Баварские рассказы. 13 - Плюшкин

       Немца звали также, как и известного советского разведчика Кузнецова – Пауль Зиберт. Вернее, того звали Николаем, а не…, ну в общем вы поняли. Сказать, что фриц был странным – значить ничего не сказать. Таких редкостных жмотов белых свет не видывал со времен Николая Васильевича Гоголя, поэтому Леха моментально приклеил Паулю «погремуху» - Плюшкин.


      Зиберт обитал в ареале от сорока до пятидесяти и выглядел для своего возраста совсем не плохо. Наоборот, «жлобизм» Плюшкина положительно влиял на его здоровье. Экономя, он бросил курить, почти не употреблял алкоголь и ограничивал себя в еде. Спортивный и подтянутый Пауль являлся обладателем пышной шевелюры и орлиного носа, не свойственного германцам. Хитрые глазки смотрели на мир с алчным интересом и вызывающей наглостью.


     Жил Плюшкин в крошечном поселке с абсолютно непроизносимым названием типа – «Губингроссешвайгенштруббе…», ну или типа того. Была у фрица мастерская по производству изделий народных промыслов, как бы сказали у нас. Лепил из глины Пауль разных мишек, зайцев и оленей, запекал их в модной печке, будто баварские «матрешки» были карпами под сметаной, разрисовывал и толкал в Мюнхене приезжим ротозеям.


   Бизнес шел у него совсем не плохо, но Плюшкин, как уважающий себя скупердяй, конечно в этом не признавался. Сидя в кафе Карла он горько жаловался на жизнь, сокрушаясь и едва не плача. Немцы народ очень экономный, считают каждую пфенижку, и не любят, в отличие от славян, пускать деньги на ветер. Но они совсем не жмоты, если необходимо они легко расстаются со своими сбережениями. Поэтому соотечественники Пауля не любили и пивом старались не угощать. Повздыхав, и так и не дождавшись «ерша», он укатывал к себе не солоно хлебавши.


   Если фрицы Плюшкина презирали, то сезонные рабочие из Чехии и Польши, жадину люто ненавидели, в силу пристрастия последнего к регулярному «киданию» наемных трудяг. Нет, что-то он платил, но частями, не вовремя и далеко не все. Поэтому находить новых «лохов» становилось все труднее и труднее. Приходилось жариться у печки одному, иногда помогали сыновья-подростки.


   Фрау Зиберт, огромная, десятипудовая тетка, вела хозяйство и дом, но делала это через пень-колоду, из-за этого у проезжающих мимо автомобилистов, складывалось впечатление, что в труднопроизносимом поселке произошло землетрясение, но как-то локально, затронув лишь усадьбу Плюшкина. Пауль ничего не выбрасывал и из-за этого все помещения были плотно забиты всевозможным хламом, которому позавидовала бы одесская свалка. В курятнике стояли сгоревшие телевизоры, старые велосипеды, мопед без колеса, сгнившая кабина трактора и кровать без ножек. Наседки, как акробаты лазили в этом «Сталинграде», и даже умудрялись нести яйца среди пружин разорванного дивана.


   Плюшкин ездил по «шпельмилям», дням, когда немцы выносят на улицу ненужные вещи, и хлама становилось только больше. Самое удивительное, что Зиберт легко мог найти все необходимое, начиная от перфоратора, и заканчивая крошечной шайбой в этих «пещерах Алладина». Соседи, возмущенно качали головами, но в силу врожденной сдержанности хранили молчание. Так жил-поживал, добра, то есть ненужных вещей, наживал Пауль и дальше, если бы не печка…, и не славяне.


  Она была жутко старой и травила, ибо увидела свет еще во времена Веймарской республики. Плюшкин ни почем бы ее не менял, но мишки и зайчики до конца не пропекались и легко трескались при транспортировке. Через две бессонные ночи Зиберт принял тяжелое решение строить новую печь. Он вызвал фирму и попросил составить смету, что и было исполнено. Но увидев счет Плюшкин едва ласты не склеил, сумма выходила четырехзначная, и значительно превышала ту, которую готов был заплатить фриц.


    Пауль опять начал думать, теперь он засыпал и просыпался с калькулятором в руке. Наконец он смирился с тем, что фирму все-же придется нанять, но на отделке можно было сэкономить. Так Леша первый раз за все время пребывания в Германии нашел работу. Обычно этим занимался Олежка, как более ответственный и сознательный товарищ. Киевлянина в этом плане он считал существом легкомысленным, одни бабы в голове, ну еще пожрать, а в свободное время вообще дурака валяет – книжки почитывает.


   Леша не возражал, принимая аргументы приятеля, но все же хотелось и ему сделать что-нибудь полезное для их небольшого консорциума, тут-то и подвернулся Зиберт. Он приехал в пивнушку, когда Олежки не было и легко соблазнил Кононенко, как опытный развратник младую деву. Алексей попробовал попросить «пятнашку» за час, но Плюшкин легко сбил ее на «десятку». В принципе он мог согласиться и на двадцатку, ибо ни десять, ни двадцать платить вовсе не собирался, но зачем расстраивать симпатичного молодого человека раньше срока. Главным было то, что расчет производился по окончании работ.


    Вернувшийся вечером Олежка долго переваривал радостную новость, не зная радоваться или грустить, а утром поехали к Зиберту, договор есть договор.
   Если у близнецов особо не покуришь, то у Плюшкина и «по ветру» было не сходить, терпи до вечера. Печь ему выложила фирма из Ансбаха, а ребятам предстояло по шпаклевать ее специальным глиняным раствором. Шпаклевка была вязкой, трудной в работе и быстро сохла. Зиберт предупредил, что стоит смесь дорого и он будет высчитывать деньги, если ребята не успеют ее нанести вовремя. Приходилось спешить при натяжке, будто они опаздывают на поезд.


  Правда при изготовлении раствора требовалось подождать пол часа, пока он дойдет до нужной кондиции. Но эти технологические паузы Плюшкин заполнял веселыми упражнениями по перетаскиванию хлама из одного сараюшника в другой. Украинцы корячились, как рабы на древнеримской галере и на чем свет стоит поносили фрица. Тот проклятий не понимал и поэтому не обращал на них внимания.


  В такие моменты он походил на Наполеона, принимающего капитуляцию вражеских войск при Аустерлице. Глаза его возбужденно блестели, грудь высоко вздымалась, а пальцы слегка подрагивали.  Неработающие холодильники, сгоревшие стиральные машины, ободранные диваны и испорченная кухонная техника были его, императора, гвардией. А Леша с Олежкой – Мюратом и Мале. Правда в отличие от Плюшкина Бонапарт вряд ли «кидал» своих маршалов и генералов, по крайней мере историки таких фактов не обнаружили.


  Питались, если быстрое поглощение просроченных продуктов в конуре неизвестного происхождения можно назвать этим словом, раз в день. Но Леша нисколечко не жалел об этом. Кругом царила жуткая грязь, тарелки были липкими, будто фрау Зиберт, по примеру своих дальних предков, посуду не мыла, а давала ее вылизывать собакам. Запах был тоже соответствующий. Плюшкин провожал взглядом каждый кусок, исчезающий в чревах славян, будто отправлял на смерть свой последний батальон. Все его разговоры сводились к тому, какой он, Пауль - бедный, а они, русские – бессовестные, если берут деньги с горемыки Зиберта.


   На третий день к ребятам подошли близнецы и по секрету сказали, что Плюшкин – «кидала». Вовремя, не могли раньше сказать. Леша сильно расстроился и предложил товарищу не выходить завтра на работу. Олежка отрицательно покачал головой и выдал: - «Вин заплатыть». Бывший милиционер давно раскусил прохиндея и приготовил тому сюрприз.


   Наконец работа была закончена. Плюшкин позвал ребят в дом и рассчитал их из расчета пять марок в час. Это было совсем мало, до бесстыдства. Плюшкин объяснил друзьям, что они, дескать, много ели и мало работали. На всякий случай он принес в комнату двустволку, а рядом положил телефон.


 Вспыльчивый Леша ринулся к фрицу с намерением воплотить в жизнь свою сокровенную мечту – набить Плюшкину физию. Но крепкий Олежка оттащил взбешенного товарища в сторону и вежливо сказал Зиберту, что если тот все-же передумает, и решит заплатить недостающую сумму, то знает, где их искать. Пауль только криво улыбнулся, поражаясь дремучей глупости славян. Нет, все-таки были правы идеологи Третьего Рейха, когда считали их недочеловеками.


   Но вскорости Плюшкину пришлось воочию убедиться, что вышеозначенные товарищи, справедливо закончившие свой бренный путь с петлями на шеях, как и он, ошибались.
   Новая печь была прекрасна и зайки с «вэдмэдыками» поражали туристов своей крепостью и яркостью красок. Но радовался Плюшкин не долго, самое большее неделю. Поначалу странный запах заметила фрау Зиберт и указала на него мужу, но тот лишь отмахнулся, мол бабьи глупости. Но «букет» крепчал не по дням, а по часам и вскоре в мастерскую можно было зайти, только сперва надев противогаз.


   Складывалось впечатление, что все собирающиеся покинуть этот неласковый мир собаки шли в усадьбу Зиберта и кончали свой жизненный путь прямо возле печки Плюшкина. Причем, где именно это происходило, определить было невозможно. Новая печь ласкала взор желтизной шпаклевки и сбивала с ног неимоверной вонью.


  Миазмы, изрыгаемые мастерской, разносились по всему поселкуу, долетали до спален и столовых почтенных бюргеров, и приводили последних в дикую ярость. Соседи, забыв про сдержанность шли к Плюшкину и устраивали ему «охоту короля Артура и рыцарей круглого стола».


  Зиберт бросился в Ансбах, на фирму, которая производила работы и потребовал объяснений. Те отправили специалиста, он напялил противогаз и битый час исследовал горе-печку, но никаких видимых изъянов не нашел, покачал головой и уехал. Плюшкин совсем приуныл, он терпел убытки, турок, которому Зиберт сдавал товар, требовал новых зайцев, а тех произвести было невозможно из-за вышеуказанной вони.


    Выручил фрица старый чех Жижка, живущий на соседнем хуторе. Едва подойдя к усадьбе Пауля, он широко улыбнулся и довольно потер руки. Он то и объяснил Плюшкину, что кто-то, больше всего те самые русские, которых немец «кинул», замуровали в печке энное количество яиц.


   Мол это старая шутка галичан-украинцев, те во времена доброго императора Франца-Фердинанда, таким образом подстраховывались, работая на венских и мадьярских богатеев. Если расчет с ними производили честно, они тихонько изымали яйца, если же нет, то ждали, когда «паныч» сам начинал их искать. Обычно это происходило в промежутке от месяца до трех, в зависимости от разных обстоятельств, связанных как с погодой, так и с толщиной стен. В случае с Зибертом плохо было то, что печь давала высокую температуру и ускоряла процесс гниения в погибших эмбрионах. Яйца, это было обидней всего, русские брали тут-же, грабя плюшкинских кур-эквилибристов.


    Жижка подождал пока взбешенный фриц успокоится и перестанет изрыгать проклятия, и дал последний совет, который заключался в том, что Зиберту проще всего рассчитаться с ребятами и попросить их указать место, где они замуровали яйца.


  Пауль прыгнул в бус и поехал искать обидчиков. Те быстро нашлись в кафе Карла, где они в компании Вити Крайзера беспечно отдыхали, наслаждаясь теплой осенью.


   Когда фриц перестал орать и плюхнулся за стол, эмигрант на литературном немецком языке напомнил Паулю, что он не рассчитался с ребятами и предложил ему обратиться в суд Ланда, если он хочет скандала. Леша, в свою очередь, на нецензурном русском, напомнил Плюшкину, что он чудак на букву «м» и предложил ему отправиться, но не в суд, а в другое место, равноудаленное и от кафе, и от ароматной мастерской.


   Зиберт понял, что его прижали к стене и снова решил всех надуть. Он согласился выплатить означенную сумму, но после изъятия яиц. Отвратительные русские долго смеялись и опять его отправили в вышеуказанное место. Деньги требовалось отдать сразу, прямо в кафе и только после этого «остарбайтеры» соглашались устранить отвратительный запах.


   Фриц опять начал брать «на горло», но ребята, не говоря ни слова, удалились в свой «циммер». Плюшкину пришлось возвращаться домой. За ночь мастерская фиалками благоухать не стала и Зиберт опять двинул в Лютерхаусен, но русских не нашел, те уехали на работу, а куда Карл не знал. Пока Зиберт катался в поисках «остарбайтеров», в его пенатах произошли некоторые изменения.


  Во-первых, жена, не в силах терпеть невыносимый смрад, уехала вместе с детьми к маме, а во-вторых соседи Пауля разделились на две враждующие фракции. Одни требовали немедленно линчевать Плюшкина, другие считали такое наказание через чур мягким и предлагали запереть виновника в мастерской, но без противогаза.
  В общем с четырех часов дня деморализованный фриц ожидал Олежку и Лешу в гостинице, выбегая навстречу каждой встречной машине. Вряд ли Ромео так вожделел за красоткой Джульеттой, как немолодой Зиберт за украинцами. Когда они все-же приехали, Пауля было не узнать. Он протянул деньги и горячо попросил поскорее ехать в мастерскую, дескать уже закат и скоро ночь.


  Но тут Плюшкин узнал еще одну новость, оказывается сумма его долга за день возросла на двести марок, и если он хочет подумать о судьбе данной денежки, то может взять тайм-аут до утра. Все это выдал бессердечный Олежка, доверительно зажав фрица в углу кафушки. Но «Плюшка» уже «спекся», и никак не напоминал всегда уверенного в себе бюргера. Он дрожащими руками рвал из карманов мятые банкноты и лихорадочно совал их приятелям. Попроси они у него луну с неба, Зиберт не задумываясь полез бы на фонарь.


   Олежка прижал к лицу влажный платок, зашел в мастерскую, и твердой рукой обвел мелом место, куда он «засандалил» десять яиц. Плюшкин было протянул ребятам перфоратор, но те лишь весело рассмеялись – «Сам бый», - бывший милиционер, как всегда был лаконичен.


   Вонь полностью исчезла только через месяц.