16 Питерские домовые. Домиан

Домиан сидел на втором этаже своего дома, на том самом месте, где когда-то спал его знаменитый жилец, и, чуть покачиваясь телом, шептал: «Помоги мне, ну, помоги мне, пожалуйста. Я так устал. Столько лет, столько лет без тепла, без хозяйственности. Ни жив, ни мертв, словно вдова соломенная, как у людей говорится. Ну, помоги мне».


Вчера было третье число и, как обычно, к его дому приходили люди, чтоб поддержать, согреть, почитать стихи, а сегодня опять одиночество и холод. Хранителю хотелось выть, глядя на ободранные стены, на всю ту разруху, что давно царила в родном жилище, но он не решался: «А ну как прохожие услышат и подумают, что дом нехорошим стал? Тогда вообще хана». Так Домиан и сидел, то погружаясь в водоворот своих невеселых мыслей, то тихонько прося о помощи своего давно умершего постояльца, пока посторонний звук не привлек его внимание, возвестив о присутствии нежданного гостя.




Христиан, наконец-то собравшийся навестить несчастного собрата, посмотрел на дом, фасад которого был скрыт грязной строительной сеткой, уже успевшей кое-где порваться, тяжело вздохнул и, тенью метнувшись через дорогу, проскользнул внутрь этого «долгоремонта». Облупленные стены, лестница, лишенная перил, еще больше удручили его - любому порядочному домовому вид заброшенного дома, как нож в сердце, а если это еще и жилище твоего знакомого, то и вдвойне больней. «Увы, не соврали, не преувеличили люди, - с грустью подумал он. – Бедный Домиан, и бедный Михал Юрьич. Опять его из этого дома гонят. В тот раз – под арест, потом в ссылку, а теперь и следы пребывания уничтожают. Бедные, бедные вы мои».


Чувствуя, что страдающий собрат находится где-то выше, он поднялся по ступенькам и остановился на площадке второго этажа. Прежде чем войти в квартиру, из-за обшарпанной двери которой доносилось еле слышное бормотанье, Христиан еще раз огляделся. Грязь, запустение, световой фонарь наверху с кое-где разбитыми стеклышками, стены с со свернувшейся от сырости краской ... «Как? Как до такого состояния можно дом доводить? И тем более, как сказывали, самим государством охраняемым? – возмутился он про себя. – Где эта людская охрана культурного наследия? Где?»


Сокрушенно покачав головой, гость проскользнул в приотворенную дверь и застыл на пороге одной из комнат. Долго не решался он окликнуть хозяина, сидящего в горестной позе на полу, но острое чувство жалости и желание хоть как-то утешить пересилили. Визитер легонько постучал и, когда Домиан обернулся, подошел и опустился на корточки рядом.

- Здравствуй. Вот, навестить пришел.

Хозяин пристально всмотрелся в лицо гостя, вспомнил, и едва заметная улыбка тронула его губы.

- Христиан, неужели ты? Ну, здравствуй. Извини, так и не собрался к тебе, сам видишь, - он обвел рукой стены, - беда у меня.

- Наслышан, потому и не ждал, - кивая, ответил гость, с сочувствием глядя на Домиана. – А что люди? Делать-то собираются что? Или до полного разрушения довести хотят, чтобы потом новое возвести? Наслышан я о таких случаях.


Домиан развел руками.

- Да я теперь и сам не знаю, что ждет кров мой. Давно уж говорили, что отремонтируют и гостиницу для театра Мариинского сделают, а воз, как видишь, и ныне там.

- Да уж. Как там у Михал Юрьеча? «А вы, надменные потомки …». Бедный, и тут, как в воду глядел.

- Не, ты так не говори, - Домиан нахмурился и погрозил гостю пальцем. – Они разные, потомки-то. Это одним все равно, а другие, как могут, защищают. Вишь, у дома каждое третье число собираются, внимание общественности привлекают к бедствиям моим, и про Мишеля много рассказывают. Вон, досочку опять памятную соорудили, взамен пропавшей. Цветочки к ней. Так что, всех под одну гребенку не надо.

- Ну, хорошо, раз так, - покладисто согласился Христиан. Вдруг что-то щелкнуло в его сознании, и он с надеждой уставился на хозяина. - Мишель? Так ты повспоминал?

- А как же, не забыл я о просьбе твоей. Что сам, а что люди напомнили. Я ж говорю, собираются, рассказывают, книжечки, порой, оставляют про памятные места, ну, и встают картинки перед глазами. Да и мне-то сейчас что делать? Только о прошлом вспоминать, да горевать о настоящем. Дом-то, сам видишь в каком состоянии. Я, конечно, копошусь, что-то подделываю, насколько сил хватает, да вся моя забота, как вода в песок, уходит. Горько.


Домиан, опустив голову, закрыл лицо руками. На глаза Христиана тоже навернулись слезы. Слова утешения даже и не пытались прийти на ум, осознавая всю тщетность, всю свою бесполезность в данном случае. Долго хранители просидели так, в тишине, пока хозяин не успокоился сам. Утерев мокрое лицо подолом грязной рубахи и обведя взглядом голые стены, он шумно вздохнул и начал говорить.


- В этой комнате он и жил, когда из Царского Села приезжал. Спал, работал здесь же. Помню, как приболел он надолго, и доктор к нему приходил, по фамилии Арендт. Этот доктор-то и поведал Мишелю про обстоятельства дуэли, да про страдания Пушкина перед смертью. Помню, как разволновался Мишель, и как сочинял свое «На смерть поэта». Рядом был, и когда схлестнулся с родственником своим, Столыпиным, а после скандала и дописал те строчки последние. Из-за них-то и арест, и ссылка, - Домиан сделал паузу и задумчиво посмотрел на сидевшего рядом собрата. - Вот ты про потомков вспомнил, а знаешь, у меня в жильцах, много позже, Крюков был, Александр. Недавно узнал я, что стихотворение он про мой дом написал, длинное такое, душевное. А заканчивается так:

«Я в этом доме жил в блокаду
В квартире номер тридцать шесть.
Мы берегли поэта честь,
Когда кругом рвались снаряды»


Продекламировав, Домиан с гордостью, пополам с тоской, поглядел на Христиана. Тот уважительно покачал головой и достал из кармана маленький блокнотик с огрызком карандаша.

- Ты, это … Прочитай все, а я запишу, потом к своим записям добавлю. У меня есть об «искусственном провале смерти» на Машуке Ларины Федотовой, потом, может, еще что найду, и получится так замечательно – о поэте и домах, где он жил, стихами. И про место гибели тоже. Ну, это в конце. А начать можно с его же строчек: «Синие горы Кавказа, приветствую вас, вы взлелеяли детство мое …». Хотя, нет. Сначала должна быть Москва, где родился, потом - Тарханы, - гость так увлекся своей идеей, что даже вскочил и  в возбуждении забегал по комнате. – Ой, хорошо, что в моем доме библиотека его имени, все ко мне стекается, ну, почти. Поищу, покопаюсь, а потом подборку для нашего брата домового сотворю, отдельным блокнотиком. Работы, конечно, но куда торопиться? Справлюсь. Правда, здорово я придумал?


Он глянул на собрата, сидевшего с растерянным видом на полу, и смутился.

- Ой, прости, не до этого тебе сейчас, понимаю.


Но Домиан обижаться и не думал.

- Знаешь, нравится мне затея твоя. Если дом сохранят, да еще и музей откроют, как люди хотели, ты мне обязательно такой же блокнотик сделай. Наши придут на экскурсию, а я им стихи почитаю. И Мишеля, и про него.


Сказав это, он прикрыл глаза, и застыл с самым мечтательным выражением на лице. Христиан заволновался – как бы это купание в грезах не сделало бы жуткую действительность для собрата еще ужасней. Он тихонько кашлянул, вызволяя Домиана из сладостного плена, и осторожно спросил:

- А если снесут и новый дом построят?


Такой исход дела, видимо, приходил хозяину в голову, поэтому он ответил сразу:

- Что сказать? Жаль будет. Ведь эти стены все помнят, и мне напоминают. И про Мишеля, и про других жильцов, о которых люди уже позабыли, потому что славы себе те не сыскали. А ведь постояльцев хороших у меня немало было, есть кого добром вспомнить. А со стенами, сам знаешь, и память большей частью уйдет. Жаль.


Опять влагой заблестели глаза, и Христиан, легонько похлопав Домиана по плечу, произнес:
- Полно, может, все еще образуется. Помнишь, как у Михал Юрьича: «Скажи-ка, дядя,
ведь недаром, Москва, спаленная пожаром, французу отдана». Может, и с тобой не просто так? Глядишь, и опомнятся те, в чьей власти решить сей вопрос. И будет у тебя в отремонтированных стенах и гостиница, и музей. Я приду тогда, а ты мне экскурсию по полной программе устроишь, и ночь напролет стихи читать будем. Или прозу. Это уж какой стих найдет.


Домиан вытер глаза и с благодарностью пожал дружескую руку, что лежала у него на плече.

- Спасибо, брат. Знаешь, а ведь «Бородино» тоже в моем доме написано. Так что будем верить.


Они просидели и проговорили всю ночь, а после и день, благо побеспокоить их в пустующем доме было некому. Уже перед уходом Христиан вспомнил, что не задал самого главного для него вопроса.

- Слушай, а каким был в жильцах Михал Юрьич? А то мне с характером его никак не разобраться. Кто что пишет про него. Честное слово, будто слона слепые ощупывают. Ведь ты-то точно знать должен.

Домиан улыбнулся сравнению, и ответил, покачав головой:

- Про характер и я тебе не скажу. Ты ведь сам знаешь, часто случается так, что человек дома один, а на людях – совсем другой. Всякие толки до меня доходили, но жильцом он точно был хорошим. Они с бабушкой тут жили, и в друг друге души не чаяли, а лад в семье, сам знаешь, очень важен. Так что не волнуйся, не только с человеческой, но и с точки зрения любого домового, твой дом носит имя человека достойного.



Проводив друга, Домиан прошелся по своему гибнущему дому и вновь вернулся в квартиру на втором этаже. Ноющая боль, уже привычная за последние годы, вдруг опять полоснула острым железом, когда он увидел на полу забытый карандаш Христиана. Старый хранитель опустился на колени и, возведя глаза, зашептал: «Помоги, помоги мне. Пожалуйста».


Фото Дарьи Васильевой http://www.proza.ru/avtor/darky