Империя строится

ИМПЕРИЯ СТРОИТСЯ
(Главы из повести)

великие иллюзии

1.(Крик)
— С утра надымили, мерзавцы! — сказал знакомый голос.
Георгий, не успев набрать номер, поднял голову и вздрогнул от неожиданности: в полуметре стоял генсек и недовольно смотрел на него, точнее, на дымящуюся в его руке сигарету. Видимо, Горбачев только что вышел из подземного перехода, соединявшего президентские апартаменты с подвалом Кремлевского дворца съездов, и теперь срывал свое всегдашнее плохое настроение на  курильщиках, с утра плотно обсевших телефоны. В подвале дворца были две точки притяжения делегатов съезда: бесплатные телефоны междугородней связи и стерильно чистые, по западному, туалеты. Именно здесь, между телефонами и туалетами, плелись все съездовские интриги. Очевидно, генсек об этом прекрасно знал, потому и не любил подвальных завсегдатаев.
Горбачев, окруженный знакомыми фигурами охранников, пошел наверх, в зал заседаний. Один из охранников обернулся и чуть заметно кивнул Смирнову. Он был земляком Георгия. Третьего дня Смирнов с товарищем, решая малоприятный вопрос, для которого был нужен выход на самый верх, вусмерть напоили земляка и еще двух офицеров «девятки» прямо в номере гостиницы. Это едва не кончилось печально для них всех. Разгулявшуюся компанию во втором часу ночи начала успокаивать охрана гостиницы, также, разумеется, состоящая в дни съезда из работников спецслужб. Перепившиеся офицеры «девятки» стали объяснять коллегам, кто в доме хозяин. Земляк-гэбист даже порывался вытащить пистолет. Смирнов и его товарищ, не на шутку перепугавшись, с трудом успокоили конкурирующие ветви «конторы», после чего гостиничная охрана согласилась выпить на брудершафт.
...Георгий со странным, непонятным для него самого чувством смотрел вслед генсеку. От прежнего его обожания Горбачева не осталось и следа. Смирнову было даже неловко вспоминать об испытанном им несколько лет назад восторге, когда сообщили, что видели на столе у генсека его, Георгия, статью, исчерканную красным карандашом. Но все же от секундного «туалетного»  контакта с первым лицом в государстве остался какой-то осадок. Ничтожность повода для генсековского гнева — облако сигаретного дыма — лишь усилила подозрения Смирнова в абсурдности происходящего. Второй месяц в этих стенах, сначала на учредительном съезде российской компартии, а теперь на «большом» съезде,  идет непрерывная болтовня, в то время как страна разваливается на части.
Ему расхотелось идти в зал заседаний — в конце концов, это преимущество его профессии. Он вышел из КДС и пошел через Ивановскую площадь к зданию Верховного Совета. Обогнув его, прошел через проходную у Спасской башни на Красную площадь и досадливо поморщился: центр площади был пуст, обнесен по периметру металлическим штакетником, за которым стояли тысячи людей. В отличие от большинства участников съезда Смирнов жил не в гостинице «Россия», а в «Москве», по ту сторону площади. И теперь ему предстоял выбор: либо продираться через толпу по периметру площади, либо, предъявив пропуск охране, идти напрямки через площадь под прицелом тысяч негодующих взглядов и выкрики. Смирнов решился на последнее и пошел через площадь.
Было что-то абсолютно нереальное в этом его торопливом, почти бегом проходе по пустой площади. Как сновидение. Десять часов утра. Центр десятимиллионного города. Центр пока еще могущественного государства планеты. Толпы людей за ограждением. Раскаленная атмосфера зала там, за Кремлевской стеной. И он: один-единственный на этой великой площади, которую учился рисовать, когда ему было еще четыре года — на другом конце планеты, в занесенном пургой чукотском поселке Урелики, где служил его отец. Двое часовых у входа в Мавзолей проводили его взглядом, одними глазами, не поворачивая голов.  Бред, фантасмагория, сюрреализм Феллини. Он ускорил шаг.
«Блажен, кто мир сей посетил
В его минуты роковые»  — навязчиво вертелось в голове.
Лозунги демонстрантов можно было прочесть издалека. Правые противники съезда стояли вперемежку с левыми. «Превратим КПСС в коммунистическую партию!» — требовали одни. «КПСС — под суд!» — решали этот же вопрос другие. Он пробился через толпу, стоящую в проезде возле Исторического музея.
Во втором блоке гостиницы «Москва» во время съезда жил только приезжий партийный генералитет. Смирнову номер достался случайно — выпросил бронь в Верховном Совете. Это освобождало от необходимости ежедневных попоек в «России», среди малоинтересных ему людей. Но сейчас и ему захотелось выпить. Что-то сломалось в душе.
Он прошел через громадный и пустой холл гостиницы, никак не меньший, чем зал Казанского вокзала. Пока добирался до буфета на своем этаже, у него трижды потребовали предъявить закатанный в пластик пропуск. В буфете Георгий взял бутылку коньяку и пяток сосисок. По странному ценообразованию в те дни одна сосиска стоила в Кремле двадцать пять копеек, в его элитном блоке гостиницы — полтинник, а на Арбате, свободном для всех, кооператоры брали за такую же два рубля. В номере Смирнов сразу налил себе почти полный стакан и выпил. Раздражение стало спадать. А чего, собственно, на него так подействовала мимолетная реплика Горбачева?  «Ну, устал человек. Тоже не железный. Увы, совсем не железный» — думал Георгий.
Но через секунду вновь пришло озлобление. И на меченого дьяволом генсека, и на его беспалого оппонента. Все они чужие. Чужие для страны.
«А может быть, все не так? Может быть, сам он, Смирнов, чужой для страны? Потому что он просто выдумал ту страну, в которой прожил сорок два года. Не было той страны. Все, чем он жил, — великая иллюзия, сказка для дураков, таких, как он сам... Или не так?»
Страна, держава... Накатились детские воспоминания. Их бревенчатый ДОС — дом офицерского состава — в бухте Провидения на Чукотке. Умер великий вождь. Отец и мать сидят в комнате над тазом и плачут. Наверное, мать стирала, но в восприятии пятилетнего Жоры осталось, что таз специально подставили для слез. Другой жуткий кадр. Они с ребятами ушли в сопки собирать голубику и вдруг видят: внизу, в распадке, возле ямы, расстреливают солдата-дезертира. Уже взрослым он рассказал об этом отцу, тот не поверил. Тогда Жора нарисовал место, где это было, и отец молча кивнул головой. Возвращение с Чукотки — отца переводят служить на другой конец страны, в Тирасполь. Их теплоход «Ильич», из серии лендлизовских «Либерти», плывет по свинцовому морю. Кто-то на палубе кричит: «Кит!» Кита Жора не видит, только фонтан среди волн. В трюме пахнет блевотиной. Потом Владивосток, переселенческий барак на Черной речке. Десятки обезумевших и просто безумных людей — это те немногие, кто остались живы после чудовищного цунами, обрушившегося на курильский остров Парамушир. Потом они едут на поезде через всю страну. И сегодня, и завтра, и через пять дней — нетронутая тайга, сопки и сотни, тысячи одинаковых надписей, выложенных из белых камней на каждом полустанке: «Великому Ленину — слава! Великому Сталину — слава! Партии — слава!»
...Как странно даже подумать о том, что сегодня прямой приемник этих великих вождей обругал его, Смирнова. И за что — за курение! Ему бы сталинскую трубку...
Он подошел к окну. По обе стороны улицы, у входа в гостиницу и у Госплана, стояли демонстранты с плакатами. Кому они выражали свой протест — непонятно. Сейчас в гостинице вряд ли бы нашлось и пять участников съезда — все в Кремле. Но люди что-то скандировали. Несчастная страна: как только дали право говорить, все ее граждане тут же перешли на крик.
Второй год Смирнов находился в атмосфере этого иступленного крика. Как странно: всю жизнь прожить в немой стране и вдруг услышать этот крик. Впрочем, нет, в тринадцать лет Георгий тоже слышал подобный крик, правда, совсем по другому поводу. В тот день учительница литературы вошла в класс с заплаканным лицом, пыталась им что-то сказать, но потом махнула рукой, взяла мел и, кроша его дрожащей рукой, написала на доске: «Мы — в космосе! Занятия отменяются». И они всей школой, громадной толпой, пошли на центральную площадь города, вливаясь в другие толпы ошалевших от радости людей. И там из десятков тысяч глоток услышали новое для них слово: «Гагарин!».  Кто его знает, не будь того звездного для страны дня, хватило бы духа у Смирнова через пять лет, окончив школу в 1966 году, уехать к чертям на кулички.
... Он настолько ушел в себя, что вздрогнул от неожиданности, когда над самым ухом громко зазвонил телефон.
— Слушаю, Смирнов, — сказал он. И снова фантасмагория...
— Это я... Не узнаешь? 

2.(Начало)
Первый шок он испытал, когда в аэропорту впервые увидел, с кем ему предстоит лететь в Таджикистан. Почти все «комсомольцы—добровольцы» были по возрасту значительно старше его,  выпускника школы-одиннадцатилетки. Некоторые уже явно выпали из комсомольского возраста. Небритые, опухшие морды, часто со следами шрамов. Специального рейса на Душанбе пришлось ждать долго. Большинство успело изрядно налакаться в аэропортовском буфете. Из пьяных разговоров Георгий понял, что многие уже не первый раз уезжают «за туманами» и прекрасно знают, что их ждет впереди. Работа под землей, на проходке — это добровольная каторга. Правда, если повезет,  можно неплохо заработать. У него заныло сердце. Какого черта он затеял этот дурацкий побег, не проработав ни одного дня в своей жизни? Поступал бы, как все, в институт... Что ему делать там, с этими бандитами?
В самолете, на высоте шесть тысяч метров, его ждал очередной шок. Уполномоченная обкома комсомола,  кокетливая девица лет двадцати пяти, которая сопровождала их на стройку, прямо в самолете провела собрание и неожиданно предложила избрать именно его, Георгия Смирнова, секретарем временной комсомольской организации, то есть как бы главным среди этой сотни головорезов. Яростные попытки Георгия отказаться от столь «лестного» назначения потонули в хоре пьяных одобрительных голосов «комсомольцев-добровольцев» — им было все абсолютно по фигу.  Выбор именно Георгия, видимо, предрешенный заранее, легко было понять. Очевидно,  только у одного Смирнова и была незапятнанная биография вчерашнего школьника, да еще с предательской записью — «член комитета ВЛКСМ школы». То, что он — единственный из этой сотни молодых и не очень молодых людей — не имел ни одного дня рабочего стажа, в расчет не брали.
Самолет сел сначала в Ашхабаде. Им объявили, что Душанбе закрыт по погодным условиям и здесь, в аэропортовской гостинице, предстоит провести ночь. Желающие могли прокатиться до города. Смирнов думал уехать в город в одиночку, но с ним увязалась новая «коллега» — уполномоченная обкома. Еще в автобусе крепко прихватив Георгия под руку,  она начала рассказывать, как безумно любит... его отца. Смирнову все стало ясно. Отец Георгия был известным в городе лектором и кем-то вроде партийного куратора комсомольских развлекательных мероприятий, с которых неизменно возвращался навеселе. Очевидно, кроме жесткого разговора с сыном по поводу его дурацкой идеи, отец предпринимал шаги, чтобы и в обкоме комсомола воспрепятствовали поездке. Только получилось все с точностью наоборот — Смирнова «по блату» сделали секретарем. Жора стал выговаривать Верочке — так звали уполномоченную — свое возмущение. Она же лишь смеялась и говорила, что ничего изменить нельзя — его фамилия уже неделю как передана в Нурек. Собрание было лишь формальностью.
Ашхабад, столица самой заштатной республики Союза, удивил своим богатством, гранитной облицовкой домов и фонтанами. Верочка сама купила мороженое и потащила на скамейку в какой—то сквер. Она явно флиртовала с ним, хотя была  куда как старше. Пару раз она обмолвилась, назвав его Борисом. Это было имя отца и Георгий дофантазировал ситуацию. Вдруг он страшно обозлился. И на себя — ведь он мог бы сдать экзамены и уже несколько дней сидеть на лекциях в институте, и на отца, который не смог его отговорить от этого идиотизма, или хотя бы попросту запретить обкомовцам выдавать ему путевку. Он был зол на весь мир, но мог выместить эту злость только на Верочке. От бессилия он решился.
— Посиди  здесь пять минут, — сказал он ей. — Мне нужно в туалет.
На самом деле ему нужно было выпить стакан вина, а еще лучше два. Весь его куцый сексуальный опыт заключался в двух сценах после затяжных выпивок на вечеринках, и он решительно не представлял, как трезвым можно тащить женщину в постель. Хотя и понимал, что Верочка ждет от него именно этого.
Он выпил в соседней забегаловке залпом два стакана вина, купил с собой бутылку и, повеселевший, вернулся в сквер.
— Поехали в аэропорт, комсомольская радость моя.
Верочка удивилась перемене:
— Может, еще побродим по городу?
— Скоро стемнеет. Здесь темнеет быстро. Заблудимся. Поехали сейчас же.
В верочкином номере, который она занимала одна, прикрепив на дверь табличку «Штаб. Нурекская ГЭС»,  он сразу стал ее раздевать. К счастью Георгия, Верочка была абсолютно послушной, иначе бы его решимости на шальной поступок не хватило. В дверь несколько раз стучали, но они не открыли.
Наутро в самолете мужики смотрели на Смирнова с явным одобрением, и это его приободрило: «Может быть, они только выглядят бандитами?»  Но уже в Душанбинском аэропорту, где их самолет поздним  вечером ждали крытые грузовики, почему-то именовавшиеся на стройке как «грузотакси», Смирнова ждал новый шок. Он узнал, что «делегирован» в состав горкома комсомола и является, ни много ни мало, не освобожденным заместителем секретаря головной организации стройки. Словом, ни проработав ни часа, он уже крупная шишка на «Всесоюзной ударной», где и секретарь — ни секретарь, а «уполномоченный Центрального Комитета ВЛКСМ». Он снова стал ненавидеть Верочку и даже не поцеловал ее на прощанье — та улетала обратным рейсом на родину.
Но у всей этой истории — Георгий был уверен — будет жалкий конец уже в первые полчаса работы, как только все увидят, что и лопату он в руках держать толком не умеет. И этот момент неминуемо пришел через день после приезда.

3. (Экскаватор)
...Кто-то умный из начальства предложил не распылять большинство новых «добровольцев» по всей стройке, а направить их на только созданный участок.  Бить туннель, которого еще не было. Несколько «грузотакси» долго ползли вверх по одному из ущелий, пока, наконец, не показалась отвоеванная у горы площадка. С одной стороны площадки была пропасть глубиной метров сто, с другой — отвесная скала, на которой мелом  нарисовали контур будущего туннеля. Кроме линии электропередачи и трансформаторной подстанции, да еще  стоящего поодаль сварочного аппарата, ничего на площадке не было.
Вот тут-то все и началось. На площадку, натужно рыча, взобрался громадный трейлер. На своей спине он нес внушительных размеров экскаватор. Трейлер опустил ноги-опоры и все, кто был на площадке, стали таскать под его задние колеса  камни, готовя съездной путь для экскаватора. Протянули фал — питающий кабель экскаватора — до подстанции. Подключили его. Громадная машина ожила и двинулась вперед. И... началась роковая цепь случайностей. Видимо, среди вновь прибывших хватало таких же неумех, как Георгий. Никто не заметил, что фал лежит на пути движения траков экскаватора. Он наехал на него, вспыхнули искры — и огрызок фала отлетел в сторону. Неуправляемый экскаватор медленно покатился к пропасти, набирая ход.
...Когда потом на участке обсуждали инцидент, выяснилось, что за рычагами экскаватора тоже сидел новичок, только что окончивший курсы. Экскаватор был электропневматическим. Как только машину подключили, машинисту нужно было сразу накачать воздух в компрессор. Тогда бы и в обесточенном экскаваторе все равно бы сработали тормоза. Он этого не сделал. Был и другой вариант его действий - в аварийном режиме сбросить вниз ковш экскаватора. Ковш бы уперся в породу, и машина остановилась. Но совершенно растерявшийся экскаваторщик дергал за рычаги неработающей пневматики, а машина катилась к пропасти, ускоряя движение. Вокруг нее суетилось десяток человек. Пытаясь остановить экскаватор, они подсовывали под траки камни. Но многотонная махина спокойно их пережевывала и шла дальше.
...После того, как подготовили съездной путь, Смирнов отошел к краю пропасти покурить. В первые секунды после происшедшего он не мог понять, почему все кричат и бегут возле экскаватора, катящегося прямо на него. Когда же до него дошла суть, Георгий тоже стал озираться вокруг, высматривая камни покрупнее. И увидел... сварочный аппарат. Если его опрокинуть, он ляжет как раз под левый трак. Он подбежал и стал заваливать на бок метровой высоты ящик, весящий не меньше центнера. Удалось ему это сделать в самый последний момент. Экскаватор наехал на сварочный, протащил его с полметра и стал возле самой кромки пропасти.
Матерясь, к нему подбежал начальник участка.
— Ты что наделал, сукин сын? Знаешь, сколько стоит сварочный аппарат? 400 рублей!
Вокруг засмеялись. Начальник свирепо посмотрел по сторонам ... и до него, наконец, дошло. Если бы экскаватор свалился в пропасть, тем более, с этим растерявшимся придурком-машинистом,  через час здесь работали бы следователи. И почти наверняка ему, начальнику участка, грозил бы срок — за грубое нарушение техники безопасности, приведшее к потере людей и дорогостоящей техники. Экскаватор ведь стоил тысячу сварочных аппаратов.
— Шеф, с тебя причитается!
Начальник глупо улыбался:
— Это с вас, придурки, причитается. Кто подсунул фал под траки?
В конце шестичасовой смены площадка неузнаваемо изменилась. Здесь уже стояло несколько вагончиков — штабной, каптерка и бытовки, сновали двадцатитонные БЕЛАЗы, вывозящие породу из-под экскаватора, а у лба будущего туннеля готовилось вгрызться в породу двухэтажное чудовище — самоходная бурильная установка. Ее плавно раскачивающиеся четыре штанги пятиметровой длины с бурильными молотками были похожи на головы Змея Горыныча.
На участок приехал главный инженер стройки — Отто Адольфович Месснер. Новички уже знали, что это самый уважаемый в городе человек. В начале войны шестнадцатилетний Месснер, приволжский немец, попал на карагандинские шахты и чудом выжил. Но потом сумел стать одним из лучших гидростроителей страны.
Смирнова вызвали в штабной вагончик.
— Спасибо. — Месснер протянул ему руку. — Ты что же, сразу после школы?
Георгий кивнул. Месснер скептически осмотрел долговязого худого парня.
— Тебе будет очень трудно. Но не бойсь, прорвемся. Постарайся поскорее сдать экзамен на четвертый разряд проходчика и стань звеньевым. Старшой в смене все же чаще работает головой, а не руками. Иначе надорвешься и скиснешь. А может быть перевести тебя «на поверхность»?
Смирнов отрицательно покачал головой.
— Ну, смотри, парень. Не раскисай.
После смены они решили не дожидаться своих «грузотакси» и  гурьбой стали спускаться по засыпанному породой откосу пропасти вниз. Оказалось, что это сделать несложно и даже доставляет удовольствие. Мелкий щебень скользил под сапогами, сделаешь шаг — оказываешься ниже на десять метров. Они уже шли по нижней дороге, когда Георгий вдруг почувствовал, как его захлестывает волна полного, абсолютного счастья. Этот величавый Памир, рядом с которым все кавказские красоты кажутся игрушечными, этот дурманящий запах миндаля, которым поросли горы. И они сами — строители величайшей гидроэлектростанции в мире. В своих брезентовых робах, в проходческих шлемах, со «спасателями», респираторами и горняцкими лампами на боку. Как былинные богатыри.
Все в том же приподнятом настроении Георгий драил себя мочалкой в бане, напевая под нос. Потом, с наслаждением переодевшись в цивильную одежду, ждал свою смену возле столовой. И тут из—за здания столовой вынырнули двое его «комсомольцев».  Оба хохотали во весь голос и выглядели так, словно успели основательно набраться.
— Что случилось, земляки?
— А ты сам глянь, Жорик. Там мужики буфетчицу приходуют.
— Что!?
Не веря сказанному, думая, что он ослышался, Смирнов встал и прошел десяток метров за здание столовой. И издалека увидел громадную колышущуюся задницу буфетчицы. Возле нее стояло человек пять. У него полезли глаза на лоб. Было абсолютно ясно, что здесь, средь бела дня, в центре громадной стройки, женщину никто не насиловал. Не смог бы никто этого сделать. Действие происходило по обоюдному согласию сторон. Это и было самым удивительным. «Господи, да куда же я попал?» – удрученно подумал Смирнов.

4.(Письмо)
Наступала самая гадкая неделя - ночная смена, с двух по полуночи до восьми утра. Смирнов никак не мог приучить себя спать перед сменой хотя бы часок. Поэтому проспав с утра и до обеда в неимоверной нурекской жаре, он еще до начала смены скисал и начинал зевать. Пожилые же семейные мужики в бригаде (так тогда казалось Смирнову, на самом деле «пожилым» было чуть за тридцать) ночные смены любили. Ночью работать в кайф: ни жары – туннель пока лишь на несколько метров углубился в скалу, ни начальства. А дома жена и разбудит, и накормит, не так как в общежитском ночном буфете, и еще кое-что позволит перед сменой. Почему-то семейные заводили разговор о женщинах именно в ночную смену, пока  «грузотакси» со звеном проходчиков карабкалось по ущелью, к их туннелю. Видимо, происшедшее за час до этого интимное общение с женой подвигало их на игривый лад. Поскольку в маленьком кругу семейных в их городке никаких секретов быть не могло, на этот раз объектом насмешек стали бесконечные аборты, которые делала жена их звеньевого Виктора Чмакова. Звеньевой был необыкновенно красив – как микельанджеловский «Давид», постаревший лет на десять и раздавшийся в плечах. Жена Света, бетонщица с «поверхности», уступала ему лицом, но никак не комплекцией.
- Витя, наши бабы говорят, угрохаешь ты Светку. Резинку бы одевал.
Очень серьезный в общении Чмаков с минуту подумал и ответил так, что дикий, животный хохот продолжался до того самого момента, пока его не заглушил грохот бурильных молотков их смены:
- Мне еще только на ... – тут он назвал емким русским словом свой детородный орган, - ревматизма не хватало.
Чтобы понять гениальность фразы, нужно представить, что такое проходка. Вода повсюду. Капает со свода туннеля – ведь над ними могучий Вахш. Льется из бурильных установок. (Буры смачиваются водой, иначе в туннеле было бы невозможно дышать). Хлюпает под ногами. И все они, проходчики, в резине – от капюшона на монтажной каске до резиновых сапог.
Ревматизм – профессиональное заболевание проходчиков. А тут тебе предлагают и дома, в самый приятный в жизни момент нацепить на себя ненавистную резину. Смешно.
 
…Гигантский полуовал двенадцать на двенадцать метров. Проходчики бурят каждый раз 123 отверстия-«шпура» пятиметровой глубины. Шпуры забивают взрывчаткой – скальным аммонитом, взрывают, очищают забой от породы и цикл повторяется. Но если бы работа проходчика заключалось только в этом, им бы не платили как профессору на «материке». Хотя во время бурения приходится менять полсотни коронок, заливать масло-«веретенку» в их двухэтажные бурильные «Горынычи», то и дело менять рвущиеся резиновые патрубки - все это в охотку, поскольку пяток раз в смену можно и покурить, не прекращаю работы. Затянуться «беломориной» из мыльницы-портсигара - сигарету в туннеле не покуришь, тут же намокает. Еще приятнее подготовка забоя к взрыву – набивай себе взрыв-патронами «шпуры» и соединяй в единую цепь электродетонаторы – женская работа. Правда, после взрыва, когда порой кубометровую глыбу приходиться ломами громоздить на транспортер подборщика – «сталинских рук», похожих на обычную снегоуборочную технику в городах – тут уж не перекуришь. Хорошо, если в смене есть опытный горняк – походит, походит вокруг метровой глыбы, потом тюкнет слегка кувалдой по точке внутреннего напряжения камня – и тот сказочным образом рассыпается на десяток частей.
Но вся эта работа – ничто рядом с другой проходческой обязанностью – укреплением стен туннеля. Если им везет, и проходка осуществляется по крепким базальтовым породам, то тогда стены туннеля лишь укрепляют анкерами – посаженными на бетон в «шпуры» двух-метровыми арматуринами, к которым крепится металлическая сетка. Потом, для пущей крепости все это под давлением забрызгивается бетоном и образуется сплошной панцирь. И хотя «шпуры» часто приходится сверлить двухпудовым ручным перфоратором, держа его в руках вертикально на раскачивающемся десятиметровой высоты помосте, и это семечки, по сравнению с установкой арок на слабых породах.
В смене – четыре-пять человек. Больше нельзя – по условиям техники безопасности все они должны быть на глазах у звеньевого, иначе быть беде. Казалось бы, впятером просто невозможно выставить вертикально двенадцатиметровую арку в тонну весом. Однако, через хитроумные блоки и «твою мать» очередная арка становится на место. Расстояние между ней и предшественницей закладывается досками. Затем – следующая. И так далее. А потом начинается настоящая каторга. В туннель втаскивают огромную бетонную пушку – устройство, которое гонит по трубам бетон, закачиваемый между досками и стеной туннеля.  Этот хобот-бетоновод пушки длиной 15-20 метров, естественно, не хочет пропускать бетон, как обычную воду. Поэтому вся смена превращается в стаю обезьян, которая бегает по подмостям и со всех сил лупит кувалдой по бетоноводу.  Если в какой-то момент не выдержит замок между коленами бетоновода, оказавшийся рядом человек будет просто сметен бетонной массой под давлением шесть атмосфер. Но еще хуже будет, если у них не хватит сил вовремя выкачать всю массу за опалубку. Тогда застывший бетон превратит всю эту диковинную конструкцию в абстрактного слона, сделанного из монолита. И смена колотит кувалдами из последних сил…
Но сегодня им повезло. Они добурили начатый предыдущей сменой забой и теперь готовили его к приходу взрывников. После сумасшедшего грохота восьми бурильных молотков в забое стояла абсолютная тишина. Было слышно, как шипит сжатый воздух в трубопроводах и капает вода со свода туннеля. Пятый час утра. Георгий сладко зевнул и это тут же увидел Чмаков.
- Чем зевать, лучше бы пошел делать «кутаки». И новичка возьми, Евдокимова.
Звеньевой ему дал плевую работу. Изготовление «кутаков» - глиняных колбасок, которыми затыкается «шпур» после закладки взрывчатки – мечта лентяя. Кидай себе лопатой глину в гигантскую "электромясорубку",  и оттуда ползут «кутаки». И все это – под ночным памирским небом, а не в проклятом забое. Новичок Дима Евдокимов в помощники ему был не нужен. Но, видимо, и в забое звеньевому он тоже был не нужен. А первое правило проходки – всех лишних на поверхность.
Дима был старше его лет на пять. Странный, молчаливый парень. Один глаз у него сильно косил и было непонятно, как такого пустили работать под землю. Дима молча работал и Жора не стал ему навязываться в собеседники. За полчаса они сделали целую гору «кутаков».
- Понесем в забой? – спросил Дима.
- Зачем? Звеньевой сам приедет на грузоподъемнике. Команды нет – значит, сиди. – Жора уже начал понимать главный горняцкий закон.
Рассветало. Он задумался о полученном на днях известии. Расстегнул брезентуху, под ней  была одета своя, не казенная рубаха, и извлек письмо, в который раз перечитал его. Писали два школьных друга, теперь первокурсники. Как это всегда водилось между друзьями, письмо состояло из сплошных приколов. Друзья «вежливо» интересовались, не присвоили ли ему звание героя соцтруда, не беспокоят ли их басмачи, каковы таджички в постели и тому подобное. Но их письмо, первое за три месяца его работы в Нуреке, очевидно, было написано с одной только целью. «К сожалению, Жора, вынуждены тебя огорчить. Надо полагать, что к твоему отъезду на край света приложила руку одна мадам. Как говорится, шерше ля фамм. Так вот, с прискорбием сообщаем, что 31 ноября твой «котенок» вышла замуж. Мужайся».
- Шерше ля фамм – машинально повторил Смирнов.
- Кёс ки сэ? – спросил Дима.
- Да так, ерунда… - все так же машинально, думая о своем, ответил Жора. И вдруг остолбенело посмотрел на соседа:
- Парле ву франсе?
- Уи . Э бьян.
Жора смотрел на Диму, как на материализовавшийся призрак. Он уже вполне привык, что в Нуреке живут самые разные люди. Хорошие и плохие, добрые и жадные, грамотные и не очень. Но даже толковые горные инженеры, которых в Нуреке было великое множество, по меркам, принятым в его семье, никак не могли считаться интеллигентами, то есть людьми особой рафинированной культуры большого города. За эти месяцы работы Жора больше всего устал вовсе не от своей подземной каторги, а именно от того, что вокруг не было ни одного человека, с которым можно было бы говорить на привычном ему языке. Но сейчас с ним разговаривал именно такой человек, интеллигент. Не потому, что Дима знал французский, простейшую фразу из школьной программы мог произнести и сельский парень, просто у Димы были глаза интеллигента, несмотря на его косину. Как же он сразу не понял это.
- Ты что, в школе учил французский? - все же сомневаясь в своих выводах, спросил Жора.
- Не только. И на филфаке университета тоже.
- А тут что делаешь?
- Решил на мир посмотреть. Из университета выперли.
- За что?
- Въехал в актовый зал на мотоцикле. На спор. Ради одной женщины. В общем, как ты сказал, шерше ля фамм. Что, тоже проблемы?
Почему-то даже не колеблясь, Жора протянул ему письмо. Тот быстро проскочил его, немного наклоняя голову, здоровым глазом. И рассмеялся:
- Так это же розыгрыш. Ты что, не понял? 31 ноября не существует в календаре. Пока еще твой "котенок" не замужем.
Жоре с трудом доходил смысл сказанного.
- Одноклассница? - спросил Дима.
- Да.
- Ехал бы ты домой.
Смирнов отрицательно покачал головой.
- Бесполезно. Она меня не любит. И гордая. Такую не упросишь. Насильно мил не будешь.
- У тебя соперники есть?
Жора пожал плечами:
- Не знаю. Скорее всего, нет.
- Тогда ты дурак. Что такое: любит - не любит. Походишь с ней рядом, притрется и полюбит.
- Так ведь в школе…
- Школа - это другое. Там масса народу и ухажеров. Она - красивая?
- Очень.
- Дурак ты, Жора. Уезжай.
- Нет. Не поеду.
И тут они увидели, как метрах в пяти от них ползет гюрза - самое уродливое и самое страшное создание на Памире. Толстая, как кисть руки, двухметровая гадина. В отличие от благородной кобры, которая предупреждает о нападении, гюрза жалит исподтишка. Человек умирает от ее яда за полчаса. Недавно один таджик из кишлака в окрестностях, собирая в горах черемшу, отрубил себе ногу после укуса гюрзы, чтобы остаться живым.
Смирнов нашел камень побольше, чтобы убить гада.
- Не надо, - воспротивился Евдокимов.
- Это же гюрза!
- Значит, Богу надобно, чтобы человек страдал.
- Ты что, верующий?
- Какое это имеет значение.