Фиалки на подоконнике

- Я захожу и  – везде море цветов:  розовые и белые розы – мои любимые. Весь потолок в воздушных шарах, а на стене ещё один, огромный - красное сердце и надпись « Я тебя люблю»! – Лия, секретарша генерального, складывает пухлые ручки на груди и жмуриться от удовольствия,- Ну как не любить его после такого?
Я торопливо утыкаюсь в белую офисную чашку из «Икеи», что-то невнятно мычу и киваю головой. Конечно-конечно, такое чудо и не любить. Но Лие не нужно одобрение, в глазах плавает мечтательная дымка. Не хватает только летающих сердечек вокруг головы, как в диснеевских мультфильмах.
Я отвожу глаза и позволяю себе немного расслабиться. За стеклянной перегородкой приемной генерального директора носится и деловито копошится обычный офисный муравейник. Я настороженно поднимаю голову и улавливаю первые такты неизвестного ритма,  замечая особую «только для своих» систему кивания голов, поджимания губ, закатывания глаз. Легкая довольная полуулыбка поднимает уголки губ. О, да, я – хороший игрок в эти маленькие офисные « против кого будем дружить».
- Я должна тебе признаться! – я вздрагиваю, когда миниатюрные, теплые пальчики цепко обвивают запястье. Недоуменно встречаю кающийся взгляд круглых карих глаз.
- Я съела вчера вечером всю шоколадку! – Лиин голос спускается до драматичного шепота, - Молочную!
Я осторожно возвращаю себе запястье – не люблю, когда трогают и вот так поглаживают, как йоркширского терьера. Одновременно добавляю сочувствия в голос:
- О, ты не должна себя винить! На каждой диете должен быть один день, когда ты можешь позволить все!
- Правда? – в карих глазах вспыхивают золотистые звездочки надежды.
- Конечно, - авторитетно киваю я, - чтобы не сорваться. Шесть дней ешь, как диета прописала, а один – все, что хочешь. Я всегда так делаю!
- И шоколадки по  вечерам тоже?! – глаза Лии скользят по моему прессу, рельефные параллельные полоски видны даже под белой футболкой.
- Конечно! – киваю я.
Я бегаю по вечерам в зале. Пять километров. Иногда пью  бокал сухого вина с десятью граммами пармезана и половинкой зеленого яблока. Я никогда не ем шоколад. Особенно молочный. И никогда не рассказываю правду людям, среди которых только вторую неделю.
Я выхожу в длинный зал с одинаковыми мышиными плюшевыми перегородками, ковролином невнятного рисунка и невозможным колючим белым светом продолговатых трубок дневных ламп. Иду вдоль безликих рядов и чувствую, как неодобрительные, настороженные взгляды булавками втыкаются в спину. Я слишком молода, чтобы быть третьим человеком в компании, слишком мягка и любезна для своего резюме, которое пару раз замечала на матовых продолговатых экранах. Легкий как шорох шепоток немедленно рассыпается будто куча пожухлых осенних листьев, но слова «постель» и «блат» звучали на узкой корпоративной кухне не единожды. Я улыбаюсь и потягиваюсь. Все как обычно, ничего нового, ничего оригинального.
Он лениво развалился в черном, претендующим на натуральную кожу, кресле рядом с ресепшн. Не люблю мужчин так безвольно обвисающих на четырех ножках опоры, в них теряется природная хватка и умение держать удар. Однако, он решительно не походит на всех, ленивость и расслабленность маскируют уверенность и скрытую мощь. Неспешный  поворот головы и я, наконец, понимаю -  он напоминает развалившегося на солнцепеке льва. Сравнение довершает грива взъерошенных, русых, местами выгоревших до золотистого волос.
Я меняю курс и останавливаюсь у матовой стойки из голубоватого стекла.
- Кто это? – рисую губами вопрос в воздухе. Девочка на ресепшн понимающе щурится:
- Это к Стивену, но он не приедет. Стоит в жуткой пробке. Не знаю, как сказать, уже полчаса ждет.
- Я сама.
Чуть наклоняю голову и, скосив глаза, изучаю в призрачном отражении  чертежную безошибочность алого рисунка своих губ. Russian Red – любимая помада Мадонны.  Поворачиваюсь, одеваю улыбку чуть более любезную, чем для знакомых мужчин и чуть более ироничную, чем для знакомых женщин, и как в пропасть лечу в бездонную голубизну усталых, равнодушных глаз
- Добрый день, Вы к Стивену?
Статуя оживает, неожиданно цепкий взгляд охватывает всю меня, взвешивает, измеряет. Оказывается, и улыбка у него чертовски обаятельна.
-Да, но если мне предложат Вас в качестве замены – не откажусь.
Внутри легкими пузырьками пробегает предчувствие истории и моего мужчины. От этого чуть кружится голова и хрипнет голос.
- Генерального заменить, к сожалению, не получится…пока. Но вот кофе предлагаю.
В голубых глазах пробегает одобряющая искра понимания. Но белое золото часов меняет её на легкое сожаление:
- С удовольствием бы согласился. К сожалению,  время не в моей власти.
Понимающе киваю, как на тренинге по коммуникациям и тяну из кармана визитку:
- Я передам Стивену, что Вы приходили. Если хотите договориться о новой встрече – позвоните Лие, его секретарю. Меня зовут Наталья.
Мелкие смешливые морщинки в уголках глаз невероятно идут его лукавой улыбке:
- Игорь. Спасибо. Я хорошо знаю Лию.
Я изгибаю бровь косым домиком.
Он смешно дергает носом, от чего на переносице волной пробегают мелкие морщинки:
- С ней я общаюсь чаще, чем со Стивеном. Вы же знаете, он ненавидит мобильные телефоны
- Вы можете позвонить мне, - улыбаюсь я  и добавляю, - завтра, Вы позвоните завтра.
Темно-русые брови поднимаются удивленным домиком.
- А Вы не любите терять время.
Я улыбаюсь:
- Зачем стесняться своих чувств и желаний? Другой жизни не будет.
***
Игра началась. Я постукиваю черным литым патроном помады по столу. Конечно же, он позвонил. Конечно же, мы встретились. Но вместо ладной и легкой карты боевых действий, в голове толпится куча бесполезных диспозиций. Я не понимаю. Настолько неуместно прямолинейным мог быть либо очень сильный, либо очень глупый человек. А Игорь не глуп. Ни капли…
Полированный цилиндр визжит, прочерчивая дорожку по лакированному дереву, сбрасывая маскирующую оболочку и обнажая блестящее нутро с вызывающе-красным стержнем. Ну что ж, пусть будет провокация. Старый, добрый, проверенный способ.
***
Я стою и заинтересованно наблюдаю, как неспешно отщелкивает секунды  остроконечная стрелка кухонных часов. Уже сорок минут как Игорь ждет меня в машине внизу. Я неспешно потягиваюсь, пару раз поворачиваюсь перед зеркалом, ухватываю ручку маленькой   сумочки  из незадачливой рептилии и спускаюсь вниз. По лестнице.
Он стоит, облокотившись о машину, сигарета подмигивает красным огоньком и летит прицельной кометой в прямоугольную урну. Распахивается дверца. Я погружаюсь в прохладную черноту салона. Горячая жесткая рука захватывает мои пальцы, заставляя обернуться.
- Ты прекрасна! – глаза смеются. Я пристально всматриваюсь. Ни капли сожаления, раздражения или упрека. Я недовольно хмыкаю про себя и вытягиваю пальцы из плена. Посмотрим, кто кого.
В этот вечер я превосхожу себя: заказываю фирменную черную икру и лобстера, устраиваю шумный скандал по поводу формы бокалов и отчаянно заигрываю с лысым бородачом, рискнувшем оккупировать тяжеловесной тушей соседний столик.
- Все нормально? – прерываю я свою получасовую пустую болтовню, изумленно и наивно тараща глаза. Он кивает и молчит.
 Только чуть щурится и сдвигает темные бронзовые брови, когда в порыве аргентинского танго, бородач застывает в приступе ревматизма и я волоку его до ближайшего стула.
- Все нормально? – спрашиваю я. Он кивает и затягивается сигаретой.
- Я потанцую! Ты же не против? Пойдем вместе!
Неспешно, по-львиному лениво встает, кивком показывает официанту на брошенные купюры и, ухватив мой локоть, конвоирует к выходу. Я готова к скандалу. Я его хочу. 
Дверца машины открывается и гулко хлопает, проводя границу сегодняшнего дебоша. Мягкое гудение двигателя чуть разбавляет тишину замкнутого пространства. Гулко бухает сердце, замедляя ритм, высыхают бисеринки пота на разгоряченном лбу и холодными мазками мозг рисует одну за другой картины вечера. Хочется застонать. По шкале от одного до ста, это было двести. Двести баллов глупости, отсутствия контроля, плана и стратегии. Мысли вертятся как огни взбесившегося дискотечного шара. Я должна что-то придумать.
Машина, мягко качнувшись, замирает. Игорь обходит и распахивает дверь. Я выхожу. Его рука обхватывает запястье и рывком притягивает к себе. Сумочка взмывает в воздух и горохом по тротуару скачут декоративные яркие коробочки и тюбики. Вторая обхватывает и сдавливает шею сзади. Я натыкаюсь на жесткий, обжигающий взгляд:
- Со мной…так... нельзя,- медленно и раздельно говорит он, - больше не смей!
Пять минут спустя я  впервые в жизни растерянно оглядываюсь,  провожая фыркнувшую гравием, машину и слепо шарю по тротуару, собирая назад разлетевшуюся косметику. Рука натыкается на что-то  влажное и холодное. Отдернув руку, я в свете фонаря вижу, красные как кровь пальцы. Любимая Russian Red раздавленной алой медузой остается на асфальте.
А я в этот вечер поднимаю все связи, вызваниваю генерала ФСБ, врача, зануду-хакера, психолога и двух официантов. Я хочу все знать. Тот, кто умеет вести войну, покоряет чужую армию, не сражаясь.

***
Я провожу пальцем по шероховатой чернильно-черной щеке, стряхивая пыль из узких углублений полуприкрытых глаз,  и поправляю маску. Неправдоподобно вытянутое лица из эбенового дерева с толстыми эфиопскими губами теряет те два лишних градуса наклона, что отличали ее от семи других, стоящих на полке. Я скольжу взглядом по экспонатам моей маленькой коллекции. На верхней полке греческие комедия и трагедия залихватски морщат лоб и уныло опускают губы, рядом бесстрастно смотрит в мир идеальное лицо юного египетского фараона и топорщится берестой скоморошья личина. Ниже россыпью шли экзотические и яркие как колибри африканские и театра кабуки. На следующей китайские и индонезийские. На отдельной полке поблескивали благородной позолотой узорчатые венецианские: от кокетливой кружевной Коломбины до  стерильно-белой, носатой, с нарисованными очками доктора чумы.
Первую маску привезла мама. Мне было восемь лет и я готовилась к Новому Году в школе. Я закрываю глаза, легкое дуновение доносит запах «Chanel #5». Мама надевает на меня невероятное пестрое шелковое платье, привезенное из Венеции, а я закусываю губу, в глазах плещутся океаны слез. Но я не плачу,  я так редко ее вижу. Она растерянно морщится и постоянно приговаривает:
- Ну что ты, деточка, у тебя будет самое красивое платье!
Я не хочу платья, я хочу привести ее в школу. Чтобы все увидели. Она такая красивая, очень обаятельная. И профессия у нее как не у всех: международный журналист.  А еще хочу ее обнять, вдохнуть запах волос, прижаться к ней, но мама всегда чуть отстраненна, словно я драгоценная китайская ваза, которую она боится разбить ненароком. Бабушка неодобрительно смотрит на нас и поджимает губы:
- Ну разве можно прилетать только на два часа! Этак она у тебя любить совсем разучиться. Ей родители нужны – мама и папа, а не платья. Ой, молодежь, детей нарожают и бросают как кукушенков!
Мама заговорщически улыбается – и она и я знаем, что бабушка два месяца назад обвела дату приезда в календаре  и все, начиная от дефицитной красной икры на столе, и, заканчивая темно-голубыми, выемчатыми фиалками на подоконнике в цвет маминых глаз, сделано к ее приезду. Боль и обида разрывают меня. Мама нервничает, торопится и, наконец, тащит меня к зеркалу. Виски обнимает прохлада шелка, узорчатая полумаска повторяет контуры крыльев носа.
- Смотри, какая красотка!
Я смотрю в зеркало и замираю. Пропали покрасневшие глаза и опухший нос, на меня хлопает голубыми глазищами красивая как фарфоровая статуэтка девочка. Я мгновенно влюбляюсь в силу маски.
 Лия широко распахивает дверь и влетает в мой офис, презирая все правила субординации. Круглое лицо сияет как миниатюрная луна. В мягкой ручке болтается приторно-розовый пакет. Она замирает в дверях, загадочно поводя глазами, но надолго ее не хватает и выпаливает:
- Мой медвежонок, кажется, скоро сделает мне предложение!
Два месяца назад она бы вылетела за дверь, даже не начав фразу. Я не сторонница панибратства и между кнутом и пряником чаще выбираю первое. Но она сумасшедшая и удивительная. При всей мягкости и беззащитности она  потрясающе откровенна и прямолинейна. Иногда мне казалось, что завтра я ее уже тут не встречу, но, нет, следующее утро начиналось с помахивания миниатюрной ручки и протяжного «Привееет».
   Застенчиво улыбаясь, она протягивает мне пакет:
- Это тебе.
Я тяну хрусткие леденцовые стенки в стороны, внутренне готовясь увидеть очередную ценную дребедень. На меня смотрят два темно-синих глаза. Извлекаю продолговатое тельце с рахитичными ручками и ножками и матерчатыми крыльями. Это ангел. Лия сложила ладони на груди и шепотом сообщает:
- Эксклюзив…ручная работа…как ты любишь!
Кукла сделана из плотной туго набитой ткани, неравномерно покрыта коричневатыми разводами, от чего кажется старинной. На треугольном как перевернутое сердечко лице, картошкой выделяется смешной нос, короткая полуулыбка из ниток и взъерошенный белый клочок распушенной пакли на макушке. Ангел очарователен и наивен, как сама Лия. И так же добр. Мое сердце неожиданно стукается в грудную клетку и требует крепко прижать как в детстве сначала игрушку, а потом и саму дарительницу. Я с недоумением отметаю этот порыв. Лия, словно прочитав мысли, охватывает меня мягкими теплыми руками, прижимает к груди. Я чувствую запах «Chanel #5». В горле встает колючий комок, а она тем временем уже тараторит:
-Это ты сказала, что за любовь надо бороться и нельзя скрывать того, что беспокоит и что надо говорить откровенно о чувствах. Понимаешь, мне никогда не хватало смелости. Ты же словно заряжаешь меня. Ты такая сильная, такая уверенная. Ты – мой ангел!
Я недоуменно поднимаю голову, я не помню, когда я успела сообщить эти затертые до дыр, истины.
- И ты это сделала?
Недоверчиво спрашиваю. Это последнее, что согласилась бы сделать я. Отношения требуют разума и выстроенной системы, а совсем не детской откровенности. Лия охотно кивает:
- Да, сказала, что боюсь потерять его, что страшно оставаться без защиты, что я слабая и мне нужна его поддержка и сила.
-А он?
- Ой, он так обрадовался, сказал, что всегда мечтал услышать именно это.
Господи, она нашла такого же ненормального! Я закатываю глаза. Лия роется в сумочке и заполошно всплескивает руками:
- Забыла телефон, а так хотела показать наше фото!!! Я сейчас.
Она выпархивает из кабинета. Я задумчиво поправляю маску и тянусь к маленькому черному прямоугольнику экрана на столе. Радость Лии неожиданно разбудила что-то похожее на зависть, и это беспокоит. Я хочу услышать голос человека, который успел стать таким родным за два месяца, который поддерживал и был на моей стороне – голос Игоря. Я слушаю нудные гудки и пытаюсь вытащить занозу, что вогнали в сердце Лия и ее медвежонок. Два месяца это немного, но мы так понимаем, так чувствуем друг друга. Может, стоит перейти к чему-то более серьезному? Пожить вместе? Мозг перезагружается с бешеной скоростью и когда бархатный глубокий голос говорит «Привет», решение принято.
- Привет, есть минутка?
- Не очень, у нас встреча.
- Окей, тогда быстро. Я хочу тебя сегодня увидеть, нужно поговорить о чем-то важном.
- Отлично! – голос теплеет и я представляю лучистую улыбку. – Я сам хотел позвонить, ты просто читаешь мысли.
Мои губы непроизвольно рисуют два правильных полукружья в уголках рта.
- Увидимся.
- До вечера.
Мой взгляд упирается в стеклянную стенку офисного «стакана». Прозрачное стекло укутано в невзрачную серую краску. Но для меня там показывают сейчас красочный и многоцветный фильм. Я, обеспеченная и успешная, с квартирой в Москве, с той машиной, возле которой простояла час на прошлой неделе и, конечно, рядом он, человек, что не говорит мне нет. Да, с того вечера мы ни разу не поспорили.
Я хочу сделать ему приятное, наша встреча сегодня особенная, я пытаюсь поймать хоть какую-то мысль, но в абсолютно пустой голове я слышу только песню Селин Дион и вижу прильнувшую к друг другу  пару на корме «Титаника». Он, кажется, любит итальянскую кухню или китайскую? Как же сложно все это. Никогда не хватало времени, чтобы запомнить маленькие глупости.
***
Я жду его дома. Мне надоело выбирать между итальянцами и китайцами. Я стою у окна и отсчитываю про себя секунды:
- Двадцать девять, двадцать восемь.
Это так странно ничего не делать и просто ждать.
- Двадцать семь, двадцать шесть.
И получать удовольствие от того, что он скоро войдет в эту дверь.
- Двадцать пять, двадцать четыре.
Ангел сидит на подоконнике среди фиалок, таких же как у бабушки. Он смешной и добрый. И так же как они, абсолютно чужой в навороченной, хай-тек квартире. Зачем я выбрала темные контрастные краски и прямые углы?
- Двадцать три, двадцать два
Кажется, тогда мне нравилась функциональность…Я провожу по волосам и тянусь к запечатанному тюбику любимой помады.
- Двадцать один, двадцать.
Тишину квартиры режет трель звонка. Я растерянно вздрагиваю и отдергиваю руку. На двадцать секунд раньше срока. Хороший знак.
***
В комнате повисла тишина, Я сосредоточенно обвожу краешек бокала пальцем. Он пятый раз приглаживает волосы. Раньше я бы уже сидела рядом и составляла список вещей, которые надо перевезти, но сейчас я счастлива и хочу, чтобы он начал первым. Игорь поднимает голову, я ловлю взгляд, он натянуто улыбается:
- Прекрасный ужин. Спасибо.
Я киваю, отпиваю из бокала, украдкой наблюдаю за ним сквозь тонкое стекло с пурпурно-фиолетовыми тяжелыми бликами.
Он решительно наклоняется вперед:
- Послушай!
И растерянно замирает, рука снова ерошит золотистые волосы. Я решаю помочь:
- Наши отношения прекрасно развивались.
Он радостно выдыхает:
- Да, именно это я хотел сказать.
- Пора перейти на следующий этап? – кокетничаю я.
- Следующий этап? – он на секунду озадаченно замирает, потом кивает, - хорошо назовем это так. Я тебе очень благодарен, ты так много значишь в моей жизни, так много дала, такой целеустремленный человек,  такая…знаешь, чего хочешь.
Я киваю и улыбаюсь. Он, наконец, расслабляется и выдыхает:
- Честно, я думал, наш последний вечер пройдет по-другому.
Тонкое богемское стекло жалобно вскрикивает, встречая ребристые плитки пола, и капли пурпурно-алой жидкости щедрым дождем орошают мои руки, расплываются уродливыми кляксами на отутюжено-белой поверхности стола. Хай-тек издевательски дрожит и пляшет перед глазами.
***
Серое, будто укутанное в ватную пыль стекло кабинета отходит в сторону, пропуская меня внутрь. Боль сковала будто саркофаг. Я вспоминаю маску Моретты. Овальная, во все лицо, из черного бархата, без завязок. Ее держали, закусывая зубами штырек с обратной стороны. И каждый понимал, что бесполезно пытаться с тобой заговорить. Еще я хотела бы выключить мысли, потому что там, как в старом граммофоне крутится только одна пластинка:
- Ты строишь идеальный мир, словно из рекламы школы успешных менеджеров. И мне ты уже наша полку и даже бирку с номерочком приготовила. Пойми, я не хочу занять место в этом идеальном мире, я не хочу всю жизнь пытаться стать совершенным для тебя, а потом в конце, понять, что ничего не получилось и я бездарно растратил дни и минуты. Я не тот, кто тебе нужен.
Двигаться больно, смотреть тоже. Больнее всего говорить. Я опираюсь о стол, как-то надо приходить в себя – рабочий день уже начался. Взгляд падает на лист формата А4 на поверхности. На нем крупно, округлыми Лииными буквами написано « Ура, он сделал это!» и ниже « Я все-таки нашла фото». Отодвигаю листок, под ним цветная картинка с крупной подписью «Я и мой медвежонок». Мир крутится как вагончик безумных американских горок, потому что с фото смотрят знакомые голубые глаза, а Лиины пальцы запущены в золотистую гриву. Я раздираю картинку в клочья и падаю в кресло. Внутри будто скручивается пружиной ледяная змея. Я трясущимися пальцами набираю знакомый номер, но при первых звуках бросаю трубку.
Я иду по знакомому коридору мышиных перегородок и черные крылья ненависти накрывают все ядовитым покрывалом за спиной. Я ее уничтожу. Откидываю в сторону приоткрытую створку двери. Лия сидит спиной к двери, разговаривает по телефону:
- Да я поняла, что у него была другая! Нет, не знаю кто. И не хочу знать… А зачем? Там все было на один раз.
Я столбенею и жадно ловлю каждое слово.
- Они с братом это обсуждали. Он сказал: «Зачем мне второй мужик рядом, дом – это то место, где живет любовь, куда ты можешь всегда вернуться и тебя примут таким как ты есть». Он не любит ее, что бы он не делал, его сердце было со мной.
Я успеваю переступить порог квартиры прежде чем холодная кобра внутри делает бросок и разбивает все защитные стены, что так долго и упорно выстраивались. Мне абсолютно не больно, просто очень пусто внутри. Мозг работает ясно и четко, Как же так получилось? Я просто хотела простоты и ясности. Я же все продумала, все организовала…
С подоконника из россыпи фиалок смотрят темно-синие глаза ангела и я не могу понять чего в них больше: жалости или надежды. Не терплю ни того, ни другого.
 Толкнув матовую плиту двери, переступаю порог ванной. В ослепительном свете безжалостного электричества белизной сияет раковина. Я упираю ладони в чашу и, наконец, впиваюсь взглядом в идеальный квадрат зеркала. Мне сложно решить, что это: размалеванное лицо клоуна или обрядовое гейши. Красный цвет раздражает.
Ухватив хромированную ручку шкафчика, дергаю дверцу сильнее чем нужно. Трясущимися руками выкидываю брендированные сияющие флаконы и, наконец, вытягиваю черный брусок дегтярного мыла. Бросив последний взгляд в зеркало, выбрасываю рукоятку смесителя максимально вверх и, морщась, провожу куском первую грязную дорожку по лицу. Хлопья сероватой пены летят в стороны и оседают оспинами на хирургической белизне. Потоки воды разбегаются красно-черными разводами по манжетам и рукавам.
Холодная струя бьет в ладони и взрывается брызгами. Я стискиваю зубы и сильнее прижимаю шершавый брусок к лицу. Кожа горит, ледяная вода горькая на вкус и покалывает.
Я стряхиваю ладонями последние капли, поднимаю глаза, всматриваясь в голое, беззащитное отражение. Облокачиваюсь, от улыбки сводит скулы. И выдыхаю:
- Опять…
Устало протягиваю руку и опускаю серебряную рукоятку смесителя. Водопад оскудевает.
Но счетчик продолжает вертеться.