Вехи и вёрсты. Главы из романа. Гл. 183-185

Шиманский В.И.

                Главы из автобиографического романа "Вехи и вёрсты"
(Скопировано с сайта "Свободная Интернет Газета": http://www.svob-gazeta.ru/)


Глава 183. Рыбалка с ночёвкой за Зеей

С согласия родителей, мы иногда уходили рыбачить с ночёвкой на речку Желун, или на противоположную от города сторону река Зея. Наша рыбалка происходила под присмотром дяди Вани Гулевич, дяди Вани Руденко, дяди Андрея Голубецкого, или дяди Ильи Шкуропацкого.

В летнее время река Зея, протекающая напротив города Свободного и посёлка Суражевка, по жребию делилась постоянными рыбаками между собой, большинство из которых были фронтовики, или инвалиды войны. Некоторые из них работали сторожами в магазинах или пожарными. Свой отдых летом, который длился несколько суток, они проводили на рыбалке, рыбача с лодок на перемётах.

Даже ребятишкам рыбачить около них запрещалось. Нам говорили: «Распугаете рыбу, если будете здесь кричать, или булькать своими удочками. Идите на косу». Эта коса находилась ниже по течению, и рыба на мели почти не ловилась.

Летом ночи у воды очень холодные, поэтому у рыбаков на берегу круглосуточно горел костёр и не один. У костров всегда кто-нибудь дежурил по очереди, подбрасывая в огонь сучья или сухие клинья от плотов. На случай, если дежурный заснёт, с боков костра клали два коротких толстых бревна, которые тлели до самого утра, а вокруг спали рыбаки и ребятня.

После войны у многих людей появились тяжелые плащи из клеёнок, сшитые из трофейных лошадиных попон. Такой плащ был и у Васи Руденко. Он в нём заснул у самого костра. Ночью все проснулись от крика: «Мамочка! Горю!» Я со сна ничего не понял, но увидел, как кто-то, охваченный пламенем, носится по берегу и орёт.
Дядя Ваня Гулевич бросился к факелу, схватил его и потащил к воде. После этого он привёл к костру испуганного, но живого и невредимого Васю Руденко, на котором сгорел только плащ, а сам Вася не пострадал. После этого случая ребята, при удобном случае, шутили над ним: «Вася, расскажи о том, как ты, бегая по берегу, махал руками и пытался, как ласточка, взлететь к небесам».

В большинстве случаях мы рыбачили на речке Желун, где под плотами водилась разная рыба. На удочки чаще всего попадались чебаки и плеть, которую все называли касаткой.


Глава 184. Дядя Андрей Голубецкий и "калужонок"

Я подходил к своему дому, когда мимо меня с криком и гамом пронеслась ватага ребят. Петька Крючков на бегу успел мне крикнуть: «Дядя Андрей Голубецкий поймал рыбину на полтонны весом! Побежали смотреть!» Я мало в это верил, но поток ребят подхватил и меня. Если бы в то время меня спросили: «Ты куда бежишь?» Я бы ответил: «Куда все, туда и я».

Мы подбежали к дому Голубецких в тот момент, когда четыре милиционера грузили на телегу громадную рыбину. Голова калужонка и туловище лежали на телеге, а её хвост свисал почти к земле. Люди говорили: «Вот не повезло мужику! Двести десять килограмм, а ему и кусочка не дали, всё забирают и куда-то увозят».

Эта рыбина оказалась осетровой породы, называлась она в народе «калужонком», и водилась только в Амуре, но иногда заходила в реку Зея.
Лов Калужонка был запрещён законом.

Дяде Андрею милиционеры сказали: «Мы вас, как Героя Гражданской войны, штрафовать не будем, а пойманную рыбу конфискуем и передадим в больницу». Дядя Андрей со слезами на глазах уговаривал милиционеров: «Разрешите на пробу отрезать от рыбины хоть пару килограмм? Я такой рыбы никогда не видел и не ел. Очевидно по всему, я больше никогда такой не увижу. Как я мог предвидеть, что она попадется на перемёт?».

Милиционеры к просьбе дяди Андрея остались глухими. Печальный Герой Гражданской войны, опустив вниз свою седую голову, стоял на улице «Первого Мая», а на его щеки невольно скатывались слезы.

Всё это я видел своими глазами. Рыбу «калуга» тогда я видел первый и последний раз в жизни. Люди с трудом верили, что её сдадут в больницу, скорее всего этого калужонка растащило по себе милицейское начальство.


Глава 185. Табак и махорка. Приусадебные участки

Папа курил махорку, поэтому мы в огороде всегда сеяли по две грядки табака. Мне нравился запах табачного дыма, но курить махорку меня не тянуло. Один раз попробовал затянуться самокруткой, но чуть не задохнулся.

Я не любил растение табака потому, что его надо было пасынковать, а это не очень приятная работа. Папа не раз мне говорил: «Вася, если ты начнёшь курить, никогда не делай это украдкой, а то спалишь дом. Человеческая натура такая, если тебе позволяют что-то делать - не интересно, если не позволяют – делаешь. Человек похож на козу - если козе бросить ветки под ноги, она на них не обратит внимания, а если эти ветки подвесить к потолку, она из последних сил будет тянуться к ним до тех пор, пока не дотянется». Таким был и я.

Вскоре после войны вышел правительственный указ об усадебных участках в городах, по которому они урезались до шести соток.

Папа очень расстроился, когда у нас обрезали огород с двенадцати до шести соток. Он говорил мне:
«Сколько я вложил сил на этой земле, одному богу известно. Когда строился, здесь рос такой листвяк, который я корчевал несколько лет подряд. Если сегодня копнуть немного глубже, можно напороться на смолистые корневища. А сколько навоза вложил в этот песок, чтоб облагородить землю. Пришли, обмерили и отхватили кусок жирного пирога. Как подумаю о том труде, который вложил, плакать хочется. Что поделаешь? Правительству видней, что делать. Наши власти обеспокоены тем, чтоб наш народ не разбогател и ни стал жить лучше, чем живут они".

На той земле, которую отхватили у нас и наших соседей, прибавив к ним ту, на которой до войны планировалось строительство детских площадок, сделали новую улицу.

Мама предложила:
"Давай построим теплицу, будем её отапливать и кушать ранние овощи".

Отец махнул рукой сверху вниз и ответил:
"Отапливать теплицы запретили, а их размер ограничили. Теперь содержание теплиц не стоило свеч. Не дурость это?"

Сказав это, он замолчал. Я тогда сказал ему:
«А что если мы, удобренную нами землю, к себе на огород переносим? Участок, черт с ним, а земля наша».

Отец ответил:
«Новые хозяева могут нам войну объявить, тогда житья совсем не станет. Ну, её к лешему! Пусть подавятся ей!»

После этого дома в посёлке стали расти, как грибы.
Захар Павлович Шаган, родной брат матери Валька Котенко, на нашей улице на огородах Яковенко и Крючковых построил себе дом. На бывших усадьбах Шаповаловых и Юкович встал дом Котельниковых, у Гурских и Малышко часть огородов отхватил и построил на них хоромы Каменев Генка.

Так на нашей улице стало не семь домов, а гораздо больше.
После того, как прожить на маленьких участках земли стало тяжело, многие люди нашего посёлка стали срываться с насиженных мест и уезжать в лучшие края.

Семья Яковенко переехала в Благовещенск, а в их дом вселились Сухановы. Мишка и Митька Шкуропацкие с родителями уехали в город Охотск, наши соседи Шуваевы разошлись, и тётя Дуся, как и семья Клары Яковенко, переехала в Благовещенск.

Из старых моих детских знакомых и товарищей в посёлке остались: Борис Кизлевич и Шурик Гулевич, у которого был старший брат Юзик и сестрёнка Зина. Они были детьми дяди Вани Гулевич, который застрелил бандита у амурского магазина. Гулевич Зине и Крючковой Вале исполнилось по тринадцать лет, мне они казались соплячками.

(Продолжение следует)