не спорь, он старший.
    Поведение братьев всегда оставалось загадкой для окружающих и друзей. В споры они старались не влезать, но всегда были готовы в любой момент разнять их, если дело доходило до драки.
     Брат сперва скрывал про коноплю, но, как известно, шила в мешке не утаишь. Постепенно изменился его взгляд, появился необычный блеск в глазах, а потом и развязанная манера разговора. Вместе с этим поменялся и круг друзей, среди которых Кася был самым частым гостем в их доме.  В отсутствии матери, раскурив «по кругу» косяк, толпа сидела на полу и под музыку «улетала». Едкий дым незаметно проникал в мозг, пацанва глупо озиралась друг на друга, и тихонько хихикала даже от вытянутого пальца.  В целом этот процесс назывался – заторчать, и толпа тихо торчала. Димка всегда отказывался, но сидеть в компании было почему-то интересно: делать свои дела, при этом слушать музыку и наблюдать. Музыка действительно была необычной, от которой иногда зашкаливало сердце, но чаще, возникал перед глазами незнакомый фантастический мир, втягивая чувствительное сознание куда-то в запредельное пространство. В такие минуты его уже нисколько не удивляло, что друзья закатывают опустевшие глаза или подолгу таращатся на какой-нибудь предмет. Он и сам был на грани психического помешательства, готовый принять вожделенный окурок, но чья-то рука отводила его в сторону, оставляя Димку в плену своих безобидных  фантазий и грёз.
     Готовили коноплю на удивление просто. Растертую в пыль траву, очень похожую на полынь и хорошенько высушенную, забивали в папиросину, перемешав с табаком, или скручивали из газеты «козью ножку».  После этого «косяк» пускали по кругу, делая по две-три затяжки. Ленивый и бессмысленный «базар» мог тянуться бесконечно. Вялые слова, порой ничего не выражающие, не провоцировали на спор, ребята просто таращились в пустоту и тихонько хихикали, извлекая из невидимого пространства едкого приторного дыма причудливые жесты рук и гримасы лица.  К тому времени уже не звучала музыка, а лишь было слышно шипение звукоснимательной иглы по винилу пластинки. Потом кто-то предлагал повторить, снова чиркала спичка в полумраке задымленной комнаты, и Дима, словно очнувшись, выдёргивал себя из этого смрада и пустоты, и с полным безразличием к происходящему, оставляя брата в компании дружков, уходил бродить по слободке. Иногда он задумывался, почему это новое увлечение брата его нисколько не волнует. Он, конечно же, понимал, что занятие это мерзкое, и кому как ни ему надо было повлиять на родного брата. Иногда он ловил себя на мысли, что в тайне радуется такому падению. Вместе с взрослением и забвением общих детских игр и интересов, любовь к брату постепенно переросла в неприязнь, а порой и в ненависть. Но другого дома и другого брата у него не было, и потому приходилось быть всё время рядом, и просто наблюдать, и ждать неизвестно чего. 
     Однажды, в очередной свой визит после долгого отсутствия, Кася показал новый способ приготовления конопли. Матери, как обычно, не было, и обстановка располагала к творчеству. Пробив через плотную ткань белой школьной рубахи сухую траву в чистый таз, Кася пальцев собрал зеленый осадок с его стенок и, поместив всё в плотную ткань и распарив всё это над кипящим чайником, плотно прижал дверью. Через пять минут зеленая пыль превратилась в твердый камушек.
     — Ну, и что теперь? — недоумевал Пашка. — Сожрать ее, что ли?
     — Давай щипчики, которыми ногти обстригают. Еще не всё, — успокоил Кася.
     Порывшись в трюмо матери, Пашка нашел маленькие щипчики из маникюрного набора:
     — Только не сломай. Мамка убьет, если узнает.
     — Да не дрёйфь ты. Ничего я не сделаю с твоими щипчиками. Я в курсах, у моей мамки такие же были, пока я их не сломал.
    -Дай сюда.
   — Да не дрейфь ты Паха. Говорю тебе, в курсе. Я бережно. - Кася стал аккуратно откусывать маленькие зернышки от куска и собирать их в ладони. На удивление, кусочки откусывались с большим трудом, выказывая большую твёрдость такого камушка.  — Паха, это он от смолы такой твёрдый. Гляди, какие получились кропалики? Прикольно? Давай папиросину. Сейчас перемешиваем с табаком и вперед. До Луны можно долететь.
     — И чё, — недоумевал Пашаа. — Целый час возился ради каких-то кропалей.
     — Дурак ты, Паха. Это же концентрированная дурь. В одном кропале — целый косяк почти. Да и хранить удобно. Сунул в коробок, и привет ментам. Давай курнем.
     Потом были другие способы: химка, ацетонка, кальян: Кася изощрялся, как мог. Он был творцом своего ремесла, завлекая друзей все больше в свое занятие. Учеба для Пашки быстро потеряла смысл, фазанку он забросил. Теперь у него была только одна проблема — деньги. Усыпляя бдительность матери, брат всё так же собирался на учёбу, просил без зазрения совести деньги на автобус, но дорога его вела уже совсем в другую сторону. Иногда он щеголял в новых «штанах», и не трудно было догадаться, где он их доставал.
     — Ты бы хоть следы от чужих прищепок загладил, — язвил Димка, играя с огнем.
    Пашка, не стесняясь, рассказывал о своих ночных похождениях, от чего Дима испытывал чувство и страха, и любопытства, и стыда, но во всем этом было что-то завлекательное. Жизнь вокруг брата била ключом. Однажды тот похвалился, что за «дурь» может даже «сделать» настоящую стерео вертушку и диски. Даже мотоцикл. Остановить его могла уже только милиция.
     Как ни поразительно, пропадая днём на работе, а вечером в институте, мать по-прежнему ни о чём не догадывалась. Она, конечно, знала, что он курит, но понимала, что сделать с этим одна ничего не сможет.

     Половина автобуса дремала. Головы их покачивались в такт движению автобуса, то и дело встряхиваясь на ямах. В открытые рты заползали мухи и противно жужжали в поисках выхода. Одну такую муху кто-то съел в полудреме и потом долго плевался и орал на весь салон.
     Кася, конечно, не унывал, комментируя дружкам все окрестные достопримечательности, ямы и повороты. Неожиданно асфальтная дорога сменилась гравийной, все разом очнулись от спячки и уткнулись в окна. Просыпаясь в жарком, запыленном салоне, люди стали зевать, и дружно полезли в сумки за припасами еды. Диме было и привычно и странно наблюдать за тем, как люди едят. Они важно разворачивали газеты и свёртки, извлекая из них скудные бутерброды. Кто-то раскладывал на коленях банки с солёными огурцами, яйцами и салом, по салону разносился запах варёной курицы, и это раздражало голодных мальчишек больше всего. Люди чавкали, запевали молоком, хрустели и облизывались, вытирая сальные пальцы о свою одежду или носовые платки. И во всём этом проглядывалась комическая, и вместе с тем, грустная картина обыденной и неприглядной человеческой жизни, в то же время вызывая нестерпимое чувство голода и досады. Всё могло быть и по иному, найдись в сумке у кого-нибудь из них парочка варёных яиц, или несколько пиченек, но ничего этого у ребят не было, от чего приходилось шмыгать носом и глотать слюнки.
     Незаметно одно действо сменилось другим, и насытившиеся люди снова стали впадать в сонливое состояние и зевать. Плавный шелест колес старой колымаги ЛАЗа давно сменился треском и лязгом, мелкие камни непрестанно барабанили по днищу старого автобуса, но этот звук уже не раздражал пассажиров - половина из них спала. Когда автобус обгоняли, то в салон набивалось много пыли, окна закрывали, и через минуту кто-то уже падал в обморок от нестерпимой жары и удушья.
     Кася вновь удивил своей выходкой, достав из своего бездонного рюкзака военные радионаушники.  Он напялил их себе на уши, одаривая всех своей желтозубой улыбкой и делая вид, что ему всё нипочём, особенно грохот камней. На первый взгляд совершенно ненужная в дороге вещь на деле оказывалась как нельзя кстати. Эти наушники Кася выменял у какого-то солдата из соседней воинской части, и очень ими гордился. Они часто ходили по рукам, когда мальчишки под кайфом слушали музыку, но то, что они оказались в автобусе, в который раз удивило Димку. Конечно, это был фарс, и через пять минут их уже примерял Пашка. Кася был готов ко всем случаям жизни. Пойди за окном дождь, то наверное, никто не удивился бы в автобусе, если бы у Каси вдруг оказался зонтик.
     Автобус продолжал монотонно рычать, а люди, сидевшие на задних сидениях, все больше покрывались едкой пылью, пробивавшейся из двигательного отсека. Кася, сидя между двумя нанайками,  уже больше походил на африканца, чем на аборигена. Его язык по-прежнему не знал покоя, и было удивительно, как он мог непринуждённо общаться с незнакомыми людьми, тем более, тётками. Несмотря на свой зрелый возраст, они внимательно слушали Касю и даже смеялись.  Пашка всю дорогу описывал Остапу свои фазанские приключения, иногда пошлые, а порой просто ужасные. Сидящие рядом пассажиры уже не находили себе места, и по мере продвижения Пашкиных историй все больше краснели, не то от волнения, не то от стыда. Сам Пашка как будто не стеснялся людей, подробно описывая увлекательные детали своих подвигов. Андрей едва сдерживал смех, пряча свою физиономию в автобусном стекле. Иногда он осекал друга:
     — Да ладно, Пашок. Кончай гнать, ты же сочиняешь.
     — Сам ты гонишь, Остап. В натуре, говорю тебе. За базар отвечаю.
     — Да гонишь.
     — Да гадом буду, всё так и было. Демьян не даст соврать. Ко мне припёрлись четверо, чё по чём, хоккей с мячом. Стоят у калитки, пальцы веером. За язык меня тянут. Типа, чё братан, за базар отвечать надо. А я перед этим в стекляшке кого-то из них послал на три буквы. Короче, говорю. Чувачок! Это ты за базаром следи! А я за свой отвечу. А он такой мутный, в отмычку пошёл. Да я, мол, тут не при делах… Меня самого на непонятках держат. Я ему кричу, ты кончай дуру гнать, стоишь тут… не при делах, а сам из себя делового строишь. У меня сквозняк под ребром, а ты меня за базар развести хочешь. Я-то за базар отвечу. Он, короче, сразу глазки свои поросячие в сторону, типа, я случайно мимо проходил.  А потом этот, распальцованный…  да ты знаешь его. Кричит мне. Да ты, типа, кто тут есть? Бочку покатил на меня. Наколками своими думал напугать.  Я ему кричу, ты чё мол, без очереди мычишь, бычара. Тебе вообще слова не давали. Сейчас твои рога обломаю и в жопу тебе засуну. Короче, они с базара съехали… Да чё ты Кася угораешь? В натуре говорю. 
     С выкаченными глазами и растопыренными пальцами, один из которых украшал синий наколотый перстень, брат больше походил на заправского урку, чем на подростка, но смотреть на него, рослого и бесшабашного, Димке было почему-то приятно: от поведения дружков его все больше расковывало. Кто-то из пассажиров попытался заткнуть Пашке рот, и когда брат в ответ на это выпучил глаза и сделал бульдожью рожу, Димка не смог сдержаться от восторга. Брат чувствовал поддержку друзей, и без труда поставил на место уже взрослого парня. Наверно, в компании Пашка был тем бревном, которым когда-то ломали крепостные ворота. Иногда за его хамство приходилось краснеть. В такие минуты Димка жалел, что ввязался в эту авантюру, присоединившись к этой компании. Ему скорее хотелось вылезти из автобуса и уже не выглядеть белой вороной.
     Местность, по которой они проезжали, менялась незаметно, в основном дорога проходила среди леса. Очень длинные подъемы переходили плавно в спуски. Тогда автобус откашливался и, сделав перегазовку,  катился дальше, накручивая версты на старые колеса. Потом потянулись мари — огромные выгоревшие пространства с черными иголками обуглившихся деревьев. Картина выглядела удручающей - горельники простирались на десятки километров и уже успели зарасти невысоким пушком зеленых деревьев: природа залечивала свои раны, но это происходило очень медленно. Люди молча смотрели потупившимися взорами на зловещую картину и вздыхали.
    Где-то на горизонте возвышались прозрачные синие горы. Они разбавляли дикий пейзаж, привлекая внимание людей своей голубизной.
     — Что, Димик, загрустил? Скоро приедем. — Кася снял галстук, но значок продолжал висеть на почерневшем, как кирзовый сапог, свитере. — О! Пашок! Сейчас пойдет спуск. Потом болото. Прикинь Пахан, я там лося видел. Да правду говорю. Вон в той рёлке стоял. А когда переедем речку, все, считай, приехали.
     — Я в курсе, Кася. Мама писала про лося.
     Пашка не любил, когда его держали за дурака, и принижали значимость его личности. В большинстве случаев это касалось отношений его и Каси. Но после слов друга  он оживился и стал приводить в порядок свои вещи.
     — Остап! Да проснись ты, скотина! Всё. Приехали. Вылазь из автобуса!
     Ещё не успев толком прийти в себя от сна, Андрей резко вскочил, воткнувшись головой в крышу автобуса.
     — Ну, Пахан! Подкатишь еще! — обиженно погрозил Андрей, глупо улыбаясь всему салону.
     Пашка с Касей даже не смеялись, они закатились, еще больше разозлив толпу.
     — Эй! — уже как у себя дома окликнул Кася, щелкая пальцем. — Командир, притормози. Нам сейчас выходить.
     Но водитель даже не глянул в зеркало, продолжая катить по дороге:
     — У меня нет здесь остановки. У вас билеты до Лидоги, вот и сидите, — пробасил шофер. — А там валите, куда хотите. Хоть к чертовой бабушке на пасеку.
    Детина, каких ещё было поискать, с загорелой шеей и по локоть закатанными рукавами, ухмыльнулся, уверенно разгоняя машину перед подъемом. Спорить было бесполезно. Пашка в недоумении завертел головой, щёки его покраснели, а на шее проступили шнурки синих вен.
     — Ну-ка, ты, тормози, кому сказано, — деланно пробасил Пашка,  до отказа выпучив свои и без того большие глаза, на что шофёр даже не пошевелил головой; он и не собирался останавливаться. Но Кася так просто не сдавался. Подойдя к задней двери, он согнулся в три погибели, изображая из себя человека, который ищет туалет в многолюдном месте.
     — Пацаны, скажите ему.  Я уже терпеть не могу, — зашипел он, скорчив такую гримасу, от которой и у статуи потекли бы слёзы жалости.
     Тётки, сидевшие на заднем сиденье, переполошились и стали отползать подальше от него.
     — Пашок! — прошипел Кася. — Скажи ему, что я уже не могу терпеть. Мне уже невтерпёж, я в натуре писать хочу. — Кася задергал коленками и запрыгал с ноги на ногу. — Да скажите вы ему!   — уже громко заорал Кася, ища сострадания в лицах у пассажиров. – Он чё как зверь, в натуре.
     От такой картины Димка едва не прыснул. Опустив голову, он сделал вид, что потерял что-то на полу. Остап тоже едва сдерживал себя, и прятал лицо в ладонях, его буквально разрывало от смеха и стыда, в то время как  Пашка хлопал глазами, словно не соображал ничего.
     — Эй!.. Дяденька… Так же не честно. — Кася уже чуть не плакал. Он действительно плакал. По щекам катились самые настоящие слезы, оставляя беленькие полоски на почерневшей от пыли физиономии. — Я правда сейчас описаюсь. — Кася зашипел сквозь зубы, конвульсивно дёргая коленями, и стал ковыряться пальцами в штанах в поисках ширинки, чтобы пристроиться к двери.
     — Ты чё, пацан! Ты чего там удумал? Ты что там делаешь? Ну-ка, брось дурить! — всполошился водитель. Сидевшие рядом нанайки вскрикнули, попрятав широкие лица в своих сумках. Кто-то дико завопил: до всех вдруг дошло, что же Кася выискивает в своих штанах.
     — У меня мочевой пузырь больной, — продолжал подливать масла в огонь  Кася. Даже у Димки появилось желание сбегать по малому. Он уже не сомневался, что Касе по-настоящему приспичило. Весь автобус очнулся от спячки и загудел, как пчелиный улей.
     — Ты в натуре, тему просекай! Потом жалеть будешь, — уже вникнув в происходящее, пригрозил Пашка, делая вызывающие жесты руками. В этот момент автобус резко затормозил, и водила нехотя стал вылезать из своего места, прихватив небольшую монтировку:
     — Я сейчас вам покажу мочевой пузырь. Я покажу вам тему, выродки!
     Этого и добивался Кася. Быстро вытащив с нижней ступеньки деревянную заглушку, он ловко открыл заднюю дверь и подпер ногой:
     — Остап, Пахан. Сваливаем!  Демьян, давай быстрее! Ты что, хочешь по рогам схлопотать?
     Пока разъяренный водитель пробирался через плотные ряды сумок и чемоданов, ребят уже сдуло ветром через заднюю дверь.
     — Ну, сволочи! Ну, сукины дети! Попадетесь вы мне на обратной дороге!
     Водитель разорялся на полную, нисколько стесняясь в крепких выражениях, однако, выйдя из автобуса дальше двери не пошёл. Заметив у Пашки в руке увесистый придорожный камень, он стал делать вид, что проверяет исправность лобовых дворников. Сам Пашка выглядел солидно, не многим уступая шофёру в росте. Он уже прицелился в заднее стекло, но Остап вовремя перехватил руку.
    -Пашок кончай смуту нагонять. Проехали.
     — Да мне наплевать на его стекла! Его же по-человечески попросили остановить. Ну что ты вылупился?  Ну, давай! Чё! Зассал? Думал шпана, так и в храбряки перед бабками полез, — понесло Пашку.
     Оглядевшись по сторонам, водитель грязно выругался и, помахав для острастки монтировкой, скрылся в автобусе. Машина взревела, зачихала и, выплюнув сноп вонючего дыма, поползла в длинный подъём.
     В одно мгновенье приступы поноса и недержания мочи сменились истерическим смехом.
     — Ну ты, Кася, клоун! Я чуть сам не обмочился.
     — И мне приспичило, - кивая головой присоединился Андрей.
     — Вам смешно, а я действительно на горшок хочу. Всю дорогу терпел.
     Подобрав штаны, Кася поплелся к мосту.
     — Ну, ты даешь! Тебе в цирке надо работать.
     — Я дрессировке не поддаюсь, я свободный зверь. Кстати, Пахан, мы почти на месте, считай что дома. Осваиваетесь  пока, я не долго.
     Вскоре Кася, довольный, вылез из-под моста, сияющий, с уже вымытой физиономией.
     — Водичка — слеза. Если по большому кто захочет, то там в аккурат два камня из воды торчат. Ну, в общем, не мне вас учить. 
     Кася заметно оживился, осматриваясь по сторонам. Это была его стихия.
     После холодной речки усталость от долгой дороги сняло в один миг.
     — Ну, ты, Демьян, и морж, — ревел Пашка, наблюдая за тем, как брат барахтается в прозрачном потоке. — Я бы ни за что не полез в воду.
     — Он же не курит, как мы. Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт, — язвил Кася, подмигивая Димке.
     Андрей уже стоял в узком коридоре уходящей в темный лес, давно неезженой дороги. Словно не решаясь сделать первый шаг на встречу новому приключению, он смотрел то на друзей, то в эту сумрачную глубину. Его волнение передалось и всем остальным. От деревьев исходил запах хвои и сырости, лес был темным и прохладным. Среди сплошной стены сумрачных и старых елей виднелась едва заметная просека. Это и была та самая дорога в уже давно сгоревший дотла от страшного лесного пожара нанайский поселок Бихан. Было такое ощущение, что дорога вела в никуда, в какой-то потусторонний, запретный мир. Дима никак не мог объяснить, почему у него возникла такая мысль, но ему стало жутковато. Всюду светило яркое солнце, дорога же оставалась сумрачной и тихой, даже птиц вокруг не было слышно. На какое-то мгновение ему почудилось, что дорогу охраняют невидимые лесные духи. От этой мысли он даже поёжился.
     — Ну, чего приуныл, Демьян. Страшно? Это по первой. С непривычки всегда так, а потом привыкаешь. Всё парниша, обратной дороги нет, теперь только вперёд. Времени в обрез, так что ноги в горсть и не стонать. Темнота не за горами, а нам пехом двадцать километров топать. — Кася привычно подтянул джинсы, при этом несколько раз подпрыгнув пружинкой, туже затянул шнурки на кедах, и ходко зашагал по земляной дороге, не дожидаясь друзей.


     — Значит, говоришь, так ни разу и не закурил?  – отозвался во время возникшей паузы Володя. Я немного затушевался, не зная как ответить на вопрос, чтобы не соврать.
 …- Ладно, можешь не открывать свою тайну. Вообще-то, в жизни всё надо попробовать, кроме одного. Предательства. А ты молодец! Есть сила воли, значит. А что братуха? До сих пор «пыхтит», в смысле, балуется коноплей?
     Я замотал головой, про себя удивляясь, как все же Пашке удалось вылезти из этой ямы, в которой он сидел до самой армии, увязнув по самые уши.
    - Я сдал его.
    - Не понял.  - Володька замотал головой. – Брата, ментам сдал?
    - Нет, что ты… В военкомат.
    - Расскажи, интересно.
    - Ему повестки уже приходили, в армию, а он их в унитаз. Надоел он всем дома. Мы тогда уже не дрались, но ругались каждый день. Я уже в технаре учился, на топографа, а там военная кафедра, в армию не забирали. А он дурака валял, ни работал, ни учился. Бухал. А тут и мне повестка пришла. Я с ней и пошёл. Комиссию прохожу, а про технарь молчу. Так до анкеты и дошёл. А там же члены семьи пишутся. Я Пашку и вписал в графе, где родственников указывают. У тех глаза на лоб. Спрашивают, где мол, брат? Дома, говорю, спит на диване. Они за ним сразу послали. Так его и загребли. Он до сих пор не знает, по чьей вине в армию попал.
     - Ты не сдал его, Дима. Ты его от тюрьмы спас. Таким одна дорога – зона.
     Я пожал плечами, но про себя, конечно же, согласился. 
    - Стыдно мне перед ним, неудобно как-то.
    - Чего же так? – спросил Володька, бросив короткий взгляд в мою сторону.
    - Предавал я его часто.
    - Это по детству что ли? Это паря дело молодое, житейское. А как? Расскажи. Может это не предательство. Может, он сам виноват был.
    - Да нет, пожалуй, это предательство. Мы тогда ещё пацанами были, классе в пятом. У нас стройка рядом была. Пятиэтажка. Потом её стекляшкой прозвали, из-за витрин больших. Там подъёмный кран был, а мы на него по воскресеньям лазили, когда рабочих на стройке нет. Страшно поначалу было, но интересно. Высоко, ветер дует, стрелу раскачивает. А мы сидим в кабине, головами крутим, папиросами балуемся. Видим, Пашка к нам лезет. А рядом сидел пацан, сосед, мы его Чичулей звали, он возьми да и предложи мне.  Давай, мол, скажем Пашке, что на стреле, а там воронье  гнездо, в гнезде часы с золотым браслетом лежат. Оно почти на самом конце стрелы было, а вороны же любят всё блестящее. Ну и ляпнул, когда брат к нам присоединился. А на стрелу уже просто так не залезешь, но Пашка с детства отчаянный был, страха не знал.  Смотрит на нас доверчиво, улыбается. «Чё, правда что ли?»  Чичуля головой машет, а я молчу, словно язык у меня отнялся. Нет бы ему в лоб закатить за враньё, Генке-то. А Пашка уже на стреле. Её качает от ветра, а он по ней к гнезду лезет сверху. Вот тогда я и понял, что предал его. Страшно мне было. Кричу ему, чтоб возвращался, а он лезет себе. Потом он вернулся, растерянный. Ничего там не было. Перья одни.
     - Отчаянный у тебя братик. Но мне кажется, что надо бы и поумнее быть, в пятом-то классе. Этак и в пекло можно голову сунуть.
    - И в пекло совал. Он вообще-то везунчик.
    - А ещё…
    - Однажды он карася поймал на прудах. Лапоть такой, что едва в бидончик влез. Мне аж завидно стало, и обидно. Верно, говорят, что зависть первый из грехов. Ну и наболтал там, на озере, одному. У него кличка была Дуделя. Он постарше был года на два. На обратном пути он подкараулил нас и пристал. Что вы мол, икрянку поймали. Её отпустить надо. Пашка ни в какую. Он ему губу разбил, карася отобрал,  а я стоял рядом и молчал. Ведь мы его вдвоём запросто одолеть могли.
    Слушая мой рассказ, Володька сначала усмехался, но потом замолчал,  уставившись в лобовое стекло. Мне стало ясно, что ему неприятно. Он долго не поворачивался в мою сторону, а потом, так же, не поворачиваясь, заговорил:
    - Брату завидовать - грех вдвойне. Вы одно целое, и должны стоять друг за друга, и радоваться удачам. У казаков так.
    Мне нечего было на это ответить, но я понял, что Володька необычайно добрый человек, если так демократично отреагировал на мой рассказ.
    - Потом не говорили? Ну, о карасе, о вороньем гнезде… Нешто всю жизнь в себе держишь?
    - Говорили как-то. Он и не помнит ничего этого. Даже не верит.
    - Это потому, что он на тебя зла никогда не держал, и не завидовал.
     —Это ты верно сказал. Зависти в нём никогда не было.  А брат у меня молодец. Армия своё дело сделала. Он же чуть актером в кино не стал. Староват, наверное. А может, лицом не вышел. Скорее всего, его наколки помешали.
     — Да, этого там не любят. Интеллигенция. Из нашего мира туда не пускают.
     — А нужно ли? Мне кажется, каждый должен жить в своем мире.
     — А кто определит, где свой, где чужой. Хотя, в общем, верно, — кивнул удовлетворенно Володька. –Казаки к себе тоже никого не пускали. А впусти кого случайного… Зараз предаст. Всё верно. - Глаза его уже слипались, и он зевал все чаще и чаще.
     — Конопля, говоришь… Да… история.  А братия вся эта у нас в Еврейке прописалась. Конопли-то море. Раздолье. Любой коровник клондайк для них. Хоть косой коси. Вот как раз где у вас с другом пасека стоит, там у них целая плантация, да не одна. Вам еще придется схлестнуться. А в Столбовом — это уже промысел. Да, в любой деревне, хоть в Никольском, хоть в Амурзете, хоть в Нагибово. Народ же нищает. Совхозы-то на глазах разваливаются, добро разворовывается. Каждый тянет, что может. А кто не может? Если бы не конопля, давно бы с голоду подохли. Хотя, что я говорю. Если работать, хозяйство держать, огород, сад… Никакого голода в помине не будет.  Детей вот жалко, всё же видят, приучаются. Каждый второй пацан травку собирает. А расплачиваются знаешь чем? Палёными ружьями, мотоциклами ворованными. Мой «пятерик» тоже оттуда. Но я его купил за «бабки». Вернее, за комбикорма. У нас одно время вместо зарплаты комбикорм давали. Хочешь, продавай, а хочешь, ешь. Так-то вот. Но мой дробовик не паленый. С документами. Я его всегда беру в дорогу. Пару раз выручил меня.
     — Отстреливался, что ли?
     — Тоже скажешь. Ствол показал, хватило. Сразу отвалили. Шпана, а уже туда же. В разбойники.
     — А как же милиция? В смысле наркомании.
     Володька с удивлением посмотрел на меня:
     — Ты откуда свалился? Да у нас в районе в  ГАИ набирают скотников. А ты говоришь, милиция. Забудь.
     Он надолго ушел в себя.
    … — А в каком году ты был здесь? Ну, когда вы с вашим Касей на Бихан ходили?
     — Где-то семьдесят... Уже и не помню. Восьмой или девятый. Примерно в это время.
     Володька кивнул.
     — Всё правильно. Тогда совсем другая жизнь была. Сейчас все изменилось. Раньше любого попутчика брали. Я таких, как вы, десятками перевозил в кузове. Сейчас нет. Не остановлю. Разве что зимой. И то, если один стоит, или я с кем. Проедешь метров семьдесят, и стоишь, ждёшь на перегазовке, чтобы в случае чего рвануть с места. Если в кустах кто-то прячется, то сразу видно. Моего дружка вот так из машины вытряхнули, а он с зерном был. Ты видел надпись на кабине? «Пассажиров не брать». Взял, дурак, и влип. До сих пор расплачивается с совхозом. Не могу понять, как можно на доверии злоупотреблять?
     - Люди разные.
     — Да какие люди. Это Дима нелюди. Ты наверное, ещё на слыхивал про таких?
     То, как произнёс Володька эти слова, заставило меня передёрнуться. Что-то действительно не человеческое увидел я в образе, который нарисовал мой попутчик.
     -Ты только пойми меня правильно Дима. Ты вот, человек, я это ещё в первый раз заметил. И не дай бог тебе столкнуться с нельдью.  Я сегодня первый раз без дробовика. И то потому, что твое барахло даром никому не нужно. Твой скарб за километр видно. Дорога нынче как на войне. А сжигают сколько машин! Разбой. Все боятся друг друга, не верят словам, помощи не дождёшься, случись что. Вообще, порядка нет. А менты все по будкам сидят. Погоди, будем паром проезжать, сам всё увидишь. Там такие уроды промышляют...
     Володька долго изливал душу по поводу наступивших времен, и того, что эти времена делают с людьми. Он только успевал закуривать очередную сигарету и с облегчением выпускать белый сноп дыма.
     — Потерпи уж. Без табака не выдержу. Пупок сразу развяжется. Раньше почти не курил. До армии вообще ни разу не затянулся. А как первая жена ушла… - Он глубоко вдохнул дым, и долго не выдыхал.  — Так и задымил. С тех пор только и мечтаю бросить. А  рука сама тянется. Когда один на один с дорогой, пока закуришь, пока прикуришь, пока выдохнешь, кажется, время летит быстрее.
     Я немного сочувствовал Володьке, и в то же время позавидовал, а он продолжал про свою жизнь:
    — А деревня у вас хорошая. Старинная.  Красивое место. Лес рядом, Столбуха, речка. Поля до горизонта. Вечером солнышко садится, как яблоко розовое – любо дорого глазу.  Правда, балбесов хватает. Народ там весёлый, палец в рот не клади. И у меня там родственники есть. А так — пьют, воруют, как обычно. Коней в основном. Это же выселок был для нерадивых казаков.  Короче, весело. Главное — не сидеть, не лениться. И все будет хорошо. Слова на ветер не бросай, к людям с душой, но без заискивания. Этого не любят. Со временем поймёшь с кем общаться, а с кем дружить. А кто бухает, таких сразу узнаешь, таких везде навалом, этих сразу видать, и по одежде, и по дворам: в дом зайдёшь - свинарник, полы не моются вообще. Стены черные годами. Короче, полный голяк. Дети грязные, некормленые. На таких не обращай внимания, — Володька почему-то посмотрел на мои руки. — А у тебя всё правильно, руки на месте. Вон, какие вещи делаешь сам. Бедствовать не будешь. Кому прикладик для ружьица, кому топоришко, кому ножичек... Жена шьёт, говоришь? Всё… Не пропадёшь. Хорошие люди сами к тебе придут. Только самогон не продавай. Никогда.  Тогда не будет тебе жизни, ни днём, ни ночью.
     Я кивал головой, одновременно чувствуя какое-то волнение.  От Володькиного рассказа о правде деревенской жизни мне стало не по себе. Я представил, на что променял свой тихий, уютный и благополучный шахтёрский поселок, запрятанный среди гор, квартиру, шум водопада, хороших соседей.
     — Да ты не переживай! Так живут не все. Переселенцы, в основном. А ты какой переселенец? Ты наш! Дальневосточник. Коренной. У тебя будет все чики-чики. Ты же в Вяземском родился? Ну вот. Это же казачий городок, я там был не раз. Значит ты свой, нашенский. Из казаков, стало быть происходишь.  В Столбовом тебя вмиг распознают, вот увидишь. В беде не оставят. Тем более учитель. Учителей у нас уважают.
     Убедительные Володькины доводы подействовали на меня и расслабили.
   …  — Так чем, говоришь, ваше путешествие закончилось?
     — Какое путешествие?
     — Ну, в Бихан, за дурью.
     — А! Я уж забыл думать. Обычно чем. Накормили комаров, да свалили.
     — О! Это точно! Это хорошо, что там комаров много. Иначе бы твоих дружков из лесу не выгнать. А хотя, пусть бы жили там и не появлялись. — Вовка рассуждал уже сам с собой. — Хотя нет, продавать надо. Опять же в город ехать, хлеб, одежда, туды сюды.  Нет,  от этих так просто не отделаешься.
     Видно было, что вопрос давно мучил Володьку. Рассуждая вслух, он непроизвольно тянулся за куревом, автоматом включал пониженную, когда машина ползла в гору.
     — Эх, надо бы  поршневую поменять. Груза — с гулькин нос везём, а она на третьей не тянет. Ползем, как черепаха. А топливо-то жрет, зараза, что за двоих. Полпути не проехали, а бака, считай,  уже нет. Говорил же Устинову… Ваш директор совхоза. Давай на ремонт встану. Нет… Давай, езжай, время деньги. Вот и деньги, бензин в копеечку. Но ничего. До города-то дотянем как-нибудь. Лишь бы заправка работала.
     Глаза его все время слипались, Володька неотрывно зевал и тер веки, чтобы те не закрывались. — Соляры пока хватает, — успокаивал он себя. Скорее всего, это была его привычная манера вести диалог с самим собой. По ходу он решал предстоящие проблемы:
     — На паром, жаль, не успеть. Очередь-то с километр бывает, набирается. Да ты не молчи! Забыл, как тебя, учитель! Димитрий. Рассказывай чего-нибудь. Молчать не надо. Иначе не доедем. Проснёмся в канаве. У нас все отлично. Дорога хорошая. Пол бака корма для малыша.
     Я представил, что тогда дорога плохая.
     — Хорошая дорога. После Владивостокской — вторая. Вот за Бириком — там начнётся доска стиральная. За Биробиджаном эту дорогу вспомнишь как сладкий сон.
    Произнося свои монологи, Володька едва держался, зевая так заразительно и часто, что не давал мне самому засыпать. Но сон всё же проникал в мое сознание, словно вода в старую лодку. Она заполнялась все больше и больше, медленно погружаясь в реку времени.
     …— Значит, говоришь, что биханская конопля самая крепкая? — в который раз спрашивал   Володька, зевая во весь рот.
     — Не знаю. Наверное.  Кася так говорил. Все так говорили, кто пыхтел. Он, кстати, и еврейку вашу облазил вдоль и поперек.
     — Наша область большая, конопли всем хватает. Путешествовать, значит, любил?
     — Наверно. Лес он знал не хуже любого охотника. Погоду чуял, как собака. Часов вообще не носил.
     — Да. Прямо как Дерсу Узала. Таким и проволока не помеха. Видел колючку? Тянется вдоль Амура. Она же вдоль всей границы проложена. Тысячи километров. Представляешь, сколько железа ни на что выбросить. А столбов сколько! Это же дерево. Десять лет, ставь новый. Да хрен бы с ним! Нас же от собственной реки отгородили. Земли там наши, казачьи были, до революции. Духовской отвод. Генерал Духовской. Не слыхал? Не слыхал. Сейчас про это помалкивают. От берега полоса двадцать вёрст вдоль всей реки, казакам принадлежала. Теперь там погранцы хозяйничают. Собака на сене. Ну и китаёзы. На реке-то, как у себя дома. Амур вась, риба нась.
     — А у вас ловят диверсантов?
    Володька ухмыльнулся:
     — Какие диверсанты! Книжек про Карацупу начитался? Раз в год пьяного китайца ловят, а потом оказывается, что это наш, местный. Нажрался, как свинья, и язык свой забыл. В Никольском  метисов хватает. Слыхал, гураны. Порода такая, забайкальская. Раньше-то зимой по льду в гости ходили. Дружили. Да и сейчас помех нет. Через Амур хоть что перетащат. Хоть «Кировца», хоть корову. Кстати, ты можешь подремать немного. Я вроде как раззевался. У меня, кажется, время бодрости началось. С полчасика можешь покемарить. А если что, толкну.
     Мимо с шумом пролетали автофургоны, таинственно освещая обклеенную красивыми подружками кабину. Сладкий сон витал где-то совсем рядом, но, как осторожная рыба, не хотел заглатывать приманку, не доверяя моим закрытым глазам. Ему я нужен был весь, без остатка. Хорошо, что в кабине так уютно. Но для доброго сна всегда чего-нибудь не хватает, вроде гвоздя или горошины, которая все время тычет в спину. Лента старого кино с обрывками сюжетов, когда-то давно отснятая моей памятью, снова начала отматывать свои кадры, сливаясь в забытую со временем историю.


    Дорога таинственно терялась среди высоких кедров. Деревья стояли бесшумные, словно бутафорские, от них веяло прохладой и сильным хвойным запахом.
     — Ну что, братва, потопали? — Кася отряхнул штаны от автобусной пыли и бодро зашагал по хорошо известной ему дороге. — Двадцать км топать, чур не ныть. Пахан слышал? Дотемна надо добраться. Будем отдыхать только один раз. Проверим тебя, Демьян, на гниль. Посмотрим, какой ты спортсмен.
     Остап, всё ещё не избавившись от первого впечатления, оглядывался по сторонам, и на ходу поправляя сумку, засеменил за Касей. Шнурки на его кедах то и дело развязывались, и ему приходилось часто бросать ношу и припадать на колено. Эти кеды Остап особенно берег, и одевал только на игру, но со временем они развалились и стали повседневными. На слободке все знали, как Остап играл в футбол. Несколько сезонов он играл даже за город, в старшей группе. У Андрея  был пушечный удар и мощный рывок. Правда, последнее время он больше предпочитал играть на одни ворота.
      Играли на школьном стадионе в две команды: сначала били одни, по очереди, ловили другие. Потом менялись местами, а проигравшим  пробивали. Игру так и называли — жопа. Димке однажды тоже досталось. Андрюха и тогда не промахнулся. От сильного удара прямо в «яблочко» Димка не удержался и воткнулся головой прямо в землю. Он умер бы от боли и обиды, если бы не порядочность Остапа, который потом долго извинялся, хотя игра есть игра. Вокруг все ржали, как кони, и от этого было ещё обиднее. Правда, и им досталось: Остап бил точно на заказ и никогда не мазал. Кася в такие игры не играл. Его только видели, идущим из точки «а» в точку «б». «Волка ноги кормят», — говорил Кася, на ходу улыбаясь щелочками своих хитрых глаз, и никто не знал и не спрашивал, куда он идёт.
      Рюкзак постепенно отяжелел и стал неудобным. Глядя на Касю, казалось, что он идет пустой. Ноги его работали как пружинки, а сам Кася напоминал заведенный и хорошо отлаженный механизм. Дима понимал, что заставляет того идти так легко и быстро. Себя в этой команде он чувствовал больше подневольным рабом, хотя был повод так не думать. В дороге Кася редко замолкал, и то, только когда слышал какой-нибудь подозрительный звук. Но по-настоящему его беспокоили только машины и вертолеты.  Кончался один анекдот, начинался другой. Остап с Пашкой вечно ржали и орали на весь лес, заражая своим хохотом Димку и распугивая вокруг всех зверей и птиц. Любимой темой были уличные разборки и барахолка. Димка догадывался, что Кася не брезгует торговать на вещевом рынке, и что через его руки проходят, в том числе, и краденные вещи. Некоторые он видел и в своём доме. Диски, бабины с записями, фотографии Битлов, красивые пакеты… Все эти, вещи в его глазах, делали мир ярким и значительным. Одного он не понимал и не принимал, это табачного дыма и конопли. И вот сейчас он был одним из команды, и это ему почему-то нравилось.
     Дорога уходила всё дальше в  глубину тайги, и за каждым поворотом таились новые картины.
     Из груза Пашке досталось больше всех: еда, котелок... Он часто останавливался, с грустным видом оглядывая товарищей, ища хотя бы моральной поддержки в глазах дружков. Не находя её он всякий раз срывал обиду на Остапе, тот отшучивался, делал остановки, но при этом держался на расстоянии:
     — Ты смотри, Паха, не сожри все конфеты.
     — Ну ты и скотина, Остап. Ты за кого меня считаешь? Кася, ты тоже за него! Подкатите! Меня за крысу держите? Сами тогда несите! Чё, слиняли сразу! Западло, вот вы кто, — ругался Пашка. Конечно, это была игра. Они так развлекались и упражнялись в общении.
     — Да ладно, Пашок, я же пошутил, — оправдывался кто-нибудь из друзей. Но тому было не до шуток.
     — Давай, пацаны, перекурим. И пить охота. А давай косяк забьем? А? Косяк, Касёк, косяк, Косёк. Звучит.
     — Не звучит, — огрызнулся Кася. Он не любил, когда его передразнивали и с чем-нибудь сравнивали. Но дело было в том, что его фамилия была  Касич, однако, к косякам, тем более дверным, она не имела никакого отношения.
     — В дороге нельзя, — взъелся Кася. — Придем на место, там раскурим.
   Ловко скинув рюкзак, он достал флягу:
     — На, Пахан, отхлебни. Только немного. Моя, походная, у летёхи на заставе свистнул.
     — А как ты там оказался? ЮДП, что ли? Прикинь, Кася юный друг пограничника. Звучит.
     — Сам ты ЮДП. Меня там с дурью поймали, за проволоку залез. Сначала отлупили, хотели в ментовку сдать. А я ему кричу: «Чё ты, говорю, пацана губишь! Давай я вам картошку буду чистить, или  полы мыть. Дрова складывать.  Я же пацан ещё. На фиг мне менты. Они меня в малолетку посадят. Ну, побаловался, и брошу. Восемнадцать будет, на завод устроюсь, завяжу». — Кася показал желтые от семян ладони. — Видал! Это от ботвы. Менты сразу бы доказали. Жил целую неделю на заставе. Полы мыл. Я им гору дров переколол. Помнишь, как мы твоей бабке дрова кололи. Мне по приколу дрова колоть. А у них как раз народу не хватало. А пацаны у них все тихушники и чмошники. Чуть что, сразу стучат. Летёха вообще козёл. Нет бы пинка вломить и отпустить на все четыре стороны. А вообще, есть ничё пацаны. Даже в дозор взяли. Представляешь. Мы с Мухтаром на границе. С прапором ходил. Он старшина у них. Ништяк мужик. Одел меня в пограничную фуражку, сапоги. Обещал фотку выслать. Если в армию пойду, буду в погранцы проситься. Я им следы показывал, они похвалили. В натуре похвалили.
     — Да кто тебя возьмет в пограничные? Дозор… Тебе и автомат нельзя доверить. Ты же его китайцам загонишь за коноплю.
     — Китайцам конопля не нужна, им цветной метал нужен. А за коноплю у них руки отрубают. Мне прапор сказал.
     — Гонишь, Касинский. Руки отрубают… Дай лучше еще попить. Ништяк водичка. Подаришь, когда еще раз у кого-нибудь свистнешь? Представляю Касю без рук. На горшке.
     — Ты базар фильтруй Пахан! Поговорил бы с мамашей на счёт портупеи. У вас же маман в части работает.
     — Бесполезно. Просил. Говорит они секретные.
     — А задницу мне все равно отбили. Только на другой заставе. До сих пор болит.
     — Да у тебя вместо задницы, наверное, дубовая доска.
     — Сам ты, Остап, дубовый. А у меня попа. — Кася на ходу завилял кокетливо задом, демонстрируя свои до бела вытертые штаны, на которых в двух местах уже стояли грубые заплаты, грамотно маскирующие протертые дыры.
     Компания всё дальше углублялась в темноту лесной чащи, куда убегала заросшая травой дорога.
     —Прикинь, толпа… Я знаю чувака, он за десять косых отдаст новый «борман». Канолевый!
     — Сам носи свои борманы. На них немецкие кресты вытираются со временем, — возражал Остап.
     — Да загоны всё это Андрюха.
     — Это не загоны. Пашок подтвердит! Мы видели пацана, с него полицаи прямо на пляже штаны сняли и порвали на две половины. На них свастика была.
     Пашка кивал, на ходу стараясь что-то проглотить:
     — Да по натуре, кресты, Остап не врёт.
     — Постой, Кася, — Андрей притормозил и растерянно почесал затылок. — Весной у Феди прямо на секции из раздевалки новые штаны подрезали. Борманы, между прочим. Он их за двести пятьдесят рублей купил. Не те ли штаны?
     На секунду Кася растерялся:
     — У Феди?  Да ты чо, Андрюха. Федя — мой двоюродный братан. Станешь ты у брата штаны красть? Вон, у Пашка спроси. Пашок, ты у Демьяна украдешь штаны?
     — А у него нет штанов. — Пашка остановился, сжал плотно губы и пытливо прищурил глаза.
     — Да что ты пилишь меня, как следователь! Нужны мне твои борманы. Хочешь, я покажу тебе этого чувака.
     Остап зачесал голову. Он всегда чесал затылок, когда оказывался в неловком положении.
    … — Ты думай, Остап! За базар отвечать надо. Федя — нормальный пацан. Вот Лаща, сосед его — дурак. Мне рассказывали, как он в походе ложку с солью слопал. Хотел отравиться из-за любви. Правда, Диман? А школу все равно закончит. Вот увидишь. Ему Шурик поможет. Если бы не лыжная секция, половину пацанов можно смело из школы выгонять. Докажь.
     — Лаща уже закончил, - рассеянно сказал Дима.
     — Во. А я не знал. Значит, и я должен закончить бы. Наверно.
     — Вот так и дыши Вован. Наверно. Ладно, погнали, хорош галдеть, - скомандовал Андрей.
     Пока шли споры о крестах, Пашка сидел на земле, раздавленный жизнью и грузом, вытряхивая из ботинок мелкие камушки.
     — Не расстраивайся, Пашок. Скоро дембель.
     — Сам ты Кася дембель. Давай тебе половину отложим.
     Кася сразу догадался, о чем речь:
     — Ну, лады, давай. А хочешь, я понесу твою сумку, а ты мою.
     — Замётано! Только с базара не съезжай. Остап, ты свидетель.  — Пашка сразу повеселел,  резво вскочил,  схватил Касин рюкзак, и тут же бросил.  — Не!.. Неси сам свое барахло!
     Кася закатился своим ехидным смехом. - Чё, слабо оказалось. Думал я самый хитрый, а ты самый умный. Замётано… Панты свои прибереги для других. Несёшь, так неси, и нечего нюни разводить.   
     Схватив свою сумку и не оглядываясь, Пашка прошагал мимо Каси, сделав ему рожу. Кася хитро улыбнулся, и когда Пашка отошёл достаточно далеко, незаметно развязал рюкзак, и выбросил из него штук пять приличных камней. Поймав на себе удивлённые взгляды Андрея и Димки, он приложил указательный палец к губам:
     — Только, Димок, между нами.
     Димка был в шоке. Остап тоже едва держался на ногах от смеха:
     — Ну ты, Кася, и жук.
     — Хочешь жить, умей вертеться, — сказал Кася, вытащил из кармана сосательную конфету и протянул Димке. — Все нормально, Димыч. Это не предательство. Камни я ещё вначале положил, специально. Для тренировки. Для вас сейчас ноша тяжёлая, а мне как пушинка. Но и Пашку будет неповадно. Не люблю когда борзеют. Ладно, хорош болтать, скоро будем на месте. Осталось каких-нибудь семь восемь километров.
     Дорога все так же тянулась и петляла среди тайги, иногда из сырой чащи доносился шум лесной речки. Наверное, поэтому лес был наполнен удивительной свежестью и мелодичным звуком журчащей воды. Порой он пропадал, и в лесу становилось неуютно. Река, как живое существо, могла вести беседу с путниками, наполняя слух и пространство разными звуками. На первый взгляд мирная и безобидная,  речка доставляла все же уйму неприятностей. Вылетая из чащи, она то пересекала дорогу, то бежала по самой дороге, превращая её в глубокую канаву, от чего всякий раз приходилось останавливаться, снимать обувь и идти в брод. Вода в речке была чистой и очень холодной. Лес надежно прятал ее от солнца. Да и питалась речка от родников самой холодной, чуть ли не ледяной водой. Выпить залпом стакан такой воды означало схватить простуду, от сделанного глотка ломило зубы, а глаза вылезали из орбит. Именно поэтому Кася пил всегда с ладоней: так он освежал руки и лицо, а заодно согревал воду. Всё что он делал во время движения, имело практический смысл, от его взгляда не ускользала ни одна мелочь на дороге. Он, казалось, и не смотрел под ноги, не крутил головой, но всё видел и комментировал происходящее, как факт:
     — Неделю назад геологи проехали в сторону трассы.
     — Ты откуда знаешь? — Пашка с недоверием таращился по сторонам, пытаясь найти подтверждение Касиным словам.
     — Гусеничный след, — Кася пнул ногой замытые дождем полоски от гусениц.
     — А, может это трактор?
     — У трактора гуски уже. Намного уже.
     — А может, охотники?..
     — Да что ты как попугай заладил. А может, а может. Им больше делать нечего, как разбивать лагерь вдоль реки. А геологам все равно, лишь бы комаров меньше было. Да и откуда у охотников техника. Это же вездеход.
     Пашка надул губы и пристально посмотрел на Касю:
     — Чё ты учишь! Сам ты вездеход.
     — Говорю тебе Паха, меня прошлый раз подвозили.
     — Гонишь ты, Касинский! Кому ты нужен. Стали бы они подвозить тебя, облезлого кота.
     — Сам ты облезлый. Я даже знаю, зачем они шарахаются здесь. Они источники минеральные ищут, ну и что по пути попадет. Им полезные ископаемые нужны. Меня мясом угостили. Браконьеры. Только в законе. Их в лесу ни одна зараза не тронет. А ты, Пашок, зря не веришь. Здесь много соленых источников. Смотри, сколько следов. Вон переход. Еще один. По-твоему, это коровы? Это зверь, дикий зверь.
     Пашка приуныл, тупо уставившись на спаренные следы:
     — А он что, не боится дороги?
     — Да ты думай! Зачем ему спотыкаться в лесу, если есть дорога. Он же не знает, что это для людей. Вон смотри следы, в сторону Бихана потянулись. А потом как обрежет. Вот увидишь. Им соль нужна. Тут соль есть особенная, даже не соль, а что-то другое, отчего у зверей даже раны заживают, пули вылазиют из тела. Нанайцы тоже не дураки были. Места для них святые. Для жилья место с бухты-барахты не выбирают. Там есть одна гора… Мне геологи рассказывали. На ней у нанайцев древнее святилище было когда-то. Потом его забросили. Полчаса постоишь там, и силы на целый день. Там даже из камня бабка стояла с большими титьками, потом она пропала. Нанайцы говорят, ушла к предкам.
     Пока Кася рассказывал местные легенды, Пашка озирался по сторонам, и даже как-то притих. Димке тоже стало немного страшновато, особенно, когда Кася говорил про ушедшую к предкам. Остап больше смотрел под ноги, пытаясь разобраться в звериной азбуке.
     Дорога действительно была изрыта зверем. Всюду были заметны лежки, особенно хорошо сохранились следы на влажной земле, вблизи речки. В лужах можно было заметить клочья старой, сваленной, линялой шерсти.
     — Это купальни. Дикий кабан купался. У них это самое любимое занятие, вроде загара,      — комментировал Кася. — А вон копанина. А ты думал, бурундуки? Это он корни роет рылом. Кабан. У него пятак, как экскаватор. Между прочим, может напасть. У него клыки острые, как бритва.
     Димке вдруг почудилось, как из глубины леса на него смотрит тот самый дикий кабан, что оставил рытьё на дороге, по мокрой спине пробежала холодная дрожь. Что-то осязаемое и неприятное, буквально выползло из-под замшелых коряжин, и плотной пеленой окутало его сознание,  заполняя все его клетки. В это время Кася, внимательно наблюдавший за  дружками, продолжал нагнетать страх:
     — А может и медведь на дорогу вылезти. Где-то недалеко наверно следы. Вот такие, — Кася раздвинул руки как можно шире и улыбнулся.
     У Димы сердце было уже где-то под горлом, а во рту пересохло так, что даже сглотнуть было страшно. К тому же стало заметно темнее, дело шло к вечеру.
     — Не-е пацаны! Ты, Кася, жути нагнал. Давай обратно! — неожиданно заявил Остап, остановившись резко посреди дороги.
     — Да ты чё, Андрюха! Ты кого испугался? Зверя? Да нужен ты ему триста лет. У тебя же одни жилы, а ему жирненьких подавай. Вот Пашок подойдет в самый раз.
     — Да он тебя первого сожрет!
     — Не!.. Не сожрет. Я не боюсь. Это самое главное. Зверь страх за километр чует.
     — Смотри, человеческий след, — Пашка бросил сумку и подошел к краю дороги. — Ни хрена! Вот это следок. Остап, иди сюда. — Пашкины глаза округлились. Он осмотрелся вокруг. — Это, наверное, снежный человек. Я в журнале читал. Сваливаем отсюда! Да широкий какой! — голос его уже подрагивал. Он не заметил, как сзади подкрался Остап, и схватил его за плечи:
     — У!..
     От неожиданности Пашка так гаркнул, что поднял с дерева ворон. Тут же раздался резкий звук, похожий на лай, зашелестели ветки.
     — Пашок, ты так всех снежных людей распугаешь! – рассмеялся Кася.
     Пашка стоял бледный и глупо улыбался:
     — Ну, ты гадина, Остап! Подкатишь, кабан.
     Взвалив одним движением огромную сумку на плечо, Пашка остервенело пошагал по дороге, не разбирая луж.
     — Паха ты чё, обиделся?
     Кася засеменил, едва поспевая за массивной фигурой друга.
    … — Я же пошутил. Не человек это. Это медведь прошел, у него такие следы.
    Пашка резко остановился и глупо улыбнулся. Глаза его забегали по лицам друзей:
     — Медведь? Он же сожрет всех нас. У нас даже ружья нет. — Пашка поправил сумку и пошагал еще быстрее.
     — Да зачем нам ружье? Ты чё, отстреливаться собрался? Медведь сейчас на рыбе отъедается, ему икрометы нужны, а они выше по течению. Да чё вы в натуре,  зассали, как бабы! Мы, между прочим, не в городе. Мы в тайге. Они здесь живут. Не нравится — проваливайте. Сам, как-нибудь. — Кася поправил рюкзак и бросил через плечо. — И купите себе по пустышке с бутылочкой для кефира. Вам бы только титьку сосать!
     — Это кому сосать?! — не обращая внимания на тяжесть, Пашка кинулся догонять Касю.
     — Москва Воронеж, . . .  догонишь!
     — Ну, погоди, Касек. Чё ты в натуре. А давай покурим на двоих.
     — Это почему на двоих, - заголосил Остап.
     — Что, правда, медвежьи следы?
     — А то чьи. Скажи спасибо, что здесь тигра нет. С медведем, мне кажется, проще найти язык.
     У всех сразу прогнулись уши от лапши, которая снова посыпалась из Касиного рта.
    … — Да не самое это страшное, — Кася с размаху шлепнул себя по щеке, убив сразу несколько комаров. — Вот, что самое страшное. Эти загрызут быстрее, чем самый голодный медведь. Людоеды, похлеще любого тигра. А к ночи вообще будет не продохнуть. Хорошо, что ночью у реки прохладно. Придём на место, надо будет дёгтя наварить. Меня один геолог научил настоящий берёзовый дёготь делать. От него все комары за километр. Заодно и вшей погоняем. Не пропадём.
     Лес незаметно отступил. Кое-где еще попадались группки деревьев, но, в основном, это были молодые березки. По обе стороны дороги, пока хватало глазу, до самых дальних гор, стоял выгоревший лес. Острые, как иглы, и обугленные, деревья выделялись среди густого невысокого подлеска молодых осин и берёз: обезображенная когда-то земля постепенно затягивалась молодым лесом.
     — Самый гнусный лес, — комментировал Кася. — Километр пройдёшь, и без одежды останешься. Зато зверь в нем держится. Туда ни одна собака не сунется.
     — А что, разве собака не пройдет там, где зверь?
     — Да я не про собак. Про людей. Они в тайге хуже собак. Из-за них же тайга сгорела. Тут такое творилось.
     — Можно представить, — тихо вздохнул Димка.
     —Представишь, когда увидишь своими глазами. Мне рассказывали, как горит кедровый лес. Как факел. Жалко, он же с шишками. Шишки кедровые зверь ест, а когда пожар, то зверь голодный.
     Кася заговорщицки подмигнул Димке, в его глазах блеснули странные огоньки.
     — Хвоя горит с бешеной скоростью. Нанайцев вот жалко. Они здесь всю жизнь обитали.  Почти все сгорели, задохнулись.
     — А почему они не ушли?
     — Не могли, наверное. Да и куда им идти. Им в городе медленная смерть. — Усевшись на стволе обгорелого дерева, рухнувшего прямо на дорогу, Кася опять достал фляжку и отхлебнул. — Давай, Андрюха, покурим. Малёха отдохнем, и последний рывок. Еще минут сорок, ну, может, с час, топать. Ерунда.
     Солнце уже цеплялось за макушки дальнего леса, плотной непрерывной стеной тянувшегося вдоль горизонта, и как-то по-особому освещало золотистым светом и без того загадочный пейзаж.
     — Красиво здесь. Я уже третий раз в этом месте. И всегда останавливаюсь. И всегда такой свет. Как в морге. Это из-за болот. Там мари. От них испарения. Мне геологи говорили, что эти испарения особенные. В них если долго находиться, то крышак съезжает.
     Кася немного помолчал и посмотрел загадочно на друзей. Потом тихо сказал:
     — Говорили, что здесь болотный вор живёт. Дети пропадали у нанайцев. Они его задабривали, выстругивали фигурки в каждом доме. Я видел. Мрачные такие… А кто самого вора увидит, тому потом и года не прожить. Он на летучую мышь похож, только огромный, как человек, а лицо у него на ящерицу похоже. В натуре, увидишь и в штаны наложишь. Мне когда нанайцы рассказывали, то по сторонам оглядывались. Они его больше всего боятся.
     Ребята приуныли.  Из-за торчавших повсюду черных пик и полной тишины, равнина казалась зловещей. Кое-где эту унылую картину дополняли чёрные точки парящих в небе ворон.
     — Ну как, Дима, тренировочка... Ножки бо-бо? — Кася глубоко затянулся и, выпустив колечко, протянул Димке бычок. — Может, курнешь с нами за компанию? Между прочим, на вашей лыжке половина пацанов курит.
    - Отвали от моего брата! – заорал во всё горло Пашка.-  Он не такой дурак как ты.
     — А я не хочу, - ответил Дима.
     — Ты, Кася, не сбивай моего брата с пути. Он чемпионом станет.
     — Его собьешь! Он сам кого хочешь собьет. Что, Остап, хихикаешь? Сам-то бросил спорт.
     — А… Надоело. С Шуриком поругался.
     — Пошел бы к БД. Борис Дмитрич классный тренер.
     — Не. У БД одни пятерочники. Мамаша просила — не взял. Да и курить надо было бросать. Не хочу.
     — Ну и дурень, — Кася бросил окурок на дорогу и сравнял его с землей. — Дурак! Талант на дороге не валяется. Попробуй сейчас закурить эту папиросину. Вот то-то же.
     Все переглянулись, пытаясь понять Касину мысль.
     — А при чем тут папироса? — Остап моргал глазами, не понимая, что хотел сказать Кася.
     — Ладно. Хватит болтать. Пошли. Скоро темень будет, хоть глаз выколи. А нам еще лагерь делать. А смотри, как интересно. С одной стороны нормальный лес, а с другой — все мертвое. Дорога спасла. А может, ветер изменился резко. Правда, так не везде. Все от ветра зависит. Говорят, что Бихан в субботу сгорел. У них дизелёк работал, для света. Кто-то соляру разлил на досках, а на них бутылка валялась разбитая.  Все нанайцы пьяные были, потому и сгорели почти все.
     - А при чём тут бутылка?
    - Андрюха, ты хоть немного головой думай. Не всё же ногами. Стекло как линза. Ты чё, не видел, как Димка увеличилкой выжигал сегодня утром. Физика.
     — Откуда ты все это знаешь? Ботаник.
     — Сам ты ботаник Пахан. Мне геологи рассказали, когда подвозили.
     — Повезло тебе.
     — Почему?
     — Хоть пешком не шёл. Довезли.
     — А!.. Это, ерунда. В вездеходе треск такой, что уши закладывает.
     — А что ты им сказал?
     — Наплел. Ягоду мол собирать, кишмиш.
     — Какой кишмиш?
     — Не знаешь, что ли? Вкусная. Покажу, если попадется. Да она отошла, наверное. А ягоды здесь полно. Особенно на гари, в буреломе. Но туда лучше не лезть. Я чуть на сук не сел. Запросто жопу проткнуть можно. Один, правда, докопался: «Где мол, тара твоя»? А я говорю: «В лесу спрятал. Чего ее таскать». Наплёл им, что еще золотой корень для аптеки ищу, по договору. Я в натуре в аптеку пол мешка корней тогда притаранил из леса, а они, прикинь, сказали не то. И ни хрена не заплатили. И корни мои захапали. Я их на своём горбу пёр, комары загрызли, а они мне два рубля заплатили. А геологи нормальные мужики, я им сказал, что в лесотехникуме учусь. Они проверять меня стали, типа на вшивость, а хрен меня поймаешь. Я сам кого хочешь поймаю. Потом с собой звали, пороху дали, правда, дымного, но и такой пойдёт в дело. Я его заныкал в дупле.
     — А зачем тебе порох?
     — Пригодится. Для бомбы.
     — От медведя, что ли?
     — Не только. Теперь многие про это место знают. Бывает, что и как липку обдирают. Мне рассказали, как два пацана натерли целый кирпич смолы, почти месяц терли.  Это куча «бабок». А их какие-то уроды вытрясли. Все забрали, да еще и вломили.
     — А я бы не отдал.
     — Куда ты, Пашок, денешься. Тебе обрезк уху приставят — сам все отдашь. Уж я-то знаю. Куда только смелость деётся. Это тайга. А хозяин здесь — медведь. Грохнут, и ветками завалят. Через неделю звери съедят. И нет больше Павлика Морозова. Сами не собирают, козлы. Сидят на пятаке, мол, всё ништяк пацаны. Папироску там дадут, анегдотик расскажут, фотку бабы голой подарят, а те, как дураки, макушки трут.
     — Да ты, Кася, гонишь!
     — Я дело говорю, мне верные  пацаны рассказывали. Бегали, как пчелки, пыльцу собирали, а эти потом всё отняли.
     — А кто такие?
     —Не знаю. Парни взрослые, после армии.
     — Жаль, что ты свою пушку просрал.
     — Не-е Пашок. Этой пукалкой только по банкам стрелять. У нее даже нарезов не было. Ни мушки, не перезарядки. Это не оружие. Кстати, до нас уже кто-то прошел на Бихан. Думаю, с неделю назад прошли. — Кася подошел к кусту рябины и сломал несколько веток, чтобы отгонять мошку, а заодно полакомиться ягодой. — Не спелая ещё, кислая, но есть можно. Их тоже заедала комарня. Видите, ветки сломаны, а может просто жрать хотели.

     Чем дальше уходили, тем молчаливее становилось вокруг. Вместе с темнотой на ребят постепенно наваливалась гробовая тишина. Птиц почти не было. Темы для разговоров  исчезли, и четверка двигалась в молчании, лишь изредка кидая друг другу дежурные фразы. Глаза, привыкшие к однообразию пейзажа, уже не находили ничего интересного: то лес, то бескрайние мари. На одном из открытых мест увидели стайку пасущихся диких коз. Те, озираясь, на почтительном расстоянии, с любопытством наблюдали за людьми. Не чувствуя опасности, косули потихоньку передвигались вдоль невысокой рёлки одиноко стоящих березок.
     — Сопки видите? Вон те две, тёмные. На бабьи титьки похожи. Нам туда, - нарушил тишину Кася.
     — А деревня большая?
     — Вообще-то Бихан стойбище. Ты всё увидишь, Пашок. Любопытный ты без меры. Бери пример с Демьяна, молчит всю дорогу. Лес любит тишину.
     Вдруг Кася резко остановился и развел руки:
     — Ну-ка, тихо!
     — Чего еще, — замычал Пашка, — раскомандовался, партизан.
     — Да заткнитесь вы! Слышите! Ну! Вы чё, оглохли?
     — Вроде шумит. Двигатель тарахтит.  Может, это геологи?
     — Ты чё! Дурак, что ли. На ночь глядя.
     - Это вертолет! Прячемся! Живей! — Кася стремительно кинулся к кустам. — Если нас заметят — труба! Это менты. Рыбаков гоняют. Им все равно, кто ты.
     Все быстро попрятались в кустах.
     —А нам-то что? — Пашка сделал попытку встать, но Кася вовремя схватил его за ногу и повалил на землю.
     — Дубина! Тебя в КПЗ посадят до выяснения личности. Будем неделю клопов кормить, а потом еще почки осушат. Ты думаешь, почему у меня под глазами всегда синяки? Вот так выловили. Я ругнулся, козлами обозвал.
    -  За козла и ответил.
    - Вот именно. Ты Пашок зря хорохоришься. Здесь никто цацкаться с тобой не станет. В тайге чужих не любят. Скорее всего, это водила ментам настучал. Гад!
     — Запросто.
     Вертолет, сначала маленькой точкой, постепенно увеличиваясь, плавно шел над марью вдоль дороги.
     — Точно за нами! Ложись! Ноги прячьте! Чтобы, как камни!
Прогремев прямо над головами, вертолет еще какое-то время пролетел вдоль дороги и ушел вправо.
     — Рыбнадзоровский. Эти не цацкаются. Все отбирают: и сети, и ружья. Их даже геологи побаиваются. Не любят, когда в их владениях кто-то хозяйничает.
     — А может, милиция?
     — Нет. У них желтый. Хорошо, вовремя. Дальше-то болотина, деревьев мало, даже спрятаться негде. Точно засветились бы.
     — А что, прокатились бы на вертолете, — пошутил Пашка.
     — Они бы прокатили. Догнали бы, еще покатали, на пинках. Погоди, еще могут вернуться. Эти так просто не отстанут. А может, на Анюй погнали, там сейчас есть кого трясти. Анюй богатая река, там моторки ходят,  а в эту речку уже не пройти на лодке, разве что на оморочке.

     Бывший нанайский поселок, а вернее, то, что осталось после пожара, встретил команду уже в темноте. Ноги потрясывало от напряжения. Дима скинул рюкзак, и его сразу повело в сторону, как будто кто-то шутил с притяжением: двадцать с лишним километров сделали свое дело.
     Еще на подходе к месту Кася стал нервничать. Словно собака, он водил перебитым носом и косился по сторонам. Отходя с дороги, чтобы не мешали, он останавливался и слушал, наводя на друзей тревогу и волнение. Все буквально валились с ног, но только не Кася. Глядя на его поведение можно было подумать, что еще немного, и Кася повернет обратно. Наконец-то Кася успокоился, и не спеша, всё так же прислушиваясь, повёл друзей одному ему известной дорогой.
     Бихан  оказался окончательно брошенным поселком. Когда-то в нем жили нанайцы, промышлявшие тайгой и рыбой. Поселок был очень удобно расположен среди тайги. Рядом протекала всегда богатая рыбой речка. Зимой в ней держался ленок и хариус, летом всем хватало красной рыбы: и людям, и зверям. Близость сопок придавала месту особый колорит и закрывала от продувных зимних ветров. Да и зверь всегда держался на границе сопок и болот. Но главной все же оставалась речка: не очень глубокая, но быстрая, и чистая. Красавец хариус никогда не переводился в прозрачных струях лесной красавицы.
     Нанайцы — добрый и отзывчивый народ, брали у тайги только то, что нужно было сегодня. Конечно, природа не баловала их, но они столетиями жили у рек, среди тайги, не нарушая ее порядков и законов. Когда-то на месте Бихана было стойбище. По рассказам Каси, места эти были очень богаты. Чего тут только не было! И чтобы все это брать, решили место окультурить, привнести цивилизацию. Позднее Бихан стал перевалочной базой для геологов, археологов и других ологов и олухов. К нему даже провели дорогу. Живи и радуйся. Магазин, школа, клуб — рай. И все было бы хорошо, только спились нанайцы. И хорошо спились. Как оказалось, много нанайцу не надо. А за бутылку он сколько хочешь рыбы выловит. За порох — зверя из тайги приволочет. Ну, а когда зверя поуменьшилось, то и порох стал не нужным.
     Почему тайга загорелась? Версий было много, в том числе и та, о которой рассказывал Кася во время пути. Причин могло быть несколько — чей-то брошенный окурок или костер, оставленный на берегу, или просто, чья-то дурость. Со слов всё тех же геологов, Кася рассказал, что огонь, подгоняемый ветром, шел со скоростью поезда, пожирая все на пути: и зверя, и растения. Его даже не тушили. Успели кое-где прокопать траншеи. Но если огонь идет поверху, да с ветром, ему и река не преграда. Выстреливший сучок мог пролететь по ветру на сотню метров и образовать новый пожар. Много народу задохнулось от дыма прямо в самом поселке. А тех, кто был в тайге, даже не считали.
     Так и бросили Бихан. Природа как будто взбунтовалась против людей. Через год попробовали восстановить жильё, но не тут-то было. После дождей речка вышла из берегов и размыла напрочь всю дорогу, порушила столбы связи, а осенью, как напасть, — откуда ему взяться, — пошел на бедных нанайцев ходовой медведь. Сотни голодных зверей словно не знали другой дороги, шли через поселок, нападая на домашних животных, разгоняя их по дикой тайге.
     Всего несколько лет, как последний житель съехал, но за это время тайга окончательно разделалась с поселком, практически сравняв его с землей.

     — Пока костер не разводите. Дрова соберите, Пахан, тебя учить не надо. А я пока проверю обстановку, кто  здесь, чё по чём, — деловито распорядился Кася и растворился в тёмных зарослях. Всюду во весь рост стояла стена густой травы, от которой исходил приторно-горький дурманящий запах. Вместе с ним на ребят обрушился пронзительный гул насекомых, комары словно почуяли чужаков, слетаясь со всей округи на последнюю битву. Друзья яростно отбивались от наседавшего гнуса, совсем забыв об усталости и голоде, в ход пошли майки, пучки всё той же вонючей травы; ничего не помогало. Ребята кутали лица в одежду, прятали руки в карманы, но комары доставали и сквозь ткань. Доходило до психоза. Не хватало рук, чтобы убивать наседающий гнус, даже просто дышать было опасно, поскольку мошкара лезла в глаза,  в ноздри, в рот: она была повсюду. Андрей выглядел посвежее остальных, да и комары его как будто меньше донимали. Он больше переживал за Касю и пытался разглядеть его в кромешной тьме.
     Место явно разочаровывало всех. Из Касиных описаний правдой было только одно — где-то шумела речка. Она пробегала где-то совсем близко, и её приятный шум немного сглаживал ужасное чувство досады и разочарования. Больше всех злился Пашка, у него были грустные глаза и вид напуганного зверя:
     — Ну, где этот карлик! Всё! Я буду делать дымокур, или они из меня всю кровь высосут! — бесновался он.
     — Да подожди ты, Павло! Успеешь еще. Кася зря болтать не будет, мало ли что. Давай лучше раскурим одну на двоих.
     Закрыв спички ладонями, Остап ловко прикурил и затянулся. Димке было завидно. Дым хоть немного отгонял изголодавшихся комаров, а их, казалось, с каждым разом становилось все больше и больше. Хлеща себя по открытым частям тела, он вспомнил теплую и уютную квартиру далеко в Хабаровске, где не было мошки и можно было смотреть телевизор. Он представил, как из кухни доносятся запахи вкусной еды, и ему стало ужасно обидно за свою очередную глупость: «Сколько раз!» Сотни раз он попадал в подобный переплет и готов был бросить все и поклясться не покупаться на разные интриги. Но нет. С досадой он понимал, что это бесполезно. Все пройдет и снова повторится. Он точно знал, что сил хватит, чтобы вынести очередное испытание, однако то, что это были ещё цветочки, и всё только начинается, он уже интуитивно чувствовал.
     Были случаи, когда жизнь его зависела всего от одной спички и даже от одного глотка воздуха. И всегда кто-то невидимый давал ему ниточку помощи, за которую он цеплялся мертвой хваткой. Но здесь, среди мрака и безжалостных насекомых, ему приходилось сражаться лишь с самим собой, держать в кулаке что есть силы свои нервы и ждать, когда появится Кася, и можно будет разжечь огонь. Цену этому огню он уже знал хорошо.
     Кася появился неожиданно, и если бы не шмат жареной рыбы, Пашка бы Касю побил. Удивительная вещь — еда. Перебивает любое чувство. Голод — самое страшное.
    — Не ори, Пахан! – успокаивал Кася, натягивая на плечи рюкзак. - Только все не сожри. Не один. Пацанам оставь. Я тоже еще не ел. Пошли за мной. Аккуратнее, здесь промоины. Не оставьте ничего. Тут росомаха хозяйничает. Паскудный зверь, гляди, может напасть.
     — И все-то ты знаешь!
    Не слушая Пашкиной брани, Кася уверенно пошел вперед.
     — Демьян, далеко не отходи, —полушёпотом предупредил Кася, хитро улыбаясь. — Там могут быть медведи.
    Какое-то чувство толкнуло Димку в спину, и он, как ошпаренный, полетел за Касей.
     — Всё ништяк Паха. Там свои пацаны, из Комсомольска. Уже неделю сидят здесь, как я и думал, — на ходу тараторил Кася. — Ботвы море. Хватит всем. Но завтра все равно поделим поляну поровну пополам.
     — И что! И ходить на их половину нельзя будет?
     — Да ты чё, Павло! Ходи, где хочешь. Только по-честному. Мы трем на своей половине. Они — на своей. Дури всем хватит, но лучше, чтоб порядок был. А макухи… Все в смоле. Я уже успел кропалик терануть! — Кася семенил своими упругими ногами, не зная усталости, непонятно каким образом угадывая дорогу в темноте. — Что, Димка, не ожидал, что будет так. Просто ночь, не видно ни хрена. Не думай, что я тебя обманул. Завтра все увидишь. Комаров днем почти нет, только в кустах. А тебе в кустах делать нечего. Вообще-то я тебе завидую. Будешь рыбу ловить, а на речке комара мало, мокрец, правда, появился. Осень скоро. Зато и рыба пошла. Пацаны поймали вчера две штуки. Нажрались с голодухи, теперь глюки ловят.
     Дима машинально посмотрел в сторону шума, стараясь угадать в темноте реку, но ничего, кроме силуэтов нависающих деревьев, не увидел. Но речка шумела, вселяя в душу искорки надежды и радости.
     — С голоду не умрем. Рыбы – обожраться. Ягода поспевать начала, я голубики знаю где, за час ведро можно собрать. Идти далековато, но это ерунда, — продолжал Кася успокаивать толпу.   — Мы будем жрать. Жарить, я хотел сказать, Димка грибы собирать… — Кася был в приподнятом настроении, словно только что слез с автобуса. — Ну, вот мы и на месте.
     Место, совсем не похожее на «место», напоминало разрушенное осиное гнездо. Утлое сооружение, наполовину сгоревшее, но с остатком крыши небольшого сарая, могло защитить только от слабого дождика и немного от ветра. Со всех сторон его обступала стена высокой густой травы. Через минуту на месте старого кострища мерцал слабенький огонек. Не сговариваясь, каждый занялся своим делом. Пашка собирал поблизости дрова, Кася готовил место для ночлега, а Остап занимался приготовлением пищи. Особого ума не требовалось, чтобы вскрыть консервную банку и нарезать хлеб, поэтому Димка оказался не у дел, хотя одно дело у него оставалось - комары продолжали атаковать.
     — Хорош тебе, Димок, казачка танцевать. Сбегай за водой. Речка там. Не свались только, там берег крутоватый. — Кася махнул в неопределенном направлении, протягивая Димке армейский пятилитровый котелок. — Не забудь сполоснуть. Смотри, не заблудись, свисти, если что.
     С трудом ориентируясь в темноте, спотыкаясь о невидимые преграды, Дима побрёл на шум. Река возникла неожиданно. Она пробегала у самых ног, и он с разбегу чуть не влетел в воду. В этом месте река текла почти бесшумно, по характеру берега угадывалось её заиленное и глубокое дно. Чуть выше доносился шум переката. На какое-то мгновение он совсем забыл о комарах, свежесть и прохлада воды заворожили его. В глубокой ровной глади  угадывалось отражение темного леса. Немного постояв и вглядываясь в темноту, он постепенно стал различать в плотной стене  отдельные стволы деревьев и очертания противоположного низменного берега. В этой первозданной тишине у Димы возникла мысль, что река по настоящему живая, и молча наблюдает за ним из своей невидимой глубины. Зачерпнув немного воды, он прополоскал котелок и набрал чуть больше половины, зная, что лишнее все равно расплескается. Вдруг ему показалось, что в темноте кто-то, верее, что-то стоит и смотрит на него. Вспомнив Касин недавний рассказ о болотном воре, он ощутил страх, по спине пробежали мурашки. Неожиданно в кустах послышался приглушённый сап. Еще не успев ничего сообразить, он почувствовал, как волосы на голове зашевелились; все Касины рассказы превратились в живую картину. В кустах уже слышалось настоящее шипенье. Не разбирая дороги, он кинулся через высокую траву, затылком чувствуя, что по его пятам кто-то идёт. Он не помнил, сколько пробежал. Остановился, когда понял, что забрел совсем не туда, откуда пришел. Вокруг всё было похоже на лабиринт. Только шум речки позволял понять, где он и куда надо идти. Он прислушался. В темноте угадывались останки построек.  Один раз он чуть не угодил в яму, чудом не разлив воду. Внимательно осмотревшись, он различил в темноте слабое мерцание от костра. Димка с облегчением пошел на свет. Совершенно выбитый из сил, он вышел на небольшую поляну, где догорал костер. Большое бревно, обложенное мелкими коряжками, медленно тлело, и так могло всю ночь мерцать в темноте даже в дождь. Вокруг был полный хаос, всюду валялись пустые консервные банки, фантики, куски полиэтилена, грязное тряпьё и разная дребедень. У самого костра что-то зашевелилось. От неожиданности Дима вздрогнул, первая мысль была, что это лесной зверёк, промышляющий в темноте воровством, но потом сообразил, что это кто-то спит: из-под одеяла выглядывала растрёпанная белобрысая голова. В свете костра блеснули глаза и опять исчезли под одеялом: парнишка лет тринадцати лежал прямо на голой земле.
     — Ты кого тут забыл? — голос донесся из другого угла и был осипшим и тягучим.
    Внимательно приглядевшись, Дима различил блеск открытых глаз.  Пламя костра теряло свою силу, и в темноте с трудом можно было различить фигуры; ребята лежали  на подушке, сделанной из травы и веток. Сверху было что-то, напоминавшее полог, собранный из кусков полиэтилена.
     Он подошел ближе. Ребят было пятеро или шестеро. Они не спали, но находились в каком-то бреду.
     — Ты, Кася?
     —Я не Кася, — ответил Димка, постепенно осваиваясь в незнакомом месте.
     Голос парня был вялым, а слова едва угадывались:
     — У тебя вода в котелке, что ли?
     — Вода.
     Усевшись на край настила, парень протянул руку, уже давно не мытую и покрытую бородавками.
     — Сушняк долбит. Дай глотнуть, а то ломки на реку переться по темноте.
     — Смотри, холодная, — предупредил Димка.
     Парень лениво засмеялся.
     — Колё-ёк, — он пихнул в ноги лежащее тело, укрытое синим фазанским пальто.   Такое же когда-то получил брат в своём училище, когда его отфутболили из школы в седьмом классе за «хорошее поведение».
     — Колёк, хлебни водички, водовозочка приехала.
     Димка машинально отдернул котелок.
     — Да ты не ломись. Я же шучу-у.
     Из-под пальто донесся такой же ленивый голос:
     — Кончай кайф обламывать. Какая водичка. Ты бы папиросину надыбал.
     — Дай закурить! — попросил парень. Он медленно встал и, подойдя к костру, начал ворошить затухающие угли. Он был босиком, одетый в затёртые джинсы и форменный синий пиджак на голое тело, на месте задних карманов темнели пятна, а сами карманы были небрежно пришиты к коленям. Найдя на земле маленький окурок, парень прикурил его от уголька и глубоко затянулся.
     — У тебя курево есть? Папироса… Курить охота, бычки задолбали уже.
    — Я не курю.
     Парень закашлялся:
     — Чё ты гонишь! Колек, слыхал? Он не курит. — Еще две заспанные физиономии выглянули из темноты. — Как, ты не куришь? А за каким хреном ты припёрся сюда?
     — Рыбу ловить.
     — Рыбу?
     Не успев продохнуть дым, парень закатился очередным приступом кашля, который перешел в смех. Его скрутило в букву «зю».
     — Какая рыба! Чувак, ты гонишь. Здесь дурь растет! Море дури. Очнись. Да тебе у нас на барахолке за коноплю вагон рыбы притаранят и пожарят!
     Через хохот нельзя было разобрать слов. Не дожидаясь, когда мальчишки успокоятся, Дима взял котелок и пошел наугад искать свой лагерь, где его уже, наверное, заждались.
     Первым его встретил Пашка. В его глазах читалась растерянность и волнение:
     — Где тебя носит! Мы уже думали искать тебя. — Недоверчиво оглядев брата, Пашка взял котелок и поставил его на разгоревшийся костер. Как только все собрались, Кася начал делить еду.
    — Ну, наконец-то, Демьян. Мы уж думали, тебя медведь схавал. В натуре, заволновались, Пашёк места не находил. Да всё ништяк, просто мы без тебя никак начать не можем. Заблудился, что ли? Крикнул бы или свистнул.
     — Я на речке видел кого-то, слышал.
     — А!.. Это, наверное, еноты. Они всегда ночью вылезают на речку. А напугать могут запросто. Они сопят. Утром сходишь, там весь берег утоптан будет. Вот увидишь. Следики маленькие, с коготками. Я сам первый раз чуть не обкакался.  — Кася по-хозяйски суетился у еды, и на лице у него читалось неподдельное удовольствие.
     После енотов настроение у Димки улучшилось, вид еды вызывал в нём жуткий голод, и то, что друзья не притронулись к еде без него, вызывало в душе тёплое чувство. После двадцатикилометрового марафона запах свежего хлеба и только что открытых рыбных консервов сводил с ума. Не обращая внимания на немытые, грязные руки ребята с треском поедали свой первый походный ужин.
     Когда Дима проснулся, солнце уже висело над самой головой. Вокруг летали мухи и мешали спать, они-то и разбудили его. Брат еще дрых, зарывшись с головой в тряпье, прямо у самого костра. В те времена, когда они вместе ездили на рыбалки, это было его привычным местом; никаких палаток Пашка не признавал. Один его бок был покрыт белым налетом пепла от костра.      Остап рылся в сумках, отыскивая свои вещи. Увидев что Дима проснулся, он улыбнулся:
     — Ну, вы и дрыхнете. Я Пашку пинал. Бесполезно. Храпит как сурок. Кася уже промышляет, поднялся ни свет ни заря. Надо бы пожрать сварганить к его приходу. Может, сходишь за водой? Дорогу знаешь. Заодно искупаешься. А я пока костёр разожгу. Встретишь Касю, скажи, пусть бросает, у меня к нему дело есть.
     — Пашку не поджарь.
     Остап блеснул зубами:
     — Почему бы и нет. Заодно и жареха будет.
     — Где жареха! —  Задрав голову, Пашка стал таращиться по сторонам, словно не узнавая того, что его окружает. — А где этот гном? Где этот потёртый таракан? — заорал Пашка, распрямляя плечи. — Наверно, уже мои макушки трет, этот жучара. — Пашка с шумом поднялся, не скрывая своего приподнятого настроения, и стал делать зарядку, размахивая своими увесистыми кулаками прямо перед носом брата.
     Привыкнув к подобным шуткам, Дима равнодушно отвернулся, и пошел к речке.
     — Ты чё, не с той ноги встал? Тоже мне, брат. Я зарядку делаю, — крикнул Пашка вдогонку, продолжая размахивать длинными ручищами и делая разные боксерские стойки и нырки.
     — Вот он когда-нибудь догонит тебя и вспомнит все твои замашки.
     Пашка замотал чубатой головой:
     — Точно, Андрюха. Вспомнит. Он злопамятный. Ни одну обиду не забудет. А ведь до шестого класса он всегда был сильнее меня. Один раз мне нос разбил.
     — Да он и сейчас сильнее. Просто меньше тебя.
     Пашка сделал обиженное лицо и цинично посмотрел в сторону брата:
     — Это мы еще посмотрим, кто сильнее. А давай лучше курнем. Чтобы жизни дать толчок, надо выкурить бычок.
     — Это ты с детсада запомнил?
     — Ну-у! Из первого класса.
     — Курить вредно до жратвы. Батя мой, когда жив был, всегда говорил, что до еды курить вредно. А сам курил.
     — Ну и загнулся от этого.
     — Ты выбирай выражения, Пахан!
     — Прости, Андрюха. В натуре, не цепляйся за слова. Не в обиду.
     —Ладно, забыли, — он полез в карман за куревом. — Одну на двоих, пока Кася не видит.
     — А когда он умер?
     — Давно. Я щенком был, еще. Но я его хорошо помню. Бухал он много. Сразу дураком становился. Мамка нас сразу к соседям отправляла с сестрой. А трезвый — человек как человек. На мотоцикле катал. Мне кораблики делал.
     Пашка сделал несколько глубоких затяжек:
     — А я нашего не помню. Только по фоткам. Демьян говорит, что смутно помнит, а я нет. Машину, москвич, помню, а отца — как вырезали. Дядька рассказывал, что он одной рукой две двухпудовые гири выжимал. Он плотником хорошим был, зарабатывал много. Представляешь, машину купить тогда. Сейчас бы катались на машине. А у матери даже на велик не выпросишь. Потом  машину продал, мотоцикл купил, или мотороллер.  Тоже, наверно, бухал. Мотороллер точно был, бабка рассказывала, что он к нему санки цеплял зимой и катал в них нас. Я этого не помню. А Димка парусник помнит. Едем на машине, а по Амуру плывёт парусный корабль. У него память, как у змеи. Все помнит, а отца тоже не помнит. Как вырезали. Когда в яслях были, мужик придёт какой-нибудь, и все орут – ваш папка пришёл, ваш папка. А мы выбежим на улицу, а там другой мужик. Вот это помню.
     — И что, больше не появлялся?
     — Не знаю. Мать, как партизанка. Молчит. От родственников узнаём. Елы-палы! — Пашка стукнул себя по голове. — Я же записку забыл написать мамаше. Типа, к бабушке в Вяземск  поехали. Она же убьёт нас.
     — А Диман же что-то писал. Ну, да, я видел. Он какой-то листок на столе в зале оставил.
     — Фу-у! Слава богу. Чтоб я делал без него. И ведь ничего не сказал. Видишь, какой молчун. С ним же не поговоришь. Такой же, как мамаша.
     — Зато ты на нее больше похож. Зря ты на брата бочку катишь. Он сам по себе, ты сам по себе. Чего ему с нами, дураками, говорить. Он книги постоянно читает. А я вон и  алфавита не помню.
     Неожиданно вынырнул Кася с целой охапкой сухой травы.
     — Гляди Остап, уже высохла. Мы ее сейчас через мару простучим, а вечером раскурим. У меня здесь тазик закуркован. Прикинь, какая ботва. Тут на десять косых точно хватит. Фу у… Запарился в этой траве. Духотища, как в бане. Пожрать бы чего.
     Кася был до пояса мокрый от росы и весь искусан комарами. Глаза его еще больше опухли, а на руки вообще смотреть было страшно.
     — А где Демьян? Где наш пан спортсмен?
     — За водой пошёл.
     — Надо знаешь чё? –Кася зачесал голову, словно не мылся пол года. - Надо берёзовой коры надрать, побольше, для дёгтя. А то вши так заедят. Пахан, тебе задание, коры надрать, покажу как из неё дёготь гнать. Его, кстати, комары не любят. В кустах меня заели до костей,  комары лютуют не слабо. И это… Вы смотрите, поаккуратнее, по одному далеко в лес не заходите. А с той стороны болотина, мари идут, не заметишь, как по уши в жиже окажешься. Думаешь от чего здесь столько гнуса? Раньше, когда лес кедровый был, комаров меньше было.
     Кася скинул с себя джинсы, вытряс их от влаги,  и повесил на сук, оставшись в одних трусах и свитере. — Видел медвежье говно. Гладкие такие катышки, блестят на солнце. Свежие ещё. Лазил здесь ночью, проверял, кто появился новенький. Но вы не бойтесь. Главное шуметь, чтобы он раньше увидел и ушёл. Медведь сейчас сытый, рыбы много. Он сейчас на перекатах промышляет. Надо у комсомольских спросить, может, видели. Узнать, какой. Если бурый, то ладно, лишь бы не гималайский. Белогрудки пакостные, а если мамка с детёнышем, то лучше не встречаться. Задерёт.
     Пашка переглянулся с Остапом и стал высматривать брата.
     — Да не ссы ты, Пашок. Днем он редко вылезает на открытые места. Он сейчас где-нибудь в прохладе, в тенёчке,  — Кася развалился на телогрейке и смачно зевнул. — Вот как я, например. толкнете, если что случится. Ну, там, пожрать чего или покурить. Я вздремну малёха.
    Дима возился со снастью на берегу, когда в лагерь незвано нагрянули соседи. В тайге они жили уже неделю. За это время их лица от ветра и укусов комаров сделались тёмными и грубыми, а волосы стояли снопами, как сено, грязные и нечесаные. Все ребята чесались от вшей. Одеты они были почти одинаково:  прожженные синие брюки, серые рубашки на выпуск. Двое были в пиджаках, с нашивкой на рукаве, одетыми прямо на голое тело. Немного отличался самый высокий: он носил заплатанные джинсы, примерно такие, как у Каси, и ветровку, звали его Кольком. Он был постарше своих товарищей,  и управлял своей командой запросто. Самый маленький, казалось, вообще только пошел в школу. Он жутко матерился, был шустрым и крикливым. Несмотря на большее количество гостей, за Касей всё равно оставался авторитет.
     Колёк не чувствовал дискомфорта в незнакомой компании, на правах хозяина он присел на корточки у костра и прикурил спрятанную за ухом папиросу. Потом достал из кармана складной нож необычной формы, и стал непринуждённо вращать его меж пальцев, привлекая тем самым к себе внимание.
     — А грамотно вы тут устроились. Вас почти не видать со стороны, и речка недалеко, удобно. А что же ваш друг, — он кивнул в сторону берега, — рыбу ловит? Он чё, правда не курит? В смысле, не пыхтит. Типа правильный.
     — Это братка мой. Он какой надо, — недовольно пробурчал Пашка.
     Колёк спрятал ножик, и прищурив глаз, посмотрел на Пашку.
     — Не заливай! Вы совсем не похожи. Он вчера был у нас. Я его хорошо разглядел. Чумной какой-то. Санёк, докажи, что у парня вчера штаны мокрые были.
     — А! Это он на речке медведя видел.
     Все дружно рассмеялись.
     — А почему ты тогда куришь, а он нет? Братья должны быть всегда заодно.
     — Надо будет, будем заодно. Хочет, курит, хочу не курю. Тебе-то какое дело? -  пробурчал Пашка, вызывающе сверля глазами гостя. – У него свой интерес, у меня свой.
     — Ну да. Дурь, стало быть, ты из интереса собираешь.
     Пашку последняя фраза заела, и он встал в позу:
     — Хочу — собираю, хочу — не собираю. Чё ты меня учишь?  И не учи меня как жить, понял?
     —А ты меня на «понял» не бери. 
     - Да хорош вам, нашли о чём спорить, - встрял Андрей. – Из мухи слона делаете. У Димана своё дело, у нас своё, вот и весь базар. Никто никого не давит.
     - Понятно, - ухмыльнувшись кивнул Колёк, переглянувшись с дружками. - А если так, то вам по жизни везет.   Моя бы воля, ни за что не попёрся бы в эту дыру комаров кормить.
     — Но ведь припёрлись же. – Снова полез в бутылку Пашка, недовольный тем, что последнее слово осталось за Кольком.
     — Да ты не злись Паха. Я за базаром слежу. У меня ведь тоже братан есть, старший. Откинулся недавно. За драку сидел два года. Мы на него батрачим. Вся ботва на зону идёт, он её гоняет туда, а там его за это бабками подогревают. А он мне дает, я пацанов кормлю. Пока лето, все равно делать нечего, а жить как-то надо. Такие вот дела. Не в обиду Пашок, просто дурь эта уже вот где сидит. Неделю торчим здесь, одичали, а вы нормальные пацаны, что не пообщаться.
     — Ну, извини, Колёк. Все чики-чики. Давай по рукам. А как же родичи их?
     — Таня со мной в одном подъезде живёт, у него родичи бухают по жизни, им всё пофиг. А Санёк и Жека детдомовские, из Бикина, но у них есть родичи. Да тоже бухают. А у Фасоля вообще никого нет. Есть, конечно, где-то, но он не стремиться. Только в фазанку поступили. Общагу вот дали. А без денег, сам знаешь, никуда. Надо прибарохлиться как следует на зиму. В городе одному жить не сахар. Так друг за друга и держимся. Погоди ещё, старшекурсники разнюхают про дурь, всё вытрясут, волки.
     Колькина команда выглядела нелепо. Санёк и Жека, в своих форменных пиджаках на голое тело, с худыми белыми руками, молча наблюдали за своим главарём, реагируя на каждое его слово. Таня отстранённо сидел в стороне на корточках, и глядел на костёр, словно разговор его не касался. Фасоль в длиннющем пальто, делово расхаживал по лагерю, изучая всё, что попадало в его поле зрения.  Увидев нож, воткнутый в бревно, он с трудом вытащил его, и стал с азартом подбрасывать верх, чтобы тот делал оборот, потом, два, а потом и три оборота, пока Колёк не остановил его.
    … — Вам везет, что на себя работаете. Если я ничего не привезу, брат меня домой не пустит. Проверено. Ещё и наваляет конкретных ...
     — Ну и как, много натрясли?
     — Мы не трясем. У нас тары нет. Всё ладонями трём. Руки, вон,  до крови  стерли. Хорошо хоть смола попёрла. А так, вроде нормально. Себе останется. Хочу мопед купить, или макаку.
    -Ты права заимей сначала, - звонко рассмеялся  Фасоль,  продолжая упражняться с ножом.
    - Права это ерунда. Зато буду на Минске рассекать. А пацаны оденутся нормально на зиму, не ходить же в фазанском, как солдафоны. Вон, Фасоль, как пугало огородное, его даже вороны боятся. –Ребята дружно рассмеялись, в том числе и сам Фасоль. - Там такие шинели выдают, до пяток. Будешь как чучело народ пугать. Даже в кино сходить стыдно. В форме вообще западло ходить.
     Все опять дружно рассмеялись, глядя, как Колёк изображает из себя недотёпу.
   …-Жаль, хлеб быстро кончился. Пробовали из семян лепёшки делать, но стрёмно, а мука быстро кончилась, да и зелёные они ещё. Может, пару булок одолжите?
     Пашка машинально потянулся к сумке, висевшей высоко над землей — единственный способ защиты от мышей и крыс. Но, поймав колючий взгляд Каси, резко повернулся, схватил топор и начал рубить дрова.
    … — У нас рыба есть, можем махнуться. Хотя, что вам рыба, свою наловите. Могу финку предложить.  Вещь дорогая, из клапана, бриткая, заточку держит, будь здоров. Ну как, махнёмся?
     По лицам Колькиных товарищей было понятно, что хлеба они давно не видели. Выглядели они, действительно, жалко: у всех под глазами были синие круги, скулы выпирали, нечесаные волосы соломой торчали во все стороны. Наступила пауза. Кася, делая вид, что занят, возился с маскировочной сеткой, распутывая её, и растягивая её края на земле. В немом ожидании Колёк несколько раз воткнул свой ножик в землю, потом бросил под ноги бычок, цвыркнул сквозь зубы и встал:
     — Понятно…
    - А давай на спор, - неожиданно встрял Фасоль. – Спорим, что я этот тесак воткну вот в то дерево.  –Тогда вы нам буханку хлеба.
    - А если нет? – усмехнулся Кася. –То ты тогда нам своё драное фазанское пальто отдаёшь?
    Фасоль и без того бледный, ещё больше побелел. Молча блеснув глазами, он почти не глядя швырнул нож в дерево: тесак воткнулся точно в середину ствола. Усмехнувшись про себя, Фасоль подошёл к Касе, и деловито сунув руки в карманы своего пальто, хрипло произнёс: - Ну и кто из нас проспорил? Или чё, зассал?
   - Я с тобой не спорил, мы руки не разбивали, - ни на секунду не задумываясь, ответил Кася, поглядывая на дружков. Те стояли растеряно в стороне и смотрели на нож.
   - Ну, ладно, чуваки, не кашляйте. – Встрял в перепалку Колёк, уводя за рукав Фасоля. - Привет маме с папой.
     Как только гости скрылись, Пашка вогнал топор в гнилушку, и грязно выругался:
     — Кася… Ну, ты же проспорил. Ну чё, не так что ли? Тебя за язык никто не тянул. Да что мы, жиды какие, хлеба пожалели, — он развел руки, обращаясь к самому себе. — Пацаны же не на себя батрачат. Кася! Что ты жмешься! Кончится жратва, соберемся и свалим.
     Кася упрямо молчал.
    … - Да пошёл ты…  - Пашка выбрал буханку черного хлеба и убежал догонять Кольку с дружками.
     — Да, правильно поступил Пашок, - заступился за него Андрей. - Что мы, жмоты, что ли!
     — Ты, Остап, не врубаешься. Сегодня у них хлеб кончился, а завтра они свалят. И скатертью дорога. На хрена нам эти захребетники. У них ни флага, ни родины.  Нам же больше дури достанется.
     — Кася! Ты меня удивляешь. Сам же говорил, что конопли навалом.
     — Ну и что! Пусть валят. На фиг нам хвосты всякие. Сегодня дай, завтра опять придут просить. Чё я не знаю?
     — Но они же вчера тебе целый шмат рыбы запросто так отдали.
     — Да они уже забыли. Они вчера обкуренные были, как дубы.
     — Ты чё, свиснул?
     — Ты чё меня, за крысу считаешь?  Нет, конечно! Они сами сказали — возьми рыбу. Да чё ты в натуре жалеешь их! Был бы ты один, посмотрел бы я, как они с тобой базарили бы. Чё не видел, как он Пашка за язык тянул, развести хотел, а потом на жалость надавил. Потому, что понял, с кем имеет дело. Не люблю комсомольских. Они все на зону пашут. И все там будут. Думаешь, ножичек он в магазине купил? Такие финки только на зоне делают. Если блатной его увидит у тебя, даже не заметишь, как подтянет за ноздри. Будешь, как бычок на привязи бегать, и хер куда денешься потом. Кончай, Андрюха гнилой базар, завязали. Не обижайся. Вот увидишь, я прав. Сегодня им дали хлеба, завтра тару, потом ещё чего-нибудь... Дай коту молока, он сметаны захочет.  Этот народ я хорошо знаю. Здесь закон тайги. Побеждает сильный.
     — А как же ты прошлый раз сам на хвосте сидел у пацанов? Ты же сам говорил, что тебя пацаны кормили.
     Кася насупился, стараясь не смотреть на друга:
     — Неизвестно, кто кому больше должен остался.
    Он наконец-то распутал сетку:
     — Помоги мне.
     — А зачем тебе эта дрянь?
     — Сам ты не врубаешься. Это для маскировки. С вертолета не заметят.
    — А где ты ее надыбал? Она же большая.
     — На полигоне, недалеко от Вяземска, в Тигровом. Промышлял. Дури там мало. Мне салаги за пакет ботвы приперли.
     — А что, солдаты тоже пыхтят?
     Кася искоса посмотрел на друга и ухмыльнулся:
     — Они не люди, что ли? Погоняй тебя в полном боекомплекте, ты не только закуришь. Запоешь.
     — А как ты ее припёр сюда?
     — Говорю тебе, в кузове довезли почти до места.
     Сетка была большой и совсем новой. Её натянули над лежбищем, накрыв одной половиной угол стоянки. Получилось что-то вроде гнезда.
     — Во, Пахан вернётся. Гадом буду, не заметит. Будет прикол.
     Пашка и вправду проскочил место. Он долго озирался и несколько раз посмотрел прямо на лагерь, но так ничего и не заметил. Увидев брата на берегу, он пошел к нему.
          Димка стоял у самой кромки и, держа в руках «кошку» - большой тройной крючок, всматривался в бурлящий водоворот. Ничего не ответив, он махнул рукой в сторону густой травы. Там  что-то шевелилось.
     — Ух, ты! — присвистнул Пашка, разглядывая на песке большую рыбину. — Кета, что ли?
     — Горбыль, — стараясь не поддаваться восторгу брата, сказал Димка, хотя внутри него все ликовало от гордости.
     — Здоровенный какой! — Пашка обхватил рыбину,  но та выскользнула из рук. Просунув пальцы между жабер, Пашка всё же поднял вверх добычу, сверкая глазами от нескрываемого удовольствия. Рыба заиграла стальной чешуей на ярком солнце. — Килограмм пять будет.
     — Не-е. От силы — три.
     — От силы… Ты не умничай. — Пашка хотел было принизить успех брата, но сильная рыба, все время выгибающаяся в руках, приводила Пашку в восторг.
    …— Кася! Гном партизанский! Посмотри, что братка мой выловил, — заорал Пашка и прыжками, подобно рысаку, поскакал к лагерю. — Где ты спрятался? Димка калугу поймал, огромную!  Сейчас рыбу будем жарить.
    Брат бежал, высоко задирая колени, словно скаковая лошадь, держа горбушу на вытянутых руках. Его громкая ругань сбила серьёзный настрой. В прозрачной быстрине Димка высматривал самцов, а это было не так просто. Иногда по течению брюхами к верху, проплывали полуживые рыбы. Это были уже отнерестившиеся горбуши, покрытые красными пятнами по всему телу. Кое-где по берегу они лежали облепленные мухами и вызывали неприятное чувство. Глядя на такую картину, совсем не хотелось ловить горбуш. В воде были видны их темные горбатые спины: рыба двигалась почти у самого дна, против течения. Икрометы были где-то выше. По плавным движениям было понятно, что сила рыбы на исходе. Некоторые подолгу останавливались, и тогда течение относило их снова вниз. Рыба с трудом удерживалась на одном месте, барахтаясь, потом снова возобновляла свой путь. Всё это было удивительно: преодолеть несколько тысяч километров, чтобы потом мёртвой скатиться по течению или попасть на обед медведю. Один бывалый браконьер рассказывал Димке, как одна рыба разрывала чужие икрометы и там откладывала свою икру. Разрушенная икра становилась кормом для других рыб. Все только и делали, что ели друг друга. Рыбу поедали медведи, лисы, птицы, даже мыши.
     При мысли о косолапом Димку слегка передернуло. Место было дикое, и медведь мог появиться в любой момент. Брат убежал, и одному на берегу стало немного боязно. До этого, пока он был в процессе ловли, такой мысли почему-то не возникало. Река как будто притихла, лес на той стороне тоже замолчал, словно пугая своей непроглядной глубиной. Дима стал оглядываться, осознавая, что кроме него здесь никого нет. В это время за спиной что-то словно взорвалось. Удар о воду был таким сильным и неожиданным, что он даже не успел вздрогнуть. Сразу возникли мысли  - что могло так ударить? Но на ум ничего не приходило, и от этого стало ещё страшнее. Одно было ясно, упало что-то сверху, и с большой скоростью. Вдруг, боковым зрением, ещё не успев повернуться, он увидел что-то необычное: из воды появился непонятный предмет, похожий на небольшую корягу. Самое необычное было то, что у этой коряжины имелись глаза, вернее один, который смотрел на него.  Димка ещё не разобрал, что это могло быть, и только повернул голову, как из-под толщи воды вырвался сноп белых брызг и огромные крылья. Всё это происходило так медленно, что он успел разглядеть изгибающиеся от тяжести воды перья крыльев птицы. Это был большой орёл. Вырвавшись из плена воды, и несколько раз плавно взмахнув крыльями, орёл как бы застыл на одном месте, неотрывно смотрел одним своим глазом на него, и всё это сопровождалось гробовой тишиной и шумом воздуха из-под крыльев птицы. Это было так близко, что вода с крыльев попала на ноги. Если бы не эти холоднее брызги, то всё происходящее можно было принять за сон, насколько всё было необычным и неожиданным. Птица вышла из воды и подняла в воздух большую рыбину, немного постояла на месте, словно набирая мощи, а быть может, преодолевая нагрузку, и медленно поплыла над водой вверх по течению, забирая в прогал леса; как видно, сразу подняться над деревьями она не могла из-за большого веса добычи.
    Вот это настоящая охота, - подумал Димка, сжимая от напряжения пальцы рук. Картина встревожила его до крайности, но вместе с тем он ощутил прилив небывалой силы и восторг. Теперь он точно знал, что ради этого зрелища стоило идти неизвестно куда и терпеть, пусть комаров или ещё чего. Он, конечно, пожалел, что в этот момент под рукой не оказалось фотоаппарата, но главное оставалось в его памяти: он увидел жизнь такой, какой она была на самом деле. Потом он заметил в воде большую темную спину. Рыба двигалась быстро и уверенно, как торпеда. Перекат она перескочила в одно мгновенье.
    « Вот она. Добыча!»
     В одну секунду в груди всё заклокотало от азарта. Раскрутив кошку, и рассчитав момент, Димка закинул крючок и резко подсек. Но «кошка» немного не долетела до рыбы. От досады он даже вскрикнул. Резко выбрав тройник, чтобы не цапануть каменистое дно, он побежал выше по течению. Не обращая внимания на густую траву вдоль берега, он бежал вслед за рыбой, ему надо было опередить её до следующего переката. В глубокой воде ее уже было бы не заметить, а кидать на авось — только крючок тупить или вовсе поймать корягу. Слишком много труда было вложено в это изобретение, успевшее доказать своё преимущество перед фабричными якорьками.
     В воде проплывали средних размеров горбуши, и поймать их было плевым делом, но азарт и желание поймать именно эту большую рыбу завладел им полностью: после спектакля, разыгранного птицей, мелкая добыча его уже не устраивала. Увлёкшись погоней, и залетев в густую траву, он едва не наступил на ондатру с омерзительным хвостом и ужасными острыми когтями. Крыса вовремя кинулась в воду и вынырнула далеко внизу. Веревка все время путалась в траве и мешала бежать. Выбрав удобный для охоты берег, он стал ждать. Сердце колотилось от волнения и быстрого бега. Прошло несколько минут ожидания. Рыбы все не было. Незаметно повылазили комары. Еще бы. Еда! Место было тенистым и удобным для расправы. Но менять его Дима  не стал: дно было чистым и хорошо просматривалось. К тому же деревья не давали солнечным бликам играть на поверхности. Казалось, что речка мелкая, но это была только иллюзия. Чистая кристальная вода скрывала метровый слой, в котором лениво плыли на собственную погибель горбуши. Они проходили небольшими косяками по несколько штук, как одна подводная лодка. Незаметно им овладело уныние, и даже, жалость к самому себе. Он опять остался один на один с лесом и рекой и почувствовал страх. Впереди предстоял путь в лагерь. Для него было бы проще и быстрее ловить горбылей рядом с лагерем, да и пойманной горбуши хватило бы на всю компанию, но азарт охотника привёл его сюда, в глухое и дикое место. Он уже собрался возвращаться, как в глубине снова что-то блеснуло. Конечно, это была та самая рыба, метровой  длины, по крайней мере, в воде она казалась именно такой.  Рыба, скорее всего, отдыхала в заводи, но зов природы все время толкал ее вперед. Таких рыб называли гонцами. Они двигались по одиночке, на почтительном расстоянии друг от друга. Как правило, это были большие самцы с верхним клювом, загнутым вниз, как у орла. Серебристая рыба, словно торпеда, преодолела быстрину, даже не лавируя в струях течения.
     Дима размотал кошку и бросил её под самую бочину рыбы.
     — Есть! — он резко подсек шнур, и сразу ощутил невероятно сильное давление в ответ.  Нить  шнура вонзилась в руку, слепив все его пальцы в один пучок. Сопротивление рыбы было таким сильным, что от рывка он потерял равновесие. Он не успел опомниться, как оказался в воде. Потеряв под ногами почву, он поплыл по течению, испытывая новое незнакомое чувство: берег пришёл в движение, вода была холодной, и казалось, что река обхватила его невидимыми руками, и уже не отпустит: с берега она не казалась такой огромной и коварной. Оказавшись в воде, на мгновение его охватила паника. Рыба продолжала тянуть, словно буксир, а его ноги не находили опоры. Он только успевал высовывать голову, чтобы хватануть воздуха, пытаясь развернуться ногами вперед, но упрямая рыба все время не давала этого сделать. Постепенно он привык к своему положению, и в какой-то момент даже почувствовал удовольствие от того, что вода держит его на плаву. Он понимал, что кетина скоро ослабнет, и он вытащит её на берег, но неожиданно до его слуха дошёл непонятный звук, и с каждой секундой этот звук усиливался, нарастал, превращаясь в настоящий гул, и даже, рокот. Это было дерево, низко склонившееся над водой. Своими сучьями, словно плугом, оно рассекало стремнину воды, превращая реку в настоящее месиво.  Под силой течения дерево монотонно раскачивалось, почти исчезая под поверхностью воды.  Проскочить  между его сучьями было невозможно, а нырять под воду страшно, но выхода не было.  Успев глотнуть воздуха, Димка с головой ушел в глубину. Интуитивно он выбрал самое глубокое место, надеясь, что проскочит под деревом, но одна ветка всё же зацепила его за футболку. Его развернуло поперёк течения, он каким-то чудом извернулся, и футболку стянуло с тела. После этого началось самое ужасное: футболка не порвалась, и одним своим рукавом оказалась нанизанной на шнуре. Кисть сдавило так, что от боли в глазах потемнело. Конечно, он не мог утонуть на такой глубине, но течение не давало встать во весь рост и упереться о дно ногами. Нелепо бултыхаясь, он уже начал испытывать нехватку воздуха, потом он услышал треск сломанной ветки, на которую напоролся своей футболкой, и его снова потащило вниз по течению. Рыба по-прежнему продолжала лететь вниз. «Хорошо, хоть вниз», — подумал Димка, уже не в силах сопротивляться реке и рыбе. — «Меньше будет идти».
    Постепенно оправившись от шока, он вытянул ноги вперед и начал плугом взрыхлять каменистое дно. Наконец-то рыба ослабла и всплыла на поверхность. К этому времени и у него уже не оставалось никаких сил. Подтянув ближе крюк с добычей, он с трудом выполз на берег и огляделся. Здесь же, вместе с рыбой, на шнуре, зацепившись за иглы тройника, болталась его изорванная футболка. Просунув пальцы под жабры, он пропустил шнур через зубастую пасть и потащил ее за собой.  Пройдя немного, он остановился, и оглядел свои босые ноги, вспомнив, что до этого был в кроссовках. Он огляделся по сторонам,  и от обиды чуть не выбросил свою добычу в реку вместе с крюком. Другой обуви у него не было, и мысль, что теперь ему придётся всё время ходить босиком, повергла его в отчаянье. Каково было его удивление, когда вскоре он увидел один свой башмак, плывущий себе спокойно ему навстречу. Немного позже к нему послушно подплыл и его второй брат. В этот момент добыча уже ничего не значила; вернувшиеся из небытия кроссовки, приводившие в восторг и Касю и Остапа, куда больше радовали Димку, чем эта огромная кетина. Напялив обувь, он побрёл в сторону лагеря. На одном из перекатов, он почувствовал нестерпимый запах. Воняло тухлятиной. Совсем близко от воды валялось много дохлой горбуши. У многих были оторваны головы, по гниющим тушам ползали мухи, а вокруг царил смрад. Неприятное чувство, как метлой, погнало его с места кровавой расправы над бедной рыбой.
     Идти обратно оказалось намного труднее, чем бежать туда. В начале охоты азарт заставлял его перелетать через упавшие деревья, прыгать с камня на камень, не замечая расстояния между ними, теперь всё это лежало на пути непреодолимой преградой. А  тут еще рыба за спиной. Сжалившись над ней, он обхватил ее двумя руками, зацепив пальцами перемычку между жабер. Глаза рыбы ничего не выражали и были не от мира сего. Он вдруг сравнил рыбу с молекулой. Было что-то схожее в рыбе, бессознательное и послушное стихии, и в то же время совершенно непостижимое человеческим умом. Она, наверное, была еще жива, но глубокая рана, оставленная кошкой, была смертельной, из нее тоненькой ленточкой ещё сочилась кровь. «Хорошо, что у нее такие пустые глаза», — подумал  Дима.
     Самый большой восторг испытал брат. Увидев добычу, он орал во всю глотку, обхватив кетину обеими руками.
     — Понял, Касинский, какой у меня брат! А ты только по кустам шныряешь, как бобер.
     Кася оставался спокойным и даже равнодушным к улову.
     — Гонца поймал. Крупный. Ты, я смотрю, и искупаться успел. — Кася присвистнул, увидев Димкину проплуженную спину.
     — Это чё? Она тебя утащила, что ли? — Пашка выпучил глаза и стал душить рыбину, сделав суровое мстительное лицо. — Ты! На моего брата! Да я тебя порву!
     — Кончай, Пашок, дурить. Брось ее, — посмеиваясь, попросил Кася. — Аппетит портишь.
     Пока мальчишки слушали сбивчивый рассказ про орла и купание, Кася успел вспороть брюхо и отделить потроха от белой молоки. Молок оказалось так много, что они заполнили целую тарелку.
     — Самое вкусное, — заявил гордо Кася, словно добыча с самого начала принадлежала ему.
    — Сам жри кишки! — скривился Пашка.
     — Дурак! Пожарить, знаешь, какая вкуснятина.
     Димка смотрел на молоки с равнодушием, сама рыба  уже не внушала прежнего восторга и вызывала в нём лишь чувство пустоты.
     — Мясо кеты не очень вкусное, — продолжал комментировать Кася. — Разве что брюшко. А так — сухомятина. Засолить бы её, да времени не хватит просолиться. Но ты, Демьян, молодец. У самцов мясо вкуснее, чем у самочек.  Не зря мы взяли тебя. С рыбой проблем не будет, только больше трёх в день не лови. Все равно пропадет. Разве что икрянок. А мясо — косолапому на обед.
    Обваляв молоки в муке, Кася с любовью разложил их на сковороде, почти не оставив места приготовленным для жарёхи брюшкам. Каждый сам себе отрезал то, что хотел.
    — А ты, Пахан, говорил, на неделю хватит. Эту рыбу я один на спор съем.
    — Не гони! Не съешь.
    — А давай! Даже спорить не буду.
    — Пошел ты. Я сам жрать хочу, как собака. И тебя вместе с этой рыбой сожру, понял! — загоготал Пашка, весело оскалив свои крепкие, но уже безнадёжно жёлтые от никотина зубы: все знали его манеру вести мирную беседу. Кася с ехидной ухмылкой посмотрел на друга, зная, что тягаться с ним в ругани бессмысленно.   
     В приготовлении еды Кася был лидером и варил всегда сам и с большой страстью. По его словам, если не считать икры и молок, самым вкусным в рыбе были брюшки. Очистив рыбу от внутренностей, он ловко отрезал брюшки длинными полосками и немного присаливал, потом окунал в кипяток, и почти сразу вытаскивал и ел. Это было действительно вкусно, брюшки были жирными и сочными, в отличие от всего остального. Но на всех брюшек, конечно же, не хватало, поэтому после еды от рыбы почти ничего не оставалось. Сам Кася ел всегда много, как правило утром и вечером, набивая до отказа свое плотное брюхо.
    Вечером, при свете костра, он любил растянуться на сухой траве, пуская белые колечки в темноту. Он подолгу смотрел на огонь и рассказывал о своих приключениях. Половина его историй наверняка была вымыслом, частью чужих рассказов, и Кася иногда путал имена и названия. Но об этом мало кто задумывался.
     Кася не первый раз посещал Бихан. За несколько визитов он успел создать что-то вроде штаб-квартиры. Надежно припрятанные кастрюльки, кружки и даже сковорода, отлитая еще при царе Горохе, говорили о том, что он прожил в этом месте не одну неделю. И округу знал не хуже тех нанайцев, призраки которых витали по ночам над поселком. Отсюда были и его долгие отлучки на слободке. Когда же он появлялся, весь заросший, трудно было признать в нем цивилизованного человека. Кася все время чего-то опасался, это замечали многие. Говорил он негромко. А смех его всегда был тонким и ехидным. Под его ногтями можно было ковыряться хоть целый день, залежи, как говорил сам Кася, — на целый косяк. 
     Остап при всех разговорах оставался больше в роли зрителя и только посмеивался. Спорил редко, но всегда первым начинал любое дело. Домашние заботы сделали его покладистым и ловким. Мать свою он любил и очень болезненно реагировал на ее очередной запой. Об отчиме никогда не говорил, словно его и не было. Забросив спорт, он связался с Касей, которого знал с яслей, и незаметно для себя втянулся в коноплю. Но домашнее хозяйство всегда оставалось его обязанностью. Дима не раз проходил мимо Андрюхиного дома и видел, как суетится тот в своем дворе. Беспородный кобель все время путался под ногами, а добрый Остап успевал и подразнить его, и помидоры подвязать, и перекинуться парой фраз с беззаботной пацанвой. К Димке он относился по-доброму и всегда переживал  за его ссоры с братом,  хорошо зная, что самая безобидная перепалка может перерасти в жестокую драку. Все, кто знал братьев, могли только поражаться тому, как два человека, совершенно разных и внешне, и по характеру, могли иметь одну мать.
     С приходом вечера все собирались у костра. Кочегарил обычно Пашка. Соорудив у огня из огромной коряги что-то вроде кресла, он непрестанно следил за пламенем, постоянно подгребая  угли в общую кучу, и всегда ругался, если кто-то из друзей, без его разрешения, бросал в костёр дрова. Он следил за чистотой в лагере, и во избежание пожара, всё кострище обложил обломками кирпича: это было и безопасно, и красиво. Из-за того, что над всем табором висела маскировка, костёр сильно не разжигали. Кася не любил сильный огонь, словно боялся, что на огонь может прийти кто-то незваный.  Иногда, всё же, пламя разгоралось ярко, выхватывая из темноты лица друзей. Они были разными: Паша, всегда насупившись и не моргая, смотрел на огонь, у Андрея лицо всегда светилось улыбкой, в то время как Кася, занимаясь каким-нибудь делом, всегда что-то рассказывал, от чего лицо его постоянно менялось в характере, как у актёра. Дима во многом копировал брата, но его лицо всегда было замкнутым, от чего казалось, что он держит оборону. 
      Вечера проходили всегда одинаково. После еды забивали в скрученную козью ножку немного ботвы, перемешанной с табаком, и пускали по кругу. Попытки Каси приобщить Димку к зелью так и не увенчались успехом. Дурачась, Кася протягивал ему косяк и заливался тонким смехом, заражавшим всю компанию:
     — Да сделай, Демьян, пару затяжек. Хоть узнаешь, что это такое. Ничего с тобой не будет. Зато кайф поймаешь. Увидишь кого-нибудь. Бывает, сидишь обкуренный, один, смотришь в темноту, и вдруг бац. Бикса голая перед глазами.
    -Да ты гонишь старик, –встревает Пашка. – Бикса. Не врал бы.
    -Кончай обламывать Пахан. Говорю тебе, баба голая. Я её спрашиваю, ты кто? А она мне – ласточка. Прикинь, у бабы вместо глаз пустота, а сама как будто гримом покрашена. Как человек-невидимка, которого увидели, когда дождь на него капал. Так и она. Жутко, но прикольно.
     — Кончай, Кася, страх нагонять, — недовольно ворчал Остап, протягивая слова  лениво через нос и путаясь в онемевшем языке.
   - Ничего я не гоню. Ты чё, про человека-невидимку не читал? Уматный рассказ, там чувака ловили, за то, что он стал невидимым. Прикинь, пальто по улице бежит, а от него народ в разные стороны шарахается. 
    - Ну куда она потом делась?
   - Кто?
    - Ну, тёлка, ласточка.
    - Улетела, - Кася тонко смеётся, передавая козью ножку по кругу.
    - Сколько же ты выкурил тогда? Чтобы такие глюки поймать?
   - Да ты Остап не врубаешься. Вокруг нас полно всякой дряни, мы просто не видим. Вон, у Пашка за спиной мужик стоит. В натуре говорю.
    - Кончай дурру гнать! Я тебя убью сейчас, Касинский. Ты где мужика увидел? – ругается Пашка, но не поворачивается. Глаза его немного растерянные, и бегают в поисках подтверждения того, что Кася шутит.
    - А ты повернись. Всё увидишь. Только штаны сними перед этим, а то от страха обделаешься.
  Ребята прыскают от смеха, но Пашке не до веселья. Он делает попытку повернуться, но Остап опережает его и резко ухает, от чего Пашка вздрагивает, и толпа снова закатывается истерическим хохотом. Неожиданно Кася замолкает и смотрит в темноту. Все так же перестают смеяться, захваченные Касиным манёвром. Молчание переходит в шёпот, после чего каждый замыкается в свои мысли и видения.  Постепенно глаза ребят затягивает пелена, и никто кроме Димки уже не видит, как мальчишки преображаются, превращаясь в совершенно других людей. Вернее, существ.
     На каждого в отдельности наркотик действовал по-разному. Жадный до «дури» брат замыкался. В такой момент понять его было невозможно. Сделав несколько глубоких затяжек, он как-то даже ждал «прихода», когда едкий дым заполнит его голову. Лицо его расцветало, а глаза становились блестящими, но совершенно пустыми и бесцветными. Даже добрыми. Но это была безразличная доброта ко всему, что творилось вокруг.
     Остап не мог сильно затягиваться. Наверное, внутренняя тяга к спорту всё ещё препятствовала проникновению яда. Он заходился кашлем, и все смеялись.
     — С л а б а к, — тянул Кася через нос и, спокойно пропуская через легкие едкий горьковатый дым, улетал в свои, только ему ведомые миры.
     Не обращая внимания на бессмысленные диалоги, Дима потягивал в сторонке чай из своей походной кружки и прикусывал карамелькой. Кроме обычной заварки в котелке напаривались разные травы, некоторые из них были до того горькими, что вызывали трясучку в теле. Были и ягоды, в основном шиповника и барбариса, попадались даже веточки смолянистого кедра. Всё это делало напиток таким ароматным, что никакой домашний чай не шёл в сравнение. Пить его можно было бесконечно, правда, конфеты делились на всех поровну, поэтому приходилось растягивать удовольствие, и обсасывать подушечки до последнего.  Кася такой чай не пил. Утолив только жажду, он обычно заваривал себе чай в большой почти литровой зеленой кружке. На неё он сыпал, едва ли не полпачки заварки, и мог тянуть  хоть всю ночь.
     Иногда Дима чувствовал, что и его поведение изменяется. Он точно так же, без причины, заливался смехом, и мог подолгу тупо смотреть в никуда. Незаметно все предметы вокруг оживали, как будто внутри них был пульс, некоторые даже менялись в размерах. Были такие, от которых, почему-то, исходило свечение. Это было и страшно, и до крайности интересно наблюдать за тем, что происходит вокруг. В один из таких моментов ему показалось, что рядом с ними  действительно есть ещё кто-то. Один из предметов, похожий на старый котелок, незаметно подплыл к нему, Дима протянул руку, и его тут же словно ударило током. Его охватил жуткий страх, который не покидал его до самого утра.      
     — Ты, Демьян, тоже тащишься, — дразнил Кася. — Тебя торкнуло.
     Дима резко приходил в себя, подозрительно озираясь по сторонам.
     — Да, Диман, это дым действует на тебя. Так что ты такой же торчок, как и мы. Прикинь Паха… У меня сейчас приход был, я только что видел со стороны всех нас, и себя в том числе. Прикольно так. Как в гамаке плаваю над костром и смотрю как все мы сидим обкуренные.  Даже страшновато стало, вдруг я улечу.
    - Да куда ты улетишь? Ты как лежал, так и лежишь. В гамаке… Гонишь ты.
    - Сам ты бяка. Я читал один рассказ…
    - Прикинь толпа… Кася читать умеет, - перебивает Пашка, и все, в том числе и Кася, закатываются смехом.
    - Да в натуре говорю, Джек Лондон, писатель такой. Там одного чувака долго в камере, ну, в смысле, в тюряге парили, в одиночке, и жрать не давали. Один кусок хлеба на день, и ещё в усмирительную рубашку засовывали, он буйный был, непокорный. И прикинь, он научился из тела вылетать,  и путешествовать. Охрана придёт, кинет ему хлеб, а он лежит, типа не реагирует.
    - И где он путешествовал? Типа…
    - Кончай Паха обламывать. Ты сам читать не умеешь. Уматный рассказ, между прочим.  Один раз он на острове оказался, без всего… В смысле, во время прихода, когда его в рубаху замотали усмирительную очередной раз… А он научился типа улетать, только без кайфа. Просто подумает и полетел куда-нибудь. Он даже в прошлое мог попадать. И оказался моряком. А там у  них корабль на камни налетел, и затонул, а он доплыл до острова.
    - Да читал я этот рассказ, Робинзон Крузо это.
    - Остап ты не врубаешься. Робинзон Крузо для детей, типа тебя. Говорю тебе, он вообще без всего остался, ножик у него был, а остров десять метров длиной, там одни камни, и дубак круглый год, ни хавчика, ни пальм с бананами. Там один раз приплыли котики морские, он дубиной их давай мочить. Штук десять замочил, а потом несколько лет жрал солёное мясо.
    - А соль он где взял? Кася, кончай нас за дураков держать.
    - Паха, ты сам дурак, там же море солёное. Да пошли вы… Короче, я полетел, толкнёте, если чего, ну там, пожрать, или чайку с карамельками.    
     Костер продолжает медленно облизывать ветки, и тоже как будто тащиться от собственного дыма, одаривая компанию безразличным пламенем и светом.
     — О с т а п. Твои  кеды дымятся, — тянет кто-то из толпы… Андрей отдергивает ноги и вскакивает, как ужаленный, обжигая пятки. Всем весело и хорошо оттого, что дымятся стельки бывшего футболиста. Смех переходит в надрывный кашель, и счастливые лица краснеют, как жареные раки в кипящей воде.
     Когда от реки становилось прохладно, и по болотам начинал стелиться серебристый туман, Дима заворачивался в одеяло, удобно расположившись на мягком сене. Он смотрел в небо, наблюдая как искры улетают в непроглядную темноту, не причиняя вреда маскировочной сетке. Небо висит звездным куполом над их маленьким уютным мирком, среди бескрайней тайги, и поёт свою ночную звездную песню, убаюкивая его в своем теплом одеяле. Иногда ему казалось, что он слышит эту музыку. Точно так же, растянувшись прямо на земле, рядом лежал брат и чертил разные фигуры обгоревшей головешкой в ночном пространстве. Неожиданно молчание прерывал чей-то голос, вытягивая всех из долгого ночного полёта по далёким мирам.
     Больше всего любили говорить о фантастике. Оказывалось, что Кася прочитал множество таких  книг. До дыр он истрепал уйму журналов, где встречалась фантастка и приключения, пересказывал их почти наизусть, и мог мусолить подробности часами, вызывая откровенный интерес у слушателей. Всех героев этих рассказов он почему-то называл чуваками. Было поразительно, как, пользуясь общепринятым уличным жаргоном, забывая имена, Кася с доскональной подробностью раскрывал суть рассказа, словно сам сочинял их. Иногда, он увлекался, и герои одного рассказа неожиданно переходили в другой. В таких случаях Остап останавливал Касю одной фразой: «Ты гонишь, Кася», — и тот, неловко улыбаясь, возвращался на исходную позицию:
     …- Там, короче, чувак был, Здоровый как бык. Он одному полицаю в рог заехал, и убил. Прикинь, с одного удара. Его за это на каторгу сослали, а там был такой же здоровый, норвежец. Он с ним скорефанился, и они решили сбежать. А у норвежца родичи богатые были, и подкупили одного капитана, чтобы тот заплыл, ну, типа, в запрещённую воду. Короче, ближе к берегу. А всё равно надо было плыть до корабля несколько миль, а там акул кишело. И короче, они поплыли,  а акулы их окружили, те давай ножами отбиваться. 
     - Откуда у них ножи взялись? Кася ты гонишь! Они же на каторге, сам говорил.
    - Паха, кончай обламывать, - вмешивается Андрей. – Я слышал про этот рассказ, Кася не гонит. Его в «Вокруг Света» печатали. Продолжай Вован, что там дальше?
    - Говорю тебе, они себе сделали втихоря ножи, и курковали в соломенных матрасах. Их как самых здоровых выбрали на разгрузку табака, они и слиняли. А до корабля две мили надо было плыть. Там их ждали. Одного, короче, мелкие акулы окружили, и, короче, схавали. А этого атаковала рыба молот, там вообще огромная акула была. Он долго с ней бодался, и уже под самым бортом ей нож в самый глаз всадил. Когда его вытащили, то он назвался именем своего корефана, норвежца. А матросам пофигу, кого забирать, им родственники забашляли. А того так и сожрали. А рыба-молот за кораблём поплыла, долго плыла. Типа, запомнила. И потом, где бы, в каком порту этот чувак не появлялся, она там появлялась, преследовала. А потом он сам к ней бросился, типа один на один.
    - Кася, ты гонишь. Как бы он её узнал? Все акулы одинаковые.
   - Сам ты такой Паха! Он же в неё кинжал всадил, прямо в глаз. Она так с ним и плавала. Любой заметит, что у акулы в глазу крест торчит. Рукоятка в форме креста была сделана.
     - У него, наверное, башню снесло.
     - Да ты Пашёк не читал. Прикольный рассказ. Чувак был конкретный. Жаль не помню как называется. Андрюха не даст соврать, я в натуре в журнале прочитал, «Вокруг Света». Ты ещё хрен достанешь его, в библиотеке на него очередь.
     - Вот бы кино такое посмотреть.
     - Да ты в уме Остап? Где тебе режиссёр такую акулу найдёт. И такого кабана. Он кочергу в узел завязывал.
     - Кочерга ерунда. У меня прадед казак был, он пальцем пятаки гнул. Ему твоя кочерга, что проволока.
     - Я Андрюха, против твоего прадеда ничего не имею, но чувак в натуре здоровый был. Но Паха прав, с головой у него точно не в порядке было.  Сила есть, ума не надо.
      Выговорив очередной сюжет Кася надолго замыкается, и молча смотрит в пустоту ночного неба.
     — Приколись, Андрюха, — возникает из небытия Кася. —Вот эта точка может быть больше, чем вся наша галактика. А ты Пахан не смейся, в натуре говорю. Там тоже есть свои планеты. Я читал. Остап, ты прикинь. И в ней где-то сидит такой же маленький Остапчик и забивает косячок. Такой малюсенький-малюсенький. И тащится.
     Толпа прыскает и падает с «коек».
     Постепенно вырубались: первым Дима, потом Паша. Кася оставался один на один со своим маленьким миром, потихоньку выпуская изо рта ядовитый дым. Сквозь сон, тихо проникающий в сознание, Дима иногда видел мерцающие язычки костра и одинокую, как каменная индийская статуэтка, фигурку Каси. В ночной тиши слышались обрывки его фраз. Кася продолжал разговаривать с Андреем, в отблесках костра виделись его жесты рук, медленные и магические. Дима заворачивался глубже в одеяло и проваливался в бесконечный мрак. К середине ночи просыпался брат и бесцеремонно забирал одеяло с любого, оставив свое скомканным где-нибудь в ногах. Когда костер превращался в едва мерцающую точку, то неизвестно откуда появлялся уже не летний холодок и щипал свои жертвы холодными руками. Вокруг умирающего огня сновали мыши в поисках забытой корки хлеба, и все время пищали меж собой, совсем не боясь огромных гулливеров, которые шевелились и бормотали во сне. Лесные разбойницы ползали возле самых лиц, заглядывая в закрытые глазницы своими светящимися бусинками, и с любопытством шевелили черными носиками, утыканными тоненькими усиками. В темноте слышался шорох лесных зверей, в недоумении останавливающихся перед необъяснимым запахом, вызывающим легкую дрожь под шерстью. Все ждали, когда догорит последнее пламя. Но огонь упрям, и умирать не собирается. Его язычки облизывают очередную жертву, признаваясь ей в любви, и жертва медленно сдается. Она, как возлюбленная, полностью отдается во власть стихии и страстно и бесследно сгорает, давая рождение тысяче новым искоркам. Они разлетаются в разные стороны в поисках жертвы и предупреждают обитаемый мир: «Я жив, и я не дам в обиду тех, кто подарил мне сегодня жизнь и пищу».
     Закопченный котелок мерно шипит с остатками чая на дне. Ему хорошо.  Для него огонь — лучший друг.   «Обижу», — шепчет огонь всему живому.
     Среди всего этого ночного театра маленький человечек с перебитым носом, похожий на домового, смотрит, как танцует и корчится в предсмертных судорогах его детище. В полузакрытых глазах мерцают последние  огоньки пламени, вымаливающие у хозяина еды.
     «Ещё! Ещё! — увядающие язычки, как руки, тянутся к человеку, облизывая на последнем издыхании его ноги. — Ну, кинь в меня еще одну веточку, —слышится шепот в ночной тишине, — и я расскажу тебе самую красивую историю огня, без которого тебе не прожить и дня на этой земле. Слушай же и смотри!» — и огонь проглатывает свою очередную жертву.
     Перед глазами маленького человека возникает картина давно минувшего времени. Он видит дома, людей, снующих повсюду, животные не находят себе места: огонь идет сплошной стеной, распевая всему живому и неживому свой победоносный гимн. Его руки необъятны и преисполнены любви к своим жертвам. Танец наполнен завораживающей и магической грации. Медленно мышеловка захлопывается. Чудовище смыкает свои объятия и, словно усыпляя свои жертвы, обволакивает молочной пеленой всё живое: дым заполняет всё вокруг, и только вода для него недоступна. Огромный вал огня уже близко. Преград нет на его пути. Жгучая боль пронизывает великанов-кедров, и они разрываются в предсмертных судорогах. Огонь беснуется, он в безумии. Куски живой плоти, заражённые пламенем словно осы, разносят неизлечимую заразу в скованную страхом пустоту леса. Огонь по-хозяйски берет то, что не может отстоять земля. Он готов разорваться в своем сатанинском обжорстве, и все сгорает в его бездонном чреве. Спичечными коробками вспыхивают дома. Люди в панике, им некуда деться, огонь гонит их. Они — мышки, и никуда им не спрятаться от огня: «Вы перекормили меня, и я благодарен вам за это. Вот вам моя плата», - слышится в треске голос. И пламя шипящими змеями тянется к людям, обнимая и лаская их тела своими языками. Люди в страхе принимают эту любовь и корчатся от блаженного удовольствия. У огня еще никогда не было такого пира.
     Застывшая фигурка, похожая на Будду, вдруг оживает, вскакивает как ужаленная. Под ногами мерцает маленький, размером с монету, огонек и уже не просит пищи.
     — А ты чего не спишь?
     Дима ёжится в своей лёгкой курточке.  - Может, дров подбросить? — отвечает он в тишине и оглядывается.
     — Обойдется. Ему и так много досталось. Лучше укройся, от реки туман пойдёт. Возьми моё одеяло, а мне не холодно. Я привык. До утра еще не скоро. — Кася крепко зевает. Под ногами исчезают последние остатки костра. — Подавись!
     В тишине слышится тихое шипение.
     — Ты слышал? Как будто кто-то вздохнул.
     — Кажись, да. - Кася оглядел спящих друзей. — Который раз убеждаюсь, что место это с причудами. — Бросив под себя кусок пожарного брезента,  он улегся прямо на место, где только что мерцало пламя. — Так будет правильно.

     Кася всегда просыпался раньше других. Пока все дрыхли после ночных кошмаров, он успевал умыть почерневшую от костра физиономию в холодной речке, напивался воды, и с головой уходил в заросли конопли, изредка выныривая, чтобы перевести дух от гнуса. Когда Кася работал, то со стороны был похож на огромную пчелу. Словно какое-то насекомое, он перебегал с места на место, на нюх определяя, где самый жирный куст конопли. Ладонями, способными растереть в муку любую крупу, Кася перетирал куст снизу доверху, собирая жирный смоляной налёт, тут же большим пальцем стирал с ладони смолу в комочек, который присоединялся к другим в большой «баш».
     Свой рынок сбыта Кася всегда держал в секрете: товар много значил для Каси. По сути, он кормил и одевал его. Пока они жили в лесу,  он успел собрать больше, чем два его товарища, вызывая неподдельную зависть и обиду у Пашки. Появлялся в лагере уже к обеду, голодный, водил носом словно волк, отыскивая глазами то, что можно было проглотить, и всегда был в хорошем настроении. Остап, в отличие от друга, Касе не завидовал, да и вообще не знал, что это такое. Пашка свое отставание переживал сильно, а на брата смотрел с обидой. Тот беззаботно слонялся по окрестностям,  целый день проводил у реки, и до проблем товарищей ему не было никакого  дела.
     После своего визита соседи не беспокоили. Иногда казалось, что они заснули в анабиозе, как пчелы или медведь зимой. Дима иногда наведывался на их территорию. Санёк и Жека были на год младше, и сначала пытались взять верх при разговоре, но когда узнали, что Дима родом из  Вяземского, а это было рядом с Бикином, то стали запросто общаться, словно знали друг друга сто лет. Оказалось, что Вяземский почитался больше чем Бикин, наверное, потому-то, что был ближе к Хабаровску, и поэтому большинство историй было Димкиных. Но сами ребята не молчали, часто перебивали друг друга, взахлёб рассказывая свои местные страшилки. Колёк и Таня в разговор не встревали, только ухмылялись и шушукались меж собой. Фасоль почти всегда спал, укутавшись в своё пальто, и мёрз, поскольку был очень худым, даже тощим. Его кости требовали тепла, так говорил Колёк.
   Про Бикин ходило много разных историй, он, как и Вяземский, стоял рядом с Уссури, но на реку не пускали из-за пограничной зоны. Правда, в Бикине протекала и сама речка Бикин, не очень быстрая и немного мутноватая, но большая. Кто-то говаривал, что в некоторых местах её есть второе дно. Дима слышал про это, но считал, что так не бывает. Санёк рассказал, что по реке раньше тоже  жили нанайцы, но потом их не стало. А ещё говорил о каких-то пещерах, к которым никто не может подойти, потому что рядом с ними разламывает от боли голову и человек начинает бояться. Ещё говорили, что на Уссури есть подземный город, и что туда даже кто-то спускался, но места эти гиблые, и пограничники всех оттуда прогоняют.
    - А здесь тоже есть место, - докажи Жека.
   - А то. Только я не пойду туда. Далеко. Ещё чего доброго на медведя нарвёшься.
   - Медведь ерунда. Это просто зверь. Он человека боится. А вот болотный вор, это серьёзно, я в него верю,  - напуская важность, встревает Колёк, не отрываясь от своего ножичка. Подбрасывая его высоко над головой, он ловко ловил его и перебрасывал из руки в руку, словно готовился к атаке, каким-то особым способом вращал между пальцами, что создавалось впечатление, будто нож привязан.
   - Гон всё это! Нанайцы специально жути нагоняют, чтобы мы не шарились в их местах, - фальцетит Фасоль.
   - А я бы сходил, - вороша костёр, пожимает плечами Колёк, - да не в чем. Чёбаты совсем развалились, а босиком, какой там. Без ног останешься. У тебя Диман какой размер кроссовок? Может, дашь поносить немного? Я ведь тоже на спортивную секцию ходил. Пока в школе учился. За город, между прочим, выступал. Второе место занял на стометровке.
    - Колёк заголил одну штанину и напряг ногу. Все дружно присвистнули.
    - Твоя нога больше. Растопчешь, потом ходить неудобно будет, немного растерявшись нашёлся Дима.
    Колёк не глядя кивнул, понимая, что предложение глупое, особенно здесь, в тайге.
   - Там по реке вверх нанайцы сидят, - промежду прочим сказал Колёк, выискивая в остатках костра запеченную картошку. Их выкатилось пять штук, на каждого по одной. Но одну, самую большую, Колёк разделил на две части. Дима почувствовал неловкость и поднялся, хотя вид дымящейся картошки вызывал слюнки во рту.
   … - Братан, ты чего? Ты кончай обламывать, вежливого из себя корчить. У вас свои законы, у нас свои. Хабара хоть и считает, что в Комсомольске одни урки живут, но нам на это до задницы. Всё что есть поровну делим, понял?
   Дима нехотя кивнул, и взял картошину. Своя у них давно кончилась, да и было её немного, и эта показалась лакомством после сухого рыбьего мяса и сухарей.
    - А здорово к нанайцам сходить. Посмотреть их табор, - прервал неловкое молчание Дима, распечатывая  горячую картошину.
    - Не найдешь. Жека с Саньком ходили, ничего не увидели. А может не дошли. Те ведь прячутся. Они браконьеры. Икрянок потрошат, а рыбой медведя кормят. 
   Все рассмеялись, кроме Колька.
   - Что, не верите? Сам видел как они всё в кучу складывают недалеко от балагана. Он ночью приходит и ест, а к ним уже не идёт. Медведя они уважают. Там такая горилла лохматая… На задние лапы как встанет, метра три точно будет.
     Рассказывал Колёк с удовольствием, всё так же напуская важность, и делал это так своеобразно, словно делал одолжение. – Мы тоже побросали рыбы немного недалеко. Чтобы не заходил в лагерь. Хоть и сытый, а кто его знает. Зверь же.
     Из рассказов Димка понял, где может находиться нанайский табор. Сидеть в лагере без дела, когда его товарищи шарились в конопле,  ему было скучно, да и когда приходили, делать было особо нечего: всё одно и то же. Рассказ о странном месте, где жили нанайские духи, заинтриговал его. Это была какая-то высоченная гора, а вокруг неё стены, сложенные из огромных камней. По рассказам нанайцев, Колёк говорил, что эти стены делали великаны, потому что камни, которые валялись рядом, были размером с машину. Во всё это не верилось, но посмотреть очень хотелось.  Разделавшись с картошкой и поблагодарив ребят, Димка поднялся и поплёлся к реке.   
   - Пойду, прогуляюсь, - не выдавая своей затеи, сказал Дима.
   - Ну-ну, прогуляйся, - иронично кивнул Колёк. – Заодно с медведем поздоровайся. Привет ему передашь от Фасоля.
   - Я с тобой, - неожиданно вскрикнул Фасоль, вылезая из-под старого тряпья. Ребята дружно рассмеялись.
   - От реки не отходите далеко. И побольше шумите, чтобы медведь вас заранее услышал и ушёл с тропы, - так же важно посоветовал Колёк, налаживая для рыбалки снасти. – До темна не сидите, искать не станем. 
    Вначале Димка немного расстроился, что к нему навязался этот крикливый Фасоль. Но потом он подумал, что вдвоём всё-таки веселее, и не так боязно; Фасоль не умолкал ни на минуту. В отличии от своих товарищей, он почти не курил коноплю, а когда делал это, то его начинало выворачивать изнутри. Поэтому ему давали подымить лишь пару раз за день, и когда он затягивался, то долго не мог прокашляться, и становился ещё бледнее. Голос его из писклявого переходил на хрип, выдавая больные бронхи, хотя, самого  Фасоля это не беспокоило. Он был привычным ко всему.
     Пока прыгали по камням вдоль берега, где река проходила по открытым местам, Фасоль рассказывал про детство: как его оставили зимой на целый день в коляске на улице, и он проорал в ней до самого вечера, и если бы не соседи, то замёрз бы. Родителей после этого лишили прав, потому что это было не впервой, а им, как выразился сам Фасоль, было без разницы. Потом он жил у бабки, а когда она померла, пошёл в училище, хотя из шестого класса было не положено. Там он познакомился с товарищами и попал на Бихан. Ребята его не обижали, хотя, иногда ему  доставалось из-за несносного характера: Фасоль был очень упрямым и ничего не боялся. Он сказал, что может спокойно пойти один ночью по лесу и ему не страшно, что легко залезет на кедр и повиснет на самой верхней ветке на одной руке, или донырнёт  до самого дна в любом озере. Он спокойно шёл впереди и почти ни разу не обернулся по сторонам, словно вокруг было большое поле, а не заросшая тайга.
   - Здесь много змей, смотри в оба, - громко предупреждал Фасоль, в то время как сам совсем не смотрел под ноги. Он шёл босой, и на вопрос, почему он не обулся, ответ был простым,  – ноги натирают, буцы велики мне.  А чего их стаптывать. Мне ботинки на весь год выдали. Приедем в город, может Колян расщедриться, купит мне пару. Хочу кеды китайские, они три пятьдесят стоят в спорттоварах. В них легко ходить. Как в твоих. У тебя какой размер? Наверное, большие мне?
    Говоря о кроссовках Фасоль глубоко вздохнул: –Вам с братом везёт, у вас хоть мать есть. А то, что секла в детстве, это ерунда. С матерью надо бережно, мать же, тем более без мужика. Это мужики все бухари. Козлы.
    - Ну, может не все?
   - Козлы и точка.
   - А сам ты, мужик, ну, когда вырастешь.
   -Я не в счёт. Мне бабка перед смертью нагадала, что долго не проживу. Поэтому мне не страшно ничего.
   Такая убеждённость сильно смутила Диму, но переубеждать своего нового товарища он не стал, да и бесполезно было это. Когда Фасоль что-либо говорил, то почти всегда судорожно сжимал кулаки, да так сильно, что костяшки становились белыми.  В этом чувствовалась отрешённость от жизни, и в то же время страстность.
    Некоторое время шли молча. Место было сырое, где-то в глубине распадка, скрытый  от солнца нависающими сопками, шумел молодой хвойник. Оттуда тянуло прохладой и какой-то пугающей тайной. Сопки же наоборот, совсем не пугали, скорее манили, и из-за большого расстояния казались совсем небольшими. На самом деле это были большие сопки, с отвесными сторонами и грядами остроконечных скал, поднимавшихся почти до самой вершины. Неожиданно Фасоль остановился. Он не таращился в страхе по сторонам и смотрел перед собой на землю. - Чуешь запах? Тухлятиной воняет. Помнишь, Колян говорил, что нанайцы остатки рыбы медведю скармливают. Наверное, от этой кучи несёт. Может и мишка где-то рядом.
    Упоминание о медведе заставило Диму съёжиться, кровь похолодела в руках, а ноги сами собой обмякли. Идти дальше уже не хотелось. Вокруг было сумрачно, а тишину леса нарушал шум ручья, бегущего где-то меж замшелых камней. Река пробегала тихо, совсем рядом, прижимаясь к самой сопке, показывая этим своё глубокое дно. Она словно поменяла свой облик. Это уже была другая река. Из-за крон деревьев, закрывающих свет, было немного жутковато, а тут ещё несносный запах рыбьей требухи. Высокая, почти отвесная стена нависала прямо над водой, и где-то посреди этой стены, на большой высоте, едва заметной змейкой тянулась тропа. Это была звериная тропа, пройти по которой  мог разве что, альпинист. 
   - Пошли, не останавливайся. Вот увидишь, табор где-то здесь, - уверенно скомандовал Фасоль, прерывая Димкины фантазии и страхи.
   Остановились они одновременно. Поднявшись по ручью, они неожиданно набрели на табор. Там их давно заметили и молча ждали. Нанайцев было двое, старик и мужчина лет тридцати. Вокруг летало множество мухоты.    
   - Ты погляди, кто к нам забрёл! Юные натуралисты. Или путешественники, - заговорил пожилой.
   - Скорее охотники… - Хозяева дружно рассмеялись. Молодой, что-то резал из деревяшки, но тут же  оставил своё занятие и засуетился у костра, в то время как старый продолжал потрошить рыбу.
   - Дядя, вы браконьеры? – не стесняясь, прозвенел  Фасоль, осматривая место.
   - А как же, - спокойно, немного кряхтя, ответил пожилой. – Самые что ни наесть, злостные. Вот, рыбу на зиму для медведя заготавливаем.
   - Когда жир нагуляет, мы его на холодец пустим, - добавил молодой.
    Все дружно рассмеялись.
   -Вы его как корову откармливаете, что ли? – зазвенел Фасоль, улыбаясь во весь рот.
   -Точно.  Уху будете? Вчерашнюю, - предложил молодой нанаец. – Ещё хвост медвежий есть.
   - У медведей хвоста не бывает.
  -Гляди, какой грамотный. Всё знает. Ну что, стало быть, уха?
- Давай, - не задумываясь согласился Фасоль, бесцеремонно усаживаясь поближе к котелку. –А хлеб есть?
    - Хлеб… Найдём, а как же. Свеженький, тока с магазина. А может, сухарей?
   -Не, лучше хлеба, я хлеб люблю, у него запах вкусный. А откудава у вас свежий хлеб? - Бесцеремонно продолжал выспрашивать Фасоль.
    - Какой любознательный. Любопытной Варваре, знаешь что сделали?
    - Знаю, - рассмеялся Фасоль, прикрывая свой нос. – Нос оторвали. Дак я же не Варвара. Ну и откуда хлеб?
   - Да ты настырный? – усмехнулся пожилой нанаец. - Ладно, откроем тайну. Семён вчера ходил, принёс. Ноги молодые, быстрые. Вот отдыхает с дороги.
    - Тоже мне тайна. Икру в деревню таскал, что ли?
    Все опять дружно рассмеялись, включая и самого Фасоля.
   …- А как вас зовут? Меня Фасолем, а это пан спортсмен.
   Пожилой нанаец расхохотался: - Кто ж тебе такое имя придумал?
    - А… В фазанке, я самый маленький потому что, - не умолкал Фасоль, с аппетитом наворачивая вчерашнюю уху. Димка тоже присоединился  к ухе, отметив, что у нанайцев она вкуснее.
   - Ну, если ты Фасоль, то меня зови дядя Иннокентий. Анекдоты про Кешку Бельбы слышал? Вот, это значит, про меня. – Иннокентий подмигнул Семёну, который снова ковырял своего сторожа.
    - А кто их не знает, - простодушно кивнул Фасоль.
   - Ну, расскажи, - предложил Семён,  делая заинтересованное лицо.
    - Да вы знаете, наверное, - расплылся в улыбке Фасоль.
    - А может, не знаем. Давай.
    Фасоль отставил котелок: - Эта… Нанаец, приходит с работы…
    - С какой работы? – перебил Семён, тоже отставляя своё занятие.
    - Ой. Я хотел сказать, с охоты.
    - Так-то лучше, - подтвердил Иннокентий, поглядывая то на товарища, то на Фасоля. А может с рыбалки? Точно с охоты?
    - Точно, с охоты. Заходит в чум, и говорит жене… Чё же я хотел? А она ему – ты покушать хотел, однако.
    - Так это про чукчу, - обиженно перебил Семён.
    - Ой, точно, про чукчу, - согласился Фасоль, снова запуская ложку в уху.
    - И что, больше не знаешь? – не отставал Иннокентий. – Давай, трави, а то скучно в лесу.
    - Добряк. Только не перебивай. Кешка Бельды приходит в магазин музыкальных инструментов…
    Начало сразу вызвало дружный смех.
    - Валяй, я такого не слыхал, - вытирая глаза кивнул Иннокентий.
    - Ага… И говорит продавщице. Продайте мне вон ту гармошку.  А она ему говорит – нанайцам гармошки не продаём.
    - Это почему? – обиженно перебил Семён. Иннокентий тоже уставился на паренька, ожидая продолжения.
    Фасоль немного смутился, потом расплылся в улыбке: - Кешка про себя говорит – ага. Всё равно куплю гармошку. Пошёл домой намазался сапожным кремом, чтобы как негр, приходит снова, а продавщица опять, - нанайцам не продаём. Кешка удивился. Как вы догадались? А она ему - только нанайцы путают гармошку с батареей.
    - Да… - уже справившись со смехом, произнёс Семён. – Выходит, что мы с тобой дядя Кеша в музыке ничего не понимаем.
   - Или в батареях, - поддержал тот, подсаживаясь ближе к ребятам.
… - А вы, значит, травку для уроков ботаники заготавливаете? – после недолгого молчания спросил Иннокентий. - Правильно говорю?
    Манера общения нанайцев немного смутила Димку. До этого про себя он видел их дремучими и неграмотными и замкнутыми людьми. Оказалось, что это не так. Выходило, что они всё знали, но что удивляло больше всего, никого ругать не собирались.
    … - И что же родители? Не знают ничего про ваше путешествие?
    - А… - Отмахнулся Фасоль. - Мы сами по себе, правда, Диман?
    - Ах, сами, с усами. А вертолёт видели?
    - А то. Чуть макушки не содрал.
    - А ты бойкий, как погляжу, Фасоль.
    - Не из робких, - без стеснения подтвердил Фасоль, уже шкрябая ложкой по дну котелка. – А чё, к чаю сахара найдётся? Сладкого давно не ел, - разошёлся Фасоль.
   Все засмеялись. Семён принёс из балагана жестяную коробку с кусковым сахаром. Фасоль без зазрения совести выгреб из неё горсть. Пока он уплетал уху, запевая её сладким чаем, Дима разглядывал поляну и всё, что находилось вокруг. Их домик был крыт сухой корой бархата, среди которой  вперемешку лежали куски старого шифера; наверное, это был очень старый балаган. Стены его были сложены из нетолстых брёвен лиственницы, прямо с корой, нижние венцы уже давно затянуло слоем зелёного моха. Балаган выглядел как игрушечный среди зарослей, словно являлся декорацией, из крыши торчала ржавая жестяная труба, накрытая чёрной от копоти кастрюлей. 
   - Браконьеры мы с тобой, однако, - посмеиваясь над гостями, повторил Инокентий. Семён лукаво улыбнулся, и вновь принялся за своё вырезание.
    - Ты чёртика вырезаешь, что ли? – спросил Фасоль, откладывая пустой котелок. – Я видел таких в музее. Там про нанайцев интересно. Балаган, точ в точ как у вас. Оморочка из коры, вещи всякие. Это для духов, я знаю.
   - Не. Не для духов, для дураков, - поправил Семён. Все, включая и самого Семёна, снова дружно рассмеялись. Потом пожилой стал напевать какую-то мелодию. Диме стало неловко от того, что они пришли незвано, и объедали нанайцев. Их почему-то было жалко. Никакие они не были браконьеры, а так, бродяги. Вокруг стояла тишина, нарушаемая лишь журчанием ручья, да шумом пробегавшей внизу под скалой реки, от чего находиться в этом месте, среди незнакомых людей было немного страшновато. Уже с первых минут пребывания в нанайском таборе, Дима заметил, что в их общении ощущалась какая-то необычная связь, словно те что-то скрывали от посторонних. Они то и дело переглядывались и посматривали по сторонам, как будто рядом ещё кто-то присутствовал. От этого было немного не по себе. Но Фасоль, наверное, ничего этого не замечал.
    - В музее для дураков, а здесь для духов. Так?
    - Вроде того, - удовлетворённо кивнул Семён, загадочно улыбаясь. От того как он это делал, как смеялся, иногда даже слишком громко, у Димы почему-то пробегали по спине мурашки. – Это для медведя, чтобы по ночам не снился, - пояснил Семён, подмигивая ему. Теперь Димке совсем захотелось уйти, но Семён заметил его смятение и успокоил. – Это сторож.
   - Это как? Ты будешь спать, а он караулить? - непринуждённо продолжал спрашивать Фасоль, уже развалившись прямо у костра. – А правда, что в лесу город старинный есть? Или Колян сочиняет?
    - Колян не сочиняет. Точно есть, - подтвердил Семён, поглядывая искоса на своего товарища, словно испрашивая разрешения на ответ. 
     - Вы и Коляна что ли знаете?
    - Как не знать. Знаем, - спокойно подтвердил дед. - Парень известный, называется Коля – дырявые колени.
   Шутка Иннокентия снова вызвала дружный смех.  Димке вдруг показалось, что он сто лет знает этих людей, но в то же время он чувствовал, что во всём их разговоре была какая-то странная игра, которую трудно было заметить, но она всё же была. 
   …– Был здесь, командир ваш.
   - А как он вас нашёл?
    - Ну, он же командир, с головой парень.
    Фасоль спросил про пожар. Нанайцы некоторое время молчали, словно раздумывали, рассказывать или нет. Потом старый поведал как было дело. Почти всё сходилось с Касиным рассказом.
    - Рано или поздно, всё равно бы бросили место. Лишние мы здесь. Мешаем. Лес вот только жалко. Реки из-за него не стало совсем, - задумчиво закончил старик. Он немного прихрамывал, объяснив, что с детства одна нога короче другой. Из-за чего приходилось  к обуви две подошвы клеить.
    - Кому же вы мешаете? Лес-то большой. Края нет, - возмутился Фасоль.
    Старик грустно улыбнулся и вздохнул. –Тебе рано знать, не поймёшь.
    - А вы шаман? – спросил Фасоль, глядя на то, как старик ворошит костёр и что-то нашёптывает.
   - Я нет, - посмеиваясь отмахнулся старик. – Он шаман, так шаман, - кивнул он на Семёна. Тот усмехнулся и вдруг изменился в лице, вызвав растерянное молчание среди ребят. Потом ухнул, словно хотел напугать, и рассмеялся ещё громче.
    - Не пужай, не из пугливых.
    - Да вижу. Зато вот пану спортсмену  страшно стало. Точно Димка?  Душа-то в пятках.
    Тот поёжился и глупо улыбнулся, удивившись, как Семён прознал его имя.
  …  - Верно говорю, трусоват твой дружок.
    - Он не дружок. Мы так, знакомые, - поразив своей простотой, ответил Фасоль. Он уже как будто был за главного среди них.
    - Да, если душа в пятках, то это навсегда, - подтвердил старик. Я вот тоже трус. Напугали в детстве. Так до сих пор всего боюсь.  Поэтому шаман из меня некудышний. А на сопку лучше не ходите. Там мишка хозяин. Его Вальдю оставил стеречь город.
    - Кто такой Вальдю? - встрял Фасоль.
    - Хозяин, владыка по-русски. А по-нашему Вальдю. Ходить туда нельзя просто так, от скуки. Вальдю может с тропы сбить. Будешь плутать весь день. Туда только за ответами ходят, если вопросы важные есть, а если в голове дурь какая, то плохо будет потом.
    Старик рассказал, что давно здесь жили люди. Они небыли великанами, но были великими. Они построили из камней город и стену. Но пришли другие и была война. Потом долгое время небо было серым от пепла, который летал по небу. От  этого пепла женщины совсем перестали рожать детей. И так было очень долго. А потом по реке приплыл плотик с маленькой девочкой, и когда она выросла, то стала главной в их племени, и научила всем премудростям, которые люди к тому времени успели забыть.
   - А кто же бросил ребёнка одного? – возмутился Фасоль,  внимательно слушая рассказ старика. Оба нанайца рассмеялись.
    - Каньга. Добрый дух реки подарил. Такое бывало раньше. С тех пор стойбище никуда отсюда не уходило.
    - А она потом умерла? Как её звали? – не унимался Фасоль.
    - Каньга забрал. Детей оставила. Амура её звали.
    - Значит, вы все от неё что ли?
    - Не все. Вот Семён только. Бабка его, в Лидоге живёт. Та много бы рассказала, когда в настроении.  А ты, значит, не куришь? – неожиданно обратился к Димке Инокентий. – Это правильно. Чего там делать.
   -Где? – растерянно спросил Дима, искоса  поглядывая на молодого.
   -Там. – странно ответил Семён. - Делаешь затяжку, и ты там. По ту сторону.  Как во сне. Ты всех видишь, а тебя никто. Плывёшь себе, как в лодочке… Но это у всех по разному.
   -А вы пробовали  разве?
   - А как же. В жизни всё надо попробовать.  –Семён надолго замолчал, при этом не сводя взгляда с Димы, отчего тому стало ещё больше не по себе.  Неожиданно нанайцы стали разговаривать меж собой на своём языке, отчего ребята поняли, что пора уходить. В дороге они договорились, чтобы молчать о визите в табор.  Когда возвращались обратно, Фасоль не умолкал про войну великанов. Было чудно представить, что в этой дремучей тайге могло когда-то что-то происходить, и в то же время Дима чувствовал восторг от того, что услышал. Фантазия уже начала свою работу, и он увидел и город, выстроенный из камня и великанов, швыряющихся камнями.
    Возвращались в сумерках, но сбиться с пути мешала всё та же река, теперь воспринимаемая как своя, родная. Про медведя уже не думали.
    Оказалось, что Кася знал про нанайцев, и браконьерами их не называл. Он удивил тем, что называл их колдунами.
    - Я их ещё в прошлом году засёк, - делово подтвердил Кася, сортируя свою продукцию, когда все дружно отдыхали у костра после рыбного ужина. – Потом они сами приходили и учили меня ловить рыбу. Смотрели, чтобы я не организовал пожар. Даже на охоту взяли, на солонец,  но я там всё им испортил. Меня на чих так распёрло. Пыжился пыжился, а потом как давай чихать… Всё зверье разбежалось. И город твой Демьян я видел собственными глазами. Ничего особенного. Так себе руины. Если не знаешь  заранее, ни в жизнь не догадаешься, что люди сделали. Всё заросшее корнями. Там в одном месте ракетой долбанули, что пол стены развалилось.
   -Кася, базар фильтруй. Какая ракета? Стена… Скажи ещё, танком.
   -Остап, ты не врубаешься. Ты там не был, а я был. В натуре говорю, ракетой по стене шарахнули. Там стена больше твоего дома, вокруг всей горы проходит. Это была крепость, только древняя.
    - Да чё ты гонишь! Нашёл слона с ушами, - продолжал упираться Андрей. 
   -Кася, чё ты нас за дураков держишь? – взъелся Пашка. – Ты и ракету видел, и на охоту его взяли, а он там пёрнул, и всех медведей распугал. Ты как Штирлиц, во все дыры пролезть успел.
   - Зря прикалываешься Пашок. Нанайцы мужики нормальные, какой им смысл врать, а вот таких как ты лучше стороной обходить.
    Долго спорили и даже ругались. Это было обычным делом между друзьями, но Кася по-прежнему продолжал удивлять своей осведомлённостью о местной жизни.
    - Говорю тебе они колдуны. Особенно который молодой, Семён. А старик хромой его дядька. Он давно на пенсии. Он всю жизнь в колхозе проработал, рыбу ловил, калугу. Говорит, больше тонны крокодилов вылавливали. Если попадались живые, то отпускали, а их за это наказывали зарплатой, если узнавали. А Семён нигде не работает. Он у них знахарь. Мне больной зуб заговорил. Я потом его только через месяц почувствовал, а так на кедр готов был залезть от боли.
     - Конечно. Ты же никогда в жизни не чистил зубы, - засмеялся Пашка. На его смех Кася даже не отреагировал.
     - А самая сильная шаманка в деревне живёт, за Лидогой. Вот про ту Паха такое рассказывали местные геологи, что не в жизнь не поверишь.
    - Заливай, котяра.
    - Говорю тебе шаманка. Она в молодости превращаться могла. Семён тоже умеет, но не любит это дело, а она запросто и сейчас, хоть и сто лет ей уже.
    - Чё ты мелешь! Кася ты чё, совсем уже, нас за баранов держишь? Сто лет… И чё, ты хочешь сказать, что Семён в зверя может превратиться? Ты, наверное, сказок начитался.
    - Пашок не знаешь, не говори. Думаешь, в школе прочитал про му-му, то всё знаешь?
   - Зато ты всё знаешь, - Пашка насупился и погрустнел. – Тебя послушать, все нанайцы колдуны. Завтра пойду и найду твои развалины. Вон Димик со мной пойдёт. Да бля буду, ни хрена там нет. Что, правда, видел развалины типа ракетой?
    - Да пошёл ты. Фома не верующий. Говорю, видел. Туда до горы идти полдня, а потом ещё вверх ползти часа три.  Но это ерунда. Нанайцы говорят, что там чёрт следы путает. Заблудиться можно легко. Я тогда с одним геологом пошёл, ему надо было там пробу взять, а он всё время торопил меня, пока я шнурки завязывал. Не люблю не собранным идти. Перед долгой дорогой спешить нельзя. Надо рюкзак собрать, костёр затушить, а он как курица кудахтает - пошли да пошли. Ну и пошел впереди меня, мол, догонишь. Так я и не догнал его. Один дошёл до самого верху. Боязно было, думал его медведь схавал.  Красиво там. А когда вернулся вечером, он сидит у костра, пришибленный. Не мог из леса выйти никак. Там же тропка есть. Как он сбился с неё не пойму. Говорю, чёрт его водил. Так что ты погорячился братан. А то, что война там была, нанайцы не соврали. Дыру в стене, куда снаряд попал, я сам видел. Там камни метра по два длинной, во все стороны торчат, и вокруг валяется куча таких же. Я не представляю, какой ракетой так можно долбануть. Я где-то в журнале читал, что раньше на земле и летать умели, и вообще…
    - Ну… И чё ты замолчал? Не знаешь что соврать? Раньше... - Пашка тоже задумался. Касин рассказ заставил его уйти в себя, но ненадолго: тот вечер только начинался. 
    В эту ночь, на удивление, было очень светло, луна висела как никогда яркая и круглая, и светила словно электрическая лампа. Странным было и то, что не было комаров, ни одного, даже в траве. Пашка ходил по табору босиком, в одних штанах, почему-то с топором, и глядел на всех задумчиво, словно не узнавал. Кася тоже выглядел чем-то озадаченным:
   -Нанайцы говорили, что сегодня ночью папоротник зацветёт, по лесу духи бродить будут. Они даже мухоморы едят, чтобы глюки были, - пробурчал он, старательно разгрызая щипчиками прессованную коноплю. – Под это дело тоже хочу крутой косяк сделать. Может, в натуре, не врут про папоротник. Ты как Пашёк? Поддержишь компанию? Или бобо? Остап, наверное,  десятый сон видит, а у меня ни в одном глазу. Точно луна влияет. Вон и Димик как лунатик бродит. Демьян! Ты смотри, далеко не отходи, а то мало ли.
    -Кончай жути наводить, - отозвался Андрей, не высовываясь из-под своего одеяла.
   -Я думал ты дрыхнешь. Ты как, Андрюха, курнёшь, за компанию? Сейчас такой косяк забацилю, на луну полетишь с одной затяжки. Ты такого даже не нюхал. Крышу точно сорвёт. Тут как раз кропалей на два косяка конкретных.
   -Зачем два? Одного хватит.
   -Это чтобы Пашка тоже по мозгам шарахнуло. А то ему всё мало.
   Пока Кася возился с косяком, братья молча притащили целый ворох сухих веток. Костёр сразу вспыхнул, словно в него бросили спички.
    -Пахан, кончай пожар устраивать, чё тебе, света не хватает. В натуре, светло как днём. – Кася вскочил, и стал вытаскивать из костра уже занявшиеся пламенем дрова. – Пашок, в натуре сгорим, вон сетка уже дымит. 
   Наблюдая за суматохой, Дима случайно обратил внимание, что все Касины приготовления слетели с импровизированного столика, на котором тот готовил своё зелье. Даже не помышляя о плохом, он подобрал уже приготовленную козью ножку, забитую кропалями, и на некоторое время застыл в ожидании реакции, но на его движения никто не обратил внимания: все дружно  ругались и тушили пламя. Рука сама сунула папиросу в карман, но при этом Дима решил, что до последнего будет молчать, и разыграет толпу, а в конце отдаст. Но когда Кася обнаружил потерю, его реакция была неожиданной:
   -  Прикинь Андрюха… Косяк забитый куда-то делся. Только что был, и не стало. Я же видел как он свалился с кирпича. В натуре  куда-то пропал. Не иначе местные духи стырили.
   -Или мыши, - предложил версию Остап.
   -Или Демьян, - расхохотался Кася. Дима почувствовал себя уязвлённым, и уже захотел вытащить свою находку, как в диалог влез Пашка.
    -Ты чё Касинский на моего брата гонишь.  Ему твоя дурь даром не нужна, он спортсменом будет великим.
   - И всех нас победит, - поддакнул Кася, при этом даже не переживая за потерю косяка. – Да хрен с ним, с косяком. У меня  ещё есть, сейчас второй забью. Ну чё, кто первый пыхнёт? Диман, давай с тебя.
    Димку словно парализовало, от того положения, в котором он оказался. Сначала он хотел выйти из круга, и незаметно подбросить козью ножку к тому месту, куда она упала, но потом, почему-то, передумал. На Касино предложение курнуть он лукаво ухмыльнулся, и даже подвинулся ближе, давая понять, что ему хватит и дымка.
   Когда косяк пускали по кругу, Кася как всегда был в ударе, травил анекдоты, потом незаметно все улеглись. Бодрствовать остался только Кася, оставаясь в одних трусах, и потягивая из кружки остатки своего убойного чифира. Дима всё ещё не знал как поступить с тем, что лежало в кармане, при этом  незаметно наблюдая за товарищем; Касины глаза поблёскивали в свете огня, словно их хозяин замышлял что-то необычное.
    -Завтра уходим, - почему-то тихо произнёс Кася, словно догадываясь, что Дима ещё не спит. – Достало всё до чёртиков. И чё то как-то стрёмно стало. Ты как? Ничего не чувствуешь? Я такой тишины не помню. Вчера Семён проходил мимо, сказал, что  если пойдут ливни, то дорогу размоет.
   Дима пожал плечами, хотя слова друга вызвали в нём странное чувство. –Надоело здесь, мамаша наверное потеряла нас.
   - Тебе с нами делать нечего, - особенно со мной. Мы торчки, наркоманы. Ты про ханку слышал?
   -Озеро такое.
   -Ханка это наркотик, - прошептал Кася. – Типа, героин, его колят шприцом в вену.
   -Ты колол? –у Димы даже засосало под ложечкой от страха.
   -Дурь меня уже не торкает. Так, чучуть. Поначалу только. От ханки вообще другой приход, тебе не понять. Никогда не колись, и не кури. А мне уже, наверное, не съехать. Только ты пацанам не говори. Хотя, всё равно узнают. – Кася досыпал в кружку свежей заварки, последней из того, что привезли с собой, залил кипятком, и немного выждав, залпом выпил всю кружку. Глаза его округлились, а тело какое-то время пробивала дрожь. – Один раз видел как корейцы коноплю собирали. Баба с мужиком. Прикинь, они голыми, в одних трусах и башмаках, бегали по пятаку. Мне предлагали присоединиться, но я отказался. Из-за мошки. Потом зелёнку соскребали с тела. За час на целый коробок насобирали.  Меня потом раскурили, у меня такие глюки пошли... Сижу, угораю, вокруг бабы голые бегают. Такая ржачка напала, до сих пор живот болит. –Касю ещё раз передёрнуло, он поднялся и отстранённо посмотрел в сторону леса. –Хочу на последок как корейцы попробовать.
    - Ты хочешь по конопле бегать? Темно же. Вован, ты обалдел?
   - Ерунда. Луна яркая. Ты только  мне кроссовки одолжи свои, а то мои кеды развалились, боюсь, не дотянут до Хабары. Да не боись, ничего с ними не сделается за один раз. Главное потом помыть их в воде, а то от росы точно задубеют.   
   Кася бесцеремонно натянул Димкины кроссовки, которые, на удивление, пришлись ему впору, и словно его кто-то тянул, кинулся в заросли конопли. Поначалу Дима даже не поверил, что такое может быть – бегать голым по лесу, да ещё среди ночи. Костёр уже догорал, от чего стало жутковато. Неожиданно он вспомнил, что в кармане лежит папироса с дурью. Он огляделся, опасаясь, что могут увидеть, потом взял головешку из костра, и отойдя на несколько метров от табора,  закурил. Конопля сразу вызвала во рту горький привкус, и первым желанием было выбросить окурок. Но выбрасывать его было, почему-то,  жаль, словно он стоил больших денег. В памяти сразу всплыл случай из далёкого детства, когда он тайком купил в магазине сигареты, и в одиночку закурил. Ему нравилась картинка на пачке, где была нарисована лайка. Из-за этой картинки он решил, что сигареты вкусные, но оказалось не так: было противно и горько.
     Украдкой делая глубокие и частые затяжки, Дима долго не мог вздохнуть полной грудью, словно в теле стоял предохранительный клапан, но постепенно голова стала лёгкой, а дыхание медленным и глубоким. Вдалеке мерцал огонёк угасающего костра, луна зашла за вершины темнеющей стены леса, вокруг было темно и тихо. И вдруг в ушах, и как будто за спиной, стал нарастать непонятный шум,  переросший в грохот, словно рядом взлетал сверхзвуковой самолёт. Дима даже не успел сообразить, откуда этот грохот, как всё вокруг изменилось, и тогда он понял, о чём говорил старик. Он оказался «там», как будто прошёл сквозь зеркало. Мысли из головы ушли, и это ощущение пустоты для Димы оказалось настолько новым, и в то же время приятным, что захотелось полететь. Тело тут же поднялось, при этом он даже не напрягал ни рук ни ног, а потом он увидел то, что выходило за рамки его понимания, но в то же время нисколько не пугало, - он продолжал лежать на траве, и в то же время стоял рядом со своим телом, словно раздвоился. В ту же секунду каким-то непонятным образом он увидел несущееся  где-то среди кустов существо, похожее на странное животное, скорее всего собаку. Потом он понял, что это Кася, однако, тот факт, что он в это же время выглядит как собака, нисколько не удивил. Он и раньше видел в Касе это существо. Дима захотел приблизиться к нему, и в ту же секунду услышал, словно внутри головы, голос: «близко не приближайся». Вокруг никого не было, но голос был как настоящий. В это время Кася тяжело дышал, даже хрипел, он снова был Касей - человеком, продираясь среди зарослей, и собирая голым телом липкую смолу с густых бодылей конопли. Маховики его рук работали словно мельница, захватывая листья, стебли; он ни на что не обращал внимания, полностью поглощённый своим занятием. Так продолжалось какое-то время, должно быть час, а может и больше: время словно остановилось. В то же время Дима осознал, что чем больше находится в этом новом для себя мире, тем труднее ему будет вернуться назад.  Неожиданно он увидел рядом тусклый зелёное свечение, исходившее из травы. Он подумал, что это, наверное, папоротник, и стал приближаться. Движение по-прежнему происходило само, он просто двигался за счёт одного желания. Но постепенно стал чувствовать, что в теле появляется тяжесть, а в душе одиночество и тоска. В это время зелёное свечение было совсем рядом, и Дима услышал звук, исходивший из глубины этого света. Он был неприятный, словно трава была живая. Он дотронулся до травы, и сразу же почувствовал как по руке пробежал ток, словно он коснулся оголённого провода. На пальцах при этом осталось едва заметное зеленоватое свечение. Он отдёрнул руку, но потом снова захотел прикоснуться, словно трава была живой. Второй удар был настолько оглушительный, что его отбросило. Возникло ощущение, что в груди образовалась дыра, после чего вокруг всё потускнело, и он погрузился во мрак, при этом всё стало липким, его словно погрузило в густую слизь. Сознание продолжало работать, и чувствуя, как тело всё больше погружается в эту липкую гряз, Дима ощутил ужас. Но, ни кричать, ни шевелиться он уже не мог – в теле не было никаких сил, как и самого тела. Но он всё ещё понимал, что существует,  но где, понять не мог.
     Пашка проснулся первым. Когда он увидел, что брат лежит в мокрой от росы траве в отдалении, то подумал, что Димка валяет дурака. Но когда обнаружил, что всё лицо его покрыто рвотной массой, понял, что с братом что-то случилось.  Он сразу поднял всех на ноги. Дольше всех просыпался Кася, почему-то весь зелёный, от него сильно воняло  свежей коноплёй. Пашка не стал допытываться, чем его дружёк вымазался; Андрей уже стоял над Димкой, и пытался привести его в чувства, но тот не реагировал. Вдвоём они притянули Диму к костру. 
   -  Я знаю, что с ним,  - произнёс  Кася, соскабливая с себя налипшую смолу.  – Он обкурился.
  -Чё ты мелешь! Кася, ты совсем уже…
  -Сам ты уже. Говорю тебе, Диман обкурился. Чё не видишь? Его вырвало. У меня первый раз тоже примерно так и было. Блевал потом кишками, чуть не сдох.
   - Да где бы он взял? Чё, хочешь сказать, натёр? Пошёл в кусты и натёр ботвы? Нафиг ему это надо?
    -Кася глянь. –Подошёл Андрей, держа в руке недокуренный остаток козьей ножки. – В натуре, обкурился.
   -А я что говорил. Это он наш косяк в тихушку раскурил. И Прикинь, чтобы не увидели, в сторону отошёл. –Кася рассмеялся своим фирменным заливистым тонким смехом, но друзья не поддержали его.
     -Да живой он, не сыте, - успокоил Кася. - Раз блевал, значит организм очистился. Полежит, и очнётся. Давай хоть хавчика приготовим, пока он оклёмывается, жрать хочу как волк. Аж тошнит.
   -Ну и сблюй, - грубо посоветовал Пашка, всё ещё рассматривая сверху брата.
   - Да пошёл ты.
   -Да чё вы грызётесь! Одичали как собаки бездомные, – вмешался Остап. Всё это время он стоял посреди поляны, где валялся Димка, разглядывая следы. Иди Кася глянь, кажись кто-то прочапал мимо нас, пока мы дрыхли. На росе хорошо видать.
   - Это наши, с Хабары, - отозвался Кася, всё ещё занятый соскабливанием.  –Сто лет бы их не видеть. Скоро сюда асфальт проложат, и на автобусах будут ездить.
   Пашке по-прежнему было не до того, из-за брата, но Касино занятие его наконец-то заинтересовало.   
   -Ты что, по траве ползал ночью? От тебя дурью за километр воняет.
   - Это от тебя воняет, а от меня пахнет. Я же тебе рассказывал, как корейцы коноплю собирают. Сёдня решил сам попробовать. Прикольно, только тело чешется. Короче, пацаны, надо отсюда сваливать, пока не началось.
   - Откуда они? Ты их знаешь? – почёсывая растрёпанную голову спросил Остап.
   - Говорю тебе, это наши, с Хабары. С Южной микрахи. 
   - А как они могли так рано прийти?
   - Очень просто. Заночевали по дороге, а утром на свежие ножки притопали, с утра пораньше.
   К этому времени Кася уже бросил своё занятие по отшкрябыванию смолы, и занимался другим делом: сидя прямо на земле, он очень сосредоточенно ковырялся с каким-то бумажным брикетом.    
     — Что это? – нависнув над Касей спросил Пашка.
   - Отойди, свет загораживаешь. Бомба это.
     — Бомба? Зачем тебе?
     — Так, на всякий случай. У тебя случайно изоленты нет? Хочу два пакета в один сложить.
     — Лейкопластырь. У Демьяна в рюкзаке  есть, я видел. Кася, ты воевать собрался?
   -Чё, как он? Оклемался? – не обращая внимания на Пашкины придирки, спросил Кася. - Остап, посмотри, может на него воду вылить, пару вёдер. Только чтобы не захлебнулся. Ты голову на бок наклони. Хоть от блевотины отмоется, а то воняет, как от моего покойного папы после пьянки.
   Андрей без промедления сбегал на речку с котелком. От воды Дима зашевелился, потом открыл глаза. Лицо у него было даже не бледным, а каким-то серым, словно он побывал под землёй.  Он с трудом поднялся на локтях, но на большее его не хватило.
   - Кажись оклемался. Демьян, ты не сдох, случайно? –Андрей стал мотать Димкину голову, приводя того в чувтва. 
   -Кончай Андрюха прикалываться, ему в натуре херово, - поддержал Диму Кася, уже закончив с упаковкой. – Ты как Демьян? Живой? – Кася неслышно рассмеялся. – Торкнуло тебя не слабо. Паха думал, что ты кони двинул. Скажи спасибо Остапу, это он на тебя воду вылил. Тебе надо на речку, в воду холодную. Пахан, помоги ему, а то не дойдёт, упадёт где-нибудь в зарослях, и комары до костей обглодают. Что потом тёте Вале говорить будем…
  - Не твоего ума дело, - огрызнулся Пашка, однако как посоветовал Кася, сгрёб Диму в охапку и понёс к речке, словно это был пустой мешок из-под картошки. Вскоре он вернулся, выдавая глазами уже своё привычное настроение.
   - Не утопил там братуху? – продолжал ёрничать Кася, выискивая по кухне что-нибудь съедобное. – Теперь на всю жизнь будет урок. Как в тихушку косяк раскуривать, ворованный.
  - Кася ты задолбал. Я тебя точно урою.
  -А чё, не так что ли? В тихую подобрал…
- Да заткнитесь вы, придурки! – взъелся Остап. –Кася, ты сказал про наших. Ты их видел, что ли?
- Ну а как бы я узнал, если бы не видел?  Пописать утром встал, ещё только светало, а они гуськом друг за другом, как партизаны. Мимо Димки прошли, даже не заметили, наверное. Хотя, без разницы.
   -А чё ты их не остановил?
   - На хрена. Типа, пацаны, откуда вы? Типа, давай курнём за знакомство, побазарим... Остап, кончай дурку гнать.  Нам сваливать надо, и чем скорее, тем лучше.
  - А то что? – забасил Пашка, всё ещё поглядывая в сторону реки, где должен был приходить в себя брат.
   - А то нихера! Тут знаешь, что сейчас начнётся… Уж я то знаю, когда на пятаке больше двух команд собирается. Толпа сразу кучковаться начинает, одни против других.
   -Чё, хочешь сказать…
  - Да что тут говорить! Война начнётся.
  - И ты для этого свою бомбу приготовил? Типа граната. Может тебе ещё пулемёт с патронами дать? 
      — Ты, Пашок, не остри. Уже заострен. Пойми ты своей башкой дубовой, что делать здесь больше нечего. Сваливать надо. Сейчас грызня пойдёт. Говорю тебе, здесь такой крысятник будет! Третий — всегда лишний. Поверь моему слову.
     Пашка плотно сжал губы и уставился на Касю.
     — Ну, и чё ты уставился, как следователь?
     — А то, Касичкин! Что ты по кустам, как таракан, шныряешь, коноплю трёшь. Демьян тебе рыбу ловил всю неделю. Остап жорево готовит. И вообще.
    — А ты что, подмазываешься? Мало тебе, что ли, своей дури?
     — Да, мало!
      — А зачем тебе много? Ладно, мне. Я ей живу. А вас матушка кормит и одевает, —спокойно и цинично размышлял Кася.
     Неизвестно, во что мог перерасти спор, если бы не комсомольчане. Один за одним, гуськом, даже не оглянувшись, они прошли мимо лагеря.
     … — Что я говорил! Умные люди давно удочки сматывают.
     — У них жратва кончилась. На одной рыбе долго не протянешь. Колёк, погоди. – Пашка  отрезал полбулки уже затвердевшего хлеба и направился вслед за компанией.
     — Во, дурак. И так хлеба не хватает самим, так он еще раздаёт.
     — А куда нам? Солить, что ли, если мы тоже сваливаем, — Пашка остановился, и прищурив оба глаза пытливо посмотрел на Касю.
     — Да чё ты пилишь меня, как следак. Ладно. Раз решил поделиться, делись, но в дороге не ной, когда жрать захочешь. А вообще, правильно, пацанам в дороге пригодится. До Комсы добираться в сто раз дольше.
    - Вот так и дыши, - огрызнулся Пашка, и прыжками, легко, побежал догонять ребят.
   Пока Пашка с Касей обменивались любезностями, Андрей выискивал то, из чего можно было приготовить завтрак. Основным блюдом для него была уже ставшая неизменной рыба, пойманная с вечера. Для неё, чтобы не портилась, выкопали в земле глубокую яму, а саму рыбу – огромную икрянку, засыпали свежей травой, и сверху ещё накрыли кусками шифера.   
   - Это наши, Андрюха. С Южного. Я одного часто на барахолке вижу. Он меня тоже должен знать. Фарцовщик. У него очки капли, - заговорил Кася, по-прежнему сидя на голой земле в одних трусах, и просматривая свои потрёпанные кеды.
     — А!.. Это который зимой в драку набивались?
     — Вроде. Я им тогда одну штанину от джинсов загнал. Потом наезжали, типа разводили.
    - Ну и как? Развели?
     - Не на того нарвались.
     — А он видел тебя?
    — Думаю, нет. Говорю тебе, они мимо лагеря прошли, и не заметили нас. Сеточка своё дело делает.
    — А сколько их?
    — Пятеро, кажется.
     Вернулся Пашка. При слове «пятеро» он стал обшаривать местность в поисках хорошей дубинки.
     — Ну и чё! Подумаешь, пять. Нас все равно больше.
     — Да успокойся, Пахан. У меня свои дела, у тебя с братом свои. Андрюха тоже не при делах. Я корефанов подставлять не собираюсь. Не лезь. Они еще пацаны. У меня только с одним дела. Чё, как там Демьян? Приходит в себя? — Кася вдруг напрягся и поднял вверх указательный палец. — Тихо все!
     Выйдя из укрытия, Кася стал прислушиваться к звукам.
     — Слышите! Орет кто-то.
     — Может, Димка?
     — Нет, это не он, не его голос, - немного задумчиво сказал Паша.
     — И я тоже слышу, — Остап воткнул свой топорик в чурбак и вышел из укрытия вслед за Касей.
     — Они что? Крыша у них с дури поехала?  Остап с волнением посмотрел на друга. — Ты чего, Вован?
     — Погоди Андрюха. Это не дурь. Ты чё, не слышишь? Так только от страха кричат. Гадом буду, это медведь нашухарил.
     — Какой медведь?
     — Дрессированный, на велосипеде! Остап, мозги включи. До жилья сорок километров, мы в тайге. Кроме медведя больше некому.
     Пашка тоже вышел из укрытия и стал высматривать брата: Димка всё ещё приходил в себя на берегу. Неожиданно прямо из кустов вылетели два паренька, оба они были крайне взволнованны. Увидев Касю, ребята остановились. Переводя дух, они пытались что-то говорить, указывая в сторону, откуда прибежали, но вместо слов выходили лишь непонятные звуки.
     — Остап! — Кася зашагал решительной походкой на одном месте. — Быстро разводи большой костер, только сырых не бросай. Сетку только  откинь подальше от огня, а то спалишь. Все курки вали в кучу, один хер сваливаем. К огню он не подойдет.   Не должен.
     Достав из сумки два пакета, увязанные в один, и давно ждавшие своего часа, Кася подошел к Пашке:
     — Ты как, Пашок. Не сдрейфишь? Жопа не лопнет от страха?
     Паша растерялся:
     — А чё? Что делать надо?
     — Увидишь.
     Новенькие с любопытством наблюдали за решительным Касей и жались к ближе костру. Они  всё ещё не могли прийти в себя.
     — Огня он не-не-не боится. Мы спали еще. Он подошел к нам. Залез в сумку, пока мы дрыхли,  -наконец-то произнёс один из ребят. –Он такой шмон устроил там.
     — Представляю, как медведь перепугался от ваших воплей, — пошутил Кася. — Большой медведь-то?
    — Ага. Огромный! — пацаны развели руками. — Черный.
    — Черный? Белогрудка, что ли? У него галстук на шее. Пятно белое…
    — Коричневый.
    — Значит бурый. Ясно с вами все.
    — Он в сторону речки побежал. За Серегой.
    — За Фортуной, что ли?
    — Ну-у!
    — Если что, капли мои, в смысле очки, — пошутил вновь Кася.
    Все приумолкли и стали вслушиваться в тишину. За это время разгорелся хороший костер. От раздувания глаза у Остапа слезились, а волосы покрылись пеплом.
    — Ништяк, Андрюха!  Давай твое шерстяное одеяло. Огонь только не запускай. Чтобы горел.
    — Это почему моё?
    — Факел сделаем. Медведь дыма боится, ты чё, не знал?. Верблюжонка поджаренного ему под нос сунем. Да не жмоться ты. Все равно оно подгорело. Когда он тебя распотрошит, как горбушу, тебе оно уже больше не понадобится. Разве что накрыть сверху.
     Все засмеялись, кроме Остапа:
     — Ну и черт с ним. Только с мамкой будешь ты говорить.
     — Разберемся. Своя шкура дороже.
     Брошенное прямо на огонь, одеяло зачадило, как старая паровозная труба. Накрутив его на палку, и перемотав проволокой, Кася сделал что-то вроде факела, только вместо огня валил едкий белый дым.
     — Ну и вонючее же! Саками воняет.  Его, наверное, с младенчества не стирали.
     — Дурак ты, Кася. — Андрей приободрился, страх с лиц ребят незаметно сошёл, и все заулыбались, кроме Пашки. Тот искал глазами брата и кусал губы. Димка всё ещё пропадал на речке.
     — Ну, где же этот пан спортсмен? Убью его, точно.
     Не обращая внимания на Пашкину ругань, Кася подошел к нему с факелом.
     — Держи, Пашок.
     — А почему я?
     - Чё, сдрейфил?
    - Да пошёл ты! А что с ним делать?
     — На голову одень, — огрызнулся Кася. — Остап! Никуда не отходите от костра. И больше огня. Если что, то нам больше бежать некуда. А подойдёт, кидайте в него головешки. Поджарьте его, как следует. Всё Пашок, слушай внимательно. Ты с факелом, и ни шагу назад. Нас должно быть двое. Понял?
     — Сам не ори Кася! Понял?!
     — У тебя спички есть?
     Пашка в суете полез по карманам.
     — Есть.
     — Не отсырели? Проверь.
     — Да не отсырели. Затараторил…
     — Ну, смотри. Не дай бог. С тебя с первого скальп снимет, вместе с башкой.
     Кася шел медленно среди густых зарослей в сторону реки, туда, где начинался перекат.. Пружиня своими коротенькими ногами, и всё время оглядываясь по сторонам, словно пугливая кошка, в правой руке он сжимал пакет, а левой словно придерживал идущего рядом Пашку.
     — И чё у тебя там? Типа, бомба?
     — Да тише ты Пашок! Подарок косолапому.
   - А вдруг это нанаец переодетый? Может в натуре, шаман в зверя превратился? Чтобы нас прогнать. А что? Мы же задолбали их здесь своей коноплёй.
  Кася остановился и открыл рот от удивления:  - Ты кончай так пугать! Ну, у тебя и шуточки.
   Пашка глупо улыбнулся: - Да какие шуточки. Сам насрал в уши, я всю ночь потом не мог заснуть от страха.
   - Всё Пашёк, паяльник закрой, - зашипел Кася. – Мишка где-то близко, чую, что здесь он, рядом. А шаман не шаман, поглядим потом.
     Подойдя к реке, они увидели медведя. Ветер дул со стороны реки, и зверь их не чуял.      Огромный и, действительно, коричневый, он шустро перебегал с места на место, разрывая когтистыми лапами речную гальку. С разбегу он прыгал в воду, тут же выскакивал, растрясая вокруг себя мокрые брызги. Вода искрами разлеталась во все стороны, создавая вокруг зверя водяной искрящийся сноп. Подойдя к дереву, где почти на самой макушке сидел тот, кого называли Фортуной, медведь встал на задние лапы, зацепился когтями за тонкий ствол, и словно кошка взобрался до середины, после чего на секунду повис в воздухе, и мягко приземлился на задние лапы. Со стороны казалось, что он играет. Наверное, медведь был ещё молодой, и таким образом развлекал себя. Но тому, кто сидел на дереве, было не до смеха. Забредя по брюхо в воду, мишка стал высматривать рыбу.  Неожиданно в поле зрения появился Димка, он сидел у самой кромки воды, согнутый пополам, и время от времени окунал голову в воду. Пашка прекрасно знал, насколько долго мог брат находится без дыхания под водой, и от этого ещё больше выходил из себя от злобы. Кричать, в то время, как рядом бродил медведь, никто и не помышлял, но что-то надо было делать. Димка ничего не слышал, потому что шумела река, а его голова находилась под водой.
     — Ну гад! — зашипел Кася. — Утоплю.
     Пашка выбрал камень поувесистее, и швырнул его в сторону брата, опасаясь попасть. Как назло, камень не долетел до воды и шмякнулся в заиленный берег. Дима по-прежнему сидел под водой и ничего не слышал.
    - Пашок, кончай. По башке попадёшь, потом дураком станет.
   - Сам знаю. Учишь… -огрызнулся Пашка, высматривая медведя.
     Парень, сидевший, как кукушка, на дереве, тоже увидел, что внизу что-то назревает, но продолжал молчать. Ничего не подозревавший Дима вытащил голову на несколько секунд, а затем уже полностью залез в воду, удерживаясь за коряжину, торчащую из глубины. Медведь что-то почуял, скорее всего услышав посторонний звук, и приподнялся на задние лапы. Он втягивал носом воздух и вертел головой. Несколько раз подпрыгнув на задних лапах, он увидел как из воды словно поплавок,  появляется тело. Переваливаясь из стороны в сторону, медведь лениво пошел к Димке.
     — Пахан! — зашипел Кася. — Спички давай. Или он Димана схавает.
     Руки у Пашки не слушались. Он, как нарочно, забыл, в какой карман сунул коробок. До Димки было каких-нибудь три десятка метров, но тот не видел ни друзей, ни медведя.
     — Ну, сраный водолаз! — прошипел Пашка, не разжимая губ. — Убью!
     Он наконец-то нашел коробок и швырнул под ноги Каси. Выждав мгновение, словно решаясь на что-то, он поднялся во весь рост, вышел из укрытия, и что есть мочи, гаркнул. Зверь на секунду остановился. Глаза их встретились. Они стояли в десяти метрах, и, не отрываясь, смотрели друг на друга. Медведь встал на задние лапы и, мотая головой, стал втягивать дым, идущий от факела. Услышав крик, Дима наконец-то вынырнул, поднялся на ноги, и увидел брата. Тот стоял немного пригнувшись, словно готовился к прыжку, держа перед собой дымящийся факел; в это мгновение Пашка совсем не был похож на человека. Он стоял в нескольких метрах от медведя, и больше напоминал дикого зверя, оскаленный, с выпученными глазами, и казалось, был готов броситься на медведя. Тот на мгновение застыл, принюхиваясь к противнику; понять зверя было невозможно. Маленькие глаза, посаженные глубоко в черепе, неотрывно смотрели и не мигали: в огромной голове что-то решалось.
     Все длилось считанные секунды, но для Пашки, наверное,  это показалось вечностью. Ноги его словно приросли к земле. Вдруг из кустов вылетел белый сверток и упал прямо к мокрым ногам косолапого. Медведь стал обнюхивать неизвестный предмет,  шумно втягивая носом воздух.
     — Ложись! — заорал из кустов Кася. Пашка, как подкошенный, рухнул на землю.
     Сначала послышался треск разрывающейся плотной обертки, потом раздался оглушительный хлопок и свист разлетающегося на куски динамита. Сверкнула яркая вспышка, и медведь, как испуганный котенок, на мгновение завис над землёй, словно его кто-то держал за шиворот. Его как будто подбросило ударной волной. С ужасным ревом и бешеной скоростью зверь кинулся наутёк, сдирая с морды невидимого врага и не разбирая перед собой дороги. Проскочив, как локомотив, речку и оставляя за собой высокой гребень белой волны, он с треском углубился в чащу. По этому треску легко было догадаться, как далеко он убежал.
    Кася орал как одержимый. Он подбежал к Пашке и стал трясти его.
     — Ну, Пахан! Ты даешь! Я чуть не оглох от твоих воплей!
     — А ты! А ты! Я думал, ты в штаны от страха наложил. Где, думаю, Касинский?
     — Кто наложил?! Ты сам наложил! - Кася неожиданно смолк, и стал принюхиваться.
     — Ты чего, Кася! - Пашка недоверчиво посмотрел на друга.
     — Откуда несет? Да говном же пахнет. Димьян! Это ты, что ли, обделался от страха?
     До последнего момента тот стоял в воде, как прошитый ломом, и не мог даже двинуться с места.
     Подбежал Остап, вооружённый топориком и дубиной. За его спиной прятались остальные мальчишки.
     — Ну и жахнуло! Я думал, его на куски разорвет!
     — Тоже скажешь. Этой зверюге ничего не будет. Морду в муравейник сунет, и все пройдет.
     — Не скажи, — Остап подошел к месту, где только что топтался зверь. Вокруг валялись куски от взрывпакета. — Мишка-то от страха в штаны наделал.
     — Гонишь! Где? — на Касином узкоглазом лице засветился восторг. Он закатился диким истерическим смехом, заражая всех вокруг.
     — Эй! Пацаны! Снимите меня! Я уже не могу держаться, — послышалось с дерева.
      Все попадали на землю, держась за животы.
    - Как залез, так и слазь, - довольный собой произнёс Кася, увлекая за собой всю компанию.
     Гости с восторгом смотрели на Пашку, на его огромные руки и накаченную жилистую шею, с которой еще не успели сойти синие канаты набухших вен. Мышцы на руках всё ещё играли от бешеного напряжения. Пашка, не закрывая рта, гордо шел рядом с Касей и размахивал руками. Он воодушевленно комментировал произошедшее, подробно описывая поведение каждого, кто принимал участие в поединке.
      — А Димка-то, братка, под воду нырк, как бобёр! Ныряет себе, даже не слышит, как ему сигналят. Я ему камнем, а он ноль эмоций.
     Схватив уже пришедшего в себя брата за плечи, он пронёс его по воздуху метров десять, как пушинку.
    … — Кася-то! Партизан! Орет мне, спички давай. А сам трясется в кустах. Ну-ка, покажи штаны!
     — Свои покажи, питекантроп. Видел бы ты себя!
     — Да ты сам шестикантроп!
     — Хорош горланить, мужики! У меня в ушах звон стоит, - пожаловался Остап, и вдруг, остановился. — А вдруг он вернется, чтобы отомстить?
    — Ты чё, Остап! Звери не мстят. У тебя от страха крышу снесло? Они или голодные, или сытые. Этот теперь за версту обходить будет. Ему теперь только белую коробку покажи, он тебе зад покажет. А к тебе он вообще близко не подойдет.
     — Это почему? — Андрей заморгал глазами.
     — Ну, как же. От тебя за версту обоссаным одеялом воняет.
     — Да дураки вы все! — улыбка все же предательски выползла и затянула доброе лицо Андрея.
     Пойманная с вечера рыба оказалась кстати. Её разделали на небольшие кусочки и сварили в подсоленной воде. Туда же бросили последние остатки лаврушки и дикого лука. После сногсшибательного представления даже такое блюдо показалось королевским.
     — Жалко, что картошка кончилась, — с полным ртом досадовал Пашка, облизывая жирные пальцы. — Я знаю, что самое вкусное у кеты. Это голова.
    - Дурак ты Паха. Самое вкусное у кеты, это икра.
     Икры оказалось так много, что её решили подсолить. Кася ловко отделил икринки от ястыков и, предварительно приготовив соленую воду в кастрюле, бросил икру в рассол.
    - И сколько она у тебя солиться будет? Неделю? –не успевая пережёвывать горланил Пашка.
    — Пятиминутка. Самая вкусная икра, — объяснил Кася. — Способ стопроцентный.
    Икра вызывала такой приступ аппетита, что у всех полились слюни, как у голодных собак.
     — А ты точно знаешь, что ее уже можно жрать? — Пашка смотрел на миску с икрой голодными глазами и ждал, когда истекут эти чертовы пять минут.
     — А ты, Пашок, можешь не рисковать. Я тебе твою долю отдельно в тарелку положу, и сиди неделю. А мы пятиминутку лопать будем. Правда, Андрюха. 
     — Не умничай! — Пашка залез ложкой прямо в середину красного месива и потянул добрую половину всего, что было в миске.
     — Э-э, Пашок, ты поскромнее! Не один же. Совесть-то имей.
    Глядя, как Пашка приложился к игре, было понятно, что у него не было привычки мазать икру на хлеб.
    — Отсутствие совести голодному не помеха, говорит моя бабка. Я ложкой привык, — уже с набитым ртом оправдывался Пашка.
     Икру прикончили в считанные секунды.
     — Пища богов, - важно заявил Кася, смакуя губами каждую икринку.
     — Пища нанайцев, а не богов.
     — А может, они и есть  боги.
     — Если они боги, то ты Кася тогда чёртик.
     — Сам ты чёрт из кочегарки.
    Пашка расхохотался.
     — Вот ты, Кася, и есть кочегар. Ты же всю зиму в кочегарке школьной  с лопатой бегал, и трубу потом  пропил.
     — Да ладно, Пашок. Кончай прикалываться. Не обламывай Касе аппетит. Он деньги зарабатывал, - заступился за друга Остап.
     На Пашкин треп Кася мало обращал внимания, и спокойно поедал икру со своей ложки, раскусывая каждую икринку зубами.
    — Икру надо уметь есть. Ты как заглотил, так и высрал. А ее надо раскусывать. В ней сила. Меня в Троицком один нанаец научил. Я у него трехлитровую банку за булку хлеба и пузырь выменял.
     — А чё с икрой сделал?
     — Как что? Съел. Правда, в автобусе перешугался, пока вёз. Всех шмонали, сумки смотрели. Хорошо, только у взрослых. Поотбирали кучу икры.
     — А тебя, хочешь сказать,  не обыскивали. — Пашка недоверчиво прищурился на Касю.
     — А я шлангом прикинулся.
     —Да тебе даже претворяться не надо, ты и так шланг.
     — Козлы они.
     — Кто козлы?
     — Кто, кто, менты. Везде им залезть надо.
     — Да они, вообще!.. — Пашка выпучил глаза, и в досаде пнул пустой котелок, а затем, словно удовлетворившись местью, отвалился с полным животом. — Ни рыбачить не дают, ни жить по-человечески. Кому какое дело! — Пашка развел делово руки, — где я икру взял. Купил! Где взял...
     — Нельзя Пашок.
     — Ну почему!
     — В магазине покупай, если хочешь. А так — скупка краденого.
     — В магазинской икре глисты живут. Сам её жри. А нанайцам можно ловить. Я знаю. Они на рыбе живут всю жизнь.
     — Ловить можно, а продавать нельзя. Они сдавать должны в заготконторы.
     — Ага! И получить за это грамоту, с которой только в туалет сходить. У меня полный шкаф таких от фазанки. А что толку. Деньги бы башляли, я бы никогда не пропускал занятий.
     —Пашок, ты чё разорался, в натуре. Мы же не одни. — Кася вернул на прежнее место сетку, а затем вышел на открытое место и огляделся. — Пацаны! Кажется, дождик начинается.
     — Тоже мне. Пяточек нашёлся! Кажется дождик начинается, кажется дождик начинается, -затараторил Пашка, - подражая известному герою мультфильма. - Какой дождь! Ты чё, с барометром родился? — язвил Пашка.
     — Ты не соображаешь, лучше помолчи. Вон, сопок не видно. Гадом буду, сейчас ветер  поднимется, а потом пойдет дождь.  Такой ливняра может долбануть…  Вот увидите.
     — Давно пора, — Дима, уже окончательно пришедший в себя после еды,  вытряс свой рюкзак и стал сушить свои походные вещи. — Неделю сидим, и ни одной капли.
     — Какую неделю? Чё, в натуре неделя прошла?
     — Пахан, очнись! Мы седьмой день торчим здесь. Ты рожу то свою в зеркало видел? Смотри, в обморок не упади.
     — На свою посмотри, Квазимода. Тоже мне, чистюля, — ворчал Пашка, прибирая вокруг костра.
     — Опять вы грызетесь, как крысятники. Одичали, что ли? - влез Андрей.
     — Точно, одичали. Говорю, надо сваливать, - поддакивал Кася.
    -  А правда,  давай собираться, да и пошли, — поддержал Остап.
     — Да хрен вам. У вас с Остапом на двоих  дури до фига. А у меня мало. Я сейчас пойду потру. До вечера далеко.
     — Ну, как знаешь, Пашок, а мы после дождика рванем. Правда, Демьян?
     Димка молча перебирал свои вещи, словно ругань друзей его не касалась. После ночного кошмара он всё ещё находился в растерянном состоянии.
     — Да ну вас.
    - И чё? Ты  пойдёшь с Касей, и меня ждать не будешь? Брата родного бросишь? – Пашка опустил руки, и вопросительно посмотрел на товарищей. – Да вы чего? Ну, подкатишь дома Касинский. Западло, вот вы кто!
    - Кончай пургу гнать Пахан. Никто тебя предавать не собирался. На брата наехал не по делу. Он тебя рыбой кормил всю неделю, грибы собирал, ягоды. Чё, я не прав? Скажи Андрюха. Тебе надо, иди, три сколько влезет, только за базаром следи. Мы подождём. А чё Диман… Может, ты мне подаришь свой крючок? Классная вещь, — перевёл разговор в другое русло Кася, проверяя на остроту кончики тройника. — На такой и крокодила можно зацепить.
      Дима посмотрел с хитрецой на Касю:
     — Помнишь, тебе Доцент проспорил червонец?
     — Ну и что? Конечно, помню. С какой стати я должен забывать. За то, что я приседал на спор.
     — Давай, ты ему простишь этот спор.
     — С какой стати? Что, я зря прыгал перед ним, как ванька-встанька, полдня, а он в это время в карты играл? И хихикал. Я тысячу раз приседал, а вы смотрели, как я пыжился. Нет уж. С живого Костика не слезу.
      — Как хочешь. — Димка взял из рук Каси кошку и стал обматывать иглы тряпкой. Кася задумался.
     — Ладно. Добряк, старик. Доцент мне ничего не должен. Я забыл. При свидетелях. Ты мне тройник, я тебе его долг. По рукам?
Димка искоса посмотрел на Касю:
     — Побожись.
     — Гадом буду. — Кася щелкнул ногтем по передним зубам. — Но тогда и мы тебе ничего не должны!
     — А я и не считал, что вы мне должны. Если бы я остался дома, тогда другое дело.
     — А с тобой, Диман, можно договориться. Ты не такой упрямый, как твой братик.
     — Димка упрямый,  - возразил Андрей.
     —Ты откуда знаешь?
      — Я же с ним в одну секцию ходил. Он два года на дровах бегает. Все уже на «эстониях», а у него обшарпанная «быстрица». Я бы обиделся и ушёл давно, а он бегает. — Остап подмигнул Димке. — Хитрый, змей. Он же сам проспорил Костику червонец. А теперь свой долг на твой спишет.
     — Ну и жук ты, Митяй.
      — Ну, так что? По рукам?
     — Замётано. Всё, давай кошку. -  Оценивая  пальцами товар, Кася осторожно касался острых кончиков, потом проверил их на прочность камушком.  — Концы отковывал?
     — Конечно. Иначе они давно затупились бы.
    - А чем закалял?
    - А… В масле подсолнечном. На газе нагревал, а потом в масло.
    Окончательно убедившись, что товар стоит того, что за него просили, Кася обмотал тройник тряпкой и сунул в сумку.
     Заметно потемнело, за несколько секунд поднялся ветер, захватывая с земли обрывки старого полиэтилена, зелёные заросли заколыхались словно морские волны, превратившись в рваное полотно. В одно мгновение вокруг всё преобразилось, небо стало даже не серым, а свинцовым. Капля за каплей стали падать на землю, и через мгновение сплошная стена воды налетела откуда-то из-за сопок, накрыв всё долину, и заглушив шум реки. По земле побежали водяные потоки, и скоро уже вся поверхность вокруг лагеря превратилась в одно сплошное зеркало. То и дело небо окрашивалось яркими вспышками молний, а сквозь гул дождя слышались одиночные выстрелы грома.  Один раскат ударил так близко по мокрой поверхности, что от места, куда ударила молния, как по воде, пошла  волна белого света. Грохот, казалось, расколол всё небо.  В этот момент из кустов с напуганным лицом вылез Пашка, весь мокрый и покусанный. Он обиженно посмотрел на Касю:
     — Накаркал, нанаец.
     Кася оскалился:
     — А ты думал я пошутил?
     Собравшись в одну кучку, мальчишки спрятались под куском полиэтилена, едва прикрывая головы. Из-за этого в ушах стоял невообразимый шум, даже слов не было слышно. Вода затекала за шиворот, в штаны, в  обувь. И на этот раз Кася оказался самым мудрым. Еще до начала дождя он сбросил с себя почти всё, оставшись в одних трусах, и спрятав одежду в свой рюкзак.
     — Простынешь, Вольдемар.
     — Не учи, Остап, ученого, а то съешь козла печеного. Это вы в своей мокрой одежде потом дуба дадите. А мне тепло, даже жарко. Заодно отмоюсь, а то дурью воняет, даже самому  неприятно. Дождик кончится, я сухую одежду одену. Остап, у нас дёготь остался? Я хоть напоследок вымоюсь с мылом, а то чесаться стал. 
    Кася и в правду стянул с себя трусы, оставшись нагишом, и стал намыливать себя остатками самодельного дегтярного мыла. … - А то менты начнут принюхиваться, а от меня мылом пахнет, - сам с собой разговаривал Кася, удивляя всех своим необычным поведением. Ливень прошёл так же быстро, как и начался, оставив после себя аромат хвойного леса. Все вокруг заискрилось. В обрывках серых низких  облаков выглянуло солнце, но ребята по-прежнему продолжали сидеть под сеткой.
     — Ну и порядки здесь. — Паша поднялся, чтобы выйти из укрытия, но Кася резко схватил его за штанину и, притянул к себе:
     — Тихо ты!
     — Что тихо, — пробубнил Пашка, но увидев серьезные лица друзей, перешел на шепот. — Вы чего как партизаны?
    — Да заткнись ты, — зашипел Остап. — Смотри туда. — Он повернул Пашкину голову в сторону леса. Пашка прищурил глаза, как будто наводя резкость. Там, где начиналась дорога, он увидел двух взрослых парней. Разговор их обрывками доходил до ушей, и в их внезапном  появлении было что-то неестественное и неприятное.
     — Чё за команда? — Пашка уже хотел выйти из укрытия, как вдруг появился третий, держа в руках что-то продолговатое.
     — Сядь на место, — сквозь зубы прошипел Кася и отдёрнул Пашку.
     —Да чё ты командуешь! Кто они такие, чтобы их бояться? Их-то всего трое. А что у него?
     — Ты чё, ослеп что ли! Пушка у него, обрез.
     Пашка от удивления открыл рот. До компании было метров семьдесят, но и с этого расстояния нетрудно было определить, что парни были хорошо сложены и одеты, как полагается: в джинсы, болоньевые ветровки с капюшонами.
     — Какого хрена им здесь надо? — Пашка оглядел друзей. — А как они добрались сюда так быстро?
     — Не знаю, — Кася пожал плечами. — На вездеходе. Может, на мотоциклах? На машине-то не проедешь, а на мотоцикле спокойно.
    — А где тогда они?
    — Бросили, наверное, когда дождь пошел. Может, спрятали где-нибудь в кустах.
    - Странные ребята, - задумчиво произнёс Андрей.
   - Мне они тоже не внушают доверия, - согласился Кася.
     Гости двигались в сторону лагеря медленно, озирались и тихо, почти неслышно переговаривались . Ни рюкзаков, ни сумок у ни у кого не было.
     — Смотри Пахан…  Если они разделятся, то значит ищут кого-то. А кроме нас, не считая Фортуны, здесь никого нет. Комса ушла. Точно говорю, это по наши души. Можно заказывать музыку.
     — Чё ты гонишь! Какая музыка?
     — Сидим тихо и не  дышим. Вообще не шевелитесь,  – продолжал нагнетать страх Кася. - Рожи опустите к земле, а руки спрячьте. Может, пронесет. Остап! Быстро скинь свою майку, а то высвечиваешь, как жопа у макаки. И дай мне бушлат. Меня комары зажрали, мыло, блин, чешется. Накинь одеяло. Димка, сиди так и не дыши. Они ищут нас, в натуре говорю. Больше некого.
     — Думаешь, не заметят?
     — Индюк думает. Все. Тихо.
     Парни были уже совсем близко. Они тихо переговаривались меж собой, оглядываясь по сторонам. Не доходя метров тридцати, они остановились. Кася вцепился в Димкин рукав и прижал указательный палец к губам. Один из троих махнул рукой в сторону, указывая на тоненькую змейку белого дымка. Кася глянул на свой костер и с облегчением вздохнул. Головёшки едва тлели, благодаря прошедшему дождю.
     Тот, что махнул рукой, отделился и пошел в сторону дыма, оставив других на перепутье. Кася так сильно сжал плечо, что от боли Димка едва не вскрикнул. Гости остановились в десяти шагах от сетки. Вокруг, на ярком солнце, до слепоты всё блестело и искрилось, с травы ещё не слетели капли дождя, и это заставляло незваных гостей жмуриться.
     — Ну, и где их тут искать? Тут самые настоящие джунгли, одна трава, утонуть можно, — заговорил один из парней. Он был невысокий, но очень плотный, коротко стриженный, почти лысый, с мускулистыми руками, его левое запястье было перевязано тряпкой, сквозь которую проступало свежее пятно крови. Он держал руку на весу и как будто нервничал.
     — Это не трава.
     — А что же это?
     — Это дурь. Конопля.
     — Чё, правда, что ли? Она самая? — коротышка огляделся и оторвал от стебля густую макушку и втянул носом. — Воняет.
     — А ты как думал. Она самая.
     — На полынь похожа.
     — Только тем, что зелёная. Запах совсем не тот, и листья другие.
     Какое-то время один смотрел в сторону мальчишек. Его блуждающий взгляд на секунду остановился, от чего у ребят перехватило дыхание: все боялись даже выдохнуть.
     — Тут давно не ходили. На сырой земле всё бы видно было. Свежих-то следов нет.
     — Пожалуй ты прав, надо дальше искать. Ливень-то не хилый прошёл. Надо вдоль речки посмотреть. Может, весь пятак обойдем?
     — Давай. Ты пойдешь к реке, а я той стороной, на дым. Посмотрю, как там Зэм в доверье втирается. Только не вспугни, если увидишь кого. Спрячь дробовик, пацанва же.
     — Пацанва… Куда я тебе его суну? Тебе-то хорошо: в карман сунул, и все дела.
     — Ну, хоть под куртку спрячь. Ты же видишь, с ними шутя не выходит. И не наломай дров хоть в этот раз.
     — Ладно, понял. Если что — свистнешь.
     Как только коренастый и его спутник разошлись, Кася резко засуетился, пихая все подряд в свой рюкзак, на ходу влезая в свои штаны:
     — Давай быстрее толпа. Рвем когти. Это те, о которых я вам рассказывал.
     Паша жмурился от солнца и смотрел рассеянно куда-то вдаль. Пока собирали вещи, Кася исчез в зарослях, бросив через плечо:
     — Только на дорогу не выходите. По следам вычислят в пять сек. Я сейчас.
     — А ты куда?
     — Надо разведать где они. 
     Через минуту Кася словно вылез из-под земли с растерянным взглядом. — У пацанов сидят. Чай пьют. Те наверняка расскажут, где наш табор. Давай через болотину и вдоль дороги. Только не выходите на дорогу.
     — А как же пацаны?
     — Они им ничего не сделают. У них ничего нет. Им наша дурь нужна. Я видел, они даже папирос им отсыпали. Козлы. А сами будут где-нибудь сидеть и ждать. Типа, загорать.
     — А чего ты, Касек, так испугался их? Откуда ты знаешь, зачем они в тайге?
     — По грибы они здесь. Ага. Ты чем слушал! Не помнишь, о чем они базарили. Ну, вспомни! Типа – по-хорошему не понимают. Это же про Колька с пацанами. Гадом буду, они их на дороге встретили и распотрошили. Сначала они с улыбочкой, давай покурим, пацаны, типа пожрать, печеньку дадут. Ты чё, не слышал? В доверие втереться… Знаю я эти приколы. А потом, когда про всё узнают… Может они их пытать стали, а потом и товар отняли. Да точно, отняли.  Они же нас искали. Говорю тебе, им наша дурь нужна. Или ты думаешь, что они на рыбалку приехали? Это шакалы.
     — А откуда им про нас знать?
     — Я почём знаю?  Может, и вправду, комсомольчане? Как они мимо их проскочить могли. 
     — Хрен они получат от меня! — Пашка вдруг стал угрюмым, ноздри его раздулись, словно он готовился вступить в схватку.
     — Ты Пашок не понял, кто это. Твой бокс здесь не поможет. Приставят пушку к башке, и вышибут все зубы для начала, а потом вытрясут как мешок.
     Проскочив небольшую болотину, мальчишки спрятались в густых кустах, откуда хорошо просматривалась их поляна, но сама сетка оставалась незаметной. Только после долгого всматривания в одну точку можно было различить ее среди высокой травы.
     — Жаль сетку. Если бы не она... - Негодовал Кася. - Мальчишки растерянно смотрели на него, понимая, что от его быстроты мышления зависит всё. Кася неотрывно смотрел в одну точку, словно чего-то выжидая. Вокруг по всей равнине росли островки высокой, густой травы — грустное напоминание об исчезнувшей жизни. Там когда-то стояли дома. Их остатки — сгнившие бревенчатые углы, развалившиеся крыши сараев — всё ещё проглядывали из густых зарослей конопли. Один из этих островков целую неделю был их домом.
     — Вот тебе и маскировка, — вздохнул Кася.
     Появились два парня. Один из них рассмеялся и громко свистнул:
     —Все! Нашли.
     Он подошел и дёрнул за край, от сетки полетели брызги.
     — Вот гад, - прошипел Кася сквозь зубы. - Чтоб ты сдох. Пижон. Ты видел их ручки, пальчики, ноготки. Гадом буду, они на мотиках прикатили. Но откуда они про Бихан узнали?
     — А откуда они? – спросил Андрей, растирая уже покрасневшую от крови насекомых шею. 
     — Я почём знаю? Базар не наш. Заметил, как говорят. Как жабы квакают. Если на мотоциклах, то, может, с города. Не знаю!
     Пока ребята выжидали, подошел второй из парней. Обойдя табор, он кивнул в сторону речки и прилегающего к нему леса. В это время появился крепыш.
     Двое первых быстро пошли к речке, а тот  стал смотреть в сторону болотины.
     — Следы заметил, уродина, – догадался Кася. - Говорю вам, они так просто не отстанут. Это волки, кровь чуют. Надо разойтись. Запутаем их.
     Пашка недоверчиво, и в то же время растерянно, посмотрел на Касю.
     — Не переживай, Пашок, потом сойдемся. Выходим к дороге, и по разным сторонам.   Вы с Андрюхой, я с Диманом.
     Сердце у Димки колотилось под самым горлом. В теле всё ещё чувствовалась слабость от ночного путешествия, но события вытряхнули из него накатившую тоску, от чего тело уже ходило ходуном.
     — Что, пан спортсмен, не ожидал такого оборота? При мне в еврейке одному чуваку ухо прострелили. Он на чужой пятак залез, думал самый хитрый. Поставили на колени, обрез приставили, никуда не денешься. Оторвало, как бумагу. Могли и вообще, башку прострелить. Такая у нас работа, за вредность не башляют. За коноплю запросто убить могут. Особенно, если один или в чужом месте. Правда, на кого нарвёшься. Извини, что раньше не предупредил. Теперь ты и сам знаешь. — Кася вытащил из-за пазухи сверток величиной со школьный пенал. — Вот за это можно мотоцикл сделать, а в придачу вертак канолевый с дисками американскими, и штаны. Понял?
   Димка взял кусок тёмно-зеленой массы и понюхал. Плитка была твердой и имела характерный горьковатый привкус.
     — Тут больше сотни косых. Твоему брату пыхтеть всю зиму можно.
     — А тебе зачем столько?
     — Найдем применение.
     Пройдя с километр вдоль дороги, пробираясь через колючий густой кустарник, иногда переходя на бег, они вышли на небольшую полянку. На ней стояло два мотоцикла, припертых к дереву.
     — Ух ты! Что я говорил. «Ява». Классная тачка. А это наш. Новый. «Иж-Планета-Спорт». Горбатый. Тоже, говорят, машина — зверь.
     Кася бросил рюкзак и, не раздумывая, выдернул шланчики у обоих мотоциклов. Бензин тонкой струйкой потихоньку полился на траву:
     — Думали, на дураков нарвались. Может, взорвать их к чертовой бабушке? А, Диман?
     — Догонят. Услышат и догонят. Вообще убьют. Давай быстрее от сюда.
     Кася с иронией посмотрел на товарища:
     — Зассал, что ли? Да они и так могут убить. Хотя ты прав. Услышат, тогда пиши пропало. Найдут. Ладно, хрен с ними. Пусть живут. Жаль, дорога раскисла. Я бы один драндулет угнал, а Андрюха бы на втором. С ветерком бы прокатились до самого дома.
     — А ты умеешь? Здесь же ключа нет.
     — Это мелочи. И не такие угоняли. А ты, что ли, не умеешь?
     — Нет. Один раз прокатился на «Верховине».
     — А... Помню, рассказывали, как ты газ с тормозом перепутал. Везучий ты. Ладно. Пошли. Хоть бы к темноте успеть на дорогу выйти. Пару километров по лесу пройдем, срежем немного, а там по дороге придётся. Дальше всё равно мари пойдут. Да хрен они нас догонят! Теперь не догонят.
     Неожиданно Кася остановился.
     - А ну погоди Диман. Там у них рюкзак. Пойду, гляну, что у них.
    Поймав на себе удивлённый взгляд, Кася хитро улыбнулся. – На добро отвечают добром, а на зло отвечают злом. Жди здесь. Я сейчас.
    Через минуту Кася уже стоял рядом, и запихивал в свою рюкзак небольшой пакет. Лицо его было чем-то озадаченно.
    - Не говори никому. Ни брату, ни Остапу. Это дурь. Они её у пацанов отняли. Я был прав. Суки они последние. Всё, погнали отсюда. Может, ещё Коляна догоним, а там решим что делать. Этих гадов проучить надо, чтобы неповадно было.
     От сырости вся обувь быстро раскисла, ноги разъезжались в разбухших кроссовках и все время проскальзывали в грязной жиже, но Кася, словно бульдозер, шел вперед, прокладывая дорогу, наугад определяя по шуму речки правильное направление. Если бы не она, то в сером лесу трудно было бы держать правильное направление.
     — А Пашка с Остапом не заблудятся?
     — Ну, мы же с тобой еще не заблудились. Чем они хуже нас.
     Дорога была где-то с правой стороны. Там, в таком же заросшем лесу, пробирались Пашка и Остап.
     — Ничего, — успокаивал сам себя Кася, — не заблудятся, не дети.
     Не доходя до дороги, где лес был относительно чистым, Кася остановился: он случайно зацепился за торчавший из земли острый пенёк.
     — Ничего не пойму, кому взбрело в голову разбрасываться башмаками. Почти новый шуз.
     Кася остановился, поднял с земли ботинок, и пожал плечами.
     — Это фазанский ботинок, — догадался Димка.
     — Сам знаю, что фазанский. Меня же выгоняли с четвертой фазанки, полгода проучился. Сейчас бы бульдозеристом был. Ладно, — Кася бросил ботинок. — Ты иди потихоньку, а мне чего-то на горшок захотелось. Я, честно говоря, еще с «пятака» на горшок хочу. От страха, наверно.      В Касином голосе чувствовалась тревога. У Димы тоже появилось неприятное ощущение, как будто кто-то наблюдает за ним. Он явственно ощутил тяжесть на плечах, словно кто-то сверху навалился на него. Состояние Каси было примерно таким же. Он огляделся. Небо оставалось тяжелым и серым, через листву снова заморосил мелкий дождь. Дима не спеша побрел по зеленому ковру, с каждым шагом ощущая на себе эту уже невыносимую тяжесть, как будто за ногами тащились пудовые гири. Стало тяжело дышать. Он обернулся. Кася стоял в нескольких метрах, весь белый, и смотрел себе под ноги. Дима пошел к нему, чувствуя, как его ноги каменеют с каждым шагом. Голова покрылась холодным потом, руки стали ватными, будто в них и вовсе не было костей. Он вдруг понял, кому принадлежал ботинок. Когда он подошел, Касю трясло в страшной лихорадке. Он, не отрываясь, смотрел в одну точку.
     Это было старое русло реки или высохший ручей. По крайней мере, глубины ямы хватило для того, чтобы в ней смогло поместиться пять человеческих тел. На ее дне, почти полностью скрытые водой и заваленные наспех ветками, лежали, как попало, брошенные мальчишки. Сверху, в неестественной позе, с открытыми глазами, лежал Фасоль. Одна нога его была босой и белой как обглоданная кость. От вида этой белой костистой ступни с тонкими длинными пальцами Димку едва не стошнило. Он посмотрел на Касю и не узнал его. Глаза у Каси расширились, рот перекосило, а руки, сжатые в кулаки, ходили ходуном.
     — Н-ну, т-ты-ва-ари! — заревел Кася. — Ссуки рваные! Вы у меня попляшете! — Ничего не сказав, он рванул обратно, не разбирая дороги перед собой. Он буквально летел, как будто кто-то нес его над землей.
     — Ты куда!
     — Сиди здесь! Или нет, — крикнул он, остановившись на секунду, — лучше иди. Иди и не останавливайся. Выходи на дорогу и дуй что есть мочи. Мы догоним.
     — Я с тобой.
     — Ты чё, не понял?! — Едва не сорвался на крик Кася. — Я сказал иди! Я потом приду. Иди. Найди Остапа. Меня не ждите. Я вас догоню.
     Когда Кася исчез из виду, Дима шатаясь вышел на дорогу и, словно пьяный, на ватных обессиленных ногах, побежал по разжиженной почве. Он несколько раз падал в грязь, собирая руками противную жижу, снова поднимался и снова бежал, хотя ему казалось, что ноги его не слушаются, и он барахтается на одном месте. Он уже лишился сил и ободрал руки, когда на дорогу выскочили Остап с братом. Димку колотила истерика. Увидев брата, он остановился, по лицу его текла грязная соленая вода.
     — Ну чего ты встал как баран посреди дороги? Где Кася? – заорал Пашка. Он подошёл к брату и тряхнул его за плечо. Димка не реагировал. И чем больше Пашка тряс его, тем глубже он проваливался в пустоту. Наконец терпение Пашки лопнуло, он схватил брата за шиворот и поднял с земли. –Где Кася! Чего ты молчишь? Ты оглох, что ли?   
    Димка судорожно дёрнулся. – Лапы убери! - заорал он. - Мало тебе дури?! Давай обратно, торчок  недобитый. Пан спортсмен, пан спортсмен... Сами вы… Уроды.
    Голос его сник и он снова безвольно завалился на мокрую землю:
     — Да что случилось, Диман? — спросил Андрей, присаживаясь рядом на корточки.
    — Да чё он разнылся как баба! Пусть лучше скажет, где Кася, — озираясь по сторонам, снова заорал Пашка. — Где Кася! Ты хоть скажи, что случилось? Чё ты разнылся, в натуре как баба!
     Димка словно не слышал. Он посмотрел вверх и прищурился. Дождь постепенно уменьшался. Он с трудом поднялся, взвалил рюкзак на одно плечо и, пошатываясь, пошел по дороге.
     — Кончай наезжать на брата, Пахан! — стараясь быть спокойным, сказал Андрей. Он догнал Димку и остановил за плечо. — Где Вовка?
     Вдруг раздался резкий хлопок, за ним еще один.
     — Там он, — визгляво выкрикнул Димка, махая в сторону рукой. — Он мотоциклы взорвал.
     — Какие мотоциклы?
     —Какие мотоциклы?  Они Колька с толпой замочили.
     Андрей и Пашка переглянулись:
     — Как замочили? Чего ты мелешь? Вы что, их тачки нашли?
     Димка замотал головой:
     — Ява и Ижак.
     — Они же нас теперь из-под земли достанут.
     — Какой земли! Ты туда пойди! Там пацаны…
    Они молча стояли на дороге, пока не появился Кася. Он бежал грязный,  размахивая руками, свитер его был разорван на рукаве. Рюкзака у него не было.
     — Ну чё встали как бараны на дороге! Сваливаем. Теперь эти уроды будут знать, как иметь дело со мной, — задыхаясь, выговорил Кася. Он пробежал еще несколько метров и перешел на шаг. — Ну, чего стоите! Хотите, чтобы и вас в земле зарыли? Там яма глубокая, для всех места хватит. – Касино лицо вдруг искривилось, он закрыл глаза и стал рукавом вытирать накатившие слёзы.  – Убьют они нас, пацаны, теперь точно убьют. Я подставил вас, конкретно подставил, но уже всё.


     Володька совсем раззевался и остановил машину. Выскочив из кабины, он обошел ее и проверил аварийные фонари.
     — Ты посиди немного или поспи вместе со мной. Я чуток покемарю. Не могу, боюсь, засну. — Вовка вытащил из-под сиденья одеяло и положил его на руль. Удобно устроившись, он мгновенно уснул, уместив свою усатую голову в провале руля. — Толкнешь, если что, — уже сквозь сон пробурчал он.
     Я впервые за долгий путь остался наедине с собой. За спиной была тысяча километров. Мысли мои путались, и я стал думать о том, чем займусь, когда приеду на новое место. Меня ожидал полуразвалившийся дом у самого леса, с заросшим огородом и заброшенным садом. Посреди сада высокая, обглоданная коровой ива, и голая, как бетонный телеграфный столб: «Придется все начинать сначала». Возня ожидала капитальная. Неприятный разговор с родней, долгие объяснения с женой — все это еще предстояло. «Да ну их всех. Куда хочу, туда и еду».
     Машина медленно остывала. В двигателе, как в человеческом желудке, что-то бурлило, стукало и брякало. Я выключил в салоне свет: Володька не отреагировал. Аварийка монотонно моргала красным светом, отпугивая проносившиеся машины. Я вспомнил, что раньше частенько встречал на обочинах моргающие машины и совсем не вдавался в размышления, зачем они моргают. Неожиданно Вовка поднял голову и протер глаза:
     — У нас еще остался чай? Хорошо бы крепенького, погорячее.
     Я налил полкружки. Чай уже не был горячим, и Вовка с наслаждением втянул целебный эликсир:
     — Ну вот! Теперь можно ехать дальше.
     Было не так уж поздно, часа три ночи, но если учесть, что Володька не спал нормально вторые сутки, то держался он молодцом.
     — До города ерунда осталась, — он завел дизель и ударил по коробке. — Давай, малыш, я домой хочу. Ну же, крокодил! Тебе бы только соляру жрать! Пошёл, пошёл, — медленно наседал он на машину, как на живое существо. КамАЗ выкатился на середину темной дороги и, набирая обороты, устремился к мерцающему зареву тысячи огней на  горизонте.
     — Обычно по  двое гоняем, но иногда и одному приходится в рейс идти, - зевая говорит Володька. - Бывает сутки ни в одном глазу. Разваливаешься на ходу, так, бывает, спать хочется. А домой приедешь, упадешь на диван — хрен. Проворочаешься полночи, и хоть бы что. Мотор стучит, только самогоном и спасаешься, пока не кончится. Самогон, я имею в виду. По молодости такого не было. Ночь полночь, едешь, и всё в радость. Вот последние лет пять началось. Стареем… — Володька немного помолчал, ухмыляясь чему-то своему.
   … - А твоего дружка Михой же зовут. Был я у него на пасеке как-то. – Володька рассмеялся, явно припоминая что-то особенное. – Вот у кого самогонка убойная, трутнёвка. Пьётся как вода. Сколь не пробовал такую сделать, не выходит. Хороший мужик, не жадный. Спать, правда, любитель, но на пасеке все поспать любят, особенно с перепоя. Ты за ним поглядывай, а то спиться-то недолго, от сладкой жизни. Медок он такой. У меня дружок в Столбовом, Пазяня. Пазниковы, слыхал фамилию? Ну, ничего, ещё узнаешь. Мы с ним Михе улики помогали составлять в омшаник прошлой осенью. Загрузили, ну и за стол. Ну и как полагается, налить надо. И чё получилось… Бутылку  в омшанике забыли. А в нём пчёлы уже составлены. Пазяня  говорит – давай, вытаскивай нахрен, чё мы сухие поедем. Посмеялись. Так поужинали, на сухую, и домой. Мёда, правда, дал, Мишка не жадный мужик.  Но мы его предупредили, чтоб без нас весной не вынимал улья. Кто его знает, может, там и не было ничего.  Не соврал. По весне когда вынесли на точёк пчёл… Стоит родимая, грушёвочка у стеночки. Ноль седьмая. Думали сперва, что на троих мало будет. У меня в кабине был курочек, но не пригодился. С одной так укатались, не поверишь… С ног падали, а весело. Полный таз хайрюзов жаренных смолотили, борща кастрюлю… Там ещё зелени было, черемша, лука… Короче, было чем закусить. Но самогонка… И запах от неё… Так женские духи не пахнут, как эта грушёвка. Я больше такой ни у кого не пил. Главное, когда вытащили на свет, осадок на дне, белый белый. Аккуратно слили, на троих в аккурат пол литра получилось, с небольшим. Но знатная была, знатная. Так что весело будет, не соскучишься. В лесу хорошо. 
    Некоторое время Володька молчал, потом включил транзистор, пытаясь отыскать хорошую волну. Попадались в основном «японцы» или «китайцы». – Не радио, а чёрти что, - ругнулся Володька. – А у тебя же соседом будет братуха мой двоюродный, или троюродный. Серёга Сухорев. Не слышал?  Хороший мужик, лесником работает. Брат его пожарник, лес тушит, самогонкой в основном.
    Мы дружно рассмеялись над правдой жизни, потом я вспомнил прошлогодний отпуск, и встречу с Сухорятами. Вовка и Сергей, два брата, приехали на мотоцикле, с ружьями и сворой собак, но охота их не интересовала, конечно. Им хотелось общаться, и поэтому остальные два дня прошли для меня как в бреду. От выпитой самогонки, которую они привезли с собой, я всю ночь блевал, дав себе клятву, что больше никогда… Но на следующий день всё повторилось снова, правда пили уже другую самогонку, нашу, и слава богу, всё обошлось. Но клятву я не забыл. Пока я перебирал в памяти детали моего самогонного грехопадения, мой попутчик продолжал рассказывать.
    … - Конь у них добрый был. А, нет, это уже после того, как украли.  Орлик, хороший конь. А кто украл… Наркоманы, больше некому. Так что паря, держи ухо в остро, конокрады у нас не спят. Тоже ведь, конопляный рай. В тайге-то с конём милое дело. Куда хошь иди, чё хошь вези. В лесу всякого народу встретить можно. Попал Серёга раз в историю, сейчас расскажу. Твой дружок тоже причастен был. Он тебе не рассказывал?
    Я махнул головой, едва справляясь с зевотой.
   … - Вот как раз сон разгонишь, слушай. В лес он поехал, по осени было дело. На коне, как полагается. На совхозном,  Орлика уж не было. На рёв. Слыхал, как изюбри ревут по ночам? Услышишь ещё. Там, за вашей пасекой, ещё километров двадцать в тайгу, пасека есть, да там не одна пасека стоит. А та самая последняя, Чащавитая. Дикое место, глухое. Он сначала на Кедровой хотел затабориться, тоже место неплохое. А там как раз Мишаня отдыхал. Они тогда чушку убили, хорошую. Вот Серёга и подался на Чащавитку, чего людям отдых портить. Суть да дело, кобель у него был, хромой, считай что трёхногий, Серёга его трёхколёсным мотоциклом называл. Когда на Чащавиту пришёл, тот учуял кого-то, и убежал. Лает в диколе не умолкая, зовёт. Серёга уже похлёбочку сварганил, тока сесть хотел, пригубить, как полагается в таком случае. А этот трёхколёсник надрывается в сопке. Пришлось бросить похлёбку и идти. Да тоже чуял что-то. Ты не думай, народ у нас имеет такое качество. Казаки же, охотники все.
     На Володьку тоже накатила зевота. Я открыл термос, и вылил остатки на дно пластиковой кружки. Хватило по два глотка, но чай подействовал, и стало повеселее.
     - Ну и вот… Идёт, а ветерок на него, и коноплёй тянет сверху. Понятное дело – пятак наркоманский там. А по старой памяти кормушка там была кабанья. Ходили туда мало, тем более по осени, у кабана же еды хватает, жёлудь, орешка. Поднялся в сопку, кобель крутится, но уже тявкает. А там, посреди кормушки пацан, лет семнадцать. Да какой пацан, парень уже выходит. У нас в это время мужиками становятся, сами на охоту ходят. Вот и сходил, на охоту. Забыл сказать, когда Серёга подъезжал к пасеке, хлопок слышал, выстрел. Не он бы, не пошёл бы, а тут всё как бы соединилось в уме. Ну, короче, пацан тот под самострел попал. Кому надо было ставить, в толк не возьму. Или может специально. Но это уже слишком. По дикому. Он уже конопли нарвал в мешки, чужой, разумеется, и как так вышло, что на кормушку вышел, и не увидел проволоки натянутой. Видать тропа была, может кабанья. Короче, бедро ему прострелило. Считай что без ноги. Оно бы ничего, если недалеко, а тут до деревни тридцать вёрст, а в Столбовой только Дуся фельдшер. Тоже, кстати, Паздникова. А до райбольницы ещё столько же. Он его доволок на себе до пасеки, коню волокушу смастерил по быстрому. Бросил всё там, что привёз с собой. Дробовик, правда, спрятал. Пока то, пока сё, у того кровь рекой льётся, сам уже белый как снег. Понятно, что перевязал рану, вся самогонка в дело пошла, ногу перетянул, как смог.  Он его на Кедровую на этой волокуше, конь, слава богу, не подвёл, а там уж нет никого. Съехали. Хорошо Мишаня недалеко уехал,  кобель его догнал. Я всё думаю, как собака сообразила, ещё и хромая. Мишку ещё уговорить надо было, тоже не простой человек. Он эту породу, наркоманов, на дух не переносит, а тут же  в район надо везти. А у него мясо в кузове, по головке не погладят, и прав водительских нет, так ездит. В лесу-то они вроде как ни к чему.
      По ходу рассказа Володька закурил, дым словно расширил его сознание, и он надолго ушёл в себя. Мне, наверное, тоже нужна была пауза, чтобы увидеть всё своим собственным воображением, и лес, и собаку, и самого Сергея, крепкого, с загорелым лицом, широкоскулого мужика, говорливого и очень доброго. На Чащавитой я не был, но слышал не раз об этом необычном месте, где над пасекой возвышалась сопка, которую украшала почти отвесная скала. По рассказам на этой сопке обитал медведь, и со скалы той наблюдал за тем, что происходило внизу, на пасеке. Историю с этим медведем мне рассказывали разные люди, в том числе и те самые Сухорята, когда приезжали на пасеку к моему другу, и в неё я верил. Так вот, зверь этот был необычайно хитрым и сообразительным, и когда на Чащавитой кто-то был, медведь сидел тихо, и не высовывался. Но стоило пчеловоду выехать, хотя бы на день, мишка спускался с горы и воровал один улей. Убыток не очень большой, но за лето выходило немало, если за каждым ульём видеть полста килограмм мёда, не считая улитары. Так и жил медведь, промышляя совхозным медком,  и никто его не мог подкараулить. А выход придумал некто Толя Козырев, по прозвищу Тыква, мужик как видно, необычайного ума, и конечно же, любивший выпить. Он до последнего держал в секрете свой способ, напрашиваясь на халявную выпивку. Машины туда не проходили, потому как место труднодоступное было, и Толя придумал привезти себя в сене на телеге, чтобы сверху его медведь не увидел. Так в этом сене дотемна проспал, потом незаметно в дом пробрался, и до утра веселился и не просыхал. Утром хозяин уехал, вроде как, а Тыква на чердаке, отсыпался, ну и заодно караулил вора. Тот уже через десять минут тут как тут, на точке, улей выбирает, где мёда больше. Тыква хоть и пьяный с ночи был, но не промазал. Большой медведь был, по рассказам. С Толей мне ещё предстояло познакомиться, поскольку он был из Столбовских, как и Сухорята.               
     - Слышал я паря про того медведя. Толя Козырев его приговорил, было дело, - кивая подтвердил Володька, и продолжил. Впрочем, это уже был конец его рассказа: - Пацан тот не сдюжил, от потери крови помер потом, да и что могут в нашей райбольнице? Там одни коновалы работают. Зарплату, правда, получают хорошую. Мне что непонятно до сих пор, как кобель почуял. Там ведь немало расстояния до кормушки, с километр, может и по более. Миша мне вот что рассказал… Пока он того пацана вёз, тот ему сознался, что кобеля Серёгинова, стрельнул из обреза, искалечил значит.  В лесу, или в деревне, не знаю. А собака вишь, как ответила. У иного человека душа собачья, а у собаки наоборот, человечья.  Вот это и странно мне. Так что паря, у нас тоже свои истории имеются. Записывай, потом книжку напишешь. Смеёшься… А где ты о таком услышишь. Это жизнь, не выдуманная, всё как есть. Да… Ну, вон уж и окраины пошли, город…  Смотри марево какое висит, что пожар. Да… Город…
    … — Значит, подожгли мотоциклы?
     — Кася поджег.
     — Ваш Кася прямо бандит какой.
     — Жизнь такая.
     — Да, жизнь интересная. — Вовка долго смотрел на меня, забыв про дорогу, и я уже начал волноваться. Но «малыш», видать, сам знал, куда ехать.  — Как они вас не догнали?
    - Там ещё кое-что было, не знаю, стоит ли рассказывать. Нам вообще-то повезло.
    -Продолжай.
   - Когда на дорогу вышли, машина попалась, попутка. Парень в радиатор воду наливал. Он нас в кузове до самого города довез, а меня в кабину посадил.
     — Ещё что-то, говоришь. Интересно. А какая машина была? Не помнишь?
     — Не знаю я. Маленькая. С одним пассажирским сиденьем. «Газончик», синий такой.
     — Ага. Такой, голубенький, значит.
     — Да. Голубой. Светло-голубой. Я помню хорошо, что он вез. Бачки из-под меда, пустые.
     — А откуда ты знаешь, что из-под меда? Может, они  из-под молока были.
     — Из Комсомольска-то? Не. Тогда-то мне все равно было. Они сильно грохотали в кузове. Это я уже сейчас понял. Да и кажется...
     — Залазили, что ли? Нехорошо по чужим бачкам шнырять.
     — Наверное, жрать хотели.
     — Да. Голод не тетка. Я вот все думаю. Ты мне такую дикую историю рассказал. Не знаю даже, верить тебе или нет. Хотя какой смысл сочинять её. В этой жизни всё может быть. Приукрасить, конечно, можно. Я это к тому, что для тебя она живая история, и, наверное, ты переживаешь. Это твоя память. Как бы это выразиться… Важна для тебя. Сколько времени прошло, а ты не забыл ничего. Всё ведь помнишь. Даже имя этого пацаненка... — Володька замолчал.
    …— Короче, я все слушаю, а в это время у меня своих историй полно, вот как с этим наркоманом. И думаю… Моя-то история мне дороже, хотя, рассказ твой трогает за душу. Но представь, сколько таких молодых пацанов по лесам, да и по городам шляется. Кого-то вообще нигде не ждут. К этому же привыкаешь. Детдомовские, всякие. Они и сейчас по пятакам промышляют, коноплю собирают. Для школы деньги зарабатывают. А кому они при нашей жизни нужны? Своего бы сохранить, а тут чужие. А они же как волчата, могут и загрызть, если что. Выживание… Из людей зверя делает. Хотя, люди разные бывают. А этих и искать-то толком не станут, случись что. Брошенные. Живи, как хочешь. А лучше всего сгинь с глаз. Чтобы стыдно не было. Меньше возни. Чтобы стыдиться не за что было. За своего душа ещё болит, слава богу, а за чужих… Нет. Ты понимаешь, какая штука выходит.  Наш человек ничего не стоит. Ни гроша. Друг друга не видим по жизни. И знать не хотим чужого горя. Да и радости тоже. В деревнях ещё как-то теплится,  там все родня, худо бедно, помогают, по праздникам собираются, песни играют, а в городе тоска ведь. Все ж  боятся друг друга, завидуют, по норам сидят. Раньше что случись с ребёнком, так весь мир вставал. Вспомни войну, или после. А теперь… Лишь бы не моё. Потому и отворачиваешься, закрываешь сердце, чтобы не болело. Это если по-честному. А дружки твои мне бы не понравились. Не люблю я, когда так себя ведут. Я вообще, хамства не перевариваю. Когда пацаном был, мне за папиросу от соседа досталось. Так по шее треснул, что бычок изо рта вылетел. А вечером он за пузырём пришёл к отцу. За урок. И от отца потом ещё досталось. А сейчас я бы мимо прошёл,  будь уверен. Но они наши дети, мы сами и есть. Вот ты учитель, с детворой на ты, наверное. Может, у тебя подход есть к таким. А кого другого возьми, скажет не моё дело. А то пусть армия исправляет, в строй. Или за проволоку, на зону. Так легче управлять. Как баранами. А дружки твои, скорее, волки. Волчата. Сунь палец — и покусают, как того водилу.
     Он долго смотрел на дорогу и о чём-то думал, иногда искоса поглядывая на меня. Я тоже молчал и тупо смотрел на пролетающие за окном картинки.
     —Тяжело, небось, было молчать всю жизнь. Если это правда. Люди же были, живые. Ведь в такой ватаге и мой пацан может запросто оказаться. Понимаешь? Мы делиться этим должны. Возьми казаков. Всё на кругу решали, сообща.  Выживали там, где другие дохли как мухи. А всё почему? За други своя стояли. Вон какую линию по амуру отгрохали, а ведь с нуля станицы подымали. А хунхузы… А комуняки… Ничего, держимся. Сам погибай, а товарища выручай. Вот, к примеру, я застрял зимой, а ты где-нибудь в тепле сидишь. Я себе руки отморозил, пока вылез, или у меня с двигателем что-нибудь. А на трассе ведь каждая поездка — это риск. Ты, например, слыхал, у нас два КамАЗа подожгли на трассе. Ну, это отдельная история. Не знаешь, наверное, что на дороге происходит. Да… А ведь вся наша жизнь и состоит из историй вот таких. Так-то вот. У тебя эмоции, и ты ими живешь. Выговорился, слава богу, за столько лет. А попробуй понять мои переживания, которыми я живу. У тебя дети в тепле и заботе, а я на лекарства работаю, чтобы дочке глаза вылечить. И тебе до этого нет никакого дела. В общем, кому дело до твоего прошлого? Оно ведь давно прошло. Стоит ли вытягивать? Надо жить сегодняшним. А тебя всё равно оно держит, и будет держать, пока этот чужой грех в себе носишь. А теперь и мне таскать.
     Володька долго путался в своих мыслях, уходил на жизненные примеры, и я не мог понять его хода рассуждений. Но где-то в подсознании открывалась немудрёная истина, которую он хотел поведать мне своим простым языком. И он вовсе не учил меня жизни,  и хотя с высоты его житейского опыта все мои истории были всего лишь историями, и нисколько не выкрашивали меня как героя, он понимал главное. Тема касалась всех нас, нашего страха, эгоизма, и одиночества. Но проникая в глубину сознания, такой разговор по душам делал человека больше, открывал его сердце всему миру.
     За разговором пролетали километры, и огромное зарево становилось все ярче и больше.
    Володя надолго замолчал. Мне тоже сказать было нечего, и я только смотрел вперед, ибо позади тоже оставалась дорога, а по сторонам чернела неизвестность и пустота.
     Он сбросил газ и покатил медленнее:
    — А ведь я узнал тебя, Дима. Жаль, что ты не помнишь, — он смотрел на меня и как-то по-детски улыбался. — Ну? Так и не вспомнил?


     Дождь кончился. Сквозь узкий коридор уже просматривалась дорога. До нее было несколько сотен метров. Но все понимали, что не успеют. Бригада парней постепенно нагоняла. Они  шли молча, ни разу не останавливались, словно знали, что их ждёт добыча и расправа. Все, кто убегал, понимали это и тоже молчали и шли. Бежать было бессмысленно, поскольку как только начинали бежать, то и парни тоже пускались в бег. Они были сильнее, это понимал даже брат. Он сжимал кулаки, словно готовился к последнему бою и молчал. Все знали, что впереди была трасса, а там кому повезёт. Время всё же было, поскольку разделяло несколько сот метров. Неожиданно на дороге возник нанаец. Это был Семён. Он сидел на коробе и отдыхал. В коробе,  вероятно, он нёс продукты.
     - От кого бежим? - спросил он поднимаясь с короба. Оглядев мальчишек, он словно догадался, что могло произойти. Увидев вдалеке пятно идущих парней, он кивнул.
     - Они Коляна убили, - выпалил Кася. Всех, и Санька, и Жеку... Нам, наверное, не уйти. Тебе тоже несдобровать. У них обрез и пистолет. Это гады. Уходи быстрее. 
     - Семён вдруг как-то переменился. Лицо его словно ожило, заиграло всеми мимическими мышцами, как будто готовилось к метаморфозе. При этом глаза стали неподвижными и пустыми. В нём почему-то не было страха, словно новость была не для него. Он немного помолчал, а потом сказал очень странно, неотрывно наблюдая за надвигающейся точкой: - Вы идите. Идите и не оборачивайтесь, пока до дороги не дойдёте. За меня не волнуйтесь.
     - Да ты что? – закричал Кася, - у них же обрез и наган. Они тебя застрелят.
    - Не застрелят, - усмехнувшись сказал нанаец. – Идите. Только не оглядывайтесь. Пройдёте немного, а потом бежите, что есть мочи. Я их задержу.
     Семён опять уселся на свой короб и подмигнул им на прощание. Озираясь, мальчишки быстро пошли вперёд.
    - Не оглядываться, - скомандовал нанаец.
    Переглядываясь меж собой, и ничего не понимая, они пошли ещё быстрее, пока не перешли совсем на бег. Они уже слышали громкие голоса настигавших, и в это время Димка оглянулся. Ему не показалось. Сначала он увидел посреди дороги нанайца, но потом в глазах словно сменили кадр, и он явственно увидел посреди дороги большое тёмное пятно.  Он ещё раз оглянулся и снова увидел Семёна, как человека, и снова кадр щёлкнул в голове, и на дороге стояло что-то большое и лохматое.
    - Не оглядывайся дурак! - заорал Кася, словно догадываясь, что происходит за спиной. Бежать уже никто не мог, все словно ползли и оборачиваться боялись, потому что за спиной уже стреляли и кричали. Там что-то происходило непонятное, и думать об этом было страшно.
    - Не останавливаться! – Кричал Кася. - Давай Диман! Вон машина тормозит. Точно говорю, тормозит. Беги,  ты же спортсмен, мы за тобой.
     Мимо действительно проскочил грузовичок и, судя по звуку, сбросил газ.
     — Давай, Диман! Бегом! — заорал Кася. — Тормози попутку. Она сейчас уедет, — голос его сорвался.
     Димка уже не оглядывался. Что-то придало ему толчок, и, набирая скорость, и не обращая внимания на рюкзак за спиной, он понесся к перекрёстку, разрезая телом потоки воздуха. Никогда он не бегал так быстро, и никогда его бег не имел такого значения для него, как в этот момент. Он выскочил на дорогу, и его лицо перекосила гримаса. Дверь уже успела захлопнуться, и машина потихоньку стала набирать скорость. Это был бортовой «Газончик».
     — Стой! Стой, подожди, — надрывно заорал Димка и припустил за машиной по встречной полосе. Его не видели. Он пересек мостик и уже начал сбавлять бег, как машина вдруг притормозила и снова ушла в обочину. Из окна высунулся молодой паренек лет двадцати с небольшими усиками.
     — А ты откуда взялся такой быстрый? — он оглядел Димку и присвистнул. — За тобой медведь, что ли, гнался?
     От рывка у Димки перехватило дыхание. Грудь его ходила ходуном.
     — Ага, — только и смог выдавить он из себя.
     — Ну, залазь в кабину. Что с тобой делать.
     Димка продолжал тяжело дышать, опершись руками о прямые колени:
     — Я не один. Там мои друзья.
     — Ну, парниша... Вам лучше на автобусе. У меня нет свободных мест.
     — Там мой брат. Нам нельзя оставаться. Пожалуйста! Нам нельзя. Не бросайте нас. Мы можем в кузове поехать. Мы двадцать километров шли пешком. За нами…
   -Что за вами? Гонятся что ли?
   Из леса выбежали друзья и остановились в нерешительности.
     Парень присвистнул.
     — Брат, говоришь. И какой же из них?
     — Белый. Тот, что самый высокий. Он правда мой брат.
     — Ну, раз белый, тогда садись. В кузове места всем хватит. Только не вздумайте по бачкам шнырять. И в поселках не высовываться.
     Бродяги живо залезли в кузов и прижались к переднему борту, обставив себя со всех сторон бачками.
     — Что хоть случилось? — Машина завелась, и паренек, не глядя на дорогу, врубил скорость.
     — Да так, — оглядываясь назад, сказал Димка. — Спасибо вам, что подобрали нас.
     Парень ухмыльнулся:
     — Спасибо, говоришь? Да меня могут прав лишить за то, что я вас в кузове везу.
     — У нас все равно денег нет на билет.
     — Скажи еще, потеряли.
     — Нет. Не потеряли. Так получилось.
     — Ладно. Все путем. Куда вам?
     — В Хабаровск. Мы на Большой живём. Улица Большая.
     — Ну, паря, вам везет, - рассмеялся парень. - Мне же как раз по ней на паром. Считайте, что в рубашке родились. Где паром, знаешь?
     — Не-е, – замотал головой Димка и впервые за всю обратную дорогу улыбнулся. — А вам еще далеко? — спросил он, чтобы скрыть свою неловкость.
     — Далеко. Отсюда не видать. А ты почему на вы? Все нормально. Как тебя звать?
     — Дима.
     — Зови меня на ты, Димка. Жрать, наверное, хочешь. На, отхлебни кофейку горячего. А брату твоему придется потерпеть.
     — У них есть. Рыба.
     — Понятно. За рыбой, значит? — парень уверенно вел машину, что-то напевая себе под нос. Дима уставился на его правую руку. Из-под закатанной рубашки выглядывала синяя наколка.
     — Что, понравилась? — он поднял выше рукав, показывая непонятный, витиеватый рисунок: на руке красовалась почти голая девушка в рыцарских доспехах. Димке стало неловко, но рисунок притягивал его внимание.
     — Армейская. Баловство. Друг наколол, на память.
     Руки у парня были короткими, но объёмными и жилистыми.
     — Тебе еще подрасти надо, чтобы такую заиметь. А лучше не делай вовсе. Тело должно быть чистым. Впрочем, как и все остальное.
     Димка закивал головой.
     …— Отдыхай паря. Дорога неблизкая.

     — Ну вот, ваша слободка. Выгребайтесь. Эй! На борту. Десант пошел!
     — А ты в десантуре служил? — с восторгом спросил Димка.
     — А что, заметно?
     Димка пожал плечами.
     — В ней. В морской пехоте. Ну, бывай, — он легонько пожал Димкину ладонь.
     — А ты, крепыш, молодец. Бегаешь хорошо. Таким в армии легко. Не забудь, что я тебе сказал про наколки, и вообще... Сам понимать должен. Не маленький уже.
     — А как тебя зовут? — уже вдогонку крикнул Димка, но машина уже взревела и, набирая скорость, полетела дальше, сливаясь с бешеным потоком города.
     Пашка уже ждал на другой стороне дороги и в волнении морщил лоб:
     — Мамке что будем говорить?
     Димка старался не смотреть на брата, а ответить ему было нечего. Он взял у него свой рюкзак и пошел вперёд: до дома оставалось не больше двухсот метров. Там, у крайнего забора, где начинался пустырь, виднелась одинокая фигура. Даже с такого большого расстояния Дима догадался, что это была их мать, которая ждала.