Демоны Николая Романова

1841. ДЕМОНЫ НИКОЛАЯ РОМАНОВА


НА СНИМКАХ:

А.С. Пушкин на смертном одре.  Художник А.А. Козлов. 1837 год.

Ю.М. Лермонтов на смертном одре. Портрет работы Р.К. Шведе. 1841 год.

Николай Первый на смертном одре. Фотография. 1855 год.

Елизавета Алексеевна Арсеньева - Столыпина – бабушка М.Ю. Лермонтова. Родная сестра Д.А. Столыпина, внук которого – Председатель кабинета министров П.А. Столыпин – приходился троюродным братом поэту. Неизвестный художник. Начало 19-го века.

Михаил Михайлович Сперанский - общественный и государственный деятель, реформатор, законотворец.   В 1816—1819 гг. пензенский губернатор. Приятель Е.А. Арсеньевой.

Николай Семёнович Мордвинов  - Министр морских сил
Российской империи.  Дед Столыпина-Монго по матери, дяди Лермонтова.


Проспер де Барант – барон, посол Франции в России в 1837 году. Отец Эрнеста де Баранта.В конце 1836 г., собирая по поручению французской комиссии по выработке литературного законодательства сведения об авторском праве в России, Барант обратился к Пушкину с письмом по этому вопросу; поэт ответил 16 декабря[2]. Пушкин и Барант несколько раз встречались и беседовали на балах. Барант предлагал Пушкину перевести совместно с ним на французский язык «Капитанскую дочку». Сын барона, Эрнест де Барант, одолжил пистолеты для дуэли с Пушкиным виконту д’Аршиаку, секунданту Дантеса[. Смерть Пушкина произвела на Баранта тяжелое впечатление; он посетил квартиру умиравшего поэта и присутствовал при выносе тела и отпевании. Эрнест де Барант, сын Проспера де Баранта, вызвал на дуэль Лермонтова, поставив тем самым крест на своей едва начавшейся дипломатической карьере и серьёзно скомпрометировав отца.

Александр Иванович Тургенев  - историк, государственный деятель,  в 1817 году возглавлял департамент Духовных дел России. Протежировал поступление А.С. Пушкина в Царскосельский лицей. Отвез гроб с телом поэта в Святогорский Свято-Успенский мужской монастырь для захоронения. Был замешан в скандале Лермонтова с Эрнестом Барантом.

Аким Павлович Шан-Гирей – троюродный брат М.Ю. Лермонтова. Через десть лет после его гибели женился на виновнице  дуэли поэта с Мартыновым – падчерице генерала Верзилина Эмилии Клингенберг и унаследовал часть состояния Лермонтова и дом Верзилиных в Пятигорске, где произошла ссора поэта с Мартыновым.

Эмилия Александровна Клингенберг – падчерица генерала Верзилина, впоследствии владелица дома Верзилина в Пятигорске, где гостили Лермонтов и его товарищи по «кружку 16-и» и  Николай Мартынов.

Владимир Иванович Барятинский – князь, брат наместника  русского императора Александра Второго на Кавказе Александра Ивановича Барятинского, бывшего его адъютанта и друга. По слухам, любовник Эмилии Клингенберг. Семья князей Барятинских была богатейшей  в России.

Петр Семенович Верзилин – генерал, наместник императора Николая Второго на Кавказе в конце 1830-х годов. Отчим Эмили Клингенберг.

Николай Соломонович Мартынов – товарищ М.Ю. Лермонтова и его сосед по подмосковным усадьбам. Убил на дуэли Лермонтова под горой Машук в Пятигорске в 1841 году.

Алексей Столыпин-Монго – двоюродный брат матери Лермонтова, его двоюродный дядя и приятель. Секундант на двух дуэлях поэта. Изображен на акварели Лермонтова в 1841 году.

Лев Сергеевич Пушкин – брат А.С. Пушкина. В 1841 году находился вместе с М.Ю. Лермонтовым в Пятигорске.

Александр Илларионович Васильчиков – князь, потомок фаворита Екатерины Второй Васильчикова. Секундант на дуэли Лермонтова в Пятигорске.

Михаил Павлович Глебов – однополчанин М.Ю. Лермонтова, секундант на его второй дуэли в Пятигорске.

Сергей Трубецкой – князь, секундант на дуэли М.Ю. Лермонтова в Пятигорске.


Сергей Семёнович Уваров  -  Министр народного просвещения
Российской империи. Покровитель издателей Краевского и Киреева, родственника Николая Мартынова, получивших права на посмертное издание произведений М.Ю. Лермонтова.

Андрей Александрович Краевский – издатель, журналист. Побочный сын внебрачной дочери московского обер-полицмейстера Н. П. Архарова, в доме которого получил начальное воспитание.

Пятигорск, гора Машук и река Подкумок. Фото 19 века.

Усадьба Е.А.  Арсеньевой Тарханы в Пензенской губернии (до новостроя). 1939 год.

Усадьба Тарханы. Фото 1939 года.

Дом капитана Чилаева, где жил Лермонтов в Пятигорске перед второй
дуэлью.

Место дуэли Лермонтова в Пятигорске.

Дом Верзилиных в Пятигорске.

Первое место захоронения в Пятигорске. В этой могиле тело поэта пролежало менее года. Затем было перевезено в Тарханы.


Пейзаж с мельницей и скачущей тройкой.  Акварель М. Ю. Лермонтова. 1835 г.


Кавказский пейзаж с озером, детский рисунок Лермонтова из альбома, 1825 год.


Так выглядит бывшая Новостолыпиновка, усадьба Арсеньевых с винным заводом под Пятигорском, которую унаследовал Аким Павлович Шан-Гирей.


Дом двоюродной бабушки М.Ю. Лермонтова Екатерины Алексеевны Хастатовой, бабушки Акима Павловича Шан-Гирея, в поселке Парабоч Шелковского района Чеченской республики.Наследство Шан-Гирея.

Пьеса



ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:




Михаил Юрьевич Лермонтов – поэт

Елизавета Алексеевна Арсеньева – пензенская помещица, бабушка Лермонтова

Михаил Михайлович Сперанский – пензенский губернатор, приближенный императора Александра Первого, сосланный  в опалу из Санкт-Петербурга на губернаторство в провинцию

Николай Семенович Мордвинов – Министр морских дел, родственник  Столыпиных

Соломон Михайлович Мартынов – полковник, московский и нижегородский помещик, отец Николая Мартынова

Николай Первый  - российский император

Михаил Павлович – брат императора Николая Первого

Мария Павловна Веймарская – сестра Николая Первого, покровительница Гете

Мария Николаевна – дочь Николая Первого, по ее просьбе граф Соллогуб написал повесть «Большой свет» - пародию на Лермонтова

Эмилия Клингенберг – падчерица генерала Верзилина, наместника  императора Александра Первого на Кавказе

Надежда Верзилина - сводная сестра Эмилии Клингенберг

Сергей Лисаневич - офицер, ухажер Надежды Верзилиной

Владимир Иванович Барятинский – любовник Эмилии Клингенберг до ее замужества за Шан-Гиреем

Александр Иванович Барятинский – брат Владимира Ивановича Барятинского, адъютант и друг  императора Александра Первого

Алексей Столыпин Монго – первый красавец Петербурга, двоюродный брат матери Лермонтова, его двоюродный дядя и приятель. Секундант на двух дуэлях поэта.

Николай Соломонович Мартынов – товарищ М.Ю. Лермонтова и его сосед по их подмосковным усадьбам.

Лев Сергеевич Пушкин – брат А.С. Пушкина.

Александр Илларионович Васильчиков – князь, потомок фаворита Екатерины Второй Васильчикова. Секундант на дуэли Лермонтова в Пятигорске.

Сергей  Васильевич Трубецкой – князь, сын генерал - адъютанта Александра Первого – князя В.С. Трубецкого. Секундант на дуэли М.Ю. Лермонтова в Пятигорске.

Василий Иванович Чилаев — Георгиевский кавалер, капитан,владелец дома в Пятигорске, в котором жил Лермонтов в 1841 году.

Михаил Павлович Глебов - секундант Михаила Лермонтова на его дуэли с Николаем Мартыновым. Считался  другом поэта.Ухажер Надежды Верзилиной.

Павел Гвоздев - офицер в отставке, знакомый  Михаила Лермонтова.

Руфин Дорохов - офицер в Пятигорске. Знакомый Михаила Лермонтова.

Павел Александровский - священник, настоятель Скорбященской церкви в Пятигорске

Василий Эрастов - священник в Пятигорске

Ординарец главнокомандующего на Кавказе Александра Семеновича Траскина

Соня - служанка в доме Елизаветы Алексеевны Арсеньевой в Тарханах.

Родственник Алексея Столыпина Монго во Флоренции




ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Сцена первая

1819 год. Ранняя весна. Усадьба Елизаветы Алексеевны Арсеньевой  Тарханы в Пензенской губернии. В доме именитые  гости, приехавшие с поминок после похорон Ильи Михайловича Мартынова: Михаил Михайлович Сперанский, пензенский губернатор, опальный приближенный императора Александра Первого; Соломон Михайлович Мартынов,  брат покойного, нижегородский помещик, близкий знакомый родных Арсеньевой – Столыпиных и приятель Сперанского; Аркадий Алексеевич Столыпин, сенатор, брат Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, друг Сперанского; Николай Семенович Мордвинов, бывший морской министр, зять Аркадия Алексеевича Столыпина. Миловидная горничная Соня  в пустой еще гостиной подвязывает бой  больших напольных часов ленточкой.

Соня:


Теперь – молчок,
Ход времени уймись,
Здесь баре собрались,
Которым время – деньги,
А коли звон
На целый дом,
То карты вроссыпь и
Конец моленью
И везенью
За столом!

(Входит Арсеньева в трауре)

Арсеньева:

Что там бормочешь?
Подвязала ход – иди
Ты к детям,
Поспеши!
Как там они –
Узнай и доложи!

Соня (почтительно приседая):

Уже узнала –
Дерутся баре!

Арсеньева:

Как могут драться
Такие малые ребята?
Пять одному,
Другому же – четыре,
Из них какие драчуны,
Выдумываешь ты, поди!

Соня:

Да право же, дерутся!
Гость вашего внучка –
Он ходит лучше –
Толкает барина,
Шипит, что мал,
И он играть не станет
С лилипутцем
Двухлетним…

Арсеньева:

Ну вот – растет шакал,
Зубами щелкает
Молочными уже,
Ай да нахал!
Да Миша на год старше…
Пойди и няньке
Прикажи их развести.
А я-то думала,
Подружатся они,
Вот жалко,
Такие малыши –
И драка!
Однако
Не шуми,
Часы молчат
И ты молчи.
И никого не принимать!

(Уходит. Соня тихо ей вслед):

Ну как же, соседи нынче
Недовольны –
Ведь день – назначенный,
И все хотят играть!
Привыкли к этакой-то воле-
Тут по ночам устраивать
Картежные притоны!
И мой купчишка
Норовит пристать
К аристократам,
А барыня ему фартит,
Ей от него полтыщи надо –
Которыми готов он
Оплатить мою свободу!
Пусть платит,
Я  потом сбегу,
Быть может, и в Европу
С каким-нибудь гусаром,
Свобода – так свобода!

(Убегает, шелестя шелковыми юбками)



Сцена вторая

В гостиную входят гости. Все в трауре. Рассаживаются за  большой стол для карточной игры.

Арсеньева (обращаясь к  Соломону Михайловичу Мартынову):

Ребяты наши там
Устроили там-тара-рам,
Дерутся, знаете ль, озорники!
Мой Мишенька, скажу
Вам напрямки,
Не уступает вашему Николке…

Соломон Михайлович Мартынов:

Уж с детства точат кулаки,
Вы б сабельки им дали,
Пусть к честным поединкам
Приучаются,
Они же не крестьяне,
Чтоб разводить кулачные бои!

Аркадий Алексеевич Столыпин:

Вот хороши мы задними умами –
Зачем я Алексея не привез,
Втроем они б еще
Не так играли!

Арсеньева:

Какие сабельки,
Мелки обоим я дала –
Там войлок на полу
Для рисованья,
И нянька им дала заданье.
Ну, что ж, приступим,
Господа,
Уже пора
Раскинуть карты,
Хотя - поминки,
И не стоило б грешить,
Да ведь когда еще
Мы соберемся
В этаком составе?

Михаил Михайлович Сперанский ( набирая карты):

Пока служу я в Пензе,
Услышал настоящие легенды
О пращуре покойного
Федор Михалыча
И вашего -

(кивает в сторону Соломона Михайловича  Мартынова)

Михайле Ильиче.
Все говорят,
Что славился  он здесь
Своим богатством
И гостеприимством.
Владел он тысячью
Крестьянских душ,
Фаянсовой посудой,
Которая была лишь у него,
К тому ж,
Серебряные ложки
Клали почитаемым гостям
К обеду.

Соломон Михайлович Мартынов:

И сам я слышал –
Обеды славные
Мой пращур  задавал,
Но как погиб он!
От руки злодея
Пугачева!
И странное мое спасенье
Кормилицей,
Которая себя не пощадила,
Явив своим рожденным сыном,
Мне снится по ночам,
Хотя не помню –
Был малюткой,
Однако призраки злодеев
Нередко мучают меня!
А бедная моя сестра-
Девица,
Аки голубица
Разбойниками в плен
Была взята.
И если бы не Новиков,
Ее спаситель,
То и она б была мертва,
Как наш родитель.

Михаил Михайлович  Сперанский:

Не странно ль, господа,
Что два героя тут –
Такие разные по
Своему происхожденью:
Раба и с ней отважный офицер…

Соломон Михайлович Мартынов:

Позвольте, что раба
И так смела -
То это странно,
Но Новиков – племянник
Лучшего из всех
Дворян России, который
Великий мученик,
Страдавший  не по силам
От рук самой императрицы
За просвещенье наше, -
Он достоин дяди!
И доказал то в схватке
С Пугачевым за
Счастье
Девушки невинной!

Михаил Михайлович Сперанский (задумчиво):

Да, это имя
Когда-нибудь войдет
В российскую литературу,
Когда она себе
Такого автора найдет,
Который напишет
Из истории роман
Любви, борьбы и счастья.
Нам
Остается дожидаться…

(Бросает карту)

Соломон Михайлович Мартынов (также бросая карту):

Спасла меня раба отца,
И Пугачев остался с носом,
Теперь я род продолжил,
Малютка Николай –
И уже грозный,
Раз точит кулачки
На старшего…

Арсеньева:

На старшего, да слабого,
Мой Мишенька едва пошел
Недавно,
Не передать отчаянья,
Сколь я терпела,
Когда моя красавица болела
И угасала
В цвете лет.
Чтобы не помнить дочери
Страданья,
Я дом сожгла
И все, что было в нем.
А Мишеньку я на ноги
Поставлю,
Гусаром будет он,
Вот помяните слово!

Аркадий Алексеевич Столыпин (принимая новые ставки):

Да что мы о печальном-то,
Сестрица?
И о Мартыновых есть
Вспомнить что,
Повеселиться!
Давайте вспомним,
Как в Хилкове
Иван Димитрович,
Известный хлебосол,
В День ангела
Сзывал народа толпы,
Спектакли ставил,
Пир устраивал горой,
И музыка лилась
Аж до восхода солнца!

Арсеньева:

Но брат его,
Сергей Димитрич,
Был скряга,
Вы меня простите,
Он ездил по гостям
С пуком огромным
Ассигнаций,
И все – завернутые в тряпку,
Играл по маленькой
Он с дамами
И как бы невзначай
Приписывал хвосты к нулям!

(Все смеются. Соломон Михайлович один недовольно морщится и говорит, явно желая насолить хозяйке за ее прямодушие)

Соломон Михайлович  Мартынов:

В сгоревшем вашем доме
Театр был,
Правильно я помню?
На нем играл ваш муж
Покойный…

Арсеньева (тяжело вздохнув):

Да, ваша правда,
Мой сударь,
Был и театр,
Была и сцена с могильщиком
Из Вильяма Шекспира.
Не Гамлета – могильщика -
Играл в тот день
Супруг мой мною чтимый,
И вдруг упал в свою могилу
И не встал.
С тех пор я в трауре,
Но Мишенька мне
В утешенье дан,
Поскольку весь он в деда,
Который мил со мною
Был всегда!

Аркадий Алексеевич Столыпин:

Сестра!
Не скромничай,
А расскажи-ка нам,
Как ты в Москве на сцене
Театра нашего отца
Блистала в роли
Одного забавного гусара,
Могла ты разыграть
В спектакле роль
Любого молодца
И никогда не уставала!

Арсеньева:

Да все мы – игроки по жизни,
То разве же не сцена?
А театр отца
Двенадцать лет как продан
В казну царя
За  более чем
Тридцать тысяч.
На эти деньги
Куплена кавказская
Новостолыпинка
Под всеми нам любимым
Пятигорском,
И кто б не знал сегодня
Этого курорта!
Как видите, искусство
Превратилось в бизнес,
Как говорим мы на английском.

Соломон Михайлович Мартынов:

А, главное, в семье
Прибавилось акцизов
На виноделие,
Завод под Пятигорском
Вам не лишний,
Не так ли,
Аркадий Алексеевич?

Аркадий Алексеевич Столыпин:

Да, слава Богу,
Дело движется,
Сестра нам руку подает,
Крестьян туда дает,
А это – не безделица!

Арсеньева:

Но там у нас родня –
Хастатовы и Шан-Гиреи,
Они давно при деле
На Кавказе,
К войне привыкли,
Не боятся,
И их
Усадьба Шелкозаводская
Не зря зовется настоящим Раем!
Туда мы скоро с Мишей едем!

(Входит Соня, низко кланяясь господам)

Арсеньева:

Зачем вошла?
Тебя я не звала.

Соня:

Простите, барыня,
Купец за мной приехал…

Арсеньева (встает)

Простите, господа,
Я на минуту.
Сия девица
Нас покидает
Навсегда,
Нам надобно простится,
Тем паче, что она-
Уж нынче не раба!

Михаил Михайлович Сперанский:

Да что вы говорите?
Вы вольность всем дарите?

Аркадий Алексеевич Столыпин (вслед удаляющейся Арсеньевой):

Ну да,
Однако барыня хитра –
Пятьсот рублей платите,
И девку с вольною берите!
Здесь налицо
Такое радикальное
Решение вопроса,
Который мы с вами,
Господа,
И с императором
Решить никак не можем,
Хотя прожекты множим,
Множим…

Михаил Михайлович Сперанский (отбрасывая карты):

А ведь как  просто!
Ты хочешь вольным быть –
Плати
И на четыре стороны иди!
А мы-то головы ломали
И Конституцию писали….

Николай Семенович Мордвинов:

Михал Михалыч,
В оппозиции я к вам:
Всем сестрам по серьгам
Раздать готовы вы,
А нам, аристократам,
Простите,
Оставите шиши?
Стою на стороне я тех,
Кто управляет государством,
Печется о делах страны,
Их привилегии важны,
Они трудом в веках
Заслужены!

Михаил Михайлович Сперанский:

Да кто ж заслуги ваши
Отнимает?
Вот Господи прости!
А вообще –
Надежды мальчиков питают,
А мы уж старики
И, кажется,
Что больше не нужны!

Арсеньева (входя в гостиную):

Зачем же вас, голубчик,
К государю призывают
Из отдаленной-то глуши?
Я знаю – едете вы днями…

Соломон Михайлович Мартынов:

Вот знать бы, за какими
Пирогами!
А то еще побыли б с нами,
Вы так досуг наш утешали!
Ума такого государю
Не отыскать годами…

Аркадий Алексеевич Столыпин (усмехаясь):

Мы б на театре вам
Еще сыграли!

Арсеньева (выходя на середину гостиной и, шутливо становясь в третью балетную позицию):

Тут шутки неуместны,
Артисты здесь всегда
На месте,
Мой длинный нос
Тому свидетель,
Подайте мне мундир –
И с вами буду вместе!

(За столом все смеются и аплодируют. Арсеньева садится и берет в руки карты. Говорит уже совершенно спокойно):

Итак, продолжим,
Господа,
Конечно, не артисты мы…

Михаил Михайлович Сперанский:

А кто?

Соломон  Михайлович Мартынов:

Мы – игроки!



ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ


Сцена первая.

1829 год. Середниково, имение Екатерины Аркадьевны Столыпиной, жены недавно умершего брата Арсеньевой - Дмитрия Алексеевича Столыпина, под Москвой. В гостиной за большим карточным столом все та же компания игроков, сосредоточенно склонившихся над картами. Вдруг двери распахиваются, и в комнату вбегают  двое юношей – сын Соломона Михайловича Мартынова  Николай  и внук Елизаветы Алексеевны Арсеньевой  Михаил Лермонтов. Они ведут тренировочный бой на саблях. За ними спешит горничная Соня.

Соня ( в отчаянии):

Металла звон, и шум,
И кутерьма,
А виновата буду я,
Что эти двое снова
В драке не знают
Остановки…

(Шипит громко в сторону дерущихся)

Но господа,
Зачем сюда
Вы прибежали,
Подите в сад!

Соломон Михайлович Мартынов:

Оставь их!
Что за суета,
Подумаешь, ребяты
Заигрались,
Пусть сабли точат –
Не беда,
Ведь скоро в полк,
А там не спросят,
Ты где учился и когда
Рубить с плеча!

Михаил Лермонтов (останавливая бой):

Вы знаете ли, господа,
Великий Беранже в тюрьму
Заточен!

Михаил Михайлович Сперанский:

А, этот… баснописец
Из Парижа,
Ну да,
Он сеет ветер революции-
Беду для короля -
Да нам что за беда?
Во Франции, тем более –
В Париже –
Протесты же всегда,
Такая уж страна,
И Карл Десятый
Сегодня там мотается на нитке,
Судьба его нам
И оттуда  хорошо
Видна,
Вот слушать надо было
Русского царя!

Михаил Лермонтов:

Но Беранже,
В темницу заточенный,
Оставил на ее стенах
Копченых
Такие дивные стихи,

(обращается к Николаю Мартынову)

Ты, Николя, прочти!

Николай Мартынов (продолжая помахивать саблей):

Ну вот еще,
Не стану
Читать я тут,
Попробуй сам,
Тебе ведь Беранже
Так люб!

Михаил Лермонтов (читает с усмешкой на лице, отирая пот со лба):

Король! Пошли господь вам счастья,
Хотя по милости судьи —
И гнева вашего отчасти —
В цепях влачу я дни свои
И карнавальную неделю
Теряю в чертовой тюрьме!
Так обо мне вы порадели, —
Король, заплатите вы мне!

Но в бесподобной речи тронной
Меня слегка коснулись вы.
Сей отповеди разъяренной
Не смею возражать, — увы!
Столь одинок в парижском мире,
В день праздника несчастен столь,
Нуждаюсь я опять в сатире.
Вы мне заплатите, король!

А где-то ряженым обжорам,
Забывшим друга в карнавал,
Осталось грянуть песни хором —
Те самые, что я певал.
Под вопли их веселых глоток
Я утопил бы злость в вине,
Я был бы пьян, как все, и кроток.
Король, заплатите вы мне!

Пусть Лиза-ветреница бредит,
Мое отсутствие кляня, —
А все-таки на бал поедет,
И лихом помянет меня.
Я б ублажал ее капризы,
Забыл бы, что мы оба — голь.
А нынче за измену Лизы
Вы мне заплатите, король!

Разобран весь колчан мой ветхий —
Так ваши кляузники мстят.
Но все ж одной стрелою меткой,
О Карл Десятый, я богат.
Пускай не гнется, не сдается
Решетка частая в окне.
Лук наведен. Стрела взовьется!
Король, заплатите вы мне!

(За карточным столом наступает мертвая тишина. Арсеньева обмахивает лицо кружевным платком, Соломон Михайлович Мартынов, опустив глаза, молча  улыбается)

Аркадий Алексеевич Столыпин (к Арсеньевой):

Сестра, твой внук
Достоин  деда,
Такой же он – артист и непоседа,
Боюсь, что Гамлета
По жизни будет исполнять,
А это…

Арсеньева (тихо):

В полку придет в себя,
Ему найдут там дело.
Строй, дисциплина
И муштра –
Так очищается там голова
От бреда,
Который нищий написал
В тюрьме
На закопченных стенах.
Клянусь тебе!

Михаил Лермонтов:

Я написал ответ…
«Веселый час»!

Арсеньева:

Нет, только не сейчас!
Прочтешь его мне дома,
Сейчас я что-то нездорова,
Продолжи лучше ты
Соревнование на саблях
И покажи уменье
В фехтованье,
Но там, в саду,
И дай нам тишины!
Ты, Соня, уведи
Сих драчунов,
Да пот на них утри,
Простудятся, поди…
Вот шалуны!

(Обращается к Соломону Михайловичу  Мартынову)

За десять лет
Так Соня постарела,
В полон вернулась
Барский, значит,
В Париж, как видно,
Не поспела!
Ну воля вольному…

Соломон Михайлович Мартынов:

А служит хорошо,
И дело свое знает,
Такими слугами
Кидаться
Не пристало.
А что до воли –
В неволе все ее желают,
Но как прожить самим
И за чей счет – увы,
Не знают!

Михаил Михайлович Сперанский:

Что слышу я?
Опять ругаете крестьян!

Арсеньева:

Да Соня – дворня!

Михаил Михайлович Сперанский:

Но русский же народ –
И этого довольно,
Чтобы в грехе безделья упрекать!
Безделье есть,
Работают ужасно,
Мало,
А почему?
А потому что все - напрасно,
Круг замкнут в рабстве,
И народ отлично понимает –
Ему нет выхода из клети,
Считает он – все для него
Пропало!

Аркадий Алексеевич Столыпин:

Парижским воздухом
Повеяло,
Не правда ль?
Но вы к чему все это?
Обидел кто-то где-то,
Опять проект задвинут,
Но вы особо не кричите,
Сибирь на том же месте…

Михаил Михайлович Сперанский:

Ах, оставьте! Я – о другом.
Не о Париже.
Уж четверть века,
Как ликует Веймар!

Соломон Михайлович Мартынов:

Конечно, все потому,
Что русская принцесса
Там правит,
Не жалея денег!
Поэтому сегодня Веймар –
Мекка
Мировой культуры
И образованья,
Ведь и Йена –
Университетский город -
По признанью
Всей Европы –
Лидер знаний!
Над ним же патронат
Все тот  –
Марии Павловны…

Михаил Михайлович Сперанский:

Вы слышали то,
Что она сказала
И  красным словом написала?
В ее правленье
Все населенье
От мала до велика
Должны питаться ежедневно
Как короли,
И на столе у них
Должны быть кофе, сливки,
Рагу мясное с овощами,
И лакомства необходимые другие
Для  послеобеденного
Обсуждения поэзии
Шекспира!
Там Гете, Шиллер
Свои
Цветы
Таланта распускают,
Которые весь мир алкает!

Арсеньева (задумчиво):

И неужели к каждому
Столу простолюдина
Рагу и кофе подают?
Невероятная картина!
А, может, врут?

Аркадий Алексеевич Столыпин:

Да нет, не врут.
Все так и есть.
Но вы, Михал Михалыч,
Позабыли:
Вторую половину
Приданого
Принцесса попросила,
Чтобы Наполеону
Могли счастливцы
Всю контрибуцию отдать –
В то время, как французов рать
Стремилась тут Россию покорять!

Михаил Михайлович Сперанский:

Да, некрасиво.
Однако император Александр
Принцессе отказал!

Арсеньева:

А все-таки,
Вы согласитесь,
Что Павел с умыслом
Детей плодил –
Вот как они в Европе пригодились!

Аркадий Алексеевич Столыпин:

После двенадцатого года
Была  в Европе наша сила,
Теперь опять враги мы,
Ну нет нам благодарности
Освобожденного народа
От императора Наполеона!

Соломон Михайлович Мартынов:

Давайте делать ставки,
Господа!
Ведь продолжается игра…

Арсеньева (крестится):

Прости Господь,
Подвержены мы
Карточной игре,
И жизнь
Мы с детства
Проживаем
В этом колдовстве!



ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ


Сцена первая

1839 год. Январь. Санкт-Петербург. Белый зал Аничкова дворца. Только что прошел обряд венчания фрейлины императрицы Александры Федоровны, жены Николая Первого, матери цесаревича Александра,  Марии Васильевны Трубецкой с Алексеем Григорьевичем Столыпиным,  двоюродным дядей Михаила Лермонтова и его троюродного  дяди и друга Алексея Столыпина Монго. Сейчас – фуршет, на котором присутствует и Лермонтов по официальному приглашению.

Александра Федоровна (супругу):

Ваше величество,
Отправила я сыну телеграмму,
В которой описала
Для всех нас радостное торжество –
Мне верится с трудом,
Что наша Маша
Обвенчалась,
И так удачно…

Император Николай:

Да больше вы заботитесь о ком?
О брате ее,
«Красном» Трубецком?
Сей «бархат» ваш
Изрядно надоел,
В покоях ваших смел
И глуп,
До сладких тел
Охотник,
Предупреждаю:
Вот-вот останется
Он не у дел,
Решайте сами…

Александра Федоровна:

Мне льстит ваше вниманье,
Он чем-то, кажется, задел
Высокое сознанье?
А князь ведь сделал
Столько дел,
Известно, как любил
Дантеса...
Теперь – его в изгнанье?
Надеюсь, что в Европу…
А,впрочем, не вижу нового
Я в вашем пожеланье
И помашу ему платочком
На прощанье!

(Смеется)

(Вдали, среди толпы, за всеми исподтишка наблюдает Лермонтов. Наклонив голову, он тихо говорит сам себе):

Я – на балу Нерона.
Разврат тут только
Обвенчали,
Прикрыв церковным пеньем
Все печали
Жениха,моего дяди,
Да и невесты…
Впрочем,я не знаю,
Ей, может, все равно,
С кем рядом падать
На колени перед алтарем.
Хотя, конечно, цесаревич
Или князь Барятинский,
Богаче во сто раз
Столыпина,
Ей были бы милей.
Сейчас же по невесте видно –
Не рада,
Что конец разврату,
Позор прикрыли бриллиантами
И жемчугами,
А дяде должность дали –
С женой – в изгнанье,
В Европу вслед за принцем
Лихтенштейнским
Адъютантом.
Такое «уваженье» –
От друга цесаревича,
Которому помог
Избавиться от разговоров.
Не вижу тут Сергея Трубецкого,
Родного брата
Новоявленной невесты,
Его ведь тоже  оженили
Тут без разговоров
На Пушкиной,
Любовнице царя,
С которой пошутил он зря –
Ребенка родила
Из-под царя –
От Трубецкого ль?
Хотя ходили только слухи,
Но распустили неспроста
Их доброхоты нашего Нерона –
Потомство надо же пристроить.
Но вера, вера какова?
Так лгать у алтаря,
Ослепнуть всех заставить
И велеть представить,
Что эти браки
Нужны небесам!
Вот стыд и срам,
Вот мерзкое из преступлений,
Когда затоптаны любовь
И совесть!
О! Пушкин написал
Из южной ссылки Вигелю
Достойные слова –
Как будто бы вот этому
«Достойному» событию:
«…Так, если верить Моисею,
Погиб несчастливый Содом.
Но с этим милым городком
Я Кишинев …
(Встряхивает головой и поправляется – Петербург)
 равнять не смею,
Я слишком с библией знаком
И к лести вовсе не привычен.
Содом, ты знаешь, был отличен
Не только вежливым грехом,
Но просвещением, пирами,
Гостеприимными домами
И красотой нестрогих дев!
Как жаль, что ранними громами
Его сразил Еговы гнев!
В блистательном разврате света,
Хранимый богом человек
И член верховного совета,
Провел бы я смиренно век
В Париже ветхого завета!»

( Тяжело вздыхает)

Бежать – куда?
В Европу – денег нет,
Завяну там и пропаду
Я в нищете,
Уж если быть беде –
То в этом вот аду…

(Какая-то дама, проходя мимо, незаметно трогает его за руки. Лермонтов вздрагивает и шепчет ей вслед):

Какие у нее холодные,
Бестрепетные руки –
Не дай мне Бог
Тут умереть от скуки!

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ


Сцена первая

 1841 год.  8 июня. Пятигорск. Поздний вечер. Грот Дианы, украшенный цветами и необыкновенной люстрой из веток. Горят множество разноцветных фонариков. Веселье на городском балу, устроенном Михаилом Лермонтовым и его товарищами по «кружку 16-и» в разгаре. Поэт сидит на скамье в глубине грота, затянутого красным сукном, среди цветов, будто в каком-то волшебном царстве. У входа в маске незаметно примостился капитан Василий Чилаев, у которого Лермонтов и Столыпин Монго снимают дом. Входит юная девушка, тоже в маске, в карнавальном наряде царицы. Лермонтов смотрит на ее туфельки, которые узнает, и, усмехаясь, говорит:

Лермонтов:

За мной пришла, Юдифь?
Тарелку принесла,
Не прячь за фартуком
Слепого палача –
Я вижу все!
О, как любил тарелки бить
Я в детстве слугам –
Уже тогда я понимал
Значенье их
Для головы…

Девушка:

Вы…
Как всегда ужасно
Говорите!
Что вы хотите?

Лермонтов:

Да нет, что хочешь ты,
Скажи!
Какое блюдо приготовить
Из этой буйной головы?
С горошком и фасолью
Мои мозги,
Глаза, нафаршированные
Солью
Невыплаканных слез,
А губы и язык – раздельно,
На десерт,
Обложенные здешней
Пряной зеленью…
Какой обеденный
Букет!
Что за спиною-
Нож иль меч?

(Встает и подходит к девушке, хватает ее за талию и вытаскивает на свет  с пояса маленький красивый кинжальчик)

Ах, вот что приготовила,
Забавница Юдифь,
Я это уже видел
У сестры – конечно, королевы.
Кавказской розы,
Лучшей девы,
Которая уж не одну головку
Съела
Гусаров и повес…
Ну что ж, берись и ты за дело,
О, юная Юдифь!


(Срывает кинжал и бросает его на землю. Быстро уходит, но прячется  за камнем на выходе из грота, где за другим камнем уже давно притаился капитан Василий Чилаев в маске и в пиратском плаще, который старательно записывает в маленькую книжечку все, что слышит здесь. Девушка плачет, срывая маску с лица. Под ней – Наденька Верзилина, шестнадцатилетняя дочь генерала Верзилина, сестра его падчерицы  Эмилии Клингенберг. Вбегает  офицер Сергей Лисаневич в маске и в костюме Арлекина.  Он с волнением смотрит на плачущую Наденьку Верзилину.

Сергей Лисаневич:

Что с вами, милое дитя?
Скажите, кто обидчик ваш –
Не пожалею шпаги я,
Пойду и заколю сейчас!

Надежда Верзилина (страстно и злобно):

Да, да, убейте,
Вас молю,
Спасете душу вы мою,
Иначе… я сама убью! 

Сергей Лисаневич:

Кого убить?
За что?

Надежда Верзилина:

Да Лермонтова,
Ну кого еще!
И вас марает
Черной краской,
А вы его
Жалеете…
За что?

Сергей Лисаневич:

Да, странно…
Не вы одна
Об этом просите меня.
У генеральши Мерлини
Так целая компания
«Убийц».
Сами не смеют,
На ноги слабы,
Нашли меня
И ненависть мою
Все греют, греют…
Не ожидал, что вы –
Из их числа.
Однако слишком молоды
Вы, Наденька,
Чтобы понять –
На Лермонтова руку
Я не смогу поднять!
Да вы не знаете,
Какой он человек?
Вот это странно,
Право.

(Входит Николай Мартынов, в маске, одетый в костюм демона)

Николай Мартынов:

Забавно.
Что слышу я?
Такие дифирамбы
Поет злодею тот,
Которого презлые
Эпиграммы
От головы до ног
Обвили,
Словно ядовитый плющ…
Они еще не удавили,
Лисаневич, вас?
Печальная картина!

Надежда Верзилина ( по-детски поджав  пухлые губки):

Тогда, Мартынов,
Вы героем нашим будьте,
Вы от злодея нас спасите,
И Пятигорск вас не забудет!

Николай Мартынов (не то в шутку, не то всерьез, усмехаясь):

А, может, вся Россия?

Сергей Лисаневич:

О,  слишком жарко тут,
Ну прямо, как в аду,
Пойду-ка я на воздух,
Там танцевать
Меня уж ждут,
А здесь невмоготу,
Простите,
Разберитесь сами,
Кому какую славу
Начертали!

(Убегает. Лермонтов незаметно выходит из-за камня и тоже удаляется. За ним, крадучись, следует капитан Василий Чилаев).



Сцена вторая

Ночь. Улица Пятигорска. По ней бредет Михаил Лермонтов, задумчиво опустив голову. Навстречу ему идет его петербургский знакомый Павел Гвоздев в обычной штатской одежде. Лермонтов, подняв голову, будто и не удивляясь, спрашивает:



О, Гвоздев, и ты тут?
Судьбой какою занесен
В сию обитель кислых вод?
Смотрю – в гражданской службе,
В отставку, значит, вышел
После приключений,
Как удалось тебе
Сбежать от нас?
Я помню твой протест
На гибель Пушкина –
Такие смелые стихи…

Павел Гвоздев (усмехнувшись, тихо декламирует):

Как эхо порванной струны,
Раздался в песне погребально…
О нет! Поэт! твоей страны
Сердца покрыты зимней вьюгой,
Их чувства холодны, как лед,
Их души мертвые в кольчуге,
Им недоступен твой полет!..
…Твой стих свободного пера
Обидел гордое тщеславье,
И стая вран у ног царя
Как милость ждут твое бесславье!

(Прерывает чтение и рассказывает о себе):

О, после этаких мучений
И злоключений,
Разжалованный,
Из боев я снова
Вышел в офицеры
И тут же подался
В отставку.
Мое прошенье
Приняли.
И вот я здесь –
На водах, на леченье.
Тебе же, знаю,
В отставке отказали,
Прими сочувствие –
Сопереживаю!

Михаил Лермонтов:

Да знаю, знаю,
Мне бабушка писала,
Как в юнкерском училище
Тебя  предали
И наказали.
Кому же молодежь
Мы доверяем,
Каким, брат, откровенным
Негодяям!
А воспитав подобное
Подобным,
Затем хотим от молодежи
Послушанья и старанья
Во всем
И упрекаем юношей
В отсутствии любого
Состраданья
И к ближнему,
И к государю.

Павел Гвоздев:

Ну да, от всего сердца
Сказал я воспитателю –
«Подлец»,
Когда в час отдыха
Он с наставленьями полез,
Директор же просил признаться,
Клялся,
Что, как отец,
Уста не разомкнет
Перед начальством –
Что правда тут дороже всех!
Мальчишка: я поверил,
Я признался!
И в момент
В солдатской роте оказался!
На Кавказе…
Но Бог, как видишь,
Милостив ко мне,
Я жив остался
И сумел сбежать в отставку.
Ты, может, осуждаешь –
Но под пули быть посланным
Всего за слово,
Тем более, за честное признанье –
Так это же средневековье,
Нас инквизиция терзает!

Михаил Лермонтов ( беря под руку Гвоздева):

А знаешь,
Я чувствую,
Что жить совсем мне
Не осталось…
Царь нелюбовь
Ко мне питает,
Наследник ненавидит,
Общество бодает,
Как разъяренный бык
В испанскую корриду.
И всех аристократов забавляет
Идея дочери царя, Марии,
Которая меня
Пером сатиры
Соллогуба (вот свинья!)
Так показала в высшем свете,
Что хода нет теперь туда,
И царская семья
Сгноит меня
В горах, поверь мне!

Павел Гвоздев (взволнованно):

Господь с тобой!
Хотя…
Признаюсь,
Лишь приехав,
Услышал многое такое…
Тебе бы приготовиться
К побегу!

Михаил Лермонтов:

Отсюда – только в Персию.
Но, знаешь сам –
Лишь шаг
Я сделаю через границу,
И буду на мелкие частицы
Искромсан,
Как Грибоедов,
Чью жизнь
Наш государь так высоко
Ценил –
В один большой алмаз
Султана.
Как видишь, этого хватило,
Чтобы убийцу сразу же
Простили.
А за меня и грошик не дадут:
Царя семейство скажет,
Радостно вздохнув:
Ну, наконец, мы
Демона сразили!
Уж умирать –
Так здесь,
Хотя бы похоронят целиком!
Ты представляешь,
Тут даже девы юные
Желают моей смерти –

Павел Гвоздев:

Что за скандал?
Хотя – могу поверить…
Но раненье!
Ты можешь ранен быть -
Получишь сразу же прощенье.

Михаил Лермонтов (грустно улыбаясь):

Я – инвалид?
Вот радость жить
С одной ногой.
Да, кстати, Грибоедов
Использовал
Сей эффективный метод,
Когда  из Персии
Уехать захотел -
Со сломанной рукой
Там вышло дело.
Вот так он заболел
В году шестнадцатом
И отбыл в Тулу,
Где мои пенаты,
Там, забившись за овраги,
У Бегичева,
Писал свое он «Горе от ума»
Себе на горе.
История ясна…
Скажу и боле –
Мои друзья,
Мне кажется,
Уж сговорились
Мне ноги обломить,
И  метят половчее
Меня спихнуть
В какой-нибудь овраг,
Или в отчаянии
Вот-вот какой-нибудь
Мне член прострелят,
Но это же никак
Не совпадает
С честью
Офицера!
Хорошие ребята,
Однако же – как дети,
Право!

(Уходят)

Сцена третья

Этой же ночью. Улица Пятигорска, на которой стоит дом генерала Верзилина. Медленно идет Лермонтов. Вдруг перед ним появляется фигура девушки, которая спешит войти в калитку дома. На голову ее накинута вуаль, в юбках маскарадного платья запуталось множество цветов. Лермонтов хватает девушку за руку.

Михаил Лермонтов:

Красавица, постой,
Лицо свое открой,
И, как второй луной
Пространство освети!

(Прижимает ее спиной к груди и срывает вуаль. Под ней Эмилия Клигенберг)

Эмилия:

Пусти!
Я закричу…

Михаил Лермонтов:

Да ну?
Кричи!
Расскажешь всем в округе
О свидании в ночи.

(Рассматривает ее лицо при свете луны)

Кавказа роза –
Ты прелестна,
Нам Пушкин не соврал,
А вот другой повеса,
Который нынче генерал,
Так, видно, не считал,
И был не прав!
Какого орла себе
Наметила,
Какие стрелы наточила,
Но выстрел – мимо!
А он всю честь
Твою склевал.
Барятинские братья…
Друзья мы с вами
По несчастью!
Да, они такие,
У них немало жал
Для девушек красивых
И невинных…

(Эмилия вырывается из рук Лермонтова и выхватывает  знакомый ему маленький кинжальчик)

Эмилия:

Уйдите, Лермонтов,
Иначе вас убью!

Михаил Лермонтов:

Я ухожу.
Ты девушка красивая,
Но не тебя так пылко я люблю
Не для меня красы твоей блистанье:
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,
В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,
В твоих чертах ищу черты другие,
В устах живых уста давно немые,
В глазах огонь угаснувших очей.

Экспромт, как видите,Эмилия,
Но надо записать!

(Эмилия, накидывая вуаль на голову, убегает, плача. Лермонтов направляется к  дому Чилаева. Капитан  неслышно крадется за ним в темноте).



Сцена четвертая

Улица Пятигорска рядом с домом генерала Верзилина. Михаил Лермонтов  медленно идет по тропинке, ведущей к дому  капитана  Василия Чилаева. Его догоняет капитан.

Василий Чилаев (тяжело дыша):

Остановитесь, Лермонтов.
Прошу,
Устал, вот-вот я задохнусь…

Михаил Лермонтов  (с усмешкой, грубовато):

Конечно, целый вечер
Играть вам в догонялки-
Неужто надоело?
Зачем я вам,
Зачем вы пишете за мной,
Как за Иисусом преданный
Апостол,
Ведь я – не ваш герой!

Василий Чилаев:

А если вы заметили
Неладное,
То почему в побег
Меня не обратили?
А… так это вы
За мной следили!
Выходит, что –
Не я – за вами…

Михаил Лермонтов:

Секрет весь в том,
Что я люблю врагов,
Хотя, признаюсь,
Не по-христиански.
Они мою волнуют кровь
И забавляют.
Всегда их сторожить,
Ловить их взгляд,
Дружить
И вместе с тем
Угадывать намеренья
И слова каждого значенье,
Обманутым пред всеми
Притворится,
И вдруг одним толчком
Разрушить
С таким трудом
Построенное ими зданье
Их  - ваших, в том числе –
И хитростей, и замыслов…

Василий Чилаев:

Я понимаю,
Это называете вы жизнью.
Однако же цена уверенности
Вашей
Как вдруг окажется…
Погибель?

Михаил Лермонтов (настораживаясь):

Неужто, капитан,
Вы что-то мне
Сказать хотите?
Так говорите,
Не тяните
Время –
Уже светает,
А при свете
О тайнах принято
Молчать!

Василий Чилаев:

Я, поручик, слишком много
Знаю,
Чтоб вам сказать.
Однако же предупреждаю –
Погубит вас доверчивость
К друзьям
И даже к родственникам…

Михаил Лермонтов (изумленно):

Ну да!
Такие чудеса
Перед рассветом…

Василий Чилаев:  (вкрадчиво):

Беда
Идет на вас с кастетом
Ночного вора!

Михаил Лермонтов (резко):

Ну, довольно!
Друзья и родственники-
Воры!
Мы что тут,
На большой дороге?

Василий Чилаев (усмехаясь):

Как будто вы не знали.

Михаил Лермонтов (уже с интересом):

О чем же должен
Знать я?

Василий Чилаев:

О чем?
О том, что все здесь –
Золото кругом.
И вы к нему причастны.

Михаил Лермонтов:

Не я, моя родня.

Василий Чилаев:

Я б не был так уверен,
Ведь ваша бабушка,
Она – родня Хастатовой,
Богатой барыни Кавказа,
А кроме этого – сестра
Владельца
Той усадьбы
Под нашим городом,
Сенатора Столыпина,
Которая дает доходы
От вина…

Михаил Лермонтов:

И что же?
В чем же их вина?

Василий Чилаев:

Не их – а ваша.
Вы почему сестричкам
Эмили и Наде
Верзилиным
Замужества срываете?
Не сами
Хотите
Вы на них жениться?

Михаил Лермонтов:

Да куда мне!
Я денег не имею
На семью,
На бабушкины средства
Все еще живу,
Они ж скромны,
Да дорого так все сегодня,
Особенно вот  тут,
На признанном курорте.
Я вам плачу постой
В размере ста рублей
Да серебром,
А это, знаете,
Работа  тысячи крестьян
За лето.
О, сколько  зерен хлеба
Утекло
Сквозь эти стены!

(показывает рукой на дом Чилаева)

Василий Чилаев:

Все правильно считаете,
Но, понимаете,
Другие тоже
Ведь считают
И знают,
Сколь доходно место
В Пятигорске
И в его округе.
А что вы знаете
О вашем друге,
Мартынове,
Который схоронил отца
И в армии теперь не служит?
Вы в курсе, что ваш
«Маркиз де Шулерхов»
Почти вчистую разорен
Отцом,
Который заложил в казну
Свои и женины именья,
Долги же не вернул,
Завод в Сибири не построил,
Наследство меж детьми не поделил,
Он все расстроил!
Ваш друг хотел
Долги те отыграть,
Используя любые средства,
Пришлось из армии удрать-
Иначе бы – суд чести!

Михаил Лермонтов:

Какая мерзость!
Откуда это
Вам-то знать?
Работаете в Третьем отделенье?
Однако вы сказали,
Что я перед Верзилиными
Виноват…

Василий Чилаев:

Так вы же брату Шан-Гирею
Написали,
Чтобы в Америку не ехал,
А прибыл на Кавказ…

Михаил Лермонтов:

Так, значит, и Акиму
Вы письмо читали!

Василий Чилаев:

Он внук Хастатовой,
Богат,
Но почему бы не схватить
Кусок еще жирнее?
Вот дом Верзилиных,
К примеру,
А там еще именье
Новостолыпинка
С заводом винным…

Михаил Лермонтов:

Так там владелец
Отец Монго,
Аким причем?

Василий Чилаев ( не слушая)

Неосторожно
Вы повели дела,
Поручик,
Желающие есть другие
На эти хлебные места,
А вы дорогу перешли им!

Михаил Лермонтов:

Так Мартынов
Хочет стать
Домовладельцем,
Как Верзилины?
В их доме поселившись…
Не верю!

Василий Чилаев:

А разве вы бы не хотели?
Ведь бабушкины наставленья
Довольно вам приелись!
Тем более - без денег...

Михаил Лермонтов:

Я – ни за что на свете!

(В сторону)

Уж лучше Персия!

Василий Чилаев:

Все я сказал,
При свете дня подумайте,
Кто тут вас окружал,
Кто друг, кто враг
И точит свой кинжал.

(Быстро уходит, растворяясь во тьме)

Михаил Лермонтов:

Что это было?
Кто говорил со мной?
Какой-то капитан,
Домовладелец,
Меня учил уму
И жизнь мою считал,
А, может,
То был демон,
И я его тут не признал…
Но ведь, похоже,
Демон  прав!


Сцена четвертая

Перед рассветом. Комната в доме капитана Василия Чилаева, который вместе с Алексеем Столыпиным Монго у него снимает Михаил Лермонтов. Его друг не спит, а стоит у стола, нагнувшись над шкатулкой и разглядывая ее содержимое - кухенройтеровские  дуэльные пистолеты. Лермонтов неслышно подходит сзади и говорит:

Михаил Лермонтов:

А, знакомые друзья –
Из них стрелялся я
С Барантом,
И снова они тут –
За мной по следу,
Кажется, идут.
Вот думай –
Напрасно ль демон
Меня тут
В ночи сейчас пугал
И поучал,
Как жить подольше.
Ну право же –
Большой оригинал.

Алексей Столыпин Монго:

Ты знаешь, я всегда
Вожу с собой
Это оружие,
Так почему ты удивлен?
И что за демон
Напугал тебя, Мишель,
Не твой ли
Вышел из поэмы
И принялся гоняться за тобой?
Такое, говорят,
У Пушкина бывало,
Поэтов призраки
Нередко посещают,
Правда?

Михаил Лермонтов:

Все ты знаешь.
Да конечно, правда,
И посещают,
И пишут все за нас –
Как сами знают,
А нас всего лишь
Слушать их
И подчиняться заставляют!

Алексей Столыпин Монго (оставляя шкатулку с пистолетами открытой, вкрадчиво спрашивает):

Твой демон нынче
Был в каком обличье?
Страшный,
С рогами и копытами,
Огнедышащий?

Михаил Лермонтов:

Мой демон посетил меня
В обличье капитана –
Нашего хозяина,
Чей дом снимаем.
Совсем обычный –
Капитан Чилаев!

Алексей Столыпин Монго (разочаровано):

Ну этот ростовщик,
Конечно, дьявол,
Как и предполагает нам
Писанье,
Но уж не демон,
Не пророк…

Михаил Лермонтов (взволнованно):

Как, как ты сказал?
Да ты, кузен,
Стихи мне подсказал,
Нет.. не стихи –
Мое послание к потомкам,
Вместо завещанья,
Поскольку беден я
И не имею состоянья,
Чтоб хоть кому-нибудь отдать
Перед прощаньем,
Отдам слова
Последнего и честного
Призанья!

(Садится за стол, берет перо и бумагу)

А ведь Эмили экспромтом
Сказал сегодня вечером
Такие чудные стихи –
Конечно, о любви,
Но не к кавказкой розе,
Капризной и корыстной
Опаснейшей занозе…
Ты знаешь, друг мой Монго,
Ошибся Пушкин!

Алексей Столыпин Монго:

Да что ты!
Великий Пушкин
Был провидец –
Твои слова,
Или забыл уж?

Михаил Лермонтов:

Да, и именно поэтому,
Мне кажется,
Сюда
Меня послал
Провидец.
Чтобы исправить
Грустную ошибку.

Алексей Столыпин Монго:

Что за дела?
Какие исправленья
За Пушкиным
Ты будешь делать?
Про «Пиковую даму»,
Которая всех игроков
Свела с ума?
Но что об этом знаешь?
Ведь сам ты не играешь!
Одна-две карты – вся
Твоя игра,
Хотя не верю я,
Что бабушка твоя,
На самом деле-
Пиковая дама-
Не научила колдовству тебя,
По твоему лицу,
Когда подходишь ты к столу,
Где игроки страдают,
Не раз я замечал,
Что это колдовство ты знаешь!

Михаил Лермонтов (быстро пишет и, не отрываясь, говорит):

Великолепна речь твоя,
Но колдовства не знаю я.

Алексей Столыпин Монго:

А вот Мартынов знает!
И, уверяю я тебя,
Долги отца он
Рано или поздно
Отыграет!
Мартыновы в игре –
Все демоны,
Такое вытворяют!
Взять его дядю – Савву.
По молодости
Он гнусности творил,
Но самолюбие
Держал за главный чин.
Имел всего-то сотню
Душ,
А чтобы увеличить состоянье,
На службу он пошел
К четырем карточным
Королям
А верил в одного Вольтера!
Понимаешь сам –
Где карты, там
В вышнего нет веры.
Он в царство демонов
Дорогу безошибочно нашел
И получил все таинства
Игры картежной.
Когда же обобрал соседей
В Пензе –
В Москву уехал,
За добычей
Более солидной.
А тут война!
Наполеон в Москве –
И Савва снова в Пензе.
Зачем?
Оказывается,
Приготовился принять
Префекта жезл
В родных местах
От гнусного завоевателя-
Злодея!
Испуганным соседям
Говорил,
Довольно улыбаясь:
"Смешно и безрассудно
Не покориться
Великому французу"…

Михаил Лермонтов (на мгновенье отрываясь от письма):

И что, его никто не осудил?

Алексей Столыпин Монго:

Я не знаю,
Но, видишь ли, аристократы,
Как бы сказать –
Не совсем русские
По воспитанью,
Ты же знаешь!
Поэтому  картежник Савва
Ничуть не пострадал,
А двинулся в Москву,
Как из нее французы
Ускакали.
Потом переселился в Петербург,
Где все по-прежнему
Играли.
И там он счастлив был в игре,
Однажды Савва
Голицына оставил без именья
Под Петербургом, Тосно,
Которое отдал он
Младшей дочери.
И муж ее, Багратион,
Был, говорят, доволен очень…
Да ты же помнишь,
Как в школу юнкеров
К сыночку Николаю
Савва приходил
И за его игрой следил.
Дом в Петербурге их
Был самым видным,
Но Савва разорился,
И, говорят, помог
Тут Савве сын!

Михаил Лермонтов:

Так, значит, братья –
Соломон и Савва -
Разорены!
И оба Николая теперь
Должны
Выкручиваться сами?
Тогда я понимаю
Отчаянье Мартынова,
И у него действительно,
Быть может, есть желание
Жениться на какой-то
Из Верзилиных,
Но это же так некрасиво!
Морочить девушек
Корыстью!

Алексей  Столыпин Монго:

Мишель, тебе легко
Так просто мыслить,
За твоей спиною
Прочное богатство…

(Осекается)

Михаил Лермонтов, (отрываясь от бумаг):

Какое там богатство!
Я беден и убог,
И бабушка
Едва скребет мне
На последнюю нужду.
Послушай лучше
Песню грустную мою.
Назвал ее «Пророк».

(Берет в руки листок и читает):


С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

Посыпал пеплом я главу,
Из городов бежал я нищий,
И вот в пустыне я живу,
Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня,
Мне тварь покорна там земная;
И звезды слушают меня,
Лучами радостно играя.

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

"Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами:
Глупец, хотел уверить нас,
Что бог гласит его устами!

Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"

Алексей Столыпин Монго (закрывая лицо руками):

Но это слушать невозможно!
Зачем, зачем себя ты обличаешь
В том, о чем и сам не знаешь…

Михаил Лермонтов (внимательно глядя на Столыпина Монго):

Я что-то 
Упустил,
Что я не знаю?
Говори!

Алексей Столыпин Моного:

Я не могу, прости,
Не моя тайна!
Ты знаешь бабушкин характер,
Терпи, мой друг, терпи,
Не все так плохо,
Как с грустью ты предполагаешь,
Тебя, быть может,
Такие откровенья ждут,
Что жизнь перевернется
В одночасье.

Михаил Лермонтов:

Тебя не стану
Принуждать я,
Сегодня, вижу,
Ночь загадок!
Пойду взгляну
На гаснущие звезды
Да воздуху вздохну
На воле!

(Уходит)

Алексей Столыпин Монго (тихо ему вслед):

О друг мой,
Ты не знаешь,
Каким наследством обладаешь –
Нет, не Тарханы,
Не завод,
Наполненный вином,
А триста тысяч серебром
Наша артистка прячет
Наличными для внука,
А если вдруг его не станет,

(Кладет руку на пистолеты в шкатулке)

Я знаю –
Деньги и поместье
Все - моему отцу.
Я видел завещанье.
И только Михаил
Не знает,
Что бабка приготовила ему!
Как же наивен сей чудак!
Познал он тайны мира,
Родную ж душу
До сих пор не разгадал,
И дама Пик
Хранит секрет туза
Великого Скупого…
Мишель же тут грустит,
Растерзан дух его
И к гибели уже готов!


ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ


Сцена первая

1841 год. 10 июля. Санкт-Петербург. Аничков дворец. В чудесной оранжерее
собрались Романовы: император Николай Первый, его супруга Александра Федоровна,  его сестра  Мария Павловна, герцогиня Веймарская, дочь императора Мария Николаевна, брат императора великий князь Михаил Павлович.


Император Николай:

Вот  где найдем всегда
Мы отдых для уставших
Душ –
Оранжерея тут –
Что райские врата,
Где наслажденья ждут…

Мария Николаевна:

Папа,
Оранжерея тут,
А не врата,
Где нет Петра
С ключами…
Хотя –
Вздохнуть вольнее
На мгновенье
Оранжерея
Дает возможность
Нам всегда!

Императрица  Александра Федоровна (заметно волнуясь):

К чему потусторонней
Темы
Вы коснулись, государь?
Известия пришли,
Которых мы не знаем,
И вас они терзают?

Император Николай (раздраженно):

Да, есть такое донесенье –
От демона по-прежнему
Нам нет спасенья.
Как выяснилось,
Он наслаждается на водах
В Пятигорске,
Он прикрывается болезнью,
И согласитесь,
Никак не согласовывается
Это с честью офицера!


Михаил Павлович:

Вот так дело!
Поэт-мятежник
Решил ослушаться
Приказа,
И всем решил он показать,
Что на Кавказе
Для него курорт,
А не война,
Тогда, как, например,
Жерве
Помчался прямо в армию.
А Лермонтов наш где?

Мария Николаевна (язвительно):

Он в кислых ваннах!

Император Николай:

Он здесь нам портил нравы,
Теперь принялся совращать Кавказ-
Да, хороши забавы
Либерала,
Которые ожесточают
Любой характер,
И люди начинают верить,
Что именно его «герои»
И есть России
Населенье!

Мария Николаевна:

И даже мира!

Император Николай:

А результат каков?
Презренье к человечеству,
Жизнь – без оков
Законов нравственности
И религии,
Как результат –
Непослушанье,
Анархия и бунт,
Восстание!
У нас все это было,
Я не хочу, чтоб повторилось!
Но это жалкое природы
Дарованье,
Весь извращенный ум –
Теперь уже наполнены
Признаньем
Больных и нищих душ!
И что печально –
В моей семье
Имеют состраданье
К демону уже…

Императрица Александра Федоровна:

Его стихотворение
«Молитва»
Опровергает ваши
Гневные упреки,
Ведь эти строки-
Они - словно  из уст
Господних…

Михаил Павлович (к Александре Федоровне):

Ваше величество,
Вы, простите,
Тут явно нам преувеличили!
Был итальянский Вельзевул,
Английский Люцифер
Во тьме России
Проскользнул,
Немецкий Мефистофель
Поиграл умами,
Теперь же Лермонтова
Демон с нами!

(При словах о Мефистофеле, герое романа «Фауст» Гете,  Мария Павловна, герцогиня Веймарская, недовольно вскинула брови)

Нечистой силы прибыло,
Как видим мы,
В России,
Вот только не пойму –
Обязан сим «рождением»
Тут кто – кому?
Поэт ли создал духа зла
Или же дух зла – поэта?
Что скажете на это?


(В оранжерее воцаряется тягостная тишина. Видно, что все напуганы откровениями великого князя)

Мария Павловна:

Давайте скажем
Откровенно –
В Печорине мы не
Находим ничего
Кроме стремления
Вести бесчестную
Игру за власть…

( Николай Павлович настороженно смотрит на сестру, она видит его испуганный взгляд и  невозмутимо продолжает)

Над душами людскими.

(Николай Павлович  делает облегченный выдох)

А вероломство-
Основной прием борьбы-
Всего лишь слепок с
Мефистофеля у Гете.
Однако с большою
Разницей –
У Гете Мефистофель –
Помощник Фауста
В стремлениях его порочных,
А Лермонтов в Печорина
Вложил диавола,
И главное лицо в романе-
Демон!

Император Николай:

Вот что действительно
Ужасно!
Дьяволиаду не пристало
Нам плодить
В сознанье подданных,
Все это надо
Уж давно бы
Прекратить!

Михаил Павлович:

Но как?
Ведь дьявол наш
Сейчас на водах…

(Александра Федоровна крестится при этих словах и, извинившись, уходит)

Император Николай:

Как видим мы,
В семье уже раздор,
То демона проделки…

Мария Павловна:

Не беспокойтесь, брат,
Я побеседую с женой
И, думаю, императрица
Все поймет!

Император Николай:

Так вот!
Приказ
Немедленно пошлю
Я на Кавказ –
Чтобы поручик Лермонтов
В полку был неотлучно!
И никаких ему
Лечебных ванн!

(Крестится и уходит вслед за женой. Присутствующие почтительно встают и кланяются)



ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ


Сцена первая

1841 год. 16 июля. Пятигорск. Дом капитана Василия Чилаева. На кровати лежит обнаженное тело убитого  Михаила Лермонтова.  В доме хлопочут его товарищи, приготавливая труп к похоронам. Они окружили кровать с покойным и растерянно разглядывают его согнутую ногу.

Сергей Трубецкой (пытаясь  надавить на колено Лермонтова:

Совсем закоченел
В горах он под дождем,
Лежал там целый день
И ночь,
Вы слышите, нога скрипит,
Что ж мне ее, ломать?

Лев Пушкин (входя в дверь и снимая фуражку):

Ломать-то надо было
Раньше,
Эх вы,
Мальчишки!

Александр Васильчиков:

Кто? Мы – мальчишки?
Ну это уж вы слишком!

Лев Пушкин:

А не были б мальчишки,
Не было б дуэли!
Кого вы погубили,
Вы - настоящие злодеи!

Михаил Глебов:

Позвольте, не стреляли мы,
Тот, кто стрелял,
Сидит сегодня взаперти,
Мы были лишь свидетели
Дуэли…

Лев Пушкин:

Еще скажите мне,
Что был сей поединок
Честным!

(Все молча опускают головы. Словно крадучись, подходит капитан Василий Чилаев с ножом. Все, замерев, смотрят на него. Капитан берется за колено согнутой ноги и снизу быстро  перерезает сухожилие. Нога ложится ровно, все облегченно вздыхают)

Сергей Трубецкой:

Смотрите – кровь!
Но как же это?

Михаил Глебов:

Он… может жив еще?
Послушайте вы сердце!

(Кидается к телу, Лев Пушкин резко останавливает его)

Лев Пушкин:

Да прекратите истерить,
Уж дело сделано,
Здесь смерть давно проверила
Все жилки,
Оставьте тело
Вы в покое,
Ну, право же, как дети!
А на пороге –
Толпа  из Пятигорска,
И ей не терпится
Увидеть,
Как гроб вы понесете!

Алексей Столыпин Монго (плачет, закрывая лицо руками):

Всего пять дней назад
Вот этими ногами
Он танцевал на бале -
И так много,
Такого с ним
И не бывало ране,
А сегодня эти ноги,
Как каменные,
Не пошевелятся!
Ну почему он не сбежал
К кавказцам!

Александр Васильчиков:

Они его бы разорвали
За Валерик
На раз-два-три!

Сергей Трубецкой:

Нет, все же
Нам было надо пристрелить
Его поаккуратней,
Из-за кустов,
Самим,
Поосторожней,
Прямо в ногу!
Чтоб на дуэль он
Не попал,
Сейчас бы в госпитале
Лермонтов лежал…

Лев Пушкин:

И что решил бы царь?
Что этот офицер-
Бесчестный самострел,
Под суд бы он его
Отдал,
А, вылечив, опять бы
В полк погнал,
Под пули горцев!
Вы недооцениваете
Третье отделенье:
Оно – стоглаз,
Стоног, сторук,
Все знает наперед о нас,
Из каждого куста –
За нами глаз да глаз.

Михаил Глебов:

И генеральша Мерлини,
Отважная гусарша Пятигорска,
Строчит доносы
Ночи, дни…

Лев Пушкин:

Но, Глебов,
Кажется, и вы
Попали
Под обаяние ее кружка
В лице Верзилиной Надин,
Которая желанья не скрывала
Увидеть Лермонтова
Мертвым
И  лишь ленивого, быть может,
Не просила
Его прикончить.
И вас просила?

Михаил Глебов:

Меня… Она?
С покойным были
Мы друзья!

Лев Пушкин:

Меж дружбой и любовью,
Как известно,
Лежит непреодолимая
Черта,
Из друга делая врага…

Михаил Глебов (горячась):

Ну что ж,
Тогда казни меня,
Быть может,
Ухо отсечешь?
Но я не Малх,
Не раб первосвященника,
Пришедший взять Христа,
Ты ж – не апостол Петр,
И даже, кстати, Бог,
Вернул обратно
Ухо Малху,
Сказав, что все равно
Он выпьет чашу,
Которую налил ему
Отец!

Александр Васильчиков (возмущенно):

Позвольте, господа,
Сегодня здесь не до суда,
Забыли вы –
На нас все похороны,
Люди там за дверью ждут –
Их – толпа,
Уж вечер близится,
Спускаются потемки,
А кто проводит гроб
К могиле?
Попы к нам не идут!

(Входит Руфин Дорохов, снимает  фуражку, гремит шпорами, нервно начинает ходить из угла в угол, заглядывает через плечо художника Роберта Шведе, который делает наброски  посмертного портрета Михаила Лермонтова, тело которого уже обмыто и  одето в белую рубашку, исполненное предсмертным страданием лицо чисто, волосы старательно расчесаны служанкой капитана Чилаева, которая обмывала тело поэта)

Руфин Дорохов:

И как все кстати:
Художник здесь нашелся
Для истории,
А там – от Бенкендорфа
Кушинников хлопочет,
Отчеты государю пишет
И говорит – на этом
Миссия
Его закончена!
Вы слышали –
Мартынов из-под ареста
Просится проститься
С лучшим другом,
Его не пустят,
Потому что
Многие  хотят вот
Прямо тут же
Вызвать
И пристрелить!
Ну нравы каковы!
А вот священников
Не сыщешь,
Я вижу, не удалось
Вам, господа,
Их заманить сюда,
Тогда пойду к ним я!

(Выбегает из дома. За ним спешит Алексей Столыпин Монго, следом выбегают и другие)


Сцена вторая

Дом священника,  настоятеля Скорбященской церкви Пятигорска, отца Павла Александровского. В комнату вбегает  Руфин Дорохов, за ним – Столыпин Монго,  Александр Васильчиков, Лев Пушкин, Сергей Трубецкой)

Руфин Дорохов (с порога):

Вы, батюшка,
Как и Эрастов,
Считаете,
Что наш покойник
«Ядовит»?
Не заслужил
Он христианского
Обряда,
Чтобы душа его
Спокойно к Богу
Поднялась?

Отец Павел:

Дуэль приравнена
К самоубийству,
Вам всем известен
Сей закон,
Самоубийц не отпевает
Церковь
И их хоронит за оградой,
Не понимаю,
Что вам надо!

Руфин Дорохов (выхватывая саблю):

Святой отец,
Вы исчерпали
Мое терпенье
До конца!
Или идете с нами,
Или я вас…

Алексей Столыпин Монго  ( подбегает к Дорохову):

Да убери ты саблю,
Священника
Зачем пугаешь?
Поговорю с ним я.

(Подходит к отцу Павлу и отводит его в сторону)

Вы, батюшка,
Нас всех поймите,
И в положенье наше
Вы войдите
Трагическое,
Мы горем так убиты,
А что касается
Наказанья
За отпеванье,
То у Столыпиных
Такие связи
При дворе,
У бабушки покойного
Такое состоянье…

Александр Васильчиков:

И я вам обещаю –
Не будет никакого
Наказанья,
Я заверяю
Именем отца!

Отец Павел ( отодвигаясь от Столыпина Монго и от Васильчикова):

Ну да!
Да что такое
Говорите мне!
Какие связи,
Какое состоянье?
Запрещено самоубийцы
Отпеванье!
Когда придет к вам
Это пониманье?

(В этот момент в дом входит ординарец начальника штаба Отдельного Кавказского корпуса Александра Семеновича Траскина)

Ординарец (протягивая распоряжение Траскина отцу Павлу):

Вам кланяться
Велит начальник
Штаба
И просит
Поручика погибшего
Похоронить
С обрядом!

Отец Павел ( подумав):

Полковника
Вы успокойте,
Исполню я
Его желание.

(Алексей Столыпин Монго незаметно передает отцу Павлу  пачку денег и тихо и смиренно говорит):

Алексей СтолыпинМоного:

На храм я жертвую
От имени семьи,
Примите…

(За происходящим наблюдает молодой священник Василий Эрастов, который вошел в дом отца Павла сразу за товарищами Михаила Лермонтова)

Василий Эрастов ( в сторону):

Ну что за прегрешенье!
Я доложу об этом
В консисторию,
В Казань!
И впредь уж, батюшка,
Таких огромных денег
Ты не захочешь брать…
Коль с братией
Не собираешься делиться!



Сцена третья

Дом капитана Василия Чилаева. Он пуст, гроб с телом Михаила Лермонтова вынесли несколько часов назад, отец Павел сопровождал  его с молитвою до могилы. Сейчас вечер.  Уже стемнело. Василий Чилаев разговаривает тихо у порога со священником Василием Эрастовым.

Василий Чилаев:

Прошу вас, батюшка,
Об одолжении –
Вы освятите это дом,
Его уж вымыли кругом,
Но вы с кадилом
И с молитвой
По комнатам моим
Пройдите!

Василий Эрастов:

И вы боитесь
Демонов,
Которых напустил
Сюда
Поэт,
Чьей смерти
Жаждал
Целый свет,
И всем это известно…

Василий Чилаев:

Да нет,
Не в демонах
Каких-то дело,
А в том,
Что этот человек…

Василий Эрастов (поправляет собеседника):

Покойник!

Василий Чилаев:

Ну да, усопший,
Мне кажется,
Что он за мною
Наблюдает!

Василий Эрастов:

Как – наблюдает?
Он же умер!
А прах не может
Наблюдать,
Но, если так вам надо,
Я освящу ваш дом,
Для пущего покоя
Постояльцев,
Ну не лишаться ж
Вам доходов
Лишь из страха
Перед гробом!

(Уходят в дом)



ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ.


Сцена первая

1848 год. Осень. Распутица. Тула. По улице от заставы медленно  едет  коляска князя Алексея Барятинского, направляющегося с Кавказа в отпуск. Навстречу  ей летит другой экипаж,  который  резко останавливается рядом с коляской князя. Из него выскакивает его брат  Владимир Барятинский и кричит кучеру Алексея, чтобы тот остановился. Лошади от испуга становятся на дыбы, коляска едва не переворачивается.  Владимир  рывком открывает дверь и садится рядом с братом. Он тяжело дышит. Алексей напуган, хочет узнать, в чем дело, но только через несколько минут Владимир обретает дар речи.

Владимир Барятинский:

Какое счастье, брат –
Успел тебя перехватить!

Алексей Барятинский:

Спокойнее, Владимир,
Говори,
С кем и какое
Приключилось горе?

Владимир Барятинский:

С тобою!
Царь захотел тебя женить!

Алексей Барятинский (улыбаясь):

Но это невозможно!
И на ком же?

Владимир Барятинский:

Да на Марии Трубецкой

(Мотает головой)

Столыпиной!
В столицу
Велено тебе явиться,
Там все решится…

Алексей Барятинский (помрачнев и на минуту задумавшись):

Ах вот чего наш император
Захотел –
Прибрать к рукам
Очередное состоянье,
На войны не хватает
Средств из казны,
Так, значит, подданных –
Дави!
Столыпина сначала обобрали,
Потом со свету вообще
Убрали,
Ну и Мари!
Она – агент
Царя
В делах по наполнению казны,
Не так?
Да у нее есть сын!
Фамилию еще он не сменил,
Все также он пока Столыпин,
Или уже имеет
Итальянский титул,
Как у Демидова, поди?
Который Сан-Донато,
А этот  будет Монтелфи?

Владимир Барятинский (изумленно):

Откуда знаешь?

Алексей Барятинский:

За деньги ты в Европе
Прикупишь все, что хочешь,
Любое имя там бастард бери
И как свободный человек
Живи!
А я, как раб,
Жениться должен
На распутнице Мари!


Владимир Барятинский:

Однако были вы близки…


Алексей Барятинский:

Да, молодые шалуны –
Я и наследник…
Столыпину ж устроили
Семейные пиры!
Но мне – нет, извините,
В жены распутницу двора –
Да никогда!
Ты вот что, брат,
Езжай обратно,
Я ж снова еду на Кавказ…


Владимир Барятинский:

Но за тобой пошлют погоню!


Алексей Барятинский:

Царь будет недоволен,
Знаю,
Однако же сюрприз Марию ждет,
И скоро ты узнаешь,
Что состояние мое,
Крупнейшее в России,
На шпильки и заколки
Нашей Маше не уйдет,
Не будет и гроша
Из состояния папаши,
Тебе перепишу наследство
Наше
Я целиком,
Себе оставлю ренту –
Вот и все!
Тогда само собой
То сватовство падет.
Теперь – прощай!

(Машет рукой вышедшему из коляски брату и кричит кучеру):

Гони, гони,
И путь  ловчее сокращай,
На службу возвращаемся
Мы снова воевать,
К грузинкам молодым
Любовью и свободою  дышать!



Сцена вторая

1855 год. Осень. Санкт-Петербург. Покои  императора Николая Первого. Царь стоит у окна, тяжело опираясь на подоконник и смотрит на Дворцовую площадь.

Император Николай:


Я правлю тридцать лет…
Я молодость и жизнь
Отдал правленью,
И что взамен мне?
Непослушанье подданных!
Нахально Барятинский
Манкировал приказ на брак
С Марией Трубецкой,
Он дерзкий совершил побег-
Такого не бывало…
Да, женщины бежали от мужей,
Но чтобы генералы!
Опустошен я,
Болен, некрасив
И сед,
И войны проиграл,
Бюджета нет,
Наследнику казну
Пустую оставляю…
Грехи мне можно
Перечесть,
Я знаю,
За них жестоко пострадаю,
Когда закончу здесь!
Но, Боже милостивый,
Сжалься и ответь:
Ужель мне красота
Была дана напрасно,
Что вдруг ушла она
Куда-то,
Оставшись лишь
В портретах на стенах
Дворца!
Не пережить такое –
Это ясно,
Одно лишь утешает-
Красавцы-неприятели
Сегодня выглядят ужасно.
А главный – тот -
Столыпин Монго -
Засохнет скоро от чахотки,
И пусть засохнет он
В стране холодной,
Сей конкурент моей красы
Высокородной
В Петербурге,
Не выпущу  его я
Никогда и никуда,
Хотя врачи и просят,
Чтобы ехал он в Европу!
Но ненависть к сопернику
Жива,
Увы, теперь она уже
Бесплодна!
Нет у нее корней,
Которые подрублены
Жестоко.
Ведь этот Монго,
Я уверен,
Хладнокровно
Натравливал
Поэта-демона
На царский двор.
Между Столыпиным и мной
Был этот спор
За первенство на ниве Аполона,
И этот Монго
Отчасти есть
Виновник его смерти,
Неужто он - тот самый
Демон,
Он – настоящий Мефистофель?
Как ошибалась тут
Сестра моя,
Мария Павловна,
Увидевши желание
Российского поэта
Самим стать дьяволом…
А Лермонтов –
В руках злодейских
Был лишь игрушка…
Или все же пушка,
Которая стреляла так
Уверенно в меня?
И довели царя,
Что я…
А впрочем – все,
Довольно!
Все кончено.
Я стар и некрасив,
Наверное, я всеми нелюбим!
Минует красота
Теперь меня,
Прошла эпоха,
Однако же –
Как больно
И как плохо…

(По исхудавшим от болезни щекам императора текут слезы, которых он не замечает)

Никто не может быть
Богаче короля,
И также никто не может
Соревноваться
С совершенством
Королевского лица,
Хотя в истории
Правленья разных стран
Остались
Венценосные уродцы…
Романовы же
Двести лет
Стремились выправить
И внешность, и здоровье
Династии…
Несчастный мой отец
(Прости, Господь, нам всем
Его ужасную кончину!)
Оставил тайну
Изуродованного носа,
Его портреты юноши
И взрослого
Нисколько не похожи!
И нужно было ожидать,
Что он родит одних
Уродцев,
Однако Вюртембергская
Принцесса – наша мать -
Произвела на свет
Красавцев и красавиц!
Какая тайна здесь?
Я, думаю – Господне
Провиденье,
Что русские цари
С тех пор так хороши
И вызывают восхищенье
И зависть любого
Королевского двора
Европы.
А уж сестрицы милые мои –
Все нарасхват ушли
За иноземных принцев
И красотой прославили
Россию!
Да, красота царя –
Это политика,
К тому же -
И дипломатическая сила,
И для нее
Соперники  недопустимы!
А потому
Превосходящие красой
Царя аристократы при дворе
То – бунт,
Коли оне
Места, им отведенные,
Не принимают,
Но красотой всех за собою
Увлекают.
Столыпин Монго был бунтарь,
Все это знают,
Он свел племянника с ума,
Вот кто был дьявол,
Поселившийся в поэте,
Который отразил в стихах
И в прозе
Все-все порочные
Желанья Монго -
Унизить самого царя!
И оба были изгнаны
За это,
Не понимая, что
Возврата нет поэту!
Кто виноват?
Да глупость виновата,
Взрастившая презренье
К свету!
Они-то думали,
Что я не понимаю
Их притязаний,
Считали –
Царь глупец…
Однако кто же будет править
По всем законам
Единовластия и православного
Исповеданья?
Царю-глупцу
Не трудно было
Осознать их либеральные
Терзанья,
Да только власть кому отдать-
Лакею
Или же крестьянину?
Которые и первые
Придавят
Этих «справедливых» бар…
Но этого красивые
«Бунтовщики»
Еще не понимают!



                Сцена третья


1858 год. Италия. Флоренция. Вилла, на которой живет тяжело больной  Алексей Столыпин Монго. У него в гостях дальний родственник, который подвизается на журнальном поприще в Париже.


Алексей Столыпин Моного:

Не ожидал здесь
Встретиться с родней,
Старательно скрываю
От нее
Я состояние свое,
Оно –
Как видите-
Ведет уверенно к могиле!
Однако было б тяжело
Мне принимать гостей
И их сочувствие –
Уже нет силы…
А с вами встретился,
Чтоб прояснить
События кое-какие,
Касающиеся
Племянника моего,
Поэта Лермонтова.


Родственник:

Увы, любые биографии
Его запрещены,
Народ России
Не знает ничего
О нашем Михаиле.
Но зато
Нажился кое-кто
На публикациях его…


Алексей  Столыпин Моного:

Да как же при дворе
Вдруг разрешили
Печатать то,
Что происками демона
Нам предъявили –
Печорина!


Родственник:

Министр Уваров расстарался…


Алексей Столыпин-Моного:

А - этот - кто бы сомневался,
Он для Краевского старался?


Родственник:

И для Киреева.


Алексей Столыпин-Моного:

А этот – кто таков?


Родственник:

Да дальний родственник
Мартынова,
Который благоденствует в Москве,
Подпольную игру имеет
В доме,
Доставшемся в наследство
От отца,
И, говорят, дела
Его идут совсем неплохо –
И никому не должен боле,
Недавно ж выиграл крестьян
И вывез в Знаменское,
Еще же говорят,
Увлекся черной магией
И вызывает постоянно духов,
По внешности в Москве его зовут
Скульптурой Командора…
Да, тетки Лермонтова
В Туле
На этого Киреева
Подали в суд
И выиграли дело –
Теперь они имеют
Долю в немалых
Гонорарах
За все произведения,
Которые печатает
Издатель,
И стали, наконец, богаты!


Алексей Столыпин Монго:

Покойный друг
Всем раздарил богатство,
Которого при жизни не имел,
О, если бы не его бабка!
В историю войдет,
Словно его родная мамка,
На деле же – большая
Интриганка,
Картежница, артистка,
Делец во всех вопросах
Жизни,
О да, какой игрок!
Но проиграла все,
Что накопила впрок.
Ее внучатые племянники
На ком женились?
Верзилины сестрички
Их прельстили,
Которые убийства
Лермонтова
У каждого прохожего
Просили,
И братья Шан-Гиреи
Богатствами
Теперь владеют
И в Пятигорске,
И там, где прах
Их брата захоронен –
Да, состоянием
Арсеньевой
Остались все довольны -
Кроме того,
Кому должно оно
Принадлежать
По праву и… ради воли!
Ирония судьбы:
Проклятая нужда
Держала в кандалах,
Она его сгубила,
Хотя… и я использовал
Все силы,
Толкая Михаила
К тем вершинам,
Откуда он упал
Безвинно.
Вина была моя!


Родственник:

Не понимаю ваших
Я намеков,
Они настолько
Все серьезны…

Алексей Столыпин Моного:

Но, друг мой,
Я надеюсь,
Что останутся
Без оглашенья,
Вы – член семьи,
Примите верное,
Достойное решенье!


Родственник:

Объясните вы
Хотя бы,
Как в Париж попали
В сорок третьем,
Зачем перевели
Тут на французский
Роман племянника,
В России заклейменный
Императором?
Ходили слухи –
Лишь ради наживы…


Алексей Столыпин Монго:

Да это бредни –
Столыпины не бедны,
Я – в том числе,
Поверьте!
Как я сумел бежать в Париж
При царском-то запрете,
Оставим и сегодня
Мы в секрете,
Но цель имел одну –
Перевезти Печорина в Европу
И показать всю суету,
Всю подлую возню
Людей
В борьбе за власть
Над душами людскими
И над телами.
Те, кто при дворе российском
Создал при жизни
Ад потусторонний,
Назвал поэта демоном.
Развратники, убийцы
И злодеи –
Приемы их борьбы за власть
Поэт всем показал,
Я в этом помогал,
Введя его в наш
Высший свет…
За что дочь императора
Мария,
Великая княгиня,
Его жестоко наказала
Рукой ничтожного
Писаки
Соллогуба,
Который в угоду ей
В минуту
Навалял памфлет
Тот самый -
«Большой свет» -
В котором Лермонтова
Очернял,
Да и меня!


Родственник:

Скажите, а причина
Какова
К вам личной ненависти
Русского царя?


Алексей Столыпин Монго (улыбается):

Вы не поверите:
Соревнованьем там была
Меж нами –
Красота!
Не мог наш импозантный
Император Николай,
Любимец женщин,
Терпеть с собою рядом
Ни одного
Соперника -красавца!
А я был первым
В Петербурге,
Он – второй!
От этого,
По-моему, сошел с ума
Наш царь -
От совершенства
Своего лица -
И стал Нарциссом,
Без чувств, без мыслей!
Да кто бы это замечал!
Отсюда нравы низкие
В дворце,
Отсюда беспокойство
Ревности всечасной,
И злоба, и отчаянье
По малым пустякам,
И извращенное понятье
О чести человеческой
И о людской судьбе.
Все было брошено
В разврата топку,
Наш царь –
И он же -
Писаный красавец,
Грешил без остановки!
В итоге он скатился
До Каллигулы приемов –
Аристократов
Из достойнейших родов
Женил  после того,
Как испытал он право
Первой ночи!
Богатства их он
Фавориткам раздавал
Путем насильственной
Женитьбы,
При этом успевал
Молиться Богу!
После того, как дьяволу
Он жертвы свои клал
На проклятый алтарь
Всевластья!
Да, дьяволом
Там сожраны
Все три  поэта,
Себя же Николай
К святым при жизни
Причислял,
Ждал благодарности от неба,
А Лермонтова демоном считал.


Родственник:

Известно,
За веру жертв он хлопотал…


Алексей Столыпин Монго:

Конечно,
Чтобы жертву принести,
Продляя свою жизнь,
Агнца
Надобно в безбожьи обвинить!
Всем это хорошо известно
Еще от века
Инквизиции.
Наш император
Себя в Печорине холодном
И бесплодном
Увидеть не хотел,
Но мы-то с вами знаем правду?
Вот для чего в Париже
Я тогда засел
За перевод
Романа Михаила,
И у меня все получилось,
Чему я очень рад!
А что там говорят …
Не в этом сила!


Родственник:

Постойте,
Меня вдруг осенило!
Если отбросить
Политику,
Высокие причины
Гибели
Лучших умов в России –
В виду имею Пушкина
И Лермонтова Михаила,
То получается,
Тут можно обсуждать
Лишь пары две
И самые красивые:
При Пушкине –
Небесный ангел Натали,
При Лермонтове … вы?


Алексей Столыпин Монго (болезненно морщится)

Надеюсь, нет намека
Тут на содомию?


Родственник:

Нет, только на свободу
Этой красоты,
Которая служила двум
Поэтам
Вдохновеньем,
Которая их погубила!


Алексей Столыпин Монго (вздохнув):

По зрелом размышлении,
Выходит так.
Подходов Пушкин
Не давал царю к жене,
А он желал
Испортить сей нетронутый
Никем товар,
Понизить его цену
На Олимпе женской славы.
Я же не давался сам,
И мальчиком для игр не стал
Ни в чьих влиятельных
Гостиных,
А предпочел седой Кавказ
И месть
Стихами гения
Невинного!
И это был протест,
Бунт красоты,
Который поддержали
Натали
И Лермонтов.
А все ведь шло от нас –
От Пушкина и от меня…


Родственник:

Да,
Но мы забыли третьего,
Ах, то есть, первого,
Великого поэта
Грибоедова.
Он тоже странно
В Персии погиб,
Как бы по настоянью
Николая,
Который требовал от султана
Контрибуцию деньгами,
Не соглашаясь на замену
Шелками и
Драгоценными камнями,
В итоге же за смерть
Поэта взял он
Камень лишь один
И сразу Персию простил.
Так кто был там с поэтом,
Кто в ком так ненависть
Возбудил?

Алексей  Столыпин Монго (улыбаясь):

Там евнух финансистом был,
Которого посол пленил
В прямом и  в переносном
Смысле,
Своим он обаянием
И красотой
На сторону России
Притащил,
Чем вызвал ревность
И ненависть
Персидского султана
И подозренье Николая –
Опять же в том,
Что кто-то так красив,
Без малого изъяна,
Лишь совершенством
Внешности
Он мог вдруг покорить
Достойного слугу султана,
О чем узнал весь мир!
И дипломат
Не может быть красивей
Короля,
Не может он соперничать
С султаном
В его гареме,
Вот суть-то какова
Всех этих приключений,
Увы, мой друг,
Смертельных!


Родственник:

Так, значит,
Красота
Украла у России
Трех великих гениев?

Алексей Столыпин Монго:

Да, красота:
Натали, моя и Грибоедова
В могилу наших гениев
Свела.
Вам кажется,
Что я сошел с ума?
Но если взглянете
С терпением
Туда,
Где в комнатах
Дворца
Царят обряды
И нравы
Дикого средневековья,
Где властью управляет
Дьявольская красота
Без малого намека
К воздержанью,
Где главным идолом –
Она! –
Поймете, как опасна
Эта мишура,
В погоне за которой
Уж пали многие
В истории престолы!


Родственник:

Простите, ради Бога,
Спросить хочу:
А вы за что боролись?
Не за свою ли разве
Красоту,
Встав в оппозицию
К царю?


Алексей Столыпин Монго (натужно кашляя):

Я боролся за свою
Свободу,
Но Лермонтов –
Он с юности был поглощен
Пучиной красоты
Природной,
Он в ней тонул,
Забыв про осторожность,
Объятия  смертельные
Раскрыла красота ему,
И он в них кинулся,
Она шептала в ухо
Ему стихи,
Он лишь записывал
Их на бумаге –
И в этом мне он
Признавался.
Вы почитайте «Демона» -
Там строки есть,
Которые не мог бы
Написать обычный человек-
Обыкновенный смертный.
Вот что еще пугало
Царский двор,
Всех этих венценосных
Знатоков
И покровителей
Большой поэзии,
Увы, но только
Не в России,
А здесь,
В Европе,
Им родной и милой
По самому происхожденью.


Родственник:

В России  же поэтов
Загубили,
Чтобы  Европе ровней
Не были,
Тем более –
Ее
Превосходили?


Алексей Столыпин Монго:

Вполне возможен
И это вариант
Убийства.
Но и за ним стоит
Все та же красота!
Кто больше в мире
Создаст стихов красивых?-
Только не Россия!
Такое именно решенье
Принимают на правящем
Олимпе
В мире!
А потом все дружно
Ругают матушку-Россию
За то, что не рожает та
Талантов!


Родственник:

Выходит,
Соперничество красоты-
Ужасно?

Алексей Столыпин Монго:

Конечно,
Но кого это пугает?
И даже если кто и знает
Эту правду,
Не отступает
И убивает, убивает…
Теперь и вам известна
Эта тайна,
Но, друг мой,
Нам пора  расстаться,
И я прощаюсь!
Увидеться был рад,
Однако, мне пора…

(Родственник ,откланявшись, уходит, склонив голову в тягостном раздумье. Алексей Столыпин Монго остается один в кресле у раскрытого окна, откуда доносится шум итальянского города)