Леонид Лозовский Диссиденты II

Звонит мне как-то наш директор и просит зайти. А это не менее получаса - наш институт был разбросан по всему Калинину.

Приезжаю. В кабинете ещё незнакомец. Директор, спешно собрав портфель, говорит:
 
– Вы тут побеседуйте с Владимиром Михайловичем, а я побегу – опаздываю.

Всё понятно. Сразу же прошу показать документ. Серо-зелёная книжечка. Полковник Торский.

Год на дворе 79-й, канун Олимпиады. Надо подчистить Москву и окрестности.

А года за два до этого прочёл в Калининской Правде передовицу, посвящённую юбилею Дзержинского.

Автор – генерал-майор, начальник УКГБ И.А. Ирлицын. Иван Акимович! Мой кум по Якутску. Тогда он тоже был нач. УКГБ Якутии. Только звание – полковник.

Якутск – городок маленький. Обязательно с кем-нибудь по пьяни пересечёшься. И мой коллега по отделу патентования рассказал как-то (за столом), что единственное дело, которое ведёт самолично Ирлицын – это моё, и что он это знает от самого, т.к., два раза в неделю хлещется с ним в настольный теннис.

Вот те на! Вспомнил, значит, кум про крестника! А, ведь, все пять лет, что я провёл в Якутске, он не трогал меня.

Даже, когда я обнаружил и выдернул с мясом микрофончик, аккуратно спущенный по отопительным трубам из квартиры надо мной.

Даже, когда я сломал челюсть его топтуну, нагло дышащему мне в затылок повсюду – и в автобусах, и в магазинах, и в столовках.

– Чем обязан, Владимир Михайлович? Хочу вам сказать, что на вопросы «Что? Где? Когда?» я не отвечаю. Вот собственное мнение по любому вопросу в тайне не держу.
 
Он говорит, что знает это моё правило, и не будет задавать мне никаких вопросов, но хочет сообщить, что на носу Олимпиада, что проклятый Запад воспользуется случаем и зашлёт разнообразных нехороших людей, что надо быть поосторожнее мне и моим друзьям в беседах в коллективе.

Вообще. И в частности, приводит содержание некоторых моих бесед.

На что я сообщаю ему свою точку зрения на роль отрицательной обратной связи в развитии общества, ссылаюсь на Закон развития систем Валентина Турчина, сообщаю о негативной для развития общества роли КГБ, цензуры, запретов на авторов, являющихся гордостью русской и советской литературы – Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Булгакова.

– Как же, как же, – возражает он, – буквально на-днях вышел «Максимилиан Волошин» Цветаевой, могу показать книги всех перечисленных авторов, вышедших в последние два-три года.

– Покажите! – ловлю на слове.

– Поехали! - ловит он меня.

Едем на трамвае. К нему домой, оказывается.

По-видимому, он любитель литературы. И это настораживает – только на этой неделе я вернулся из Москвы, привёз полрюкзака новых книг – очередной том «Архипелага» А.И. Солженицына, журнал «Континент», книжку «Социализм» И.Р. Шафаревича и прочее.

Дома у него прекрасная библиотека, полно книг, о выходе которых я и не подозревал. Обнаруживаю двухтомник Шукшина, да ещё в двух экземплярах.

Не удержался – предложил обмен. Он мгновенно согласился. На мой альбом музея Прадо. Который у меня тоже в двух экземплярах.

Действительно, книг по искусству у него полно, но и то, что ему известно содержание моей библиотеки, его не смущало.

Договорились, что я ему отдам Прадо завтра. Но, прощаясь, он попросил, не говорить друзьям о нашей беседе.

– Об этом надо было договариваться в начале разговора. Я ничего не стану скрывать от друзей, тем более, что секретного в нашей беседе ничего не было.

– И всё же, я очень просил бы не разглашать нашу беседу, потому что она содержит некую информацию, могущую повредить мне лично. Подумайте. Вспомните на досуге нашу беседу.

– Подумаю. Вспомню. Если не спросят – промолчу, – соврал, каюсь, я.

Немедленно поехал домой к Иосифу Дядькину, благо рабочий день давно окончился.

Вышли прогуляться на Волгу (дома, опасаясь прослушек, мы не вели бесед), и я сказал:

– Ося! Ну-ко, спроси, с кем я сегодня беседовал.

Иосиф усмехнулся своей неподражаемой улыбкой:

– Ну, Лёня, с кем ты сегодня беседовал?

Через несколько дней в Москве обратился с той же просьбой к моему давнему другу Игорю Хохлушкину.

Игорь развеял моё недоумение, почему о столь безобидной беседе гэбэшник, так настойчиво, просил не сообщать друзьям.

– Во-первых, не исключена попытка вербовки.

Во-вторых, он сообщил, что за тобой следят на работе и доносят о твоих разговорах.

В-третьих, предупредил об активизации оперативной работы, что означает, в-четвёртых, что он может оказаться приличным человеком, хотя и опасается за свою карьеру.

Ну, и в-пятых, сказано же – «Не вступай в игры с дьяволом - он всегда переиграет».

У них опыт, методика, инструмент. Каждый «плюс» и каждый «минус» заносится в матрицу, и ты – как на ладони. Со своими сильными и слабыми сторонами. А, значит, и возможностью безошибочного воздействия.

– Склонен больше принять во внимание твоё «в-четвёртых», – самонадеянно заявил я.

И, как оказалось, не ошибся – В.М. через несколько месяцев совершил должностное преступление – сообщил о содержании двух папок моего персонального «Дела» в КГБ, об авторах доносов на меня и их содержании и предупредил о грядущих обысках.

И мы подготовились, хотя и не очень успешно – у меня набрался целый крафт изъятого, у Володи Голицына - тоже, Сашу Лавута в Москве, Иосифа и Серёжу Горбачёва здесь, в Калинине, вообще арестовали…

Арест Иосифа поверг меня в панику - не мог представить его на нарах.

Даже стыдно вспомнить – собрался выкупать его у государства за счёт своих изобретений, на которые собрался получить патенты у того же государства.

Дело в том, что целый год занимался Законом Развития систем Вали Турчина и даже разработал несколько следствий к нему.

И в качестве проверки этой деятельности взялся за изобретения в области, в которой разбирался меньше всего.

Результатом были три новых движителя и шаровая молния.

Два движителя были в качестве моделей опробованы, и эксперимент подтвердил расчёты.

Получена была и шаровая молния, которую мы с моим старшим инженером Валерой Соловьёвым запустили на улицу с подоконника – специально в субботу пришли в пустующее рабочее помещение.

Она благополучно проследовала метров 10 и разрядилась на железный гараж.

Утром в понедельник, хозяин гаража бегал по двору, метал икру и кричал, что его гараж хотели вскрыть автогеном – действительно, очень было похоже.

На это всё я хотел получить у нашего государства патенты и их же предложить государству в качестве выкупа – просто размягчение мозга, не иначе.

А сразу после арестов я попытался организовать письмо от сотрудников института с просьбой выпустить до суда Иосифа Дядькина, «т.к., мы знаем Иосифа Гецелевича как честного и порядочного человека и не сомневаемся, что он не будет препятствовать следствию».

Его в институте сильно уважали, и я не сомневался, что письмо подпишет подавляющее большинство сотрудников.

Но наиболее здравомыслящие из самых уважаемых наших сотрудников - Ю.А. Гулин, Е.Б. Бланков, К.Л. Санто отговорили народ и одни подписали просьбу об освобождении Иосифа до суда. Конечно, впустую.

Иосифа Дядькина осудили по максимуму по ст. 190-1 УК РСФСР (3 года лагерей) за обнаруженную в Самиздате и при обыске у него дома его же работу «СТАТИСТЫ» (она опубликована на сайте в этом же разделе - [на сайте Л. Лозовского] - МК), где, пользуясь только опубликованными данными Центрального Статистического Управления СССР, подсчитал умопомрачительные потери народонаселения страны за годы Гражданской и Великой Отечественной войн, за годы коллективизации и культа личности.

– Доброе утро! – вошёл я в кабинет под табличкой «Зам. Председателя Президиума ЯФ СО АН СССР»

– Доробо! Что тебе? – Ариан поднял свои большие, совсем не якутские, а, скорее, итальянские очи от бумаг на столе.

Я только что узнал, что Ариан Ильич накануне на парткоме Президиума Якутского Филиала Академии наук получил строгий выговор за то, что, несмотря на протест начкадров и предупреждения нач. первого отдела, принял меня на работу переводом из ИКФИА (Ин-т космофизических исследований и аэрономии), откуда я был вынужден уволиться из-за того, что Ю.Г. Шафер – директор этого института и мой завлаб, чтобы выполнить требование КГБ избавиться от меня, объявил эту лабораторию секретной.

А допуска к секретным работам у меня не было, хотя недавно я с успехом завершил в этой же лаборатории самую разсекретную разработку, предотвращающую взрыв ракеты на жидком топливе из-за детонации кавитационных паров этого топлива.

У меня раньше, ещё лет пять назад, в новосибирском Академгородке был допуск весьма высокой формы – я использовал инициатор взрыва атомной бомбы в качестве генератора быстрых нейтронов для определения газо-жидкостного и водо-нефтяного контакта в скважинах.

Но допуск отобрали за подписание «ненадлежащего» письма в защиту А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, В. Лашковой и  Добровольского.

Которые, в свою очередь, заступились за наших писателей Юлия Даниэля и Андрея Синявского. И дальше пошла цепная реакция протестных писем.

Ариан несколько ранее тоже ушёл из института, хотя продолжал заниматься регистрацией сверхвысоких. И меня подключил к этому.

Я занимался идеологией регистрирующей аппаратуры, и у нас с ним, вроде, неплохо получалось – меня даже включили в состав содокладчиков на планирующемся международном симпозиуме.

– Вот, принёс заявление об увольнении. По собственному, – положил перед ним листок.

– Ага. Хорошо сообразил, – сказал он, аккуратно рвя моё заявление. – Я что, зря получил строгача?!

Спустя 11 лет, в 1984-м, я снова оказался в Якутии.

Проработал пять лет в Калининском отделении ВНИИГИС, где удалось разработать и испытать 256-канальный скважинный гамма-спектрометр на быстрых нейтронах, позволяющий устанавливать с процентной точностью содержание руд и породообразующих элементов.

Был уволен «по сокращению» после арестов своих друзей А. Лавута, И. Дядькина и С. Горбачёва – у меня дома при обыске не нашли достаточно материалов для «посадки».

«А по мелочам нечего пачкаться», – сказал прокурор в ответ на слёзную просьбу следователя Мягкова, который нутром чуял «организацию», в которой я играл роль начальника «службы внутренней разведки».

Калинин – не такой уж маленький городок, но так случилось, что «женщина» Мягкова была дружна с адвокатом С. Горбачёва, – и все эти бредни стали нам известны.

Затем, работал во ВНИИМЗе под Калининым над созданием математической модели с/хоз растений, тоже пришлось уволиться.

Через полгода работы рабочим-строителем на мелькомбинате, меня уволили "по окончании срока договора".

«Пришли к директору двое таких представительных мужчин, – рассказала секретарша, – и через десять минут меня вызвал директор и попросил принести вашу папку из отдела кадров. А через полчаса продиктовал мне приказ о вашем увольнении».

Дождался возращения из лагеря Иосифа в 83-м и уехал в Запорожье, где устроился слесарем на завод силикатного кирпича.

Через полгода работы меня вызвал к себе начальник завода и сказал, что вынужден меня уволить по окончании срока договора.

– Какого срока?! Какого договора?!

– Ну, это не ко мне. Разговаривай с куратором ГБ – вот телефон. Я за тебя два месяца с ним грызся.

За время работы я внедрил несколько рационализаций, и вся моя бригада слесарей несколько раз получала премии по этому поводу.

И одно из существенных – это усовершенствование лопастей перемешивателя песчано-известковой смеси, в четыре-пять раз продлевающего срок их службы.

Кроме того, я приучил свою бригаду культурно выпивать после работы в ближайшей чайной, а не напиваться с утра, тайком в раздевалке, принесённой с собой «Марией Демченко», и после, весь рабочий день ховаться от начальства.

Но именно последние два месяца я занимался в послерабочее время переделкой установки на медленных нейтронах для автоматического увлажнения силикатной смеси на ленте транспортёра, которую разработали в днепропетровском Институте автоматики, но не смогли запустить в дело.

Так она и стояла уже пять лет.

Но несколько дней назад мне удалось, наконец, существенно переделав её, успешно запустить, и последние дни завод работал без брака – кирпичи не превращались в грязь в прессе из-за избытка влаги и не рассыпались в песок в печи из-за её недостатка, и производительность завода выросла вполовину.

В цехе, наконец, можно стало работать без респираторов – исчез из помещений густой известковый туман, разъедающий глаза и заставляющий надрывно кашлять.

Было из-за чего «грызться» с ГБ-шным куратором.

Теперь установка успешно работала, и ГБ победила. А мне пришлось вновь обратиться к своему другу в Якутии Гоше Балакшину и мотать туда.

Там, в Алдане, где договорился Гоша, гл. геофизик якутского Территориального Геол. Управления, меня ждали, но начальника не было – срочно вызван был в Якутск. Через пару дней, когда он вернулся, оказалось, что вакансий уже нет.

– Вызов в Якутск был связан с моим трудоустройством? – спросил я. Он честно кивнул.

– ГБ? - не унимался я. Он молча разлил по стаканам коньяк.

Не предупреждая никого, прилетел в Якутск, и пошёл в первую попавшуюся геофизическую контору - опытно-методическую геофизическую партию при тресте Якутзолото.

Начальником её был Миша Потапов, который знал меня ещё по работе в Космофизике.

Он предложил мне разработку и изготовление портативной переносной сейсмостанции, «чтоб лучше японской была».

Через 4 месяца, когда была проверена идеология, а основные узлы были изготовлены и опробованы, Михаила вызвали в соответствующее место и предложили меня уволить.

Он наотрез отказался, и тогда уволили его.

Я узнал об этом слишком поздно, и моё заявление об увольнении легло следом. Миша вернулся работать в Космофизику, а я отправился, вновь, к Ариану.

Ариан Ильич был уже несколько лет ректором Якутского университета и охотно взял меня на работу в лабораторию ПНИЛЗ, занимающуюся изучением очага землетрясений на БАМе с целью прогноза его активации.

Мне было поручено разработать и создать автоматическую систему сбора и обработки геофизической информации с полигонов наблюдений.

Уже через год мы стали «слушать» из Нерюнгри-Золотинки не только свой очаг землетрясений на Тынде, но и все подземные ядерные испытания, включая и Гармский полигон.

К сожалению, на этом последнем разрабатывалось наше СССР-ное геологическое оружие – взрыв ядерного заряда в геологических пластах, имеющих выход в коре к назначенной точке землетрясения и работающих, в этом случае как волновод.

По моим подозрениям, разрушительное землетрясение в Спитаке было следствием направленного подземного взрыва на Гармском полигоне – не зря же в Баку жители ещё за час до землетрясения высыпали на улицы с ракетницами и факелами, и чего-то ждали.

Но это было потом, а сейчас, в 86-м меня решено было уволить.

Именно, из-за этой появившейся способности «слышать» всю Землю.

Методика известна – засекречивание лаборатории. Допуска-то у меня нет, несмотря на перестройку.

Приехал к Ариану, что, мол, делать? Он дал мне телефон начальника УКГБ Якутии Лео Альфредовича Выйме:

– Звони прямо из моего кабинета. – Хотел послушать, наверно.
Я позвонил и представился. Выйме спросил:

– По какому вопросу?

– По вопросу недопуска к секретным материалам.

Он ответил в том духе, что, мол, мы не даём допуск, мы только рекомендующая организация.

Я попросил объяснить, почему они не рекомендуют давать допуск. Он несколько смешался и ответил, что пришлёт ко мне своего зама, и в результате беседы зам сам решит – давать-не давать.

Перестройка, однако...

Назавтра, его зам. – молодой парень по фамилии Рацер (?!!), первым делом передал мне привет от старинного «кума» по Калинину – Владимира Михайловича, а также передал ответ на мою шестилетней давности просьбу, узнать, как кончил свои дни Яков Блюмкин – взрыватель немецкого посла, друг Дзержинского, зав отделом Чека, убийца заключённого Савинкова и спецпосланник в Гималаях.

Оказывается, он был резидентом ЧК в Турции и, когда мимо проезжал изгнанный Троцкий, встречался с ним.

Этого Сталин не мог простить, и вызванный в Москву, едущий ранним утром в родное ЧК на трамвае Блюмкин, почувствовал слежку, начал отстреливаться и был убит.

Затем, Рацер сказал:

– Я задам вам только один вопрос – как вы относитесь к тому, что сейчас происходит?

– Как я могу относиться к тому, что вещают сейчас с телевизионных экранов?

Многие мои друзья и знакомые ещё по сей день сидят в лагерях и тюрьмах именно за подобное «вещание»!

На что он ответил, что допуск любой формы мне обеспечен.

Правда, допуска я так и не получил, но лабораторию прекратили секретить.

А меня задвинули в самую отдалённую точку – пос. Олёкма, находящийся в одном из прекраснейших мест на земле.

Это грабен в центре звёздочки меж тремя хребтами – Становым, Удоканом и Каларским. Прекраснейшее место для охоты, рыбалки и проживания.

Я не возражал. Но «старая любовь» не ржавеет, и ГБ поручило моему завлабу, человеку, дослуживающему до пенсии, уволить меня. За что он и взялся весьма рьяно.

Разгорелась «война» между шефом и коллективом, отстаивающим меня. И профсоюз стал против моего увольнения. Тогда нас переподчинили другому профсоюзу, а наш расформировали.

Здесь уже Ариан ничего не мог поделать, и решил уйти с поста ректора.

Он прилетел на вертолёте во главе комиссии к нам в Олёкму, якобы с проверкой, и мы с ним заперлись у меня.

Копчёного, солёного и свежего ленка хватало с избытком. Имелся таймень и хариуза полбочки. Была копчёная медвежатина и глухарь.

К полуночи мы прекратили пустые разговоры и запели олонхо. До утра. На два голоса. На всю округу. Наутро ребята сказали:

– Зачем врал, что не знаешь якутского?

Но я, действительно, практически не знал, о чём пелось – просто спиртик свою силу оказывал.

А через три дня мне сообщили по телефону, что Ариан уволился. Я было дёрнулся тоже уволиться, но коллеги удержали.

Новый ректор сам меня немедленно уволил, но тут уже я не захотел.

И началась гнусная возня. В течение одного года - с 87-го по 88-й - меня увольняли четыре раза. Прошло восемь (!) судебных разбирательств – четыре городских суда и четыре Верховного суда ЯАССР.

Городской суд меня неизменно увольнял, Верховный, в лице Председателя по фамилии Пелле - неизменно восстанавливал.

Причём, в четвёртый раз даже постановил выплату мне зарплаты за вынужденный прогул за счёт нового ректора – бывшего ранее завотделом Обкома по науке.

Это угомонило нового ректора, старого завлаба отправили на пенсию, назначили нового, и мы начали спокойно работать.

С кланом Келле-Пелле я познакомился ещё в 69-м, когда в первый раз приехал в Якутию.

Один Келле – был отличный мужик и работал начальником аэромагнитной партии, второй, его дядя Пелле, был этот Председатель Верховного суда, третий, тоже его дядя, по фамилии Келле-Пелле был завхозом нашей экспедиции.

И как-то в первое моё в Якутии поле мне ошибочно из экспедиции прислали радиограмму:

«КЕРН ГОТОВ, ШЛИТЕ ТАРУ – КЕЛЛЕ-ПЕЛЛЕ».

На что я тут же ответил: «ТАРЫ НЕТ – ТРАЛЛИ-ВАЛЛИ».

Я же тогда ещё не знал, что Келле-Пелле – это фамилия такая.