Одинокий странник

       Каникулы начались в половине первого пополудни, я не стал их откладывать и побежал на реку проверить толщину льда и остатки снега. Завернул по дороге за приятелем, как условились и нашел его зареванным, сидящим на стуле под книжной полкой в зеленых корешках с золотыми буквами собрания сочинений Джека Лондона, на коленях у него большой баян, из-за мехов выглядывала согбенная унижением стриженая макушка и скрюченные горем пальцы на зажатых кнопках. На ручке двери висел отцовский ремень - основные события по всему видно уже миновали и только голос самого отца из дальней комнаты подытоживал планы на сегодняшний день и вообще каникул - Вовка не выйдет из дома до тех пор, пока не сыграет без запинок некоего "одинокого странника". Сама формула одиночества в такую пору меня поразила, как же так случилось, что кто-то стал странником, да еще и одиноким? Ни пешеходом, ни пассажиром, ни путешественником, а странником? Да кто он в самом деле, есть ли у него родственники, дети ли? И куда он идет?

       Вовка раздвинул меха и, путаясь, начиная снова и снова, вывел ряд нот волшебных и жалобных, которые сквозь его горькие всхлипывания рисовали пустынную дорогу, ненастье, сырой ветер, костлявую фигуру в длинном балахоне и колпаке, закрывающем лицо, суковатую палку, охваченную бледными пальцами и приближающуюся ночь. Этот Вовка, который еще ни разу не попал камнем в череп Не-Влезай-Убьет на башне колхозного гумна, плавал только по-собачьи, но знает что-то важное про странствия, умеет обозначить невыразимую человеческую печаль и отверженность, хоть никогда не говорил об этом, а только шмыгал носом, не выучив урока по родной речи или арифметике.

       В окно же ломилось ослепительное солнце, где-то рядом громко свистнул скворец, весенняя возня слышалась отовсюду. Я стоял в темном коридоре и понимал глупость своего положения оттого, что не ушел сразу и чем долее стоял, постигая звуки и сакральность одиночества, тем невыносимее становилось ситуация. Наконец я распахнул дверь и выбежал вон в яркий свет, в воздух, настоянный тающим снегом, в воробьиный ор на ивах с полопавшимися пушистыми почками.

       Перескакивая со льдины на льдину, я все думал об одиноком страннике и о том, что готов брать уроки музыки даже за порку, в рамках допустимого для пионеров, разумеется, - узким ремнем и без пряжки, а отец Вовкин был достаточно добродушным и веселым дядькой, с ним можно было договориться.