Одна Рождественская ночь

Аннотация.
Сказка - вымысел, но в вымысле том столько людской правды, что она не стареет веками, передаваясь из уст в уста, из поколения в поколение, до тех пор, пока люди будут способны слышать... Слушать и находить те, забытые сейчас многими, седые, но до сих пор незыблемые и потребные истины, надёжно спрятанные между строками сказок, сказаний, былин и легенд, начинающихся с простых слов: «Это было давно...». Но ведь всё-таки было?!

Вместо предисловия.
Часто ли мы читаем сказки? А, читая их, что хотим найти, познать, увидеть, приобрести лично для себя? Почему порой мы так холодно относимся к ним? Потому, что искренне верим в то, что сказки не для нас, взрослых... Они - для детей и подростков! Пусть они внимают древней людской правде, старым, отболевшим для нас уже давно, истинам! Но ведь тайна этой были-небыли, впитанная с молоком матери, первых слов, прочитанных нам и нами, ещё не раскрыта до конца, до самого донышка, ещё сохраняет налёт таинственности и наставничества на нашем жизненном пути: верь в невозможное и оно сбудется, мечтай о короне и она упадёт к твоим ногам. Потому, что это величайшее чудо, называемое сказкой, ничто иное как душевный порыв и врождённая потребность: "мечта к мечте, рука к руке, сердце к сердцу, а душа к душе...", даже если тело наше - тлен, прах, пепел. Даже, если сказка эта уносит вас далеко от дома - в средневековую Нормандию, в герцогский замок, где бурлят поистине шекспировские страсти, где власть искусства соперничает с мирской властью и силой стихий... Где за одну Рождественскую ночь безжалостная судьба меняет жизнь и статус всех действующих лиц. Сердце творца и певца души можно отнять, но саму душу - никогда! Вот основной посыл сказки " Одна Рождественская Ночь".

Смотри же, чтобы жесткая рука
Седой зимы в саду не побывала,
Пока не соберешь цветов, пока
Весну не перельешь в хрусталь фиала.

Ты слишком щедро одарен судьбой,
Чтоб совершенство умерло с тобой.
(Уильям Шекспир. Сонет 6).

1. Вечер и ночь Рождества. Власть искусства.

Это было давно...
Пугающим рыком раненного зверя завывала вьюга, наполняя округу замка тьмой, страхом и единственным желанием всего живого схорониться, отдалиться, упорхнуть птицей, тем самым избежав её цепких когтей. На вершине горы высился герцогский замок. Но даже туда достигал морозный ветер, надеясь добраться до людей с их животными, спрятавшимися за толстыми стенами неприступной твердыни… 
Зимний вечер явился внезапно и неотвратимо. Земля и лес вокруг возвышенности мгновенно погрузились в непроглядный мрак, будто провалились в глубокий и тёмный колодец. Но постепенно, шаг за шагом, из непроглядно чёрного, мрак становился серым и подвижным. Огромная снеговая туча достигла выси и заволокла большую половину неба. Окружающее пространство вдруг захватил белый вертящийся призрак... Всё слилось, всё смешалось: земля, воздух, небо превратились в пучину кипящего снежного праха, который слепил глаза, занимал дыхание, ревел, свистал, выл, стонал, бил, трепал и вертел окружающий мир со всех сторон, сверху и снизу, обвивался, как змей, и душил всё, что ему ни попадалось на пути - так на землю Нормандии нежданно и негаданно свалилось жестокое зимнее ненастье, воцарившись там на длительный срок...
       А замок, несмотря на яростную злобу снежной непогоды, жил, довольствуясь и наслаждаясь своей неприступностью. И заполнявшие его люди: от мала до велика, господа и слуги, повелитель и вассалы, все, без исключения, предавались Рождественскому неистовству. Такими были этот вечер и ночь из года в год, из зимы в зиму, из поколения в поколение на давно познавшей христианство земле. Невидимые обычному глазу красавицы звёзды, нетерпеливо ожидая подходящего часа, уже готовились к праздничному выходу на ночной луг небосвода и поправляя, как складки на одежде, свои светоносные лучи, тихо напевали любимую песню... 

Как тиха эта ночь… Как прозрачна она!
Вдохновенно глядят небеса.
И в объятьях глубокого зимнего сна.
Ожиданием дышат леса.
В эту тихую ночь, беззакатной звездой,
В мрачной бездне утраченных лет,
Загорелся впервые над грешной землей
Христианства божественный свет...

Но первая звезда ещё не взошла, да и не ждали собравшиеся её прихода: не было сейчас смирения в лицах их и речах, не было благостного трепета в ожидании пришествия звёздного божественного света - люди с головой окунулись в бурную круговерть праздника. Ведь торжество это давно перестало быть лишь потребностью веры, превратившись во всеобщее людское ликование, в полную свободу тела и духа, помыслов и устремлений, неудержимую веру в исполнение желаний и любой самой смелой мечты. Колокол замковой церкви мерно отбивал последние мгновения уходящего вечера, а хор голосов, творящих праздничное песнопение, как будто сопровождал весь окружающий мир на близком пути в будущее...
       По сравнению с повседневным убранством, пиршественная зала замка не изменилась: стены, каменные столбы, подпирающие свод, дубовые столы, скамьи, огромный камин и освещение, оставались всё теми же и на тех же местах. Но сейчас, когда она была до отказа заполнена людьми и утопала в ветках еловой зелени, украшавшей пол и стены, обстановка сложилась совсем иная. Теперь она была не торжественно-представительной, а разгульно - праздничной. Столы ломились от еды, закусок и питья. Пары кухонных работников подносили вертелы c тушами быков, запечённых на огне, нарезали большие куски мяса, исходящего душистым парком, и складывали на тарелки пирующих. Другие пары шествовали с большими котлами варёной свинины и щедро наделяли ею всех желающих. Слуги сновали волчками, нагруженные новыми сменами угощений. Гомон пирующих разносился по всему замку и вырывался наружу лишь через узкие щели ставен, прикрывающих внушительные окна пиршественной залы. За столом герцога Роберта подавали превосходное южное вино, подливая его в серебряные кубки, украшенные позолотой и драгоценными каменьями. Запах же свежей еловой хвои витал по пиршественной зале беспрепятственно, временами перебивая все остальные. Пир набирал силу...
        За центральным столом на высоком и изукрашенном искусной резьбой кресле, сидел человек старше средних лет, светловолосый, высокого роста, склонный к полноте, но с сохранившейся талией, с прекрасно развитыми плечами, мускулистыми руками. Любой воин, годами упражнявшийся в искусстве боя, позавидовал бы такой фигуре, как нельзя лучше пригодной к настоящим сражениям. Лицо незнакомца, пожалуй, можно было назвать привлекательным: правильный, чуть вытянутый овал, мощный лоб, высоту которого мешали оценить густые волны белокурых, аккуратно подстриженных волос, ниспадающих из-под серебряного, украшенного ярко-алыми рубинами, герцогского венца. Черты лица казались крупными, немного угловатыми, но гармоничными. Большие глаза тёмно-зелёного цвета даже при свете факелов, отливали изумрудной глубиной, но взор их представлялся внимательно холодным и, казалось, способным проникнуть внутрь любого человека. Облачённый в одежду из тонкой дорогой шерсти небесно-голубого цвета, шитую золотой нитью и жемчугом по вороту и рукавам, узкие кожаные штаны, выглядел хозяином пира А на шее могучего воина, отражая языки пламени камина и факелов, играла и светилась толстая золотая цепь по соседству с крупным серебряным крестом. 
        На запястьях горели мягким золотым огнём массивные браслеты. На пальцах рук выделялись блеском камней кольца и перстни, а с плеч свешивался плащ красного цвета, подбитый дорогими мехами. На талии был затянут кожаный, теснёный сложным рисунком, широкий пояс с крупными золотыми бляшками, украшенными чеканным узором из фигур львов и драконов. Взгляд мужчины представлялся умным и понятливым, а поза - слегка расслабленной. Всем своим видом он внушал доверие, уважение и надёжность, как будто говорил без слов «вам здесь нечего бояться, а я вас тем более не боюсь». Это был хозяин замка и господин здешних мест, чья власть держалась на копьях многочисленного воинства, сам герцог Роберт. 
        Справа от него располагалась супруга, герцогиня Леонора, статная женщина с властным взглядом умудрённого жизнью человека, сама возможность повелевать для которого, являлась сутью жизни, и цена этой возможности никогда не волновала Леонору. В её волосы были вплетены красные атласные ленты: сочетаясь с зеленью стен, они придавали ещё больше праздничности и ей, и атмосфере наступающего Рождества, окружающей всех собравшихся на званый пир. Их дочь, прекрасная Эмма, обворожительной улыбкой, ореолом юности, свежести и целомудрия, притягивала взоры безнадёжно воздыхающих молодых баронов отца. Сын Роберта, Генрих, будучи старше Эммы, производил иное впечатление: он жаждал побыстрее вкусить силы, богатства, славы и власти отца - самому стать герцогом, и не мог этого скрыть полностью, даже находясь на виду у всех. Глаза Генриха выдавали его ... Вглядевшись пристально, в них можно было уловить крайнее неудовольствие, граничащее со злобой, зависть, ненависть, и чтобы справиться с самим собой, он постоянно перебирал жемчуг, украшавший его одежду или судорожно сжимал серебряный крест на груди. 
       А герцогский шут Тибо, облачённый в короткий красный кафтан, убранный длинными зелёными ленточками, горбун величественно держащий длинный деревянный посох, сверху украшенный гроздью колокольчиков, в это время выглядел удручённым... Он не сыпал бесконечными шутками, не веселил кривляньем и ужимками окружающих как водилось всегда. Теперь же весельчак и проныра горбун Тибо истуканом застыл у края герцогского стола. И хриплым голосом повторял одно и то же много раз. Каждую фразу шут сопровождал крепким ударом нижнего конца посоха в пол, после чего раздавался грустный и протяжный перезвон серебряных колокольчиков.
      - Бойтесь вьюги, люди! Бойтесь льда и холода! Берегите сердца свои и души! Опасайтесь глаз Ночи! Не отдавайте себя во власть Королевы Льда! Дождитесь утра Рождества. Не покидайте стен замка пока не взойдёт на небо Король Солнце! 
       Но громкие звуки дудок и барабанов заглушали речь самозванного глашатая, а слуги герцога, наконец, торопливо увели его под руки в дальний конец залы, посчитав поведение шута крайне назойливым и недостойным праздничной трапезы. 
      - Прекрати каркать как ворон, злостный безбожник! Ну какая Ледяная Королева, какой ещё Король Солнце? Мы все в руках Господа, мы все - его слуги, а он - наш главный защитник. Ты, видимо, тронулся умом, горбун, когда возомнил себя оракулом... Кому нужны твои речи, еретик? Ступай прочь, не беспокой понапрасну хозяев наших да их гостей! - такими словами они сопровождали Тибо на пути в самый тёмный и холодный угол пиршественного покоя замка. А шут вырывался, убеждая своевольничающих, что он такой же христианин как они, и что сам бог не отрицает наличие земных стихий, имеющих своё влияние и власть, и что природа до сих пор жила и будет жить далее по своим законам. Но слуги герцога были сильнее и настойчивее, и Тибо, в конце концов, уступил их напору - замолчал и покорно опустился на кучу корзин, сваленных под окном.
        А гости герцога, разгорячённые возлияниями, обильной трапезой и жаром огромного камина, вошли во вкус праздника и ощутили нестерпимую тягу к душевно-романтическому песенному творчеству. По всей пиршественной зале разнеслись громогласные просьбы, эхом отразившиеся от каменных стен. 
      - Бард Арно, явись нам! Мы ждём твоей музыки и твоих песен! Поделись же с нами мелодиями твоего сердца и откровениями души барда! Дай нам насладиться хоть толикой твоего божественного таланта!
       Даже степенные священнослужители, вернувшиеся с вечерней службы и успевшие уже вкусить праздничных яств, перекрестившись, благосклонно кивнули в знак разрешения и согласия. Тут Эмма поднялась со своего кресла и через стол бросила белый, шитый золотыми нитями, запечатлевшими на материи диковинные цветы, платок на хвойный настил пола. И уже через несколько мгновений сам Арно держал его в руках, озаряясь благодарной улыбкой. Он спрятал заветный знак внимания в рукав, а затем обернулся в сторону зрителей. Бард был молод, длинноволос, божественно обаятелен и полон скрытой энергии духа, отражение которой, теперь так завлекательно играло на его лице. Оно, чуть удлинённое от природы и сейчас кажущееся бледнее обычного, как нельзя лучше, выделяло его изумительные, умные, пытливые, безумно привлекательные глаза. Они, в свете огня жарко горевшего камина, освещавшего барда сбоку, казались двумя голубыми озёрами, готовыми вот-вот выплеснуться и поглотить всё пространство пиршественной залы замка, заворожить своим играющим светом всех окружающих, заразить их творческими порывами души самого певца.
      И вот, приветственно и благородно поклонившись гостям, Арно удобно устроился у края стола герцога Роберта и грациозно откинулся на спинку невысокого стула, услужливо вынесенного, возбуждёнными предвкушением музыкального чуда, гостями. Правой рукой бард привычно закинул длинную и непокорную прядь волос за плечо, левой же бережно, не скрывая нежного трепета, расположил лиру на коленях. Балладу свою, как водится издревле, он предварил словесным вступлением:
      - Древние воины, отвагой достойные победы в битве, славой своей заполнили память других поколений... А-ой! Славные то были деньки! Славные битвы... Бесстрашием и упорством своим герои нашего народа повергали врага в уныние. И победа дивной птицей всегда шла в руки храбрецов... Но, только старики теперь помнят об этом... И даже не все из них сегодня могут поведать историю Реми, младшего сына мечника Жиля, что был родом из Нейстрии. Печальной и поучительной получается эта баллада: сказ о юноше-воине, восставшем из мёртвых, ради справедливой мести. Но, так и оставшемся в её объятиях на веки вечные. Он пролил реки вражеской крови, и люди боготворили его неутомимый воинственный дух. Но день за днём, год за годом, не утоляясь пролитой кровью ни на миг, он продолжал жить местью: его душа не нашла успокоения и удовлетворения, а месть иссушила юношу-воина, и стал он человеком-тенью, чёрной безликой тенью, которая и по сию пору заполняет ночные долины, овраги и межгорье на северной границе, там, где плещется море, принёсшее столько бед нашей земле. Это было давно, в те времена, когда на родину предков наших обрушились норманны под предводительством Рагнара Лодброка... - голос певца был хрипловатым, но твердым и убедительным. И всё же в голосе том чувствовалось напряжение сопереживания, которое чутко ловили уши слушателей. Ведь каждый из них представлял себя сейчас на месте погибших героев тех времён, а слова певца только разжигали в их сознании картины далёких битв легендарных прадедов. И вот теперь, когда все слова были сказаны, пальцы певца-музыканта уверенно коснулась струн, а затем начали свой величавый танец, то любовно поглаживая, то слегка подёргивая их...

Тяжёл отцовский меч в мальчишеских руках,
Но худенькие плечи не согнутся,
Под плетью, уготованной рабам...

Пой моя лира! А-ой! 
Зовёт сестра, рыдает мать - герой не смеет оглянуться...

Средь тел отца и братьев он лежал.
Из ран ужасных кровью истекая.
«Ах, мама, мама, я бы убежал...

Плачь моя лира! А-ой!
Но не живут герои убегая...»

Так пела, пела и плакала лира, а за ней едва поспевала песня... И полнила она трагичной, но такой манящей, зовущей за собой мелодией, всё пространство пиршественной залы, и не было ни одного уголка в ней, где бы звуки музыки не находили внимания и отклика. Даже искры камина тянулись к этой мелодии, а лёгкий, почти бесцветный дымок, весь обратившись в слух, лёгким, невесомым облачком скользнул далеко за пределы каминного огня. И виделись в этом мареве ужасные силуэты норманнов, жгущих франкские дома, разоряющих округу, несущих смерть всему живому... Явственно слышался плач и крики их жертв, мольбы о пощаде и помощи... И образ юноши, обеими руками держащего отцовский меч. Вот он сражается, вот он ранен многократно, залит своей и чужой кровью. Вот он падает на груду тел погибших родичей и затихает... Но над всем этим безумием смерти вдруг призывно звучит голос его матери: 

Родимый дом в огне и пенится прилив
От крови красный в мареве закатном.
«Запомни эти паруса, сынок... 

Зови моя лира! А-ой!
Лишь кровью красен долг твой неоплатный!»

«Твой путь тернист, твоя дорога -месть,
Нести погибель - твой удел навеки!"
То ангел смерти нёс благую весть...

Звени моя лира. А-ой!
Тому мальчишке - тени Человека...

С первыми звуками своего голоса Арно неузнаваемо преобразился: стал выше и значимее в глазах окружающих, лицо его приобрело оттенок божественной одухотворённости, а в светлых волосах появился золотистый отлив... Небесно-голубые глаза барда выглядели в этот момент особенными: неимоверно привлекательными и притягательными, а в глубине их каждый теперь мог разглядеть истинное содержание, внутреннюю суть певца - его душу, так же близко как своё отражение в зеркале или в спокойных и ласковых водах летней реки. И это был уже не бард Арно, так хорошо знакомый всем, а Арно певец бессмертной души, Арно Голос Ангелов небесных, Арно Голос самого Бога, говорившего его устами со всеми смертными в эту Рождественскую ночь. Тем временем певец-музыкант приступил к финалу своего волнительного повествования: 

Он избран! И врагов его разит.
Послушно и проворно меч отцовский.
Их кровь рекой, но пламень не залить...

Молчи моя лира! А-ой!
Родного дома, жжёт огонь бесовский.



Безмолвен, холоден чертог
Души его, опаленной по краю,
С тех пор, как мститель вышел за порог...


А-ой! Прости его, Господь! Иначе он не мог. 
С мечом отцовским, страх превозмогая...
( по мотивам стихов А. Лаврова).

Песня смолкла, умолкла и лира. И в наступившей тишине был слышен лишь шёпот обсуждающих услышанное и увиденное. Говорить громко сейчас зрители посчитали кощунством: никто не хотел так быстро расставаться с пережитыми впечатлениями и ощущениями, всем казалась реальной, но глубоко личной и предоставленной только им, возможность приобщения к музыкальному и сказительскому таланту барда Арно. Но они невольно спешили поделиться с соседями своим мнением, чтобы закрепить и продлить испытанные эмоции на как можно больший срок. Только герцог Роберт, его сын, Генрих и супруга Леонора молчали: видимо ни музыка, ни песня не коснулись их, видимо души последних оставались безучастными ко всему, что сейчас происходило вокруг Арно, видимо другие чувства поглотили их целиком. Только Эмма ликовала, она восторженно смотрела на барда, а глаза её прямо выражали нескрываемое более обожание, и улыбка радости расцвела на её губах...

2. Цена заблуждений. Власть мирская. 

Но как же заблуждались все эти люди, окружавшие барда, и спрятавшиеся от вьюжной стужи за своими каменными стенами... Сквозь щели огромных ставень на Арно всё это время смотрели глаза Королевы Льда, укутанной в чёрный плащ Ночи, делающий её невидимой для обычным смертных, но только она знала, что если его сбросит — избранный ею сможет увидеть Королеву во всей ледяной красе и холодном, властном великолепии. Сама же вьюга была руками Повелительницы Льда, её безжизненными пальцами, которыми властительница зимы ощущала весь, пленённый теперь снегами, окружающий мир. И этими пальцами она, изловчившись, через щели ставен проникла в пиршественную залу герцогского замка и крепко сжала горло Арно... Ничего не понимающий бард, вдруг начал задыхаться. Ему стало не хватать воздуха: он пытался дышать чаще, но не мог ни вдохнут полной грудью, ни выдохнуть воздух, как будто застрявший в груди. И бард кинулся к окну, рванул ставень на себя, в надежде получить порцию, так теперь необходимого свежего, морозного воздуха... От его усилий преграда упала на пол, устланный еловыми ветками, заглушившими звук падения. Морозный ветер безжалостно ударил в лицо Арно, но теперь он мог дышать свободно... 
       Холодные, тёмные и бездонные глаза ночи, покрытые искрящиеся слезинками замёрзшего снега, пристально глядели на барда. И в этой враждебной тьме перед ним вдруг возник призрачно-белый женский силуэт, правильностью и изяществом форм поражающий воображение.
      - Я - Королева Льда! Смирись, ничтожный человек, перед властью моей! И отвечай не таясь, говори только правду - за ложь я вновь отниму у тебя дыхание. Ты только что показал свою безграничную власть над людьми, без привлечения смертельного блеска железа и всякого принуждения, и все они видели крепость и свет той власти в твоих глазах, а сила её лишала смертных, толпившихся вокруг тебя, воли и разума... - звонкий, как ломающийся лёд, голос разорвал тишину ночи. - Мне тоже она необходима, чтобы править безраздельно, покорив всё живое в этом мире. Я хочу чувствовать в своих руках твоё внутреннее тепло, бард Арно, и радоваться ему как все они, внимающие тебе. И ещё я хочу беспрестанно ощущать то же, что и эти смертные, так почитающие и возносящие тебя, так преклоняющиеся перед тобой, будто бы ты - божество! Где ты прячешь своё сокровище, певец ?
     - В лире, в сердце и в душе, - спокойно и безбоязненно ответил бард Арно. - И они со мной навсегда!
     - Ты издеваешься надо мною, смертный? Зачем мне твоя деревяшка со струнами, зачем мне твоя бестелесная душонка, над которой, все вы люди, так трясётесь? А вот сердце твоё, я, пожалуй, возьму! Да, именно, сердце! Вон оно как колотится и дышит теплом, как наливается внутренним светом! Вся власть над смертными идёт от сердца к сердцу, меня не проведёшь...
       Она вырвала сердце Арно и забрала с собой, оставив бездыханное тело народного любимца, под окном пиршественной залы замка. И вьюга отступила, покинула заснеженные долины и леса, унося своё звериное тело в королевство снега и стужи... Королева Льда мечтала побыстрей насладиться трофеем. Согреть им свой бесчувственный дух, насладиться светом и песнями сердца барда, пытаясь теперь почувствовать хоть каплю того, что этот человек чувствовал всегда, с самого рождения, испытать ту силу власти, которой над всеми людьми обладал этот смертный. Но... ничего не случилось, комок мёртвой плоти не грел и не светил, не пел и не декламировал - он оставался лишь безмолвным комком мёртвой человеческой плоти. Невдомёк неживой было, что свет и тепло человеческое живут лишь в душе его... Интерес сменился разочарованием - и на земле опять разыгралась ледяная непогодь, шёл снег и неистовствовала бездушная зима...
        Утром наступившего дня, при свете тусклого зимнего солнца, когда гости уснули, кто за праздничными столами, кто в отведённых им покоях, а священнослужители удалились в замковую церковь вознести молитву за счастливое, тёплое и сытное наступление нового года... под звуки завывания вьюги, вновь набирающей силу, телохранители-норманны Генриха убили его отца, герцога Роберта, кровью своей освободившего путь сына к герцогству, к власти и богатству. А герцогиню Леонору, лишив власти, заключили в узилище на неизвестный срок. 
       Снова звонил церковный колокол, но удары его теперь, как тяжёлые, горестные слёзы, бились о мёрзлую землю, эхом разрывая морозный воздух. На погребении герцога Роберта слышен был лишь голос епископа Винелия, заунывно творящего молитву над могилой усопшего, без чувств, без сожаления, без осуждения... Всем людям, окружающим усыпальницу господина, нечего было сказать или возразить. И тогда Тибо услышал тихий и бесцветный голос Эммы: - Лишь одна ночь... И нет больше ни отца, ни Арно, ни будущего.. Ещё долго герцогская дочь безутешно горевала над могилой любимого барда, не обращая внимания на снег и стужу: она перестала ощущать себя живым человеком и реагировать на окружающий мир — не было для неё ни нужды сна, ни остроты голода, ни ощущения холода. А душа несчастной закаменела безмолвием. Горбун же, шут Тибо не оставил дочь господина одинокой в её горе и повсюду сопровождал Эмму. И это он настоял на том, чтобы в первый скорбный день, день похорон народного любимца, положить на могилу барда его лютню. А пожилой монах, одетый в старую, длиннополую рясу и опоясанный простой верёвкой, без плаща, не смотря на зимний холод, произнёс напоследок, перекрестив себя и музыкальный инструмент :
      - Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху... Но и рука к руке, сердце к сердцу, а душа к душе..
       И Тибо понял мудрость старца, понял и принял то, что истинный поборник веры постарался донести до горбуна, Эммы, баронов и их слуг, всех присутствующих на замковом кладбище в тот день. «Прах к праху, но сердце к сердцу, а душа к душе!». И это значит, что надо продолжать жить, но теперь для того, чтобы любить, созидать, творить и добродетельствовать, в поисках родственных душ и сердец. А соединённые таким образом сердца и души разлучить, разделить, уничтожить не дано никому... 
        В один из прекрасных и солнечных весенних дней, направляясь в обитель Святого Михаила, что в Байё, и Эмма прониклась этими словами - теперь она навсегда покидала этот мир зла, коварства, подлости и предательства, для того, чтобы оставшись наедине с Богом, просить Всевышнего простить брата, отца и мать за их мирские грехи и преступления, необузданность нрава, стремление властвовать и обогащаться любой ценой. И верный Тибо опять находился рядом, только сейчас уже не шутом, а мудрым, добрым и отзывчивым товарищем. Будет ещё много Рождественских ночей на их веку, но эту ночь ни Тибо, ни Эмма не забудут уже никогда...
      Душа же барда Арно теперь обреталась на небесах: играла и пела для ангелов, услаждая их слух своим искусством, восхищая своим мастерством и бесхитростностью облачную страну. Дни и ночи напролёт он только играл на любимой лютне и пел, пел, пел... Но кубок его всегда был полон божественного нектара, ничего общего не имевшего с лучшими винами. И стоял тот кубок на белом женском платочке, шитом золотыми нитями, навеки запечатлевшими на материи диковинные цветы.
    Сказка - вымысел, но в вымысле том столько людской правды, что она не стареет веками, передаваясь из уст в уста, из поколения в поколение, до тех пор, пока люди будут способны слушать... Слышать и находить те, забытые сейчас многими, седые, но до сих пор незыблемые истины, надёжно спрятанные между строками сказок, сказаний, былин и легенд, начинающихся с простых слов: «Это было давно...». Но ведь всё-таки было?!