Рассказ блокадницы Марии Ивановны

Тук-тук-тук- стучат колёса. Глаза у Светы  закрываются. Раз-два-три, раз-два-три –это же вальс, -догадывается она. И уже видит Света, как Мария Васильевна кружится в вихре вальса с молоденьким офицером. Да и сама Мария Васильевна совсем молоденькая. А какая она стройная и красивая?!
 Тр-тр-тр-затормозил поезд и Света открыла глаза, посмотрела вниз, там так же спали на одной полке Катя, на другой Мария Васильевна. Света слышит, как похрапывает Мария Васильевна и посапывает Катя.
 Они легли поздно, а может так рано,  ведь, было уже два с лишним часа. Как интересно в дороге, - думала Света,  лёжа на второй полке десятого вагона, поезда «Петербург-Самара», - всегда новые встречи, новые друзья и интересные разговоры. Вон там, внизу две землячки, которых она ещё вчера не знала, а сегодня они такие родные.  «Мои землячки», - улыбнувшись, думала Света.
 Она вспомнила рассказ Марии Васильевны о блокаде, о которой она много читала, но никогда прежде Свете не приходилось общаться с настоящей блокадницей и почти землячкой. Правда, Мария Васильевна родилась в Ленинграде, но, ведь, она жила в Мордовии каждое лето и хорошо говорит по-мордовски. А Катя, наоборот, жила в Ленинграде, а родилась в Мордовии.
 Поезд снова тронулся. Тук-тук-тук-стучат колёса. Раз-два-три, Раз-два-три, слышится Свете и она, закрыв глаза, снова видит молоденькую Марию Васильевну с офицером. Они кружатся в вихре вальса; раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три. И будто, видит Света, как раскраснелась молодая Мария Васильевна, как она прижимает к губам красную розу, подаренную ей тем молоденьким офицером.
И уже кадр на экране мозга Светы меняется. Она видит улыбающееся счастливое лицо Марии Васильевны и склонившегося над кроваткой счастливого папаши – того самого офицера. И потом снова новый кадр – искажённый и слышит Света, будто рыданье и голоса «война!». Мария Васильевна с дочкой на руках обнимает мужа-офицера, на глазах её слёзы и девочка у неё на руках тоже плачет, будто понимает крошка, что она папу провожает навсегда.
  Тут Света проснулась и открыла глаза. В такт, стучащим колёсам качается над головой сумочка. Света не хочет больше видеть этот сон. Она предалась воспоминаниям прошедшего дня. Она видит себя будто со стороны. Вот она тащит тяжелую сумку по Невскому. Вот она приближается к Московскому вокзалу. Она обходит почти весь поезд и находит свой вагон. Она вошла, и, открыв сидение, поставила туда сумки. Вытерла пот со лба. Отдышалась. Помахала платочком, нагнав на лицо прохладную струю воздуха. И в это время вошла представительная стройная женщина и…улыбнулась Свете. Она бархатным голосом произнесла, как запела, приятную сердцу мелодию: «ты Света и едешь в Мордовию!»
- Да, - сказала Света удивленно. Откуда вы знаете?
- Ты светленькая и чаще всего таких называют Светой, а так же у нас в Мордовии много веснушатых!
- А я, Катя, - представилась женщина, - и мы будем соседями больше суток. – Куда ты едешь? – спросила Катя Свету.
- В Рузаевку, а вы? – в свою очередь спросила Света.
- А я в саму столицу.
- В Москву что ли? – ехидненько спросила Света.
Но Катя этого ехидства будто и не заметила, она посмотрела на Свету своими зелёно-изумрудными глазами и спокойно сказала,
    - Нет, наш поезд едет через Горький, а значит, столицу нашей родины объезжает, а еду я в столицу Мордовии в Саранск.
   В это время, охая и обливаясь потом, вошла старая седая женщина. Света быстро встала и сказала женщине: «давайте я вам помогу!». Она взяла у старой женщины сумку, и воскликнув сказала: «ох, вам же такие тяжести носить нельзя!»  И Света открыла сидение напротив, и поставила туда тяжёлую сумку седой женщины.  Она снова сказала: « Ох и тяжесть!»  Женщина улыбнулась, ещё раз вытерла пот со лба, отдышалась и сказала: «я знаю что нельзя, а что делать, ведь, всё надо».
- Неужели некому проводить? – сочувственно сказала Катя, и назидательно твёрдо добавила, - вы довольно пожилая, и у вас, наверное, больное сердце. Зачем же носите такие тяжести? А если вы умрёте?
- Мы все в руках Бога. Он меня в войну уберёг, и теперь убережёт. Да, вот только,-прослезилась старая женщина,-почему-то не уберёг доченьку. Вот теперь и проводить-то некому, мои милые!
 Они расселись по местам. Поезд тронулся. Люди на перроне ещё махали уезжающим знакомым. Вот и вокзал остался позади, и кончился забор. Поезд оставил позади Ленинград. Сначала все трое смотрели молча в окно купе, а потом Света услышала тёплый голос старой седой женщины, - Кушайте!
  Света оторвала взгляд от окна, и посмотрела на столик. Когда там появились пироги, и жаренная курица, она и не заметила. Посмотрев на Катю, которая  выкладывала из белого пакета помидоры и огурцы, которые в мае ещё дорого стоили в магазине, Света тоже хотела открыть сиденье, чтоб достать сумку, но её остановили женщины, сказав: «не надо»
 -Как же вас зовут?- спросила Катя женщину.
- Мария Васильевна, - мягко улыбнувшись, сказала женщина, и добавила, - Я еду в Саранск, а вы?
- Света в Рузаевку, а я тоже в Саранск, - ответила Катя, и воскликнула, посмотрев на столик, - Никак калиновые?!
- Да мои калиновые пироги,  - сказала Мария Васильевна, и придвинув поближе к краю столика пироги, говорила,
-  Кушайте, кушайте! Я калину берегла на этот случай, - да ешь, ешь, ты, не стесняйся Цветочек! Осмотрев Свету, добавила, - худенькая ты, как я в блокаду, - сказала она.
- Вы блокадница?! – воскликнула Света, удивлено и восхищённо.
 - Да, - сказала просто Мария Васильевна. И чего ты так удивилась, Цветочек?
- Потому что я первый раз вижу блокадницу так близко.  Я много читала и слышала о блокаде, - говоря так она и не заметила, как со стола взяла второй кусок калинового пирога.
- Фильмы она смотрела, - сказала как-то грустно Мария Васильевна, - ох, разве там тебе всю правду показали?  Разве же тебе показали, как мёртвые на Каляева штабелями лежали до весны.
- Зачем же до весны, некому,  что ли, было хоронить? – с ужасом спросила Света. Она, изобразив, ужас на лице, представила эту картину.
А Мария Васильевна сказала спокойно и без ужаса: «некому было их хоронить, миленькая, некому».
 И как бы продолжая, открывать глаза «юной неискушённой душе» говорила, - кошек всех съели и крыс тоже…
- Ну уж крыс? Не может быть!- сказала Катя, - я слышала, что человечину ели, а про крыс не слышала.
- И детей ели, говорила тихо, с грустью в голосе Мария Васильевна, - я свою доченьку закрывала, уходя на работу.
Голос у Марии Васильевны изменился, и она плача рассказывала: «Вот один раз, заказ срочный был и я ушла, закрыв дверь на ключ... она уже больная была, - зарыдала Мария Васильевна, - температура высокая у ней, -сквозь  слёзы и рыдания продолжала  рассказывать она.
- Не рассказывайте, если вам так тяжело вспоминать, - обняла её Катя.
- Нет уж, расскажу, - вытерла слёзы, немного успокоившись, серьёзно сказала Мария Васильевна,  - Пусть послушает правду Цветочек, и расскажет о настоящей блокаде своим подругам,
 - Кино,  она смотрела, видите ли. Пусть, пусть послушает правду, - вытирая платочком морщинистое влажное от слёз лицо, добавила Мария Васильевна, - ну вот, значит, был у нас срочный заказ, - рассказывала она. - Закрыла я доченьку, спускаюсь по лестнице, труп валяется, я обошла и дальше иду, а идти надо было мне по улице Каляева, где трупы штабелями лежат…
- И вы не боялись? – ужаснулась Света, округлив глаза, она с ужасом   смотрела на блокадницу.
- Нет, - ответила та, - совсем не боялась, а шла, как в забытьи…
- Почему? – снова перебила Света.
- От голода, - сказала Мария Васильевна и продолжала рассказывать, - шла медленно, медленно, силёнок у меня совсем не было. Была я тогда на работе целый день, пришла домой только ночью,… а она, крошка моя, - зарыдала снова Мария Васильевна, - уже синенькая лежит, - ох предала я её, предала, - сказала она стеная.
  Катя снова обняла её за плечи и сказала, - успокойтесь! Да, утешит вас, Господь! Не всё потерянно, у вас, ведь, муж офицер?
- Да, был муж, но, но через месяц убили на войне.
- Как? – удивилась Катя.
- Так вот! Жили мы с ним два года душа в душу, а как он  дочку-то любил! Он бы не простил , что я её не уберегла…И снова Мария Васильевна заплакала и, чтобы переменить грустный разговор, Катя спросила, - а как в Мордовии оказались?
- Тогда и оказалась, во время войны…в блокаду… сказала, Мария Васильевна, вытирая  платочком, катившиеся по лицу слёзы. И она продолжала рассказывать дальше: «Села я тогда у кроватки, смотрела – смотрела на синенькое лицо доченьки, а потом и забылась.  Только на второй день к вечеру нашли меня без памяти на полу. Мальчонку прислали с работы. Потом стационар.  Потом эвакуация…но я это уже плохо помню, - рассказывала она, вытирая глаза. И, посмотрев на Катю сквозь слёзы, она сказала: «Вот такая бы была моя дочурка сейчас, если бы была жива! - и Мария Васильевна продолжала рассказывать о тех ужасных скорбных днях,
  - Повезли нас тогда по Ириновской дороге к Ладоге, - рассказывала она, -  отправили на трёхтонках по дороге жизни. Ох, и бомбил нас немец! Три машины впереди под лёд ушли, а нас Бог спас, шофёр, видимо, опытный оказался. Ну, привезли нас на другой берег Ладоги… расположили… кашей пшённой накормили… и мне тогда казалось, не было вкусней той каши ничего… а потом снова по вагонам теплушки… и где-то в районе Ярославля стали снова бомбить…ох, и бомбил нас, немец проклятый! – снова повторила она, - видно, смертушки нашей хотел. Бомба попало в третий вагон…мы все врасыпную…кто, куда, - грустно вспоминала она, - я в какую-то воронку, и впервые молилась…я, тогдашняя комсомолка, призывала Бога! Помню, я крикнула сквозь рёв, гром и дым: «Спаси меня, Боже!» … сама вспоминала слова святые, которые моя бабушка произносила. Я помню ещё, как тогда сказала: «Если сохранишь жизнь, я посвящу её Тебе!» …и  сохранил, ведь, Бог меня. Ну, теперь никакой атеист не убедит меня, что Бога нет, говорила она, успокоившись. - Вот тогда, Катюша, я и познакомилась с мордовкой Клавкой, - нежно добавила она, взглянув на Катю. - Клавка домой ехала из блокадного Ленинграда, куда приезжала к любимому человеку.  А потом, её любимого, тоже, взяли на фронт. Вот и моя Клавка…Клавдия Петровна в той воронке была тогда… во время той бомбёжки. Она пригласила меня к тётке в Мордовскую деревню. Я согласилась … ведь, у меня нигде никого! – вздохнула Мария Васильевна. Она помолчала, глядя в окно. Потом посмотрела на Свету и Катю, увидела, что они смотрят на неё в ожидании продолжение её рассказа. Улыбнувшись им, и уже без слёз, рассказывала тихо:  «Целую неделю мы добирались до Саранска,…а идти ещё нам надо было до деревни семь километров. А силушки наши уже кончились.  Я села на камушек у вокзала, и говорю Клавке: «вот здесь я и умру! А Клавка пошла искать попутку.  И нашла, ведь, лошаденьку худенькую-худенькую, запряжённую в сани. Мы и то рады были тому. Тогда, хотя распутица была, мы как-то доехали…Мужичок с раненной рукой всё оглядывался, жалеючи, на нас . Они что-то говорили по-своему с Клавкой, а я тогда не понимала ничего… помню только, что имя Митрофановну часто произносили…это Клавкина тётка, значит…вот к ней нас и привёз тот мужичок…а вечером вся деревня собралась у Митрофановны, на нас поглядеть. Кто принёс картошку, кто дровишек, кто что, хотя там и сами были бедными, но народ - мордва хороший! Они смотрели на нас жалостливо. А мы, с Клавкой, в переднем углу сидим, намытые, одетые в чистые платья Митрофановны.
 А потом на фронт работали…лошадей не было, мы и впрягались несколько женщин. – рассказывала Мария Васильевна дальше.  Так и прожили войну. Ну, а после, я в Ленинград захотела вернуться …
- А в Мордовию езжу каждое лето, там меня Клавка ждёт, да и многие другие подружки.  Старенькие мы теперь, каждый год кто-то уходит в Бога, нас всё меньше и меньше - закончила рассказ Мария Васильевна.
 И теперь вот Света, посмотрела вниз на спящую спокойно Марию Васильевну и думала: Простая женщина, но сколько она в жизни пережила. Как мало их блокадников осталось. Честь и слава им!

             Любовь Аверьянова