Лекция 54 Из истории музыки Смысл жизни

     Лекция 54 Из истории музыки Смысл жизни

       Извлечения из Флорид Апулея

     Да - сказал Апулей - похвальное усердие привело Вас в театр! Ведь вы знаете, что это то место, которое не в состоянии лишить речь ее значительности, но, напротив, прежде всего следует обращать внимание на то, что предстает твоему взору в театре. И в самом деле, если это мим, ты посмеешься, если канатоходец - замрешь от страха, если комедия - похлопаешь, если философ - поучишься.

     Древний мудрец скиф Анахарсис однажды за столом произнес слова: Первая чаша принадлежит жажде, вторая - веселью, третья - наслаждению, четвертая - безумию. Но о чашах Муз должно сказать наоборот - чем больше чаш следуют одна за другой, чем меньше воды подмешано в вино, тем больше пользы для здоровья духа. Первая чаша учителя чтения - закладывает основы, вторая чаша филолога - оснащает знаниями, третья чаша ритора - вооружает красноречием. Но можно приникнуть еще и к иным добрым чашам - чаше высокого поэтического вымысла, светлой чаше геометрии, к терпкой чаше диалектики, и особенной чаше всеохватывающей философии - этой бездонной нектарной чаше. Они нужны каждому, кто пробует свои силы  на ниве каждой из девяти Муз, проявляя, разумеется, больше рвения, чем умения, но может быть, именно этим в наибольшей мере заслуживая похвалы. Ведь во всяком деле похвально стремление, а успех - во власти случая. Но, к сожалению, большинство не идет дальше трех кубков.
     Нет в мире ничего, что могло бы достичь совершенства уже в зародыше, напротив, почти во всяком явлении сначала - надежды робкая простота, потом уж осуществления бесспорная полнота. Большинство людей, не понимающих толк в том деле, на ниве которого они пытаются проявить свои таланты,  похожи на «поп-пытки» современной попсы проявить себя в любом «искуцтве», особенно в попс-музыке, как те овчары или волопасы у Вергилия, которые: - Дудкой скрипучей своей губили несчастные песни.

     В связи с этим вспоминаются две Флориды Апулея.

     Первая Флорида о флейтисте по имени Антигенид. Сладостен был каждый звук в игре этого музыканта, все лады были знакомы ему, и он мог бы воссоздать для тебя, по твоему выбору, и простоту эолийского лада, и богатство ионийского, и грусть лидийского, и приподнятость фригийского и воинственность дорийского. И вот, по словам этого флейтиста, который был столь знаменит своим искусством, ничто его так не оскорбляло, ничто не угнетало так его душу и разум, как мысль, что похоронных трубачей называют флейтистами. Впрочем, он стал бы спокойно относиться к этой общности имен, если бы взглянул на выступление мимов - он обнаружил бы, что одни из них занимают почетные места, а другие, хоть и одеты в пурпур, почти так же точно, как первые, получают удары. И то же самое заметил бы он, если бы побывал на гладиаторских играх - ведь и здесь он увидел бы, как один человек сидит на почетном месте, а другой бьется насмерть. Да вот и тога - ее увидишь и на свадьбе, и на похоронах. А плащ окутывает, и трупы, и служит одеждой философу.
    
     Вторая Флорида о сыне известного древнегреческого флейтиста Гиагниса, Марсии. Он хоть и пошел по стопам отца и мастерски играл на флейте, оставался все тем же варваром-фригийцем - завернутый в грязную, но красочную хламиду-шкуру смотрел диким зверем, был свиреп, космат, борода в грязи, весь оброс шерстью и щетиной.  И говорят, что этот самый Марсий - страшно вымолвить! - состязался с самим Аполлоном! Омерзительное уродство - с совершенною красотою, невежество - с ученостью, чудовище - с богом! Судьями, шутки ради, были Музы и Минерва, впрочем, они хотели не только посмеяться над варварством этого урода, но и наказать его тупость. Однако Марсий не понимал, что над ним издеваются - самое убедительное доказательство глупости! - и прежде чем начать дуть в свою флейту, принялся на варварский лад нести какой-то вздор о себе самом и об Аполлоне. Себя он превозносил до небес - и свои откинутые назад волосы, и нерасчесанную бороду, и косматую грудь, и искусство флейтиста, и удел нищего. Аполлона же - смешно сказать! - порицал, ставя ему в вину противоположные качества: Аполлон, де, и волос не подстригает, и щеки у него нежные, и тело безволосое, и опытен он не в одном, а во многих искусствах, и удел его - удел богача. Во-первых - сказал Марсий, - волосы у него прядями ниспадают на лоб и локонами спускаются по вискам, все тело такое нежное, члены округлые, язык предсказывает грядущее и с одинаковым красноречием вещает и прозою и стихами. А одежда его! - тонко вытканная, на ощупь мягкая, пурпуром сверкающая! А лира, что золотом пламенеет, слоновою костью белеет, драгоценными камнями играет! А его звонкое пение, такое мастерское и прекрасное! Вся эта роскошь, - продолжал он, - добродетели никак не украшает, но служит спутницей изнеженности. Своим же телом Марсий, напротив, хвастался, не зная меры, и называл себя высшим образцом красоты.
     Засмеялись Музы, когда узнали, в чем упрекает Аполлона Марсий, - ведь упреки такого рода мудрец мечтает услышать - и флейтиста этого, потерпевшего поражение в состязании, освежевали, словно медведя какого-нибудь двуногого, да так и бросили - с обнаженным и висящим клочьями мясом. Вот как Марсий играл и доигрался до казни. Впрочем, Аполлон стыдился, разумеется, столь ничтожной победы.

     Музыка, как и прочие виды искусства, есть предмет образования и воспитания человека и, являясь одной из важной составляющей философии общественной жизни, имеет огромное значение в духовной жизни человека и общества. О, если бы в общественной жизни имел силу указ, запрещающий первому встречному посягать на истинное искусство философии и ее подобие! Указ, предписывающий, чтобы лишь немногочисленные славные мастера, подлинные знатоки своего искусства, подвергали всестороннему рассмотрению проблемы мудрости, а люди грубые, нечистоплотные, необразованные не смели бы подражать философам, у которых они не заимствуют ничего, кроме плаща, и не искажали бы облика царственной науки философии, созданной для обучения, как славным речам, так и славной жизни, своими скверными речами и ничуть не лучшею жизнью.
     И то, и другое, разумеется - дело совсем не хитрое. И действительно, найдется ли что-нибудь более простое, чем сочетание несдержанности языка с низостью нравов - первая, как следствие презрения к другим, вторая – к самому себе? Ведь собственная нравственная нечистоплотность - это знак презрения к самому себе, а грубые нападки на других - оскорбление слушателей. Разве не наносит вам величайшего оскорбления тот, кто считает, будто вам доставляет удовольствие слушать, как поливают грязью любого из порядочных людей, кто полагает, будто вы не понимаете скверных и порочных слов, а если и понимаете, то соглашаетесь с ними? Какой грубиян, какой носильщик или кабатчик, приди ему в голову мысль надеть на себя плащ, не сумел бы браниться более красноречиво, если он только не совсем косноязычен?
     Да, он в большой мере обязан самому себе, чем своему званию, хотя и звание у него не такое, как у других. В самом деле, среди бесчисленного множества людей лишь немногие - сенаторы, среди сенаторов немногие - знатного рода, а среди последних немногие – консуляры, среди консуляров немногие - люди добродетельные, и, наконец, немногие среди добродетельных - ученые. Но если говорить только о должности, следует признать, что первому встречному не позволено присваивать себе знаки отличия должностного лица - ни его одежду, ни обувь.

       Арт Ангелуа 13.12. 2016 г.