Присвирской деревни нелегкая судьба часть 3

КОВКЕНИЦЫ

Мы продолжаем повествование о судьбе куста деревень, находившихся на правобережье Свири, на нынешней территории Нижне-Свирского заповедника и в ее ближайших окрестностях, составленное с максимальной точностью по рассказам местных жителей. Сегодня речь пойдет о старинной деревне Ковкеницы. Ковкеницы расположены на высоком берегу Свири, близко, в один рядок с Горкой. Однако, военные истории у жителей этих деревень разные. Очевидно, что для крестьян, проживавших в Горках, Ручьях и Сегежах, немецко-финская оккупация началась совершенно неожиданно. Люди были вынуждены самостоятельно предпринимать попытки спасения и укрываться в лесу до момента своего пленения. В Ковкеницах, а также почему-то в Лахте, была-таки организована эвакуация населения. Правда, таким образом, что жители остальных деревень лишились при этом возможности переправы через Свирь.
О тех, кто пережил эвакуацию, а по окончании войны вернулся в родные края, о своей семье, рассказывает Александр Григорьевич Щетинин. Открытый и доброжелательный, как и большинство коренных русских жителей Присвирья, Александр Григорьевич хорошо помнит события тех лет.

СЕМЬЯ МАТЕРИ: СМИРНОВЫ

У моей матери Марии Михайловны Щетининой, в девичестве Смирновой (1912 – 1991), было семеро младших братьев и сестер. Это Александр, Клавдия и Анна (фото), Михаил, Николай, Алексей и Валентина, умершая в 8 лет перед войной. В 1937 г. отца, кормильца этой большой семьи, Михаила Алексеевича Смирнова, арестовали. Случилось это на следующий день после рождения моего младшего брата. Вместе с дедом взяли еще двоих мужчин. Пока их вели по деревне, Михаил Алексеевич отпросился зайти к дочери, благо наш дом находился рядом с переправой. Его отпустили, зашел на минутку. Узнав, что родился мальчик, сказал: «Назовите как меня, Михайлой». Больше о нем никаких известий не было, а узнавать, да и вообще говорить о нем в семье боялись. Так бабушка, Мария Ивановна Смирнова (фото) осталась вдовой. Бабушка была добрая, а еще смехотушка, шутница. Это даже по фотографии видно. На снимке ей больше 80 лет, а какое красивое, мирное лицо. Прожила она 102 года.
Смирновы в Ковкеницах были не местные, переехали туда из Мятусово.

СЕМЬЯ ОТЦА: ЩЕТИНИНЫ

Щетининых в Ковкеницах было много, они там издавна жили. Дед Иван Петрович умер еще до войны, я его не помню. Бабушка Мария Романовна жила в Ковкеницах по правому берегу Сегежки. Детей у них было пятеро. Три старших сына – Алексей, Николай и Григорий, погибли на войне. Михаила призвали только в 1944-м, он выжил. Работал потом в Свирице мотористом на пароходе. Дочь Вера до войны работала дояркой. Помню, что скот они гоняли на Сегежское озеро на все лето. С Сегежского болота тетя Вера приносила нам, детям, морошку, а бабушка все боялась, что у нас от нее, незрелой, животы разболятся.

РОДНОЕ ГНЕЗДО

Отец, Григорий Иванович Щетинин (1908 г.р.) служил председателем сельсовета, потом снабжал продуктами куст Гнильно-Горка-Лахта. Нас, детей, в семье до войны было четверо: старшая Валентина (1933), я второй (12 августа 1935 г.), брат Миша (1937), да младшенькая Галя, совсем младенец. Дом наш стоял на левом берегу Сегежи в 50 метрах от Свири по левую сторону дороги, если стоять лицом к большой реке. Значительную часть небольшого дома занимала русская печь – кормилица. В горячую топку мать с утра ставила чугунки с едой, лежанка служила в качестве постели. Все дети тут, дома и рождались, про больницы и роддома тогда и не слыхивали. Всю медицину в деревне представлял фельдшер Егор Матвеевич, он же и новорожденных принимал.
Из довоенной жизни я немного помню, мал еще был. Помню, как в 1940 году косили на Коневом острове. Мужчины днем косят, женщины ворошат и вечером стогуют. Мы, дети, в шалаше сидели втроем.

НАЧАЛО ВОЙНЫ. ПОХОРОНКА

Россия, Родина в осознании нашего народа всегда женщина, мать. И почти наверняка она – вдова. Мужчины снова и снова уходили через реку, оставляя на другом берегу своих вдов и сирот. Река, ладья и переправа – древнейшие символы этого ухода.
Ранним утром 22 июня было холодно, от Свири наползал сырой туман. Отец поднял нас всех и вывел на улицу слушать речь Молотова из громкоговорителей. Все слушали и плакали. Мужчины призывного возраста сразу поспешили в военкомат. Попрощались мы с отцом у переправы, и больше уже его не видели. Армейские письма приходили сначала из Алеховщины. В июне 1942 года получили похоронку: Григорий Иванович Щетинин умер от ран под Медвежьегорском, в зверосовхозе Повенец. Я был там, но не нашел на памятной стелле его имени. Потом в книге Памяти увидел другую дату – 18 ноября 1941 г. Тогда 2050 человек попали в окружение финнов. Пока не замерзла Онега, им из кольца было не выбраться. Отец прожил 33 года.

ЭВАКУАЦИЯ. КОВКЕНИЦЫ В ОГНЕ

Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец и бежит; и волк расхищает овец, и разгоняет их. Ин. 10:12-13
В один из дней в начале сентября по всей деревне прошли партработники. Сказали, чтобы все уходили через Свирь. Особо предупредили, чтобы никаких средств переправы на правом берегу не оставалось. Днем, по-светлу, перевезли скот в больших лодках, в сумерках людей. Мать успела еще хлеб испечь в дорогу. И закопать на огороде самое ценное – одежду отца, швейную машинку. Вещей с собой почти не брали. Потом, когда вернулись, схорона не нашли.
Загадочной была система оповещения правобережного населения. Немцы подходили уже к Старой Слободе, находящейся в получасе мотоциклетной езды. А из всего куста деревень официально были предупреждены только Ковкеницы и Лахта. И почему не сработало местное «сарафанное радио», ведь все в округе, считай, были родственники?

ДОЛГИМИ ДОРОГАМИ ЭВАКУАЦИИ

…ибо я странник у Тебя и пришелец, как и все отцы мои" (Пс. 38:13)
Со скотом и всем скарбом мы перебрались сначала в деревню Заостровье, километра за четыре от переправы. Пару дней сидели там и наблюдали, как горит родная деревня. Ходил слух, что дома подожгли «партизаны». Но достоверно об этом никто ничего не знал. Первое время немцы только днем прокатывались деревенской улицей на мотоциклах, а по ночам там никого не было. В эти ночи парни несколько раз наведывались в Ковкеницы, брали, что еще можно было взять. По их словам, в пустой деревне было жутко.
Потом нас перевезли на речку Сепянку, на пастбище Шамокшинского совхоза. Поселили в летнем коровнике. Выгребли мы оттуда навоз, сколотили нары, собрали длинный стол по центру. Жили в коровнике месяц, до заморозков. Потом за нами пришли, как говорили, «партизаны», погнали пешком в Имоченицы (более 50 км). Некоторые маленькие дети, мальчишки, ехали верхом на коровах. Там прожили около месяца. Помню, как в свои 6 лет пас нашу корову на берегу Ояти. Осенняя трава полегла уже вся, сухая была, пожухлая. Было очень холодно и ветрено, затем и снег выпал. В Имоченицах мы забили поросенка, а после, кажется, и корову.
И тут к нам приехали менять коров на лошадей. Кое-кто из деревенских менял. Погрузились снова на подводы и поехали на станцию Бабаево Вологодской области. Долго жили там на вокзале. Лампы вместо керосина заправляли бензином, от этого они часто вспыхивали. Стекол у ламп не было, горелку для пожарной безопасности обсыпали по краю солью. По ночам людей грузили в эшелоны, в «теплушки». Подошел черед, и нас погрузили. Ехали четыре месяца. Условия какие? Посреди вагона стояла единственная железная бочка-печка. Но тепло от нее быстро улетучивалось сквозь дощатые стенки. К стенкам крайние примерзали, пока спали. У раздвижной двери стояло единственное помойное ведро. Сестричка Галя не выдержала дороги, умерла. Ей было год и восемь месяцев. Брат Мишка тоже был почти умерший, мать растрясла его. Ехали, в основном, женщины с детьми, старики, да несколько парней 15-16 лет. Они на станциях ходили за едой с мешками и ведрами. В мешки выдавали хлеб, а в ведра наливали супо-кашу. Не сытно, но кормили в дороге. Иногда всю ночь вроде куда-то едем, а утром взрослые смотрят – мы тут и были вчера.

«ДО СИХ ПОР ЧАСТО СНИТСЯ УРАЛ»

Только в апреле приехали мы на Урал, в Свердловскую область, в деревню Суханка (ударение на втором слоге) Артинского района. Уральцы жили богато, в одной только этой деревне было четыре колхоза. Дома у них там большие, двухэтажные. На нижнем этаже – двор со скотиной, подсобным хозяйством. На втором этаже, как правило, рубленый пятистенок, поделенный на две половины – для себя и старшего сына. Заборы не из штакетника, как у нас, а сплошные, высокие, с крышей над воротами, чтобы опоры не гнили. На трудодни у них давали мед, овощи, муку, хлеб.
Население там было разное – русские, башкиры, татары. Поначалу нас неохотно в дома пускали. Не надо им было «выковыренных» постояльцев. А и то – мы все грязные, вшивые, четыре месяца ехали. Подселяли в приказном порядке. Нас с матерью сначала подселили к одной бабке, она одна жила, дочь приезжала редко, раз в две недели на выходные. Бабка нам сразу полати наши указала и дальше печки ходить не велела. Мы у нее недолго прожили, месяца два. К лету открыли детский садик, мать взяли туда поваром и дали жилье – отдельный большой двухэтажный дом. Потом мать устроилась уборщицей в клуб, перебрались туда.  У нас был отдельный вход с другой стороны клуба. Там мы прожили два года. Это было здорово. Каждую неделю «с района» с движком на санях приезжал киномеханик показывать немое кино. Из фильмов запомнил «Два бойца», потому что не один раз смотрел, Чарли Чаплина.
На Урале мы не голодали. Народ там, в основном, дружелюбный, приветливый. Соседи помогали, приносили нам продукты всякие, творог, молоко. Еще помню, как осенью собирали колоски на полях, а потом меняли в колхозе на хлеб по весу. До сих пор часто снится Урал, только не узнаю уже там во сне никого…

ШКОЛА В СУХАНКЕ. СО СТАРОЙ ФОТОГРАФИИ…

В 1942 году Саша пошел в первый класс, его еле взяли, там в школу брали с девяти лет. Чудом сохранилась школьная фотография 1943 года. На ней Саша – во втором ряду слева. В центре, в опрятной блузке с ремешком – учительница, Анна Александровна Пономарева. О ней Александр Григорьевич до сих пор вспоминает с теплотой и благодарностью. Строгая она была. Если замечала, что ученик при встрече со взрослым человеком не снял шапку и не поклонился, доставалось ему на орехи. У Саши не было денег на это фото, хотел отказаться.  Учительница сама заплатила за снимок, сказав: «Тебе, Саша, как раз надо, ты ведь уедешь». Анна Александровна единственная в деревне красила губы. Другая взрослая женщина на снимке – уборщица и повар в одном лице. Она варила супы, после второго урока учеников кормили. Овощи и круглые караваи хлеба давал колхоз. Кстати, на фотографии еще трое лодейнопольских детей. По сторонам от учительницы двоюродные сестры, слева – Тимакова, справа Лидия Ивановна Никитина. А в третья в первом ряду – Шура Волкова (Осокина).
 

ДОМОЙ В ЗЕМЛЯНКИ

Бабушка по отцу, Мария Романовна, жила с младшими детьми недалеко от нас, в соседней деревне Поташка.
Бабушка Мария Ивановна со своим семейством проживала в той же деревне, что и мы. Они с хозяевами в ладу жили. Году в 1980-м баба Настя, их хозяйка, даже приезжала с Урала в гости. На фотографии она сидит рядом с бабушкой. За ними во втором ряду мои тетки – Анна и Клавдия Михайловны.
9 мая 1945 года бабушка бегом прибежала из сельсовета – война кончилась. Стали собираться домой, но сразу туда не пустили из-за мин. Поехали только в августе. Сейчас думаю, лучше бы мать осталась на Урале, но она надеялась, что отец вернется. Двадцать лет его ждала, не верила похоронке. Жили сначала в земляночном городке Яковлево Поле на Сегежах. Мать устроилась в леспромхоз сучкорубом. В землянках была сырость, они быстро гнили.

ВАСИЛЬЕВСКИЙ БОР. ПЛЕННЫЕ НЕМЦЫ

В этом же году мы из землянок переехали в финский барак в Васильевском Бору, а бабушка Мария Ивановна со своей семьей в Рыбинск. Так наши жизненные пути разошлись.
Мать на работу утром везли на машине, тяжело это было. В Васильевском Бору поначалу было много пленных немцев, они чистили вручную дорогу в Лахту. Идут колонной – все в черном, каждый нес все свое с собой, как будто насовсем уходили. Мы их боялись. От наших охранников им попадало. Был один такой, Ванька Захаров, кулачище, что кувалда – как даст немцу, тот не скоро поднимется. Потом немцев угнали в Алеховщину, они строили мост через Оять. В Свирьстрое они тоже были.
За «Ванек» с большими кулачищами стыдно. Достойно бить врага в бою, а не тогда, когда он беззащитен. Впрочем, таким по большому счету все равно, кто перед ними – свои или немцы. «Ваньки» – они самые что ни есть интернационалисты.

ЛАХТА КАК ВЛПХ №1 ВСУ №20
Зиму перезимовали в Васильевском Бору, весной переехали в Лахту, в землянки. Помню адрес: военный леспромхоз №1, военно-строительное управление №20. Директор подполковник. Кроме местных, в деревне с 1947 года проживали спецпоселенцы, из тех, кто был «под немцем» на Украине, в Белоруссии. Одним словом, те, кому из-под немецкой оккупации повезло переехать прямо в родные лагеря. Многие из них потом переженились на карелочках и остались. Осели в Важинах, Янеге, Мегреге, Олонце. Леспромхоз работал до 1962 года.
В 1947 году в Лахту привезли на баржах и быстро установили щитовые финские домики. Мы в таком домике жили до 1959 года. Правда, они тоже быстро гнили. В Лахте был свой магазин, школа, клуб. Медпункта не было. Фельдшер – дядя Саша Черняев из Ковкениц, был один на всю округу.
Три первых послевоенных года голодали. Продукты – хлеб, американский комбижир, получали по карточкам. Летом было легче – жили на ягодах, на подножном корму. Скота после войны не было. В колхоз пригнали немецких коров – здоровых, черно-белых. Однако, их давали по справке тем, кто в свое время сдал корову государству. А у нас такой справки не было. Четыре лета мы с братом Михаилом (фото) пасли коров и лошадей. Два парня считались за одного пастуха. Кормили нас в очередность хозяева.

РУЖЬЯ ДЕТЯМ НЕ ИГРУШКА?

Мальчишек нас там было – две футбольные команды, человек двадцать. Винтовки у всех были. У меня лично три штуки. Идем человек десять, все с винтовками. Потом ложились, начинали по дереву стрелять, пока не повалим. А то найдем ящик финских гранат с деревянными ручками. Пробочку отворачиваешь, колечко оттуда вытаскиваешь – и кидаешь. Страшное дело. На Васильевском Бору нашли склад снарядов, по два в ящиках. Это вещь полезная. Вытаскивали из них шелковые мешочки, вытряхивали порох и шили одеяла. Матрасы финские, оставшиеся в землянках, были набиты какими-то бумажными хлопьями, похожими на геркулес. Говорили, что они и лошадям в корм бумагу добавляли.

ЖИЗНЬ СРЕДИ МИН

Как-то в перестроечные 90-е годы приехали к нам в заповедник два финских сапера. Рассказали, как летом 1944-го они минировали-минировали окрестности, потом надоело, и то, что осталось, они прикопали. «Хотите, обратно выроем?» - предложили.
Все же, несмотря даже на то, что и финны «халявили», мин было очень много.
Еще в августе 1944-го работали в Лахте на минных полях девчата-минеры. Одна из них рассказывала, как подорвался на натяжной мине их комвзвода, вышедший из кабины полуторки «поесть малинки».
Александр Григорьевич рассказывает о случаях подрывов тех мирных жителей, которых он знал лично.
В течение трех послевоенных лет на южном берегу Лахтинского залива, у ручья Лухташка, постоянно проживали минеры. Мы, мальчишки, приходили к ним смотреть кино, которое «крутили» прямо на простыне, растянутой между соснами.
Раз я слышал, как минер Суханов подорвался на мине, его похоронили потом в Лодейном Поле.
Другой раз две женщины поехали по землянкам собирать жерди, доски. Нюра Ефремова сидела, свесив ноги, на телеге, Дарья Семеновна Чеботарева шла сзади. Взрывом мины оторвало ноги лошади и тете Нюре. Дарью не повредило, только лицо у нее почернело. У тети Нюры осталось четыре парня. Их сразу забрали в Ленинград.
Как-то кассирша привезла зарплату. А нормировщик, молодой парень, Иван Старостин, пошел погулять по землянкам. Нарвался на противопехотную мину, оторвало ногу.
Коля Быстров в Сегежах подорвался насмерть на крыше своей землянки.
Зимой 1944-1945 года два парня двенадцати и тринадцати лет Иван Шабанов и Сергей Филин, полезли в землянку. Внутри темно, чиркнули спичкой, а оказалось, что там весь пол был посыпан порохом. Старший после взрыва выскочил, а младший упал, закрыл лицо и кричит. Сергей вернулся за ним, но у самого, пока вытаскивал товарища, лицо и руки сильно обгорели. Сергей Иванович Филин с семьей долгое время жил потом в Ковкеницах, его многие знали.

ШКОЛА В ЛАХТЕ И ЛОДЕЙНОМ ПОЛЕ

В Лахте была своя начальная школа. Учительницей там была Маиса Михайловна Кокшарова (Гладченко), красивая вологодская женщина (как будет видно в дальнейшем, АГ вообще неравнодушен к вологодским женщинам). Она потом вышла замуж и уехала на Украину.
В 1948 году я закончил четвертый класс. С пятого по восьмой учился в Лодейном Поле в школе № 2 напротив хлебокомбината (потом она стала № 3). Переправлялся через Свирь и дальше шел пешком, на выходные приходил обратно. Первое время ученики там при школе и жили. Общежитие – по одной классной комнате для мальчиков и для девочек – располагалось с торца здания. С 1949 года интернат находился уже на ул. Всеобуча, нынешней Титова, там, где домоуправление. Улица Гагарина в то время была все еще Загородная.
На школьной фотографии тех лет Саша второй слева в первом ряду. В центре – директор лодейнопольской школы №2 Александр Иванович Смирнов и учительница – Галина Александровна Гришина (в девичестве Вешкельская). Ее отец был репрессирован в 1937 г. Вешкельские находились в дружбе с известной в городе семьей Якимовских.

СУДЬБА. ВСЕ САМЫЕ КРАСИВЫЕ ЖЕНЩИНЫ – НА ВОЛОГОДЧИНЕ

В 1951-м поехал в Свирицу поступать в речное училище. Однако главврач меня забраковал по причине дистрофии. В 16 лет рост был 150 см, вес 45 кг. Через год поступил в железнодорожное училище в Волхове. До сих пор вспоминаю его с благодарностью. Одели меня там, обули. В деревне все носили серенькие хлопчато-бумажные штаны. Там я впервые в жизни надел суконные брюки. Потом два года работал в Кемьском Локомотивном ДЕПО. Там, в северных краях встретил свою половинку. Познакомились с ней на Новый год, а 1 сентября поженились. Нина Федоровна красавица была и на работу спорая. Привез я ее к своей матери, перед тем, как уйти на три года в армию. Она в Лахте сучки рубила. Потом меня спрашивали, где таких женщин берут. А я всегда отвечаю: все самые красивые женщины – на Вологодчине. Полгода мы с ней не дожили до золотой свадьбы, умерла Нина в 2005-м. Последние 15 лет жили в Печеницах. После ее смерти не смог там без нее жить, дети дом продали. Два сына у нас и дочка. А еще восемь внуков и семь правнуков.
Так как в маленьком городке, подобном Лодейному Полю, все друг друга знают, то некоторые из детей, внуков и правнуков Александра Григорьевича мне хорошо знакомы. И они действительно наделены редкостной природной красотой. Так что, может быть, это и правда, про Вологду?

Тяжелы военные воспоминания, и далеко не все люди старшего поколения соглашаются рассказывать о пережитом. Тем более я благодарна людям, у которых хватило мужества вновь пройти нелегкими дорогами памяти. В их рассказах, несмотря на всё внешне ужасное и страшное, много света и внутренней силы. Пережив столько опасностей, плен, голод, неустроенность, потерю родных, они не ропщут на жизнь и никого не винят в своих бедах. Они проживают достойную жизнь, не меняя жен, мужей и Родины, умеют благодарить и любимы своими близкими. Тихая, смиренная моя Родина. Даже лишенная пастырей и забывающая свои корни, она остается лучшей Родиной на свете.
Старший научный сотрудник Нижне-Свирского заповедника
Марина Столярская
ФОТОГРАФИИ
Фото 1. Школьная фотография, Урал. 1943. Саша первый слева во втором ряду.
Фото 2. Школьная фотография, Лодейное Поле. 1948. Саша второй слева в первом ряду.
Фото 3. Брат Михаил в Лахте. Начало 50-х.
Фото 4. Ст. Кемь. 26 августа 1954 г. Александр – помощник машиниста паровоза.
Фото 5. Наградная фотография. Младший сержант Щетинин Александр Григорьевич. 1958.
Фото 6. Мама Мария Михайловна Щетинина (Смирнова).
Фото 7. 1980. Бабушка Мария Ивановна Смирнова, с ней рядом – баба Настя, хозяйка дома на Урале. Во втором ряду тетки – Анна и Клавдия Михайловны.
Фото 8. Дядя Александр Михайлович Смирнов с женой Лидой. 10 июня 1947 г. Рыбинск.