Моей печали лепестки

Маленькая повесть о гигантской трагедии


Моей прабабушке Марте,
многим тысячам женщин и               
детей, погибших в огне
геноцида 1915 года, посвящается



     Они пришли под утро. Около тридцати солдат бесшумно проникли в деревню и ворвались в дома, выгоняя всех на площадь перед маленькой церковью. Ругань солдат, турецкий мат, плач детей, душераздирающие  крики ничего не понимающих женщин… четыре часа утра.
     Деревня безмятежно спала после тяжелого трудового дня. В глинобитных лачугах и небольших домах из розового туфа  храпели, сопели, видели радужные сны около ста семей.  Мужчины все на фронте: кто в турецкой армии, но большинство в ополчении — помогают Российским войскам.  В деревне только старики, женщины и дети.
     Она проснулась от сильной боли. Здоровый, черный от загара и грязи солдат держал в огромной ладони ее волосы  и тащил с кровати. Примерно час назад она еще не могла заснуть. Сынишка Овик распластался поперек кровати и пинал ее ногами во сне, пытаясь скинуть с себя одеяло. А сейчас… Сейчас она не понимала, что происходит. Это сон? Но тогда почему так больно?  Нет, это не сон, это смерть пришла за ней в облике ужасного аскера. А тот между тем бросил ее на пол и пнул сапогом. За окном слышался гул голосов и крики. Они сливались с детским плачем… «Как жалко детей», — подумала она и тут же увидела своего Овика. Ребенок крутился на кровати, пытаясь увернуться от плохого дяди и кричал:
     — Мама! Не хочу! Пусти, дяденька, не хочу! Мама!
А «плохой дядя» деловито подхватил брыкающегося, плачущего ребенка под мышку и понес к двери. Ася пыталась встать и не могла, ноги отказывали. Она кричала.  Кричала так, как кричат смертельно раненные животные, ожидая последнего удара охотника.
     Дверь захлопнулась. Но через пару секунд снова отворилась. Вошли еще трое, один прошел в соседнюю комнату. А оставшиеся подняли ее, разглядывая и переговариваясь между собой. Потом, видимо, что-то решив, пинками погнали во двор. Из сарая вышел аскер:
    — Кто-то меня опередил: сдох гяур.
    Ася опять заплакала, поняла: свекор убит.
    По  улице солдаты гнали народ к площади. Старая, как этот мир церквушка многое видела на своем веку. Она стояла во главе деревенской площади, как глава семьи сидит за обеденным столом. Но закопченные от огня лампад и свечей камни ее настолько привыкли к плачу и страданиям людским, что казались равнодушными и безучастными. Несмотря на то, что на колокольне в истерике бился колокол, купол церквушки, устремленный в небесную высь, всеми помыслами был сейчас не здесь, не с народом своим.
     Хаос. Паника. Территория зла. Вой. Плач. Ужас! Кричат и плачут дети, бьются в истерике матери,  падая без сил. Их поднимают плетьми и ударами прикладов. Солдаты, словно бездушные роботы, разговаривают деловито и спокойно.
     Жителей разделяют на три группы: красивые молодые женщины и девушки — в одну сторону, дети — в другую сторону.  Стариков, старух и некрасивых женщин оставляют у церкви. Ася в этой группе.  Циничные, похотливые взгляды, жесты. Шум постепенно стихает. Ася слышит, как все дальше уводят детей и молодых женщин, и крики их становятся все глуше.
     Сын, Овик — ему всего пять лет, куда они его повели! Убивать? Господи! За что? За что ты шлешь мне такие испытания? Женщины смотрят друг на друга и еще более усиливаются стоны.
     — Всем раздеться! — приказывает  офицер. Женщины в истерике. У стариков слезы на глазах…  Удары прикладом в лицо заставляют всех сбрасывать одежду. Солдаты смеются, глядя на неладные подпорченные временем  тела. Многие остаются только в нижнем белье, но солдаты требуют раздеться донага. Одна пожилая женщина, видимо, решила ни за что не уступить позору. Ее били, она не сдавалась, тогда трое солдат скрутили ей руки за спину и попытались снять с нее трусы. Женщина укусила солдата за ухо, да так яростно, что оторвала мочку. В ту же секунду она была заколота штыком.
     Колокол замолчал. Теперь из церквушки слышатся грохот раздираемых досок и серебряный звон культовых принадлежностей. Все, что прикручено к стенам и полу, выковыривается.
     Двое солдат разжигают костер в жестяном корыте. Сухие дрова, хворост и колья изгороди разгораются дружно и весело. Высокий костер… одежду пленных бросают в огонь. Черный дым, словно злой джин из бутылки, извиваясь, поднимается к верху. Солдаты подбрасывают все новые и новые порции одежды. Она сгорит, а золото и серебро, спрятанное, зашитое в белье женщинами, останется в золе.
     Женщины жмутся друг к другу, прикрывая наготу ладонями. Ася в слезах, сердце у нее разрывается: где мой малыш?  «Овик, Овик, Овик…» — гудит в голове, как колокол, имя сына.
     Из-за дальнего хребта медленно поднимается неяркий свет — предвестник восхода, но тут же тяжелая, отдающая металлом тучка закрывает его от пленниц, как будто оберегая солнышко от царящего здесь ужаса.
     «Да солдаты ли это? — сомневается Ася, — может, бандиты какие-то сбежали из тюрьмы и переоделись в армейскую форму…»
     Не слыша ни стонов, ни плача, солдаты между тем деловито перебирают крестьянские лохмотья, надеясь найти  спрятанные крестики или колечки, громко переговариваются. Для них этих женщин уже нет, они давно покойницы.
     — Юсуф, — говорит один из них, чернобровый смуглый верзила с широким сплющенным носом, из-под которого свисают густые усы, — давай кончай их, костер догорает, пойдем, догоним молодых козочек.
     — У меня осталось всего десять патронов, не хочу тратить на этих свиней — гяуров. Пусть Бекир убьет или Хасан…
     — Да ладно вам, — раздается из-за разобранной ограды голос, — сейчас саблей поколем и все дела, чего разволновались…
     — Не хочу пачкать саблю, — солдат смотрит на свое оружие и вытирает рукавом грязь на ножнах.
     — Дать по башкам дубиной…
     Женщины и старики стоят спиной к ним, лицом  к  текущему под крутым склоном Евфрату. Оборачиваться нельзя — тут же получишь удар по голове.  Впрочем, теперь уже все равно. Плач и стенания постепенно стихают, люди прислушиваются, пытаясь угадать, как поступят с ними солдаты. Местами загорелые, местами белые тела пожилых, больных пленников напряжены: они ожидают расстрела.
     Но судьба и турецкие аскеры распорядились иначе.
     — А что, это мысль! — одобрил идею офицер. — А ну, ребята, давай проверим, что крепче: приклады наших ружей или армянские головы. Становись!
Солдат, предложивший «дать по башкам» подошел к старику, стоявшему с краю. Поплевал на ладони, размахнулся вправо, наискосок и нанес удар по затылку. Звук был мягкий, старик упал и скатился в реку. Нога его зацепилась за корягу у самой воды, а голова и тело колыхались в несущемся потоке.
     Пленные запричитали, заплакали…
Солдат посмотрел вниз. Из разбитого черепа струилась кровь,  и что-то желто-розовое вываливалось наружу — по-видимому, мозги.
     — Готов! — радостно сообщил он и подошел к женщине, оказавшейся теперь с краю. Она вся тряслась от ужаса. Повернулась к солдату с мольбой: не надо, умоляю, не надо…
     Удар пришелся прямо в лицо. Казалось, приклад наполовину погрузился в ее голову. Тело скатилось вниз и зацепилось за корягу. Стоны и вопли достигли апогея. Двое стариков с округленными от ужаса и ненависти глазами пошли прямо на этого солдата, пытаясь руками дотянуться до его горла.
     Но тут подбежали остальные аскеры. Ударами прикладов прикончили стариков. И продолжили казнь остальных. Один за другим люди с расколотыми черепами скатывались по склону в реку, и та уносила их в печальное последнее плавание.
     Обессиленные жители деревни теряли сознание еще до того, как удар прикладом настигал их. Многих добивали уже на земле.  Ася  стояла  примерно в середине строя. Тело ее дрожало от холода и ужаса, и она не в силах была остановить эту дрожь. Душа протестовала против такой ужасной и нелепой смерти. Душа протестовала, но тело было парализовано, воля парализована и только мозг в смятении и в желании хоть немного продлить жизнь, не нашел ничего лучшего, как хаотично восстанавливать в памяти  картины ее прошлой жизни. В тот момент, когда солдат замахнулся на нее, Бекир, решивший заглянуть в догорающий костер, — вдруг там золотишко наплавилось — издал радостный возглас: «Вах!» В золе  лежали два золотых  нательных крестика, сережки и пара колец. Палач ее на секунду отвлекся на крик Бекира и попал не по центру черепа, а чуть-чуть левее. Приклад скользнул по голове и ударил в плечо. Мир замкнулся, и тело ее покатилось под откос, но в воду не упало — зацепилось за другие обезображенные тела.
     Покончив с казнью, солдаты занялись дележом добытого золота


                ***               

     Луна! Яркая полная луна светила ей в приоткрывшийся глаз. Почему так больно? Второй глаз затек и не хотел открываться. Попробовала сесть — нестерпимая боль. Нет, так не получится, подумала она и инстинктивно стала ощупывать свое тело и пространство вокруг него. Рядом чья-то рука, холодная и безжизненная. Преодолевая боль, подняла ладонь повыше и нащупала лицо — бородатое, значит мужчина. И только тогда сознание вернулось к ней, и она вспомнила ночной кошмар, вспомнила перекошенные злобой лица солдат, заново ощутила ужас, охвативший деревню.  Подняться не было сил, поэтому пыталась оценить положение на ощупь. Слева от нее лежала старая бабка  Ануш — тоже холодная, под ней еще кто-то. Она вспомнила старуху, не пожелавшую раздеться и заколотую штыком, вспомнила двух стариков — соседей в отчаянии кинувшихся на злодеев. Вспомнила все, но подняться не было сил. Лежала, обреченно смотрела на луну. Хотелось выть, как волчица, но не делала этого, осознавая опасность быть услышанной. Ведь солдаты могли и не уйти, могли остаться на ночевку в деревне. Благо пустых домов теперь было в избытке.
     Заплакала тихо и беззвучно, вспомнив сына. Что с ним? Куда его увели? Может, лежит сейчас где-нибудь в овраге такой же холодный, как это трупы вокруг? Плакать в голос нельзя, встать не может — остается только лежать и ждать смерти. То, что смерть придет, не вызывало у нее сомнения. С пробитой головой — она нащупала все-таки спекшуюся кровь и какую-то искривленную полоску, похожую на трещину в черепе — долго не живут.
     Вот сейчас постепенно затуманится зрение, начнет уходить сознание — и все: уснет навеки.
     Как же я умру, а что будет с ним? Овик останется один? Пятилетний ребенок — один? В этом турецком кошмаре?
     Прошло минут двадцать и она, наконец, успокоилась. Просто лежала  и ждала. Неожиданно вспомнила, что во время казни поднимался рассвет, а сейчас светит луна. Значит, она пролежала здесь все утро, весь день и лежит сейчас — ночью. А может, прошел не один день? Может она лежит тут неделю?
     Главный вывод для себя все-таки сделала: солдат в деревне нет. Не стали бы они сидеть здесь больше одной ночи. Эта мысль придала ей силы, постепенно,  огромным усилием воли преодолевая боль, начала поворачиваться на правый бок. Не с первой попытки, но, в конце концов, ей это удалось, затем еще раз повернулась уже на живот, уперлась руками в каменистый грунт и встала на четвереньки. Кружилась голова, все вокруг плыло и качалось. Потихоньку поворачивая голову, осмотрелась. Луна освещала пять тел вокруг нее, ниже, наполовину погруженный в воду, лежал старик, которого прикончили первым. Трупы остальных сельчан унесла река.
     Осторожно встала, уперлась руками в известняковый камень. Предстояло самое трудное — взобраться наверх. Две попытки окончились неудачей. Каждый раз она скатывалась вниз, к реке. Решила пройти по берегу и найти более пологое место. В полутьме, перехватывая руками скальную породу, пошатываясь, двинулась вперед. Вскоре увидела плавный подъем, с устроенными кое-где каменными ступенями. Здесь обычно женщины полоскали выстиранное белье. Где ползком, где на четвереньках выкарабкалась. Посидела на камне, чтобы отдышаться и, кое-как прикрывая наготу руками, пошла к дому. В деревне стояла странная тишина. Обычно ночью здесь всегда слышен лай собак, мяуканье кошек, и постоянная трескотня насекомых. Сейчас было тихо. Ася даже подумала, что она умерла, и, может, сейчас бродит где-то на том свете. Тем не менее, в дом зашла. Нащупала свечу и спички. Колеблющееся пламя с трудом разогнало мрак: все пусто, перевернуто, разбито, одежда  сожжена. Нашла  две старые овечьи шкуры, как-то продырявила, вдев в отверстия веревки, и прикрыла наготу. Ощупала голову. Кровь запеклась в волосах извилистой полосой. По-прежнему голова гудела, словно колокол.
     Посидела, подумала. Что делать? Неужели никто в деревне не выжил? Неужели никто не спрятался? В поисках хоть какой-нибудь одежды и обуви зашла в соседний дом: какое там — нет ни платьев, ни брюк, ни сапог, ни туфель — все испепелили налетчики в поисках золота и драгоценностей. Словно привидение бродила она со свечой по опустошенным дворам соседей. Убитые собаки, почти везде кровь и люди, принявшие смерть в самых неестественных позах. Скот весь угнан, только в курятниках кое-где остались куры.
     Вернулась к себе, зашла в сарай и вздрогнула: в углу на корточках сидел свекор. Казалось, старик задумался,  уставившись в какую-то точку на глиняном полу.
     — Апо, Апо, — осторожно позвала Ася. Свекор не откликнулся. Она подошла ближе, дотронулась до его плеча, — Апо!
     Старик медленно стал заваливаться набок. «Апо!» Открытые глаза его безразлично смотрели на мир. «Апо!» Она залилась слезами, опустилась на колени и обняла безжизненное тело. Кровь запеклась на груди, рядом валялись вилы. Видимо, он забежал в сарай, где хранились топоры, лопаты и вилы, чтобы противостоять нападавшим.  Но силы оказались неравными: турецкая сабля пронзила грудь насквозь.
     — Апо! — плакала Ася. — Апо, как же так?  Сколько раз Мелкон предупреждал, сколько просил отпустить нас и самому уехать! Почему тогда ты не согласился, почему не разрешил нам уехать? Апо! Видишь, что получилось, видишь, к чему привело твое упрямство?
     Мелкон — муж Аси, уже несколько лет ездил в Россию, в Батум, на заработки. Работал истопником в общественных банях. Деньги присылал исправно. Владелец бани — турок Хусейн-эфенди,  хорошо относился к Мелкону.
     — Я знаю, ты хороший человек, — сказал он как-то истопнику, — хочу тебя предупредить: там, дома творится что-то нехорошее. Вы, армяне, слишком хорошо относитесь к русским. Похоже, очень скоро вас обвинят в пособничестве врагам. Ты знаешь, война озлобляет людей. Вам надо бежать оттуда. Как можно быстрее.
     Когда, приехав на короткое время,  Мелкон заговорил с отцом о том, что хочет вывести семью в Батум, что уезжать надо всем домом, старик пришел в ярость.
     — Ты там в этом Батуме набрался всякой модной ереси, да?! В городе жить захотел?! А здесь кто будет работать? Кто будет дом содержать, корову пасти, кто в огороде работать будет? Давай! Давай все бросим и уедем! — он сердито стучал палкой по столу, — Давай уедем! Ты своей дурной башкой подумал, что скажут люди? Как я соседям в глаза смотреть буду? Ты хочешь, чтобы люди говорили:  Арменак совсем свихнулся от страха, что Арменак бросил дом и убежал? Не дождешься. Я тебе дам переезд, я тебе покажу, как уезжать из родного дома!
     В ярости он размахивал палкой, пытаясь достать сына, а тот изворачивался и  оправдывался:
     — Я бы ни за что не уехал, если бы Хусейн-ага не предупреждал об опасности.
     Мелкон отправился в Батум один. Не хватило воли, воспитание не позволило нарушить запрет отца. Патриархальные взгляды старца стали приговором всей семье.
     И вот теперь свекор лежал в луже крови. С большим трудом Ася, орудуя серпом,  вырезала из его рубашки полоску ткани и стала осторожно перевязывать голову.  Она так и не поняла, впоследствии, что случилось: то ли она заснула, то ли потеряла сознание… Мир мгновенно погрузился во тьму и все пропало.


                ***
     Лучик солнца скользнул по лбу и упал на закрытые веки. Ася почувствовала изменение освещенности. Почувствовала и только. Никаких мыслей, никаких жизненных соков ни в голове, ни в теле ее не было. Когда глаз привык к свету, проникающему через закрытое веко, она снова забылась. Но мозг стал подавать слабые  признаки жизни, рисуя картины прежней мирной жизни. Вот она идет к роднику за водой, и яркий солнечный свет пробивается через листву  абрикосового дерева, создавая в воде причудливые цветовые сочетания. Вот муж Мелкон подкрадывается с другой стороны родника и, смеясь, брызжет на нее водой. Вот она в ответ плеснула в него из кувшина. Прибежал сынишка Овик и тоже ввязался в шуточную игру. Маленькие ручонки не могут зачерпнуть много воды, и он  старается подойти к ней поближе. Она обнимает сына. И Мелкон, подбежав, обнимает их обоих.  Старый свекор  смотрит на них осуждающе: ребячество в головах. Работать надо, а они развели тут… «Открой глаза! — кричит он, — Посмотри на меня, открой глаза!»
     Она испуганно подчиняется, с трудом приоткрывает глаза. Женщина склонилась над ней и что-то говорит. Она вдруг понимает, что это не свекор приказывал ей открыть глаза, это женщина… Кто она? Что-то знакомое в чертах лица. Господи, это же Сусанна — соседка.
     — Слава богу, ты очнулась! — радостно воскликнула женщина, протягивая ей кружку с водой, — выпей, выпей. Слава богу!
     Где-то рядом раздался детский плач. Сусанна кинулась туда: «Сейчас, мой маленький, сейчас мой сладенький, сейчас я тебя покормлю».
     Ася с трудом повернула голову. Молодая женщина, приподняв кофту, кормила грудью крохотное создание, которое чмокало и стонало от удовольствия, всасывая грудное молоко. Она родила ведь всего две недели назад, — вспомнила Ася и еще вспомнила, что месяц назад муж Сусанны погиб на фронте Русско-турецкой войны где-то в горах под Карсом. Вспомнила, что всегда белой завистью завидовала красоте соседки, ее большим черным глазам, длинным ресницам, красивой фигуре. Впрочем, завидовала не только она,  все жители деревни признавали, что Сусанна самая красивая невеста.
     «Я все еще в хлеву», — подумала она и перевела взгляд в дальний угол. Там лежало тело свекра.
     — Не смотри туда, не надо. Теперь уже ничем ему не поможем. О себе надо думать, — Сусанна подошла к ней, — ты тяжело ранена. Я голову перевязала. Ох… Там у тебя… Там у тебя настоящая трещина!
     — Я знаю, Сусанн джан, знаю. Лучше расскажи, как ты здесь оказалась? Ты все видела? Ты видела, как нас убивали?
     — Нет, я в это время спряталась в стоге сена за домом.  На мое счастье ребенок спал, когда они искали людей, а я боялась, что солдаты подожгут стог, чтобы устроить пожар.Я потом увидела, когда они ушли. Это какой-то ужас, — голос Сусанны задрожал, на глаза навернулись слезы, — и бабушку, и свекровь… Я как увидела их на берегу… Боже, зачем ты это допустил, что плохого сделали тебе эти старики? Соседка  Марта – пожилая женщина, ее сначала куда-то угнали. Потом из стога я увидела, как нашли спрятавшуюся в доме дочку ее, Римму. Ей всего-то было семнадцать лет. Девушку выволокли за волосы, но откуда-то вырвалась Марта, (она вообще боевая женщина, ты же знаешь) — напала на солдат, схватила дочку за руку и они пустились бежать. Но солдаты окружили их, не давая уйти в деревню. Тогда Марта с Риммой кинулась к церкви, надеясь закрыться в ней. Они не знали, что в церкви уже хозяйничают турки. Им оставался только один путь — к берегу Евфрата…
     — Но там же невозможно спуститься! — Ася смотрела на соседку, выпучив испуганно глаза.
     — Они спустились… — прикрыв веки, тихо сказала Сусанна, — обнявшись, прыгнули с обрыва. Царствие им небесное…
     — А дети? Они всех убили?
     — Хуже. Забрали у нас наших птенчиков, наших ангелочков! Всех забрали! Всех! Чтобы мучить, чтобы заставить их забыть родителей, забыть свой язык, чтобы сделать их турками, — Ася заплакала, вместе с ней и Сусанна, а потом к ним присоединился и голос малыша. Так, обнявшись, проплакали до обеда.
     Перекусили остатками еды, какую нашли в домах. Асю все время тошнило. Ребенок плакал, и они боялись, что в окружающей тишине его голос услышат каратели. Однако ночью, на их счастье,  мальчик спал, и Асе, несмотря на головную боль, все же  удалось подремать несколько часов. Только Сусанна, потрясенная увиденным в деревне, маялась в кромешной темноте.  Вышагивая из угла в угол, она часто выглядывала из маленького оконца — не идут ли за ними солдаты, не спохватились ли, не выдал ли ее кто-то из угнанных женщин. Заснула, сидя на старенькой кушетке, только под утро, когда стало светать. Красивая головка склонилась к груди, длинные волосы рассыпались по лицу, и она медленно погрузилась в небытие.
     Спала недолго. Кто-то плакал и кричал снаружи. Обе женщины вскочили одновременно. Сон улетел как порыв ветра. Осторожно выглянули в окно.
     По пыльной деревенской улице высокий, худой турок гнал плетью женщину. Она кричала и умоляла его не бить. Она кричала, что всегда была верна ему, что кто-то ее оговорил, а он только матерился и размахивал плетью. За ними бежала девочка лет шести. Она тоже что-то кричала, плакала. Ася поняла, что это разъяренный изменой жены муж гнал ее на расправу. По местному обычаю неверную жену забивают камнями насмерть. Девочка, видимо их дитя, молила отца не трогать маму, но тот зло отмахивался от нее, называя ее дочерью шакала. По-видимому, он узнал, что девочка не его дочь.
     Изможденная, истерзанная женщина с трудом передвигалась, платье на ней разорвано, голова не покрыта платком, волосы растрепаны, руки, ноги и лицо в крови. Плеть непрерывно хлестала ее, не разбирая, в какую часть тела попадает.
     — Баба, баба, — пищала бежавшая за ними девочка, — баба, не надо, баба, не бей маму!
     — Заткнись, дьявольское отродье, — кричал он, замахиваясь на нее плетью, — убью! Разорву на части, дочь шакала!
     Так, с криками и воплями прошли они мимо дома, в котором укрывались Ася с Сусанной. Обе плакали: было ужасно жаль эту бедную турчанку и ее ребенка. Но что они могли сделать? Чем помочь? Самим бы как-то спастись. Дорога, пролегающая через всю деревню, всегда была достаточно многолюдной. Когда в селе была жизнь, многие даже выставляли у ворот какие-то свои пожитки, продукты на продажу. Люди ходили по ней пешком,  ехали на арбах, скакали на конях из одной  деревни в другую. По этой дороге можно было проехать даже в город Ерзнка. С началом боевых действий движение по ней заметно уменьшилось, а после расправы над жителями практически прекратилось. Молва неслась впереди беды, и люди боялись покидать свои дома.
     Однако это не значило, что здесь никто не появится. Турки хозяйничали повсюду в армянских деревнях. Могли появиться и здесь. Почему не появиться? Добротные дома в деревне были, армяне уже не вернутся, почему бы не занять их жилища. Понимая это, женщины решили бежать. В  Российскую Армению, в Грузию — куда угодно, только бы подальше от турок.
     — Пойдем ночью, — предложила Ася, — ночью не так жарко и турки спят.
     — Надо идти не по дороге, там можно наткнуться на кого-нибудь, — зевая, пробормотала Сусанна, — пойдем горами, по бездорожью.
     — Тебе надо выспаться, — Ася участливо посмотрела на соседку. — Пока ребенок спит, лучше и тебе поспать. Я подежурю.
     Поспать удалось минут десять. Обиженный заливистый плач ребенка мог бы разбудить всю улицу. Ася быстро растормошила Сусанну, та автоматически, с полузакрытыми глазами, обнажила грудь и притянула к себе сына. Ел он долго — с причмокиванием и урчанием. Наконец, устав, заснул. Мать в это время уже спала, облокотившись на каменный выступ стены.
     Готовились к походу недолго. Сусанна взяла с собой все тряпки, которые нашла в окрестных домах. Простыни разрезала на пеленки, все аккуратно уложила в небольшую котомку. Ребенка завернула в тряпье и, оборудовав из одной половины простыни своеобразный гамак, повесила его через плечо. Ася, побродив по двору, подобрала себе толстую суковатую палку, навесила на нее свой узелок с нехитрым скарбом,  остатками хлеба и горстью зерна. Натянула на себя мужнины панталоны, в которых он чистил хлев, когда приезжал, да рубаху его старую. Все это обнаружила в углу хлева под пустым ведром. Турки этот хлам, очевидно, не заметили. И еще она взяла с собой две овечьи шкуры, которыми раньше прикрывала наготу, да шерстяное одеяло. Отогнув два его края и пришив их на небольшом расстоянии от углов, она соорудила из него что-то вроде бурки.
     Подготовка заняла не больше часа. Все остальное время до наступления темноты они маялись в томительном ожидании.
     Вначале идти было довольно легко. Еще не остывший после жаркого дня ночной ветерок обдувал и бодрил. Голова Аси по-прежнему болела, хотя рвало ее уже не так часто как в первый день. Шли по дороге. Песчанно-глинистая, истоптанная копытами и тысячами человеческих ног, истерзанная арбами и повозками, в ночное время она меньше пылила. Слева от дороги громоздились  скалы, то плавно поднимающиеся ввысь, то прикрывающие ее отвесной стеной. Справа — сплошные обрывы и убегающие вниз ущелья. Женщины шли, прижимаясь к скалам, прислушиваясь к звуку собственных шагов, чтобы вовремя спрятаться, если кто-то появится на их пути.
     Впереди шла Ася. Сусанна полностью доверилась ей в выборе маршрута. Ребенок не спал. Выпучив маленькие глазки, он с любопытством  смотрел то на луну, то на туфовые скальные породы. Обходили турецкую деревню по окрестным высотам. Царапая руки и ноги, взбирались по скалам вверх, потом, словно альпинисты, прижимаясь к скалам, двигались на восток, к поросшему лесом склону. Лес чернел на фоне ночного звездного неба и до него идти еще километров двадцать. Ася знала этот лес. Раньше они с соседскими женщинами ходили туда за орехами. Среди сосен и каштанов на небольшой площадке расплодилась полноценная ореховая роща. Добраться туда — значит, на какое-то время утолить голод и взять запас грецких орехов. Полного и окончательного маршрута у них не было, шли на восток,  где, по их мнению, была Армения.
     Уже начало светать, когда решили устроить привал. На небольшой площадке расстелили одеяло и легли, едва прикрывшись тряпьем. Мерзли, дрожали, прижавшись друг к другу. Пока шли не чувствовали холода, но когда легли… Остывший за ночь камень быстро отобрал все тепло сквозь одеяло. Обнялись, положили ребенка между собой, чтобы обогреть его, но уснуть все равно не удавалось. Из-за дальней заснеженной вершины вставало солнце. Мир просыпался, взлетали птицы большие и маленькие, в реденькой траве оживали жучки и кузнечики.
     — Зря мы с тобой ушли из деревни, — задумчиво сказала Ася. — Может, турки уже опомнились, и не будут преследовать одиноких женщин. В конце концов, есть же правительство, оно должно нас защитить.
     — Ты, по-моему, перегрелась под луной, — Сусанна приподнялась, опершись на локоть, и укоризненно взглянула на нее. — Какое правительство? Ты что, не видишь, что творится? Разве эти солдаты будут спрашивать у правительства убивать армян или нет?  О, боже! — она перекрестилась. — Я знаю, что трудно будет пройти половину Турции, не попав на глаза туркам, знаю, но нам надо это сделать. Ради моего Тиграника, ради нас с тобой! Надо выжить, хотя бы для того, чтобы рассказать всем, что они с нами сделали.
     Ася плакала:
     — Умрем мы здесь. Не сегодня-завтра умрем. Нас все равно найдут. Найдут и прикончат. И косточки наши раскидают по этим склонам. И Тиграника тоже…
     — Замолчи! Не смей так говорить! Бог на нашей стороне. Он нам…
    
     Она не договорила. Где-то снизу раздался ужасный рык и вслед за тем  смертельный крик ребенка. Они вскочили, Ася подползла к краю обрыва и заглянула вниз: огромный бурый медведь, широко открывая пасть, угрожающе рычал, а перед ним, прижавшись к скале, стояла девочка — та самая, маленькая турчанка, что вчера шла мимо их дома и умоляла отца не бить маму.
     Медведь даже не встал на задние лапы, как обычно, перед нападением. Он просто стоял перед девочкой, ревел и делал угрожающие жесты правой лапой. То ли он понимал, что перед ним ребенок, то ли принимал ее за человека маленького роста, но почему-то не нападал, а только угрожающе ревел. Его огромная пасть, истекая слюной, могла бы перекусить девочку пополам. А та, выпучив глаза, с ужасом смотрела внутрь этой пасти, видела огромные зубы и клыки, и кричала беспрерывно и долго, как сирена. Высота ее голоса, очевидно, поставила зверя в тупик. Он не понимал, как такое маленькое существо может издавать такие звуки.
     Ася потеряла голову. Стремительно, размахивая своей суковатой палкой, она буквально скатилась вниз и стала стучать по камням, одновременно крича и наступая на медведя. Звук ее голоса высотой тона был ничуть не ниже крика девочки. Зверь оглох от этого «двухголосья».  Повернулся к Асе, которая, выставив вперед свою палку как ружье, продолжала кричать. К этому крику добавился еще и крик проснувшегося Тиграника, и крик Сусанны, которая сверху видела все и кричала от страха. Зверь, наверное, решил, что с таким количеством голосящих людей лучше не связываться, зарычал напоследок еще раз и бросился наутек.
     Ася  не верила своим глазам. Она уже приготовилась умереть, понимая, что женщина с палкой и медведь вещи несопоставимые. Девочка стояла в растерянности и смотрела то на Асю, то вслед убегающему медведю. Сусанна опомнилась первой и, смеясь, тихо сказала:
     — Что это ты тут раскричалась! Всю конспирацию нарушила!
     А Ася подошла к девочке и молча обняла ее, но та вырывалась из объятий и показывала на скалу за спиной. В скале было небольшое отверстие, заваленное крупными валунами. Наконец, немного успокоившись, она торопливо заговорила по-турецки:
     —  Анне! Там анне, там мама, спасите ее! — она беспрерывно  тараторила, рассказывая о своем несчастье.
     Женщины поняли что случилось. Этот изверг — ее отец — сильно избил жену и замуровал ее в маленькой пещерке, завалив вход камнями. Девочка умоляла его не делать этого, но он ударил ее, сказав, что замурует и ее, если будет много болтать.  Кричал, что она — дьявольское отродье и сдохнет здесь, что она — плод греха и он ей не отец.
     Разобрать завал из больших валунов девочке было не под силу,  но две женщины, используя палки, как рычаги, смогли сбросить пару камней из верхнего ряда. Этого было достаточно, чтобы пролезть в пещеру.
     Тусклый утренний свет проник внутрь, разогнав мрак. Первой пролезла Ася, за ней девочка. Женщина лежала на полу в неестественной позе. Все тело ее было истерзано, одежда разорвана: он сам забил ее камнями.
     — Анне! Мама, мамочка! — девочка бросилась на колени, тормошила полуживое тело и плакала так сердечно, с такой болью, что глаза Аси заблестели, а Сусанна и вовсе заревела в голос.
     — Господи! Да что же это такое! За что ты наказываешь ребенка!
     — Мамочка, — продолжала плакать девочка, — я тебя люблю, не папу, не спи, мамочка! Я боюсь мрт-мрта, он хотел меня укусить! Мама… Мамочка, проснись…
     Мать открыла глаза и застонала. Слеза скатились по щеке, и губы еле слышно прошептали: «Моя Гюльсум!»
     Ася заговорила с ней по-турецки. Нет, ни пошевелиться, ни, тем более встать она не может. На все вопросы женщина еле заметно качала головой. У нее перебит позвоночник.
     Когда Ася  нагнулась к ней, женщина, с трудом открывая губы, прошептала: «Убей меня, прошу, убей меня…»
     — Я не смогу этого сделать, прости, — так же шепотом ответила Ася, — ты должна жить для своей дочери. Если ты умрешь — она останется одна в этом злом мире.
     — Ты ведь знаешь, что падшую женщину все равно убьют, а у меня еще и спина сломана.
     — Нет! Надейся и молись. Бог тебе поможет.
     — Мне уже никто не поможет. Послушай, женщина, спаси мою дочь. Аллах тебя благословит! Спаси ее!
     Она потеряла сознание.
     Ася понимала, что лучшим выходом для матери этой девочки является смерть. Надежды практически никакой нет. Но убить ее, задушить или умертвить каким-то иным способом, она никогда не сможет. Оставить ее одну умирать — тоже не выход, совесть не позволяет.
     С другой стороны, им самим нужна помощь, они сами жертвы. Какое им дело до этой рухнувшей турецкой семьи? Их единоверцы только что убивали и насиловали нас, а мы должны им помогать? Разве это справедливо? — Думала она, перебирая в уме варианты выхода из сложившейся ситуации.
     — Ты уходишь? — спросила Гюльсум, оттирая грязными ручками слезы с чумазого лица. В голосе не было ни тревоги, ни любопытства — просто констатация факта.
     — Нет пока еще, — нехотя ответила Ася, проползая через валуны, — мы пока здесь.
     Она поднялась наверх. Сусанна кормила Тиграника грудью, устало привалившись к скальной породе.
     — Она умирает и девочка с ней в пещере. Что будем делать?
     — А что делать? — вопросом на вопрос ответила Сусанна.
     — Уходить надо, но жалко девочку. Оставим ее здесь — погибнет.
     — Так давай возьмем ее собой.
     — Нам лишний рот нужен? Что мы сами есть будем — не знаем, а ее возьмем? А если она в трудный момент выдаст нас,  закричит или как-то еще — что тогда? Она ведь турчанка!
     — Да. Она может выдать, сама того не желая. — Сусанна переложила сына с одной руки на другую. — Нет, надо уходить. Она нам будет обузой. Из-за нее может мой ребенок погибнуть. Чем меньше нас — тем лучше.
     — В самом деле, почему мы должны заботиться о детях наших врагов? Они что, очень заботились о нас? Давай, тихонечко собираемся и уходим. Найдем другое место для отдыха. Пусть ихний Аллах ее и спасает.
     Ася скрутила одеяло, вдела палку в узелок, взяла на руки Тиграника, пока собиралась Сусанна, и они пошли. Сначала тихо, потом ускоряя шаг, насколько позволяла гора. Шли на восток и одновременно поднимались в гору. Скальные породы постепенно сменились более гладким склоном. Идти стало легче, но не безопаснее: впереди большое ровное пространство — днем  на открытой местности их могли увидеть. Но так хотелось уйти подальше от умирающей турчанки и ее дочери! «Зачем нам спасать турецкого ребенка. Они наших детей убивают, а мы их спасать? —  оправдывались они друг перед другом. — От нее даже отец отказался, а нам что, больше всех надо?»  И все-таки, в душе каждой из них возникали сомнения, которые они старались рассеять с помощью логики. 
     Оправдывали свое бегство спасением жизни маленького Тиграна, опасностью самим попасть в руки палачей. И периодически в глазах каждой из них возникала картина, в которой маленькая девочка, растерянная,  испуганная плачет у стены склепа, а к ней крадутся дикие звери. И от этого им становилось нехорошо.  Особенно Асе. Как будто прошла мимо умирающего ребенка и пнула его ногой.
     — Что мы делаем, — вдруг сказала она останавливаясь, — куда мы идем?
     — Идем  к лесу, — Сусанна устало опустилась на ближайший камень. Ребенок проснулся от внезапной остановки и заплакал.
     — Я не об этом. Мы что — звери? Тот медведь рычал, но ребенка не трогал, а мы… Мы думаем, что спасли эту Гюльсум от хищника, на самом деле мы обрекли ее на муки. А ее мать просила меня спасти дочку! Я на миг увидела себя на ее месте — ох, Господи, не дай бог! Представь, я лежу с переломанным позвоночником, а мой Овик плачет  и зовет меня встать, защитить его, он боится оставаться один. А я ничего не могу сделать, не могу пошевелиться!
     — Я как подумаю, что она сейчас делает одна в холодной пещере с умирающей матерью — мороз по коже, — Сусанна укачивала малыша, а тот не переставал хныкать.
     — Да покорми ты его, наконец, — сердито сказала Ася и опустилась на другой камень. — Тоже мне, героиня! — корила она себя. — Медведя прогнала! А умирающую женщину с ребенком бросила!
     Она заплакала, понимая безвыходность положения. Турецкая девочка действительно была бы огромной помехой движению на восток, не говоря уж о том, что она, вольно или невольно, могла выдать их. Но сердце, женское сердце трепетало от жалости к маленькому беззащитному существу, брошенному в горах отцом-самодуром. Она вспомнила просьбу умирающей женщины — матери девочки: «Спаси мою дочь… Аллах тебя благословит…»
     — Сусанн джан, бог нам этого не простит. Мы сами себе этого не простим.  Ну и что, что они турки — они же люди, в конце концов.
     — Я обратно не пойду! — упрямо сказала Сусанна. — У меня уже сил нет. Кушать нечего, ребенка кормить нечем — молока нет, а ты… Конечно, жалко их, но кто нас пожалеет? Кто нам корку хлеба даст или спрячет от этих бандитов? Я тебе скажу: никто! Никто не даст и не спрячет.
     — Не кричи, говори спокойно, — Ася встала и взяла свою палку-посох, — сюда вряд ли кто-нибудь придет. Ты пока посиди, спрячься за камнями, а я быстро сбегаю, посмотрю, что там делается, и вернусь. Жди. Все равно мы днем эту открытую часть пути не сможем незаметно пересечь.
     Сусанна заплакала:
     — Ты меня бросаешь из-за этих проклятых турок, ты хочешь, чтобы мы погибли, да? Я не смогу тут сидеть. А если кто-то придет, а если Тиграник заплачет? А если медведь…
     — Я ушла. — Ася решительно зашагала к отвесной скале, вдоль которой они полчаса назад с таким трудом добрались сюда. Знала, что Сусанна не останется одна, преодолев себя, она все равно пойдет к пещере. И правда,  пройдя метров сто, заметила, что женщина с ребенком, привязанным к груди, плетется за ней.

                ***
     — Вы пришли! – секундная радость озарила ее чумазое личико и потухла. Девочка сидела на корточках у входа в пещеру и казалась растерянной. Она не могла оставить мать одну в этом своеобразном склепе, не могла пойти к отцу — она его боялась больше, чем медведя. Она не знала, в какой стороне их деревня, дорогу не запомнила. А если бы и знала, все равно не пошла бы туда, потому, что отец сразу убьет.
     — Как твоя мама? — Ася заглянула в пещеру. Женщина лежала в той же позе.
     — Она не разговаривает, — пояснила Гюльсум,  выковыривая пальцем кусочки мха из скалы, — она спит.
     Ася и Сусанна перекрестились.  Ася пролезла в пещерку и дотронулась до лица женщины: оно было холодным. Пульс на шее не прощупывался.
     — Твоя мама умерла, — печально сказала Ася,  вылезая из пещеры. Девочка стояла возле лаза, опустив голову, пряча слезы.
     — Царство ей небесное! — женщины опять перекрестились. А Ася продолжила:
     — Идеальней могилы для нее не найти. Надо опять замуровать лаз. Это будет лучший склеп, когда-либо созданный в этих горах.
     Большие камни, сброшенные во время открытия лаза в пещерку, были для них сейчас неподъемными, поэтому женщины поднимали и громоздили в верхней части завала  не очень большие, но плоские камни. Между ними стелили кусочки мха. В результате получилась практически герметичная преграда. Вход был замурован. Во всяком случае, могила была защищена от проникновения диких зверей.
     Солнце уже перешло на вторую половину небосвода, когда они, перекусив горстью зерна, расстелили одеяло и легли поспать. Девочка не легла, она сидела у склепа и молча наблюдала за ними. Хотя горсть зерна все-таки приняла и съела.
     Проснулись от крика Гюльсум. Она прижалась к скале и испуганно смотрела себе под ноги. Небольшая змейка скользила между камнями.
     — Не кричи и не двигайся! — приказала ей Сусанна, а сама, взяв палку,  осторожно приблизилась к змее. Гюрза — определила она. Девочка продолжала истерично кричать, а змея, казалось, торопится и ползет мимо ребенка,  но женщина знала, насколько это опасно. Осторожно опустив конец палки между девочкой и змеей, она резким движением откинула гюрзу в сторону, а потом, еще одним движением, сбросила ее вниз со склона.
     —  Ну ты молодец! — восхищенно сказала Ася, подходя к Гюльсум и обнимая ее. Слова были обращены к Сусанне.
     — Знаешь, мы раз пять находили таких тварей во дворе. Муж научил меня, как с ними справляться, — Сусанна повернулась к девочке. — Никогда не кричи при змее, они этого не любят.
     Гюльсум угрюмо молчала.  Она была напугана, она устала от потрясений, была растеряна и готова плакать непрерывно, потому что этот мир в одночасье стал для нее коварным и страшным. Мама и папа, которые раньше любили ее, ушли куда-то в неизвестность, и она осталась одна, с этими женщинами, о которых в их деревне говорили, что они неверные. И в этом определении было что-то презрительное, осуждающее и пугающее. Поэтому, когда солнце пошло на закат и Ася с Сусанной собрались в дорогу, девочка вдруг отказалась идти с ними.
     — Но почему? — удивленная и расстроенная Ася готова была разреветься от обиды. — Мы из-за тебя  проделали такой трудный обратный путь, мы рисковали жизнью, мы спасли тебя от диких зверей! Почему ты не хочешь идти с нами? Ты нас боишься?
     — Мама сказала, что вы плохие люди, что вы неверные, что вы не любите детей. — Гюльсум выпалила это скороговоркой и после небольшой паузы добавила. — Вы не совершаете намаз.
     — Вай аствац! (О Господи!) —  хлопнула Ася по коленям. — Она же сама просила  спасти  тебя! Как она могла говорить о нас плохо?
     — Она говорила! Это правда! Когда вы ушли, она позвала меня и сказала, что вы предатели, что вы помогаете нашим врагам. Она сказала, чтобы я нашла турецкую деревню и попросилась к кому-нибудь в дом.
     — Послушай, девочка, она говорила так, потому что думала, что мы тебя бросили здесь. Если бы мы не вернулись за тобой, тогда мы и вправду были бы плохими людьми, но мы ведь вернулись! Разве мы стали бы спасать тебя от медведя, если бы были плохими людьми?
     — Не вы спасли меня от медведя! Меня спас Аллах, которому молились я и моя мама.
     — Подожди, подожди! Какой Аллах? Это Аллах кричал и шел на зверя с палкой? Разве Аллах отбросил ядовитую змею в обрыв?
     — Это сделала ты, — девочка упрямо смотрела себе под ноги, — но тебя прислал сюда Аллах.
     — Интересное дело, — возмутилась Сусанна, укачивая плачущего ребенка, — почему Аллах прислал тебе на помощь неверных? Они ведь плохие, не совершают намаз. Ты об этом подумала?
     Девочка молчала. Опираясь на скальную породу, она катала камешек под сандалией и напряженно думала. Видимо, так ничего не придумав, она выбрала вариант, завещанный ей матерью.
     — Я с вами не пойду, — упрямо твердила она в ответ на уговоры женщин.
     Им было ужасно жаль эту чумазую, черноглазую смуглянку с вьющимися волосами, но чтобы сломать ее упрямство, не оставалось ни времени, ни сил. Они дали ей немного пшеничных зерен, корочку хлеба, и ушли. Солнце только-только скрылось за горизонтом, но свет его все еще давал возможность перемещения по горам.
     Как только они отошли от пещеры метров на сто и скрылись за поворотом, Ася остановилась. Сусанна вопросительно посмотрела на нее: «Что, опять вернемся?» — говорил ее усталый  взгляд.
     Ася поднесла палец к губам: «Тихо! Я только посмотрю». Она завернула за угол и, пройдя несколько метров, спряталась в углублении таким образом, что Гюльсум  ее не видела. Ждать пришлось недолго. Слышно было как девочка плакала, жалуясь матери на свое одиночество. «Неверные тети ушли, — говорила она сквозь слезы, — и теперь я сама пойду к людям. Аллах мне поможет».
     Через несколько минут Ася увидела ее. Девочка попыталась спуститься с обрыва, но, поняв как это трудно, не решилась и пошла искать более пологий спуск.  Она нашла его не дойдя метров пять до места где притаилась Ася.  Села на край крутого спуска, свесила ножки, хотела сползти на спине, но передумала, повернулась на живот.
     — Стой! — воскликнула Ася и кинулась к ребенку, но было поздно. Гюльсум с криком полетела вниз. Ася  легла на край обрыва: прокатившись кувырком всего метра три, девочка зацепилась за небольшой куст. Она плакала.
     — Не шевелись, Гюльсум, я тебя сейчас вытащу, — крикнула Ася. Подбежала и Сусанна. Связав два одеяла, они бросили конец девочке, но та боялась отцепиться от куста, чтобы ухватиться за одеяло. Асе пришлось применить альпинистские навыки и буквально сползти к ней, потом, поддерживая девочку, подталкивая ее, помогла  взобраться на уступ.
     — Опять твой Аллах тебя спас, — улыбнулась Сусанна, — теперь хочешь, не хочешь, пойдешь с нами.
     — Ай ахчи, ты же разбиться могла! — Ася присела перед ней на корточки и заглянула в глаза. — Ты что, не умеешь по горам ходить? Не знаешь, что спуск с горы труднее, чем подъем?
     Увидев, что Гюльсум набычилась и готова разреветься, Ася прижала ее к себе. И в этом объятии было столько материнского тепла, столько боли за судьбу маленькой турчанки, что девочка расплакалась, но уже не от обиды за себя, а от переполнявшего ее чувства благодарности. На миг ей показалось, что это мать ее обнимает и успокаивает. А Ася, обнимая плачущую Гюльсум, вспомнила сына и тоже расплакалась. Глядя на них, стала всхлипывать и Сусанна.
     В армянских горах женский плач не был редкостью. За многие века существования они видели и слышали картины и более ужасные, чем эта, но, тем не менее, для трех особ женского пола их печаль была самой  сердечной,  а судьба самой трагичной. Над этим и плакали, забыв об осторожности.


                ***
     Лесок, к  которому они шли всю ночь, был настоящим сосновым раем. В отличие от скупых каменистых отрогов, преодоленных ими, здесь царила тенистая прохлада, на разные голоса пели птицы, то здесь то там периодически, прямо у них под носом проскакивали зайцы, белки, куропатки, в траве неслышно шуршали змеи, пробегали ежи. Недалеко от их маршрута шумела горная речушка.
     Светало. Надо было запастись водой, поэтому они свернули к реке. На топком берегу Сусанна заметила огромные следы. Медведь! Встреча с таким зверем не сулила ничего хорошего, поэтому, быстро наполнив бутыли водой, беглянки ушли. До ореховой рощи оставалось пройти еще около двух километров, но они решили устроить привал здесь, под высокими деревьями, способными укрыть их от жгучих солнечных лучей. В орешнике днем могли быть турецкие крестьяне, да и спрятаться там было бы труднее, чем в густом смешанном  лесу.
     Нашли место под высоким дубом, между двумя поваленными полусгнившими деревьями. Ася пошла собирать сухой валежник, а Сусанна расстилала одеяло, доверив Гюльсум покачать маленького Тиграна. Минуты через три Ася вернулась с охапкой сухостоя и, перешагнув через поваленное бревно, замерла, устремив взгляд наверх, в густую крону дуба.
     — Что? — тревожно спросила Сусанна, заметив ее  испуг.
В ту же секунду откуда-то сверху донеслось хриплое рычание. Сусанна кинулась к детям — схватила  своего малыша и прикрыла собой девочку. Она еще не поняла, откуда грозит опасность, но мгновенно решила, прикрыть детей. В листве что-то зашевелилось, затем грозное рычание раздалось ближе, и они увидели большие желтые глаза леопарда. Он готовился к прыжку. Сусанна, безоружная и потрясенная, растерялась. Ни палки, ни ножа с собой не было. Прижимая сына к груди, она с ужасом медленно отступала, пытаясь угадать, как далеко может прыгнуть зверь. Только Ася,  кубарем скатившись на расстеленное Сусанной одеяло,  успела схватить и свою суковатую палку и нож. 
     Зверь прыгнул на Сусанну, очевидно заметив за ней маленькую девочку, не способную на сопротивление. Прыгнул и промахнулся, поскольку женщина отскочила в сторону, одновременно оттолкнув в противоположном направлении Гюльсум. Леопард быстро развернулся и вторым прыжком достал девочку. Ася в этот миг бросилась на хищника, тыча в него ножом, Сусанна била зверя палкой. Оглушенный ударами и криками, многократно раненный в спину и живот хищник взвыл от боли. Оставив ребенка, стал терзать Асю, которая, словно сказочный богатырь, каталась с ним в траве, яростная и бесстрашная. Хотя, конечно же, силы были неравны  и, несмотря на полученные раны, ягуар уже готовился нанести последний удар своей жертве, когда раздался  выстрел. Зверь затих мгновенно. Исцарапанная когтями, с рваной раной на плече, Ася, тяжело дыша, приподнялась и села. Перед ней стоял молодой турецкий солдат.
     — Армяне? — не спросил — улыбаясь, констатировал он. С такой интонацией можно было радостно воскликнуть: «Попались!»
     Не успев отойти от одного кошмара, беглянки попали в другой. Испуганная Гюльсум отделалась несколькими крупными царапинами на руках и лице. Встала на ноги,  все еще не понимая, что произошло. Она была в шоке.
     — Оооо! – воскликнул солдат, взглянув в глаза Сусанны. — Аху ханум, красивая ханум, — он подошел к женщине и, протянув руку, погладил ее по щеке.
     — Эй, Эркан, ты где?  Сукин сын, ты куда провалился? — раздалось из зарослей.
     — Я здесь! — радостно закричал Эркан. — Я гяуров поймал! Идите сюда, здесь есть прекрасная гёзал.
     Из чащи вышли несколько турок.
     — Ты посмотри, как наш  малыш старается! — сказал широкоплечий мужчина в гражданской одежде, поглаживая лысую голову на толстой шее. — У тебя нюх почти как у моей собаки.
     — Что твоя собака — она не различает мужчина это или женщина, — смеялся другой, молодой турок в военной форме, — а наш Эркан находит только женщин. У него такой характер. Понимаешь?
    — Привычка такая — женщин находить, армянок, — подхватил третий солдат.
Настроение у них было безмятежно-веселое. Еще бы, такая удача: поймать сразу трех беглянок, с которыми можно делать все, что заблагорассудится. Никто не спросит, что ты с ними сделал? Никто не упрекнет за то, что убил или истязал, и тем более не привлечет к ответственности за содеянное.  Лысый мельком посмотрел на Асю и подошел к Сусанне.
     — Будешь послушной — останешься жить, поняла? Скажу разденься — разденешься, скажу ложись — ляжешь, скажу раздвинь ноги — раздвинешь, — он говорил тихо, хриплым голосом,  угрюмо глядя куда-то в землю.
     — Тогда убей меня сразу! — отчаянно заявила Сусанна и тут же пожалела об этом. Слова вырвались сгоряча, в порыве гнева, она забыла в ту минуту о ребенке. Но тут же осеклась, поняв какую ошибку допустила. Маленький Тиграник безмятежно, как котенок, спал на плоской части огромного поваленного ствола дерева.
     — Это твои дети? — спросил гражданский, игнорируя ее порыв.
     — Эта девочка турчанка, — пытаясь хоть как-то отвлечь турок от Сусанны, подала голос Ася. — Мы ее случайно нашли в горах. Ее мать умерла.
    — А этот ребенок? — лысый смотрел не на Асю, он сверлил глазами Сусанну.
     Она молчала, перебирала в руке оторванный дубовый листочек.
     — Я тебя не убью, ты мне еще нужна будешь, а вот ребенка твоего — за две ноги возьму и башкой об стенку, поняла?
     Сусанна заплакала тихо, без голоса. Проклинала судьбу, проклинала турок, проклинала день своего рождения. Гюльсум стояла как вкопанная, остолбенело смотрела на происходящее. Молчавший до этого солдат, первым обнаруживший женщин, нерешительно  запротестовал:
     — Якуб-ага, я же первым ее нашел! Она моя должна быть… Это не по законам шариата!
     — По законам шариата ты получишь убитого тобою барса. Разве этого мало? — небрежно бросил лысый, и добавил. — Ведите их в деревню.


                ***
     В ущелье у подножья высокой горы, покрытой травой и мелким кустарником, прилепилось с десяток домов с четырехскатными крышами. Ниже текла какая-то речушка, мелкая, но очень бурная. Казалось, она бурлит, потому что злится на множество больших и малых камней, а иногда и валунов, оккупировавших ее русло. Эта маленькая речушка создавала больше шума, чем их родной Евфрат, хоть и был он в несколько раз шире. Группа переходила речку вброд. Гюльсум боялась заходить в воду и нерешительно топталась на берегу, задерживая остальных.
     — Что стоишь, тебя толкнуть что ли? — Якуб-ага зло посмотрел на девочку. Она заплакала, но тут Эркан, тот самый, который обнаружил их первым, подхватил ее, словно тюк, под мышку и перенес на другой берег. Ася и Сусанна  сами перешли, с трудом удерживая равновесие под сильным напором воды.
     Двор, огражденный высоким забором, был последним.  Сразу за ним начинался крутой подъем на гору. Хозяйство включало в себя все атрибуты деревенской жизни: дом, не очень большой, но добротный, каменный, сарай, тоже из цветного туфа, и такой же хлев, где блеяли и стонали овцы и бараны. На другой стороне двора располагался огород и сбоку от него курятник.
Гюльсум отвели в дом, а Сусанну с ее ребенком и Асю заперли в старом сарае и поставили часового.
Богатая хозяйка оказалась вдовой, матерью одного из солдат. Звали ее Айше-ханум. Она была явно недовольна присутствием девочки, но раз уж так случилось — что поделаешь, надо как-то использовать ее. Как? Она пока не решила.
— Ты уже большая девочка, — начала она беседу, усадив Гюльсум на тахту, — ты должна понимать, кто наши друзья, а кто враги. Ты пришла сюда с нашими врагами. Ты привела сюда этих нелюдей, этих неверных свиней. Теперь расскажи мне, как ты их нашла, где познакомилась?
     Гюльсум молчала, угрюмо разглядывая золотые кольца на пальцах женщины.
     — Ты что, язык проглотила?
     — Нет, — сказала девочка и показала язык, — они сами пришли к нам с мамой и очень помогли мне. Они спасли меня от мрт-мрта, от змеи и от барса. Они хорошие…
     — Слушай, — женщину словно осенило, — так может, ты не турчанка? Может, притворяешься ею? Как звали твоего папу? Говори сейчас же!
     Она трясла ребенка, сердито выпучив глаза и брызжа слюной. Девочка заплакала и попыталась вырваться, но Айше-ханум  еще сильнее сдавливала ей руку и требовала назвать имя отца.
     — Моего папу зовут  Ильхам-бей… — девочка плакала. — Ты плохая  ханум, ты злая…
     Женщина ослабила натиск, подняла ребенка и усадила рядом с собой. Она поняла, что переборщила в своем патриотизме и решила узнать все хитростью:
     — Послушай, Гюльсум, я ведь не зла тебе хочу, ты еще маленькая, многого не понимаешь, они могли использовать тебя, чтобы уйти от возмездия Аллаха, — она провела рукой по маленькой головке, — они знаешь, какие хитрые, эти армяне. Говорят, что любят нашу страну, а сами помогают врагам — русским. Ты на меня не обижайся. В это трудное время никому верить нельзя. Откуда я знаю, что ты турчанка, тебя ведь поймали  вместе с ними. И что я должна была думать? Мало, что по-турецки говоришь, иногда армяне так говорят, что не отличишь от настоящего турка. А если они шпионы русского царя? А? Что тогда? Ходят здесь, вынюхивают все… А ведь было сказано: все армяне должны быть выброшены из нашей страны!
     — Они хорошие, — пробубнила Гюльсум, уставившись в пол.
     — Хорошо — хорошие, — нехотя согласилась женщина, — но ведь они могут притворяться! Нельзя быть такой наивной. Ну-ка, расскажи, как ты нашла их.
     — Папа бил маму и спрятал в пещере,  а меня оставил там, потом к пещере пришел большой мрт-мрт и хотел меня скушать, но Ася прогнала медведя. Потом мама умерла. Потом они пришли и взяли меня с собой.
     — Почему же папа бил маму и почему он тебя оставил? Он что, не любил вас?      — подозрительно покосилась на нее Айше-ханум.
     — Не знаю, он что-то узнал, сильно рассердился и стал называть меня  дочерью шакала. А эти тетеньки пожалели меня и спасли.
     — О, Аллах! Опять она их хвалит! Сколько тебе говорить: они притворяются. Когда ты это поймешь, может быть уже поздно. — Женщина задумалась: — наверное не зря он называл тебя… Да, мамаша твоя, видимо, еще та была сучка.
     — Ты плохая, — упрямо сказала Гюльсум и замкнулась, уткнувшись в свои маленькие ручонки.
     — Ну, раз я плохая, что с меня взять, кушать я тебе не дам, спать будешь в том углу на сене. Сена возьмешь сама во дворе.
     Гюльсум так и просидела полдня в углу на корточках. Медленно подступал вечер, солнце больше не заглядывало в маленькое окно деревенского дома. Айше-ханум ушла к соседке, и девочка решила сходить во двор за сеном, заодно и попробовать поговорить с арестованными женщинами.
     Двор большой. Справа от дома  хлев, в котором  блеяли овцы, рядом примостился небольшой добротный сарай. И хлев, и сарай построены  из красного туфа, вперемежку с черным.  Девочка сначала нашла стог сена и стала ворошить его, как будто искала более мягкое, для постели. Одновременно с этим занятием она осматривалась: охранник дремал, пригретый вечерним солнышком. Большая косматая голова его то и дело падала на грудь, и он, спохватившись, вздрагивал, оглядывался на дверь сарая, а затем постепенно снова засыпал. Он боролся со сном, но, очевидно, силы были неравны, потому что солдат вскоре заснул окончательно, привалившись к нагретой стене.
     Замка на двери не было, только щеколда. Гюльсум подошла к охраннику и встала напротив,  проверяя, спит он или нет. Тот не реагировал. Тогда девочка  подошла к двери и осторожно, чтобы не скрипнула щеколда, отодвинула засов.
     — Гюльсум! — чуть не крикнула Ася и обняла ребенка, а та торопливо потянула ее к выходу. Приложив палец к губам, она показала, что надо задвинуть засов и уйти за сарай. Сусанна с Тиграником на руках, как мышь, проскользнула мимо них и скрылась за углом. Ася прикрыла задвижку и обе крадучись пробрались за сарай. Охранник спал. Теперь, даже если проснется, посмотрит на задвинутую щеколду и успокоится.
     Здесь, за сараем, в полуметре от каменного забора, среди разного хозяйственного хлама, они решили дождаться темноты, чтобы незаметно выйти из деревни. Главное, чтобы ребенок не заплакал. Если Тиграник проснется — все пропадет. Поэтому Сусанна непрерывно покачивала его, и как только ребенок начинал шевелиться, корча гримасы детского недовольства, она прикладывала его к груди и кормила. Конечно, несколько дней голодовки сказались на количестве молока, но пока его кое-как хватало.
     — Гюльсум! Негодница!  Ты куда подевалась? — крикливый голос Айше-ханум заставил беглянок съежиться. Вот сейчас она поднимет тревогу, начнут их искать, и все — конец всему: конец жизни, конец любви, конец их маленьким мечтам.  Женщина в халате ходила по двору, заглядывая во все уголки. Вот она обнаружила разворошенную часть стога, посмотрела на солдата  у сарая, который от ее крика проснулся и встал как раз перед тем, как она его увидела.
     — Эй, аскер, ты девочку сегодняшнюю не видел? Она тут не проходила? — хозяйка стояла подбоченясь, и очевидно раздумывала, куда бы еще заглянуть.
     — Девочку? —  переспросил солдат. — Какую? Маленькую? Которую с армянками поймали?
     — Да! Да! Ее!
     — Она что, убежала? — охранник почесал руку, в которой держал ружье, потом почесал затылок, как бы что-то усиленно вспоминая, и, наконец, выложил свое мнение. — Нет, как она могла убежать, такая маленькая. Нет, одна она не убежала бы. Ее друзья здесь закрыты…
     — Может, она к ним пробралась? — женщина направилась к двери. — Она мне все время твердила, что они хорошие. Тоже мне дурочка: как армяне могут быть хорошими?!
     — Ребенок еще, многого не понимает, — пояснил солдат, преграждая путь к двери. — Нельзя, ханум, нельзя, не имею права.
     — Ну да, — понимающе сказала Айше-ханум, — нельзя. Сбежала наверное, бесовка. Ну и черт с ней, сама виновата, помрет там в горах или звери загрызут… Так ей и надо, неблагодарной. — Махнула рукой и пошла к себе.
     Начинало темнеть. Они слышали, как залаял привязанный цепью у ворот пес. Слышали мужские голоса. Это вернулись из рейда солдаты, обнаружившие их утром. Скоро запрут ворота и спустят с цепи собаку. Она обнаружит беглянок сразу. Да еще и этот лысый главарь или командир — бог его знает — начнет приставать к Сусанне, как обещал. Надо было уходить, но полная темнота еще не наступила. Тем не менее, они решили рискнуть.
     Гюльсум, хоть и помогла пленницам вырваться из заточения, все еще сомневалась: бежать ли с ними, или остаться. Конечно, остаться было бы лучшим выходом. Кто их знает, этих армян. Может, если они  дойдут до своих, возьмут и отрежут ей голову. Они ведь не любят турок. Такие мысли эпизодически появлялись  в ее маленьком мозгу. Однако голос Айше-ханум  слышался ей чаще — и это был не лучший голос. Она возненавидела хозяйку дома. По сравнению с ней Ася и Сусанна были ангелами. К тому же ей нравилось смотреть на маленького Тиграника, как он смешно двигает ручками и ножками, как пытается поймать ее волосы, когда она склоняется над ним.
     Когда Ася передала мальчика через забор спустившейся на другую сторону Сусанне, а потом протянула ладони к ней, желая и ее поднять на забор, девочка перестала сомневаться и доверилась Асиным рукам.
     Так они оказались на опушке леса. Без еды, без воды, без одеял, но с огромной надеждой на спасение. Сусанна, не переставая, бормотала благодарности маленькой турчанке.
     — В это трудно поверить, — шепотом говорила она, — такая маленькая девочка сумела всех обхитрить! Этот осёл — охранник, наверное, все еще думает, что он кого-то охраняет. Представляю, какая у него будет рожа, когда аскеры придут за нами, и он откроет дверь! Но ты, моя девочка, какая же ты умница! Пока они разговаривали, Сусанна набрала свежих веток от кустов и принялась что-то мастерить. Она сплела небольшую ловушку, с дверцей, захлопывающейся от прикосновения к тоненькому прутку внутри ловушки. В центр, в качестве приманки поместили двух пойманных стрекоз, насаженных на пруток.
     Вспоминали подробности побега,  тихонько хихикали, и было непонятно: от радости ли смеются, или от безысходности своего положения. А положение было, прямо скажем, незавидным. Две женщины и двое детей в наступающей кромешной ночи, на опушке черного и грозного леса — что может быть страшнее!  Со стороны села им грозила опасность снова быть пойманными, если аскеры поймут, что добыча сбежала, со стороны леса – другая напасть – хищники, которые не будут брать их в плен и сажать под замок, они просто поужинают ими. И женщины никак не могли решить, какая из бед страшнее.
     Так ничего и не придумав, остались на опушке.  Когда совсем стемнело, легли, тесно прижавшись друг к другу. Ася назначила себя дежурной.
     — Я спать не буду, — сказала она, — посторожу вас, на случай погони. Тщетно старалась она не уснуть. Веки слипались и держать их открытыми не было никаких сил. Попробовала сесть — не помогло. Встать и ходить туда-сюда не решилась: фигура в рост видна издали, кто их знает, как они видят в темноте. А если лежать — чтобы их найти надо будет приблизиться почти вплотную — все-таки шанс. Уснули все, как убитые.
     Чуть стало светать — проснулись почти одновременно. Окоченели. Ни потягиваться, ни зевать, медленно пробуждаясь, не стали. Собираться тоже не было необходимости, так как ни котомок, ни одеял, ни даже посохов у них теперь не было.
     — Вай, вай! — воскликнула вдруг Сусанна, показывая на ловушку. В ней сидела большая птица — побольше голубя, но меньше курицы. Гюльсум запрыгала от восторга, но когда поняла, что с птичкой хотят сделать — заплакала. Жаль птицу, но если сейчас не поесть хоть что-нибудь, у них не останется сил для дальнейшего пути. Ели сырое мясо. Разводить огонь нельзя — заметят, да и времени на готовку не было. Гюльсум есть отказалась наотрез. Пока женщины ели, с трудом разжевывая жесткое мясо, девочка на коленях совершала утренний намаз. Было смешно смотреть на ее торчащую маленькую попку в байковых трусиках, но взрослые не смеялись, боясь обидеть свою спасительницу. Теперь она редко молилась. Никто не заставлял, да и некогда было.
     Завернули оставшиеся кусочки мяса в тряпицу и бодренько пошли к лесу. Наученные горьким опытом, они внимательно следили за кроной деревьев, но и под ноги не забывали смотреть. Торопились. Маленькая Гюльсум старалась не отставать, но ее шаги были короче,  чем у взрослых, поэтому она почти бежала.
     До ореховой рощи добрались на удивление быстро. Небольшие деревья, со свисающими вниз от тяжести плодов ветками окружали беглянок. Казалось, они попали в райский сад. Чистейшей воды ручеек, причудливо извиваясь, скатывался с далекой вершины и рассекал рощу почти пополам. Наелись орехов, заполнили ими все карманы, напились воды и собирались устроить привал, когда мимо них с шумом и хрюканьем пронеслась семья  кабанов. Папа-кабан несся, как танк, ломая мелкие кусты, за ним кабаниха-мама, а уж за ней пятеро маленьких толстеньких кабанят. Они смешно хрюкали, неумело подражая родителям.  Затем прямо на них выскочила небольшая лань. Остановилась испуганно на доли секунды и, свернув влево, умчалась, вытянувшись, как стрела.
     — Наверное, барс их преследует, — тихо сказала Сусанна и, перекрестившись, подобрала небольшую прямую палку. Ася тоже вооружилась увесистой деревяшкой, похожей на черенок лопаты.
     Прошло минут пять напряженного ожидания. Опасность исходила с той стороны, откуда появились животные, поэтому все их внимание было обращено на то направление, где ореховая роща плавно переходила в густой смешанный лес.
     Именно с той стороны вдруг послышались голоса людей. Они говорили на турецком и, видимо, шли широким фронтом — прочесывали территорию. Полсекунды беглянки находились в коме.  Потом, спохватившись,  помчались по следу кабанов наверх, в гору.
     — Так мы, пожалуй, догоним кабанов, — задыхаясь от бега, сказала Ася.
     — Не пугай меня, ради бога, — Сусанна перекрестилась, — если кабан загнан в угол, он страшнее тигра. Еще, чего доброго, подумает, что это мы его преследуем. Бежали строем, след в след. Сначала Ася, за ней Гюльнар, потом Сусанна с Тиграником.  Почти всегда во время движения ребенок спал. Тряска укачивала его. Но Сусанна с тревогой думала о том времени, когда придется спрятаться, затаиться в каком-то укромном уголке. В спокойной обстановке мальчик непременно заплачет. Он же не немой — целыми днями молчать.
     Как будто вняв ее мыслям, Тиграник захныкал. Через какое-то время хныканье перешло в плач, а потом плач плавно перестроился в отчаянную детскую истерику. Ребенок жаловался на свою несчастную судьбу, на то, что мама его не прижимает к груди, что в желудке его пусто, что он просто требует срочно покормить его.
     Вот уже виден просвет между деревьями, еще метров сто — и они выйдут на открытую местность. И вдруг Ася остановилась как вкопанная. Гюльнар по инерции наскочила на нее. Перед ними стоял большой кабан, видимо отец того семейства, которое они наблюдали ранее. Кабан смотрел на них своими маленькими глазками и периодически издавал громкие хрюкающие звуки. Он был один. Налитые кровью глаза ничего не выражали, но покачивание головы из стороны в сторону в сочетании с угрожающим «хра-хра» не оставляли сомнений: зверь готов к нападению. Но что-то его смущало. Он готовился защищать свою семью от четверых мужчин — охотников, а тут перед ним женщина и маленький ребенок. Маленький мозг кабана не привык долго раздумывать, но в тот миг что-то с ним приключилось. Говоря современным языком — он «завис».
     — Уходи, кабан, уходи, — сдерживая страх, внешне спокойно заговорила Ася, — мы тебя не тронем. Ты видишь, с нами маленькая девочка. Ты же любишь своих детей, и мы любим своих. Не причиняй нам зла, прошу тебя.
     — Господи! Сколько же можно! Неужели ты не сжалишься над нами? Почему ты все время испытываешь нас? — плакала Сусанна.
     Что-то по-турецки быстро-быстро тараторила Гюльсум, топая ножкой. Их голоса слились в одну умоляющую симфонию. Кабан, конечно, не понимал человеческой речи, но и не уловил в ней угрожающих ноток. Озадаченный, он простоял еще минуту, хрюкнул обиженно и торопливо побежал догонять своих.
     Не меньше озадачились и наши беглянки. Но времени на анализ или обсуждение ситуации не было. Не было ни секунды даже на то, чтобы порадоваться чудесному спасению. Голоса солдат слышались позади все громче и громче.
     Лес кончился. Перед ними стояла каменная стена — почти вертикальный склон. В обычное время даже альпинисты не стали бы брать его с ходу. Они бы осмотрелись, подумали, приготовили снаряжение… У наших беглянок времени не было. Поэтому, не задумываясь, быстро оценив сложность подъема, Ася наметила несколько точек вверху и полезла, цепляясь за каждый выступ, за каждую ямочку. Добравшись до одной точки, она свешивалась, вытягивала руку и помогала Гюльнар подняться, потом принимала из рук Сусанны плачущего Тиграника. Так они преодолели тридцатиметровую высоту и добрались до небольшого пятачка площадью около двух метров. Дальше — опять почти отвесная стена. Остановились перевести дух. Сусанна с сомнением качала головой: слишком крутой подъем, им его не преодолеть.
     Почувствовав остановку, ребенок заплакал. Гюльсум кинулась к нему и стала лихорадочно трясти, пытаясь укачать. Но от этой тряски Тиграник еще больше расстроился.
     В этот момент они заметили, что из леса вышли четверо аскеров и стали оглядываться по сторонам. Это были те же, вчерашние, и лысый в гражданской одежде тоже стоял рядом. Якуб-ага — так звали лысого, был у них за старшего. Это стало понятно еще во время первой встречи, по тому, как он держался, как его все слушали. Судя по всему, они не слышали детского плача и шли наугад. Прочесав лес и не найдя беглянок, они  сейчас решали в каком направлении продолжить поиски.
     Сусанна спешно расстегнула кофту и прижала ребенка к груди. Но тот не хотел успокаиваться. Мотая маленькой головкой, он все никак не мог поймать сосок матери и от этого плакал еще сильнее.  Сусанна в панике прижимала его к груди, пытаясь зажать ему ротик, и одновременно боясь, что он задохнется.  В обычной обстановке ей потребовалось бы меньше секунды, чтобы ребенок начал с тихим кряхтением сосать грудное молоко, но сейчас паника и растерянность овладели ею.
     Тиграник замолчал лишь на третьей секунде, и этого было достаточно, чтобы чуткое ухо одного из солдат насторожилось. Он оглянулся: плач ребенка или послышалось?
     А ребенок с аппетитом сосал материнское молоко, периодически пытаясь возмутиться, что его так мало, но Сусанна уже оправилась от шока и умело укачивала сына. Солдаты стояли, прислушиваясь, но больше никаких звуков не раздавалось. Тишина! Слышен только шелест листьев  в лесу да пение птиц.
     —  Ты слышал? — спросил солдат Фуркан соседа — Айнура.
     —  Нет, вроде ничего не слышно…
     — Я слышал что-то, вроде плач ребенка, — третий солдат — Шукри,  неуверенно  посмотрел на лысого.
     — Что смотришь? Слышал — скажи, откуда слышал.
     — По-моему там, наверху.
     — Нет, не смогут они с ребенком залезть на такую скалу, — с сомнением сказал Айнур.
     — Смогут — не смогут… — Фуркан нервно передернул плечами. — Якуб-ага, разреши, я залезу и проверю.
     Лысый молчал, думал. Остальные притихли и прислушивались к звукам природы.
     — Эркан пойдет, — вынес вердикт Якуб-ага, — у него нюх на армянских женщин.
     Все рассмеялись, напряжение спало. Им казалось, что вопрос поимки беглянок уже решен, и каждый был уверен, что именно там, наверху прячется их добыча.
     Они подошли к подножью горы. Молодой, спортивного телосложения  Эркан потер руки и стал быстро карабкаться на скалу. Женщины оказались в ловушке. Если продолжить подъем — их заметят снизу, может, даже откроют огонь и убьют всех, если остаться на месте — обнаружат и тоже прикончат или снова заберут и уже не выпустят. Будут издеваться.  Растерянные, они отошли к краю площадки и стояли, прижавшись к стене. Мелкая дрожь била Сусанну, слезы стояли в глазах Гюльсум и Аси и только маленький Тиграник, устав от молочных треволнений, безмятежно спал на маминых руках.
     Между тем, Эркан  почти поднялся к плато. Сначала появились руки.  «Дать бы палкой по рукам, сразу свалится», — подумала Ася, но тут же отмела эту идею. Их тогда сразу всех прикончат. Появилась растрепанная голова и замерла. Черные глаза удивленно уставились на женщин. Целых полминуты три пары глаз смотрели на него. Казалось, он рассматривает их по-новому: смотрел на умоляющие глаза Сусанны, на ребенка в ее руках, на испуганные глаза Гюльсум… Молча, одним рывком поднялся. Подошел к ним и приложил палец к губам: молчите! Растерянно огляделся, увидел орлиное гнездо наверху и выстрелил в воздух. Из гнезда тяжело поднялась большая птица и взмыла вверх.
     Эркан, как загипнотизированный, смотрел на беглянок и медленно спускался.
     — Эй, Эркан, ну что там? Нашел? — Шукри подпрыгивал от нетерпения, когда услышал выстрел и увидел взлетевшего орла. Остальные молча ждали, когда парень спустится.
     — Что, не видели? — картинно возмутился Эркан. — Гнездо там — орлята пищали.

     Как только мужчины скрылись в лесу, Ася подняла всех: не время раскисать, надо бежать, пока они не опомнились. Если этот Эркан признается, что беглянки были наверху, каратели непременно вернутся. Они полезли, как и раньше: впереди Ася, за ней Гюльсум и замыкающая строй Сусанна. Помогая друг другу, поднялись еще метров на тридцать. Остановились перевести дух на очередной террасе. Здесь поверхность, хоть и наклонена была сильно, но площадью отличалась от места предыдущей остановки. Около ста квадратных метров безжизненного каменного плато с множеством больших и малых валунов, за которыми можно было как-то спрятаться от врагов.
     Решили отдохнуть здесь и потом одним рывком оторваться от преследователей. Предстояло преодолеть еще около полукилометра тяжелого вертикального пути.
     — Я есть хочу, — призналась Гюльсум. Ася молча положила перед ней сверток с кусочками мяса. Та нерешительно смотрела на сверток, перевела взгляд на Асю, затем на Сусанну — не смеются ли над ней. Но женщинам до нее и дела не было. Они с тревогой смотрели вниз, где на опушке появился тот самый Эркан. На плечах котомка, в руке ружье. Он знает, где они, поэтому смело идет к подножию горы.  Ничего не подозревающая Гюльсум торопливо ест птицу. Бежать невозможно — он все равно нагонит. В доли секунды Ася решает принять бой. Выхода нет — надо драться. Спрятали детей за большим валуном, а сами разместились за камнями по обе стороны от предполагаемого появления аскера. Можно напасть на него сразу, как только появится, или подкараулить, когда он пойдет на плач детей.
     В последний момент  Сусанна сообразила, что если солдат упадет и не разобьется, то он снова полезет к ним. И уже с ружьем. Если разобьется — тоже плохо. Труп найдут и погонятся за ними. Решили напасть после того, как он поднимется.
     Ждать пришлось недолго. Как и в прошлый раз, сначала появились руки, потом чернявая голова. Голова осмотрелась, а тело рывком заскочило на площадку.
     Он понимал, что если беглянки здесь, то спрятаться они могли только за самым большим валуном, поэтому сразу пошел к нему. Выскочившая сбоку Ася, толкнула его и сбила с ног. От неожиданности он выпустил ружье из рук, и упал, Сусанна с другой стороны кинулась на него. Эркан был так ошеломлен неожиданной атакой, что практически не сопротивлялся. После того, как он не выдал их, парень стал считать себя их другом и рассчитывал на такое же дружеское отношение к себе.
В этот момент Ася подобрала ружье и наставила дуло на него:
     — А ну, вставай! Сейчас пристрелю, как собаку! Мучить нас пришел да? Молоденьких женщин захотелось, да?
     — Подожди, ахчи, не делай глупости, — парень медленно встал и поднял руки, — я же вас не выдал! Я ваш друг, поверь мне.
     — Ну да, — насмешливо проговорила Сусанна, — турки — друзья армянских девушек!  Обхохочешься!
     Ася внимательно посмотрела на Эркана: может и вправду друг? Действительно, они обязаны ему недавним спасением. Может правда… А вслух сказала:
     — Откуда я знаю, друг ты нам или недруг. У тебя на лбу ничего не написано.
     — Послушай, сестричка, вот моя котомка — загляни в нее.
Котомка была тяжела. Так тяжела, что Ася не смогла удержать ее на согнутой в локте руке. Открыли. Большой кусок вяленой говядины,  десять небольших пшеничных лепешек, сыр, молоко в стеклянной бутылке, соль, спички, небольшая резиновая соска. Если все содержимое котомки могло бы быть дорожным солдатским запасом, взятым  в дальнюю дорогу, то наличие соски не оставляло сомнений в благих намерениях Эркана.  И поняв это, женщины прослезились, а Гюльсум спрашивала его, теребя за рукав:
     — А ты не будешь больше нас убивать? А ты теперь с нами пойдешь?
     С ними он не пошел. Смотрел на Сусанну и, приложив ладонь к сердцу, несколько раз повторил:
     — Я не хочу, чтобы такие красивые девушки мучились и умирали. Эх, гезал, как же ты мне нравишься! Ваши мужья — враги, а вы здесь ни при чем.
     — Ты нам тоже нравишься, — улыбнулась Ася, — ты не похож на турка. Во всяком случае, на тех турок, с которыми мы в эти дни встречались.
     — Э, скажешь тоже, — Эркан поднял руку и махнул ею, — люди разные бывают. В каждой нации есть звери, а есть и люди. Настоящие, добрые люди.
     — Это верно, —  вставила словечко Сусанна.
     — Вот, я же вижу, что вы добрые женщины. Как вы с нашей девочкой обращаетесь, как она вас любит… Ребенка не обманешь. Эта девочка не зря ушла от Айше-ханум. — он засмеялся. — Знаете, когда утром обнаружили, что вы убежали, такая паника поднялась! Сторожа выпороли десятью ударами плетью. А эта Айше прибежала, злая такая, кричит…
     Как только она сторожа не обзывала, сама пыталась достать его плеткой. «Я всегда знала, что это негодная девчонка, капризная и наглая», — кричала она. Рассказывала, как ты ее обозвала злюкой…
     Рюкзак с продуктами он оставил им. «Ружье не могу, с меня спросят, а рюкзак — скажу, что в речку упал и утонул», — говорил он.  Вдруг остановил взгляд на Сусанне:
     — Вай, Аллах! До чего же ты красивая! — и продолжил. — К Карсу не ходите, там наших очень много. Лучше идите к морю горами, через леса осторожно, берегитесь зверей. В Батум через перевал надо идти, но на той стороне тоже много турок. Пойдете по Лазистанскому хребту, не переходя горы. Переход устроите где-то на Качкаре или через массив Вердженик. Раньше не надо — опасно.
     — Спасибо, Эркан, спасибо, — благодарили они в один голос, — ты столько для нас сделал!
     — Да что там,  я ведь турок и должен армян ненавидеть, но когда я увидел вас, и увидел, как эта малышка… — он посмотрел на Гюльсум. — Эй,  дочка, не хочешь со мной вернуться? Я тебя этой Айше не отдам, не бойся.
     Девочка отрицательно покачала головой:
     — Я хочу в Батум.
     — Но там же у тебя никого нет. Там Россия, там враги!
     Гюльсум подошла к нему и, глядя снизу вверх, по-взрослому серьезно сказала:
     — У меня и здесь никого нет. Но там, может, — она понизила голос и знаком попросила его нагнуться, — может, они меня не бросят.
    Эркан с сомнением покачал головой:
    — Слишком много опасностей тебе придется пережить, девочка.
     — Двумя днями раньше мы бы сами уговаривали тебя забрать ее, — вступилась Ася, — но сейчас… Гюльсум мне как родная дочь. У меня ваши забрали сына. Он даже младше Гюльсум… — Ася прослезилась и стала ладонями стирать слезу за слезой.
     — Прости, — Эркан нахмурился. — Я пойду. Аллах вам поможет, потому что вы добрые.
     Он начал спускаться и, когда голова его должна была скрыться за краем площадки, вдруг спросил:
     — Его забрали в вашем селе? — Ася не поняла о чем он, но Сусанна быстро сообразила, что аскер спрашивает о сыне Аси и подтвердила: «Да, да, его зовут Овик, ему пять лет».
     — Если встречу — помогу ему.

               
                ***
     За горизонтом — горизонт, за горою — гора. Бесконечные подъемы и спуски. Неприступные каменные склоны постепенно уступили место склонам пологим, покрытым растительностью — местами буйной, местами скудной. Бурные реки, несущиеся с вершин, чередовались с мелкими речушками, которые узкими змейками спускались в долины. Грозные водопады сменялись небольшими родниками. Иногда на какой-то из вершин, густо поросшей кустарником, в высокой траве беглянки обнаруживали развалины древних храмов или крепостей. В них почти всегда и останавливались на ночлег. Если, конечно, ночлегом можно назвать сон в знойный солнечный день.
     Шел второй месяц как они покинули родное село. По-прежнему придерживались выработанного ранее плана: ночью и утром идти,  днем — отдыхать в каком-либо убежище.
     Гюльсум окончательно освоилась и привязалась к ним. Она по-прежнему считала, что все армяне враги, но эти две женщины к врагам не относятся. После смерти матери ее детское сердечко тосковало по женской ласке. В первые несколько недель она часто плакала, звала маму, разговаривала с ней, обливаясь слезами. Ася и Сусанна, как могли, успокаивали ее, отвлекали от грустных мыслей. Но чем дальше беглянки уходили от места их первой встречи, тем реже вспоминала она о матери и тем крепче привязывалась к Асе. Несмотря на недетские физические нагрузки, сопровождающие любое путешествие в горах, Гюльсум не унывала. Иногда, правда, капризничала и хныкала, но чаще была веселым и очень любопытным ребенком.
     — Смотри, как я умею, — неожиданно восклицала она и, изогнувшись, делала «мостик» или садилась на шпагат. Ей нравилось, что Ася с Сусанной улыбались, хвалили ее и хлопали в ладоши.
     Особенно ей нравилось «выступать». Она пела взрослые любовные песни на «детско-турецком» языке. Причем пела с выражением, стараясь походить на взрослую тетеньку. И это было так мило и смешно, что публика, в лице двух женщин и одного младенца, устраивала тихую овацию и удостаивала чумазую певицу поцелуями.
    В такие минуты Ася забывала о горе, о чудовищном катаклизме, постигшем ее народ, забывала даже о сыне. Это была разрядка, успокоительное лекарство, своего рода пилюля от сумасшествия. Но проходило время, и снова мысли о сыне заслоняли все. Днем, когда уставшие путники находили укромное место и пытались выспаться, она засыпала последней. Сын не давал уснуть, ей казалось, что Овик плачет и зовет ее, что его в этот момент избивают. Она представляла, как ему насильно делают обрезание, как он плачет, кричит от боли и обиды, тянет к ней ручки и просит: «Мама, помоги, спаси меня! Мама! Мамочка!»
     «Овик! Сынок! — кричит она и вскакивает, разбудив Сусанну и Гюльсум. Потом, успокоившись, ложится и пытается уснуть. Но разве мы властны над своими мыслями? Овик снова «приходит» к ней,  жгучая слеза катится по щеке к уху, плечи и грудь заходятся  в беззвучной тряске. Долго еще терзается сердце тоской, пока безумная усталость не берет свое, пока не кончаются слезы и Ася постепенно засыпает на пару часов.
     Проснувшись, стрекоза по имени Гюльсум снова начинает очередное «выступление».
     — А почему его зовут Тиграник? — спрашивает она, показывая на малютку.
     — Потому, что он назван по имени древнего армянского царя Тиграна.
     — А почему? — удивляется девочка.
     — Что почему? — не поняла Ася.
     — Ну, почему его так назвали, царем?
     — Потому что Тигран был великими царем.
     — Он был большим? Он сейчас где?
     — Он давно уже умер, Гюльсум, давай собираться, надо идти.
     — Умер? — с ужасом спрашивает девочка. — Как моя мама?
     — Да.
     — Он сейчас на небе?
     — Да.
     — Он видит мою маму?
     — Не знаю, Гюльсум, может и видит.
     — Вот бы он женился на ней! — задумчиво пробормотала она. — Он был бы моим папой…
     Ася молча обняла ее: «Давай собираться, уже темнеет».


     Пользуясь темнотой, прошли открытое ущелье и поднялись на склон, к лесу. По дну ущелья протекала речка, и они смогли пополнить  запасы воды.
     Место было достаточно безлюдным, поэтому они без страха развели огонь. Сусаннины силки здорово помогали. Глупые птички часто попадали в них, особенно перепелки. Хотя еды все-таки не хватало. Порой по два дня ничего не ели.
     Здесь, сидя у костра, они подолгу молчали, вглядываясь в осветляющееся с рассветом небо.  Светало постепенно, но уже сквозь туман можно было видеть склон, по которому они поднялись к лесу, речку с белыми барашками от камней. Отсюда, сверху, ущелье было как на ладони.  За ними, на горе, сосны и ели, словно свечи, устремлялись в небо к поднимающемуся солнцу. На лугу паслись сонные лани.
     Неожиданно эти грациозные создания сорвались с мест и понеслись вдоль реки, к выходу из ущелья. Беглянок это заинтересовало.  Напрягая  зрение, они следили за бегством стада. Но вот зоркие глаза Гюльсум заметили что-то внизу у реки.
     — Смотрите, смотрите! — крикнула она, показывая пальцем вниз.  Большой пегий барс расправлялся с пойманной ланью. Она была мертва, и морда зверя почти полностью погружалась в брюхо жертвы, поедая внутренности.
     «Как жалко!» — сокрушались Сусанна и Гюльсум, а Ася думала о другом. Барс всю лань не съест. Если у него есть семья — зверь может уволочь добычу к себе в логово, но если он одиночка, убитое животное останется на месте, и им будут лакомиться более мелкие хищники. У нее в голове зрел план и если он удастся — беглянки будут обеспечены едой на несколько дней. Риск был огромный. Барс мог уйти недалеко, кроме того, запах свежей крови мог привлечь и других  опасных зверей. Но соблазн попробовать свежее мясо был так велик, что она, отбросив все сомнения, напряженно следила за действиями хищника.
     «Если спуститься той же дорогой, по которой мы поднялись сюда, то можно незаметно пройти по скалам вдоль реки и встать напротив убитой лани, —думала она. — Обратно полезу уже напрямую, как получится».
     Ничего не говоря, вывернула акрамовскую котомку, высыпав из нее все содержимое, взяла нож и вернулась на место, откуда видна была жертва барса. Сусанна недоумевающе уставилась на нее:
     — Ты что? Ты зачем высыпала вещи?
     — Нам нужно это мясо, иначе не вытянем, не дойдем.
     — Ахчи, ты с ума сошла! Это барс, не кошка — он же тебя съест, как ту лань! — Сусанна возмущенно смотрела на нее.
     — Не съест, он сейчас наелся, сытый.
     Около получаса хищник крутился вокруг убитой лани. Ел, отходил к воде, пил, лежал возле добычи — сторожил. Потом, видимо, ему надоело, медленно стал уходить, часто оборачиваясь — жалко оставлять мясо. Но тащить его за собой тоже не хотел. Так и ушел, во всяком случае, в пределах видимости его не было.
     — Я пошла. — Ася встала, взяла котомку, нож, свой посох, еще раз выглянула вниз и ушла, как задумывала, обратно по той дороге, откуда они пришли. Сусанна кормила Тиграника, чтобы, не дай бог, он не заплакал. Гюльсум следила за ущельем, не совсем понимая, что хочет сделать Ася.
     А та, минут через двадцать показалась в ущелье. Два коршуна и три шакала терзали неожиданную добычу. Ася осмотрелась. Крупных хищников не было. Шакалы и коршуны ее не видели — были увлечены едой. С криком «А-а-а!» она кинулась в эту кучу. От неожиданности шакалы отскочили на почтительное расстояние. Размахивая посохом-палкой, женщина продолжила наступать на них. Те трусливо отходили, огрызались, но не убегали. Коршуны взлетели и кружились на высоте, выжидая, чем все это кончится.
     Кончилось тем, что Ася попала по хребту одному хищнику. Он взвыл и так рванул от нее, что и двое других помчались за ним.
     Тяжело дыша, она принялась отрезать от туши куски мяса. Попыталась отделить целую ногу, но не смогла. Пришлось срезать ножом  полоски  с кости. Она торопилась. Шакалы вернулись и явно собирались атаковать ее. Когда она оглядывалась, они шарахались в сторону, но как только поворачивалась к ним спиной — осторожно приближались. Рюкзак был почти полон и она собиралась уходить, когда вдали, в самом начале ущелья, появился медведь. Он брел не спеша, покачиваясь, время от времени вставал во весь рост и принюхивался. Назад, к той дороге, по которой она сюда спустилась, путь был закрыт.
Закинув тяжелую котомку за плечо, она, как заправский солдат, засунула нож за пояс, взяла посох и полезла на гору,  к их лагерю. Если бы медведь учуял, он смог бы догнать ее. Они ведь неплохо лазают по горам. Но его интересовал запах крови, который шел от растерзанной лани, и он медленно, но верно шел в нужном направлении.
     Ася преодолела скальную часть подъема и вступила на крутой склон, поросший травой и кустарником. Ноги скользили, и если бы не мелкий кустарник, она могла скатиться обратно  или даже разбиться. Цепляясь руками за кусты, опираясь на них, она ползком, метр за метром поднималась вверх.
     Сусанна и Гюльсум следили за ущельем. Шакалы заметили приближение медведя, но не могли заставить себя оторваться от пиршества. А тот все шел, вытягивая нос и не видя добычи. Ася была еще на полпути, когда внизу раздался грозный рев медведя и писклявый лай шакалов. Удивительно, но последние не убежали, они только отошли чуть в сторону и облаивали косолапого, а тот, недовольно рыча, принялся грызть оставшееся мясо. Он был очень неповоротлив,  этот медведь. Может, стар, может, даже слеп. Поэтому шакалы его не очень боялись.
     Но женщине с котомкой на плечах было не до звериных разборок. Она, задыхаясь, ползла тем  быстрее, чем чаще слышала рев медведя, чем ближе приближалась к лагерю. Сусанна, свесившись над обрывом, протянула вниз руку, чтобы помочь Асе. Наконец их руки сомкнулись, и Ася перевалилась на их площадку.
     Они боялись громко кричать, поэтому визжали от радости почти что шепотом.
     Добытого Асей мяса хватило им на неделю. Ели сначала понемногу, чтоб желудки не скрутило после длительного голодного периода, но потом ударились во все тяжкие. Понимали, что поступают неблагоразумно, что надо бы поэкономить, растянуть во времени процесс, но, во-первых — мясо постепенно портилось, самодельное вяление его практически не удалось, во-вторых — им, как воздух, нужны были силы, иначе не дойти. Особенно Сусанне, как кормящей матери.
     На следующей неделе в силки попались еще два перепела. Они шли как прежде ночами, днем  отсыпались в каком-нибудь укромном месте.  Сорок второй день путешествия запомнился им ужасной погодой. С утра дождь лил как из ведра, а спрятаться было негде: ни одной выемки в скалах, ни одной пещерки. Ветер гонял струи дождя из стороны в сторону. И беглецы, промокшие насквозь, ценой огромных усилий кое-как прикрывшие Тиграника, решили идти вперед, в надежде найти убежище.
     Скользя и соскакивая с камня на камень, обдирая руки и ноги,  спустились к подножию. Посчитали, что по ровной поверхности будет легче идти, да и заметить какой-нибудь навес или пещеру снизу будет легче. За время путешествия они так осмелели, что не боялись быть замеченными турками. Просто знали, что в этой глуши и в хорошую погоду никто не ходит, а  во время такого «светопреставления», в котором они оказались, и подавно. Вброд перешли небольшую извилистую речку.  Гюльсум она была по колено, ну а женщинам и того меньше.
     — Ой! Рыбки! Рыбки! — закричала девочка и склонилась к воде. Ася вытащила ее на берег и вернулась. Действительно, мелкие рыбешки мельтешили в потоке, но поймать их руками не было никакой возможности. Очень уж они быстрые и увертливые. В нескольких шагах, прямо у воды, Ася заметила лужу.  Потоки дождя заполнили углубление у берега, и теперь эту лужу отделяла от речной воды тоненькая в два сантиметра полоска песка и гальки.  «Если загнать рыбу в эту лужу — она станет нашей», — подумала она  и торопливо разрыла перегородку. Дождь хлестал по лицу и по телу, волосы слиплись и висели комом, а она, склонившись, ладонями сгоняла косяк с места и направляла к луже. Когда в ней набралось около тридцати рыбешек, Ася быстро заделала песчаную перегородку.
     Сусанна сидела на камне, закрывая телом сына,  Гюльсум нетерпеливо бегала вдоль берега и спрашивала: «Поймала? Нет? Они что, убегают?»
     — Давай котомку, — крикнула ей Ася. Девочка было полезла с котомкой в воду, но Ася  сердитым взглядом остановила ее: «Бросай».
     Как ни крутились, как ни увертывались рыбешки, Ася почти всех переловила. С тяжелым мокрым мешком, замерзшие до окоченения, но довольные беглянки двинулись дальше по берегу речки.
     За поворотом открылась новая картина. С одной стороны реки — каменистый берег, поднимающийся метров на пять вверх и оканчивающийся достаточно плоским плато, с другой — уходящая ввысь гора, поросшая девственным лесом. И невозможно было определить ни высоту этой горы, ни глубину этого леса. Деревья от вершины убегали куда-то вниз, к центру земли, и, казалось, ни одна капля дождя  не может пробить этот зеленый щит, которым гора отгораживалась от беснующегося мира.
     Они пошли к лесу. Увы, впечатление непроницаемости было обманчивым. Под кронами вековых деревьев можно было бы укрыться от дождя, если бы это был обычный дождь, но не от такого потопа. К счастью, нашли поваленное дерево, рядом с ним еще несколько бревен, сложили их вместе плотно, накрыли срезанной со стволов корой и примостились под этим импровизированным домиком.
     Ни уснуть, ни согреться не удавалось. Мелкая дрожь била Сусанну. Если Ася и Гюльнар  постоянно находились в движении и тем хоть как-то согревались, то Сусанна все время была склонена над ребенком, закрывая его от дождя, или сидела в той же позе.
     Тиграник плакал. Они развернули его одеяльце и поняли, что усилия Сусанны защитить сына от дождя не увенчались успехом. Пеленка и одеяло были мокры насквозь. Сусанна в панике стала растирать ладонями замерзшего малыша. А он все плакал.
     Радовало только то, что шум ливня и ветра полностью заглушал плач. Хотя какая тут радость — ливень не переставал. Сусанна прижала раздетого ребенка к своему телу, чтобы согреть,  Гюльсум поместили между ней и Асей. Так и уснули, даже не заметили как.
     Проснулись от холода. Дождь перестал, но сырость обволакивала тело и заставляла его дрожать.  Солнце уже спряталось за ближайшую вершину, но свет его продолжал освещать насквозь промокший мир.  «Надо идти», — подумала Ася и стала подниматься, стараясь не разбудить Гюльнар и Сусанну. Но, оказывается, обе не спали.
     — Как холодно! — посетовала Сусанна. — Не знаешь, что и делать, лежать — замерзнешь, встать — еще больше замерзнешь…
     —  Мы уже идти должны? — Гюльсум приподнялась на одном локте.
     — Я точно знаю, — Ася склонилась над ними, держась правой рукой за ствол поваленного дерева, — если мы еще посидим,  хотя бы минуту — уже не встанем. Здесь и умрем.  Давайте… Встали и пошли.
     Сусанна встала, держа на руках спящего сына.
     — Такие тучи, — посетовала она, — прямо конец света… Луны не будет… Как мы пойдем через этот лес?  Здесь же через пару часов вообще ничего не увидишь.
     — Пойдем не через лес. Пойдем по низине, по мягкому склону. Будем идти, пока мрак не заставит остановиться. Там и подыщем какое-нибудь укрытие.
     — Да, — согласилась Сусанна, — хуже этого места все равно ничего не будет. Кроме, разве что барса или медведя…
     Ася только улыбнулась ей и показала нож: «С этим оружием нам сам черт не страшен».
     Женщины торопились. Им хотелось быстрее найти какой-то уютный уголок, развести костер и согреться. Шли по косогору, поросшему мелким кустарником и травой. Тяжело идти вдоль по наклонной плоскости, но спуститься в ущелье на ровную поверхность они боялись. Уже почти стемнело. Сумерки сгущались, а укрытия так и не нашли.  Ночевать в кустах, под дождем — это намного хуже, чем в лесу под деревом. Начинал накрапывать дождь. Какая-то тяжесть навалилась на сердце, окутала душу безысходностью, печалью, и Ася заплакала. Сначала тихо, потом все громче и громче, проклиная судьбу, и турок, и этот дождь, и эту ночь.  Всхлипывала и Сусанна. Она только сейчас подумала, что Тиграник что-то давно не плакал. Потрогала лоб — горячий! У ребенка температура!
     — Домик, домик! — вдруг закричала Гюльсум. Ее молодые зоркие глаза сумели выделить из мрака ночи более светлую постройку.
     — У ребенка жар, — испуганно сообщила Сусанна Асе и ждала от нее рецепта выздоровления, как от врача.
     — Ничего, — успокоила та, — потерпи, сейчас зайдем в деревню, и все будет хорошо. Господь нам поможет.
     — А если турки…
     — Вперед, вперед... Там разберемся.
     Осторожно, таясь, подошли поближе. Среди густой зелени, меж сосен, грабов и каштана виднелись небольшие каменные дома. Туда, в эту деревню вела узкая грунтовая дорога, которая прямо из ущелья резко поднималась в гору и сразу же терялась  в кронах деревьев.
     Дождь усилился. Похоже, небеса собирались повторить водную феерию прошедшего дня. Сусанна все причитала и просила господа помочь ее малышу.
     Дом на окраине деревни был обнесен плетеным забором, который провалился в нескольких местах. В кромешной тьме вошли во двор. В дом стучаться побоялись, зашли в хлев, который показался им дворцом. Здесь пахло навозом, но от него шло тепло, которое в данный момент было для них эликсиром жизни. Стог сена стал большой постелью. Сусанна успела покормить Тиграника, измученные и замерзшие они прижались друг к другу и мгновенно забылись.

     Солнечные лучи уже давно пробились через щели внутрь хлева, осветив его нутро, а беглянки все не могли проснуться. Тяжелый сон без сновидений впервые полностью овладел ими. И не было сил подумать об осторожности, о дежурстве, о том, что вынужденная остановка случилась у них не где-то в пещере, а в реальной деревне.
     Было уже часов десять, когда Ася проснулась. Сладко потянулась, открыла глаза и замерла. Мгновенно осознав весь ужас положения, в котором они оказались, она еще минуту лежала, ожидая, что сейчас войдет какой-нибудь турок и начнет допрос.  Была полная уверенность, что их уже обнаружили и наверняка у двери стоит часовой с ружьем.
     Чтобы проверить эту мысль, она заставила себя встать, разбудив при этом Гюльсум. Осторожно подошла к двери  и заглянула в щель — никого нет. Ни живой души!  Невероятно. Обычно в деревнях в это время жизнь кипит. А здесь такая тишина! Ушли что-ли? На рынок?  Девочка испуганно смотрела на нее.
     Ася приложила палец к губам, показывая, чтоб молчала и подошла к Сусанне. Та, как легла, прижав к себе ребенка, так и проспала всю ночь, ни разу не повернувшись. Ася растормошила соседку и показала на окружающее пространство: мол, очнись, ты видишь, где мы?!. Сусанна спросонья не поняла, вопросительно посмотрела на Асю, и вдруг, вспомнив о ребенке наклонилась над ним:
     — Почему он не плачет? — положила руку на лобик. — У него жар! Ася! У него жар! Он заболел! Что делать, Ася?
     — Топиться, — сердито ответила Ася, — ты посмотри вокруг! Ты не поняла, что ли? Мы проспали. Теперь нам не уйти незамеченными! Надо думать, как вырваться отсюда. Тиграника как-нибудь вылечим, если вырвемся, а если нет —  всем нам  здесь погибнуть придется.
     Сусанна испуганно уставилась на нее. Впервые она слышала такую грубую интонацию от Аси.
     — Ты слышишь, — продолжила  Ася, — собаки лают, коровы мычат, бараны… Люди разговаривают… Почему этого нет, ты не задумываешься? Где животные в хлеву? Где они? Пасутся? Их же ночью здесь не было.
     — И правда, — растерянно пробормотала Сусанна, — как тихо! Никто не разговаривает, не кричит… Они что, вымерли? Слушай, не попали ли мы в чумную деревню? Вай, тер-астватц, у Тиграника температура! Я умру сейчас — это что? Чума?
     Гюльсум заплакала. Ничего не поняв со слов Сусанны, она по интонации догадалась, что случилось что-то страшное.
     — Не бойся. Чего нам бояться? Мы уже давно мертвецы. Должны были сдохнуть еще в своей деревне, а вот видишь — живы. И еще долго будем живы, если не умрем сейчас. Надо выглянуть — что там?
     Она посмотрела на Гюльсум — может, ее послать — но, увидев заплаканное испуганное личико, отмела эту мысль. Осторожно приоткрыв дверь, выглянула: никого. Ни собак, ни кур, ни людей, только солнце светит ярко.  Потихоньку двинулась в сторону дома. Ася с Тиграником и Гюльсум за ней.  Они подходили к дому с торца его, прежде чем выйти к фасадной стороне, Ася осторожно выглянула за угол.  Не смогла сдержать себя и вскрикнула от потрясения: во дворе прямо напротив фасада дома стояли деревянные треноги, во внутренней части которых висели люди. Искривленные шеи, закрытые глаза. Трое мужчин и одна женщина — все в белых ночных рубашках, испачканных кровью и землей. Закричала Сусанна, заплакала Гюльсум. И только Ася, нахмурившись, всматривалась в лица  висельников, обходя их одного за другим.
     — Вот твои турки! — зло сказала она Гюльсум, отчего та еще сильнее заплакала. Заплакал, застонал Тиграник, и Сусанна стала нервно его трясти. Шоковое состояние прошло не сразу. Они долго стояли у виселиц и плакали, причитая каждый о своем.   Судя по ссохшимся лицам, четверо мужчин и женщина — видимо, армянская семья,  — были казнены несколько дней назад.
     — Ладно, — сказала Ася, — им уже не поможешь. Пойдем в дом, поищем что-нибудь  для Тиграника. Может, лекарство какое или уксус найдется, и поесть что-то надо найти. Ведь не дойдем, помрем от голода.
     В доме, хорошем каменном строении в три комнаты с летней террасой, все было перевернуто вверх дном. Разбитые столы и стулья, посуда, ящики от комодов, сундуки… Видимо, хозяева оказывали сопротивление вторгшимся к ним туркам. Печальные беглянки бродили среди этого хаоса, механически высматривая еду, но ее не было ни в шкафах, ни на полу. Нашли только разорванное одеяло да мужскую бурку из овечьей шерсти, изрезанную ятаганом. Одеяло разорвали пополам и в одну часть завернули Тиграника, который был так ослаблен  высокой температурой, что даже кричал не так громко, как раньше. Лежал, тяжело дыша, сопя маленьким носиком, и заливался беззвучными слезами.
     Вторую половину одеяла отдали Гюльсум, но днем  было достаточно тепло, поэтому пока отложили его в Асину котомку. Отсутствие звуков  вне двора говорило о том, что деревня необитаема. Жители или сбежали все от турок, или погибли.  Подобрав еще небольшую кастрюлю, в которой надеялись варить пищу, группа двинулась по деревне, иногда заходя в незапертые ворота.
     В одном дворе опять наткнулись на ужасающую картину.  Из открытой двери дома вываливалось голое тело изможденной молодой женщины. Ноги ее оставались за порогом в темноте. Впалые щеки изуродованы вырезанным крестом, голова повернута  к калитке, как будто она ждала оттуда помощи. В открытых глазах застыло страдание и ужас. Все, что могли они сделать — закрыть покойнице глаза и занести тело в дом.  Повсюду во дворе разбросаны предметы домашнего быта. Керосиновые лампы, старая истрепанная одежда, ложки, вилки, тарелки, тазы и кастрюли.  Подобрали две керосиновые лампы, которые могли пригодиться для разведения огня. Подобрали кое-что из теплой одежды, здесь же в доме нашли бутылочку уксуса.
     На деревенской улице вдоль сточной канавы лежало два трупа. Подошли поближе: это женщина с ребенком. Она лежит распластанная с неестественно подвернутой ногой, грудь ее рассечена, по-видимому, саблей. Рядом — мальчик лет восьми. Он тоже лежит на спине, раскинув руки. Из груди торчит деревянный кол. Глаза мальчика открыты и запорошены дорожной пылью.
     Сусанна перекрестилась и заплакала снова,  Гюльсум вторила ей громким детским голоском. Ей было ужасно жаль этого мальчика, почти своего ровесника. Она боялась подойти близко, но все равно видела его открытые глаза и деревянный кол, пробивший грудь.
     — Звери! — кричала Сусанна, и ей было уже все равно, услышат ли турки ее, набегут, убьют, растерзают — все равно! Она должна была бросить им в лицо свое обвинение. —Звери! Дикие кровожадные звери! Как вас земля носит! Будьте вы все прокляты! Навеки! Навсегда!
     Ася, окаменевшая от горя, смотрела на мальчика и думала о сыне: «Вот так же мой Овик, наверное, лежит где-нибудь с пробитой грудью». От этой мысли сердце ее переставало биться, и ноги слабели, и слезы выкатывались из сердца, опустошая его. И Ася, считавшая себя крепким орешком, считавшая, что после перенесенного ее уже ничего не может тронуть, что она сможет стойко принять любые удары судьбы, Ася, уже похоронившая себя и поэтому ничего не боявшаяся, вдруг закричала, как раненый зверь — громко и обреченно. Опустившись на дорогу у трупа мальчика, она колотила землю сжатыми кулаками, в бессильной ярости пытаясь уничтожить эту  не знающую жалости планету.
     Ярость сменилась безграничной, нестерпимой болью.  «Мой мальчик, сынок, что они с тобой сделали! Как ты сносишь все это? Жив ли ты? — шептала она, и слезы беспрерывно и обильно смачивали ее глаза, — Бог! Всемилостивый! Бог мой родной! Умоляю тебя на коленях: спаси душу этого ребенка и спаси жизнь моего Овика! Я знаю, я верю — это в твоих силах».
     Прошло минут двадцать, а она все лежала у ног мертвого мальчика, плача и тихо причитая. Сусанна и Гюльсум, поникшие, стояли рядом. Они выплакали все слезы и  теперь печально смотрели на  погибших.
     Прошли всю улицу от начала до конца. И вновь их ждало потрясение. К стене церквушки, сложенной из нетесаного камня, прислонены четыре жерди, на которых насажены головы. Человеческие головы. Искаженные страданием лица повернуты в разные стороны, глаза у всех закрыты. На жердях следы крови.
     Вездесущие мухи и крысы устроили здесь пир. Тела жертв валялись в центре церковного двора возле плахи — огромного пня от срубленного давно тутового дерева.
     — Уходим отсюда! — Ася вывела всех из состояния ступора, подтолкнув  Гюльсум  к дороге. Они побежали из деревни, все ускоряя шаг, задыхаясь от быстрого бега. Особенно Сусанна. Бежать с ребенком на руках — дело нелегкое. Ей приходилось вытягивать шею, чтобы смотреть себе под ноги, чтобы не споткнуться, не упасть. Дыхание сбивалось, струйки пота застилали глаза, и она не могла их растереть — на руках ребенок.
     Словно рыбы, выброшенные на берег, они жадно заглатывали большие порции воздуха,  и задыхались от его нехватки.
     — Надо отдохнуть, — предложила Сусанна, когда они добежали до подножия горы.
     Ася устало сбросила с себя большой узел со всеми необходимыми в походе вещами, собранными в деревне. Они лежали в тени скалы и молча наблюдали за облаками.


                ***
     Во время путешествия они редко поднимались на вершины гор. В основном шли по склонам, огибая населенные пункты. Прошли Артвин и через несколько дней подошли к дороге, ведущей на перевал. Они не знали названия перевала, но по ширине  грунтового тракта, по  многочисленным следам лошадиных копыт и отпечатков человеческих ног, Ася и Сусанна сделали вывод, что они на верном пути. Дорога петляла влево и вправо, порой даже опускалась вниз, но затем снова неуклонно поднималась вверх. Днем идти по ней нельзя — заметят. Но ночью и поздним вечером, соблюдая меры предосторожности, не торопясь можно было преодолевать небольшие расстояния.
     Идти все время вверх было нелегко. Они часто останавливались на отдых. Маленькая Гюльсум стоически выдерживала трудности пути. Сусанна тоже изнемогала. Кроме тяжестей пути, ее мучила мысль о Тигране. Ребенок уже несколько дней был вялым и даже плакал не так, как раньше — громко и требовательно — он тихо хныкал. Температуру удалось сбить уксусными примочками, но голод и холод не давали ему выздороветь окончательно.
     Четыре ночи они пробирались к вершине окольными тропами, порой как заправские скалолазы карабкаясь по каменным уступам. Чем выше поднимались, тем холоднее и ветренее становилось вокруг. Натянув на себя все, что было из одежды, забившись в какую-нибудь каменную щель, они спали, прижимаясь к друг дружке. Накрывались одеялами, взятыми из мертвой деревни. Теперь и Гюльсум простудилась — она кашляла и дрожала от холода. По ночам температура опускалась ниже нуля и их одежда явно не была приспособлена для такого путешествия.
     К утру пятого дня поднялись на вершину. Собственно, вершиной это место трудно было назвать. Перед ними открылась хоть и испещренная небольшими выступами скальных пород, но все-таки ровная поверхность, не похожая на пик или хребет.
     Это было гладкое вулканическое плато, испещренное вертикальными складками, словно убежавшее тесто из кастрюли. Скорее всего, лава сползала с вершины и словно ластиком стирала всю природу, унося с собой и испепеляя деревья  с корнями, камни, грунт, животных… Извержение оставляло за собой пустыню. Большую каменную пустыню.
     «Как турки, — подумала Ася, — приползли к нам огромной бездушной массой, снесли и спалили все:  мужчин, женщин, стариков, детей, храмы, церкви, монастыри, замки и крепости — все уничтожили. И земля наша осиротела, стала пустыней, как это каменное плато».
     Сильный холодный ветер продувал насквозь. Усталые, окоченевшие они брели по скользкому от гололеда  перевальному седлу в поисках хоть какого-то укрытия. Но в этой пустыне найти защиту от ветра и холода было невозможно. Ни одного крупного камня, ни одной глубокой  выбоины не было в обозреваемом пространстве. А ветер — леденящий, со снегом, не порывистый, а беспрерывный, уносил последние остатки тепла из их промерзших тел. Гюльсум плакала и, временами задыхаясь, беспрерывно кашляла.
     Ася попыталась нести ее на руках, хоть немного согревая теплом своего тела, но очень быстро устала. Они дрожали от холода. Усталость, обреченность и паника в мыслях не оставляли им никакого шанса. Сусанна молча плелась позади них и уже не обращала внимания на то, что Тиграник долго не подает голоса. У обеих женщин было одно желание: сесть и уснуть. Они уже не думали о том, что их ждет впереди, потому что продувающий насквозь леденящий ветер не давал окоченевшему мозгу проявлять какие-то признаки жизнедеятельности. И беспрерывный плач Гюльсум уже воспринимался как некий аккомпанемент свисту ветра. Тем не менее, женщины по инерции продолжали двигаться по  плоскому плато. Посиневшие руки и лица, разорванная, истрепанная одежда, или скорее тряпье, напоминавшее одежду, обмотанные кусками овчины ноги — их можно было принять за привидения, за оживших мертвецов.
     Минут через двадцать идти стало легче: поверхность равнины пошла на понижение. Местами  сквозь снежную завесу стали проявляться небольшие скальные выступы, очертания валунов. Снег по-прежнему густо валил, покрывая промерзшую землю и камни, но ветер был уже не такой интенсивный. И вдруг за большим скальным выступом они увидели маленький домик. Он прятался за скалой и был похож на сарай с плоской крышей.
     Ася ускорила шаг, Сусанна тоже прибавила.  Им было теперь все равно кто там — в этом сарае. Даже если в нем турки, все равно надо попасть в тепло — это сейчас самое главное. Постройка оказалась заброшенной и достаточно ветхой. Крыша в нескольких местах прохудилась, и через отверстия проникал снег. Окон не было, а  незапертая дверь раскачивалась, скрипя петлями и угрожая развалиться. Но для беглянок это был роскошный подарок. Деревянный топчан с накиданным на него кое-как сеном стоял в дальнем углу справа, наискосок, рядом с дверью примостился небольшой стол, в центре — маленькая буржуйка,  на полке — керосиновая лампа, алюминиевые кружки и закопченный чайник.
     Гюльсум уже не плакала. Она бредила и звала маму, у нее был жар. Сусанна тормошила сына. Слишком долго он не плакал, не подавал признаков жизни. Ася подошла к ней, со страхом ожидая увидеть Тиграника мертвым. Еще на плато, она невольно связывала его молчание с гибелью, но боялась сказать об этом.
     - Подожди, — тихо сказала она, отстраняя Сусанну от тела малыша, — дай я попробую. Она стала осторожно растирать тело ребенка – массировать головку, грудь и животик.
     Тиграник захныкал и снова замолчал.
     — Жив! Жив! — радостно думала Ася продолжая массировать ножки ребенка, а Сусанна сидела рядом и беззвучно плакала.
     — Поищи дрова за домом. — Предложила Ася, чтобы чем-то занять ее, а  заодно и отвлечь от грустных мыслей.
     Растопили печку, зажгли керосиновую лампу и в «дырявом» сарае сразу стало теплее и уютнее.  Видимо, очень давно этот сарай был построен для путников, преодолевших перевал. Тот, кто его строил, знал насколько сложно подняться на гору и пройти по перевалу.
     Гюльсум отогрелась и заснула ненадолго.
     — Надо идти дальше, — сказала Ася, засыпая рядом с девочкой, — дров мало… Сусанна уже спала, прижав к груди сына.


                ***
     Спуск с перевала крутой, изобилует множеством тропинок, склоны гор покрыты лесом. Чем ниже они спускались, тем гуще становились леса. Протоптанная веками тропа извивается широкими виражами, огибая крутые склоны. Женщины торопились. Состояние маленькой турчанки вызывало большие опасения за ее здоровье. Кашель не прекращался, температура, хоть и невысокая, не спадала. Да и Тиграник был каким-то вялым — болел.
    Река, стесненная с двух сторон горами, обросшая по берегам буйной зеленью, изгибаясь, уносила свои воды в низину. Где-то там, вдали, она сливалась с другой такой же рекой, потом еще и еще, и наконец, объединившись, почувствовав свою мощь, множество рек теперь уже несли свои воды торжественно и спокойно к морю, и сливались с ним, и растворялись в нем, оплодотворяя его свежей, живительной влагой.
     Ася шла впереди и несла Гюльсум на спине, следом — Сусанна с Тиграником. Спуск был крутым, но теперь они двигались днем и только по тропам, не таились, а наоборот, искали людей.  Основной причиной такого изменения  являлось состояние здоровья Гюльсум. Чем ниже они спускались, тем теплее становился воздух вокруг, тем сочнее зелень, тем ярче краски.
     Наконец, почти достигнув подножия хребта, они увидели внизу на извилистой грунтовой дороге арбу с запряженным в нее мулом. Человек сидел на краю арбы, свесив ноги и держал в руках  нечто вроде кнута. Испугавшись, что не успеют спуститься и арба проедет мимо, Ася помчалась вперед и вниз, местами скатываясь по зеленому склону, цепляясь за кусты и деревья, царапая лицо и руки. Она встала на колени посредине дороги и умоляюще сложила ладони.
     — Помогите! — кричала она, не узнавая собственного голоса. Ей казалось, что погонщик не слышит, что мул может растоптать ее и проехать дальше…
     Но нет. Арба остановилась, Погонщик – старый человек в байковой грузинской шапочке, в каком-то не очень опрятном ватнике — соскочил с арбы и подошел к ней, взглядом спрашивая «что случилось?» Его округлое морщинистое лицо с широко посаженными глазами, крючковатым носом и густыми толстыми усами выражало готовность немедленно помочь попавшему в беду человеку.
     — Там, наверху, — задыхаясь от волнения, проговорила она по-турецки, — двое маленьких детей. Больных! С ними женщина!
     Ася говорила, слезно умоляя старика взять их с собой, и с удивлением, и в то же время  с восторгом начинала соображать, что он ни слова не понял из сказанного ею! Значит, он не турок! Значит, они уже в России!
     — Сомехи? — спросил старик и, видя, что Ася не понимает, перевел на русский. — Армяни?
     Ася радостно закивала головой. Хоть и не смыслила ничего в русском, но слово «армяни» поняла без перевода.
     — Вах, Гмерто  чемо, — только и сказал он.  Сочувственно махнул рукой, дескать, давайте, спускайтесь. Он, наверное, знал от беженцев о разыгравшейся  в Турции трагедии, может, даже кого-то потерял там…
     Увидев ребенка на руках Аси, он перекрестился и стал подниматься им навстречу. Помог спуститься, усадил на арбу, а детей уложил на подстилку из сена, засуетился, ощупывая лобик  Гюльсум.  Посмотрел вопросительно на женщин.
     — Батум, — пояснила Ася с тревогой ожидая отказа. Она уже поняла, что погонщик грузин и сожалела, что ни слова не знает по-грузински. Его звали Гурамом.
     — Даже если в Батум не повезет,  — Сусанна толкнула локтем соседку, — пусть везет куда хочет, лишь бы не к туркам, лишь бы к людям.
     Узкие кривые улочки старого Батума — местами грунтовые, местами мощенные булыжником — потрясли Асю и Сусанну. Никогда прежде они не выезжали из своего села, никогда не видели  города, кроме разве что соседнего с их деревней городка Ерзнка. Теплый, утопающий в зелени Батум потряс их своей оживленностью и множеством людей, среди которых были и армяне, сумевшие вырваться из турецкого молоха.
     «Баня… Баня… как проехать к бане?» — спрашивали они у прохожих. Теперь уже и старик — погонщик мула, понял, куда им надо. Сначала погнал к портовой бане — оказалось не туда, Мелкон там не работает. Кто-то подсказал, что недалеко есть еще одна баня — «солдатская». Гюльсум давно уже проснулась и удивленно озиралась по сторонам.
     А арба неспешно повернула за угол, проехала еще метров триста и остановилась у двери с металлическим козырьком.
     Волнение Аси достигло апогея. Оставив детей на арбе, они вошли в помещение.
     — Мелкон? Да он здесь, в котельной, — доброжелательно объяснила кассирша, — вход со двора, на улицу и направо.
     Они выскочили из бани и… Мелкон шел навстречу с ведром извести. Увидев их, остановился, ведро выпало из рук и известь растеклась по тротуару. Секунду он смотрел на жену, не веря глазам, потом бросился к ней: «Ася!». Они стояли, обнявшись, лица в слезах, что-то говорили, перебивая друг друга, и не слышали слов — только биение сердец.
     Сусанна, убедившись что все сложилось удачно, торопливо кинулась к арбе за Тиграником. Взяв его на руки, благодарила старика, который, глядя на обнявшуюся пару, опять прослезился и обнял Гюльсум.
     Мелкон смотрел на изможденные лица жены и Сусанны и снова начинал плакать. Вокруг них собрался народ — соседи и просто прохожие. Узнав, что это беженки, начинали предлагать помощь, давали советы. Но никто их не слушал.
     — Я тебя уже похоронил, — признался Мелкон. — Многие, пришедшие оттуда в один голос рассказывали, что наше село поголовно уничтожено. Что никого в живых не осталось…
     — Я тебе потом расскажу, как я выжила, а сейчас пойдем, я покажу,  кого нам бог дал вместо — голос ее дрогнул и она отвела глаза – вместо нашего Овика.
     Он все понял. Печально подошел к арбе, молча обнял погонщика, вложив в его руку какие-то деньги, что были в кармане, и склонился над маленькой Гюльсум.
     — Как тебя зовут? – спросил он по-армянски и по глазам ее догадался, что девочка его не понимает. Удивился и спросил по-турецки:
     — Ты меня понимаешь? Я спрашиваю, как тебя зовут?
     Девочка молчала. Закутанная в одеяло с головы до ног, так, что были видны только глаза, она испуганно смотрела на него. Мелкон понял, что турецкий ей знаком.
     Подошли Ася с Сусанной. Гюльсум, смотрела из своей «амбразуры» как затравленный зверек.
     — Гюльсум, малышка, ты чего испугалась? Это же Мелкон — он добрый, он тебя никогда не обидит, — сказала ей на ушко Ася, — ну иди ко мне, иди, моя хорошая, моя дочурка…
     Ася взяла девочку на руки,  Сусанна с сыном на руках тоже подошла к ним, а Мелкон,  молча обнял всех и повел к себе, в котельную. «Там тепло и уютно», — пояснил он.
     Гюльсум, у которой все еще держалась довольно высокая температура, наконец избавилась от шарфов, одеял и предстала перед всеми во всей своей чумазой красе. Ее посадили на тахту, и девочка, скрестив под собой ножки, с любопытством рассматривала интерьер котельной.
     Между тем  весь коллектив бани, узнав о необычном событии, принял самое горячее участие в организации встречи гостей. Старик Гурам по собственной инициативе съездил за врачом и привез его к котельной. Ася не успела начать рассказ о своих мытарствах, когда доктор  вошел в помещение. Осмотрел детей, прослушал хрипы, выписал лекарство от кашля для Гюльсум. Воспаления нет — констатировал он, — сильная простуда. То же самое и у Тиграника. Только доктор ушел, открылась дверь и две женщины принесли корзины с едой и чайник с кипятком.
     — Приходите к нам помыться, — пригласили они, — полотенца у нас есть, одежду тоже подберем.
     — Спасибо, — поблагодарили беженки, — сейчас, немного отдохнем и придем. Вымыли руки, разложили еду на столе и принялись за трапезу. Ася продолжила рассказ. Мелкон слушал молча, посматривая влюбленными глазами то на жену, то на девочку.
     Неожиданно громко заплакал Тиграник — видимо, отогрелся и проголодался.
     — Сиди, сиди, кушай, — сказал Мелкон, — я возьму. Он подошел к ребенку,  осторожно взял мальчика на руки и стал укачивать. Удивительно, но ребенок сразу замолчал, разглядывая незнакомое лицо.
     — А ты будешь моим папой? — вдруг спросила Гюльсум таким  тоном, словно уже час беседует с Мелконом.
     Тот смутился. Неожиданность вопроса застала его врасплох, но он быстро нашелся:
     — Если ты будешь послушной девочкой, то, конечно же, я стану твоим папой.
     — А Ася будет моей мамой?
     Ася улыбнулась и обняла ее: «Конечно же, буду!»
     Дверь отворилась, и вошел хозяин бани — турок Хусейн-ага.
     — Здравствуйте. Узнал, Мелкон, что у тебя сегодня праздник — жена вернулась. Он посмотрел на чумазую девочку. — А это кто? Что за чудо?
     — Садись, Хусейн-ага, послушай мою Асю и ты все узнаешь. Я сам еще только начинаю понимать, что произошло.
     Рассказ Аси, прерываемый вопросами и комментариями Сусанны, слушали все, включая Гюльсум. Он продолжался около часа, то на армянском, то на турецком языке. После чего Хусейн-ага  заговорил с девочкой на турецком. Он задавал вопросы — она отвечала, иногда и она спрашивала и с любопытством  выслушивала ответ.
     Наконец он обратился к Асе на армянском.
     —  Твой рассказ потряс меня. Вы — две слабые женщины столько перенесли… Не каждый мужчина выдержит такое… Я хочу тебя попросить: отдай мне Гюльсум на воспитание. Я буду ей хорошим отцом. Все-таки она турчанка…
     Ася испугалась, посмотрела на мужа:
     — Не обижайся, хозяин, но там, на родине я потеряла сына. Не знаю, жив ли он, убит ли? Эта девочка столько перенесла! Мы вместе столько перенесли — она теперь мне как дочь. Она моя дочь. Она заменила мне Овика…
     Мелкон подошел к ней и молча обнял, давая понять, что полностью поддерживает жену.
     Хусейн-ака сокрушенно покачал головой — «Жаль! — и вдруг его словно осенило. — А если я найду Овика и привезу сюда!? Я ведь часто езжу на родину, попробую его найти».
     Лица Мелкона и Аси осветилось надеждой.  «Это будет чудом! Мы всю жизнь будем обязаны тебе!»
     — Да мне ваша обязанность ни к чему. Вы мне девочку отдайте. Она турчанка и ей со мной будет лучше…
     Ася с Мелконом переглянулись.
     — Хусейн-ака, — задумчиво сказал Мелкон, — ты знаешь, как я тебя уважаю, как мы тебя уважаем. Ты очень порядочный и добрый человек. И поймешь мою жену, которая привязалась к девочке, как к родной дочке. Давай так решим: ты найди моего сына, ты это можешь, я знаю… Если он жив… Ну а девочка — пусть она сама решит с кем ей быть. Согласен?
     — Согласен. — Хусейн-ака  улыбнулся, подошел к Гюльсум, погладил ее по головке, пожал руку Мелкону и вышел.