Алтай. Постниковы Часть 9 Епархиальное училище

(Ранее: Алтай.Постниковы Часть 8 Снова в Мыюте)

Томское Епархиальное училище (1915-1916 гг.)

Всё мне здесь интересно. Поступила я в первый, основной класс. В этом же классе были и Тоня Торопова и сёстры Русановы, Вера и Лена. Нам было вместе уже не скучно.
По сравнению с монастырским домом - какой простор в этом здании! Классы большие, светлые, в каждом два огромных окна. Широкие коридоры. Туалет и умывальная комната на 6 кранов у каждого дортуара (спальни). Каждой девочке отведена кровать, тумбочка и табурет. Здание четырёхэтажное, классы и столовые на 1,2 и 3 этажах. Спальные комнаты на четвертом этаже. На первом этаже большой вестибюль, квартира из двух комнат для директрисы Евфросинии Александровны, большая комната для библиотеки в противоположном конце коридора и посредине идут лестницы на верхние этажи. В северо-восточном углу дома на каждом этаже находятся музыкальные и певческая комнаты в одно окно, которое обращено в берёзовую рощу, обрамляющую дом с северо-востока. В этом же конце здания в подвальном помещении находятся баня и кастелянская комната, а на верхнем третьем этаже – больница. Кухня -  в подвальном помещении в центре здания и параллельно ей размещены раздевалки, где вися пальто воспитанниц. Рядом с кастелянской находится кладовая, где стоят сундучки и корзинки девочек. В них лежат вся домашняя одежда, в которой приехала девочка и обычно банки с вареньем, мёдом и другими продуктами, которые привезены из дома или куплены в городе. В 5 часов вечера кладовая открывается на один час, и девочки спешат взять, что нужно или, наоборот, положить в неё что-то.
Из вестибюля на второй этаж ведёт широкая лестница, покрытая ковром. Над вестибюлем находится домовая церковь. Здесь мы каждую субботу стоим всенощную и по воскресенья обедню.
На первом этаже из вестибюля при входе в него налево ведёт широкая дверь в двухсветный зал с хорами, а из зала можно пройти в квартиру начальницы училища -  Субботиной Валентины Васильевны. Вход в её квартиру совершенно отдельный от парадного входа в дом.
Здание имеет форму буквы «П», только верхняя часть этой буквы вытянута. Вся территория обнесена высокой стеной, а главная стена с воротами а калиткой выложена из кирпича. Ворота и калитка массивные, литые. Всегда закрыты наглухо, как в монастыре, а у калитки дежурит привратник. Выход в город нам, воспитанницам запрещен. Только старшеклассницы, главным образом семиклассницы, выходят иногда в город, но ито только в сопровождении воспитательницы.
В Епархиальном 7 лет обучения, с подготовительными 14 классов, с 1 по 6 – по два класса, основной и параллельный, 7 класс один и один для маленьких приготовишек. В каждом классе от 35 до 40 человек.
И вот мы к концу августа уже все съехались. Пока все ходим в своём платье и обуви. Знакомимся между собой. С Алтая в нашем классе 5 человек: Кумандина Нина (это я), Кумандина Нюра (это моя двоюродная сестра, дочь дяди Ивана), Оттургашева Нюра, Оттыгашева Валя и Штыгашева Зоя. Со своей сестрой я держусь отчуждённо. Оттургашева Нюра обращает на себя внимание, во-первых,  тем, что она очень маленькая, во-вторых, в приготовительном классе была первой ученицей, в-третьих, тем, что в церкви она прислуживает священнику и дьякону: раздувает и подаёт кадило. Это последнее её очень возвышает над всеми. Эх, вот бы мне подавать кадило! Выросла же из меня такая дылда, прости Господи! Так думал каждый про себя и завидовал маленькому росту Нюры.
Зоя Штыгашева была ничем не примечательна. А вот Валя Оттыгашева сразу все запомнилась. Эта девочка поступила в первый класс из дома. Мы-то эту стадию уже прошли в монастыре и здесь уже считались бывалыми людьми. А Валя страшно тосковала. Кончались уроки, девочка отказывалась есть и целыми часами стояла в классе, смотрела в окно и лила слёзы. За 2 месяца она пролила этих слёз, наверное, ведро. А позднее это была среди нас самый сильный математик. Задачи она решала, как блины пекла.
Воспитательница у нас Нина Васильевна Павская. У каждого класса была воспитательница, или, как их ещё называли, классная дама. Жили классные дамы в Епархиальном училище обычно на втором этаже, у них были комнаты одна на двоих. Обстановка и убранство комнат были по вкусу хозяек. Ходили классные дамы в платьях из синей шерсти, обувались модно, но скромно. Красивые причёски у каждой. С 8 утра и до 9 вечера проводила воспитательница со своим классом. Правда, в середине дня, после обеда, с 2 до 6 часов (когда начинались вечерние занятия) классная дама была свободна и могла заняться своими делами.  Утром же в 8 часов она шла с классом на молитвы, потом в столовую завтракать, а после завтрака в класс на уроки.
Мы сидим за партами, справа у стены стоят маленький стол и стул, Это место воспитательницы. Все 5 уроков она сидит и наблюдает за классом. Если заметит, что какая-то девочка занялась посторонним делом, классная дама начинает упорно смотреть на неё, и уж кто-нибудь да толкнёт в бок нарушительницу. Бросив искоса взгляд в сторону воспитательницы, девочка сядет прямо, положит, как полагается, руки на парту и станет слушать учителя. Как легко было учителям вести урок! Ведь им нужно было только хорошо подготовиться и интересно рассказывать и разъяснять. А всё остальное было не их делом. И учиться при такой обстановке было легко. Тишина в классе полная. В основном, все сидят, глядя на учителя. И внимательно слушают, или пишут, или решают задачи. С таким же вниманием слушают и ответы подруг. После уроков, если кто-то даже молчаливо нарушал порядок, классная дама подзывала нарушительницу и делала ей строгое замечание.
Обедали воспитательницы в одно время с нами, но сидели в столовой за особым столом, а с нами во главе каждого стола сидела наша «старшая», т.е. семиклассница - выпускница, которая прикреплялась к классу в помощь классной даме.
Семиклассницы были на особом положении. У них и форма была другая (шерстяные фиолетовые платья другого фасона, передник). Им разрешалось носить распущенную косу, ажурные чулки и туфли или ботинки на высоком каблуке и модного фасона. Звали мы свою «старшую» уважительно-ласкательным именем: Валечка, Сусочка, Инночка и пр.
Очень нарядные были эти девушки, когда надевали белые передники. Эти передники шились с крылышками и громадным бантом сзади.
Так вот, такая «старшая» обычно сидела во главе стола и разливала суп и раскладывала порции второго, а дежурные уже после разносили тарелки и подавали сидящим за столом.
Спала «старшая» с нами в спальне, но кровать её стояла в стороне от нас, и была эта кровать никелированная и с панцирной сеткой, тогда как у нас кровати были простые железные и с досками вместо сетки.
После обеда (в 2 часа дня) с 3 до 6 часов было свободное время. Воспитательница уходила к себе, а мы могли заниматься кто чем пожелает. В это время одни шли на прогулку в свою рощу, другие писали письма, читали, беседовали, играли в камешки и в скакалку. Иные вязали чулки и ткали тесьму. Каждая из нас за учебный год должна была связать 2 пары чулок и выткать шесть аршин тесьмы. Нитки выдавались.
В 5-30 пили чай с сахаром и куском отличной белой булки, а в 6 часов садились делать уроки. Вся наша жизнь проходила в классе. Воспитательница садилась на своё место, а мы за парты. Выйдешь в коридор – там ни души. Двери в классы закрыты и оттуда идёт глухой гул. В каждом классе вполголоса учат уроки. Гул, как в пчелином улье.
Я очень любила вечерние занятия. Под таким неусыпным контролем дежурные работали отлично. И вот класс готов к вечерним занятиям. Вывешены нужные таблицы, географические и исторические карты. Знай учись!
Я ещё в монастыре как-то додумалась, что на уроке не надо отвлекаться, а надо хорошо и внимательно всё прослушать, тогда в основном уже будешь знать материал, и учить уроки будет приятно, так как всё запоминается легче.
При такой системе я быстро готовила уроки, и у меня достаточно было времени, чтобы что-нибудь почитать. Я уж к этому времени стала очень любить чтение.
Очень я любила и географию и историю. На уроке уже вывешивали немые карты, т.е. без надписей. А на вечернем занятии 2 карты – немую и с подписями. И мы всегда с большим интересом тренировались у карт.
А вот почитать приходилось не всегда. Классная дама как будто вяжет кружево, а сама одним глазом видит всё, что делается в классе. И вот я слышу: «Нина Кумандина, ты, я вижу, уже выучила уроки. Ну-ка, подсядь к Вале Бессоновой, помоги ей с русским языком». Делать нечего. Подсаживаюсь к Вале, разъясняю ей непонятное, слежу, как она выполняет задание. Опять слышу: «Валя Оттыгашева, ты, я вижу, управилась с уроками, ну-ка, подойди к Ксене Скопиной, что-то она там бьётся с задачей». И Валя подходит к Ксене и помогает ей. Так класс под руководством воспитательницы готовится к следующему учебному дню.
Уроки почти всегда у всех выучены. Если мы готовимся к пению, то обычно коллективно, все классом в одно время. Положишь перед собой ноты и поёшь, обязательно отбивая такт. Шум, конечно, большой, но он никому не мешает, так как все это учат в одно время.
Закончены вечерние занятия. Остается полчаса или минут 40 до ужина. В это короткое время мы обычно группой или поём песни, или танцуем под гребёнку, а некоторые выходят в коридор и там прогуливаются и беседуют с девочками из других классов.
Коридоры в это время как проспект: там гуляют девочки разных возрастов, или шеренгой, взявшись под руки, или парами. Младшие бегают, снуют среди гуляющих.
Потом  идём в столовую ужинать. После ужина все строятся на молитву, после которой классы расходятся по своим спальням. Освежившись в умывальной, укладываемся спать. Тут уж воспитательница, пожелав нам спокойной ночи, уходит к себе. Её трудовой день закончен. А мы, укладываясь в постель, всё ещё болтаем. Наконец, наша «старшая» строго приказывает нам замолчать и спать. Долго ещё чуть слышно шепчутся девочки, но вот, наконец, наступает ночная тишина. Девочки угомонились. В дортуарах сон. И только изредка, как лёгкая тень, проходит по спальням дежурная классная дама.
Конец августа. Пока мы съезжались, все ходили в своей одежде. Платье у меня  было неплохое, но вот туфли совсем прохудились. Подошва отставала, и, когда мы становились на колени, девочкам были видны мои ноги в чулках. От этой бедности я испытывала ужасное чувство унижения. Глядя на хорошо одетых девочек и стыдясь своей рваной обуви, я с отчаянием думала: почему жизнь такая несправедливая? И сами собой приходили мысли о жизни, в которой все бы жили хорошо и во всём были бы равны. А то ведь я чувствую, как плохо быть бедной. И ещё я в монастыре поняла, как плохо быть алтайкой, а не русской.
Помню, был случай, когда я в монастыре заболела чесоткой. Руки у меня покрылись гнойными прыщами и страшно чесались. Я всячески скрывала свою болезнь, которую считала двойным позором (болезнь сама по себе позор, так думала я, а тут ещё и чесотка!). Анна Ивановна, обнаружив, наконец, у меня чесотку, немедленно отправила меня в больницу. Когда я, поправившись, вернулась из больницы, девочки рассказали мне, что Степанида Васильевна сказала про меня, что я юрточная, а в юртах у нас ужасная грязь. Я даже заплакала от обиды и оскорбления. Я вспомнила Мыютинский дом, Мысовский дом. Это у нас-то в этих домах грязь?! Долго жила в моей душе обида. Но к выходу из монастыря она выветрилась. И рассталась я с учительницей как с другом.
Наконец мы сняли домашнюю одежду и обувь и оделись во всё казённое. Комплект одежды был такой: рабочее платье из хлопчатобумажной ткани вишнёвого цвета пропускного строгого покроя со стоячим воротником и застёжкой сзади. Глухой фартук из чёрного сатина, белые чулки, ботинки с резинками, белый воротничок. Внизу носили рубашку из белого полотна, панталоны и нижнюю юбку тоже из белого полотна. Панталоны и юбка завязывались тесёмками. Вот для чего каждая девочка должна была за год наткать 6 аршин тесьмы.
Парадное платье было шерстяное вишнёвого цвета. Передник был как у институток: белый фартучек, завязанный сзади бантом и большая белая пелерина с отложным воротником, завязанная небольшим бантом.
Эту форму одежды имели все девочки с подготовительного и до 5 класса. Шестиклассницы носили и в будни, и в праздники шерстяные платья. Про семиклассниц я уже писала, что у них была совсем другая форма.
С 1 класса и по 4 (начало года) все были острижены. В 4 классе начинали отращивать волосы и должны были носить их заплетёнными и подобранными в причёску. Только семиклассницы носили распущенные косы. Замечу, что 1 класс соответствовал 4 классу нашего времени, а 7 класс – это нынешние десятиклассницы.
Наконец-то мы все одинаковы! Ну, теперь-то нас будут оценивать не по одёжке, а по нашим характерам и уму!
Начались занятия. Нина Васильевна всех нас рассадила по своему усмотрению. Меня посадили с Натой Коронатовой. Она дочь священника, но отец её умер, а мать, очень красивая женщина, вышла вновь замуж за богатого томского купца. Жили они в городе в большом богатом доме. Но по традиции, а, может быть, и по семейным обстоятельствам мать отдала Нату в Епархиальное училище на пансион. Очень немного было у нас и приходящих учениц (отцы из духовенства жили в городе).
Ната -  большая крупная девочка, наверное, старше меня на 2 года. У неё уже намечался бюст. Большой дружбы между нами не было, но были мы с ней мирными соседками, и я часто помогала ей с уроками.
У нас же был свой кружок из монастыря. Это Тоня Торопова, Вера и Лена Русановы, но рассадили нас всех с другими девочками.
Почти с первых дней у меня возникла взаимная симпатия с Марией Лоптуновской. Девочка эта сидела впереди меня. Всем своим обликом и поведением она внушала невольное уважение. Серьёзная, немного суровая, но человек твёрдых правил и необыкновенной честности. И позднее я убедилась, что надеяться на Марусю можно как на каменную стену.
Мать Маруси и её сестры была бедная вдова сельского псаломщика. Жили они очень бедно и трудно. Отсюда, наверное, ранняя серьёзность и суровость девочки.
Мы входим в ритм новой жизни. Всё в ней мне нравится, особенно, занятия. Так интересно и хорошо учиться, ни в чём нет нужды. Большой класс, много девочек, с которыми предстоит познакомиться. С воспитательницей нам повезло. Нина Васильевна Павская очень мягкая, добрая и спокойная женщина.
Как и в монастыре, у нас дежурства. Дежурят по двое по партам. Дежурства такие: по столовой. Дежурные получают и раздают хлеб, накрывают на стол, приносят из кухни в столовую первое и второе, моют и убирают посуду (сдают её буфетчицам).
По буфету. Буфетчицы выдают и принимают посуду.
По классу: Подготавливают класс к занятиям. Готовят стол для учителя (ручка, чернильница, графин с водой, стакан, классный журнал). Вывешивают таблицы, карты, атласы и другие пособия. Докладывают учителю о наличии учащихся и готовности к занятиям. После занятий приводят класс в порядок. Моют классы вечером специально нанятые уборщицы.
По спальне.  Получают постельное бельё, раздают его. Убирают утром в спальных комнатах.
Кастелянши. Получают чистое бельё и раздают его девочкам. После бани сдают грязное бельё главной взрослой кастелянше.
По раздевалке. В часы отдыха выдают и принимают пальто и головные уборы у девочек, отправляющихся на прогулку.
Изредка бывали дежурства по вестибюлю. Эти девочки должны были в воскресенье находиться в вестибюле при дежурной классной даме. Классная дама встречала и принимала посетителей, пришедших навестить кого-нибудь из воспитанниц. Дежурные по указанию классной дамы должны были быстро найти и вызвать девочку, которую пришли навестить родственники или знакомые.
Когда мы учились ещё в первом классе, за нами весной приехала мама. Дежурила по вестибюлю воспитательница старших классов. Узнав, что мама вызывает Кумандину Нину из первого основного класса, классная дама сказала маме комплимент: «Ваша дочь у нас звезда». Но мама восприняла это как неприятность, в деревне звездой называли обычно бойкую разухабистую девушку. «Ты что здесь вытворяешь?!» - спросила она меня.
Жизнь наполнена до краёв. Люблю учёбу, люблю дежурства, а вести их на отлично доставляет мне глубокое удовольствие. Меня радует то расположение, которое я чувствую со стороны Нины Васильевны. Она оказывает мне полное доверие.
Самое любимое дежурство для всех было дежурство по столовой. Всё было хорошо в Епархиальном, но был один большой недостаток. Хотя нас кормили хорошо и вкусно, но мы недоедали, и всегда было чувство голода. Родители возмущались этим, ведь платили за пансион 100 руб. в год за девочку. Отцы священники на съездах высказывали недовольство фактом голодания детей и предполагали, что отец-эконом и другие изрядно крадут.
Но, как бы там ни было, жили мы  голодновато, не хватало хлеба. И вот дежурные по столовой были цари и боги. Получая хлеб, всегда самые большие куски (горбушки) брали себе и своим друзьям. Оставались иногда порции отсутствующих. Дежурные и их друзья жили сытнее.
Кроме этого дежурства я ещё любила дежурство по буфету. Буфетчицы получали и выдавали посуду дежурным и должны были содержать посуду в полном порядке.
Я первая в классе решила, что посуда должна быть не только в порядке, но и красиво расставлена. Дома у нас шкафы украшались бумажным кружевом. Мы с Натой сговорились, достали бумаги, вырезали кружево и украсили им полки в шкафу. Нине Васильевне очень понравилась наша инициатива. Наш шкаф приходили смотреть другие воспитательницы и даже сама директриса Евфросинья Александровна. Наш опыт, как говорят сейчас, был внедрён в обиход.
Самые любимые мною места в Епархиальном были библиотека и музыкальные комнаты. Библиотека размещалась в большой, высокой и светлой комнате. Высокие стеллажи и на них книги. Волшебное царство книг! Весь мир открыт перед тобой. Все классики, книги о путешествиях, «Жизнь животных» Брема, сказки в прекрасно и красочно оформленных книгах. Первая книга, которую я прочитала в Епархиальном, была «Хижина дяди Тома» Бичер-Стоу. В монастыре я читала её в значительно сокращённом виде, а здесь она была полностью. Это прекрасная книга! Сколько высоких чувств добра, благородства, милосердия будит она в душе ребёнка! Какое осуждение жестокости, подлости, зла вызывает она!
А музыкальные комнаты мне нравились потому, что они были обращены окнами в берёзовую рощу и в них был или зелёный, или золотистый сумрак, смотря по времени года. Чем-то этот сумрак походил на мыютинский. Это, наверное, меня и пленяло.
Иностранным языкам и музыке учили за дополнительную плату. Я очень хотела учить и языки, и музыку. Но, увы!... Денег у нас не было даже на марки для писем.
Как-то Нина Васильевна сказала, что 2 девочки сироты буду т учиться – одна иностранному языку, а другая музыке  бесплатно. Как я надеялась, что одна из них буду я! Если бы этот вопрос решала Нина Васильевна, я, безусловно, училась бы. Но это решала Евфросинья Александровна, директриса, а выбрала она Валю Оттыгашеву, потому что она была дочерью когда-то любимой ученицы Е.А.
Но зато меня, единственную в классе, регент Мария Николаевна Сосунова выбрала петь в хоре взрослых. Уже с половины зимы я стояла и пела на верхних хорах, а также пела в хоре на вечерах в Епархиальном. Очень надоедало ходить на спевки, но ничего не поделаешь: строгая дисциплина.
Много хороших и красивых песен я разучила в хоре. Был у нас и классический репертуар – «Девицы, красавицы», «День и ночь шумит Арагва» и др. Но почему-то мне особенно запомнились песни: «Высоко предо мною
Старый Киев над Днепром.
Днепр сверкает под горою
Переливным серебром.
Громко песни раздалися,
В небе тих вечерний звон.
Вы откуда собралися,
Богомольцы, на поклон?
Я оттуда, где струится
Тихий Дон, краса полей.
Я оттуда, где клубится
Беспредельный Енисей.
Край мой – тёплый
Брег Евксина.
Край мой тех далёких стран,
Где одна сплошная льдина
Оковала океан.
Я от Ладоги холодной.
Я от синих волн Невы.
Я от Камы многоводной.
Я от Матушки-Москвы.
Дик и страшен верх Алтая,
Вечен блеск его снегов,
Там страна моя родная.
Мне отчизна – старый Псков…»
А вторую песню наш хор пел на литературных вечерах (изредка такие устраивались) по заказу Валентины Васильевны Субботиной, начальницы Епархиального. Она всегда слушает эту песню и прослезится. А песня эта была написана после крушения царского поезда. Мотив этой песни очень красивый, а слова такие:
«Отчего сегодня, мама,
Перезвон колоколов
И лампаду, словно в праздник,
Ты зажгла у образов?
Разве праздник? Да, мой милый,
В этот день потрясена,
Словно громом, Божьим чудом
Наша дрогнула страна.
Ехал царь с своей семьёю
Поезд вдруг сошёл с пути.
Многим было здесь могилу
Суждено, дитя, найти.
Кровь лилась, стонали люди:
Смерть была со всех сторон
Государь с своей семьёю
Только Богом был спасён…»
Из учителей запомнились: преподавательница географии Мария Ивановна. Это немолодая, очень живая и нервная учительница. Но преподавала она прекрасно. И всегда она находила яркую строчку из стихотворений. Например, трудно было запомнить название реки Гвадалквивир. Но Мария Ивановна напоминала: «Ночной зефир струит эфир, Шумит, бежит Гвадалквивир». И вот запомнилось это название на всю жизнь. Так и многое другое.
Преподавательница истории. Имени её не помню, но облик запечатлелся в памяти. И чему учила она, тоже помнится и теперь (история Древней Греции).
Преподаватель естествознания Труфанов Иван Иванович. Мужчина лет 35. Очень элегантный, корректный.
И законоучитель, священник. Русский, пожилой, небольшого роста, очень живой. Рассказывая, он ходил быстро по классу, резко поворачивался. Узнав, что в классе 5 девочек инородок-алтаек, он очень лестно отозвался об алтайцах: «Люблю инородцев. Способные, одарённые, талантливые люди».
Легко было преподавать учителям. В классе полнейшие тишина и внимание. За этим строго следит классная дама. Всё, до последнего мелка и ручки, подготовлено дежурными. На уроках никаких эксцессов. Вежливы учителя, почтительны ученицы. Учителя обращаются к ученицам на «Вы». При таких условиях и излагать материал учителям было легко и приятно. Да и задания всегда выполнены. Да, преподавать этим учителям было легко.
Классная комната была нашим домом. Весь день мы проводили в ней. Сидели парами. Твое личное место – это парта. Откидная крышка, глубокий ящик – стол. Всё твоё имущество там. Лежит стопка учебников, пенал с письменными принадлежностями. Обязательно перочистка, обычно в форме бабочки. С большими и многослойными крылышками. Шкатулка. В которой лежат нитки, иголки. Ножницы, спицы и вязальный крючок. Кое у кого фотографии родителей, красивые открытки и поздравишки. Начатое рукоделие (вышивка или вязание). А у кого- то и благословение родителей – маленькая иконка. Всё это должно лежать в полном порядке. Периодически по окончании вечерних занятий Нина Васильевна вдруг скажет: «Ну-ка, девочки, откройте парты». Все парты открыты, и Нина Васильевна идёт по рядам и проверяет, всё ли в порядке.
Я не любила воскресные дни. Томительное безделье. И скучно бывало. Зато удовольствием было начало занятий в понедельник. Такой хороший и приятный ритм будничной жизни. Особенно интересно было проводить последний свободный час перед ужином и сном. Очень часто в этот час мы пели хором, одни, по своей инициативе. Пели разные песни: «Под вечер осенью ненастной», «Старый Киев», «Чёрная шаль», «Степь да степь» и др. А иногда пели плясовую песню «Пойду я выйду я в степь да широкую», тогда наши плясуньи (были и такие) не утерпят и ударятся в пляс! И хорошо пляшут, любо смотреть!
А чтобы из коридора через стеклянные двери к нам не заглядывали девочки из других классов, мы подтаскивали классную доску к дверям.
А иногда устраивали танцы. Обычно две девочки брали гребешки, прикладывали к ним бумажку, дули в эти гребешки и получалась хорошая музыка, похожая немного на рожковую. Различные вальсы, польки, краковяк, па-де-спань и другие мелодии отлично звучали. Так мы друг от друга учились танцам. Многие уже дома, имея старших братьев и сестёр, научились танцевать. Я, например, все эти танцы знала. Наша Нина нас всех обучила им хорошо. Странно только, почему у нас в Епархиальном не было уроков танца. Учили же в 6-7 классах кулинарии, домоводству, тому, как принять гостей, как организовать праздничный стол, как обставлять и украшать дом.
Кройке и шитью начинали учить в 4 классе, а в 1 – 3 классах учили вязанию на спицах, крючком, вышивке различными швами – крестом русским и болгарским, ришелье, гладью. В 3-м классе начинали вышивку художественной гладью.
Иногда в последний вечерний час мы, бывало, садились в кружок и начинались рассказы. Часто вспоминали дом, курьёзные и печальные истории, случившиеся там. По рассказам мы заочно познакомились с членами семейств. Вспоминаю и, как наяву, вижу своих подружек по Епархиальному.
Вот в нашем ряду на первой парте сидят Нина Белова и Надя Дашковская. Нина – худенькая, вся прозрачная, но глаза чёрные, живые, блестящие, стриженая, кажется некрасивой, но позднее, когда у неё отросли великолепные тёмные волосы и кудрявая головка была вся в завитушках, Нина превратилась в очаровательную девушку, очень живую и необычайно женственную. Когда мы в 20-м году в Бийске стали учиться вместе с мальчиками, Нина пользовалась у них большим успехом.
Надя – серьёзная девочка, один глаз у неё слегка косит.
На парте передо мной сидят две Марии – Лоптуновская и Двинянинова. О Марии Лоптуновской я уже писала. У неё прекрасный цвет лица, тёмные, шнурочком брови и серые, немного холодные и строгие глаза.
Маруся Двинянова – маленькая румяная пышка – блондинка. Очень весёлая и смешливая девочка.
Дальше за нашей партой сидят Валентина Ландышева и Миля Арестова. Валентина – моя будущая соседка по парте. Очень стройная и видная девочка. Карие глаза, припухлые верхние наглазицы и нижняя губка, выдвинутая вперёд, придают оригинальность и прелесть её лицу. Искромётная весёлость и мягкость характера привлекают к этой девочке подруг. Миля кажется старше нас. У неё прекрасные, глубокие синие глаза. В будущем она будет красивой девушкой.
За нами дальше сидит Катя Иванова. Это несчастливая девочка. У неё есть физический недостаток, из-за которого она всегда замкнута и всегда робка и уныла. На темени у неё большая лысина, поэтому Катя ходит в чепчике.
История её увечья такова: маленькая грудная девочка лежала в кроватке, а её 4-летний брат играл в священника. Нашёл свечку, спички и стал ходить со свечой вокруг кроватки. Вспыхнул полог, огонь добрался до головки ребёнка. На крики прибежали взрослые, потушили пожар, но волосы на голове ребёнка обгорели.
За Катей на последней парте сидят Тоня Торопова и Зоя Остроумова. Тоня моя монастырская подружка, о ней я уже писала. У Зои кошачьи глаза цветом что-то среднее между зелёным и жёлтым. Хорошая девочка, приятная подруга.
На среднем ряду на первой парте сидит моя двоюродная сестра Нюра Кумандина. У неё широкое, белое русское лицо (мать её, как и моя мама, русская). Но на этом русском лице – раскосые серые глаза. Хорошая, добрая девочка. Но я считаю, что я вела себя тогда с ней дурно. Мне не хотелось быть алтайкой, а страстно хотелось быть только русской. И я поэтому держалась в стороне и отчуждённо. Вспоминаю об этом с болью в сердце, но увы… прошлого не вернёшь, и ошибок своих не исправишь.
А рядом с Нюрой сидела Елена Русанова, младшая сестра уже довольно хорошо известной вам монастырской девочки Веры Русановой. Милая толстушка с веснушчатым и румяным лицом, одгна из моих монастырских подруг.
За ними две сестры Пасшак – Людмила и Лариса. Старшая Люда – некрасивая, похожая на бабу Ягу, с крючковатым носом и загнутым вверх подбородком, но живая и остроумная, большая выдумщица. В противоположность ей, Лариса – хорошенькая, тихая и спокойная девочка. Позднее, когда мы разъехались, где-то в 20-х годах я услышала, что Лара рано умерла.
За ними сидели Юля Шарина и Зоя Пузанова, двоюродные сёстры из Барнаула. Юля – высока блондинка с ярким румянцем. Очень серьёзная, степенная девочка. Валя Пузанова – красавица. Всё в её наружности прекрасно. Девочка высокая, стройная, смуглая кожа лица, яркий румянец. В чертах лица полная гармония, великолепные серые глаза, опушённые тёмными и длинными ресницами, брови как два чёрных шнурочка. Фея-природа не поскупилась на подарки для этой девочки. К такому-то облику она добавила ей ещё весёлый приятный нрав и остроумие.
Валя и Люда Пасшак часто в вечерний час веселили весь класс своими остроумными выдумками и выходками.
Когда мы учились в четвёртом классе (нам уже было по 14-15 лет), мы считали, что Валю с её красотой и обаянием ждёт счастливая судьба. Уж богатой-то она будет обязательно. Действительно, Валя в 1920 году вышла в Барнауле замуж за первого барнаульского богача. Но жизнь-то после революции круто изменилась. И вот в 1922 году мы, бийчанки, узнали, что Валентина с мужем приехали на жительство в Бийск. Собрались мы: я, Нина Белова и Клавдия Попова и пошли повидаться с Валей. Пришли. Живёт Валя в маленькой, плохо обставленной комнатке. На руках у неё ребёнок, мальчик, ещё грудной. Очень мы все были рады встрече! Видно нам: трудно Валентине, но она не унывает, а жизнь свою и приключения описала нам в юмористических тонах. Помню, рассказывая, она  взяла ребёнка подмышку и пояснила: «Схватила я Лотьку подмышку…» Трудно передать Валин юмор, но мы, как и прежде, смеялись до слёз. У Валентины мы засиделись и дождались прихода её мужа. Пришёл Венька (так звала его Валя). Ничем не примечательный, хмурый, усталый молодой человек. Посидев ещё немного, мы распрощались и ушли. Вскоре Валя с мужем уехали из Бийска, и мы расстались с этой милой подругой навсегда.
«Мне вспомнились лица товарищей милых –
Куда вы девались, друзья?
Иные далёко, а те – уж в могилах.
Рассеялась наша семья!»
На последней парте второго ряда сидела девочка Клавдия Попова. Это была дочь священника из Сетовки. Матери у неё не было, она умерла. Клавдия очень высокая девочка, довольно крупная, а голова маленькая. Наверное, потому, что она росла без матери, Клавдия была испорченной. Она знала многое не по возрасту, была зачинщицей всяких дурных шалостей, рассказывала девочкам всякие тайны взрослых. Я её невзлюбила сразу. Она внушала мне отвращение, особенно когда она вечерами соберёт вокруг себя девчонок и что-то рассказывает им запретное, и у всех у них какое-то жадное любопытство на лицах и глаза блестят. Тогда-то я не знала, отчего это, и уже позднее поняла, что Клашка развращала девчонок рассказами на сексуальные темы.
Эта девочка любила устраивать каверзы учителям. Раз она со своими подружками задумала испортить костюм учителю Труфанову, всегда так элегантно одетому. Это происшествие было уже когда мы учились во втором (5-м) классе. Девчонки достали клей и перед приходом учителя решили намазать сидение клеем. «Пусть прилипнет, вот повеселимся!»- так думала компания, затевая эту мелкую гадость. Я уже писала, что с раннего возраста страдала «нетерпением сердца». Я не могла без душевного страдания смотреть на чужую боль как физическую, так и нравственную, чужое унижение терзало мне сердце, приступ странной непереносимой жалости мучил меня.
Я представила учителя, растерянного, разгневанного и хихикающих девчонок. Эта картина была непереносима! Надо предотвратить это дело, но сказать воспитательнице о готовящейся проделке нельзя. По неписанным законам нашей жизни это расценивается как наушничанье, прослывёшь презренной ябедой. Думала я, думала и придумала.  Когда все сели на места на вечерних занятиях, а воспитательницы ещё не было, я встала и, обращаясь к Клавдии, сказала: «Я знаю, что вы собираетесь устроить Ивану Ивановичу. Так вот, если вы это сделаете, я скажу, когда будут спрашивать,  и Клавдии Александровне, и Валентине Васильевне Васильевне (начальнице), что это сделали вы по наущению Клавдии. Так и знайте». И села. Боже, какая буря туту поднялась! Одни кричали: «Нина правильно говорит!». Другие: «Это ябедничество, мы объявим Нине бойкот».
Приход Клавдии Александровны прекратил этот шум. Все стали заниматься. На другой день мы с тревогой стали ждать урока естествознания, который вёл И.И. Труфанов. Большинство класса было на моей стороне, с Клавдией была небольшая кучка. Прозвенел звонок и в класс вошёл наш элегантный, красивый и славный учитель. Слава Богу, стул был чист! Это было моей большой нравственной победой. Девочки уверовали, что я всё могу. И в дальнейшем иногда слабые дежурные обращались ко мне: «Нина, скажи классу, чтобы перестали шуметь». И ещё в таком же роде просьбы. Но с этого времени я лишилась полного спокойствия и нажила врагов, которые не стеснялись в средствах. И за эту мою победу Клавдия со своим окружением в дальнейшем отомстила мне, но об этом расскажу позже.
Мы были подростками, Но все эти поступки и события не были для нас пустяком. Всё это воспринималось и переживалось даже более обострённо, чем у взрослых. У взрослых приходит на помощь зрелый разум, а у подростков господствуют эмоции и, как писала Кузьминская, «молодые безумства».
Жизнь наша идёт по строгому распорядку, всё так солидно, крепко. Очень удивляло и радовало новое в жизни, это – электрический свет. В монастыре у нас были керосиновые лампы, а туту комнаты залиты ровным сильным светом. Заниматься при таком освещении было хорошо. Вспоминаю, сравниваю с настоящим и должна сказать, что воспитание у нас было хорошим. Нас готовили к труду, нам давали знания, нам шлифовали чувства, нас старались облагородить и внешне. По крайней мере, я так воспринимала учение и воспитание в Епархиальном.
Нас учили вежливости, аккуратности в одежде, умению держаться. Бывало, сидишь за обеденным столом, подойдёт воспитательница и тихо скажет тебе: «Сядь прямо, не горбись, это вредно для желудка, да и некрасиво». Хорошей осанке придавали большое значение. Вот почему, наверное, большинство девочек казались мне стройными. Да и сама я позднее слышала от многих, что я стройна. Это теперь уже, в старости, я намеренно стала горбиться, чтобы уж, если падать, так на нос, а не на спину. Так же прямо нас учили сидеть за партами.
Обращались с нами вежливо. Мы не слышали бранных слов и, естественно, и сами учились быть вежливыми и избегать грубостей. Но вот только одно нехорошо было в нашей жизни. Мы всё время ощущали лёгкий голод.
Денег мне, например, мама не могла посылать, даже иногда я не писала домой писем: не было денег на марки. И поэтому, когда получал письмо, и из него выпадала пара почтовых марок, воспринимал это как сюрприз, как большую драгоценность. Некоторые девочки, имея немного денег, заказывали с воспитательницей, когда она шла в город, купить немного масла и ржаного хлеба. В таких случаях мои друзья угощали и меня. И этот кусок чёрного хлеба, намазанный толстым слоем масла, казался пищей богов.
Хочется рассказать об одной чудесной традиции, бытовавшей в Епархиальном. Каждый день среди тёмной толпы воспитанниц мелькали, как бабочки, девочки в нарядных белых передниках. Это – именинницы. У нас справлялись тогда не дни рождения, а Дни Ангела. Имена давались в честь какого-нибудь святого. Вот, например, я – Нина. Моя святая (ангел) – святая Нина, просветительница Грузии, и день её 14 января (27 – по новому стилю). И вот все Нины из числа 300 воспитанниц – именинницы. Они с утра и весь день проводят в парадной форме, т.е. в шерстяном платье и в белом переднике.
И весь день именин у них необычный. Накануне именин, вечером начинается именинный ритуал. После вечерних занятий подружки приглашают завтрашних именинниц погулять в коридоре. Ходят там шеренгой, развлекают юбиляршу разговорами. А в это время все девочки украшают парты именинниц. Все книги и будничные вещи из парты убираются. Парта внутри отделывается красивой цветной бумагой, затем расставляются и раскладываются подарки. А подарки – это, в первую очередь, поздравишки, т.е. небольшие карточки на атласной дорогой бумаге с вытесненным цветным рисунком: незабудки или пара голубков на веточке, или розы, а иногда и красивый вид, на них написаны рукой дарительницы добрые и тёплые пожелания, иногда в стихах. Обычные открытки, ленточки, клубок цветного ириса (толстые шелковистые нитки) для вязания, книги с дарственной надписью, плиточки шоколада, конфеты, красиво обвязанный или вышитый носовой платок и др. подарки. Да, ещё видовые открытки.
После того, как в парте разложены подарки, именинница к парте не подходит. Да там скоро и спать. Утром все Нины, начиная с приготовительного класса и кончая седьмым, встают, одеваются в парадную форму и идут с дежурной воспитательницей в ближайшую церковь к обедне. Когда возвращаются, то в классах уже идут уроки.
Все именинницы идут в столовую и садятся за общий стол. Здесь для них приготовлен праздничный завтрак. Я в свои именины запомнила, что на завтрак были мясные пирожки и большой белый пирог с урюком.
В этот день ты, именинница, в центре  внимания. Все, кто встречаются с тобой – воспитательницы, обслуживающий персонал, даже начальница и директриса, поздравляют обязательно, приветствуя: «С днём ангела вас!» наконец, наступает самая торжественная минута. Имениннице дозволено недозволенное: она имеет право зайти в класс и своим приходом прервать урок.
В классе у нас было две Нины, но я запомнила именинницей только себя. Помню. Что я вошла в класс, когда урок давал И.И. Труфанов. при моём появлении все девочки встали и на моё приветствие проскандировали: «С днём Ангела, Нина!». Иван Иванович подал мне руку и сказал: «С днём ангела вас!» такое же поздравление слышала я и от дежурной воспитательницы. Моя воспитательница Нина Васильевна как именинница была в этот день свободна. Я села за парту и урок продолжался. Когда кончился урок, все девочки окружили нашу с Натой парту. Все ждали самого интересного момента, когда я парту открою. Открываю парту. Какое великолепие! Глаза разбегаются, так ярко, красиво и так много подарков! Но всех виднее был и больше всего меня обрадовал подарок моей соседки Наты. Это красиво и богато оформленная книга сказок Андерсена (полное собрание).
День прошёл очень радостно. Книгой мы все не могли налюбоваться! Подарок был дорогой. Богатейшие красочнее и красивые иллюстрации. Многие сказки этого волшебника пленили меня. Такие, например, как «Ель», «Гадкий утёнок», «Дюймовочка», «Принцесса на горошине», «Снежная королева». Но венцом всей этой книги я считала сказку «Маленькая русалочка». Я читала и перечитывала её без конца. Ах, я так понимала все переживания русалочки, я уже сама испытала эти чувства.
Весной я увезла эту книгу домой. Но в 1917 году мне было большое горе, и это горе причинила мне мама. Я, как и прошлый год, оставила книгу дома. У курящей мамы были вечные приятели по курению из мужиков. А бумаги в то время уже не хватало, и мама отдала им мои сказки Андерсена на раскур. Когда я приехала и обнаружила эту потерю, моему отчаянию и слезам не было границ. Больше уже, как я ни старалась, я не нашла такой книга и по сегодняшний день. И осталась эта книга – подарок в моей памяти как прекрасное и счастливое воспоминание об Епархиальном училище.
1916 год
Шёл второй год войны с Германией, Но у нас как-то не чувствовалась эта война. Ведь радио не было, газет мы не читали. Единственно, что напоминало нам о войне, это иногда молебны, на которых мы молились о даровании победы нашему воинству. В письмах из дома тоже напоминаний о войне не было.
После Рождества наступали у нас зимние каникулы. Часть девочек уезжала домой. Мои сёстры Смирновы и я оставались на каникулы в Епархиальном. Нам было далеко ехать.
Первый год на Рождество за мной пришла Аполлинария Яковлевна. Я с удовольствием отправилась к ней. Побыть в городе. Пожить в домашней обстановке очень хотелось. Гостила я три дня. Ольга Никитична (тётя Аполлинарии Яковлевны) кормила меня вкусными рождественскими яствами. Ходила я на ёлку в школу Аполлинарии Яковлевны, но на 3 день мне стало скучно одной, и А.Я. проводила меня в училище.
Здесь я сразу попала уже в привычную мне обстановку, в весёлый рой подруг. Принесённые гостинцы (печенье, пироги и проч.) я разделила с Тоней Тороповой и её соседкой Зоей Остроумовой. Моя соседка Ната и девочки Русановы были на каникулах дома, в городе.
Жизнь у нас перестроена на праздничный лад. Даже классная комната выглядит иначе. Парты расставлены вдоль стен. Посредине просторное место для танцев. Распорядок дня у нас остался тот же, но нет занятий, полная свобода, много свободного времени. Мы рукодельничаем, читаем, много играем, танцуем и поём. Игры наши общие, больше хороводные: «А мы просо сеяли», «Уж я сеяла, сеяла ленок», «Со вьюном я хожу» и др. Очень увлекались мы игрой в камешки. Пять небольших гладких камешков ловко подкидываешь в одной руке в разных вариациях. Ошибёшься – проигрыш, тогда партия игры переходит к партнёру.
Один раз был общий литературный вечер. Все мы в парадной форме собрались в актовый зал. Кроме воспитанниц, были на вечере начальница, директриса Евфросинья Васильевна, все классные дамы и гости Валентины Васильевны (начальницы). Ставились живые картины, наш хор исполнял песни, пели отдельные солистки, и играл струнный оркестр старшеклассниц (гитары, балалайки, мандолины). Исполнялись сольные номера. Особенно мне запомнилась композиция – танец цветов и бабочек. Я никогда не видела таких представлений, и вся эта картина казалась мне волшебно-прекрасной. После литературной части вечера были танцы под струнный оркестр. Вот уж тут мы натанцевались под настоящую музыку! Долго мы потом вспоминали этот вечер.
Для старшеклассниц был ещё устроен настоящий бал (для 5-7 классов).Были приглашены семинаристы и молодые офицеры из школы прапорщиков. Уж как готовились к балу на старшеклассницы! А мы все переживали это событие ещё острее. В день бала мы торчали у окон и наблюдали съезд гостей. Конечно, гости большей частью подходили пешком и группами. Особенно восхищали нас офицеры.
И вот наши Верочки, Сусочки, Валечки и другие старшеклассницы, красиво причёсанные, в ажурных чулках и туфельках на высоких каблуках, в своих белых передниках с большими бантами, как бабочки, счастливые идут по коридорам, а дальше через вестибюль в актовый зал, где полное освещение. А в вестибюле дежурные воспитательницы и счастливицы из младших классов, прикомандированные в помощь классным дамам, принимают гостей.
Бал начался. Гремит духовой оркестр, звуки которого глухо доносятся до нас. Более любопытные и ретивые девочки помчались в спальни, из которых есть двери, ведущие на хоры актового зала. Двери закрыты на замок, но всё равно: через щели да послушаем упоительные звуки бала!
По Епархиальному ходит легенда, что одну старшеклассницу наказали за какую-то провинность тем, что лишили её этого Рождественского бала. В отместку за это девочка через спальню проникла на хоры, прихватив с собой распоротую подушку, и в самый разгар веселья высыпала перья на танцующих. Скандал был грандиозный. Девчонку за этот поступок исключили из училища. Вот почему наши девочки слушали звуки бала, только приникнув к дверям, последние были наглухо заперты.
Когда мы были во втором классе, меня и Тоню Торопову наши монастырские подружки Русановы пригласили к себе  на каникулы в гости. Как я уже писала, мама их жила в Томске вместе с сыном, молодым офицером. Мы с радостью пошли к ним. Занимали они верхний этаж в двухэтажном доме. Было у них три комнаты и прихожая. Кухня (общая) была внизу, спускались туда по винтовой лестнице.
Гостили мы у девочек три дня. Запомнился мне у них вечер, который проводили около рождественской ёлки. Гостей было много. Пришли друзья Виктора, всё офицеры, были молодые девушки и пожилые люди. Мы, дети, тоже  сидели за общим столом, участвовали в общих играх, танцевали. В общем, было очень весело. От беготни и оживления мне стало жарко и я решила забежать в неосвещённую комнату, посидеть и охладиться. Забегаю, плюхаюсь в коресло и обмахиваюсь. Слышу: кто-то ещё находится в комнате. Приглядываюсь: на диване сидит парочка. Мне стало очень неловко, но я не растерялась и сочла за лучшее ретироваться. Встала я с кресла, так небрежно запела тра-ля-ля и медленно удалилась. Потом за чаем я заметила, что один офицер и девушка нет-нет да и посмотрят на меня и засмеются. Я поняла, что на диване сидели они.
Мы вернулись в Епархиальное, каникулы закончились. Всех нас ждало печальное известие. Из 5-го класса на каникулы в Томск ходила Таня Мальцева и там умерла. Заболела инфлюэнцей, а последняя тогда свирепствовала в городе. Удивительно, как нас отпустили к Русановым.
Дни побежали за днями. Шла война. Это был уже 1916 год. Но за толстыми стенами нашего училища мы мало что знали о ней. Изредка мы слышали, как над училищем  пролетали аэропланы. Не видели, но слышали, как проходят военные роты, отправлявшиеся на фронт (ведь мимо Епархиального была дорога на 2-й Томский вокзал). Осенью часто, играя в роще, мы слышали, как марширующие солдаты пели:
«»Солвей, Солвей, пташечка!
Канареечка жалобно поёт. Раз, два, горе – не беда
Канареечка жалобно поёт!»
В этот год мы, монастырские, попросили разрешения сходить в женский монастырь, навестить наших прежних наставниц. Нас похвалили за такую сердечность и охотно дали разрешение. И вот в одно из воскресений я, Тоня Торопова, Вера и Лена Русановы в сопровождении своей «старшей» семиклассницы Валечки отправились в монастырь. Идти было не так далеко: ведь Епархиальное и женский монастырь были расположены в одной части города.
С волнением мы шли туда, особенно хотелось повидаться со Стефанидой Васильевной.
Пришли мы, разделись. Всё показалось нам маленьким, тесным, бедным. Обрадовалась нам только повариха Варварушка. Девочек знакомых уже не было. Анна Ивановна настолько одряхлела, что забыла нас, даже свою любимицу Веру Русанову, как ни помогали мы ей, не смогла вспомнить. Нашей славной Стефаниды Васильевны не было в этой школе. Оказывается, нашей учительнице улыбнулось счастье, В тридцать лет рябая старомодная девушка приглянулась фельдфебелю, который водил своё отделение на воскресную службу в церковь, куда в своё время водила и нас Стефанида Васильевна. Мы были рады счастью нашей учительницы.
В этот раз мы уже навсегда простились с монастырём.
Подходит весна 1916 года. Мама вторично приехала из Мыюты в Калмыцкие Мысы к тёте Кате. С о. Тимофеем она размолвилась совсем. Нину назначили учительницей в село Поломошное, и маму послали жить с ней, опекать её на первых порах.
Приехала за нами в Томск мама. И вот мы целым хороводом: Тоня, Агнюша, Лёля, я да ещё две девочки из соседних сёл поехали на пароходе до Легостаево. Каникулы как будто начинались счастливо. Мне было весело и хорошо. Я подружилась на пароходе с девочкой Марусей, которую мама везла по пути. Она старше года на 3 и опекает меня. С моим сердцем, таким чувствительным, таким податливым на доброту и внимание, я уже привязываюсь к этой девочке. Но вот в пути что-то девочки стали недовольны мамой. Что уж случилось, я не знаю. Но эта история больно отозвалась на мне. Маруся стала со мной холодна. Вину за собой я не чувствовала, но эту холодность тяжело переживала.
Если предыдущие две поездки на пароходе были озарены радостью и ожиданием счастливых дней каникул, то эта поездка была омрачена. С этого и началось для меня такое памятное и несчастливое лето 1916 года.
Как обычно, в Легостаево нас ожидали экипажи. Мама, Агнюша и Маруся сели в одну тележку, а Тоня, Лёлька и я – в другую. И вот, когда мы стали усаживаться, Лёлька начала капризничать, ей всё казалось, что я мешаю ей. Тоня даже вступилась за меня и сердито крикнула Ольге: «Подумаешь, какая баронесса!» (между прочим, слово «баронесса» я услышала первый раз и потом уточняла его).
Лёля дулась всю дорогу, и хотя сиял день, цвела степь, звенели в небе жаворонки, на сердце у меня было тяжело.
Как обычно, нас встретили радостно и шумно. Тётя была счастлива видеть трёх своих дочерей, особенно младшую Ольгу, ведь она первый раз жила вдали от дома.
Но для меня, да, наверное, и для всех в доме есть неприятная перемена. На кухне нет нашей милой добродушной Семёновны и нашей подружки Марфутки. Там теперь живёт белобрысая молодая женщина Катерина, при ней маленький ребёнок. Женщина эта злобная, недоброжелательная и, судя по её дальнейшим поступкам, подлая.
Началась наша обычная летняя каникулярная жизнь.

(Продолжение следует.)