Зов Тибета. Глава 6

Люди долго помнят обиду, а жажда мести в их умах нередко толкает их на самые непредсказуемые поступки. Но когда они обличены властью, то жадность их сродни их невежеству не знает границ. Злоба и зависть, стремление наживы и желание удерживать все большую власть в своих руках заставляют их совершать преступления, пачкать кровью невинных свои тела и души. Все их законы направлены на подчинение тех людей, которые лежат у их ног, не осмеливаясь подняться и посмотреть в глаза своим угнетателям. Новые законы, каждый все более изощренней предыдущего по смыслу и силе, новые порядки – власть государства, крепко держащая низшие сословия в оковах рабства. Любой шаг без их ведома – восстание, жестоко подавляемое в назидание другим. А когда власть подкреплена религией, то любое свободное действо обречено на провал, а люди, страдающие от поборов и налогов, в своем невежестве будут также обвинять того, кто попал в немилость церкви. Все это – устоявшаяся система, изменить которую способно только время. Люди, имеющие духовный сан и носящие одежды священников, очень ревностно относятся ко всему, что может каким-то образом нарушить устоявшиеся законы. Стоящие у власти епископы и папы не останавливаются ни перед чем, погрязая в грехах, которые и не снились обычным людям и которые они приписывают другим. Держать в повиновении чернь, опираясь на армию и королей и назначая баронов отдельных областей, постоянно пополнять свою казну неисчерпаемыми ресурсами из карманов бедноты, купаться в роскоши – это считают они своим правом, проповедуя законы Божии и в то же время не следуя им.
Прикрываясь Богом, можно скрыть все свои преступления, оставаясь безнаказанным. Совесть дремлет глубоко внутри, а коварство и предательство правит повсюду. Император Фридрих пытался возвыситься над церковью, объединить земли враждующих феодалов в единую империю, а папа во главе сонма епископов воспользовался его достижениями. Годы кровавых войн принесли смерть и разрушения, но империя была создана, на которую тот час же набросились служители Божии. В результате Барбаросса преклонил колени перед Александром и поцеловал крест в его руке.
Церковь торжествовала. Новые тяготы вместе с этим легли на плечи простого народа. Любое инакомыслие страшно каралось. Священники пытали пленников, сжигали людей на кострах под ободряющие крики толпы, и власть их становилась все сильней.
Я стал свидетелем такого случая, впоследствии ставшего судьбоносным для меня и изменившего мою жизнь.
Это произошло спустя пару дней после моего прилета в этот лес. Я копил силы для длительного перелета, надеясь потратить на дорогу несколько дней, давая необходимый минимум отдыха своему телу. Море и жаркие пустыни стояли на моем пути к величественным Гималаям, чьи вершины прячутся высоко в небесах.
Процессия медленно шествовала через лес. Несколько конных  рыцарей, с десяток пехотинцев с алебардами, несколько крестьян и священников окружали телегу, запряженную парой кобыл. Они подгоняли друг друга, торопясь побыстрее приехать в населенный пункт, чтобы выполнить свой долг, как считали они, но старые кобылы еле тянули свою ношу, а крестьяне ковыляли слишком медленно, вызывая недовольство солдат.
Среди всех серых озлобленных лиц и грязных фигур я сразу увидел ее. Она разительно отличалась от всех, не только гордой осанкой, с которой она сидела на телеге, но и обличием. Ее рыжие волосы огнем разметались по обнаженным плечам, грязь и кровь не смогли потушить их пламя. В зеленых глазах на бледном, изможденном лице читалась непоколебимая воля и жажда жить, отвержение смерти и презрение всех судей и палачей, везших ее на погибель. Огонь в ее глазах разбудил мое любопытство, и я захотел узнать, что будет дальше.
Ее руки и ноги цепями прикованы к бортам телеги, звенья раздирают плоть, выдавливая кровь на нежной коже, когда на кочках телега трясется, но она не кричит от боли, не стонет, даже когда ее тела, прикрытого лишь остатками крестьянского платья, касается плеть в руке охранника, оставляя очередную кровавую полосу. Ее губы сжаты, а на глазах – слезы. Усталость и перенесенные пытки исказили некогда красивое и молодое лицо, следы побоев затемнили кожу, но изумруд ее глаз не потускнел.
А она действительно красива, даже я своим нечеловеческим разумом осознавал это. Драконы всегда могли оценить красоту представительниц человеческой расы, а этой юной женщиной я был просто очарован, она влекла меня, заставляя позабыть, кто я такой, и только осознание того, что человечество в целом – не моя цель, не мой путь, нежелание вмешиваться в судьбы людей удержало меня на месте, и я ограничился ролью наблюдателя.
Ее лицо, правильной овальной формы, словно притягивало мой взгляд, прося смыть с себя грязь побоев с нежной кожи ее ровного высокого лба и округлых щек, сейчас залитых слезами боли и унижения. Вздернутый носик над пухлыми губками добавлял впечатление вызова и непокорности в ее взгляде, гордости и презрения к своим пленителям. Мой взгляд скользнул по ее подбородку, плавно переходящему в шею, достойную лишь нежных ласк, но сейчас обвязанную грязной веревкой, конец которой болтался где-то за спиной, и за которую, я не сомневался, еще не один раз дернет рука мучителя.
Невидимый для всех, скрываясь среди листвы, я наблюдал за ней. На изгибе дороги она вдруг посмотрела в мою сторону, и глаза ее вспыхнули. Заметила ли она, почувствовала ли мой взгляд, ведь наши глаза встретились – желтое пламя столкнулось с зеленым туманом? На миг мне показалось, что да, но она тот час опустила взгляд, и ее глаза по-прежнему все так же безучастно продолжали смотреть в одну точку.
– Сатана дает тебе силы, – злобно закричал священник, – но ничего, скоро ты закричишь, мы найдем способ заставить тебя!
Хлыст взметнулся и опустился на ее плечи, заставляя ее изогнуться всем телом. От боли она вскинула голову, теряя слезы, но губы ее все так же оставались сжатыми, и ни звука не сорвалось с них.
– Ведьма! – прохрипел какой-то крестьянин.
– А ну, тихо! – всадник во главе колонны осадил коня. – Чем быстрее мы проедем этот лес, тем будет лучше. Кони что-то чуют, они обеспокоены, так что следите за тем, что происходит вокруг, и оставьте ее в покое!
«Почему она такая упрямая? – думал я, пропуская процессию мимо. – Чем провинилась и почему не согласится с судьями, сохранив тем самым, быть может, себе жизнь?»
Они скрылись за изгибом дороги, подгоняя коней, стараясь издавать меньше шума, а я побрел прочь, искать минералы и редкие травы, способные наполнить меня еще большей силой, необходимой для долгого перелета. В конце концов, проблемы людей меня не волновали, у меня были дела поважнее. С большим вниманием мне следовало отнестись на присутствие чужого разума тогда, в голове священника, покинувшего его в момент поражения. Если я его почувствую, то схватка последует неминуемо, сам же я искать его не буду – предаваться мести было не в моих правилах разумного существа. Месть моя была бы бессмысленна, и теперь я просто хотел, чтобы меня оставили в покое, я желал оставить этот мир без сожалений и ненужной борьбы.
А эта рыжеволосая девушка, что будет с ней? Я не сомневался, что упрямицу ждет костер. Что бы она ни натворила, она не откажется от своих действий, я увидел в ее глазах решимость идти до конца. Ее везли в поселение, окружающее замок Ван Хорта, для вынесения окончательного приговора и приведения его в исполнение.
Минуло несколько часов покоя и единения с природой, а взгляд ее глаз не выходил у меня из головы. Безусловно, там соберется немало народу посмотреть зрелище смерти, среди них – рыцари и охотники на драконов во главе с бароном и епископом, под гнетом которых стонут простолюдины.
Охотники на драконов. Рыскающие повсюду, словно псы в поисках падали, ищущие меня. Я часто их видел – группы по несколько человек, иногда целые отряды. Они безуспешно прочесывали горы и ближайшие леса. Лорд этих земель, их наниматель, был моим врагом, но устранять его мне было не нужно: я убивал только тех, кто имел неосторожность нападать на меня.
День клонился к вечеру, седые облака скрывали небо, не пропуская лучи солнца, когда я взлетел над лесом и обратил взгляд в сторону замка. Двадцать миль – это слишком мало, я покрыл расстояние за пару минут, не напрягая мускулы, и приземлился за холмами на подступах к поселению.
Поля и пашни лежали между поселком и лесом, но я двигался вперед, незаметный в сгущающихся сумерках. Меня спасали холмы, среди которых располагалась деревня.
На деревенской площади на краю поселка собирался народ, крики и ругань заполняли воздух, среди них раздавалось ржание лошадей и лай собак. Стены замка темнели вдалеке.
Я увидел посередине площади столб, обложенный хворостом, с привязанной к нему девушкой. Вокруг – стражники, священники и крестьяне. Знать из замка стояла отдельной группкой в окружении солдат, им расчистили место среди толпы, и в поле их зрения попадала вся площадь. Затаившись среди кустарника и редких деревьев на краю деревни, я видел, как к осужденной подошли несколько человек духовного сана и палачи. Мне повезло, что представление устраивали не у стен замка, куда мне было бы не пробраться незамеченным, видимо, священники слишком спешили, иначе казнь состоялась бы на рассвете следующего дня.
Священник зачитал обвинение вслух, смотря на листок пергамента в руках, и что-то спросил у пленницы. В ответ она только яростно замотала головой, по ее губам я видел, что она не соглашается.
– Ведьма! – услышал я крики.
Судья сделал жест палачу, и тот взмахнул плетью, обвивая ее вокруг столба с беззащитной жертвой в жгучем поцелуе. Не услышав крик боли, священник подскочил к обвиняемой и сорвал с ее тела последние клочки платья, обнажая тело и руками показывая на него. Я увидел, как всколыхнулись ее груди при этом, отмечая красоту и совершенство ее форм, услышал вой толпы, но она смело посмотрела в глаза своим мучителям и вновь что-то презрительно сказала.
Епископ, облаченный в роскошное платье и увенчанный тиарой, отделился от группы знати и подошел к ней, опираясь на красиво украшенный посох. В ответ на его слова девушка вновь замотала головой, тряся волосами. Тогда епископ поднял руку, и конец его посоха уперся в левую грудь жертве, подминая ее. Даже с такого расстояния я увидел небольшое родимое пятно немного сбоку, ближе к подмышке. Вновь послышались обвиняющие крики, проклятия и оскорбления. Посох впился в грудь жертве, словно змея в укусе, и рот девушки приоткрылся в беззвучном стоне. Но потом, совладав с собою, она снова что-то яростно выкрикнула.
Я отдал ей должное: чтобы она ни отстаивала, держалась она до конца, сохраняя верность своим идеалам. То, что она умрет, было очевидно, и я собрался улетать, не желая вмешиваться в дела людей. Проблемы их – не для меня, я – другое существо, во многом отличное от них.
Незаметно стараясь удалиться подальше, я в последний раз посмотрел на площадь. Епископ уже опустил свой посох, и на том месте, где он впился в кожу жертвы, осталось кровавое пятно. Он что-то сказал палачу, и тот со злорадным смехом, приблизившись к пленнице, схватил ее одной рукой за волосы, а другой, с зажатым в ладони ножом, стал проводить сбоку у нее по голове, плавными движениями водя лезвие вверх-вниз.
И тогда она закричала. Кровь хлынула на ее плечо и грудь. Рука палача так крепко держала ее голову, вжимая в столб, что она не могла пошевелиться, только кричать, являясь игрушкой в его кровавой игре. А толпа восторженным воем подхватила ее крик боли, и палач, отпустив свою жертву, наклонился к ее ногам и поднял, показывая всем, отрезанное левое ухо.
Другой палач подошел к ней и ножом дотронулся до ее левой груди с родимым пятном. Превозмогая боль, она крикнула проклятие своим мучителям, и тогда по знаку епископа кат начал раскрывать ей рот, раздвигая челюсти, а первый, отбросив ухо, взялся за щипцы. Что они сделают сейчас, я знал.
Холодная ярость вдруг закипела во мне, и я даже не задумался, почему поддался этому чувству, бросающему скверну на душу. Сожги они или быстро убей свою жертву, я бы не вмешался. Но я увидел бессмысленное насилие, жестокие пытки и расчленение. Еще большее негодование вызывала их радость при виде мучений другого человека. Они с безграничным удовольствием пытали, и никто из зрителей ни разу возмущенно не крикнул, не попытался умолять подарить жертве легкую смерть. Некоторые отворачивали глаза, другие подбадривали палачей – все они вызвали у меня отвращение, я всех захотел убить. Все это, вероятно, оправдания моим действиям, но я уже не задавался вопросом, насколько сильным будет мое вмешательство в людские судьбы, неведомый враг все равно встал у меня на пути, значит, я мог себе позволить броситься на этот крик души – я не желал, чтобы эта женщина умерла!
Собаки первыми почуяли мое присутствие и завыли, и вой отвлек палачей от их кровавого занятия. Все слишком поздно заметили огромную черную тень, накрывшую их. Крестьяне, привычные к бегству, с криками стали прятаться кто куда, а воины стояли как вкопанные, многие впервые увидели живого дракона.
Священник, епископ и палачи умерли с распахнутыми от ужаса глазами, сметенные моими лапами. Их переломанные тела я кинул в толпу и заревел, вызывая дрожь даже у закаленных бойцов, бросившихся на меня в атаку. Первых четырех я превратил в живые факелы, кричащие от боли и падающие под ноги другим. Смятение добавилось, когда лицо одного превратилось в расплавленную кровавую маску от моего плевка кислотой.
Девушка у столба кричала, сначала от страха, а затем, видя, как я разделываюсь с ее мучителями, от боевого азарта, передавшегося к ней от меня.
– Вы все умрете в пламени, грешники! – выкрикнула она хриплым голосом и замолкла.
Краем глаза я увидел, как она повисла на путах, наклонив голову со свисающими вниз волосами, потеряв сознание.
Кислота вывела из строя еще троих. Они катались по земле, судорожно дергаясь и крича. Кольчуги не спасали их. Я схватил одного за ногу и по старому приему использовал его в качестве булавы, отмахиваясь от пик и мечей, а когда в лапе осталась лишь кровавая масса, запустил ее в одного лучника, сбив его с ног. Высокий рыцарь в мантии, видимо, сам Ван Хорт, командовал атаками, сжимая в руке длинный меч. Он призвал лучников, и мне пришлось удвоить свои усилия.
Невзирая на направленные на меня пики, позволяя чешуе противостоять ударам мечей и алебард, я бросился на толпу, пуская в ход вес своего тела, когти и зубы. Моя кровь смешалась с кровью людей, но мне доставались лишь жалкие царапины по сравнению с тем уроном, который я им причинял. Оставляя за собой кровавую борозду из дергающихся и мертвых тел, живым тараном я пробил их строй, и его остатки пустились в бегство, вопя от страха. Кровь покрывала меня почти всего, ее капли падали с рогов, ручейки струились по плечам, лапам и шее, ее густой солоноватый привкус ощущался в пасти, и, когда я обнажал клыки в яростном оскале, она стекала на землю, просачиваясь между зубов.
Развернувшись, хвостом откидывая очередных смельчаков, я подскочил к телеге и опрокинул ее на спрятавшихся за ней лучников, и треск их ломающихся костей был заглушен ржанием лошадей и скрипом дерева. Кони, оборвав поводья или вырвавшись из упряжи, метались по площади, натыкаясь на людей.
Разрывая ремни, я выдернул оглоблю из телеги и ей, словно дубиной, встретил новых врагов. Я потерял счет убитым, размахивал оглоблей, сметая со своего пути рыцарей и мечников, словно тряпичные куклы. Я искал Ван Хорта, ибо с его смертью некому будет организовать бой и дальнейшее преследование меня.
Я запрыгнул на крыши домов, проламывая их и убивая стрелков, я смертью проносился по тем, кто осмеливался поднять на меня оружие, я заставил их бояться себя, но барона нигде не находил.
Почувствовав запах гари, я обернулся и увидел, как один из уцелевших священников поджог хворост вокруг столба.
– Уничтожив ведьму, мы избавимся от ее демона! – закричал он.
Я опустил на него свою палицу, превращая его тело в окровавленную кучу мозгов, костей и мяса на пыльной земле. Он умер с раскрытым от крика ртом, не успев сделать и пары шагов прочь.
Мне следовало поторопиться, ибо удача могла улыбнуться какому-нибудь лучнику. Они могли незаметно подтащить катапульты или баллисты, выстрелить мне в спину, к тому же усталость брала свое, а тело ныло от многих ран и царапин. Я мог бы превратить деревню в руины, напасть на замок. Тогда я, возможно, умер бы в неравном бою, заживо сгорела бы приговоренная ведьма, но до барона я бы добрался.
«Возможно, мы еще встретимся», – подумал я, раскидывая во все стороны горящий хворост и поленья. Огонь готов был коснуться человеческой плоти, когда я спас ее.
Я обернулся на топот коней в сторону скачущих всадников с копьями наперевес, надеющихся смести меня стальной стеной копий. Оглобля, посланная моей рукой, угодила в передние ряды, под ноги лошадям. Животные и люди смешались в одну дергающуюся кучу. Всадники падали с коней под ноги скачущих за ними товарищей, и в результате атака захлебнулась.
Воспользовавшись минутой замешательства, я вырвал из земли пыточный столб и взлетел со своей добычей в темнеющее небо. Стрелы немногих выживших в этой бойне лучников были посланы мне вдогонку, но ни одна из них не коснулась меня.
Когда замок скрылся из вида, я изменил направление в сторону леса, где обрел новое логово. Ковер из листвы и травы расстилался подо мной. Я улетел далеко от людских поселений, в лесные дебри, где обитал последнее время.
Я приземлился на берегу быстрой лесной речки и осторожно освободил девушку от пут. Забросив ненавистный столб далеко в лес, я опустил ее тело в проточную воду и смыл с нее кровь и грязь. От прикосновения холодной воды она застонала, не приходя в сознание. Кровь еще сочилась из раны на ее голове, и я осторожно промыл ее. Вода-жизнедательница сделала свое дело. Кровь из ран постепенно сворачивалась, ссадины и ушибы охлаждались и должны были в скором времени залечиться.
– Терпи, – прошептал я в ее сознание, одновременно понимая, что и так она слишком много выстрадала. – Боли скоро не будет.
– Смерть… – ее душа стремилась освободиться от тела, но я не позволял ей умереть.
– Жизнь! – настаивал я, и ее затухающее сознание вспыхнуло с новой надеждой.
Она жаждала жизни, и я помог ей вернуться в мир живых.
Я стоял, погруженный в реке, держа в лапах ее стройное тело в прохладных струях, ощущая странное чувство единения с этим человеком, и решился слиться с ней душами. Только так я мог спасти ее от смерти. Моя жизненная сила наполнила ее, излечивая раны, сознанием я охватил ее разум, заставил ее душу успокоиться в искалеченном теле. Я брал силы из воздуха, воды и леса, из своей души и в нелегкой борьбе победил смерть. Я восстановил все ткани и нервы ее тела, где касались руки ее мучителей. Левая грудь, в которую впился посох епископа, сильно повредилась, ибо на конце посоха имелись иглы, и я залечил ее каждый нерв, сосуд и капилляр. Правая рука ее была сломана в запястье, и я вправил кость и заставил соединиться костные клетки. Скоро она сможет нормально функционировать. Рана на ее голове оказалась серьезной: девушка могла наполовину лишиться слуха, и я восстановил ткани ее ушного канала. Ей предстояло на всю жизнь остаться без левого уха, но большего я сделать не мог. Оказалось, что она несколько раз была изнасилована, и грубые прикосновения и терзания мучителей повредили ее гениталии и анальный проход. Силы уходили из меня, но я давал возможность жить той, которую спас, не задумываясь о последствиях. Мои раны – ничто по сравнению с повреждениями, которые нанесли ее телу руки палачей. Я задавался вопросом тогда, почему людям так нравиться мучить друг друга, и не находил ответа. Природа некоторых людей, их мировоззрение обезображены до такой степени уродства, что любая попытка исправить их бесполезна. И я не пожалел о пролитой крови, о десятках убитых мною людей – они достойны были этого так же, как недостойна была переносить такие мучения эта юная женщина. По крайней мере, их смерть была быстрой – мне неведомо удовольствие от доставления страданий другим.
Я дал ей ровно столько энергии, сколько требовалось ее телу для восстановления всех жизненно важных функций и приобретения способностей, необходимых для нормального человека. Остальное завершит природа. Теперь она вновь сможет родить детей, качать их на руках и кормить грудью, она сможет смеяться и любить. За эти мгновения духовного напряжения я изучил ее душу, ее бунтарский нрав, я увидел ее доброту и порядочность, жажда познания этого мира и поиски справедливости наполняли ее разум, и я был рад, что не позволил ей умереть. Может быть, это с самого начала заинтересовало меня в ней, а может быть, просто взгляд ее изумрудных глаз, в которых горел вызов всем порокам и несправедливости, заставил меня последовать за ней. Некоторые люди не похожи на других, и их считают отверженными и предают гонениям.
Ее тело порозовело, и его охватила дрожь от холодной воды. Я взлетел, осторожно прижимая к груди это хрупкое создание, стремясь побыстрее согреть ее своим теплом. Я принес ее в свое логово и опустил на мягкое ложе из еловых веток и мха. Дыхание ее стало ровным, исцеляющий сон овладел ею, а я растянулся рядом, даря тепло своего тела. Я был измучен и истощен больше, чем когда бы то ни было, даже с Веернатой когда-то я потерял меньше сил. Сон мгновенно обрушился на меня, и мы вдвоем, соприкасаясь телами и душами, купались в волнах сновидений.