Сервировка имеет значение

Дорогой Ринпоче, наконец-то я собралась написать Вам письмо, как и обещала. В тот момент, когда эту историю можно считать законченной. Я полагаю, это так, хотя все чаще и чаще меня посещают мысли, что закончится она, когда я сама окажусь там же, где мои маленькие друзья. Но, вероятно Вы скажете, что и это не конец, а только очередное начало. Видите, я прочитала Ваши книги. В любом случае, оттуда я не смогу написать Вам, поэтому сделаю это сейчас, принимая сегодня, за определенную логическую точку в этом бесконечном процессе. Я часто разговариваю с Вами мысленно, внутри своей головы. И, уже некоторое время, как Вы совершенно ясно отвечаете мне. Мне кажется, что из этих бесед, Вы и так знаете, как всё произошло, и, возможно, наблюдали процесс. Но буквы вернее, и я сажусь и пишу их. В свое письмо я вставлю отрывки из своего дневника, который, наверное, более чем я сейчас, может дать ощущение происходившего.

***

25 августа.
Море и дюны. Валяясь среди кочек голубой травы, глядя на набегающие волны, закапывая пальцы ног в песок, а потом, вырисовывая ими узоры, можно потерять счет дням. Сегодня мы с Маськой выкладывали рисунки из отшлифованных морем палочек. А Гера построил шалаш из сухих веток, собранных в дюнах. Сверху он накрыл его обрывками рыболовных сетей и мочалками водорослей, плавающих на мелководье. Мы забрались в него, и смотрели на закат, на яркое и большое солнце, как будто мы поймали его в клетку. Хотя, на самом деле, в маленькой клеточке прятались сами мы.  А когда, уже в сумерках, мы уходили с пляжа, я оглянулась на волны и поняла, что отпуск закончился. Завтра домой.

28 августа.
Только сегодня я пробую записать это странное дорожное происшествие. Мы хотели выехать домой рано, с утра. Все-таки до дома несколько сот километров. Но поддались искушению по дороге еще раз окунуться в море, пройтись, скользя пятками по поющему песку, проведать наш шалаш. Глоток, еще один глоток, каждый кажется последним. Маська кинул на прощание монетку, в набегающую на его босые ножки волну, что бы вернуться. И вот, с последними лучами солнца мы поехали от моря, от лета, домой, к надвигающейся осени и последующей за ней, как всегда очень длинной зиме. Маська сидел в детском сиденье, задумчиво наблюдая пробегающий за окном пейзаж. Мы с Герой мучили навигатор, пытаясь проложить самый краткий маршрут до дома, выгадывая то сто, то сто пятьдесят километров, срезая большие города, расположенные на центральных дорогах, через проселки и леса. И вот ночь и лес за окном. Кофе, купленный на последней заправке, уже закончился. А дальше опять только лес. Один час ночи, два часа ночи, три. Маська давно уже спит, а я смотрю на Геру. Он старается выглядеть бодрым, включил музыку громче и, подпевая себе под нос, крепко держит руль. Снаружи непроглядная темнота. Дорога, свет наших фар, иногда, мчащиеся навстречу фуры. Я бросила взгляд на экран навигатора. Впереди еще больше трехсот километров. Гера потер глаза, не доедем, надо остановиться, и поспать. Он соглашается. Но дорога узкая, извилистая, без обочины, остановиться негде. По навигатору ни одного населенного пункта на ближайшие сто километров. Мы снижаем скорость, начинаем вглядываться в темноту, в лес, подступающий со всех сторон. Гера вдруг, резко вздрагивает, чуть не заснул. Открывает окно, вдыхает холодный воздух. Потом показывает: "Смотри-ка, съезд!". Мы сворачиваем, ниже уровня дороги фары освещают просторную поляну на опушке. Я выхожу из машины, гляжу на затянутое облаками ночное небо. Где-то там, за ними, светит луна. "Уф!" - Гера глушит мотор, свет и через минуту уже крепко спит, устроившись сразу на водительском и пассажирском сиденьях. По ночам зябко, кутаясь в кофту, я сажусь рядом с Маськой. Поправляю одеяльце, он равномерно сопит из автокресла. Слушаю ровное дыхание Геры. Откидываю голову, закрываю глаза, но сон, почему-то не идет. Прижавшись щекой к обивке, я смотрю на облака, на показавшийся краешек луны. Опять закрываю глаза, но слышу голоса вдалеке. Неразборчивый разговор, кто-то что-то спрашивает, кто-то отвечает. Судя по интонациям, собеседники не довольны. Я думаю, что мы остановились у хутора и потревожили хозяев. И вот, они идут выяснять кто мы такие. Я кладу руку на карман, в нем еще остались бумажные купюры местных денег. Договоримся. Голоса приближаются, надо бы выйти им навстречу, пока они никого не разбудили. Я открываю глаза, смотрю в окно. Вокруг темнота, чуть виден силуэт леса на фоне неба. Я вглядываюсь, пытаясь различить разговаривавших людей.
В этот момент облака расступаются, и показывается полная луна. Она заглядывает в машину, светит на лес, окрашивая серебром стволы. Я чувствую, как мое дыхание перехватывает, и резко сажусь. Высокая трава на опушке раздвигается, и на поляну выходят маленькие человечки. Луна освещает их тревожные, недовольные лица. Я выдыхаю, провожу ладонями по лицу, потом выкручиваю кожу на руке: "Больно! Нет, не сплю!" Человечки, не более полуметра высотой, их много, толпа, заполняют все вокруг. И вот теперь я слышу их голоса, понимаю их разговор.
- Кусать! Кусать! Кусать! - восклицают некоторые.
- Рвать и кусать! Рвать и кусать! - вторят им другие.
Я цепенею от ужаса, опять перестаю дышать. Они подходят ближе и ближе, окружают машину. Я различаю диалоги:
- Дай, дай я откушу кусочек.
- А мне шины, дайте я съем их шины.
- Мотор! Чур, я сегодня ем мотор!
- А мне что внутри! Этих людей! Кусочек!
Я зажмуриваюсь, опять щипаю себя за руку. Открываю глаза. Они на месте, толпятся вокруг, шепчут, вскрикивают.
- Кусочек мне! Кусочек! И мне!
Я выглядываю в окно, и встречаюсь взглядом с кем-то из них.
- Погодите, давайте посмотрим, кто там внутри, - предлагает один из голосов.
Они начинают ловко, как гимнасты, взбираться друг другу на плечи.  Машина облеплена маленькими телами. Заглядывают в окна, смотрят на меня, на Геру, перешептываются. Я вижу, как окно рядом с Маськой заполняется лицами, прижимающимися к стеклу щеками и крошечными ладошками. Он что-то бормочет во сне, причмокивает, поворачивается. Они разглядывают его спящее лицо, а я их. Маленькие, с кулак головы, взъерошенные патлатые волосы, взрослые черты, только глаза почему-то большие, как у детей, внимательные, глубокие. Один из них приоткрыл рот, и я вижу ряды острых как иголочки зубов.
- Там мальчик! - говорит он, оборачиваясь к остальным. По толпе пробегает шепот.
- Мальчик! Там мальчик! Там маленький мальчик!
На несколько мгновений они застывают, а потом, как будто отхлынувшая волна, скрываются в лесу. Я вижу несколько силуэтов, колышущуюся траву, луна опять прячется за облака, поляна погружается в темноту.
Меня трясет до самого рассвета, и только с первыми лучами солнца я с облегчением понимаю - они не вернутся. Выхожу из машины, обхожу вокруг. Никого, ни каких следов, может я сошла с ума? В лес уходит асфальтная дорожка, лежат бетонные плиты и столбы.  Вскоре проснулся Гера, за ним Маська. Он выскочил из машины и сразу стал бегать по поляне, оказавшейся небольшой стоянкой, от травы до дороги, от въезда до столба, спрятавшегося в кустах. Я вижу на столбе большую каменную табличку. Подхожу ближе и, холодея, читаю: «Памятник-мемориал жертвам холокоста. На этом месте в 1942 году было расстреляно и захоронено 4000 детей, узников концлагеря N».
- Гера! - кричу я. - Гера!
Он подходит, становится рядом. Я сбивчиво рассказываю про ночных посетителей. Он кивает, потом пожимает плечами.
- Кто знает? Может, они тут действительно живут, а может ты просто заснула и видела сон?

30 августа.
Я продолжаю думать об этом. Убитые дети и сердитые человечки. Почему? Проще всего решить, что я спала и видела кошмар. А если нет? Даже сны включают в себя фрагменты того, что происходит в жизни. Что если они там есть? Бедные дети. Уже не дети. Уже давным-давно не дети. Почему? Это не укладывается в моей голове.

5 сентября.
Мы поехали за город, провести бабье лето на даче, погулять по лесу и поискать грибы. Теперь я боюсь леса. Мне кажется, он смотрит на меня. Они смотрят. Из невысокой травы, шуршащей под ногами, выглядывают из-за стволов.  Я зашла в рощу, постояла и вернулась к машине. Гера ничего не сказал, но заметил.

7 сентября.
Ходила в храм. Если ехать к нашей даче, то по дороге, на берегу реки большая деревня. А на холме, среди редких сосен небольшой храм. Деревянный, покрашенный светлой краской со скромными черными куполами. С одной стороны деревенское кладбище, с другой частное хозяйство, дом, сад, огород. По траве, между клумб бегают курицы. Батюшка с лопатой, что-то копал в саду.
Я подошла, поздоровалась. Он отставил лопату, отряхнул руки. Пригласил внутрь храма. Первые вопросы как меня зовут и крещенная ли я.
- Имя не человеческое, - качает головой. - И что не крещеная плохо.
Внутри здания прохладно, мы медленно идем к иконостасу. Краем глаза я рассматриваю порядком облупившуюся роспись на стенах. Люди с трагическими лицами несут куда-то кресты. Батюшка, отец Александр показывает на них и говорит что-то про великомучеников.  Я киваю, сбивчиво рассказываю. Он слушает, чуть наклонив голову на бок. Молчит, разглядывает мое лицо. Подводит меня к иконе и дает свечку. У него на руке наколка, парашют и буквы - бывший десантник. Теперь я тоже с интересом рассматриваю его лицо. Если убрать бороду, подстричь волосы  - скуластый, широко поставленные яркие глаза.
Берет мою руку в свою, поджигает свечу и ставит в подсвечник.
- Проси у Богородицы помочь тебе.
- В чем?
- В деле твоем. Ты же помочь им хочешь.
Я замираю, прислушиваюсь к себе, киваю. Да, хочу.
- Думаете получиться?
Он опять внимательно глядит в мое лицо. Мы выходим наружу, стоим на паперти, я щурюсь на яркое солнце.
- В любом деле возникают препятствия, - вдруг говорит он. - Иногда это люди или обстоятельства. Иногда они только тут, - дотрагивается пальцем до виска.
- Препятствия? - переспрашиваю я.
-Да. У Дьявола работа такая, создавать препятствия. Но их всегда можно преодолеть. Усилием и божьей помощью. Удачи!
Я не понимаю о чем он.
- Как это?
Отец Александр идет  в сад. Оборачивается.
- Для себя я понял, что все разнообразие препятствий можно разделить как бы на два потока, для большинства людей, в мирное время, - на мгновение взгляд его уходит куда-то далеко.  - Те, что связаны со страхом, и те, что связаны с ленью. С ленью я борюсь усилием над собой, а со страхом, молясь господу нашему, - он крестит меня рукой. - Вам пригодится и то и другое.
Я обхожу его дом, сажусь на пригорок около рощи, смотрю на купола. "Лень? Пожалуй, я понимаю, как с ней справляться. А вот страх..." - чувствую глаза, много глаз смотрящих мне в спину. Вскакиваю, иду дальше. Меня догоняет женщина, в длинной красной юбке, и полотняной рубашке. Матушка. Протягивает мне пластиковую бутылку с водой.
- Нате, у Вас нет, наверно.
Я верчу ее в руках.
- Что это?
- Вода святая. Может пригодиться, хотя вряд ли, - она вздыхает.
- Почему? - удивляюсь я.
Матушка поднимает брови.
- Вы не крещеная, да и дети-то там, наверное, были еврейские, не христианские.
Дома я отдаю бутылку Гере, рассказываю.
- Говорят дети еврейские, - чувствую, как по щекам катятся слезы.
Он гладит меня по голове.
- Мы туда можем вернуться, если ты хочешь.
Я киваю. Он продолжает.
- Но может она и права? Возможно, тебе надо еще и в синагогу сходить? Вдруг у них свои методы? - он смотрит бутылку на просвет, ставит ее на полку.

15 сентября.
Мы в городе. Лето окончательно ушло, зарядили дожди.
Ребе внимательно меня разглядывает. Потирает ладонью рукав пиджака, будто пытаясь стереть там какое-то пятно. Смотрит на темную ткань, потом проводит рукой по лбу.
- Имена у вас странные, книжные.
Я пожимаю плечами.
- А как это далеко? - спрашивает он.
- Около четырех сот километров отсюда. Меньше.
 - Далеко, далеко, - качает головой. - У нас принята молитва, изкор, для поминания душ умерших.
Ребе садится за стол, достает бумагу и пишет.
- Имена их знаете?
Я отрицательно качаю головой. Он морщится, пишет дальше. Отдает мне лист.
- Сможете прочитать?
Перед моими глазами вязь мелких, незнакомых букв.
- Нет, наверное.
Он снова морщится.
- Все равно берите. А я буду помнить о них, - он показывает на ящик. - Пожертвование надо сделать, что бы души умерших возвысились.

27 сентября.
Мы опять на этом месте. День, небо затянуто облаками. Я иду по дорожке в лес, Гера с Маськой шагают рядом. У опушки Маська вырывается, бежит обратно к машине. Он боится. Гера пытается взять его на плечи, но я машу рукой.
- Не надо, я сама схожу туда.
Углубляюсь в лес, мимо бетонных столбов, это что-то вроде обелисков. Дорожка поднимается вверх, на холм, потом резко сбегает вниз, к небольшой площадке. Над ней просвет в кронах, видно небо. Среди мхов и травы каменные плиты, на них памятные надписи, даты и имена, имена, имена, имена. Я обхожу их все. Чувствуя себя неловко и глупо, брызгаю их святой водой из бутылки. Потом сажусь на мшистую кочку. Дотрагиваюсь до голубого лишайника. Он мокрый, мягкий, податливый.  Достаю молитву, написанную ребе, верчу в руках, не сразу даже понимая где верх, а где низ. Вздыхаю, сворачиваю и кладу под камень. Сверху укладываю мох и шишки.
Я сижу и смотрю на небо. Должно что-то измениться? Или нет? В чем и как? Погружаю пальцы сквозь мох и опавшие листья, в землю.
- Поговорите со мной! - прислушиваюсь.  Вокруг тихо, вдалеке скрипнуло дерево.
- Эй, вы тут?
Вдруг я чувствую прикосновение. Сразу ко всем своим пальцам, будто кто-то, там, в земле, схватился за них, и легонько потянул, на себя. Меня бросает в ледяной холод, будто плашмя на глыбу льда. Удар! Столкновение! По телу проходит волна ужаса, подбрасывающая меня вверх. Я бегу, бегу оттуда так быстро как могу. Через холм, вниз, к паркингу. Гера хватает меня, задыхающуюся, прижимает к себе.
- Ну, ничего, ничего, - приговаривает он. Я плачу.

***

Драгоценный учитель,  если бы не Вы, то на этом вся история была бы закончена. И, наверное, со временем, превратилась просто в странное происшествие, которое не очень приятно вспоминать, и от того просто перестаешь это делать. И уже спустя несколько лет не разберешь, что там происходило и как. И, что важнее, я бы осталась той, какой я была. Сейчас, когда я смотрю на себя тогдашнюю и себя сегодняшнюю, то мне сложно выстроить ряды плюсов и минусов. Я уже другой человек, и мне это незачем. Как и многое другое. Вы знаете, у русских есть загадка, про капусту. Сто одежек и все без застежек. Я проживала жизнь даже и не подозревая, что там, внутри, под моими одежками, замечая только верхний их слой. И вот, когда в один момент их лишилась, то увидела, свою кочерыжку. И рада, что это и есть я.

***

2 ноября.
У всей этой истории случилось продолжение, неожиданное и странное. Сегодня я шла по проспекту, разглядывая дома и переулки старой части города. В темной арке вдруг вижу объявление указатель, магазин всяких восточных штук. Благовония, да, травяные густые благовония, это то, что нужно для холодной и пасмурной осени.
Я прохожу в арку, и следую указателям во дворы. Стрелка приводит меня к лестнице у двухэтажного старого дома. Я поднимаюсь, открываю дверь. Тепло, свет, и этот приятный запах. В магазинчике я набираю душистых палочек, пирамидок и шариков. Пока продавец упаковывает их по пакетам и щелкает калькулятором, осматриваюсь. Яркие картинки с разными неизвестными персонажами, много радуг, в которых нарисованы незнакомые символы. Книги с непонятными названиями. Целую стену занимает доска объявлений. На ней какие-то ксерокопии, записки карандашом, на тетрадных листочках, и афиши. Я смотрю на одну. На ярком, шафраново-желтом фоне фото пожилого азиата в круглых очках. Лекция из цикла "Осознание смерти" - черная надпись сверху. Слово "смерть" с игривыми завитушками по бокам, напоминающими облака. Я вдруг вспоминаю лес, пасмурное небо над головой, и прикосновение. Вздрагиваю. Продавец замечает, говорит что-то про даты и стоимость. Моментально соглашаюсь. Он протягивает мне бумажный пакет, я автоматически смотрю внутрь. На дне лежат аккуратно расфасованные и подписанные благовония, а сверху, будто осенним листом, желтый билет.

10 ноября.
На лекции я не понимаю ничего. Вслушиваюсь в незнакомые слова, термины, имена, звучащие из микрофона переводчика. Они ни с чем не ассоциируются у меня в голове и не складываются вместе. Я только различаю фрагменты инструкций, что надо делать то-то и то-то, и вот так-то и так-то. Остальное, как ядерная физика. Тру уши, что бы ни заснуть, начинаю разглядывать людей в зале. Сосредоточенные, вдумчивые лица. Они-то явно знают, зачем сюда пришли. Рядом с переводчиком, на сцене сидит тот самый старик с афиши. Это лама, из Тибета. Он что-то говорит вполголоса, переводчик слушает, а потом вещает в микрофон. Я смотрю на ламу, раньше я их только в кино видела. На нем что-то вроде желтого халата или это ряса? Белый шарф свисает с шеи. Он сидит на чем-то, вроде танкетки или диванчика, поджав ноги. На носу маленькие круглые очки. Он вдруг поворачивается в мою сторону, будто почувствовав взгляд, смотрит прямо мне в глаза. Или мне так кажется?
После лекции идут вопросы и ответы. Я сижу и жду чего-то. Потом выстраивается очередь на благословение. Я кутаюсь в пальто и уже полулежу в кресле, наблюдая, как лама каждому что-то говорит, иногда дотрагиваясь до плеча подошедшего или руки. Я уже немного дремлю, когда очередь заканчивается, и рядом с ним остаются только пара человек и переводчик. Они помогают ему подняться, один протягивает пальто, другой собирает какие-то бумаги.  Работники зала убирают микрофон, сматывают провод. В зале гаснет свет. Лама спускается вниз по ступенькам, идет к выходу. В дверном проеме он останавливается, поворачивается ко мне и делает взмах рукой. Они ждут, пока я подойду, переводчик смотрит на меня с сомнением, но говорит:
- Ринпоче приглашает Вас на чай.
Я складываю ладони, чуть кланяюсь, так делали все на сцене. Лама вдруг улыбается, кивает, идет дальше. На улице ждет большая машина. Я, не раздумывая, сажусь в нее. Мы недолго едем по улицам, выезжаем на проспект, потом петляем в переулке и, в результате, оказываемся во дворе, у того самого магазинчика. Дверь на первом этаже ведет через небольшую гардеробную в просторный зал, с высокими окнами и деревянным полом, усыпанным разноцветными подушками. Все раздеваются, снимают обувь и проходят внутрь. Я оглядываюсь, рассматриваю картины на стенах. Те же веселые персонажи, что и на открытках в магазине, но нарисованные вручную, на ярких полотнах ткани. У некоторых сверху спускается полупрозрачная шторка, и они выглядывают из-за нее как из окошка. Дальше, за залом, просторная кухня, большой стол, длинные скамейки. Во главе стола большое мягкое кресло. Лама опускается в него, предлагает мне сесть рядом на скамейку. Он говорит со мной по-английски. Откуда-то появляется девушка. Она расставляет на столе тарелочки с чем-то вроде крохотных жареных пирожков, разливает чай. Я подношу чашку к губам. Чай густой, с запахом травы, молоком и маслом. Делаю глоток. На вкус ужасный, но я все равно пью. Смотрю на ламу, и смущение уходит. Я успокаиваюсь и расслабляюсь. Он тоже делает несколько глотков чая. Кидает в рот пару пирожков, задумчиво жует. Потом снимает очки, почему-то они без дужек, просто на белой резинке, пришитой к оправе крупными стежками.
- Расскажи мне, что случилось, - предлагает он по-английски.
Я пытаюсь, сбиваюсь, не могу подобрать слова. Он говорит что-то девушке, на мягком незнакомом языке. Через минуту приходит переводчик, садится напротив меня, внимательно слушает ламу, поворачивается ко мне.
- Пожалуйста, представьтесь и объясните, что произошло.
Я называю свое имя, лама смотрит весело, переводчик удивленно. Я смущаюсь, пора научится не обращать на это внимания. Начинаю рассказ.
-В конце лета, я,мой сын и муж, - называю Геру полным именем. Лама вскидывает брови, переводчик  улыбается. Я замолкаю, смотрю на них, переговариваются.
- Ринпоче интересуется, почему у вас такие имена. Он еще не встречал людей, которых так бы звали, - лама кивает в такт его словам. - Он учился в Сорбонне, долго жил в Европе, - поясняет, явно от себя, переводчик.
Я вздыхаю.
- Не знаю, родители дают имена. Моей маме, когда она была беременная, приснилась я и сказала, что звать меня именно так. У Геры точно такая же история.
Лама кажется очень довольным, загребает горсть пирожков и предлагает продолжить. Я вкратце пересказываю случившееся. Почему-то меня бросает в холод, и я почти залпом выпиваю чай. Смотрю ему в глаза, он тоже меня разглядывает. Начинает тихо что-то говорить переводчику, иногда переходя с английского на другой язык, может это тибетский. Переводчик слушает удивленно, часто переспрашивает, поглядывая на меня. Потом начинает пояснять по-русски.
- Ринпоче удивлен историей и Вами. Тем, что Вы хотите их спасти.
- Это возможно?
- Он объяснил, что надо делать. Эти существа...
- Дети, - поправляю я.
Он кивает.
- Эти духи, которые были детьми, они застряли. С ними случилось что-то настолько плохое, что не дало идти им дальше, как заведено для людей.
- Куда, дальше?
- Ну, - он рисует рукой что-то вроде синусоиды. - В бардо, к новому рождению.
- Что такое бардо?
Смотрит на меня, как на дурочку. Встает, подходит к книжной полке, на стене около стола. Проводит пальцем по корешкам, достает синюю книжку. Протягивает мне, садится, выпивает свой чай.
- Долго объяснять, Вы вот возьмите, почитайте. Только потом обратно завезите.
Я беру книгу, глажу обложку рукой, убираю в сумку.
- Я прочитаю. Так что же надо сделать? Что бы им помочь.
Лама весело наблюдает, пьет чай.
- Ну, так вот,- продолжает молодой человек. - Они застряли в одном состоянии, одном переживании, очень плохом. И крутятся в нем, как белка в колесе. И, видимо, это их изменяет. Сколько лет уже прошло, а они там. Не могут выбраться,  - он взъерошивает волосы, подбирая слова. - Суть вот в чем, их надо из этого состояния вывести, и тогда, возможно, они смогут пойти дальше. Освободиться.
- Освободить, да, - эти слова откликаются во мне теплом. - Я готова, есть методы?
Он мнется.
- Есть предположение. Ринпоче думает, Вам надо с ними поговорить. Объяснить, что случилось, наверное. Скорее всего, они не понимают. Просто находятся в состоянии непрерывного страдания.
Я вдруг вспоминаю их крики: "Кусать! Кусать! Рвать и кусать!".
- Не знаю, будут ли они слушать. Они кажутся очень агрессивными, хотят кусаться.
- Да! - он радостно кивает. - Вот тут, как раз, есть верный метод, подробно описанный во многих источниках, - теперь он явно на своей территории, буквоед. - В той книге об этом написано, почитаете. Древняя тибетская традиция, очень интересная практика! Но принцип такой, Вам нужно будет утолить их... - он запинается, подбирает слово, - Голод! И как только они успокоятся, станут слушать, тогда и общаться. Дальше все будет зависеть только от Вас. И от них. Ринпоче говорит, что не слышал ничего похожего. Я тоже.
Лама что-то говорит, я понимаю, что он просит написать. Молодой человек подтверждает.
- Он говорит, что когда все закончится, то не могли бы Вы прислать ему письмо с подробным рассказом? Ему невероятно интересно.
Я соглашаюсь, думаю, резюмирую.
- То есть, мне надо накормить этих детей, и уговорить их уйти оттуда. А чем кормить, что они едят?
- Youself! - лама дотрагивается до моей руки, и я внезапно отчетливо понимаю, что он имеет ввиду. Я встаю, голова немного кружится. Он продолжает что-то говорить, мягко и ласково. Потом ловко выдергивает из своей одежды нитку, повязывает мне на запястье. Переводчик что-то переспрашивает, потом смущенно переводит.
- Я сам не очень понял,  не так давно учу тибетский. Вроде того, что он напоминает, что сервировка имеет значение. И дарит Вам эту белую нитку.
Я сжимаю рукой запястье, благодарю. Голова начинает кружиться еще больше. Мне надо срочно на улицу, на воздух. Я быстро прощаюсь, почти выбегаю в прихожую. Девушка достает из шкафа и протягивает мне пальто, хихикает.
- А у тебя, правда, муж - Геракл?
- Правда, - я натягиваю сапоги, ныряю в пальто и выскакиваю во двор. Глубоко вдыхаю, стою, прислонившись к стене. Очень хочется курить, а я ведь даже никогда не пробовала.

***

Дорогой Ринпоче, после нашей встречи я прочитала ту книгу, а потом и все Ваши книги. Мне казалось, что я хочу лучше понять, узнать. Хотя сейчас я думаю, что это был просто страх. Я знала, что нужно делать и это ужасно пугало меня. Я думала, что может быть, на этой или другой странице, где-то будет написано, что мне не надо туда снова ехать. В один из вечеров, я стояла у окна, смотрела на первый снег, большими хлопьями парящий в воздухе, слушала, как Гера возится с Маськой, они играли в пиратов и как раз брали на абордаж торговое судно - кресло с горой игрушек. И вдруг меня поразила мысль о том, что как же это несправедливо получается. Можно жить весело и хорошо, радоваться, любить - близких, или собаку, или рыбалку. И вот, что-то, какое-то несчастье, случившееся в конце жизни, может это все перечеркнуть? Упасть на чашу весов таким тяжелым грузом, что перевесит остальное? Получается, что смерть так важна? Пока ты жив, то можешь направлять свой пиратский корабль в далекие моря или к ближайшему креслу. А смерть это ультиматум? Ты тонешь и этого не изменить. И то какая она, как происходит, что при этом чувствуешь? Сервировка имеет значение?
В тот момент я смотрю на пиратов, и, стараясь пробиться сквозь их крики, говорю мужу, что мне надо туда вернуться. Он услышал, задумался, кивнул. Ответил, ладно, поехали.  Я покачала головой, я поеду одна.

***

10 декабря.
Маршрут ясен, билеты куплены. Я просыпаюсь ночью, по будильнику. На цыпочках иду на кухню, завариваю себе чай. Проверяю собранный с вечера рюкзак, теплые вещи, документы, телефон. Вынимаю книжку, я помню, что в ней написано наизусть, всю практику, весь метод в мельчайших подробностях. Но чувствую, что мне это будет не нужно. Подхожу к шкафу, открываю дверцу, смотрю на стопки ткани и достаю бабушкину домотканую скатерть, с вышитыми цветами. Почему-то думаю, что вот она пригодится. Сворачиваю, убираю ее в рюкзак. Из темноты коридора неслышно появляется Гера. Делает глоток чая, смотрит на меня.
- Ты уверена? Может, поедем вместе?
- Нет, - я знаю это точно. - Я должна быть одна, сделать это сама.
Он недоволен.
- Это фантастический бред!
Я пожимаю плечами.
- Это или сработает, или нет. Но мне надо попробовать.
Он хитро щурится.
- А откуда ты узнаешь, сработало ли? - Гера сердится. - Что, зомби восстанут из могил?!
Я задумываюсь.
- Ниоткуда. Я просто почувствую.
- Чувствовать можно все что угодно, не выходя из дома!
Он волнуется. Я подхожу, обнимаю его.
- Пойми, я должна это сделать!
- Ты ничего не должна! Там нет ни твоих родственников, ни знакомых. Это никому не надо!
- Это надо мне. Я должна это себе, - вздыхаю, - Нам. Не могу только объяснить почему, просто поверь.
Он берет в ладони мое лицо, рассматривает.
- Я тебя не узнаю.
- Я тоже себя не узнаю, - я надеваю теплые штаны, куртку и зимние ботинки. Гера протягивает мне шапку с ушами и варежки. Я смеюсь. - Я будто на Северный полюс собралась.
На прощание он оглядывает меня со всех сторон.
- Будь внимательна и осторожна.
И я вижу, как на его лице проступает тот, другой человек, который когда-то был на войне. Он показывается очень редко, но сейчас именно он провожает меня в дорогу.
Темное зимнее утро. На улицах тихо, людей нет, под светом фонарей искрятся снежинки. Под ногами хрустит ледяная корочка. Я иду к автобусу, потом на поезд, потом снова на автобус. Впереди длинный путь.
Я выпрыгиваю из автобуса в вечернюю, зимнюю темноту проселочной остановки. Автобус уезжает, скрывается за поворотом дороги.  Ни фонарей, ни огней, только светлый снег и свет луны. Иду вперед, по дороге, ищу съезд на ту самую парковку, боюсь его пропустить в сугробах. Но вот он, ровная белая площадка. Я стою посередине, смотрю на лес, и думаю, что не может быть, что это я. Я приехала сюда, одна, говорить с духами. Что со мной?
"Говорить! Сначала тебе надо их накормить!" - напоминает голос внутри, в голове всплывают подробности подношения, жертвоприношения, если выражаться точно.  Я смотрю на дорожку в лесу и отчетливо вижу свою жизнь, как скопление линий. Будто карта, состоящая из светлых штрихов, с редкими ветвлениями, иногда пересекающимися друг с другом, легкий карандашный набросок. Но вот она точка, в которой я стою сейчас, и, после нее, картинка меняется. Линия становится одна, мощная, плотная, как будто прочерченная толстым маркером по линейке твердой рукой.  Она уходит прямо из под моих ног и устремляется в бесконечность. Я киваю ей, как новой знакомой, и иду вперед, по заснеженной дорожке, на холм и вниз, к мемориалу. Каменные плиты чернеют прямоугольниками на светлом фоне. Я оглядываюсь, вспоминаю мшистую опушку, подхожу к ней. Да, то, что надо, ровный, мягкий участок и красивый, сервировка же имеет значение. Сбрасываю рюкзак, достаю бабушкину скатерть, расстилаю ее на снегу, чувствуя пружинистую мягкость мха под руками. Внезапно становится жарко, я стягиваю варежки, смотрю на горящие руки. Снимаю шапку, потом куртку, ботинки, штаны, свитер. Складываю одежду стопочкой на рюкзак.  Вглядываюсь в этот жар и понимаю, что мой страх, мой ужас, заполнивший меня целиком, от пяток до макушки исчез, а на его месте возникло тепло. Внутренний огонь, полыхающий во мне, разгорается, я пылаю, вся целиком. Капельки пота скатываются по шее, рукам, как в бане. Я раздеваюсь полностью, не думая, зачем и почему, просто зная каким-то чутьем, что надо так. Сажусь в середине скатерти, зову их. Опускаю руку в снег, он тут же тает, дотрагиваюсь до листьев, до земли, посылаю им сообщение: "Я уже тут".
Они приходят. Я не вижу их так ясно, как в прошлый раз, просто множество силуэтов среди деревьев. Сгустки темноты с горящими глазами. Этими желтыми искорками заполняется все  пространство вокруг меня, они двигаются, то гаснут, то зажигаются, их все больше. Как жарко! Я нагрелась настолько, что начинаю светиться нежным розовым светом, как ночная лампа. Вглядываюсь в них, человекоподобные силуэты слились друг с другом и теперь, похоже, будто я окружена непрозрачной, матовой черной волной, густой, тягучей и подползающей все ближе и ближе. К моим рукам, моим ногам. Как светлячок я нахожусь в сфере своего же света, они же, как будто опасаются прикоснуться к нему, но мой свет их манит. Темный сгусток, лижет мою ногу, протекает по ней, и я вижу, что ноги больше нет, ее словно стерли ластиком.  Я пробую пошевелить пальцами и не нахожу их.  Темнота начинает гудеть, низкий глухой звук, но постепенно он нарастает, превращаясь в громкий, протяжный стон.  Они плачут. Я протягиваю им руки. Волна со всех сторон бурлит, вздымается, выше, еще выше, выбрасывая к небу черные языки, усыпанные желтыми огнями их глаз. Я вытягиваюсь лежа, раскинув руки, как будто загораю на пляже, представляя себя морской звездой. Закрываю глаза и даже слышу шелест прибоя.
- Приятного аппетита, дети! Покушайте, наконец! – суть этого тибетского ритуала в том, что надо накормить духов собой.
Волна накрывает меня с головой, и я ощущаю, как меня становится все меньше и меньше, меня смывает в неизвестное никуда. Я бросаю последний взгляд, вижу только свое светящееся сердце, яркое, алое, пульсирующее, вокруг него как драгоценные камни - глаза. К нему тянется множество рук - это вишенка на верхушке торта. Оно гаснет, становится темно, меня больше нет, я никто, ничто и нигде. И, тем не менее, я тут, среди каменных плит и стволов деревьев, их крон и в каждой снежинке. И еще я тут, на дне океана, взметаюсь песчинками от удара хвоста  полупрозрачной рыбины. И я тут, в сильном порыве ветра, бьющемся в каменную стену горы. И я тут, на макушке черной птицы, скользящей на животе по ледяной горке и с брызгами врезающейся в черную воду.  И я тут, в солнечном луче, заглядывающем сквозь шторы в комнату светлого каменного дома, подкрадывающемся к детской щеке на подушке. Дети! Я собираю себя по всему миру, как розовую пыль, возвращаюсь обратно, к ним. Мои дети! Я просыпаюсь на них волшебным порошком, прямо с неба. У черных сгустков появляются лица и тела, сначала взрослые, потом стремительно молодеющие. Лес заполняется детьми, девочками и мальчиками, почти подростками и теми, кто младше, и даже совсем карапузами, как Маська. Они смотрят на меня, множество глаз, темных, светлых, голубых, зеленых, серых, все оттенки взглядов. Я смотрю на них, и отчетливо помню, как каждый из них был когда-то моим ребенком. Стоит только мысленно прикоснуться к чьей-то голове, в памяти появляются сцены из разных жизней. Вот я в кружевном белом фартуке даю этой девочке пирожок. А вот я бегу рядом с этим мальчиком по тропинке с высокого холма, а за ним, на веревке летит воздушный змей. А вот эти, этих всех сразу обнимаю, кружу и падаю с ними в благоухающую луговую траву. Я смотрю на них, и отчетливо помню, как каждый из них был когда-то моим родителем. Я вспоминаю руки, прикосновения, как вот этот хмурый мальчик, был ростом до неба, пах огнем стоя в своей кузне и трепал меня жесткой ладонью по волосам, когда я затаив дыхание, заглядывала в горн. "Гера, ты не прав, что тут нет моей родни! Все мы в этом мире связаны и переплетены друг с другом бесконечными пересечениями линий! Мы вместе, мы люди, и в пространстве и во времени, прижатые друг к другу так плотно, что границы между нами это придуманная условность".
Картина меняется, я оказываюсь среди них, пожилая женщина в клетчатом платье, седые волосы собраны в плотный пучок. На голове шляпа с узкими полями, перчатки.
- Дети, - говорю я тихо, но строго. - Нам нужно поговорить. Урок начинается.
Они подходят, все в одинаковой школьной форме, мальчики в шерстяных штанах в елочку и бардовых жилетках, девочки в длинных юбках, светлых блузах и плотных жакетах. Рассаживаются вокруг, внимательно слушают. Множество детских лиц, я окидываю их взглядом, ищу слова. Справа от меня высокая девочка держит на руках малыша, он улыбается, тянет в рот что-то вкусное, я узнаю свой палец. Глубоко вдыхаю.
- Дети, с вами случилось несчастье.
Они удивляются, шепчутся.
- Со всеми сразу? Как такое может быть? И что произошло?
Я начинаю рассказ, о взрослой жизни и о войне. Распахнутые глаза, изумленные лица.
- Вы говорите, мы все погибли?
Я киваю. Они переглядываются, дотрагиваются друг до друга.
- Но мы же тут, мы живые.
- И да, и нет. В этом вся проблема, война закончилась давно, а вы все еще тут.
Хмурый мальчик ковыряет носком ботинка снег.
- Так нам же некуда идти. Мы не знаем дороги, и не можем покинуть это место.
- А вы хотите?
-Да, да, да, да! - они вскидывают головы, и их ответ пробегает среди деревьев по кругу, возвращаясь ко мне.
- Здесь совсем не весело, - замечает девочка с карапузом. - Тут плохое место.
- Ты отведешь нас туда, где хорошо?  - спрашивает мальчик.
- Где можно играть?
- Где хочется смеяться?
- Где можно веселиться без остановки?
Я вглядываюсь в себя, улыбаюсь. Да, я как раз знаю такое место.
- Пойдемте, дети! За мной! Тут недалеко.
Я иду на запад, прямо сквозь лес, стволы и ветви. Они движутся за мной. Я вижу, что многие скользят над землей, не касаясь ее ногами. В порыве ветра мой нос чувствует знакомый запах соленой воды. Я смеюсь.
- Дети, полетели! - разгоняюсь, отрываюсь от земли и устремляюсь навстречу морю. Они взмывают следом. Я набираю скорость, деревья, поселки и города сливаются в разноцветные полоски вокруг нас.
С первыми лучами солнца мы, хохоча и кувыркаясь, падаем в нагретый песок. Дети тут же разбегаются в разные стороны, скачут в дюнах, прыгают в волнах, строят высоченных шалаш, бросаются друг в друга  сухими пучками водорослей. Они в разноцветных летних одеждах, платьях, шортах, футболках с мультяшными персонажами. Кепки, панамки, шляпки и платочки - радужные точки детских макушек на песчаном фоне.
Я подхожу к морю, волна набегает на мои ноги, живая и прохладная. Солнечные зайчики прыгают по воде и мокрому песку. Я поднимаю голову и вижу ее. Девушка в струящемся длинном платье идет ко мне вдоль берега. Она улыбается, ветерок поднимает и вскидывает вверх пряди ее длинных волос. Порыв поднимает челку, и я вижу еще один глаз, прямо посередине лба. Почему-то он расположен вертикально, от переносицы и вверх, почти до линии волос. В солнечных лучах платье начинает переливаться перламутровыми оттенками, от оранжевого к розовому и золотому. Воротник высокой стойкой обрамляет красивое лицо, когда она оказывается совсем близко, я вижу, что он собран из тоненьких золотых змей, с раздутыми капюшонами, они живые и разглядывают  меня.
- Как прекрасно, что ты навестила меня, сестра! - она не говорит, а поет, растягивая гласные, выводя какую-то очень знакомую мелодию. Девушка смотрит на детей, смеется, будто одновременно звонят сотни легких колокольчиков. - И какая чудесная у тебя компания!
Она встает рядом, смотрит на горизонт, набегающая волна подхватывает и кружит подол ее платья.
- Сестра?- переспрашиваю я, и вижу, что мы действительно похожи. Она взмахивает руками, шелковые рукава надувает ветер.
- Ах! Ты всегда в заботах, что и забываешь, кто ты есть! И всегда набегу. Вот и сейчас, ты поведешь их дальше, или останешься и побудешь со мной?
-Дальше? - я оглядываюсь и вижу, что ее тонкий пальчик показывает на светящуюся тропинку, появившуюся в дюнах, идущую сквозь расступившиеся холмы, к розовому диску восходящего солнца. "Да, да! Нам надо туда!"-  я автоматически делаю шаг, встаю на линию света, и чувствую, как на запястье что-то резко сжимается.  Подношу руку к глазам, тонкая белая нить натянулась, врезалась в кожу. Девушка хохочет.
- Старый лис! Смотри-ка, он привязал тебя!
Я дотрагиваюсь до нити, и все вспоминаю: ламу с чашкой чая в руках, Геру, Маську и всю свою жизнь.
- Мне надо вернуться домой.
Девушка надувает губки, хмурится, потом не выдерживает и снова звонко смеется.
- Ладно, возвращайся! Я присмотрю пока за ними! - она машет детям рукой. - Но запомни хотя бы, что мы ждем тебя тут. Ты должна отвести их дальше, туда, - показывает на солнце.
- А что там?
-Ты совсем ничего не помнишь? - смотрит сочувственно. - Там, новый виток, новые истории, новые жизни для них всех. И для тебя тоже.
Я вспоминаю, киваю.
- Я вернусь, немного позже.
Большая волна, подкравшись, окатывает меня брызгами, я зажмуриваюсь, порыв ветра, как же холодно. Открываю глаза.
Передо мной качаются вершины деревьев, утреннее серое небо, идет легкий снег. Отдельные снежинки плавно падают и ложатся на мое лицо, превращаются в капельки. Как будто плачут вместо меня. Я лежу на опушке, укутанная в скатерть, как младенец в пеленку. Сама я так завернулась, или это ветер, или они? Я вскакиваю, прыгаю по зеленым пушистым  кочкам, быстро одеваюсь. И вдруг замираю. Ведь вчера был снег! Начинаю озираться - вокруг меня, на десяток метров большое зеленое пятно, фрагмент летнего леса. Я наклоняюсь, провожу рукой по голубым лишайникам, сухому пню, пучкам жесткой травы и сжимаю в руках красные ягоды ландыша. Замечаю, что вся эта, растаявшая за ночь, поляна усыпана блестящими розоватыми шариками - тысячи крохотных маслят высунули свои шляпки изо мха и оптимистично устремились вверх, к солнцу. Я вспоминаю слова ребе, о возвышении душ, улыбаюсь. Запихиваю скатерть в рюкзак и шагаю по дорожке, вперед, из леса, из этой пустой оболочки, сломанной ловушки, выпустившей наконец-то своих пленников. На паркинге стоит машина, тихо работает двигатель, окошки изнутри запотели. Мой Геракл все-таки приехал за мной. Я открываю дверь и заглядываю внутрь, Гера и Маська еще спят. Беру термос, сажусь на капот и наливаю в крышку горячего кофе.

***
 
Вот и вся история, досточтимый гуру, вернее та ее часть, о которой я могу рассказать словами. Остальное стало снами и видениями, которые невозможно описать, но можно ощущать, как новые, неизведанные области меня. Теперь мой пиратский корабль скользит в незнакомой воде, к неизведанным берегам. Благодарю Вас за то, что вы открыли мне этот путь. Дверь, по сути находящуюся внутри меня самой, но о существовании которой, я давно забыла. А еще, за то, что не дали войдя в нее в первый раз, сразу уйти слишком далеко. Теперь же  я знаю, как плыть и куда мне смотреть. Что-то я должна просто вспомнить, о том, какой бравый я капитан, и как именно управлять моим судном. А некоторые вещи надо попытаться понять, какому ветру следовать, когда поднимать паруса, а когда кидать якорь, и у каких берегов. А главное, я знаю, кто и что, там, впереди, меня ждет – моя прекрасная трехглазая сестра, дети, целая ватага веселых безобразников, и светящаяся дорога прямо сквозь солнце.
Искренне Ваша Аврора.