***

Алексей Бондаренко
АРИСТОКРАТЫ
рассказ
Дима Стародубцев, не отрываясь, смотрел в иллюминатор. Смотрел вниз, на тайгу. Когда чувства переполняли его, он оборачивался к отцу, нетерпеливо ерзал на сиденье.
Под вертолетом синими волнами проплывала енисейская тайга. Заснеженные ели и пихты острыми вершинами терялись за голубым горизонтом. Среди дикой темнохвойной силищи нашли место одинокие осинки и березки – лиственные породы чаще всего встречались по окрайкам заснеженных болот и маленьких лесных полян. Смотрелись они сиротливо, не вписываясь в общую картину ландшафта.
Всюду лежал нетронутый снег. Лишь изредка Дима выхватывал глазами петляющие следы лосей. Тогда он словно прилипал к иллюминатору, стараясь среди разбросанных ветровалом коряг и выворотней отыскать животных. Вот он, лось, темнеет на белом снегу. Но вертолет быстро подминал его под себя, устремляясь вперед. Мешало солнце. На протяжении всего полета оно пялилось в иллюминатор, застило глаза.
Дима отворачивался. Смахнув навернувшуюся слезу, он некоторое время сидел неподвижно, раздумывая. Потом, словно очнувшись, вопросительно смотрел на отца, спрашивая глазами: «Скоро?»
Накануне сборов в тайгу Дима был на вершине счастья. Его восторг разделял отец. Старому таежнику тоже не сиделось дома. И они вместе торопили время, изнывая от безделья в ожидании вертолета, желая поскорее очутиться в тайге. Сын понимал отца: отбери у него радость общения с лесом, и скоро не станет старого таежника. Тайга – его жизнь, Тайга – его плоть. Не может отец иначе.
С утра складывалось все удачно: радовала безветренная погода, вовремя подошла машина. В аэропорту доброжелательно встретил веселый экипаж. По вылетам прошлых лет Дима знал, что вертолетчики строго придерживаются расписания. Но сейчас они не торопились. Оттягивая время, пилоты без умолку балагурили, шутили, травили анекдоты. Изредка поглядывая на небо, командир расспрашивал отца о тайге, о промысле, сетовал на безденежье, безработицу.
Лишь спустя час к вертолету лихо подкатила «Волга», из нее неуклюже выпростался холеный представительный мужчина: новый полушубок нараспашку, пушистая соболья шапка набекрень. Окинув всех пренебрежительным взглядом, он мимоходом бросил:
-- Заминка…
Командир пожал плечами. Мужчина покровительственно улыбнулся, подавая каждому из присутствующих руку. Коснулся он и Димкиной руки.
-- Как самочувствие, орелики? Не с похмелья? Будем пытать судьбу? Вот и славненько! Мы свое наверстаем, ребята.
-- Вылет задержали, -- показал на часы командир.
-- Хм… -- скривил пухлые губы мужчина. – Не в Париж летим… Все уладим, ребята. А если надо, то и световое время прибавим. Фары горят?
-- Причем здесь фары? – возразил командир.
-- Все будет нормалек. Ты, паренек, отойди в сторону. Мне тут с ребятами потолковать надо, -- попросил мужчина Диму, ухмыльнувшись.
Дима нехотя отступил в сторону, наблюдая за пилотами. Мужчина в полушубке бойко что-то начал говорить отцу. Дима увидел растерянное лицо отца, а потом услышал и грубый голос мужчины:
-- Не навязываю…
-- Не могу, -- чуть слышно ответил отец.
-- Вольному воля. Выгружай шмутье…
-- В тайгу позарез надо. Путики уже месяц не смотрены, -- попросил отец командира. – Вы же знаете, за мной не пропадет.
-- Не об этом сегодня речь, Васильич. Не моя воля. Спецрейс… -- сочувственно развел руками командир, исподлобья поглядывая на мужчину в полушубке. – Работа наша такая. Сегодня тот веселиться, кто заказывает музыку. Просись у хозяина.
-- Все понятно: наливай да пей. Ломается, как девчонка. Ангелочек! Не одного положил сохатого в тайге – по морде вижу. Не бежал бы в пустую тайгу.
Дима видел, как побагровело лицо отца. Губы подрагивали. Наконец, он выдавил:
-- Вы меня не троньте.
-- Ишь ты! – удивился Хозяин. – Эй, Васятка, подь сюда. Дрыхнешь, что ли? Дармоед…
Из машины пробкой вылетел водитель, очумело тряся головой. Откинув с глаз длинные пряди волос, он столбиком врос перед Хозяином.
-- Что-нибудь забыли, Палыч?
-- Куролесил ночь? – стал отчитывать водителя Палыч. – Работу на баб променял. Доконают они тебя, производитель. Мерин ты, а не мужик. Дуй на комбинат. Одна нога здесь, другая там. Найди мастера пилоцеха. Скажешь: снимает Палыч с пилорамы станочника Меркурова. Вези его сюда. Мастер заноет – пошли его к чертовой матери. Будет возражать – по зубам от моего имени. Пускай сам за станок встанет: пузо поубавит. Мухой…
-- Вылет задерживаете, -- снова несмело возразил командир, посматривая с тревогой на часы. – Погода может испортиться.
-- Ты не суй свой нос, куда собака хвост не сует. Ты же меня заверил, что надежный охотник на борту. Вот она, твоя надежа, сопли распустил, -- распалялся хозяин. – Когда скажу, тогда и затарахтите. А ты чего уставился, как истукан. Плохо слышишь?
-- Понял! – козырнул водитель. – Водички бы в радиатор… Где у вас тут!..

-- Мое терпение кончилось…
-- Погодите… -- дрогнувшим голосом попросил отец. – Я согласен…
-- Это по-мужски, -- довольно потер руки Хозяин, поглядывая свысока на  охотника, -- цену набиваешь, что ли? Не обижу…
Вертолет кружил над гарью. Дима опять посмотрел на отца. Он так и не смог понять, что произошло на вертолетной площадке. Отец осунулся, жилистые мозолистые руки безвольно лежали на коленях, глаза потухли. Куда девался тот сильный и гордый охотник?
Хозяин, вальяжно развалившись в кресле, закрыл глаза. Его помощник, появившийся у вертолета перед самым вылетом, раскинул промеж сидений  на ящике скатерть, вынул из дипломата бутылку коньяка, небрежно швырнул связку копченой колбасы, шмат аппетитно пахнущего сала в нерусской упаковке, плитку шоколада. Разлив коньяк по  эмалированным кружечкам, небрежным жестом пригласил всех к столу. Отец отказался. Хозяин позвал бортмеханика. Выпили за удачу.
Дима стал снова смотреть в иллюминатор. Он с нетерпением ждал посадки вертолета, ждал, когда покажутся знакомые до кустиков места, огромное болото, на кромке которого притулилась охотничья избушка. Вертолет скоро примчит их с отцом туда, и они надолго останутся вдвоем, без суеты м шума станут отыскивать и тропить зверя. С утра и до вечера они с наслаждением будут слушать размеренную древнюю песнь леса, которую чувствует только настоящий таежник.
Парень терпеливо ерзал, а перед глазами во всей величавой красе раскинулась темнохвойная тайга, пересеченная узкими и длинными путиками. Дима распалит яркий костер, увидит огромное солнце в морозной дымке, вечерние закаты с пылающим небом над зубчатым лесом, будет слушать, как мороз от дерева к дереву передает свои послания. А ночами яркие звезды, как желтые глаза невидимых сказочных существ, позовут его, и он мысленно полетит в бескрайнее пространство к ним, к звездам. Шелест стылой хвои, размеренное дуновение ветерка, редкие, но шумные метели долго будут хранить память, они будут приходить во сне даже тогда, когда он, Дима, вернется домой. Он, как сумасшедший, будет вскакивать с чистой постели, пахнущей ветром и руками матери, станет вслушиваться в ночь. Но вместо размеренной таежной жизни услышит городской шум, скрип тормозов проходящих машин. Тогда он снова закроет глаза и  увидит заснеженные путики, услышит взмах глухариного крыла, и увидит самого его, краснобрового, сильного птичьего великана, уносящего за собой в морозную дымку веер снежной пыли, услышит предутренний свист рябчиков.
Дима уже который год ходил с отцом на промысел, и чем глубже познавал тайгу, ее язык, тем она больше будоражила его воображение. Он с нетерпением ждал той минуты, когда мягко коснется ногами зыбкого, незамерзающего даже зимой болота, вновь окажется в первозданной глуши. Но вертолет все летел и летел, задавая круги, валился на бок, выправлялся и снова, сотрясаясь, устремлялся навстречу солнцу.
Темнохвойная тайга неровной кромкой убегала вглубь разложий, пойменных низин рек – там она скоро терялась из поля зрения, уплывая неровными волнами за вертолет. Вместо желанного болота Дима видел гари с редким сухостоем на взлобках, бесконечную таежную пустыню. Правда, низины и давно пересохшие болота были покрыты довольно густым подростом березняка и осинника. Сверху земля хорошо просматривалась. Дима все чаще видел на снегу петляющие следы лосей. Они неровными бороздками то сбегали в увалы, то прятались в колках, то терялись в кромке темнохвойной тайги.
Вдруг вертолет качнуло, и он неохотно стал проседать. Подвыпивший бортмеханик поднялся, небрежно бросил отцу ремень безопасности. Охотник сжался в комок.
-- Ломаешься? – прикрикнул бортмеханик, услужливо кивнув головой Хозяину.
Дима наблюдал за отцом. Отшвырнув ремень на пол салона, он положил на колени карабин и стал медленно набивать обойму патронами. Его седые жидкие волосы выбились из-под старой шапки-ушанки, пальцы подрагивали, и он все никак не мог вставить готовую обойму в магазин карабина. Бортмеханик настежь распахнул дверь салона. Дохнуло холодом. Вертолет неподвижно завис над пятачком гарной поляны.
Дима видел плотно сжатые губы отца, его суровое лицо, холодные глаза и чувствовал истошный крик его души. Помедлив, отец нехотя вогнал в ствол патрон, резко клацнул затвором. Опустившись на живот, плавно повел стволом карабина, выискивая на земле цель. Его глаза слезились от ветра – долго не мог совместить прорезь планки с мушкой оружия. Смахнув рукавом слезу, он бросил быстрый взгляд на Хозяина, который,  смакуя,  потягивал из кружки пиво.
Вертолет развернулся на месте. Дима увидел в гари лося, мчавшегося со всех ног по лесистому увалу. Снег был глубоким. Зарываясь всей тушей в сугробы, зверь делал огромные прыжки. Страх гнал его в глубокие увалы, поросшие редким лесом. Он отчаянно вскидывал голову, дико озирался, прыгал почти на месте, как заяц, попавший в петлю. С трудом выбравшись на взлобок, зверь метнулся к спасительной кромке тайги. Было очевидно, что силы оставляют его. Лось падал, поднявшись, делал несколько шагов и снова валился набок.
Дима напрягся, словно готовясь к прыжку:
-- Папа, не надо! – отчаянно крикнул он.
Отец, опустив карабин, с мольбой посмотрел на Хозяина.
-- Не могу… Я не убийца…
-- Чистоплюй… -- побагровел Хозяин.
Выдернув из рук таежника карабин, он одну за другой выпустил десять пуль в обессиленного зверя.
Лось будто споткнулся, ноги его надломились, и он завалился на бок. Большая серая туша осталась лежать на снегу. Судорожно вскидывая голову, зверь пытался подняться…
Выбрав безопасную площадку, вертолетчики посадили машину недалеко от зверя. Хозяин, сверкнув глазами, показал охотникам на выход:
-- Ра-а-аботать…
Отец и сын молча спрыгнули в глубокий снег.
Вертолет поднялся и снова стал кружить над гарью. Гул моторов постепенно терялся. А над белым безмолвием скупо светило декабрьское солнце, искрился  снег, переливаясь радужными блесками.
Дима не замечал этой красоты. Отчаяние, жгучий стыд за деяния взрослых, униженность заменили ту радость встречи с тайгой, тот трепет души, которыми он жил, мечтая долгими ночами. Он смотрел на ссутулившуюся спину отца, на его поникшие плечи, осунувшееся посеревшее лицо и жалел его. Ему тоже больно и стыдно перед сыном и переживает он больше его, Димы.
Тишину прервал стон зверя, лежавшего у выскори. Лось пытался подняться, но гибкое и выносливое тело не слушалось, и он бессильно мотал головой. Из губастого рта клубами спадала пена. Взмыленная спина парила. Капли алой крови веером разлетались по сторонам, падали и ярко горели на снегу, тлели, как маленькие угольки. В больших лиловых глазах лося застыли боль и тоска. Он вяло дернулся, глубже закопался в снег.
Жалость захлестнула сердце Димы, к горлу подступила тошнота. Качаясь из стороны в сторону, парень с трудом выпростал из снега занемевшие ноги и, обхватив голову руками, рухнул навзничь.
-- Ди-и-имка… -- испугался отец, тряхнув сына за плечи.
Дима плакал громко навзрыд, не скрывая слез, катившихся по щекам. Облизав запекшиеся губы, посмотрел на зверя.
-- Очнись… -- тряс его за плечи отец. – Зверя не видывал? Возьми себя в руки. Работать надо…
-- Ты… ты… Как ты можешь? Я верил тебе. А ты… Ты такой же, как и они, -- в истерике кричал Дима, нутром понимая, что отец не виноват.
Послышался гул, и над поляной опять завис вертолет. Дима вскочил. Глаза его лихорадочно сверкнули.
-- Убийцы!!! Что, поохотились? Ха-ха-ха… -- Он выдернул из кармана телогрейки брезентовый мешочек с патронами, легко перекинул его с руки на руку.
-- Патроны потеряли, -- догадался отец, с тревогой поглядывая на приближающийся вертолет.
-- Обойдутся…
-- Отдай, сынок, -- уговаривал отец. – От греха подальше. У нас с тобой ни лыж, ни топора. До избушки далеко. Не выбредем по такому снегу.
-- Сгинем? – запальчиво крикнул парень. – Древний ты, отец.
-- Голову потерял…
-- С волками жить – по-волчьи выть. – Дима, размахнувшись, запустил мешочек с патронами навстречу летящему вертолету. – Держите семечки…
Поднятые лопастями вертолета снежные вихри бесновались, как тысячи чертей, заставляли охотников вжаться в снег. Это даже не вихри, а ураган несокрушимой силы, подминающий под себя и ломающий хрусткий на морозе лесной подсад. Лежащий в гари снег, казалось, весь поднялся вверх, ожил, образуя единую беспросветную тучу, закрывая собой безоблачное небо, скупое зимнее солнце, беззащитных охотников, взопревшего, еще живого зверя и сам вертолет, безжалостно рубивший лопастями стылый воздух, внатяг работали моторы, оглушая ревом настороженные гари.
Наконец лопасти перестали свистеть, и Дима услышал их шелест.
-- Давай патроны, -- властно крикнул из приоткрытой двери Хозяин.
-- В вертолете ищи, -- покривил душой отец и, кольнув глазами нетерпеливого сына, прошептал: -- Молчи…
-- Не слышу…
-- На первом сиденье.
-- Вам, сопливые, на печке сидеть, а вы туда же, в тайгу. Пропала охота. Глуши моторы, -- приказал Хозяин командиру.
-- Морозно… -- возразил командир. – Двигатели быстро остынут, боюсь, не запустим.
-- За что только деньги плачу, -- плюнул Хозяин. – Вредители… Раздолбаи… Погодите у меня. Эй, там, внизу… Десять минут вам. Руби со шкурой. Держи…
Хозяин швырнул к ногам охотников топор. Дима снизу смело посмотрел ему в глаза. Взгляды встретились: вызывающий и презрительный.
… Вертолет завис над кромкой болота.
… Увидев знакомое зимовье, Дима с облегчением выпрыгнул из салона и, не оглядываясь, ринулся в тайгу. За ним тяжело пошел отец. Властный окрик Хозяина остановил их:
--Стойте, идиоты… Возьмите на жареху. Сдохните без мяса, пока стрелять научитесь.
Бортмеханик швырнул на землю кусок мяса. Хозяин повелительно махнул рукой командиру, мол, отчаливай.
Вертолет натужно рубил лопастями воздух и никак не мог оторваться от земли, на которой лежал окровавленный кусок мяса, уже припорошенный снегом, сиротливо смотревшийся бесформенным бугорком среди белого бесконечного пространства, полыхая, как яркий костер в кромешной тьме ночи.
-- Что там у вас! – взревел Хозяин.
-- Машина старая, -- ответил за пилотов бортмеханик. – Сами знаете, с запчастями туго.
-- На быках вам ездить, -- надул щеки Хозяин.
Дима не отрывал глаз от ненавистного ему лица. Покачиваясь на коротких ногах, в салоне вертолета стоял неприятный широкоплечий человек с обрюзгшим лицом, большим животом. Крепко стоял, словно квадратный сундук, набитый дерьмом. Чмокая толстыми губами, он гоготал, как нетерпеливый жеребец на привязи; в прерывистых звуках, исходящих из широко открытого рта, угадывались грязные слова, вырывался алчный звериный рык.
Обида за себя и отца не отступала от Димы. Он устало смотрел на кусок мяса, припорошенный снегом. Вскинув глаза, с ненавистью впился в гогочущее, искаженное судорогой лицо Хозяина, не соображая, машинально выдернул из кармана энцефалитки запасную обойму с патронами, ловко сунул ее в магазин карабина и, резко вскинув ствол, нажал на спусковой крючок…