Кризалис Нобакона

 Впервые Нобби, который еще не знал, что он Нобби, ощутил вкус еды когда ему исполнилось пять лет. До этого было что-то не то и не так, он ничего не помнил. Не то чтобы Нобакон страдал отсутствием аппетита. Напротив – ел все, что ему ни давали, и даже с добавками. Но вкуса не запоминал, да и не понимал еще ничего ни в каких вкусах. Но в пять лет… Это было как вспышка салюта посреди ночного неба.
 Перед Нобби оказалась целая тарелка с толстыми, лоснящимися от жира, политыми темным соевым соусом, куриными ножками. От них шел легкий такой дымок, наполнявший рот слюной. Заботливо приготовленные матерью Нобби, они так и лучились изнутри, так и просили съесть их. Нобби раскрыл рот от восторга, а отец, который уже двадцать лет не пробовал мяса, скептически качал головой:
 - Не рано ли ребенку есть такую пищу?
 Он был тонким, как прутик веника, а мать говорила – трус недоделаный. От него Нобакону перешли выглядящие слишком уж сухими конечности.
 В ответ мать Нобби, широкобедрая девица, смотрящаяся куда старше своих лет, про которую отец говорил – чересчур резкая - прошипела:
 - Он будет есть, что положено, а ты завали хлебло.
 На Нобби был и не против того, чтобы «как положено». Тем более от матери ему достался прекрасный аппетит. Он взял одну из ножек, поднес ко рту, вдохнул сочный запах…
 - Марги, я просил тебя не говорить при сыне… - начал отец.
 - Так давай выйдем и я все тебе скажу, пиявка сушеная, - передразнивая голос отца, говорила мать. И родители в самом деле вышли. Вскоре истерический голос мамы перешел в визги и вопли, а потом послышались удары. Бил, конечно, не папа.
 - Ах, ты собираешься меня надкусить? - пропела Ножка тоненьким голоском, и на смуглой от готовки поверхности вдруг проступили человеческие черты. – Но ведь это невежливо. Предложил бы меня сперва нашим гостям.
 - Каким еще гостям? – не понял мальчуган.
 - А ты глянь в окошко.
 Нобби отодвинул говорящую еду от губ. Затем посмотрел в окно, как та его увещевала. Зачем - он и сам не знал. Он редко глядел дальше, чем на вытянутую руку от себя. А родители говорили, что у него плохое зрение, и заставляли носить на носу отвратительные круглые штуки.
 В окне были лица. Отчего-то их Нобби видел прекрасно, даже расстояние не было помехой. Одна широкая оскаленная пасть, настоящий ночной кошмар. Одна синяя морда, которая занимала сразу половину стекла. И одно тонкое, распространяющее лучи порядка и спокойствия лицо. Порядок и спокойствие соседствовали с дюжиной колец, которыми был пробит нос последнего незнакомца за стеклом.
 А потом все трое одновременно подмигнули Нобакону и вдруг исчезли. Вот они были – и вот их нет.
 Нобби перевел взгляд на ножку курицы.
 - Ну давай уж. Так и быть. Я готова, - пропищала ножка и зажмурилась.
 Отец и мать расшумелись. И как всегда, от их шума у Нобби заурчало в животе. Хотелось есть, но не мог же он проглотить эти ножки, пусть куриные, но живые!
 - Ну давай, чего же ты ждешь? - спросила Ножка.
 - Я не могу, - сказал Нобби и положил ее обратно в тарелку.
 Мать вернулась из комнаты, объемная грудь тяжело вздымалась.  Вошла она с ясным пунцовым оттенком кожи. Он сменился зеленым, когда мама увидела, что тарелка еще не пуста. Потом схватила ближайшую чашку и запустила ей прямо в стену.
 - Ах ты слюнтяй! Ах ты ничтожная вошь! Да кто тебе давал право промывать мальцу мозги! – и скрылась из комнаты.
 Посуда разлетелась с музыкальным звоном. Узоры на обоях принялись перемещаться по стенке, переплетаться и делать новые совсем уж невиданные рисунки. Но все это быстро прекратилось. Мать вернулась в кухню, подошла к столу. Нобакон уже знал, что ничего хорошего сейчас не случится.
 - Ну что, паршивец мразотный? Не хочешь есть как все люди?
 - Но мама, они ведь живые, - протянул Нобби.
 И вдруг он увидел, что ножки никакие не живые, а самые обычные. Лоснящиеся от жира, с корочкой, с мелкими прыщиками, где были раньше перья. И никаких ртов или глаз.
 - Ах живые, тварь? – и с этими словами мать подняла одну из ножек, а другой рукой схватила Нобби за затылок. Сжала так сильно, что из глазок Нобакона потекли слезки.
 - А ну раскрой свою вонючую пасть и жри, падаль!
 И он раскрыл рот и впервые ощутил вкус пищи.
 А потом случилось странное. Руки Нобби нащупали на столе короткий ножик для масла. Такой с круглым концом. Нобби сжал его, и внезапно для самого себя, ударил им мать прямо по руке. Та взвизгнула, разжала пальцы. Нобби выплюнул курицу, которую так и не начал жевать, на стол. Потом еще раз ударил мать ножиком. И еще. И еще.
 Когда отец с трубкой мобильника в руках появился на кухне, отчаянно взывая к волшебной силе девять – один - один, Нобби уже простыл и след. А его мать, перепуганная до смерти внезапной демонстрацией силы, вся в ранах от тупого ножа, корчилась на полу.
 И после этого Нобакон, не знавший, что он Нобакон, еще долго не видел своих смертных родителей.

 Троица ждала его за окном. Правда, с рамой пришлось повозиться. Но в конце концов он просто запустил в нее сковородой, и стекло прорвалось. Со смехом трое незнакомцев схватили малыша, и зверь с одним, зато длинным и широким крылом, с самой мягкой спиной на свете, понес его прочь. Прочь от страны смертных. Прочь от всего. От агрессивной матери и забитого папашки. Только теплый летний ветер. Только зверь, только трое незнакомцев.
 Дом был почти на окраине, рядом начинался лес. И когда трое взрослых фей и малыш неслись над ним, то из крон выглядывали любопытные мордашки с приплюснутыми носами и широкими губами и чмокали последними, словно предвкушая вкусное блюдо.
 Пока они летели, Нобакон не задавал вопросов. А трое взрослых смотрели на него как-то странно, и впервые Нобби чувствовал, что попал в свою среду.
 Однокрылый гигант приземлился на опушке леса. Над маленьким домиком развевался большой черный флаг, и на нем были начертаны восемь стрел, которые то и дело вращались, как колесо.
 Гигант приземлился рядом с домиком. Золотая на сером надпись «Опасно для жизни. Не входить. Выработка угля прекращена в 1927 году» сыпала искрами, словно по металлу резали болгаркой.
 - Ну вот ты и дома, ; сказал взрослый с огромным пугающим ртом.  – Добро пожаловать.
 - Я дома? – спросил Нобби наконец.
 Ротастый усмехнулся и достал из своего одеяния лягушку. Погладил ее по загривку, чтобы та открыла рот. И когда та открыла, то Нобакон увидел кого-то, но не себя.
 Хотя он уже знал, что вот это страшилище – и есть он.
 Он обнаружил, что все еще сжимает что-то в руке. Это был кухонный ножик, только он страшно преобразился. Теперь в руке сидел кинжал, по острым граням которого пробегали мрачные тени. Лезвие имело форму квадрата, заканчиваясь острием в виде бусинки или ягодки. Заметив преобразившуюся вещь, ротастый посмотрел на аристократа с кольцами в носу и вскинул ужасную, похожую на приросшую к морде сколопендру, бровь.
 А в заднем кармане шортов юного Нобби, которые носил дома и которые тут стали бриджами, что-то зашевелилось и запищало.
 - Вытащите меня! Мне тут дышать нечем!
 Это была Ножка. Нобакон достал ее, и улыбнулся, видя знакомое лицо.
 - Благодарю вас, - Ножка покачнулась в его ладошке, имитируя поклон. На ней ясно отпечатались следы зубов Нобакона, только были они куда длиннее и острее, чем от человеческих.
 - Настоящий боец, - продолжал тем временем ротастый, не обращая внимания на появление Ножки. - Такие нам и нужны, чтобы придушить последнего ши кишками последнего прихвостня.
 - Думаю, ты прав, - согласился кольценосый.
 - Точно прав. Я видел, какую этот шкет нанес рану. До кости процарапал. И чем? Тупым кухонным ножом. Я, нахер, в восторге.
 - Что же, сегодня у нас пополнение? – спросил синекожий и замер с приоткрытыми объятиями.
 - Да, - возвестил кольценосый. – Сегодня у нас новый боец.

 … их нашли спустя неделю после того, как новый Высокий король утвердился в таком качестве.
 Вы наверняка слышали байки про его милосердие. Про признанных друзьями врагов, про всепрощение. Что сложившие оружие простолюдины сохраняют все свободы и равны самим аристократам в правах. И прочие бла-бла-бла, которым не поверит последний болван из сатиров.
 Табор мог бы многое порассказать про пытки, издевательства и унижения, которым поверженных простолюдинов-мятежников всеблагие рыцари и отважные оруженосцы подвергли перед смертью. Всем заправлял какой-то мелкий граф, мечтавший стать большим. А нет ничего страшнее мелкого графа, которого опъянил карьерный рост. 
 Правда, среди этих пыток, унижений и издевательств не было ничего, что не проделывали простолюдины табора с попавшимися им ши.
 Нобакона схватили, когда он вышел половить ртом зеленых бабочек. Здоровенные зубищи как раз перемалывали в сладчайшую пыльцу крылья одной из них, когда перед ним выросла тень и одним ударом отправила мальца в туман.
 - И зачем? – донеслось сквозь забытье тумана до Нобакона. – Приказ ясен: мятежникам смерть. Теперь только порядок и иерархия.
 - И для ребенка тоже? – шептали в ответ, так что Нобакону пришлось напрячь слух до предела. – Старики – это ладно. Несгибаемые. Не приняли, вишь ты, нового властителя. А этот, с кольцами, он же сам из ши. До последнего верещал, что грядет возмездие. Он вернется, и тогда отомстит. А я – прихвостень. Подумать только.
 - Ты отвлёкся.
 - Да, прости. Так вот, малец ни в чем не виноват. Мы отправим его в одно место, и там его перевоспитают.
 - Думаешь? Он же красная шапка. Их не переделать. Вон какая морда мерзкая… И гляди, у него пряжка ремня красная. Этот твой мальчишка уже пролил кровь.
 Тут Нобакон открыл глаза.
 - О, очнулся, - назвавший его мерзкой мордой был синим здоровяком. Куда большим, чем Кирдерренс. Голый по пояс, он был покрыт тугой вязью шрамов, напоминавшей оплетку для колбасы.
 Нобакон запомнил их всех. И если в тот момент не бросился убивать их, то только по одной причине – карателей было больше. Всего почти дюжина, тогда как в таборе в лучшие дни насчитывалось не больше пяти-шести китэйнов.
 И вот теперь они мертвы.
 Нобакон не видел тел или чего-то в этом духе.
 Но подменыш знал – его друзья и воспитатели, те, кто учил его премудростям и хитростям больше года, они мертвы.
 Их убили эти.
 Как называл их Кирдерренс: прихвостни голубой крови. А вот Ротастый, его звали Корягой, называл их куда грубее и каждый раз при поминании таких слов из его рта начинал сочиться навоз и ши с кольцами в носу, его звали Медичем, ухмылялся, и Коряга бросался на него, затевая шуточную баталию, которая, правда, сильно смахивала на смертный бой, и…
 И теперь все они мертвы. Весь табор.
 Когда один из карателей пытался скинуть черное знамя со стрелами, эти стрелы ожили. Но карателями потребовалось не больше минуты, чтобы передавить их все.
 И самое главное – Ножка исчезла. Ее наверняка тоже убили каратели.
 И Нобакон открыл свою отнюдь не маленькую пасть, из которой еще исходил слабый мятный запах зеленых бабочек.
 И закрыл ее. Потому что убить их сейчас не получится. Нужно время. Нужно научиться убивать. Конечно, он уже умел кое-что. Но  если такие могучие бойцы как Коряга и Кирдерренс пали, то каковы его шансы?
 Потому Нобакон произнес:
 - Я очень хочу перевоспитаться.
 И стал ждать, что будет дальше.