С чувством глубокого удовлетворения

    Cудьба   улыбнулась   мне  в  очередной  раз,   подарив   месяц   работы в фольклорной экспедиции не где-нибудь, а  в  есенинских местах, в  Рязанской области.
    Возвращался я оттуда полный впечатлений,  с толстой коленкоровой тетрадью, каждый из девяноста  шести листочков которой  был  исписан  матерными частушками, прибаутками, пословицами и поговорками на все случаи жизни. Фольклор, однако!

    В Москве   надо было задержаться на неделю по делам, а остановиться негде. Пока искал пристанище, не раз вспомнил  все записанное  в  рязанских деревнях. 
    Спасибо маме,  прислала  из Ташкента  на  Главпочтамт до востребования телеграмму,  в которой  был чей-то номер телефона и три слова:  «Тебя там ждут».   

    Потом    выяснилось,   родительница,  путем  невероятных  многоходовых комбинаций, нашла какую-то  неведомую  мне   четвероюродную тетю  (как сказали бы есенинские земляки: «седьмая кость в  жопе»),  которая  любезно согласилась  меня приютить.

     Тетя,  для  полного счастья, жила не  одна,  а с мужем и  с сыном, в   двухкомнатной  квартире,   недалеко от станции метро «Текстильщики». Пока дозвонился до них,  поймал такси и  доехал, была уже глубокая ночь.
     Дверь долго не открывали, наконец, защелкали многочисленные замки и в щель, на ширину цепочки, показалось  испуганное  женское  лицо.
     Только  после того, как я  представился, ответил на вопросы «Откуда приехал?»,  «Как  зовут  маму?», «Как звали ее папу?»  и    поименно  назвал всех  ташкентских родственников,  тетя сжалилась и впустила  вовнутрь.

     В  тесном  коридорчике   меня  встретили   три  малюсеньких человечка,  одетых в одинаковые  пижамки,   в очках  с  толстыми линзами,  в домашних  тапочках  в виде  лапоточков.  Это и были моя тетка, ее муж и их сын, все - на одно лицо.  Белоснежкой в этом царстве гномиков был я.

     Спать мне постелили в проходной комнате, которая стала непроходимой после того, как  там поставили   раскладушку для  гостя.
     Сами  хозяева  разместились в  другой  комнатенке, предварительно хором пожелав мне  спокойной ночи.
     Как только они угомонились, я пошел  принять душ, но по незнанию открыл дверь в туалет, зажег свет и… замер. Со дна  унитаза  меня приветствовал  Никита  Сергеевич  Хрущев. Да-да, тот самый, бывший первый секретарь ЦК КПСС, председатель Совета Министров СССР.  Он держал в правой, поднятой вверх  руке,  свою шляпу и  по-отечески улыбался.
      В  крохотном помещении и  небольшом  унитазе крупная голова Никиты Сергеевича  казалось непропорционально большой и создавалось впечатление, что он застрял и не может вылезти.
      И хотя  мне было известно, что Никиты, как его звали в народе, уже нет в живых, но эффект присутствия  был  настолько впечатляющим, что я невольно вздрогнул  и   поздоровался. 
      Голова  не отреагировала.
      Немного пообвыкнув, я стал рассматривать,  каким  образом   бывший верный ленинец и борец за мир во всем мире, разоблачитель культа  личности Сталина, великий реформатор и враг  империалистов,  который обещал им показать Кузькину мать, а нам – построить коммунизм к  1980–му  году,  оказался  в столь неожиданном месте.
      Сколько не   вглядывался,  но так и не смог понять, как  его туда  поместили. Это была, без всякого преувеличения, тонкая работа -  разместить портрет на дне фаянсового изделия.
      Подняв  рычаг смыва, я  освежил  лицо   бывшего руководителя, оно заблестело, но при этом не  исчезло  вместе с  потоком  в канализации, как можно было ожидать, а стало еще более  выпуклым. Видно большой мастер работал. Не  Рафаэль, конечно, но  технология явно была позаимствована у  великих итальянцев времен Возрождения, чьи  творения  пережили века.

      Между тем, журчание воды  рефлекторно вызвало  желание воспользоваться унитазом. Но как? Не мог же я сделать это  в лицо   пожилому человеку, не так воспитан.
      Несмотря на то, что  в коленкоровой тетрадке, которую привез  из   рязанской  деревни Путятино, была запись: «Хоть сцы  в глаза – все божья роса»,  ни рука, ни  другие   части тела  у меня на это дело не поднялись.
      Тем более, что я лично никаких претензий к Никите Сергеевичу не имел, а то, что его  критиковали за волюнтаризм и  отступления от ленинских норм партийной жизни, так кого из низвергнутых вождей не критиковали! 
      Поэтому решив, что пусть лучше лопнет мой мочевой пузырь, чем  совесть,  я, наскоро искупавшись, отправился  спать.

     Утром, собрав  свое скрипучее  ложе, я выпустил  родственников из их спаленки, и тетя начала  готовить  торжественный завтрак по случаю прибытия высокого, в прямом смысле этого слова, гостя.

    - Вы уже поздоровались с Никитой? – спросил  меня  ее  супруг. - Настоятельно  рекомендую. Я, к примеру,  это делаю с великим удовольствием, располагает  сия личность освободиться от излишеств, скопившихся в организме.

      Пока он ходил «здороваться с Никитой», тетя  поспешила разъяснить ситуацию.

    - Обижен  наш папа на Никиту Сергеевича, сильно обижен. Попали мы под  сокращения в начале шестидесятых. Он же у меня полковник медицинской службы, работал начальником  военного госпиталя в  Прибалтийском военном округе…  Ах, как прекрасно  мы там жили!   Отдельный   коттедж  с мебелью, посудой, коврами, постельными принадлежностями тогда  выделили  нам, въезжай и живи. Хороший оклад папа  получал, служебная машина в его распоряжении, положение в обществе…  -
      Тетка  почему-то называла мужа «папой».

      Видно было, что тема эта  для семьи  болезненная. Чтобы не бередить  незажившую рану супруга,  моя   родственница кратко излагала  историю,  как бывший Генсек  «прописался» в  их  сортире,     в то время  пока  «папа»  отсутствовал. Но, начав, она  сама  уже  не могла остановиться.

    -…И вдруг  все пошло  трам- тарарам,-  продолжила полковничиха.  –Началось знаменитое сокращение армии, еле-еле удалось выбить эту конуру в Москве. Ладно, был бы он ракетчиком, летчиком, танкистом, а то  ведь  врач! Но   у   нас   же   дураков   хватает,  велят принести шапку, так вместе с головой оторвут!  Ни опыт, ни стаж, ни авторитет – ничего в расчет не брали. Орут, как оглашенные:  «Миру  - мир, войне –пиписька!»  А на  деле  пиписька-то  не войне,  а   моему полковнику досталась.  Да еще какая!…

      Тем временем, глава  семьи, излив на Никиту  Сергеевича   очередную порцию  мести и облегчив  душу, вернулся за стол в отличном расположении духа.  Он вновь   посоветовал мне пойти «поздороваться с кукурузником».

      Когда я вошел  в туалет, товарищ Хрущев все также улыбался, но  казалось, что глаза его потускнели. Устал, наверное.
      Да и было от чего приуныть  бывшему  лидеру всего прогрессивного человечества - еще один собеседник навязался на его голову. Как будто мало ему  троих  гномиков, которые по несколько раз в день, заходили  в кабинет без приглашения.
      Я попытался  «поздороваться»,  закрыв глаза, чтоб не встречаться  взглядом с  бывшим пенсионером союзного значения, но  хитрость не удалась.
      Что-то мешало, что-то было неестественным в том, что свои естественные  потребности  я должен был справлять  на  голову  человеку, да еще какому!
      Но и  терпеть больше сил  почти не осталось.
      Чтобы не   искушать себя я вышел, даже не слив  для видимости воду из бачка.

      В комнате тетка  громким  шепотом  делала  мужу  внушение.
     -Говорила тебе, упрямцу, не занимайся  дурью,  мститель нашелся. Мало того, что к ребенку друзья не могут из-за этого в дом прийти, так теперь  и  племянник   подумает, что ты   из ума выжил. Нормальный человек будет таким делом заниматься?! Да  еще  сколько денег угрохал! Добро бы   толк  какой был!».

      Мое появление прервало  ее монолог, чему   отставной полковник был явно рад.
      Завтрак прошел в непринужденной дружеской обстановке. Но то, что я «не поздоровался» с  Никитой   Сергеевичем  ни вечером, ни утром, меня порядком угнетало. И поэтому я  был вынужден   прервать беседу со старшим гномом на самом интересном месте, попросив  его сына показать мне окрестности.
      Мальчишка,  на мое счастье, быстро согласился,  и мы  поспешили из-за стола.

      Мой новоявленный  братишка   решил показать  развалины     конюшен   князя  Голицина,  которые  находились  в парке  через дорогу от их дома.
      Я летел к цели как гоголевская  птица-тройка. Паренек  едва поспевал за мной, не понимая, «почему надо   спешить  как на пожар».. .
      Развалины мне очень понравились, я долго не хотел оттуда  уходить, то и  дело  порываясь  в одиночку  заглянуть в самые укромные уголки. 
     «Визит  к князю»  доставил мне чувство глубокого удовлетворения.

      Всю неделю, пока  жил в Москве, я исправно,  по  несколько   раз    в  день, посещал сей памятник   зодчества и настолько  хорошо уже  ориентировался  в   здешних лабиринтах, что мог дать фору любому  экскурсоводу.