В чужой шкуре. Дневник эмигранта. Продолжение 7

Пятница. После четвертой пересадки успеваю на последний поезд в Нюрнберге, который довезет меня к моему дому. Написал - к моему дому... Подумалось, как странно, что я пишу к "моему дому". Уже, более года, как я живу вне семьи. Накатывают тяжелые мысли, как она там, одна, с тремя моими детьми-мужиками. Из последнего телефонного разговора узнал, что Роман скоро заканчивает свою службу, ходит понурый, не знает, что делать дальше... Поезд везет меня к моим родным, которые несут свои кресты, но самый тяжелый у моей Галины. Сжимается сердце, мои победы отступают, выдвигаются и выходят на первый план мои домашние проблемы. Чувство вины не отпускает, с приближением к дому усиливается. На перроне ждет, как обычно, жена. Замечаю, что она изменилась, глаза стали тусклыми, не горят в них огоньки-искорки. Дежурные фразы приветствия. Дорогой, в машине, молчим. Сообщаю, что меня оставили далее проходить практику в клинике. Радость, замешанную на тревоге и страхе, читаю на лице Галины. - Как Костя? Мой вопрос вызывает у жены глубокий вздох. Понимаю, что нет ничего хорошего. Ответила, что она была с ним в "Югендамте", где их внимательно выслушали. Костя сказал, что хотел бы выучиться на повара... Условились, что ему сообщат, как только появятся какие-то новости. Объяснили, что запросят биржу труда, осведомятся, где и как можно будет ему получить это образование.
Ужин. Володя показывает и рассказывает о своих успехах. Мы вместе радуемся его оценкам. Роман сидит хмурый, отодвинул тарелку... На мой вопрос, что дальше, ответил, что ищет рабочее место. Обещали устроить на фабрику, которая производит зеркала. Константин смотрит на нас, ему не терпится поделиться тем, что ему обещали подыскать место для учебы на повара. Стараюсь, как-то поддержать моих мужиков, рассказал, что меня оставили в клинике  на практику для подтверждения и получения моего немецкого диплома врача. Говорил, что нам надо приложить все усилия, для того, чтобы достичь своих целей. Роман продолжал молчать, только Володя "частил" на немецком. Мы с завистью смотрели на нашего маленького, эта была наша надежда... Утром, в субботу, звонил Федору. Он продолжает жить в "Хайме", где стало меньше нашего брата, переселенцев. Теперь дома - общежития узаконили, как квартиры. Устроился на работу, Разбирает пластиковый мусор, из которого делают различные детали для заборов, ограничительные столбики для дорог. Работой он не доволен, но понимает, что другой ему не найти. Рассказывал, что наши соседи окончательно спились, главу семьи предупредили, что он может быть выслан из страны. Я поделился своими успехами, нашими заботами, чем вызвал откровенную радость за меня. Звонила фрау Шиффман, нашему ангелу, которая постоянно поддерживала Галину советами и делом. Мне было приятно ей сообщить, что меня оставили в клинике. На это госпожа Шифманн заметила, чтобы я продолжал в том же духе, а потом она поможет мне с трудоустройством. Эта новость мною была воспринята, как надежда, что я смогу добиться того, о чем мечтал и грезил все это время. Роман улыбался, теперь он уже верил в меня, а я понимал, что это придает ему силы и уверенности. Читал на его лице, что он сможет чего-то добиться. Ездили в закрытый бассейн, домой вернулись поздно. Ужин прошел весело. Дом уснул рано.
Совсем забросил дневник. Вот уже пятый месяц стою в операционной в качестве ассистента. Язык оставляет желать лучшего... Штефан, мой наставник, стал мне ближе, часто говорили о политике, о нынешнем нашем положении. Жаловался, что очень жалеет о прошлом ГДР. Я не понимал его, о чем он жалеет. Помню, когда я был в ГДР, в 1978 году, видел, как хорошо живут немцы, но помнил и то, что все указывали пальцем за стену в Берлине и говорили, что там лучше. Штефан жалел, что развалили стену, обвинял Горбачева. На мои вопросы он отвечал уклончиво, но одно я усвоил четко. Он работал, и этот труд был для него "каторжным", напоминал рабский труд. Просил объяснить, почему так?
-Понимаешь, начал он, -почему ты стоишь в операционной по восемь - десять часов в день? Только потому, что на нас экономят. Мы работаем за двоих, а получаем за одного. Ты же видишь, какие все уставшие и изможденные, работа наша настолько интенсивная, нет времени сходить в туалет. А наши ночные дежурства... Нас, всего пять хирургов, кроме шефа и "оберарцта," заместителя шефа. Каждую ночь нас вызывают на сложные операции, порой мы втроем здесь. Ты бы только знал, сколько уже уволились, ушли, не выдержали, особенно женщины. У молодых нет личной жизни, работа забирает их полностью. Я слушал его, до меня все яснее доходило то, что я и сам замечал. Он часто спрашивал меня, почему я уехал из России? Это были долгие беседы вне работы. Я благодарен Штефану за эти встречи. Ничто так не сближает людей, как откровенные беседы на кухне. Меня Штефан стал часто приглашать к себе в дом. Жил он в блочном, старом советском доме. Его трехкомнатная квартира мало чем отличалась от наших, российских, но только не моей берлоги в одно окно... Чем больше я знакомился с моим новым другом, а таковым я мог его назвать, тем сильнее мы привязывались друг к другу. Он поведал мне способ, которым он пользуется для выгонки самогона. Угощал меня самогоном из фруктов, которые росли у него на маленьком дачном участке. Я видел его участок, который зарос травой, не мог он его часто косить, видел его деревья и кустарники. Особенную гордость испытывал Штефан, когда показывал свою компостную яму, говорил, что эта чистая земля, удобренная своим компостом, доставляет радость. Его продукты из огорода экологически чистые. Он жарил мясо, приговаривал, как хорошо среди этих деревьев. И впрямь, было хорошо, особенно после экологически здоровой самогонки. Такие минуты остались в памяти, они незабываемые. Часто, вечерами, нам играла на пианино жена Штефана. Когда она узнала, что моя жена преподаватель музыки, как и она, то это помогло нам стать еще ближе. Теперь я мог приходить к ним домой, как старый друг.
Сегодня Штефан впервые спросил меня, как я живу, имея в виду, на какие средства. Ответил, что наш бюджет состоит из наших социальных денег и совсем крохотной зарплаты жены. Я получал треть дохода, на который жил месяц. Отметил, что редко удается выкроить деньги на поездки домой, в лучшем случае, два раза в месяц, чаще только раз. Постоянная острая нужда заставляла ужимать свои потребности. Штефан молчал, после долгой паузы рассказал мне, как он перебивался с "хлеба на воду", когда не стало ГДР. Он потерял работу, так как закрыли его больницу. С Запада пришли новые люди, построили эту клинику. Вспомнил, какой конкурс пришлось ему выдержать. Брали молодых. Только вот молодые быстро сбегали, настала его пора... Что-то щемило в сердце, щипало глаза, понимал, что это не дым от костра, на котором жарили мясо. Это был яд капитализма, он постепенно проникал в мозг и вытеснял эйфорию красивого Запада. Красота, как известно, требует жертв. Штефан был типичным представителем, который приносил себя, свое здоровье в жертву. Он смотрел на меня, качал головой, хотел тем самым сказать мне, куда я иду, к чему стремлюсь... Мне было понятно, что ждет меня не очень-то сладкое будущее, но другого пути нет. Отступать мне некуда, это единственное, что я могу делать в этой жизни. Я - врач.
Вернулся поздно.  Привез меня Штефан на своем стареньком Опеле.
Долго не мог заснуть.
 
Прогорают дрова в камине. Отдельные редкие вспышки вырываются из остывающих углей. Они, как моя память... Вырвется, вспыхнет воспоминанием из сгоревшего прожитого бытия, ослепит, взбудоражит. На коленях старая тетрадь. Записи стали длиннее, между датами -  месяцы. Переворачиваю очередную страницу. Читаю первые два-три предложения, а дальше... Возникают образы,  картины, сцены. Да, это мой театр, театр одного зрителя. Чередой идут события, которые я поставил сам. Я был режиссер, постановщик и актер. Замечаю массу ошибок, где надо было бы играть совсем по - другому. Только переиграть  уже невозможно! Что сделано, то сделано...
Заканчивается девятый месяц, как я в клинике. Продолжаю безмолвно стоять все дни в операционной. Я смирился, что меня используют, как дешевую рабочую силу. Знаю, что хирургия, прежде всего, рукоделие. Значит, так и быть, учусь заниматься рукоделием. Видимо, я покривлю душой, если не скажу пару слов, что приходилось мне быть и на приеме пациентов. Это были редчайшие случаи, когда не было плановых операций. В Германии нет поликлиник, как в России. Система работает несколько иначе. При каждой клинике, в которой расположены различные отделения, есть один или два кабинета для осмотра больных, которых направляют домашние врачи. Пациент проходит «сито», где в начале все болезни отсекает-отсеивает домашний врач. "Хаусарцт" берет на себя всякую "мелочь", если что-то серьезное, направляет в клинику. Часто такая система приема затягивает время. На прием к хирургу можно попасть не ранее двух-трех недель. Что касается "острых" состояний пациентов, то они направляются в срочные приемные в клиниках, где осматриваются дежурными врачами. Случаются курьезы на первом этапе, которые, порой, стоят дорого для пациента. Домашний врач на все руки мастер... Не может врач знать все и уметь все, потому случаются откровенные ляпсусы. Один случай к примеру.
Приезжаю в очередной раз домой. Константин показывает мне свою руку. На предплечье повязка. Снимаю. О, ужас! Домашний врач удалил родимое пятно, которое у меня всегда вызывало подозрение. Оно было черного цвета, до сантиметра в диаметре. Мои опасения были связаны с тем, что это могла быть меланома, которая относится к злокачественным опухолям. Страх был еще и в том, что после удаления такие опухоли давали часто рецидивы. Я смотрел на шов и видел того доктора... Я не мог себе представить, что такое может быть в центре Европы. Шов был не более полутора сантиметров, что совершенно  недопустимо в таких случаях. Иссечение должно захватыватьне менее пяти сантиметров окружающих тканей. Но, это еще не все! Разрез был сделан поперек! Это убило наповал. Первый закон в хирургии - разрез делается вдоль. Когда я стал расспрашивать сына, зачем он сделал эту операцию, ответ меня добил окончательно. Оказалось, что Константин был у врача по поводу головной боли, а тот, заметив пятно, уговорил его удалить. Удалить из косметических соображений. Дело все в том, что доктор получает от страховой компании деньги за все свои действия, аудаление пятна стоит, в данном случае, больших денег. Поэтому здесь все идет в дело, надо или нет... Ужас был еще и в том, что предварительное обследование опухоли на раковые клетки не было проведено, все сделано было постфактум. Я не мог встретить того врача и посмотреть ему в глаза, так как всякий раз был дома по выходным. Слава богу, что все закончилось благополучно.
Коли пошла речь о примерах... Это касалось еще одного моего сына, Романа. В двадцать восемь лет его лишили желчного пузыря, по совсем "важной причине", были два-три камня в пузыре.
Я отвлекся. Прием ведет шеф. Я наблюдаю, "приказано" молчать. Все обсуждения только после того, как пациент закроет за собой дверь. Здесь я понял, почему каждый день я стою в операционной. Плановые операции, как на заводском конвейере, нескончаемым потоком. Все берется в операционную! Деньги текут ручьем... Нет ни одного гражданина Германии, который бы избежал, увернулся от оперативного лечения. Теперь я понимал, почему предпочитают оперироваться россияне в Германии... Получалось так, каждый хирург "набивает" руку, приобретает таким способом опыт. Они виртуозы! Только вот, что-то смущает, задевает душу, мораль «тревожится».

                Продолжение следует.