Яблонский о реакции властей на события 1968 года

НА СНИМКЕ: Григорий Семенович Яблонский, доктор химических наук, профессор


Гриша Яблонский в те далёкие времена был премьер-министром клуба «Под интегралом» (в 1965-1967 гг.), а сейчас давно уже доктор химических наук и профессор, живёт в Сент-Луисе и читает лекции в тамошнем университете.

На работу Гришу отвозит на автомобиле его жена Катя.

Поудобнее устроившись на заднем сиденье, Гриша достаёт сотовый телефон и звонит мне.

Я ему прислал очередную порцию вопросов, но он ленится давать письменные ответы, а вот поговорить о том, что было пятьдесят лет тому назад, он не прочь.

В запасе у него минут 10, и он торопится выговориться. Впрочем, мои реплики и уточняющие вопросы Гриша выслушивает с вниманием.

Вот и сегодня, 1 ноября 2016 года в десятом часу утра у меня зазвонил телефон.

На экране высветилась фамилия Platonova. Я уже давно догадался, что это фамилия его жены Кати. Сняв трубку, я, первым делом, услышал требование найти вопросы, которые я Грише послал по электронной почте, потому что он хочет отвечать на них по пунктам.

Вопросов я в спешке не нашёл, но я их и так помнил и смиренно попросил Гришу отвечать без них.

– Тебя вызывали в КГБ? – я повторил свой вопрос из письма.

– Да и не только меня, – ответил Гриша, – но, представь себе, спрашивали не об «Интеграле», а «о письме 46». И сделали это гораздо позже истории с письмом. Их интересовало, кто дал мне письмо на подпись. Должен сказать, что письмо я подписывал у Игоря Хохлушкина.

- Вначале, когда меня разбирали на партбюро Института катализа, - продолжает Гриша, - я вообще отказался назвать имя человека, который предложил мне подписать письмо.

Вскоре после этого я встретился с Серёжей Андреевым, и я рассказал ему об этом щекотливом моменте.

- Если будут спрашивать, назови меня, – твёрдо сказал мне тогда Андреев, но ни в коем случае не называй Игоря Хохлушкина.

На партийном собрании института меня вновь спросили об этом, и я сделал так, как рекомендовал Андреев. Через несколько месяцев, когда меня вызвали в КГБ я также назвал фамилию Серёжи".

Я знал, что Андреев пытался вывести Хохлушкина из-под удара, об этом мне писал ещё Лёша Лозовский, за себя же он был спокоен: директор ИЯФ И.Г. Будкер «своих не выдавал».

Что касается КГБ, они знали всех зачинщиков письма, взяли их, что называется, на карандаш, и при устройстве на новую работу подписант сталкивался с тем, что его личное дело оказывалось известным руководителям по новому месту работы.

Столкнуться с этим в полной мере пришлось Лёше Лозовскому.

– А в каком здании тебе пришлось побывать, спросил я. Вот пишут, что вызывали в здание на Морском проспекте д.№1, а это здание Президиума.

Я точно знал, где размещались сотрудники КГБ. Когда в марте 1967 года я начал работать в ГКБП Миноборонпрома, оно находилось на 4 этаже здания, фасад которого выходил на ул. Терешковой, а торец на Морской проспект. Когда я поднялся по лестнице на 4-ё этаж, я увидел, что справа коридор был перегорожен, и на входе стоял вахтёр. Там и располагалось ГКБП. Слева же, как я вскоре узнал, были помещения сотрудников КГБ. Скорее всего, 5-й его отдел был именно там.

Гриша хорошо помнил, что он ходил не в здание Президиума СОАН, а напротив, но, конечно, при однократном посещении все его детали довольно быстро стёрлись из памяти, тем более расположение малоприметной комнаты.

Осталось главное – о чём говорили.

– Вообще, у меня сложилось впечатление, – Гриша развивал тему, – что деятельностью «Интеграла» КГБ не интересовалось, их внимание было сосредоточено только на «письме 46». Да и партийные органы никогда не говорили, что «Интеграл» следует закрыть. Но после фестиваля бардов Интеграл не смог работать не потому что его запретили, – никто его не запрещал, – а из-за финансовых трудностей. Нас просто удушили.

У меня, – говорит Гриша, – тогда сложилось впечатление, что те, кто могли бы его запретить, не хотели этого делать, более того, желали даже, чтобы «Интеграл» продолжал работать. Надо было только согласиться на их условия, – полностью отдать контроль на нами райкому ВЛКСМ. На этих условиях райком комсомола соглашался нас финансировать.

Эти моменты я к тому времени понимал от начала до конца, и даже написал и опубликовал. Поэтому я перевёл разговор на другую тему:

– Как я помню до фестиваля бардов временным директором ДК был Слава Горячев, и он возобновил финансирование, благодаря чему «Интеграл» и сумел провести фестиваль бардов. Знаешь ли ты об этом? (на самом деле, этого не было, Славе Горячеву никто бы не позволил этого сделать. Всё было гораздо сложнее. Формально запрещение Дому культуры "Академия" финансировать клуб исходило от Объединенноого комитета профсоюза СО АН, фактически - от райкома КПСС).

Из ответа Гриши я понял, что он о финансовых делах знает только понаслышке, и это не удивительно, потому что в «Интеграле» ими занимался Вася Димитров. А вот участие Славы Горячева в решении вопросов фестиваля бардов подтвердил.

– Многие участники фестиваля написали в своих воспоминаниях, – сказал он, – что вопрос о разрешении на открытие фестиваля решался непонятно как, неясно где и неизвестно кем. Но без этого разрешения Дом культуры не мог сделать афишу фестиваля. В этот критический момент решение вопроса почему-то оказалось за Управлением культуры облисполкома. Там сидел некто Иванченко, и он вызвал Славу Горячева. Слава не нашёл Бурштейна, который в этот момент куда-то исчез, и взял с собой меня.

– И вот мы у Иванченко, – продолжает свой рассказ Гриша. – Я сразу понял, что моя еврейская физиономия не вызвала у него доверия, а вот Горячев с его харизмой – широким русским лицом и уверенной речью, – ему понравился. Я, в основном, молчал, – говорил Слава. А Слава уболтал Иванченко, и тот дал разрешение печатать афишу. Это и было разрешением на проведение фестиваля.

На самом деле, посещение Иванченко и получение 3000 билетов на фестивальные концерты по времени относится к октябрю 1967 года, когда директора ДК "Академия" мадам Кигель не стало, а клуб "Под интегралом" ещё собирался провести фестиваль в середине ноября.

Я подумал: наверное, всё-таки, решение было принято где-нибудь повыше, может быть, даже однофамильцем Славы первым секретарём обкома Фёдором Степановичем Горячевым. А вот, исполнение поручили управлению культуры. Про себя же отметил это невероятное совпадение фамилий, – всё же Горячевы не столь часты, как Ивановы или Смирновы.

Прощаясь, Иванченко уже вёл себя по-панибратски, похлопывал по плечам, долго жал руки… Грише запомнилась его последняя фраза:

– Как видите, я не консерватор там какой-то. Если бы я был консерватором, усидел бы я в этом кресле 18 лет?

В этот момент автомобиль Гриши уже был на парковке около университета. Свободных мест не оказалось, и Гриша предложил Кате заехать на платную парковку, что ею и было сделано. Гриша же вышел из машины и по дороге к зданию университета продолжал разговор со мной.

– А знаешь, – сказал он, – кем потом стал Слава Горячев?

– Я знаю, – сказал я, что сразу после фестиваля бардов он перестал быть директором ДК, – его сменил некто Зыков, который по-прежнему отказывал «Интегралу» в финансировании.

– Я знаю это, – подхватил Гриша, – интереснее, что было дальше со Славой: он стал работать в Москве – главным инженером «Театра на Таганке». Вот ведь какие повороты подбрасывает судьба. Потом он вернулся в Академгородок, а впоследствии стал «памятником».

Памятниками в Академгородке называли в 80-х годах членов Общества «Память», которое выросло из другого общества, именовавшегося «Добровольным обществом борьбы за трезвость», или сокращённо «ДОТ». Это было националистическое объединение, которое сегодня в Википедии именуется «русской ультраправой антисемитской монархической организацией. Но в 80-х я со Славой Горячевым уже не встречался, – ни разу не видел его.

Мы ещё раз вернулись к разговору о закрытии «Интеграла», но Гриша уже торопился. Видимо, он уже подошёл к зданию университета.

– Если бы не это требование райкома комсомола о контроле над нами, «Интеграл» мог бы продолжать работать, – сказал он, и я понял, что он грустит об этом.

Он тогда был неистощимым придумщиком интегральских дел, но коренные вопросы деятельности клуба были за Толей Бурштейном и Васей Димитровым, поскольку именно к ним сходились все нити управления клубом.

Он был рад, что репрессии не коснулись «Интеграла». Пострадали только те интегральцы – руководители клуба, которые подписали «письмо 46» и пострадали не за фестиваль бардов, а за то, что подписали это письмо.

Впрочем, их было всего трое: Гриша Яблонский (бывший премьер-министр), Валерий Меньщиков (министр песни) и Светлана Рожнова, которая числилась вице-президентом клуба, хотя и не знала об этом.

Толя Бурштейн хорошо понимал, что в изменившихся условиях, когда Дом культуры вывел его из сферы своей деятельности (не только перестал финансировать и давать штаты, но и поставил перед необходимостью платить за аренду помещения и коммунальные услуги), «Интеграл» работать так, как раньше, не сможет, а продолжать работу под неустанным контролем не хотел, а именно это предлагал ему райком комсомола, сидевший тогда на мешке с деньгами, заработанными «Факелом».

Поэтому он и решил, что «Интеграл» уйдёт, «хлопнув дверью» и с гордо поднятой головой. «Бал неучей» в новогоднюю ночь и был тем демаршем, который, правда, кроме самих интегральцев, никто не заметил.

А в сознании людей осталось «воспоминание», что клуб «Под интегралом» закрыли. И об этом пишут многие участники фестиваля бардов.

Пишут, даже несмотря на то, что президент клуба Анатолий Бурштейн постоянно поправляет:

-Нас не закрыли. Мы самораспустились!

И формально это правда. Не закрыли, а удушили!

Продолжение следует: