Андрей Вознесенский

10 января 1970 г.
Когда я во что-то (в кого-то) влюбляюсь, появляется потребность делиться этой любовью со всеми, и если человек моей любви не разделит – тотчас к нему охладеваю. Неделю назад затащил кандидатку в любимые девушки на Таганку (Танечку с 4-го этажа – упиралась всеми конечностями: она, видите ли, верная МХАТовка). Давали «Павшие и живые», и подругу проняло: когда у края сцены вдруг вспыхнул живой огонь – от неожиданности вскочила с места, вытянула шею (в эту минуту я её почти полюбил). Сегодня пошли на «Антимиры» – иззевалась, а когда на поклоны вышел автор, сказала:
     – В Малом Островский, в МХТ Чехов, а здесь, значит, Вознесенский? Мельчает театр!
И так захотелось ей по шее треснуть!

5 апреля 1972 г. 
Критик Огнев так долго представлял Вознесенского, словно он только вчера на свет появился. Представлял витиевато. В зале фыркали – многие Вознесенского на дух не переносят, однако уходить не торопились: интересно.
Наконец слово получил Андрей Андреич:  рассказал про Канаду и Австралию, откуда недавно вернулся,  потряс в воздухе свежим салатовым журналом  «Юность», называя этот номер историческим: в нём его большая стихотворная  подборка соседствует с ещё большей Евтушенкиной, чего прежде не было.
Говорил сумбурно, то и дело перескакивая с пятого на десятое, часто ляпал что-нибудь эпатажное, вроде:
     – Секс – не просто мужик с бабой легли переспать, они ищут новое измерение мира!
Или, начав про австралийскую поэзию, сразу отвлёкся:
     – В Австралии нам показывали фильм, как любят крокодилы. У них в акте нет нежности – они буквально раздирают друг друга!
В моменты таких лирических отступлений на сидевшего в углу инструктора райкома комсомола всякий раз нападал приступ безудержного кашля.
В основном же Вознесенский говорил о громадной роли телевидения в будущем, своих изопах и мечтах перенести стихи на телеэкраны. Во время его очередного «я пробую», из зала вылетел насмешливый вопрос:
     – Андрей Андреевич, а на ежа вы садиться не пробовали?
Насмешку Вознесенский проигнорировал,  однако настроение у него испортилось,  больше ничего не рассказывал, принялся читать новые стихи, которые зал  слушал куда как серьёзно.
Засиделись почти до полуночи,  проводили Вознесенского от переулка Москвина  до начала Пушкинской, и он всю дорогу недоумевал, отчего многие молодые относятся к нему с небрежением. И хотя поэту любовь толпы до фени – про ежа он запомнил и обиделся надолго.
Простились у Театра оперетты, где не теплилось ни одного огонька, но зато была открыта дверь, в которую Андрей Андреич  и юркнул.

20 мая 1975 г.
Вечер Вознесенского в ЦДЛ прошёл с невероятным ажиотажем, только что конной милиции не было. Андрей Андреич сделал для этого всё возможное – пригласил актёров с Таганки, болгарскую певицу Иорданку Христову и пародиста Александра Иванова, который один способен забить публикой большой зал. Это – всё первое отделение, второе – САМ.
С того времени, как я видел Вознесенского последний раз, он изменил манеру  держаться: стоял, широко расставив ноги, засунув ладони в карманы брюк – так,  что большие пальцы сходились на животе, покачиваясь с пяток на носки. Читал,  как прежде, – форсируя голос с шепота на крик. Стихи брал вперемешку – старые и новые, в основном из последней книжки «Выпусти птицу». По просьбе публики –  «Посвящение Владимиру Высоцкому, шофёру и гитаристу», «Благодарю, что не умер вчера» и – на «бис» (Агния Барто вытребовала) – «По утрам, надев трусы, не забудьте про часы!»…
Конечно же, не удержался от удовольствия позлить недоброжелателей, для чего специально подготовился – в давнее стихотворение «Маяковскому» досочинил:
                Вам в ляжки вгрызались Жаровы…
                ... ну да жаль его – ведь вы на «эМ», а он – на «Же».
И закончил вечер озорной «Морской песенкой» – отлично зная, что одинаковые согласные в конце одного слова и в начале следующего на слух сливаются:
                Страшись, художник, подлипал и страхов ложных –
                Работай! – Ты их всеХ Хлебал дубовой ложкой!
Мы с Черновым раздобыли только два билета, которые отдали своим девушкам, а сами посмотрели концерт из-за кулис, что тоже имело определённую прелесть.

9 июля 1981 г.
С боем еле прошёл в «Ленком» на премьеру «Юноны и Авось» (такого столпотворения Москва давно не видела – всю Дмитровку от «России» оцепили.
Захаров сделал фантастический спектакль. По якобы поэме Андрея Вознесенского, которая в публикации показалась если не абсолютной графоманией, то уж точно полной неудачей почивающего на лаврах мэтра (два приличных стиха не в счёт – целого не видно). А что такую полупустую безделицу можно на театре ставить, вовсе в голову не приходило – там вроде играть-то совсем нечего. Но в качестве либретто – оказалась вполне. Конечно, при гениальном даре Марка Захарова, Алексея Рыбникова и балеруна Васильева, поставивших средь нашего серого дня не просто рок-оперу, но феерическое действо, до слёз доводящее зал. Обсуждать Караченцова и Шанину – никаких слов не хватает: играют (и поют – без всякой фонограммы) на разрыв аорты.
Таганке давно брошен серьёзный вызов, и нынешняя премьера решила вопрос в пользу «Ленкома» окончательно: в Москве это театр No 1. Жалко Любимова,  родной дом моей юности: с уходом Высоцкого Таганка потеряла главное – нерв.

21 июня 1983 г.
Евг. Евтушенко 50 лет и по такому случаю ему дали Орден Трудового Красного Знамени.  Мы эти события уже прозевали, и Лейкин с Колосовым вызвали меня – спросили, не хочу ли сделать большую беседу с юбиляром. Самое смешное, что   вот так, наспех, – не хочу (надо было раньше думать).  А если уж  «ЛитРоссия»  очень хочет что-то напечатать,  то я бы напомнил читателю, как двадцать лет  назад  наша газета  с подачи Хрущёва трахала Е.Е. и его друзей во все дырки – почему бы не перепечатать из номера «ЛР» от 5 апреля 1963 года форменный донос на Евтушенко, Вознесенского и Аксёнова под названием «Докатились!»? Жаль, что Лейкин и Колосов моё предложение не одобрили.

3 июля 1989 г.
В наш с Вигилянским кабинет влетел Вознесенский с криком: «Кто посмел меня править и сокращать?!» – «Я посмел, – спокойно сказал Володя. – Что, есть вопросы?» – «К вам никаких, вам можно!» – сказал Вознесенский, сразу остыв.
Сели с вёрсткой, и за полчаса Андрей Андреевич почти всё вернул на прежние места.

16 июля 2003 г.
В завтрашнем номере «Новой газеты» – эпитафия Вознесенского Юре Щекочихину:
               По шляпам, по пням из велюра,
               по зеркалу с рожей кривой,
               под траурным солнцем июля –
               отравленный сволотой,
               блуждает улыбочкой Юра,
               последний российский святой.
Конечно, Андрею Андреичу следовало написать «предпоследний» – в последние святые явно напрашивается  он сам.

1 июня 2010 г.  /  Ушёл Андрей Вознесенский
Писал в юности:  «Умирайте вовремя, помните регламент...»
И ещё –
          Как я тоскую о поэтическом сыне
          класса «Ан» и 707–«Боинга»...
          Мы научили свистать пол-России.
          Дай одного соловья-разбойника!..
          . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
          И когда этот случай счастливый представится,
          отобью телеграммку, обкусав заусенцы:
          ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ =
          ВОЗНЕСЕНСКИЙ
          (1973)

12 мая 2013  г.  /  AVE, АВ !
Друзья поехали в Переделкино – отмечать юбилей Вознесенского.  А я остался:  ни в голове, ни в душе не совмещаются Андрей Андреевич и цифра 80,  и то, что поэта уже три года нет среди живых.
Я был школьником, когда увидел Вознесенского – на первых спектаклях «Антимиры»  выходил на поклоны в клетчатом пиджачке и «на бис» читал новые стихи:  горлом,  с  шепота на крик, левая рука полусогнута  в локте, как перебитая. Точный Любимовский замысел:  после актёрского исполнения – а Таганка славилась чтением поэзии –  авторский голос на  театральных подмостках,  ставших продолжением площади Маяковского и Лужников, в разогретом спектаклем зале.
Поэту едва за тридцать, его ещё называют молодым, хотя он уже выпустил четыре  книги: «Мозаика», «Парабола», «Треугольная груша» и «Антимиры». Они до сих пор   очень дороги:  когда тебе 17,  то Блока, Ходасевича, Мандельштама, Цветаеву,  Пастернака открываешь, привстав на цыпочки (уже классика), Слуцкого,  Тарковского, Самойлова, Межирова и других поэтов-фронтовиков, сюда  же включая Окуджаву, – воспринимаешь с пиететом (твои современники,  мэтры), а вот Вознесенский,  Высоцкий, Ахмадулина, Кушнер, Чухонцев – старшие по твоему поколению, говорят  на твоём языке.
Для меня отношение к Вознесенскому среди тех констант, по которым определяешь «свой – чужой».
Помню, как на встрече с поэтом  – после его  очередного «Я пробую...»  – из зала насмешливо спросили:
     – А на ежа, Андрей Андреич, вы садиться не пробовали?
Он  не забыл тот вопрос  –  через много лет написал:  «Сяду, обнажённый, на ежа: десять лет вложил я в этот опыт!»
Вообще он был очень памятлив.  В 1975-м наш литинститутский сокурсник,  критик Владимир Вигилянский, напечатал в альманахе «Поэзия» весьма язвительную статью «Пять шестых «взгляда» на «тень звука» – высмеял  все любимые формальные приёмы Вознесенского: насчитал полсотни имён-фамилий, которые тот использовал, и что  слово «лёд» в одноименной  поэме повторяется 217 раз.  Андрей Андреевич тогда обиделся надолго и  всерьёз,  стал именовать критика исключительно  НИгилянским. Однако на  их личных отношениях это не сказалось – замечательно соседствовали домами в Переделкине. <...>
Судьба обошлась с Вознесенским жёстко:  под конец жизни Андрей Андреевич – в болезни и полной немощи – стал походить на библейского Иова.
Последний раз я видел его на прощании с Аксёновым в Доме литераторов, куда Вознесенского привезли в страшном виде, буквально внесли в зал на руках, тем не менее он как-то смог собраться и прочитал своё стихотворение памяти товарища.  Ему самому тогда оставалось жить меньше года…


ФОТО: Андрей Вознесенский в начале 1970-х  /  Москва, архив Театра на Таганке

-----