Звезда Востока

      После непривычно долгого для Полины четырехчасового перелёта, тяжёлый двухъярусный ИЛ-86, наконец-то, приземлился в аэропорту столицы Узбекистана.    
      Было около одиннадцати часов ночи по ташкентскому времени и первое впечатление после холодной Москвы, где несколько дней подряд дул пронизывающий ветер, наполненный весенней сыростью, а температура воздуха держалась не выше шести градусов тепла, было совершенно неожиданным.
     С любопытством продвигалась Полина вслед за суетливыми пассажирами к выходу, но когда, наконец,  ступила на трап, ощутила  такую горячую волну воздуха,  что невольно остановилась.
 «Если почти в полночь так знойно, что же здесь днём? А летом?» - мелькнула мысль. С каждой новой ступенькой становилось всё жарче. Хотелось немедленно снять не только верхнюю одежду, но даже обувь.
     Поездка в такси по городу запомнилась тем, что знойный ветер душной волной врывался в открытые окна автомобиля  и носился по салону, словно могущественный джин из восточных сказок. Но настоящий сезон страшнейшей жары – «чаля»  - наступил в июле, когда днём всё плавилось и замирало от зноя, а редкий дождь испарялся в воздухе, не достигая земли. Переносить это было нелегко.
      Рано утром к ближайшему продуктовому магазину привозили молоко, но всё равно оно скисало до открытия, а творог годился разве что для выпечки, причём, с немалой мерой сахара.
      К ночи жара слегка ослабевала, но спать на полу было приятнее, чем на кровати, а кое-кто  из знакомых Полины даже увлажнял  простыни, чтобы уснуть.
      
         Сам город оказался очень красивым. Не случайно в одной из песен восьмидесятых годов двадцатого века звучало: «Сияй Ташкент, звезда Востока…»* В нём были и широкие проспекты, и разнообразные фонтаны, и необычной архитектуры здания, и сверкающие белизной высотные дома, украшенные мозаичными орнаментами по торцам и ажурными решётками по фасадам, и просторные площади, утопающие в зелени и цветах.
          Со временем Полина узнала, что  Ташкент – это «старый» и «новый» город, между которыми неспешно текут воды глубокого канала Анхор. Вдоль его бетонных стен тесно располагались всевозможные кафе и чайханы.   Там всегда отдыхали мужчины, скрестив ноги крест-накрест, чаще всего - в национальных полосатых  халатах  - чапанах и в тюбетейках с характерным орнаментом. Проходя мимо, Полина с неизменным интересом наблюдала, как уютно они устраивались по краю сури и неспешно, небольшими порциями, пили зелёный чай, подливая его время от времени из заварочных чайников. Пиалы, наполненные лишь наполовину золотистым напитком, чтобы подольше сохранить свежий вкус и аромат, стояли тут же, на стёганых  курпачах.
          Новый город образовался после присоединения Узбекистана к России. Он располагался по  левому берегу канала, и первой его улице позже дали имя узбекского поэта Алишера Навои. В Ташкенте в те годы насчитывалось несколько десятков улиц, переулков и площадей, названных в честь известных поэтов и писателей: Александра Пушкина, Тараса Шевченко, Юлиуса Фучика, Гафура Гуляма, Султана Джуры, Гоголя, Хамзы, Толстого, Есенина, Шота Руставели. Это никого не удивляло, ведь после землетрясения 1966г в юго-западную часть  Ташкента приезжали добровольцы из всех республик Советского Союза, чтобы воскресить для жизни разрушенные улицы и кварталы. Так и образовался район Чиланзар. Каждый дом  его нёс в себе частичку республики, строители которой его возводили. Помогая Ташкенту, многие создали семьи и остались в Узбекистане навсегда. 
           Полину удивляли проложенные вдоль тротуаров многочисленные арыки, по которым постоянно бежала прозрачная вода. Знойным днём приятно было опустить в прохладный поток руки или даже разуться и пройти по нему босиком, наслаждаясь влагой.
      Славился Ташкент щедростью своих рынков, разнообразием фруктов. Благоухали ароматом свежеиспечённые  лепёшки, влекли  к себе возможностью утолить жажду большие ярко-жёлтые бочки с вкусным холодным морсом, заметные издалека.
       Ташкент оказался зеленым городом: в нём был и Ботанический сад, и парки, но особенно приятно во время летнего  отдыха было погулять среди фонтанов. Их тогда насчитывалось немало, несмотря на то, что летние дожди – редкость  в знойном среднеазиатском климате, и к воде там относились  всегда бережно.
         Самый большой фонтан, подсвеченный  по вечерам  зеркальными лампами, располагался на Театральной площади, возле театра оперы и балета имени Алишера Навои. Посередине восьмигранного бассейна – раскрытая хлопковая коробочка, из которой били вверх прозрачные струи воды. Хлопок считался символом  республики, изображение его встречалось повсюду: в украшениях посуды, одежды, даже на гербе города.
        Фонтаны щедро увлажняли город также на набережной Анхора, перед ажурным зданием цирка, возле Театра юного зрителя, а перед Дворцом дружбы народов на площади Дружбы народов изумлял красотой цветомузыкальный фонтан!  Сейчас это, конечно, не редкость для больших городов, но тогда зрелище казалось очень необычным и красивым. На площади Ленина был настоящий ансамбль фонтанов, среди каскада тонких струй которого сияла яркая чудо-радуга. Этот фонтан-кондиционер радовал каждого. Микроскопические капли воды наполняли горячий воздух упоительной свежестью, оттуда не хотелось уходить!       
         Однажды Полине пришлось побывать и в «старом» городе. Прильнув к окну грохочущего трамвая, она с интересом отмечала едва уловимые признаки древнего Востока, почему-то вспоминая картины Туркестанской серии Василия Верещагина, когда внезапно трамвай остановился и стал быстро заполняться дымом. Дверь открылась, малочисленные пассажиры испуганно выскочили из душного салона на узкую знойную улицу и заспешили в тень деревьев. 
    Несмотря на современные постройки, что-то давнее, восточное сквозило в этой части города.  Встречались там ещё и глиняные заборы, и низкие дома с плоскими крышами.
     Полина как-то остро почувствовала себя  одинокой и чужой здесь. Захотелось поскорее вернуться в другую часть города, которая не была свидетелем той трагедии, в память о жертвах которой здесь, в эпицентре землетрясения, был воздвигнут монумент: две грандиозные фигуры мужчины и женщины, словно отступающие назад перед вздыбливающимися  гранитными глыбами.
        Женщина держит на одной руке ребёнка, выпрямив другую руку в решительном протесте. Мужчина заслоняет обоих,   словно успокаивая жестом поднявшуюся острыми пластами землю.
       Монумент произвёл на Полину незабываемое впечатление, поскольку ощутить, что означает это явление на самом деле, Полине довелось в первый  же год жизни в Узбекистане.
        Они с мужем и годовалым ребёнком ютились тогда в длинном здании барачного типа - общежитии для молодых специалистов, где на семнадцать семей имелось два водопроводных крана и три двухкомфорочные газовые плиты.
        Как-то пришло начальство, собрало жильцов и коротко, но убедительно проинформировало:
- Дорогие женщины! Это здание сгорает из конца в конец за пятнадцать минут, а может, и быстрее. Пожалуйста, будьте осторожны с огнём!
       
        Их комната в двенадцать с половиной квадратных метров была заставлена только самым необходимым: диваном, детской кроваткой, холодильником и шкафом, на котором стояла детская ванночка для купания. В ней - два эмалированных таза и ещё электродуховка с двумя противнями.
         Вдоль комнаты, среди банок, коробок и прочего имущества пролегал узкий проход, который упирался в стол с  телевизором, частично закрывавшим большое окно.
           Даже спустя тридцать лет, Полина помнила тот глубокий низкий звук, ровный и невероятно тревожный, от которого завыли собаки на соседнем подворье, потом в прилегающем посёлке. По коридору  с воплем пронёсся кот, затопали выбегающие соседи.
          В комнате сначала тоненько и робко, потом всё сильнее задребезжала посуда на столе, задрожал и посунулся шкаф, звякнули тазы, поползла по ванночке духовка,  открылась дверца, с грохотом высыпались противни…
       Детская кроватка выкатилась вперёд, загромоздив выход.
       Полина сидела на диване, словно пригвождённая к нему страхом, и не было сил даже встать, не то, чтобы бежать из этой раскачивающейся комнаты, от подвижного, потерявшего устойчивость и внезапно ставшего опасным, шкафа.
         К счастью, это длилось недолго, но лёгкие  затухающие колебания держали людей в напряжении ещё и следующий день.
        Прошёл почти год, прежде чем  им повезло получить более удобное жильё.

           Образ Ташкента  в памяти Полины складывался  также из необыкновенной внешней красоты местных жителей: светлокожих, тёмноволосых, с миндалевидной формы карими глазами, легко разговаривающих на русском и узбекском языках
          Её удивляло, что мужчины работали  в аптеках, торговали в киосках самсой – слоёными пирожками с мясом и луком, меняли деньги на мелочь возле автоматов с газированной водой. Многие из них носили национальную одежду: халаты и тюбетейки.
         Женщины в большинстве своём занимались домашним хозяйством и воспитанием детей. Они создавали восточный колорит разноцветными платьями и шароварами из хан-атласа ярких расцветок, подводили брови иссиня-чёрной сурьмой, причем, сплошной линией, слегка прогибающейся над переносицей. Самой распространённой для всех обувью были галоши, а для женщин ещё и босоножки-шлёпки.
        Школьники Ташкента всего лишь пару месяцев зимы  носили единую тогда для  всей страны форму: коричневые шерстяные платья с фартуком - девочки, и костюмы - мальчики. Остальное время года девочки надевали голубые  платья из хлопка с лавсаном, с коротким рукавом, и легкий фартук, черный или белый. Мальчики носили рубашки с коротким рукавом  - «шведки» - и шорты.
         Осенью  учебные заведения страны направляли учащихся  на уборку урожая. Молодёжь помогала сельчанам    собирать  фрукты и овощи, а в Узбекистане – хлопок.
         Полине запомнились бескрайние поля  хлопчатника далеко за городом. Коричневые сухие стебли, пропущенные комбайном, с чашечкой ваты на верхушке. По рядам идут люди, собирающие эту вату в объёмные мешки, переброшенные через плечо – фартуки. По мере заполнения, фартук-мешок становится мягким и толстым на вид, можно подумать, что он туго набит хлопком. Когда принесёшь его на точку взвешивания, окажется, что он весит всего-то два-три килограмма, и там могло вместиться в пять раз больше... Высыпаешь этот пышный ворох в отведённое для него место и идёшь за следующей порцией – и так весь день.
            Изобилие даров природы в те времена было редкостью, поэтому невозможно забыть ташкентские рынки. Поражали воображение горы гигантских арбузов, не менее крупных чарджоуских дынь, ярко-желтых или цвета золотистой охры, вытянутой формы, необыкновенно сладких. Продавцы ничуть не лукавили, расхваливая их вкус: «Половина – сахар, половина – мёд!»
             На прилавках, словно холмы над степью, возвышались   и лиловый кишмиш  (очень сладкий виноград  без косточек), и персики, среди них - «лысые персики», которые сегодня называют нектаринами,  и гранаты, сверкающие рубиновыми зёрнами в надломе подсохшей кожуры,  и золотисто- рыжая хурма.
            Среди овощей, помимо моркови оранжевой, ещё морковь жёлтая, разнообразные по форме и цвету горы риса, круп, разноцветной фасоли, маша и других бобовых. Их щедрые хозяева предлагали брать и пробовать на вкус прямо с прилавка  различные орехи, изюм, курагу (по-узбекски – урюк).  Тут же, на раскалённых глиняных стенках тандыра молодые узбеки выпекали ароматные лепёшки, снимая готовые длинными сачками с металлической сеткой. Лепёшки разбирались мгновенно: огромный Алайский рынок гудел, как улей, с раннего утра до позднего вечера.

           **Уезжала из Узбекистана Полина  с семьёй через двенадцать лет и зим, в конце мая. Купе им досталось первое в первом вагоне. На третьей полке в шкафу проводник  хранил  дефицитную тогда водку и регулярно наведывался за ней в разной степени опьянения.
       Стояла жара, окно было с одной рамой и несколькими щелями, через которые за время движения намело довольно заметный террикончик сажи от дымящего тепловоза. К концу пути белые простыни приобрели плотный серый цвет.
        За окном на долгие километры тянулась  коричневая  пыльная степь, по которой катились шары перекати-поля, иногда мелькали аисты, совершенно не обращающие внимания на грохочущие вагоны.
        Словно бонсаи в реальных природных условиях, пустыню оживляли неизвестные растения, похожие на маленькие деревья.
         Несколько раз во время стоянок поезда на каких-то полустанках в купе появлялись колоритные местные женщины, укутанные, как будто на улице лютовал январь, и распространяющие невероятный запах скотного двора. Они предлагали верблюжью шерсть  в обмен на кефир или помидоры.
            ДомА в их посёлках были убогие  и покосившиеся, но кладбища поражали воображение фундаментальностью мавзолеев из камня и кирпича, построенных на века, затейливо украшенных, основательных и надёжных. На одной из башен светлыми буквами  по вертикали разместилась надпись «Ибрагим» – ни времени жизни, ни фамилии. От этого веяло какой-то   значительностью и древностью, словно  от имени Тутанхамон.
           Наконец, на смену казахской пустыни за окном появились степи, а потом и среднерусские леса, вызвавшие у всех бурю радостных эмоций.  Но до самой Москвы в вагоне звучали песни популярного тогда узбекского ансамбля  «Ялла»  и тягучие восточные мелодии.
                *песня «Сияй Ташкент, звезда Востока…» - слова Л.Ошанин, Р.Бабаджан,  музыка  Д. Тухманова,
                **Раздел написан в соавторстве с Майей Александровной Кузнецовой.
                На фото чайный сервиз с национальным узбекским орнаментом - спасибо автору из Интернета.