Дикая ведьма Пистимея

Дикая ведьма Пистимея



                1
     У бабки Клавы не было большего врага, чем соседка Лариса. Ещё бы! То она залезет на ее половину через межу, то по огороду пройдётся и обдерёт самое лучшее – кусты земляники и нежные деревца черешни. То картошки накопает – и не какой-нибудь, а любимой Синеглазки. Сваришь её, клубни рассыпаются, во рту тают, так хороша – сырую можно есть. Беда, беда, сплошные убытки и нервотрёпка. Вот и глаз стал дёргаться, правая нога захромала, сердце стынет в груди, руки немеют. Ишь, наглая, одинокую старуху грабит и не подавится. Как потом спать можно, обожравшись чужого, голыми руками выращенного? Эх, люди, на все идут, лишь бы даром и у слабого. Эх…
     Лариса к бабкиному лаю привыкла и научилась возражать по каждому пункту обвинения.               
- Ну не стыдно вам, тётя Клава, собачить меня на всю деревню? Когда же я это  вашу клубнику брала и картошку таскала? Да и не содите вы уже ничего лет десять, с тех пор, как дед Тиша помер, царство ему небесное.
    Обе всхлипывают, крестятся и опять к барьеру сходятся.
- А я и не говорила про клубнику. Землянику ты у меня крадешь.
- Ой-ли, землянику? Да покажи ты мне свою землянику, а? Где она у тебя? Ну?
- Баранки гну. Кабы не твоя тень – и земляника  была бы, и картошка, и помидор какой.
- Откуда же это у меня такая тень берётся? Вроде тут замков нет и башни останкинской тоже. А вот не ругались бы вы с Толиком, он бы вам помог и с огородом, и со всем остальным.
- Чего тебе до моего Толика? Ишь, какой умный племянничек нашёлся, жизни меня учит. Ты, говорит, должна в церковь ходить и к доктору за тыщу вёрст в Воронеж. Сдался мне его Воронеж – тут родилась, тут и помру, и ко мне на поминки даже не смей, и мужик твой пусть водки не просит, и внукам ни конфетки, ни ягодки. Вот так вот, Лариса, знай тётю Клаву и бойся!
     В такие моменты бабка Клава действительно была страшна: тощая, морщинистая, один глаз закрыт, второй таращится, дёргается, идёт боком, палкой пристукивает, рукой машет, волосы за одно с ветром в разные стороны, от зубов только памятники, губы синие, ногти жёлтые – страх, фурия с похмелья, чёрт на живодёрне, бешенный курёнок на костыле. Кажется, секунда и произойдёт убийство. Нет, не произойдет. Пошумев в своё удовольствие, старуха, как циклоп, возвращается в логово и сидит там тихо, только по радиовоплям и можно догадаться, что она еще жива и шевелится.

     Распря между соседями началась давно, и Лариса тут была не причём. Лет двадцать назад, году этак в восьмидесятом прошлого века, председателю колхоза, относящегося к деревне Жуковка, пришло указание составить план частных земельных владений и предоставить его в вышестоящую инстанцию. Товарищ Ланюк медлить не стал и привёл землемеров из города, благо от Жуковки до Воронежа было двадцать километров по шоссе (десять, если переть через лес пешком, но землемеры пешком идти отказались и пришлось их, как генералов, везти на машине). Три дня городские квасили и рыбалили в местном озере. А потом без всяких приборов, если не считать рулетки, принялись за дело. В итоге таких измерений куски получились кривыми, границы не точными. Будь Лариса в               
тот день дома, она, может быть, и смогла бы заставить землемеров переделать план, а так ей пришлось мириться с уменьшением собственных владений и расширением земельных угодий бабки Клавы. Да Бог ты с этим прирезком, сам по себе он погоды не делал, так ведь Клава поставила на нём кирпичный гараж, а от гаража тень падала на помидоры и помидоры родились не такими крупными, вызревали медленнее и на вкус были кисло-сладкими, что делало их похожими на обычные томаты, каких на рынках и в магазине завались.
     То же касается и воровства. Бабка Клава брала с их огорода все, что хотела. То клубники не досчитаются, то огурцов. Черешню  объедала, как оленёнок рябину: оставляла только те ягодки, до которых не дотягивалась, а косточки складывала в ямку, сделанную концом сапога. Картошку копала аккуратно, не больше двух кустов, и ботву перебрасывала к себе, как бы освобождая место преступления от лишних улик. Ловили,  не один раз ловили с поличным коварную голодную старуху, младенцу ясно, кто вор, а она рогом упрется – это моё, ничего не знаю, отстаньте, сейчас давление поднимется, в башку шарахнет, и вы будете отвечать. Врала, не врала про давление – неизвестно, но до последнего времени скакала бабка Клава даже не конём, а тонконогим жеребчиком. Десять раз деревню обежит, из леса каких-то сухих кривулек натаскает, за водой не спеша с коромыслом пройдёт, бельё перестирает, огород худо-бедно, да освежит лопатой, лучок, петрушку прополет, дом краской мазнёт, забор поправит и спать ляжет за полночь (собирать чужой урожай она предпочитала по ночам, видела, как сова и нюх имела гончий).
     И всё-таки Лариса никогда не оставляла надежды по-хорошему договориться с соседкой, вернуть прирезок, перенести гараж и прокопать нормальную межу – понятную и признаваемую обеими приграничными территориями. К этому и шло: бабка Клава, несмотря на внешнюю суетливость, начала заметно сдавать, больше лежала в доме, чем шастала, Толик навещал её редко, муж давно умер, скандалить она стала меньше, помощь по хозяйству принимала, даже благодарила и обещала, когда здоровье поправится, съездить в город к нотариусу и переделать злосчастный план, столько лет служивший яблоком раздора.
     Судьба любит неожиданности, но вмешательство Пистимеи превзошло самые мрачные ожидания. Она выскочила чёртом из коробочки, и вернуть её на место стоило колоссального труда и великих нервов.               
               
                2

      В каждой русской деревне есть дурачок, бобыль и кулак. В Жуковке дураки и бобыли водились в несчетном количестве, а вот Пистимея была одна. На самом деле её звали Татьяной, а Пистимеей она стала, когда вся деревня посмотрела «Тени исчезают в полдень» и поразилась сходству киношной ведьмы с их собственной. Даже местный батюшка отказывал ей в причастии и просил не заходить в храм.
- Ну как же, - возражала она, - я Богородицу люблю и Николая Угодника. Чего их не попрошу, всё для меня делают, а за это им свечи, а тебе деньги.
- Пистимеюшка… прости, Господи, - поп вспомнил настоящее имя и быстро перекрестился. – Татьяна, ведь мы к Богу не за тем ходили. Мы должны его просить сделать нас лучше, добрее, спокойнее, а не с домом помочь и от рэкетиров отбиться.
- Так если достали! Лезут, как мухи на…, - Пистимея осеклась, - ведь не просто так прошу – жертвую!
- Богу нужно покаяние, а не сторублёвка в ящике.
- Ну тогда верни назад, раз у тебя Бог такой недотрога и ничего ему не нужно.
- Что ж, ящик открывать?
- Открывай.
     Пока старушка-прислужница ходила за ключами, пока мучилась с подзаевшим замком, Пистимея по многолетней привычке торговалась:
- Вот, батюшка, если бы ты мою хатку осветил и работяг посовестил, я бы с ремонтом помогла. Церковь-то наша старая, света нет, полы гнилые, а ты спонсора критикуешь. Подумай…
     Но отец Дионисий – старик, переживший блокаду, воспитанный добрыми родителями и семинарией, - новой жизни не принимал, выгоду не умел извлекать и судил по- книжному: обманываешь – грех, мужа больного последнего утешения и куска хлеба лишаешь – грех. А Пистимея, помимо всего прочего, ещё и с бандитами дружила, взятки в городе раздавала, чтобы её бизнес не трогали, батракам по году не платила, благо узбеки и жаловаться не пойдут, не отказывалась и от приворота, верила в астрологию, ездила в Москву играть в казино, баловалась мальчиками, могла выпить и матом ругалась будь здоров – лингвист таких слов не знает, какими она жонглировала и пулялась со скоростью пулемёта. Так что, проще вернуть сто рублей,  чем связываться с такой замшелой грешницей и навлекать на себя гнев Божий.
- В общем, - заканчивал пререкания суровый батюшка, - деньги, пожалуйста, нам не носи. Справимся мы, не такое переживали. А тебе желаю здоровья, покаяния, и за мужа хоть своими словами, но обязательно молись. Всё-таки уморила ты его и телесно, и душу ввергла в гиену огненную.
     Больше всего Пистимея не терпела, когда ей припоминали мужа. Оба деревенские, оба были знакомы с детства, прожили вместе почти сорок лет, нажили дом, сына, дочь, бизнес организовали в 90-е (построили в Жуковке склад, чтобы сдавать его городским арендаторам, специализирующимся на аптеках и алкоголе), в деревне земли набрали и урожай выращивали сам-сто. И вдруг у Гриши обнаружили рак кишечника, прооперировали, вывели наружу кишку и отправили домой умирать,  в родной и приятной обстановке, как сказал на прощание лечащий врач.
     Пистимея, узнав о скорой смерти мужа, не будь дура, тут же из батраков выбрала себе любовника и начала открыто сожительствовать с ним. Грише она отвела комнату на первом этаже (дом, кстати говоря, отгрохали трёхэтажный, с подвалом и большим чердаком), запретила выходить и только раз в сутки разрешала работягам покормить несчастного и убрать за ним. Приехавшие родственники (добрые люди сообщили про беспредел) были посланы и чуть ли не биты. Ребят из службы милосердия сытно накормили и перевели на счёт городского «Хосписа» сколько те просили. Местный участковый Егорыч в такие дела принципиально не вмешивался и другим не советовал.
     Мучился Григорий страшным образом: в холоде (комната не отапливалась и не проветривалась), задыхаясь от самого себя, без обезболивающих, в полном одиночестве, как будто не рожал он детей и никому добра не делал. «Как же можно отцом родным гребовать?» - удивлялись сельчане, - «Это же какую душу поганую надо иметь! Как у мамаши, будь она проклята, ведьма дикая, шлюха бессовестная. Вороны её добрее, хоть и птицы, и живут разбоем».
     Про ворон знали даже в окрестных деревнях. Нигде их не водилось в таком количестве, как у Пистимеи на поле. Прилетали каждый день, орали чертями, дрались, жрали чего ни попадя, а та их увидит издали, возьмет курицу, зарежет и бросит на съедение. Страшно смотреть!
     Отец Дионисий не однажды пытался её урезонить, ссылаясь на Писание и банальную дикость происходящего.  Но всегда получал крепкий отлуп:               
-Ты, батюшка, ешь курочку в скоромные дни, а чем они хуже? Одни птицу варят, другие жарят, третьи сырьём едят. Ничего тут предосудительного нет. Ворона – не голубь, согласна, жаворонком не поёт, но Бог её создал, и я подкармливаю божье создание. Угу?
     Также бесцеремонно она выгнала батюшку, когда тот со святыми дарами собрался навестить умирающего Гришу.
- Меня ты не причащаешь, почему? Я крещеная, а Гришка – убеждённый коммунист. Чего ты к нему лезешь, атеисту? Думаешь, покается, прощения попросит за папашу? Его же папаша твоего к стенке поставил, как несогласного. Забыл?
     Постоял тогда отец Дионисий, помялся и вернулся в храм. Несколько дней еще прожил Григорий и умер в ночь, крючась от боли, задыхаясь от вони и страдая душой от непрекрытой жестокости и безучастия.
     Пистимея похоронила мужа, не дождавшись родственников, заплатила только за гроб, на крест и ограду собирали свои, деревенские: жалко им было мужика, пусть зажиточного, но не гада, вот и помогли.
     Через год народ вздрогнул от шокирующей новости. Оказывается, у Гришки была ещё и другая дочь от первого брака. Зная об этом, Пистимея вынудила его написать завещание в пользу своих детей. И вот, когда нотариус закончил оформление бумаг, тогда Григорий и переехал в холодную, хотя обещали ему онколога из Москвы и обезболивающие из Германии.   
               
                3

Годы скрывают даже последствия мировых войн, и уж тем более способны растворить в себе пакости отдельного человека.
     Россия пёрла в капитализм, цены росли, зарплаты и пенсии сходили на нет, Москва надувалась пузырём и накрывала города поменьше своими тяжелыми резиновыми боками.
     Вот и Воронеж – тихий, чистый, скромный – стал вдруг беспокойным и жадным. От жадности рубил он леса под корень и лепил на их место коттеджи разной стоимости.
     Где коттеджи, там и дороги, там и магазины. Ведь всё для удобства, все для высшей человеческой ценности под названием комфорт. Естественно «землемеры» стали захаживать и в Жуковку. Только это были не советские невинные воробушки, весь грех которых состоял к склонности к выпивке и раздолбайству, а настоящие – алчные, хитрые, злые. Так они мерили, так уговаривали, что люди исчезали целыми семьями. Нет, их не убивали - их переселяли на известных условиях. Вот если отказывался, упирался человек, тогда да, могли убить, а, так и машину для переезда находили, и деньги отдавали, и документы оформляли в срок и правильно.
     Участок бабки Клавы глянулся риелторам из-за расположения. Он стоял на краю деревни; если им завладеть, лог, расположенный тут же засыпать, кладбище передвинуть, можно будет десяток коттеджей построить, магазинчик и ещё что-нибудь, исходя из пожеланий клиентов.
     Бабка, по сведениям, была одинокой. Отличалась недоверчивостью, крикливостью, могла обдурить не хуже заправского шулера. Такая, конечно, если действовать нахрапом, и ментов вызовет, и напишет куда нужно, и пошлёт на три буквы. Риелторы, понимая, что лёгкие пути больших денег не приносят, работали с ней осторожно:  походили по соседям, пораспрашивали и, слово за слово, добрались до Пистимеи. Та согласилась помочь;
запросила, собака, много денег, но ей дали аванс, в надежде кинуть на оставшуюся часть суммы.
     Лариса ничего этого не знала, поэтому появление Пистимеи произвело на неё впечатлении высадки инопланетян. Тем более, бабка Клава малость поплыла, и чужой человек, да ещё такой гадкий, мог лишить её последнего ума и отправить  к праотцам намного раньше запланированного срока.
               
                4

 Лето того года ничем особенным не отличалось: сухо, жарко, пустые облака, иногда ходившие темными сгустками с прожилками молний и  ливнями внутри, горячий ветер, пыль и редко – слабенький, недоношенный дождик. Земля, привычная к такой погоде, людей не обижала – цветение началось в срок, в срок и закончилось, зеленя в июне налились жирным густым цветом и потом отдали всю свою силу плодам. Вербены, флоксы, розы, петунии, лилии напоминали собой о красоте Бога и запахи их по ночам поднимались над Жуковкой ароматным туманом, держались до рассвета, унося в страну мечтаний и воспоминаний даже скептиков, чуждых романтизму и вообще любой излишней чувствительности.               
     Лариса сидела на крыльце, пила законный вечерний чай, думала о заборе, как бы его поменять на сетку-рабицу и слушала телевизор, рассуждавший о положении геев в нашей стране. «Фу, гадость какая, нашёл куда переключить», - думала Лариса про мужа и собиралась уже сделать ему замечание, как вдруг увидела свет в доме бабы Клавы и Пистимею, выходящую из сенцев во двор. «Ух ты, какую птицу к нам занесло! По ночам летает, больных тревожит, наверное, неспроста» - подумалось ей в одну секунду и тут же захотелось выяснить правду. Но у самой Пистимии не спросишь, а бабка Клава тоже не интернет – вопрос не забьешь, ответ не получишь, стало быть надо понаблюдать.
     И вот что прояснилось в следующие дни. Оказывается, Пистимея муравьём протоптала дорожку, заходит в разное время и не одна. То её мужик в чёрном костюме сопровождает, то медичка в белом халате и хирургической шапочке, то работяги, то, глазам не верилось, - цыгане! Три раза Лариса видела цыган, шаставших по участку бабки Клавы с гитарами, детьми и собакой, похожей на медведя.
- Тётя Клав, - как-то утром не сдержалась и спросила Лариса, - я же навещаю вас, кормлю, убираю, Толика тут видела, зачем же вы Пистимею привадили? Цыгане какие-то с ней шоркаются, мужики непонятные, фельдшерица точно не наша. Не нравится мне такой ералаш, не к добру он.
- А не нравится, так шлёпай отседова с богом.
- Тетя Клав, вы объясните, а не ругайтесь.
- Объясните! – бабка Клава хоть и лежала, а злоба в ней не уменьшилась ни на йоту. – Всё про тебя знаю, всё мне Танюшка открыла. Хочешь землю мою оттяпать, домик и гаражик в придачу! А Толик – племянник называется! Последние деньги спёр, не постеснялся тетку родную обворовать. Если бы не Татьяна, закопали бы меня как кутёнка, и палки бы не поставили.  Уходи, не хочу тебя видеть! Вон!
     Ну что тут будешь делать? Пришлось уйти и обиду с собой унести размером с луну. А ведь совсем недавно им так хорошо сиделось и говорилось о прошлом: про деда Тишку вспоминали (покойного мужа бабы Клавы), про советскую власть, про старичка-председателя Ланюка. Ой, сколько тем было оговорено, и все такие родные и близкие. А теперь «вон!» вместо хороших слов и дружбы.               
     Муж Ларисы в лирику не вдавался и ситуацию объяснил просто: «Сколько волка не корми, он, один хрен, в лес хочет, там его душа и сердце. Клавка была врагом, врагом и помрет, нечего сопли жевать. И о нашей земле тоже не вспоминай, тогда не успели, а сейчас уже поздно вертать в зад. Плюнь!»
     Лариса – не верблюд – плеваться не стала, а просто ушла в суету и хлопоты. Да ещё и август не задался: с первых чисел стал морозить и полоскать ливнями по три ливня в сутки. Межа, до этого лет десять простоявшая без воды, наполнилась до краёв и края поползли в разные стороны, меняя привычные границы участков. Уже гараж начал кривиться, а соседка так и не появилась, так и не предотвратила катастрофу. Лариса честно терпела и не предпринимала никаких попыток наладить контакт, как однажды, с воплем «убивают», расхристанная, босая, измождённая до состояния мумии, бабка Клава сама влетела на её веранду, плюхнулась в кресло-плетёнку и затряслась дрожью недобитого зверя.
- Господи, - переполошилась Лариса,- что случилось-то, тётя Клава? Кто вас убивает?
- А вот кто! – указала она по направлению к двери.
     Там стояли Пистимея, мужик в чёрном и подозрительная медичка без шапочки, в том же синем халате и плаще поверх халата.
     Противники – теперь сомнения не было, что на пороге появились враги, - осмотрели друг друга, оценили бойцовские качества и сходу рванулись в наступление.
- Вон отсюда! – приказала Лариса.
- Заберём Клавдию Степановну и уйдём –злобно ответила Пистимея.
- Ботву иди забери, а тётя Клава останется у меня. Да, тётя Клав?
     Бабка сидела молча, кутаясь в покрывало и пряча глаза от пришельцев.
     В бой вступил представительный господин, типа, юридически грамотный:
- Клавдия Степановна признана недееспособной, родственников и наследников у нее нет. Мы подготовили документы на опекунство, и не хотелось бы осложнений на этот счёт.
- Ишь ты, ушлый какой, опекунство он соорудил. У тёти Клавы есть Толик – родной племянник, и мы – соседи!
- Да она невменяема, понимаете вы это или нет? – вдруг заголосила медичка. Ей надо уколы делать, а она бегает голышом.
- Не верь, не верь им Лариса, - торопливо застрекотала баба Клава. – От их уколов вот тут в сердце (она ткнула себя в грудь) стынет. Один сделали, второй, а с третьего я бы точно Богу душу отдала.
- Ты не бойся, не бойся. Я сейчас милицию вызову и «скорую».
     Пистимея усмехнулась:
- Они-то ее уж точно вылечат.
- А мы сейчас посмотрим.
   И Лариса, ничтоже   сумнящеся, набрала «103» и сделала вызов. Машину и фельдшера пообещали через час. В полиции долго не могли понять, чем потерпевшую не устраивает участковый, но тоже согласились приехать, хотя бы и к вечеру, так как в Воронеже происшествий хватает, а Жуковка не ближний угол, просто так не сорвёшься и не прибежишь.
     Враги, зверски вращая глазами, сдались не сразу. Ещё час Пистимея рассказывала бабке Клаве про коварство соседей и подлости племянника, а девушка в халате пугала инсультом, а юрист стучал по портфелю и грозил полным лишением имущества. Бабка огрызалась только изредка, основной удар приняла Лариса и, надо отдать должное, билась она не хуже легендарного богатыря Ильи Муромца. И под конец нанесла решающий удар, припомнив Пистимее историю с мужем, один в один похожую на историю с тётей Клавой: те же обещания, те же посулы, а в итоге – ядовитое лекарство и смерть в пустом доме.
     Пистимея, задетое за живое, сорвалась на мат, прокляла Ларису, её детей и внуков. Начала было проклинать правнуков и прадедов,  грозить бандитами, порчей, мороком,  да «газель» с красным крестом заставила её отступить.
     До последнего не верила поганая тётка, что добыча вырвалась, никогда она раньше не проигрывала, и тут бы добилась своего, если бы не бабкина прыть и Ларискино упрямство. Но для тёмных дел нет ничего хуже огласки. Когда ситуация выходит из-под контроля, лучше отойти, благо всегда найдется другая жертва и не факт, что куш будет меньше.

- Ну, что тут у вас? – устало пробубнил фельдшер, скучный усатый мужик лет пятидесяти, – плохо бабушке?
     Лариса путанно, потому что волновалась и от волнения не успевала логикой связывать факты, объяснила ситуацию. Фельдшер слушал и не слушал, делая записи и попутно вынимая разные ампулы и колбочки из спецящика с медикаментами. Он готовил стандартный набор для гипертоников старше восьмидесяти и ждал пока родственница (медик был уверен, что это заботливая дочь вызвала «скорую» для занемогшей мамаши) выговорится и позволит ему измерить давление, а затем выполнить несколько инъекций.
     Лариса, оценив приготовления, малость заёрзала.
- Доктор, - осторожно спросила она,- зачем же вы столько уколов приготовили?
- Я не доктор, я фельдшер. У бабули гипертонический криз, будем спасать.
- Погодите. Её час назад накололи. Вы слушали меня или нет?
- Уточните, - фельдшер проявлял профессиональную невозмутимость, - кто наколол, чем? До меня уже была бригада?
     Лариса не стала повторять рассказ и быстро сбегала в дом бабки Клавы, притащив оттуда мусорное ведро.
- Видите, - указала она на тару из-под лекарств, - это ей делали.
     Фельдшер натянул резиновые перчатки и полез в мусор. Извлечённое очень заинтересовало его:
- Угу. Кордиамин, мезатон, кофеин, реланиум. А реланиум зачем? Плохо спите?
Ему никто не ответил.
- Очень странный набор.  Получается Клавдия Степановна, вы, наоборот гипотоник? Иначе зачем вам хотели поднять давление?
     Клавдия Степановна в тонкостях медицины не разбиралась и кивнула по привычке поддакивать врачам и начальству.
- Но нет же, нет – уже стала повышать голос Лариса. – Она гипертоник, понимаете? Её собирались… на тот свет её собирались отправить. Так вам ясно?
     Бабка Клава опять затряслась.
- Конечно.
  Усач за годы службы в «03» привык к странностям, и поэтому ни сколько не удивился, когда услышал про попытку убийства.
- Хорошо, - спокойно подытожил он, - мы для начала снимем давление, сейчас оно 240 на 110, потом напишу, что попить и оставлю адрес. В Воронеже с прошлого года реализуется федеральная программа, поэтому приезжайте, обследуйтесь как положено, и больше сами ничего не колите.
- Так ведь мы и не колем. Всё она, Пистимея!
- Ну да, да, я понял. Но если вы кого-то подозреваете, то это в полицию. Если думаете на врачебную ошибку, тогда на комиссию. Я здесь не причём, я сниму давление и уеду, вы сами разберитесь в ситуации, хорошо?
     Лариса махнула рукой: человек действительно не понимает и говорить с ним бессмысленно. Фельдшер, улыбнувшись протянутый пятисотке, быстро выполнил запланированные манипуляции, закончил с бумагами, покурил во дворе, ещё раз измерил давление, пожелал здоровья и умыкнул обратно в город.
     Бабке Клаве от уколов захорошело, щечки порозовели, дрожь прекратилась, стало тепло, уютно и она запросилась к себе. Лариса не стала её удерживать, теперь ведь соседку никто не потревожит, пускай отдохнет на родном диванчике, рядом с оленями (ковры в Жуковке не отличались оригинальностью) и приёмником, настроенным на старый добрый «Маяк», а когда появятся органы, она сама объяснит ситуацию и напишет заявление.
     Органы, в лице участкового, вместо следователя из Воронежа, прибыли только к вечеру, заявление приняли, потерпевшую будить не стали, также пожелали ей скорейшего выздоровления и удалились без каких-либо комментариев.
     Лариса осталась ночевать у больной, а та, прохрапев до четырех утра вскочила на заре как ни в чём не бывало. Попросила сварить овсянку и за кашей рассказала о своих невесёлых приключениях.
      Оказалось, Пистимея первый раз пришла к ней с какой-то несуществующей надбавкой к пенсии, которую она, якобы, по своим каналам выбила из пенсионного фонда специально для Клавы. Естественно, ей никто не поверил. Тогда хитрая тётка притащила юриста (мужика в черном). Юрист советовал подписать договор пожизненной ренты. По договору одна сторона обязывалась ухаживать за другой во время болезни, снабжать деньгами и лекарствами, кормить, одевать, развлекать и так далее, а вторая сторона всего
лишь завещает первой в случае своей смерти недвижимое имущество в виде земли, дома и гаража. Бабка опять заартачилась: у неё же есть наследник – племянник Толик. «А Толик на что живет?» - Пистимея спрашивала не зря. Она выведала по своим каналам информацию о печальном финансовом положении племянника (отставник, временно безработный, двое детей, жена-диабетница). – «Толик-то не ваши ли денежки потихоньку таскает? Проверьте заначку, после того, как он следующий раз появится».
     Ужасно, но заначка после ухода Толика похудела наполовину. То есть племянничек оказался вором и ему по телефону был дан безжалостный отлуп.
     Потом в доме появились деликатесы и винцо, вслед за винцом нарисовались цыгане с медведем на поводке. Не скупилась Пистимея и на подарки: притащила шубку (соболь, не соболь, а всё-таки мех), сервиз на двенадцать персон, две пары сапог, телевизор повесила на стену, обещала кондиционер поставить, теплый туалет и ванну в доме оборудовать. В качестве особого бонуса наняла  персональную медсестру. Девка мяла поясницу, мерила давление, помогала по нужде ходить, готовила и убиралась.
- А уколы-то зачем начали колоть? – Ларисе не терпелось узнать самое главное.
     Бабка Клава замялась, неудобно ей было признаваться в безобразиях, но пришлось:
- Да после цыган мне плохо стало, вот и шарахнули в вену и в задницу. Первый раз помогло, отпустило. Тут они и повадились. Сначала винцо, потом шприц. И каждый раз меня трясти начинало, как вчера. Сердце сдавит, дыхание перехватит, руки, ноги отнимутся, и я в лежку. Сообразила, пока валялась, - убивают! К смерти, значит, готовят за мой дом и огородик.
- И прибежала? – грустно вздохнула Лариса.
- Прости, прости меня… Доверилась ведьме, купилась на барахло и людей видеть перестала, - захлюпала бабка Клава.
     Женщины обнялись, прижались друг к другу и долго так сидели, размывая слезами накопленные обиды и разочарования. Зато потом жизнь улучшилась. Первым делом для покаянной беседы зазвали Толика. Он неделю упирался, но потом все-таки приехал. При свидетелях, то бишь, при Ларисе, тетка попросила у него прощения и поклялась:
- Вызывай, племяш, юриста: дом и землю на тебя запишу и бумагу тебе отдам. Только не обидь Ларису, пусть землемер придёт и вернет ей тот угол, где сейчас гараж стоит. 
      Толик, конечно, согласился. Не столько Жуковка ему была нужна, сколько хотелось быть уверенным, что больше не появятся чёрные риелторы и не обидят дорогую ему, хотя и скандальную родственницу.
     Потом позвали отца Дионисия и попросили освятить Клавкины и Ларискины комнаты, и лучше будет, если батюшка с тем же кадилом пройдётся по участкам, дабы бесы не смели по ним шастать и множить колорадского жука с его известной подругой медведкой.
     Отец Дионисий отслужил молебен, окропил имущество и людей святой водой, прочитал проповедь и с хорошей бумажкой удалился к пастве на вечерню.
     Участковый через месяц заявление вернул, не обнаружив состава преступления, но обнаружив пятнадцать тысяч и свинёнка, обещавшего превратиться через год-два в отличного борова.
     Сама Пистимея чуть позже получила разборку с риелторами, пожар вроде бы как из-за короткого замыкания, бумагу с предписанием закрыть склад и путёвку в Красноярскую область за дачу взятки и отказ подчиниться.
     Жуковка пока не расширяется, коттеджи лепят в соседнем Ржанище. Ну, коттеджи - не небоскрёбы, можно и потерпеть, всё-таки архитектура и местами очень даже симпатичная. А в целом жизнь идёт дальше и время, как доказали зарубежные специалисты, движется строго вперед. Практически это означает, что прошлое останется лишь в памяти очевидцев и на бумаге, а будущее, когда наступит, удивит новыми событиями и потребует уже другого, более талантливого летописца.
                2015 год