Запах ели

Утро сегодня выдалось для мира этого просто чудесное. Небо светлое, чистое – ни одного тебе облачка, и солнце так жарит, что кажется воздух начинает плавиться и дрожит мелкой рябью. Травы поднимаются к солнцу, и цветы поднимаются, и живность вся, которая в них живёт выбежала и вылетела погреться на июльском солнышке.
                В лесу, на небольшой опушке нет такой сильной жары, но и здесь жизнь кипит: вот полетела мимо какая-то птица, громко о чём-то крича своим собратьям, вот старый ёж выполз на край опушки и остановился у края тени от старых елей, которые сильно пахнут от дождя, и громко пыхтит, даже здесь, в нескольких шагах от него слышно, потому что тишина стоит гробовая.
Тишина стоит, но вот её, наконец, нарушает удар тарелок музыканта – пора начинать. Оркестр человек из пятнадцати начинает играть эту музыку, которую я всем сердцем своим ненавижу. Маленький Ваня, которому четыре года и который стоит возле меня, поднимает на меня свои большие голубые глаза и тихо спрашивает:
- Дядь, а зачем они играют?
- Надо так, Ванюш, положено… - отвечаю я, стараясь не смотреть ему в глаза, иначе сердце точно не выдержит.
Оркестр ненадолго смолкает и между двух самодельных помостов встаёт батюшка с кадилом и, тихонько его раскачивая, начинает читать последнюю молитву.
- Дядь, а что он делает? – снова спрашивает Ваня.
- Иди ко мне… - тихим шёпотом говорит ему Стас, его старший двоюродный брат, и, взяв его на руки, относит от меня шага на три.
Я перевожу взгляд вперёд: там продолжает петь отец Михаил, размахивая кадилом. «Упокой, Господи, души новопреставленных рабов твоих Наталии и Димитрия…». Господи, ну почему всё так?... Почему именно они?... Ванька же ещё такой маленький – как же он?... Почему эти люди, которые это сделали, живы и невредимы, а мои друзья сейчас тут лежат передо мной в этих двух коричневых гробах с золотыми ручками! Господи, ну где же твоя справедливость? За что ты с ними так? Почему?...
Я стою в длинной очереди бросить горсть земли. Вся эта очередь, в основном, наши одноклассники, вернее то, что осталось от нашего когда-то дружного класса: кто спился, один сидит, а кого-то мы после выпуска и не видели больше. Рядом со мной стоит моя жена, которую я держу под руку, потому что она уже раза три на несколько секунд теряла сознание, и я боюсь, как бы она не упала.
Вот и всё – два аккуратных холмика, покрытых венками – всё… Люди, ещё немного постояв, начинают расходится, а мы с Ваней всё ещё стоим перед могилой... «Мама… Мама! Мамочка!!!» - и Ваня бросается к насыпи. Моя жена Таня не может этого вынести и в истерике утыкается мне в плечо. Она вся трясётся и никак не может остановиться…
С севера дует сильный ветер, такой сильный, что молодые деревья нагибает резко то в одну, то в другую сторону – я удивляюсь, как они не ломаются… Вот и дождь уже начинает накрапывать, а мы всё стоим и никак не уходим… Таня молчит: её мокрые от слёз щёки отсвечивают солнечные лучи и переливаются как глянец. А когда дождь уже переходит в ливень, мы медленно уходим с Ваней к машине…
В салоне тепло. Слабо работает печка и слышно, как бьют капли по стеклам.
- Дядя, а мы теперь с бабушкой вдвоём будем жить, а вы будете с тётей Таней к нам приезжать?
- Конечно будем, Ванечка, конечно будем…
- Это хорошо, а то бабушка одна боится этого… Дядю…
Таня взглянула на меня. «Пойдём выйдем… - тихо сказал я Тане, и добавил, обращаясь к Ване – Сиди пока, грейся…».
Я хлопнул дверью, сел на капот и закурил. Таня сначала молчала, но потом не сдержалась:
- Ты же обещал… - сказала она, вновь начиная плачь, который постепенно перетёк в истерику – Ты обещал, что всё будет нормально, а что теперь? Как ты скажешь его бабушке, что её дочь и зять погибли из-за ваших чёртовых махинаций!!!
-  Тань…
- Молчи! Ты прекрасно знаешь, кто это сделал. Хорошо ещё, что Елизавета Игоревна ничего про повестку не знает, иначе бы у неё точно сердце не выдержало… Пойми, что мы никогда не заменим ему родителей, и я не знаю, как у тебя хватает совести смотреть им с его бабушкой в глаза, зная, что ты и твои друзья виновны в смерти его родителей!
- Таня!... Они звонили вчера вечером…
- И?
- Сказали, что если мы не подпишем дарственные и отказные от компании, мы следующие…
- Ты подпишешь… - сказала она шёпотом, но потом подошла ко мне, схватила за край пиджака и закричала – Ты подпишешь всё, что они скажут. Хватит! Я уже десять лет живу в этом ужасе, я устала!...
Она хотела вмазать мне как следует, но промахнулась, и я, обняв её, прижал к себе. Она билась, билась в истерике, пытаясь вырваться и дать мне пощёчину, но постепенно затихла. «Всё… Всё… Поехали…».
  Мы сели в машину и поехали. С этого дня мы растили Ваню как родного сына, ведь теперь это было нашим долгом перед его покойными родителями. Те друзья, которые остались рядом с нами, как могли оберегали нас от тех, кто убил наших друзей, и теперь жаждал добраться и до нас, чтобы заполучить наконец эту проклятую компанию с её миллионами. Бабушка Вани прокляла всё: нас, наши деньги, наши дела…
Прошло уже более пятнадцати лет. Ванька давно уже вырос и живёт самостоятельной жизнью. Бабушка его умерла шесть лет назад – не выдержало сердце. А я каждую ночь просыпаюсь в холодном поту: мне чудятся запах той кладбищенской ели, который с тех пор преследует меня всю мою жизнь, удары каменьев земли о крышку гроба, моего гроба, ведь подведя тогда своих друзей, я навсегда похоронил свою душу.