Дневник и фото - 1968

11 января 1968 г.
В к / т «Москва» премьера фильма «Святослав Рихтер» – музыканта минимум, а человека слишком много: кушает на природе чёрную икру и угощает ею птичек, раздаёт автографы и утомлённо загораживается ручкой, строит на берегу Оки то ли баню, то ли сторожевую башню… Сам маэстро в кинотеатр не приехал, зато жена Нина Львовна Дорлиак выступила за двоих: отобрала у киношников все врученные им цветы и сказала в микрофон, что будет справедливо передать их великому Святославу Теофиловичу.

28 января 1968 г.
В Дом офицеров ЦДСА народ валил валом – пообещали встречу с живыми артистами, и самым желанным в списке был Высоцкий. Которого, конечно, не было. Был Савелий Крамаров, корчивший рожи и присовокуплявший к своей биографии бородатые анекдоты. Настя Вертинская, рассказывавшая про то, как втыкала иголки в тряпичный живот в «Войне и мире», а в «Анне Карениной» живот у неё уже был настоящий, со Степаном Михалковым внутри.
Были Ульянов, Шалевич, Кириенко и Кузнецов. Всех переговорила гениальная Нонна Мордюкова, под занавес певшая так, что звенели хрустальные люстры. Но весь этот прекрасный коллектив не смог восполнить отсутствие Высоцкого, которого после «Вертикали» везде ждут,  как первостепенную звезду.

2 февраля 1968 г.
Если бы не громоподобный голос постового из матюгальника на крыше милицейской «волги», бабульку вовсе никто б не заметил – шла себе неторопко от «Националя» к Александровскому саду. А он – на всю площадь: «Гражданка с мешком, вернитесь!»  Она уже на середине Манежной, никакого резона ей нет ворачаться, а гаишник из своей машины опять: «Гражданка с мешком!..» Теперь уже вся улица остановилась и глядит, чем цирк кончится. И мент взорвался:
     – Стой, бабка, … твою мать!
Покраснела милицейская бибика, сорвалась с места, а бабка так спокойно и учапала по своим делам.

3 февраля 1968 г.
Феликс рассказал, что позавчера был на вечере памяти Андрея Платонова в Доме литераторов, и будто бы литературный концерт стал чуть не политической акцией, абсолютно антисталинской, и вообще там несли жуткую ересь. Я пробовал читать Платонова, однако не осилил. На такой вечер, конечно, пошёл бы, но у меня среди знакомых нет никого, кто мог бы доставать билеты в ЦДЛ.

4 февраля 1968 г.
Ко второй годовщине ухода Мордвинова в «Неделе» большая статья Завадского о нём. Не считаю, что актёру нужно было в день смерти дочери играть спектакль, но когда он поступал в труппу Юрия Завадского и тот спросил, зачем  24-летний человек, уже отчисленный из ГИТИСа за профнепригодность, всё-таки упрямо идёт в театр, Мордвинов ответил: «Я хочу выйти на сцену, обнять зрительный зал, смеяться и плакать вместе с ним». И Завадский ему поверил.

15 февраля 1968 г.
Очередной вызов в военкомат закончился тем, что военная комиссия признала меня  идиотом – слепым, глухим, да ещё и психованным. В итоге я оказался нужнее в тылу и в ближайшее мирное время от муштры застрахован, а в военное буду при штабе выпускать газету  «В атаку!». Пока я силился сдерживать радость, заполнявший документы майор силился изображать сочувствие – он знает моего отца и очень сожалеет, что у него такой никудышный сын.

18 февраля 1968 г.
Вечер театральных училищ в ВТО. Очень яркий и талантливый. Специально или случайно, три театральных училища поставили пьесу Лабиша «Мизантроп», так что в один присест мы посмотрели три прочтения одного водевиля.
Щепкинцы изобразили типичного Островского – тяжеловесного и нудного, в пыльных декорациях со склада Малого театра. И – ни одной актёрской удачи.
Щукинцы, понятно, запустили «Турандот» – сделали живой и подвижный спектакль, в духе школы представления: ребята импровизировали на ходу, хохмили, несли прелестную отсебятину. Что и нормально, поскольку с текстом зал уже знаком, и можно было резвиться. Алик Вилькин на выходе оглядывал зал и говорил: «Ба, да тут все шишки собрались!» (шишкам – родоначальникам трёх школ – конечно же, было приятно), а когда кукушка в часах куковала время – вслух считал до шести и говорил: «Это в Малом шесть – у нас половина седьмого!». Очень пластичный актёр, с отличной перспективой.
Мхатовцы щукинцев не перетянули, однако и у них были симпатичные находки, вроде той, что всё действие на стене висело допотопное ружьё и в конце само собой стреляло.

5 марта 1968 г.
Устроили в ЦДЖК нашим девчонкам славный капустник (не знаю, кто испёк сам пирог, но получился он весьма вкусный). Я сочинил незатейливые частушки – именные, никого не пропустив, а ребята сымпровизировали какие-то этюды. Под конец устроили песенный конкурс для наших дам – с призовым фондом в виде заводного ослика с крутящимся хвостом, которого я недавно купил в «Ляйпциге». Втайне я надеялся, что его выиграет Нина Чуб, но она петь поленилась, и достался ослик одинокой девушке с ребёнком, что тоже пришлось кстати.

6 марта 1968 г.
Днём зашёл к отцу в его больницу, собираясь стрельнуть пятёрку на подарочек маме, но его на месте не оказалось. Дежурная медсестра проводила в отцовский кабинет, и я там промаялся часа полтора. От нечего делать заглянул в другую смежную комнату, где у отца склад всякой всячины, вроде кучи противогазов на случай проверки готовности персонала к гражданской обороне (парочку поновее себе выбрал). Вдруг обнаружил в углу два десятка картин в рамах, повёрнутых лицом к стене, и не сдержал любопытства – расставил их вдоль стеллажа. На всех был один и тот же вид из окна этого кабинета: кусок улицы Дурова с трамвайными путями, татарская мечеть – зимой, летом и осенью, в снегу, в зной и дождь, утром, в полдень и на закате. Этакий Клод Монэ, его цикл с Руанским собором...
Я не удивился бы, окажись картины отца чёрно-белыми – после контузии он потерял способность различать цвета (в детстве  как-то попросил у него красный карандаш, а он растерянно протянул зелёный), потому и не вернулся в художественное училище 905-го года, откуда ушёл на фронт. Ему говорили, что это не лечится, однако на  всех этих картинах цвет был абсолютно сочен, композиции лепились уверенными точными мазками... Смутившись вдруг, что отец меня здесь сейчас застанет, я поспешно вернул всё на место, как было, и ушёл черновой лестницей.

14 марта 1968 г.
«104 страницы про любовь» в полумёртвом «Ленкоме». Уверяют, что Радзинский очень талантлив, но верится с трудом (пробивной – да, но и только). Примитивно и фальшиво всё, от ситуации до текста, который звучит донельзя пародийно: «У вас самые красивые глаза в СССР!..» – бррр! Бедные актёры – что они должны играть? Расторможенная актриса, играющая стюардессу Наташу, сама стесняется той чуши, которую порет. В антракте два каких-то театрала на полном серьёзе рассуждают в курилке, что в роли Наташи Сидоркина на голову выше, однако ещё раз смотреть этот ужас с Сидоркиной...

15 марта 1968 г.
Возле дома столкнулся с моей Джокондой и спохватился: даже не вспоминал её всё это время, закрутившись с делами. Хотел позвать на ближайшую репетицию, но вдруг подумал, что так ничего о Танечке и не знаю – интересно ли юнице, чем я сейчас занимаюсь. Однако даже минутный разговор с ней меня умиротворяет.

17 марта 1968 г.
Очень тяжелая утренняя репетиция пьесы Майи Ганиной «Анна» в декорациях – выгородку и задник наконец-то привезли. Но Феликс был не в настроении, потому к полудню всё закончилось. Тут и появилось желание выпить – у меня бывает редко, но уж если найдёт… Сманил Володю Зиновского и Алёшу Наместникова – поехали в  «Музу» – неуютный ресторанчик в Столешниковом. Поели вкусно, но двух бутылок коньяка показалось мало, а денег больше не было. По яркому солнцу и тающему снегу пошли в театр Станиславского, где работает Зиновский, чтобы перехватить там какую-нибудь мелочь. Денег не нашли, но раздобыли полный «фаустпатрон», с которым и устроились в тёмном буфете. Потом Зиновский повёл нас в гримёрку Урбанского, уже кто-то занятую, и так стало обидно, что я с ним разминулся совсем на чуть-чуть – не увижу ни «Трёхгрошовую оперу», ни «Салемских ведьм»,  ведь даже их телезаписей не сохранилось. Смертная всё-таки эта штука – театр.

18 марта 1968 г.
В перерыве между прогонами Нина Чуб спрашивает Левина:
     – Феликс Аронович, а какая у моей Людки фамилия?
     – Придёт Ганина на премьеру, ты у неё и спроси, – лениво отмахивается Феликс.
А ведь главная героиня Анна в пьесе говорит Людке: «Что, чубчик, стираешь?» – вспоминаю я и говорю об этом Нине. Она радуется:
     – Точно ведь, как у меня!
Феликс смотрит на Нину влюблённо и ревниво – понимает: этим летом она поступает в театральное и наверняка поступит: весь год брала частные уроки, учила французский. Значит, осень у нас уже без неё – разве что забежит по старой памяти, сыграет разок-другой. Так и будет тут самодеятельность в самом худшем смысле этого слова. А Левин хочет нормальный театр – со званием «народный», как у ЗиЛовцев, откуда вышли Носик, Локтев, Лановой, режиссёр Таланкин. В конце концов, это не только другой статус, но и другая зарплата. А тут, похоже, тупик.

28 марта 1968 г.
Погиб Юрий Гагарин – разбился в простом учебном самолёте. Смерть не вяжется с его именем, как траурные рамки со знаменитой улыбкой.
Я хорошо помню тот день, когда по радио Левитан сообщил о его полёте. Было девять часов утра и за окном пасмурно, как при солнечном затмении, а потом словно лопнуло небо, и на него выкатился слепящий диск. Таял снег, и была весна, и были радостные – словно под хмельком – люди, и все улыбались – казалось, что вот-вот из-под снега пробьётся трава.
Нас отпустили с уроков в тот день – может быть, потому я и запомнил его, как праздник.
Помню «Комсомольскую правду», где Гагарин был снят в лётном шлеме, и оттого лицо его было несколько не таким, какое мы увидели после.
Я готов был расплющить нос о крохотный экран телевизора, по которому смотрел встречу Гагарина, чтобы разглядеть его получше. Больше я не видел той хроники целиком – лишь тот момент, где он спускается по трапу самолёта и делает первые шаги по земле, показывают часто. Дальше – купюры: развязавшийся на ботинке Гагарина шнурок, выскочивший навстречу первому космонавту Хрущёв, с которого скатилась шляпа, и как долго он его целовал… Правда, тогда кукурузный Никита целовал всех, это было как бы высшим знаком внимания. А Юрий Гагарин стоял и улыбался, и все были покорены достоинством и простотой, с какими держался  простой сельский парень, к которому до конца жизни так и не пристали слюнявые поцелуи и прочая человеческая шелуха.
Я скверно отношусь к завоеванию космоса и его исследованиям, в которых не вижу ничего, кроме символа победы человеческого разума над силами природы. Гагарин и стал этим символом. Он летал меньше часа, да больше и не нужно – оказалось вполне достаточно, чтобы имя его осталось в веках.
Зачем нам сказали, что он умер?

1 апреля 1968 г.
Третий день в стране повальное ощущение всенародной потери.
А в молочном магазине шамкающая бабка ведёт в очереди религиозную пропаганду:
     – Вот Юрочка слетал в космос-то, говорил: никакого Бога там не видел. А Боженька возьми да и брякни его об землю: не подымайся!..

4 апреля 1968 г.
Ночь простояли за подпиской на четырёхтомник Хемингуэя. Весело: жгли во дворе магазина костёр, травили анекдоты. Вчера вечером я был 313-м, после утренней переклички стал 128-м, и к полудню получил заветный квиточек. Кроме того, за восьмичасовое общение с книжниками набрался литературных новостей под завязку.
Когда уходил – у входа в магазин несколько парней продавали подписку за 100 рэ.
-----
Сегодня у нас премьера «Анны», а я притащился абсолютно сонный и разбитый. Никогда не думал, что в ЦДКЖ на спектакль никому не известного Молодёжного театра может прийти столько народа – мест свободных в зале не было. И прошло всё достойно – перед любым профессиональным театром не стыдно.
Все ребята играли здорово. Конечно, Галя Абрамова (Анна), Володя Зиновский и Нина Чуб всех на голову выше, но и другие старались. И Феликс Ароныч купался в лучах славы: сиял, несколько раз выходя на поклоны, принимал поздравления коллег. Майи Ганиной не было, но пришли актёры из театра Станиславского – хвалили, говорили: «Где вы такую Анну нашли? – у нас заслуженная артистка хуже играет!».
Вообще – всё здорово! Ну и меня с дебютом – играть дедушку в лысом парике вполне по мне. Тётя Женя подслушала в зале – обсуждали, что вот голос молодой, а уже совсем без волос, не иначе на подводной лодке служил.

10 апреля 1968 г.
Фильм-феерия – итальянская комедия «Операция "Святой Януарий"». То есть хохотали с Димычем так, что в зобу дыханье спёрло. Количество юмора и смешных ситуаций в метраж фильма не помещаются: ни один кадр не провисает, передохнуть практически не удаётся. Грустно только, что замечательная роль Тото в этом фильме стала для комика последней.

12 апреля 1968 г.
Был у отца – просил прочитать, что он про войну написал. Получается плохо: папа хочет делать литературу, а это не нужно. Говорю: пиши, как рука сама пишет, и всё, что вспомнишь, – литературу я потом отредактирую.
Я так и не сказал отцу, что видел в больнице его картины – если и когда сочтёт нужным, сам скажет. Спрашивает, совсем ли я забросил рисование. Пока ещё не забросил, но к тому идёт.
Дал папе программку–приглашение на следующий спектакль. Внимательно прочитал всё до конца и, конечно, заметил, что я тут Георгий Смирнов. Спросил, намерен ли я поменять фамилию. И зачем? – Смирновых в России как Ивановых, пруд пруди, а Пепелиных в Москве всего полтора десятка и все родственники. Обещал как следует подумать.
Пришёл к отцу днём, когда  его жена на работе, а мой сводный брат на продлёнке в школе. У отца диабетический приступ: едва встаёт, выглядит хуже некуда. Странно видеть родного человека в чужой квартире, где и запахи не такие, как в нашем доме, – среди несвойственных отцу вещей и предметов, выдающих полное отсутствие вкуса. На стене красуется абсолютно идиотический портрет Ленина, вышитый желтыми крестиками на голубой тряпочке. Отец проникновенно сказал:
     – Это Вера вышивала.
Я вдруг чётко осознал, что больше в этот дом приходить не буду, и отец это понял:
     – Звони хотя бы… иногда…

16 апреля 1968 г.
Нина Чуб принесла потрясающую пьесу Володина «Пять вечеров» и всех нас заразила: удивительный текст, живой и бездонный. И у меня есть шансы играть с Ниной – если она Катя, то я Славка. За неделю от руки переписал пьесу – вся уместилась в обычную общую тетрадь. Оказалось – зря: у Левина свои планы, и после железнодорожной пьесы «Анна» он собирается ставить давно умершую дешёвку Горбатова про «коммуну номер раз» – нужно!

23 апреля 1968 г.
Неделю назад лишился часов. Возвращаясь ночью с репетиции, решил срезать дорогу прямиком от Рижского вокзала, через свалку, где и нарвался на шайку пацанов: шестеро – убегать и драться глупо. Денег было мало, а «котлы» мои им приглянулись (дорогие – отец подарил за победы в олимпиадах). На другой день после уроков Болихов повёл меня к марьинорощинским паханам Буратино и  Маэстро – оба в один голос: первый раз слышим, но разузнаем. И позавчера какой-то шкет подвалил на перемене: твои? (ремешок уже успели поменять на браслет).
Сегодня в первом часу ночи иду той же дорогой – опять базланят на том же месте:
     – Привет, Жорик! Сколько времени на твоих золотых?
 
28 апреля 1968 г.
«Три тополя на Плющихе»: из банального небольшого рассказа Татьяна Лиознова сделала прелестный фильм, поэтичный и нежный. Когда Доронина пела в машине – дыханье перехватило, такие у Ефремова были глаза. А когда она металась по квартире в поисках ключа, соседка моя слетела с резьбы – завопила на весь «Ударник»: 
     – Да вон же он, на углу чемодана лежит!..

2 мая 1968 г.
Сергей Образцов показал свой хроникальный фильм «Кинокамера обвиняет», сделанный с оглядкой даже не на  «Обыкновенный фашизм» Ромма, а на «Собачий мир» Якопетти. Отличный текст написал и сам его за кадром выразительно читает. Только вот всё равно моё доверие к кукольнику пошатнулось – после того, как наехал на Андрея Тарковского, якобы сжёгшего корову на съёмках фильма про Рублёва: так вот и вылезает в нашей творческой интеллигенции партийная и поколенческая  нетерпимость к молодым мастерам.  Вытолкать Тарковского из кино у Образцова, конечно, не получится, но изрядно попортить ему крови может.

8 мая 1968 г.
Бедная словесница со мной вконец измучилась – писали сочинение о лирической поэзии (ясно, по классикам), а я накатал по Евтушенко, Окуджаве и Ахмадулиной, в конец еще и Высоцкого добавил – про «украл весь небосвод и две звезды Кремлёвские в придачу». Кончилось тем, что Эсфирь Пална всему классу сочинения вернула, а мне нет – топала ножкой, кричала: не знает, что ставить. Сегодня задержала после уроков:
     – Вы опять хулиганите! Ладно «Бабий яр» и «Про Лёньку Королёва», но вы же цитируете и стих артиста Высоцкого, который не опубликован, а так нельзя. И как вы всё списали, ума не приложу, но явно списали – на девяти листах ни одной ошибки.
     – И что дальше?
     – Я в РОНО ездила, советовалась. Сказала, что, по-моему, следует оценить на «два», не на тему ведь, и список поэтов странный. А там сочинение прочитали и рекомендовали поставить «пять»... Что мне с вами делать – не знаю. Давайте, поступим по-справедливости, сойдёмся на «четвёрке»?
     – Давайте, я покладистый.

14 мая 1968 г.
Нина Чуб, от избытка энергии раскачиваясь на театральной вешалке, как на турнике, рассказывает гримёру:
     – Какая всё-таки гениальная сцена у Ефремова в  «Трёх тополях»!  Она поёт, а он сидит, и глаза у него!.. Вся жизнь в них!.. Лётчик французский!.. После Щукинского я только к нему, в «Современник»... Получится у меня, Алексей Михайлович?
     – Даже и не сомневайтесь, Нинель Ефимовна, – поддакивает старик. – Вы же просто вылитая Алиса Коонен, такую актрису любой театр возьмёт.
     – Ой, правда? – Нинка теряет равновесие и обрушивает тяжеленную вешалку на гримёра.
Мы с трудом поднимаем старика, собираем его рассыпанные коробочки с гримом, сажаем к зеркалу. Потирая ушибленный бок, Алексей Михайлович говорит:
     – Теперь, Нинель Ефимовна, даже не знаю, как вас обнадёжить: Алиса Георгиевна никогда вешалку на меня не роняла…

6 июня 1968 г.
Вчера в третий раз сыграли «Анну» и сегодня отметили закрытие сезона в любимом кафе «Лель» на Щербаковской. У нас был свой магнитофон, а коллектив был столь внушительный, что нам отдали целый зал, разрешили закрыть двери. До музыки однако не дошло – обнаружили, что мы до сих пор не можем наговориться, и просто славно посидели.
Ушли из кафе последними. Был удивительный вечер, почти ночь, вроде бы чёрная, а на самом деле тёмная сине-зелёная, тихая, с одинокой нотой первого комара. Дошли до Крестовского моста, на «Ржевской» спустились на перрон, где не было огней, лишь стальной блеск рельсов, и только вдали, куда убегало железнодорожное полотно, мерцали мелкие светящиеся точки на ультрамариновом лоскуте неба.
Из кармана одинокого прохожего тихо пела Эдит Пиаф, и всё это было просто кусочком нашего спектакля.
Мы с Ниной проводили всех, а потом я отвёз её домой на Красносельскую...
Сегодня самый счастливый день в моей жизни.

24 июня 1968 г.
Собачья выставка в Краснопресненском парке: Нина Чуб со своими фоксами Пегги и Капитаном Флинтом, я с нашим дурным японским хином. В итоге мы получили мелкие алюминиевые побрякушки, а Флинт еще и чашку без блюдца.
Вообще здесь тоже блат: пуделёк с перебитой спиной и волочащимися задними ногами удостоился «золота», потому что его хозяйка – Валентина Терешкова (у чумного пса такая надменная морда, будто и он осознаёт важность космических полётов).
Разговоры на выставке очень смешные:
     – Посмотрите, какой экстерьер у кобелька Богословского...
     – Что ни говорите, но сука Новосельцева...
Кругом музыка и собаки: собачий вальс.

15 июля 1968 г.
Возле Щукинского толпа народа – все уверены, что в них таятся Москвин или Стрепетова. У Нины Чуб всё хорошо – она уже в финальном списке. То же говорят и про Ленку Юргенсон, но я её тут не видел. Лёша Наместников пролетел, Вовка Зиновский тоже, причём ему сказали, что без операции на носоглотку его сюда не примут никогда. Такие дела.

18 июля 1968 г.
Только сегодня узнал, что в Тарусе умер Константин Паустовский. Который был не только отличным писателем, но и человеком абсолютной честности. Так и его альманах «Тарусские страницы» останется не только как литературное явление, но и как гражданский поступок, из чего в конце концов складывается история литературы.

27 августа 1968 г.
Отец приехал на Правду с запоздалым поздравлением – первый раз пропустил мой день рождения (в Крыму отдыхал). Подарил роскошный этюдник, набор масляных красок и два десятка кистей всех размеров – не теряет надежды, что я пойду в художники.
Выпили бутылку вина и тут же поругались (из-за Праги – отец считает, что мы там всё делаем правильно). Потом взял меня за шиворот и увёл в поле. Сказал:
     – Ты знаешь, что тебе нельзя идти в армию? Потому что ты оттуда живым не вернёшься – забьют тебя за твой язык сапогами в казарме.
     – Другого варианта нет?               
     – Есть, ещё страшнее. Как только тебе дадут автомат, ты или замполита  застрелишь, или покрошишь всю свою роту.
Да, перспектива…

29 августа 1968 г.
Какое же удовольствие писать маслом – после акварели, где ошибку нельзя исправить. Вчера живописал отцветающие бабушкины пионы – в один присест, по-сырому, и трижды переиначивал хрусталь, пока он не заиграл гранями. А вот цвет завалил – потратил на этюд три часа, и теперь не поймёшь, какое время за окном. Так начинаешь «руками» чувствовать Монэ, его меняющиеся свет и палитру. 

4 сентября 1968 г.
Забавно – Нинель Чуб и Юргенсон встретились на вручении студенческих билетов, познакомились, и так и не вспомнили, что не столь давно встречались в комнатушке у Феликса Левина. Женщины хуже запоминают друг друга?
В итоге у Борисова получился замечательный набор – кроме знакомых, есть очень симпатичная Оля Науменко, а из мужчин – Женя Герасимов, замеченный в кино.

12 октября 1968 г.
«Вечерняя Москва» сообщила о суде над Владимиром Дремлюгой, Вадимом Делоне, Павлом Литвиновым, Константином Бабицким и Ларисой Богораз (три дня шёл).
Которые 25-го августа вышли к Лобному месту, протестуя против наших танков в Чехословакии. В начале их было восемь, но восьмая была беременной, и её из дела исключили. Стыдно, конечно, что на всю Москву их оказалось столь мало, но здесь важна не численность, а сам поступок. В итоге Делоне и Дремлюга получили 2 и 3 тюрьмы, а Бабицкий, Богораз и Литвинов отправятся в ссылку. Файнберга и Горбаневской на суде не было – обоих признали сумасшедшими и намерены сгноить в психушке. Вроде бы у зала суда обошлось без эксцессов.

2 ноября 1968 г.
Субботний выход в КДС на «Кармен» с Архиповой и Атлантовым. Непередаваемый восторг.

4 ноября 1968 г.
Как обычно, осенью Левин набрал новый поток в свой театр. Пока работает ярлык «молодёжный», очередь на прослушивание не иссякнет.
Москва тесна – увидел здесь бывшую одноклассницу из 245-й школы, а сегодня пришла девушка, которой периодически любуюсь в магазине «Книжная находка» за памятником Первопечатнику. Насчёт её актёрских талантов ничего не скажу, но с книгами теперь у нас всё будет в полном порядке. Вообще Люсьена славная.

6 ноября 1968 г.
Нынче Эсфирь Павловна на своем уроке выдала:
     – Посмотрела «Доживём до понедельника». Ну почему в кино как словесник, так дурак?
А фильм замечательный (после позорного прокола с «Героем нашего времени», от Ростоцкого уже ничего путного не ждали). Конечно, всю картину сделали Тихонов с Печерниковой – о таких Учителях можно только мечтать. 

9 ноября 1968 г.
В Пушкинском музее сидел в зале импрессионистов, напротив ядовитой картины «таможенника» Руссо «Поэт и его Муза»: лубок ведь, а чем-то завораживает.
И вдруг вспомнил: сегодня же Аполлинер умер, ровно полста лет назад…
Бывают странные сближенья.

10 ноября 1968 г.
В «Современнике» премьера  «На дне» в постановке Галины Волчек. Спектакль тягомотный (я не разделяю общий восторг), но главной фигурой тут будет Олег Даль – Васька Пепел, на которого театралы пойдут при любом раскладе.
Премьеру едва не сорвал Марчелло Мастроянни – сидел в центре зала и своей  харизмой утянул одеяло на себя: я только его идеальный пробор и запомнил.

26 ноября 1968 г.
Феликс Ароныч обзвонил всех «стариков» – позвал сегодня в десять вечера вспомнить «Анну». И ведь собрались, как в прошлом сезоне. С одной стороны, очень радостно, что мы почти все снова вместе. Но да – мы стали антрепризой, которую комплектуют на отдельную постановку. У кого будет желание – с новым набором сделаем новый спектакль, а сколько можно вот так играть «Вечно живые» и «Анну», я не представляю.

7 декабря 1968 г.
Умер Рубен Николаевич Симонов. Финал жизни которого, без сомнения, был омрачён творческими неудачами малоталантливого сына, коему теперь все прочат сцену великого отца. Если это произойдёт, Вахтанговскому театру конец.

14 декабря 1968 г.
В десятый раз сыграли «Анну» Майи Ганиной. Всем первым составом, даже Нина Чуб прибежала после занятий из Щукинского, намного опоздав. Сказала, что пришла в последний раз. Да и мне приходить сюда уже не хочется – вырос я из этого самодеятельного театра.

22 декабря 1968 г.
Возили «Анну» в Талдом – мрачное провинциальное местечко. Но клуб там очень хороший, а зритель просто замечательный – чистый и не избалованный зрелищами. Зал полон, даже в проходах стояли. А когда спектакль кончился и мы откланялись – зрители продолжали тихо сидеть: ждали, что мы им ещё что-нибудь покажем. Для чего Феликс взял с собой телевидение с комплектом аппаратуры – не знаю, равно и с какой целью снимали это действо, но глядишь оно и сохранится.

24 декабря 1968 г.
Какое же удовольствие получаю, читая сейчас т.н. «новую» прозу Катаева!  Что он большой мастер, было понятно уже по ранним рассказам «Ножи» и «Вещи», но в них всё-таки видны нитки и как они сшиты. А теперешние «Святой колодец» и «Трава забвения» исполнены по законам не литературным, но музыкальным.
То, что Олеша пытался сделать в «Ни дня без строчки», Катаев довёл до совершенства в своих книгах пяти последних лет. Понятно, что Валентин Петрович лукавит, утверждая своё право писать плохо, прикрываясь термином «мовизм». Потому как под эту сурдинку может написать фразу «Маяковский облокотился задом на стол», и для него она абсолютно грамотна. А ещё Катаев замечательный портретист – какие живые у него Бунин, Маяковский, Мандельштам...
Глупы те, кто говорит, что нынче классики перевелись. Вот Катаев – классик, и тут копья ломать нет надобности.

27 декабря 1968 г.
Во время событий в Чехословакии наши солдаты повсюду уничтожали таблички POZOR! Пока объяснили, что это слово – с ударением на первом слоге – означает просто «Внимание!».
Из почтового ведомства пришло уведомление, что 3-й номер чешского фото-ревю конфискован и читатели могут получить обратно свои 2 рубля.

30 декабря 1968 г.
Встретил у Никитских ворот Наташу. Она совсем не изменилась за три года, только чуть начала краситься, и от этого лицо её стало как бы очерченнее. Погода к прогулке не располагала, и мы просто выкурили по сигарете возле памятника, стараясь не говорить о том сумасшедшем лете, когда мне вдруг было подарено столько волнующих минут. Странно, но я за эти три года почти не вспоминал о ней. Или не хотел вспоминать? Она ещё раз вышла замуж, и опять неудачно. Её Павлику уже десять, и между нами с Наташей столько же лет разницы, что теперь наверняка заметно ещё больше. Но всё-таки здорово, что мы тогда были вместе.


ФОТО:  Мне 17:  первый автопортрет с первой сигаретой  /  Москва, 1968 г.
© Georgi Yelin

ФОТОАЛЬБОМ  к дневнику этого года – все снимки  привязаны к датам:
https://yadi.sk/a/tNhXo7hIk217Ig

-----