Урга и унгерн. новые люди отрывок из главы

Дом у полковника Михайлова был совсем небольшой и стоял на южной окраине города. Дворик соответствовал скромному строению, имел невысокий забор и невзрачную сараюшку. Я не знал, застану ли хозяина дома днем, потому решил наведаться к Михайлову попозже. Меня встретили лай собаки и встревоженное кудахтанье кур. На крыльцо выскочила крупная женщина, запахнутая в теплый шерстяной платок, стала вглядываться в темноту, пытаясь опознать позднего гостя.
— Байкал, замолчи! — рявкнула она на псину, и та, послушно смолкнув, проволокла за собой тяжелую цепь и улеглась к ногам хозяйки. — Вы Ивановский?
— Да, я Ивановский, Максим Михайлович меня сегодня пригласил на ужин. Он дома?
— Проходите! Байкал вас не тронет. — Женщина отворила калитку, и я прошел к дому, бросив беглый взгляд на огромного пса, который, судя по скучающему взгляду, потерял ко мне всякий интерес. — Максима еще нет, но он должен вот-вот приехать.
— Так, может, я попозже зайду?
— Проходите в дом! — добродушно скомандовала хозяйка, и я повиновался.
В доме было тесновато, но довольно чисто. В углу стояли образа. Я из вежливости перекрестился.
— Сапоги снимать не нужно. Вот о тряпочку ноги вытрите, и к столу! Меня Варварой зовут. — Женщина привыкла командовать. Я представил себе, как крепкий коренастый полковник Михайлов, приходя домой, становится смиренным и покорным домочадцем, исполняющим указания своей фундаментальной супруги.
— А как вас по батюшке? — поинтересовался я.
— Да что вы, просто Варвара. У нас можно без этих церемоний.
— Хорошо, тогда зовите меня Кириллом.
Я хотел присесть за стол у самого края, но Варвара усадила меня во главе стола, где, очевидно, было любимое место полковника Михайлова. Мне стало неловко. Говорить с хозяйкой вроде бы не о чем, а молчать было не вежливо. Спасало то, что жена Михайлова взяла инициативу, и мне оставалось только поддакивать, отвечать на вопросы и изредка что-нибудь уточнять. Она бегло рассказывала городские новости, спрашивала про жизнь в Урге и как-то между делом поинтересовалась моим семейным положением.
— Вы, Кирилл, женаты? Дети у вас есть? — хозяйка неспешно выставляла на стол тарелки и приборы.
— Дети есть. Взрослые уже, а жена умерла. Я вдовец.
Варвара прекратила манипуляции с посудой, задумчиво посмотрела на меня, вытерла руки о передник и, грустно улыбнувшись, задала неожиданный вопрос:
— Водки хотите?
— Хочу, — так же неожиданно соврал я.
Варвара, вздымая тучные формы, поспешила прочь. Водки мне не хотелось, но она, пожалуй, слегка разрядит обстановку. Где же этот Михайлов? Как я умудрился не уточнить время ужина…
— Водка китайская рисовая, я ее на меду настаивала, чтобы запах вонючий сбить. Максим мою водку нахваливает! — Варвара говорила почти ласково, очевидно, мое вдовство затронуло в ее сочувствующей душе какие-то неведомые струны. Налила она мне почти полный стакан, дала на закуску большой мятый соленый огурец и приказала:
— Пейте!
Я выпил. Пошла довольно мягко. После мороза и пронизывающего студеного ветра это был глоток тепла, которое медленно начало расходиться по моему телу. Прислушивался к ощущениям, держа огурец в руке, ощущения были исключительно приятными. Варвара заулыбалась от умиления. За окном загремела собачья цепь. Скрип дверей, топот ног, сбивающих снег.
— Максим пришел, — засуетилась хозяйка и побежала навстречу мужу, помогая ему снять шинель.
— Ивановский, извини, что задержался! — на пороге появился Михайлов, перекрестился на образа, звонко шлепнул по заднице охнувшую от неожиданности Варвару и прошел к столу.
Я привстал со своего места, решив уступить его законному хозяину. Тот жестом меня остановил, сел напротив, повернулся в сторону убежавшей с шинелью жены и повелительно крикнул ей вдогонку:
— Что, стакана мне тут до Христова пришествия ждать?
— Сейчас, Максимушка! — заботливая Варвара спешила к столу, неся поднос со стаканами и деревянную плошку с солеными грибами. — Вот грибочки наши попробуйте, Кирилл! Сейчас я картошечку донесу.
— Женат? — осведомился хозяин, разливая из бутыли медовую водку.
— Вдовец, — кивнул я, принимая от Михайлова стакан.
— Сватала уже? — улыбнулся полковник.
— Да что ты, Максимушка! — кокетливо отмахнулась Варвара, мы с Кириллом о новостях разговаривали.
— Знаю я тебя. Глазом не моргнешь, как сосватает. У нее тут подруги в городе, бабье царство! Девок незамужних уйма: у кого дочь, у кого сестра, есть и вдовы, конечно… Что за мания всех женить? Ивановский мужик молодой еще, пусть свое догуляет!
— Ну кто же спорит, — смиренно согласилась жена.
Мое представление о домашнем укладе этого самобытного семейства рушилось на глазах. Полковник и дома командовал, приводя одним своим присутствием супругу в благоговейный трепет. Изменения, произошедшие в ее поведении, были разительны, повелительные интонации исчезли, вальяжная размеренность движений сменилась угодливой суетливостью.
Еда в доме Михайловых была простая и вкусная. Хлеба и пирожков на столе не было, мясо хоть и встречалось, но не в таком количестве, как у Блонского. Тем не менее, мне тут нравилось значительно больше. Несмотря на хамоватый тон полковника, чувствовалось, что жену свою он любит, и она отвечает ему взаимностью, проявляя тепло и заботу, стараясь угадать его незамысловатые желания и доставить радость.
Хмель начинал действовать и на меня, и на Михайлова. Он стал поразговорчивей, и улыбка уже не сходила с его бородатого лица. Добродушие начало проявляться и в отношении Варвары, которую он теперь нахваливал, по-купечески перечисляя ее достоинства, хватая своей огромной ручищей за подол и притягивая время от времени к себе. К Варваре возвращался повелительный тон, посреди разговора она даже неожиданно треснула мужа, сморозившего какую-то простоватую похабность, полотенцем по голове. Он грустно улыбнулся, но ничего не сказал. Мне показалось, что Михайлов погрузился в какие-то неведомые воспоминания, из которых он вынырнул минуты через две, когда супруга покинула комнату, затворив за собой дверь.
— А ведь я знаю барона Унгерна! — объявил вдруг полковник. — Причем знаю его с той поры, когда он был еще хорунжим. Он тогда на лошади толком-то сидеть не мог, только прибыл в Забайкалье. Я, конечно, моложе был, в звании сотника. Мы с Ромкой крепко дружили. Душа у него была нараспашку, не жадный до денег, которых, впрочем, у него не водилось. Женщин он как огня боялся! Над ним все подшучивали беззлобно, а он бледнел и замыкался. Тихий, спокойный был... пока не выпьет!
— А он что, пил разве? — я вспомнил резко отрицательное отношение барона к алкоголю. Только раз видел, как он выпил немного коньяку. Слышал, конечно, что какое-то время Унгерн баловался кокаином и опием.
— Пил ли? Эх, братец! Он нажирался в такую говнищу, что даже бывалым офицерам порой было удивительно и тревожно от того, как Ромка менялся после этого. Он с пьяных глаз то лез в драку, то палил из нагана, то скакал куда-то в ночь, а возвращался лишь под утро. Ну, ясное дело, скучно было в Забайкалье. Мы сходились в офицерском собрании и пили, ну в картишки там поиграем, — Михайлов перешел на доверительный шепот и, оглянувшись на закрытую Варварой дверь, добавил:
— ****ей иногда приглашали, конечно; бывало, что и опиума покурим. В целом все в рамках офицерской морали, которая хоть и шла вразрез с уставом, но все-таки в ту пору еще присутствовала в военном обществе.
Полковник умолк и начал деревянной ложкой сосредоточенно водить по плошке с соленьями, пока наконец не поймал невидимую мне добычу. Чокнулся со мной стаканом, откинул голову назад, лихо влил себе в бороду водку и отправил вдогонку красивый хрустящий гриб.
— Вот на одной такой пьянке и завертелась у нас с Романом Федоровичем история. Он одурел от водки, разбил бутылку об стол, выхватил револьвер и давай палить у нас над головами. Со всех хмель сразу слетел, а я надрался тогда настолько, что ничего совсем не соображал. Сам-то не помню, а вот свидетели потом рассказывали, что выхватил я шашку да рубанул Ромку поперек темени. У того кровь хлещет, а он хохочет, как сатана. Меня связали — и на гауптвахту… в карцер кинули от греха. Командира сотни нашей майора Оглоблина вызвали из города, он прискакал злой, как черт, плевался пеной и сквернословил, обещал на головы офицеров кары господни, — Михайлов икнул, неожиданно повернулся к образам и перекрестился. — Ну, потом суд чести, как это принято. Унгерна куда-то под Благовещенск перевели, а мне этот балаган осто****ел, и я ушел в отставку.
— Так это, значит, вы барону тот знаменитый рубленый шрам на голове оставили! — история казалась мне поразительной.
— Кто же еще, — угрюмо подтвердил Михайлов. — Слышал, с тех пор Ромка с водкой завязал вовсе. У него от алкоголя вроде головные боли дикие начинались из-за этой раны, а может, просто за ум взялся.
— Так вы после этого с ним не встречались?
— Один раз встретились. Я в лазарет к нему пришел, прощения просил. А он лежит бледный, как простыня, губы поджал и в потолок молча смотрит. Знаю же, что слышит меня, а вот даже словечка не сказал. Ладно бы начал меня по матушке крыть или плюнул бы в лицо в сердцах. Мне ведь очень стыдно было, сроду таких финтов за мной не водилось, чтобы своего же да шашкой! Ну, постоял перед ним, поизвинялся, на том и закончилась наша дружба.
— А что потом было?
— Ну, я в Приморье к родственникам, а Ромка в Амурский казачий под Благовещенск. Слыхал о нем байку, что тысячу верст до своей новой части пешком через тайгу прошел посреди зимы. Промышлял по пути охотой и не сгинул. Я не верил тогда, а сейчас очень даже готов принять за правду. Такие вот дела, братец.
Михайлов разлил по стаканам остатки водки, взял огурец и задумчиво глянул мне в глаза.
— Раз он теперь в Урге, значит, я тут недолго задержусь. Китайца с места сдвинем, а там и сам в Маньчжурию с Варькой подамся. Пройду южнее, через Калган, чтобы в столицу не заходить, а то предчувствие у меня нехорошее. Вот денег, жаль, скопить не успел, нету жилки купеческой. Блонский — он молодец, выгоду свою во всем видит, этот не пропадет!
Посидели еще немного, пока Михайлова не сморило совсем, да и я на ногах уже не стоял почти. Варвара предложила заночевать у них… Отказался и по темным улицам двинулся по памяти в сторону русского консульства.
Утро оказалось безрадостным, но голова не болела. Казачки не удосужились ночью подбросить уголька, и теперь было зябко. За окном все белело от свежевыпавшего снега, а мне отчаянно хотелось горячего бульона. Спустился в подвал, выгреб золу, разжег огонь, подбросил дров и угля. Бойцы кипятили чай. Увидав меня, с пониманием заулыбались. Один из них поднес самогону, теплого и мутного. Выпил залпом, чуть было не сблевал. Вспомнил, что Варвара передала казачкам котомку с вареными яйцами, да найти ее теперь так и не сумел. Наверняка потерял по дороге. От самогона в голове начало проясняться. Выпил крепкого чаю, стало полегче. Была мысль разнюхать метамфетамину, да решил пока не трогать запас, и без того уменьшившийся вдвое после встречи в Ван-Хурэ с полковником Казагранди.
Ближе к обеду этого же дня ко мне в консульство явился Бурдуков в сопровождении неотступного Осендовского. Я угостил гостей чаем и провел к себе в кабинет.