Власть в народе

Всей России посвящается.











ВЛАСТЬ В НАРОДЕ

Литературный сценарий в жанре общественно-политической фантастики.































     В начале фильма, спектакля или книги по этому сценарию необходимо поместить предупреждение следующего характера:

Предупреждение.

     Данное литературное произведение есть своего рода иллюзия, поэтому любое совпадение вымышленных персонажей с реально существующими людьми считать случайностью. Возможная похожесть событийной канвы на действительность есть не более, чем похожесть. И, наконец, выводы, к которым приходит автор устами героев – это всего лишь слова, дополняющие, освежающие ткань повествования, поэтому категорически запрещается искажать их смысл поиском подтекста! Нарушение данного предупреждения будет считаться посягательством и грубым вторжением в авторские права.

Титры.

     Титры желательно пустить на фоне графиков, диаграмм, отображающих темпы роста нашей экономики, валового национального продукта, показателей рождаемости, здоровья, образовательного уровня населения. Для того, чтобы зритель мог лучше уяснить смысл предлагаемой наглядной информации, цифры рекомендовано демонстрировать в сравнительном аспекте по отношению к показателям других развитых стран (Камбоджа, Пакистан, Атлантида и так далее). Благодаря такому незамысловатому приему сразу станет ясно, какой гигантский скачок (прорыв) мы сделали за последнее десятилетие.

Музыка.

     Любая: от африканской, до музыки сфер, лишь бы что-нибудь играло, пело и не давало заснуть нетерпеливому зрителю.

Первая серия.

«Не скоро люди думают, а дел совсем не делают».

Утреннее заседание Русской Думы (в прошлом Государственной Думы Всея Руси). Большинство депутатов не в настроении – обычно они не приходят так рано на работу, а тут пришлось, ибо ожидается выступление Президента. Оператору, пока его не выгнали из зала заседаний, лучше показывать общий план: стены, пол, потолок. В противном случае, картинка может показаться зрителю слишком унылой: тучные люди средних лет в однотипных костюмах додремывают в креслах. Газет еще не принесли; карты, домино, шашки, «гейм-бои» отобрали на входе бдительные, неподкупные охранники.

Кадры: Мощные охранники отбирают «развлекалочки» у депутатов, а потом, когда двери за народными избранниками закрываются, бойцы распределяют отобранное поровну и начинают активно соревноваться между собой в настольных играх. Особой популярностью у секьюрити пользуются минифутбол и миниреволюция.

Дав общий план и зал, оператор показывает Президиум, куда тоже прибывает чиновний люд. Очень интересно наблюдать, как «первые лица» государства занимают свои места. Им не безразлично где сидеть, поэтому между ними периодически возникают перебранки и потасовки. Скажем по секрету: каждому, кто бьется за место, хочется не в свое кресло, а в президентское. Тсс, это тайна!
     Наконец, гаснет свет, вспыхивают прожектора и в их лучах, как солнце,  появляется сам Президент Всея Руси. Он тверд, решителен, ему не скучно, у него семьдесят пять миллионов подчиненных, не считая такого же количества населения. Президент готов решать самые важные проблемы, поэтому всеобщая расхлябанность его раздражает. Однако раздражение умело подавляется и звучит бодрое приветствие: «Доброе утро, господа хорошие». Депутаты по привычке отвечают на приветствие аплодисментами и выкриками: «Браво!», «Бис!», «Даешь на десятилетний срок!».

Президент: Дам. Всем дам срок, если не будете работать, как надо и как я сказал.

     Депутаты заканчивают аплодировать и начинают думать. Полагаю излишним напоминать оператору, чтобы он не менял положения камеры, направленной на Президента.

Президент: Так-то лучше. Вы Дума, поэтому думайте, что делать, когда в мире назревает кризис. Но я к вам пришел не за советом, посоветоваться я и с женой могу. Кстати, она интересуется: «Коррупция среди чиновников – это эпидемия или идиотизм?». Что вы можете сказать мне по этому вопросу? Я передам ваш ответ.

Неловкая пауза.

Президент: Включите свет, а то непонятно с кем я разговариваю: с людьми или с пустотой.

В зале заседаний включается ярчайший свет.

Президент: Вот! Мы слишком добрые, мы годами запрягаем, а паровоз ни с места. Скучно, господа… Когда я ехал на работу – не на метро конечно…

В зале смешок.

Президент (реагирует на смех): Не плохо бы выяснить, почему у нас до сих пор метро такое, что Президенту и другим гражданам не совсем приятно туда заходить. Так вот. Глядя на пейзаж, я не мог понять: какое сейчас время года? (Пауза) И глядя на вас, мне не понятно: есть ли жизнь на земле или кругом одни «черные дыры»? Говорят, в этих «дырах» все наоборот: белое там черное, умное там глупое. И у вас все наоборот: хорошая зарплата, зато низкая, если не нулевая результативность работы. Нет идей, нет законов, нет перспектив. Мы по-прежнему спасаемся от библейского Потопа – революции тысяча девятьсот семнадцатого года и последовавшего за ней социализма-сталинизма. Хватит строить Пизанскую Башню! Она вот-вот рухнет! Хватит капитализироваться, пора и о народе подумать. Кто из вас знает, что такое народ? (Пауза) Вы в глаза его не видели, хотя он вас выбрал. Мне иногда хочется сложить с себя полномочия и пойти в Крестовый Поход. Я имею в виду Крестный Ход, которым надо обойти всю Россию, держа в руках свечу. Именно свечу, потому что во многих регионах забыли про электричество. Я спрашиваю у местных чиновников:  «Почему нет света?» Мне отвечают: «Бюрократия. Коррупция. Переходный период». Не правда! Лень и наглость – вот причина отсутствия элементарных благ цивилизации. А теперь к делу. Основываясь на статье Конституции, где говорится о неограниченных полномочиях Президента в случае экстренных ситуаций, номер закона всем хорошо известен – два ноля семь, я принял решение.

Аплодисменты.

Президент: Хлопать вы умеете, посмотрим, какие вы в работе… Организовать исследовательскую группу из пяти человек для выявления причин кризиса в различных регионах нашей необъятной Родины. Экспедиция каждого из членов группы продлится один год. Потом, либо коллапс, либо ситуация резко встанет…

Смешок в зале.

 Президент: Ваша аналогия не верна. Встанет на нужные, правильные рельсы. Первого
командировочного я назначу сам, используя всем понятный метод. Итак…

В момент произнесения считалки оператор должен выхватывать из общей массы лица тех,
на кого указует Перст Президента.

Президент: Раз, два, три, четыре, пять,
Начинаю всех считать.
Этот правый, этот левый,
Коммунист заматерелый.
Патриот и либерал,
Демократ и маргинал.
Олигарх, еще один,
Очень умный рядом с ним,
Тут спортсмен, а тут артист,
Тут художник, пародист,
Тут - пока не знаю вас,
Вы не прячьте своих глаз.
Здесь якуты, здесь манты,
Я хотел сказать ханты,
Здесь способный молодняк,
Это я, но мне ни как,
Это… писари не в счет,
Борода ведет подсчет,
Кто же к людям выйдет вон?

Апогей сцены, максимум кульминационного драматизма.

Президент: Выходи-ка ты, Питон.

С места поднимается человек, на которого указал Президент. Избранник молод, метросексуален; существует на деньги нескольких благотворительных фондов, которыми заведует его папаша – бывший партийный чиновник.

Кадры: Под покровом ночной темноты некто полненький, лоснящийся со связкой ключей крадучись заходит в большое здание с надписью «Фонд» на крыше. Странный господин открывает ключами ряд дверей, пока не оказывается перед комнатой, обозначенной как «Хранилище». Из «Хранилища» он забирает два мешка денег, улыбается, шепчет: «Справим сынку костюмчик, машинку хорошую, начальничком устроим. Люблю инвалидов и сироток».

Президент: Поздравляю, Питон Арнольдович, поздравляю. Вы молоды, и я даю вам шанс проявить себя. (Шутит) Улыбнитесь, вас снимают не скрытой камерой. Народ должен видеть, как вы радуетесь в предвкушении долгожданной встречи с ним.

     Питон Арнольдович пытается улыбнуться. В луче прожектора блеснули бриллианты, вставленные, как в оправу, в его зубы.

Президент: Вы буквально сверкаете улыбкой. (К остальным) Еще раз повторяю: я пользуюсь законным правом! По результатам экспедиции будут приняты важнейшие решения, которые коснутся каждого из вас не абстрактно, а лично. Страну эти решения тоже коснутся, но не так, как вас. Через час жду доклада с именами еще четырех участников экспедиции в народ.

Депутаты аплодируют, Президент выходит из зала.

     Дальнейшее заседание Думы проходит без участия Президента, поэтому в зале крики, шум, гвалт, потасовки и прочая неразбериха.

Спикер: Господа, почему никто не хочет пообщаться с народом? Это же реальные, живые люди, а не статистика.
Выкрики: - Сам иди в народ.
- А что я жене скажу?
- У меня язва и нервы…
Спикер: Давайте подойдем цивилизованно к решению данной проблемы. Тем более, что Президент возложил на меня такую громадную ответственность.
Выкрики: - Вот и ответь за всех.
                - Умный.
                - Дураков ищи в зеркале.
Спикер: Прошу тишины.

Депутаты постепенно утихают.

Спикер: Предлагаю тянуть бумажки. У кого окажется крестик, тому и идти. (Обращается к секретарям)  Девушки, нарежьте, пожалуйста, тысячу сто двадцать три бумажки. Очень хорошо, что у вас есть заготовки. Так, рисую крестик. Теперь опустите бумажки в урну для голосования. Замечательно. (Депутатам) Господа, прошу.

Депутаты по одному подходят к урне (убыстренные кадры). Так получается, что все вытягивают чистые бумажки.

Спикер: Ясно. В цирке был, фокусы видел. Переставьте урну ближе ко мне. Господа, еще раз.

Депутаты по второму разу подходят к урне. Один из них вытягивает бумажку с крестиком.

Спикер: Прекрасно. Николай Николаевич Карамелькин. Поздравляю. Вакансии, Николай Николаевич, следующие: остаться в Москве, поехать в Армию, в Деревню, в Глухую Провинцию, на Север. Что выберете?
Питон Арнольдович: А почему меня не спросили?
Спикер: Боялся, что вы захотите в Армию.
Питон Арнольдович: Я останусь в Москве.
Спикер: Николай Николаевич, вы не против?
Карамелькин: Всегда мечтал о провинции.
Спикер: Утверждено. Николай Николаевич отправляется в маленький городок с чистым воздухом, а Питон Арнольдович останется дома, но совсем не в домашних условиях.
Питон Арнольдович: То есть?
Спикер: Позже, позже.

Поднимает руку один из депутатов – мужчина лет сорока, элегантный, спортивного телосложения.

Спикер: А вы-то куда собрались, Орест Зиновьевич? Слава Богу, поездками не обделены, должностями тоже.
Орест Зиновьевич: Хочу посмотреть Север.
Спикер: Вы там лет десять проработали, неужели не насмотрелись?
Выкрики: - От налогов бежит.
                - «Чистки» боится».
                - Оборотень, оборотень. Чур меня, чур…
Орест Зиновьевич: Я не оборотень, я хочу простора, хочу деятельности. С вами мне хорошо, но мои миллиарды требуют вложений.
Спикер: Чукчи вам только спасибо скажут. (Обращается к депутатам от северных народов): Да?
Ханты: Мы не чукчи, мы хан-ты! Но, все равно, спасибо. Нам без инвестиций очень плохо, особенно в Москве, где квартиры дорого стоят и кушать тоже дорого.
Спикер: Ну, Орест Зиновьевич, воля ваша, поезжайте. Надоест – милости просим обратно, только не раньше, чем через год.
Ханты (Оресту Зиновьевичу): Вам понравится, вас там ждут. Мы уже позвонили, примут как родного.
Орест Зиновьевич: Спасибо, спасибо. Могу и вас подбросить.
Ханты: Не надо, нам и здесь хорошо.

Одновременно несколько депутатов-женщин поднимают руки.

Спикер: Нет, нет, вам нельзя. У вас мужья, дети, косметические салоны, показы мод. (Тихо) Женщины в Правительстве, как лед в спиртном, бессмысленно, но красиво. (Громко) Даже не думайте.
Депутаты-Женщины: - Дискриминация.
                - Эмансипация.
                - Ура феминизму!
Спикер: Согласен, со всем согласен. Будем работать над положением женщины в обществе. Но сейчас, пожалуйста, идите на перерыв.

Депутаты-женщины с возмущением выходят из зала.

Спикер: А теперь еще один элемент дискриминации,  позволю себе такое высказывание, так как женщины вышли. Заключается он в следующем: большинство наших депутатов состоит в браке, другие имеют любовниц, есть особая категория лиц – без жен и любовниц, но со связями. И только Степан Игнатьевич одинок. Степан Игнатьевич, поедете в деревню?
Железякин Степан Игнатьевич (скромно): Поеду.
Спикер: Не спорьте. Свежий воздух вам только на пользу, тем более, возраст, нервы, ревматизм. Поезжайте с Богом.

Пауза.

Спикер: Ну-с, последняя путевка в Армию. Армия – дело добровольное, но обязательное.
Депутаты с пейсами: Мы разыграем эту путевку в «кипу».
Спикер: Вот уж кого в Армии не ждут, так это вас.
Депутаты с пейсами: По вашей милости там антисемиты развелись.
Спикер: Мы-то здесь причем?
Депутаты с пейсами: В законе об армии есть ограничения расового и национального характера.
Спикер: Не правда, у нас все служат, даже инопланетяне. Кстати, что это за метод такой «кипа»?
Депутаты с пейсами: Пожалуйста, никаких секретов.

Депутаты с пейсами становятся в кружок, хором молятся. Затем старейшина бросает вверх национальную еврейскую шапочку – кипу, больше известную, как ермолка,  и произносит: «На кого бог пошлет». Ермолка падает на одного из депутатов.

Спикер: (удивленно): И вы, г-н Сало-Нарышкин, Моисей Абрамович, в самом деле поедете в часть?
Моисей Абрамович: Поеду. Мне интересно помочь Родине.
Выкрики: - Израилю помогать собрался.
                - Америке.
                - «Нет у вас родины, нет вам изгнания…»
Моисей Абрамович: Г-н Спикер, почему вы не пресекаете эти заявления очевидно националистского толка? Как известно, евреи – это цемент любой нации…
Спикер: Хотите в Армию – я вас не держу, вот путевка.

Пауза.

Спикер: Итак, путём голосования были выявлены пять человек для экспедиции в народ. Господа избранные, прошу вас подойти в Президиум для вручения билетов, ваучеров на проживание, трансферов.
Моисей Абрамович: А где мы получим командировочные?
Спикер (перебивает): На зарплату поедете. Хватит за казенный счет кататься.

Депутаты-экспедиторы недовольно шумят. Их шум покрывает гул от тяжелой поступи.

Спикер: Тише, тише! Командор!

Звучит музыка из «Дон Жуана» Моцарта, сцена появления Командора. Примерно тоже самое происходит в зале заседаний Русской Думы. Разверзается Президиум, появляется гигантская фигура Президента. В зале гаснет свет, и только блеск молний из глаз Президента освещает бледные испуганные лица депутатов.

Вторая серия.

«С потерей Москвы не потеряна Россия».

Питон Арнольдович Бух подъезжает к Москве в общем вагоне пассажирского поезда. Депутат буквально шокирован обстановкой: кругом какие-то жуткие люди с кульками, авоськами, чемоданами, сумками а-ля «челнок». Эти люди нянчат детей, кормят ручных животных, пьют водку, кричат, поют, производят неприятные звуки с неприятными запахами и, самое главное, на начальство в лице Питона Арнольдовича никто не обращает внимания. Более того, его пихают, толкают, двигают, называют обидными словами.

Кадры: Питон Арнольдович в компании прекрасных девушек и юношей путешествует в супер бизнес-классе. Это - комфортабельнейшие автомобили, поезда, самолеты, яхты. Кругом блеск, чистота, деликатное обхождение со стороны обслуживающего персонала.

А в действительности…

Тетка с грудным ребенком на руках (Питону Арнольдовичу): Парень, по лицу вижу, что у тебя есть деньги. Помоги беженцам.
Питон Арнольдович: У меня только кредитки.
Тетка: Чего?
Питон Арнольдович: Вы не знаете, что такое кредитные карты?
Тетка: Душит жаба, так и скажи, а не умничай. Придурок.
Питон Арнольдович: С вашей стороны очень некорректно…
Мужик с бутылкой водки: Щас я тебя так откорректирую, экспертиза не узнает. Давай на выход.

Поезд останавливается. Пассажиры, в числе которых
Питон Арнольдович, скопом лезут в двери.

Питон Арнольдович: Господа, господа, не все сразу.

Кто-то ударяет Питона Арнольдовича в ухо, после чего его выносят на перрон. Оказавшись на платформе, Питон Арнольдович пытается найти телефон. Выясняется, что телефон у него есть, но он разрядился. Зарядное устройство лежит в рюкзаке, там же смена белья,  молитвослов и сплющенные бутерброды вперемешку с раздавленными вареными яйцами. Еще есть термос, перочинный ножик и портмоне без признаков денег. Отдельно в тряпочку завернут диплом об окончании МГИМО и какой-то непонятный паспорт с пропиской в очень глухой деревне. В паспорт вклеена фотография Питона Арнольдовича времен бурной молодости, где он прыщав и кучеряв.
     Да, мы увлеклись и забыли сказать, что содержимое рюкзака находится на столе у дежурного милиционера, сотрудника привокзального отдела внутренних дел, а сам Питон Арнольдович задержан, как человек, не имеющий регистрации в Первопрестольной.

Питон Арнольдович: Вы понимаете, что задержали депутата Русской Думы?

Милиционеры задорно смеются, но Питону Арнольдовичу их смех кажется вульгарным ржанием. Почему-то он вспоминает папины подарки на восемнадцать лет: машину «Феррари» лилового цвета и племенного жеребца «Лошарика» с бумажным рогом во лбу.

Дежурный офицер: Депутат, не кипятись. Лучше скажи, зачем приехал: в институт поступать или на работу? А может ты, как Горец, во времени путешествуешь?
Питон Арнольдович: Согласно своду законов о «Правах человека»…
Дежурный офицер (спокойно): А ты не человек, ты – пассажир, прибывший хрен знает откуда. Билета обратного у тебя нет, денег нет, в паспорте женская фотография, а в разделе «Дети» жвачка приклеена.
Питон Арнольдович: По поводу фотографии скажу откровенно: в мою бытность депутатом я имел счастье называться метросексуалом и выглядеть соответствующим образом. Здесь же юношеское фото, где мое лицо представлено довольно небрежно.
Дежурный офицер (иронично): Метросексуал – это сексуальный маньяк, промышляющий в метро. (Серьёзно) Короче, я задерживаю Вас для выяснения личности. Ясно?
Питон Арнольдович (скорбно): Я имею право на звонок.
Дежурный офицер: Другу? Маме?
Питон Арнольдович: Папе!

Питону Арнольдовичу разрешают позвонить. Он набирает номер Русской Думы, передает трубку дежурному офицеру. Выясняется, что задержанный действительно депутат.

Дежурный офицер (искренне): Эх, жаль, мне тебя. Насидишься еще в своей жизни, настрадаешься. Прапорщик Михайлюк, аргументируйте мои слова примерами из истории.
Прапорщик: Например, в свое время казнили Людовика, номер не помню. Робеспьера – большой был человек – гильотинировали. Какого-то американского президента застрелили. В нашего царя бомбу кинули, а другого из «нагана» ухайдокали.
Дежурный офицер: Видишь, как плохо быть начальником? Вот был бы ты простым парнем, я бы тебя на трое суток задержал, денег бы с тебя взял, а взамен к нам бы на работу пригласил или помог бы жилье снять. В крайнем случае, хоть накормил бы кашей из пайка. А так, ешь свой кивиманго и иди на все четыре стороны. Прапорщик Михайлюк, извинитесь перед депутатом.
Питон Арнольдович (собирая вещи в рюкзак): Не надо извинений, я морально удовлетворен.
Прапорщик: Виноват, проявил бдительность, но действовал согласно новым поправкам к Уголовному Кодексу.
Питон Арнольдович (сам себе): Знать бы наперед какие законы принимать.
Дежурный офицер: Напоследок, товарищ Приезжий Депутат, скажу следующее: если вы всегда будете в Думу звонить и старших беспокоить, то провалится ваша экспедиция и Героем России вы не станете. Хотя бы один день поживите как люди: без связей, тише воды, ниже травы. Свободны. Михайлюк, проводите.

Покинув отделение, Питон Арнольдович с наслаждением вдыхает свежевокзальные запахи межсезонья. Его мысленному взору предстает такая картина.

Кадры: Пушкин в период ссылки. Поэт любуется экологически чистой псковщиной, стреляет из ружья по ныне редким представителям фауны, целуется с барышнями-крестьянками, не познавшими алкоголь, никотин и Интернет, а вечерами пишет бессмертные опусы, беседуя поочередно то с Годуновым, то с Моцартом, то со скрягой-издателем. Последний говорит классику: «Ай, да Пушкин, ай, да сукин сын! Какие гонорары просите за свои вирши. Добро бы сочиняли пьески легкие  и приятные, а то в истории копаетесь, царя-батюшку критикуете, общественность дестабилизируется. Не хорошо кончите, молодой человек, не хорошо…».
……………………………………………………………………………………………………..
    Съемная квартира в одном из московских районов, бесконечно удаленом от центра города. Дом, где расположена квартира Питона Арнольдовича, трёхэтажный, серого цвета, с немытыми лестницами и коридорами. Стены облезли, заплесневели. Из-под ступеней выглядывают крысы, кошки и бомжи.
     Съемная квартира стоит очень дорого, поэтому у Питона Арнольдовича есть два соседа, оба родом из Таджикистана.
Один трудится на стройке, другой  - водителем маршрутного такси днем, а ночью… бывает и сумочку вырвет из рук, бывает и шубку с женского плеча снимет, бывает и травушку-муравушку продаст незадачливому тинейджеру.
    Личные вещи Питона и бриллиант из зуба ушли на предоплату за жилье. Таджики русского даром кормить не хотят, гонят на биржу труда или в милицию.

Таджик 1: Слюшай, Питон, иди в менты – крыша нам будишь. Мы такда сами Раиска дэнги за квартир давать.
Таджик 2: В менты рюских нада, таджик не нада.
Питон: У меня два высших образования: МГИМО и строительный факультет.
Таджик 1: Умный, да? На стройка иди, в прораб возьмут. (К Таджику 2): Бяшка дум дуры кайралак чухан билят Масква.
Таджик 2: Саг раздын юкке ахры мамашка твоя.
Питон Арнольдович: Вы или между собой говорите, или со мной.
Таджик 1: Мы гаварим, плохо с работ в Масква, дэнги мала дават.
Таджик 2: Очен плохо, очен мала.
Питон Арнольдович: Поэтому, ребята, я лучше в какую-нибудь фирму пойду, торговать буду. Или страховщиком устроюсь, они все на джипах ездят.
Таджик 2: Байдарак джип мюльге.
Таджик 1: Такси Урбан аагбель вилдыжан.
Таджик 2: Таксист хочеш? Дагаварюс. Но хозяин… ваймар ишак бирбироглы.
Таджик 1: О-о-о, ишак!
Питон: Плохой хозяин?
Таджик 2: Как ты – маладой, красивый, чистый, а вечерам, если дэнги мала сдал, нагами стучит в галава, живот. Сматры.

Таджик 2 показывает многочисленные следы побоев на своем теле.

Питон Арнольдович: Побои следует засвидетельствовать у независимого медэксперта.
Таджик 2: (показывает Таджику 1 на Питона Арнольдовича): Ахрыл зубзи тайралы.
Таджик 1: (соглашается): Савсем ахрыл.
Питон Арнольдович: Сами вы охренели. Слова-то какие выучили.
Таджик 2 (примирительно): Эй, не надо обижатса. Нэт медицин, доктар нэт. Хазяин бьет, хуже ментов и скинхэдов.
Таджик 1: Наш прараб Иван добрый. Чай дает, курит дает, пра бог гаварит. Я к нему в цирк хадил, Бог видел. Много Бог – женщин, мужиков, все на стенка нарисован, на деревяшка. Свечка жег, хлеб кушал, вина пил. Ну, ложка вина, один.
Питон Арнольдович: Ты хочешь сказать, что прораб Иван окрестил тебя?
Таджик 1: Точно так. Сматры.

Показывает нательный крестик.

Таджик 1: Здес Бог, гвоздям убит.
Таджик 2: Рас талман мусулман.
Таджик 1: Мусулман бен уды.
Таджик 2: Нэт бен уды.
Питон Арнольдович: Что?
Таджик 1 (показывает на Таджика 2): Ругает меня. А я мусулман был – бог не видел, русский стал – вот бог (показывает на крестик). Харашо, гаварю с ним, дагавариваюс. Иван – хорошо челавек, святой. Иди к Иван.
Питон Арнольдович: Ладно. Убедил.
Таджик 2: Зачем Иван? Рули машин, дэнги с пассажир бэри, ночью гулять берке думры лапхардак койот.
Таджик 1: Не хады с ним, шубка – плохо. Стройка – свежий воздух, солнце, снег, чай, Иван.
Таджик 2: Урум асир билят.
Таджик 1: Агыр билят.
Питон Арнольдович: Да что вы заладили: билят, билят! (Таджику 1): На тебе крест святой, а ты материшься.
Таджик 1: Я – на него, он – злой. Злой можно билят говорит.
Питон Арнольдович: Нет, ругаться ни на кого нельзя.
Таджик 1: Знаю. Бог – видит, слышит. Бог все Иван скажет, Иван сигарет, дэнги не даст.
Таджик 2: У меня нэт Бог рядом, Аллах – высако. Ты – неверный, убит тебя.

Таджики бранятся, дерутся, Питон Арнольдович с большим трудом успокаивает их. После выяснения отношений все вместе начинают готовить плов. Действие происходит в ванной комнате. На кафель кладут стальной лист, дрова, устанавливают казан.

Питон Арнольдович: Пожар будет.
Таджик 1: Плов будет.
Таджик 2: Водка будет.
Питон Арнольдович: Плита же есть на кухне.
Таджик 1: Э-э, зачэм плита? Плов агон любит, плита нэт агон. Плов не вкусна на плита.

Питон Арнольдович не согласен с таджиками. Он долго рассказывает им о преимуществах кухни по сравнению с ванной для приготовления пищи и даже пытается воздействовать личным примером.

В итоге у Питона Арнольдовича получается нечто вроде недоваренной и пригоревшей рисовой каши. Но таджики с удовольствием едят новое блюдо, забивая его вкус большим количеством водки. Питон Арнольдович долго не решается отведать собственной кулинарии, но голод – не тетка, поэтому ему приходится кушать плов» и «кушать водку» самого низкого качества.

Таджики хвалят Питона Арнольдовича и сам он доволен, ведь впервые ему удалось проявить себя в качестве настоящего парламентария и на деле доказать собственную правоту.
…………………………………………………………………………………………………….
     Восстановительно-реставрационные работы в одном из московских монастырей. Строятся не только храмы, но и объекты подворья. Рабочими-таджиками руководит о.Иван. На священнике ряса, а поверх рясы ярко-оранжевый жилет. О.Иван беседует с Питоном Арнольдовичем.

Питон Арнольдович (продолжает диспут): Вы сами выдумали нравственные законы. Сами!
о.Иван: Закон выдумать нельзя. Он существует объективно, помимо нас, но для нас.
Питон Арнольдович: Напридумывали сказок и (показывает на таджиков) пользуетесь дикими людьми в корыстных целях, благо им легко мозги запудрить.
о.Иван: В таком случае, молодой человек, обвиняйте каждого великого мыслителя, каждого гуманиста персонально. Начните с древнейших времен, и так до наших дней (Пауза) Православие всего лишь обобщило вселенские принципы и придало им живой, человеческий, понятный вид.
Питон Арнольдович (продолжает «обвинения»): Как только вам, церковникам удается сочетать материальное и духовное? Например, хочу Богу помолиться, но для этого нужен домик; хочу посетить больного, но для этого нужна машина.
о.Иван: Простите, перебью Я, как и наставник мой о.Ануфрий, перемещаю себя посредством мотоцикла. Даже располагаю особым прицепом для небольшой клади. Более того, на моем аппарате четыре колеса, поэтому правильнее его именовать квадроциклом, прости, Господи.
Питон Арнольдович: А теперь я вас перебью. С какой целью ваше начальство пытается влиять на правительство? Власти хочется, не так ли? (Пауза) В основе религии, как части общественного сознания, лежит желание управлять.
о.Иван: Господу Богу служить, а не управлять.
Питон Арнольдович: Служба, обряды суть элементы, рычаги управления, точнее способы воздействия на умы.
о.Иван: И отпевание?
Питон Арнольдович: А вы хоть кого-нибудь даром отпели? Всякий, кто посмотрит на ваше строгое лицо и кадило, тянется за кошельком.
о.Иван: Не всякий.
Питон Арнольдович: Да, не всякий, потому что у людей хватает соображения не слушать ту чепуху, которую вы говорите и не смотреть на те спектакли, которые вы ежедневно разыгрываете.
о.Иван: Спектакли?
Питон Арнольдович: Именно.

о.Иван смиренно наклоняет голову. Ему есть, что возразить Питону Арнольдовичу, но их разговор вошел в русло противостояния, поэтому продолжать беседу нет смысла: если человек гневается, то истину он никогда не примет, сколь бы очевидной она не была.

о.Иван: Пусть так. Вы можете работать у нас, больше мне нечего вам предложить. (Пауза) Или оставайтесь, или идите с Богом.

Оператор показывает красоту недостроенного храма, его стройность, строгость, благолепие по сравнению с окружающим городом. Здесь лучше давать не общий план, а какие-то мелочи, детали. Вот, кошка прошла, птица подлетела к кормушке. Вот, кто-то подметает тропинку, а кто-то ухаживает за клумбами.

Звонит колокол на старой, ещё не отреставрированной звоннице. Голос колокола – очень важная деталь, так как благодаря ему в городе еще помнят о Боге, о жизни, о смерти.

     Некоторые из таджиков крестятся, другие идут на перекур за территорию храма. Будет хорошо, если зритель почувствует контраст между шумом улиц и спокойствием храмового комплекса.

Один из таджиков подходит к о.Ивану.

Таджик: Батька, кушать нам скоро, можно?
о.Иван (открывает записную книжку, ищет нужное имя): Ох, прости Господи, никак запомнить вас не могу, а исковеркать имя боюсь. Ага, вот. (Таджику) Джавхаризаде, вы еще с ребятами колодец не почистили, кирпич не разгрузили, а уже на три перекура сходили и к трапезе собираетесь. Не хорошо.
Таджик: Зачем не харашо, кушат вкусна, много, да?
о.Иван: Нет, брат, сперва дело, а потом все остальное.
Таджик: Тогда курить дай.
о.Иван: Курить у вас на неделю вперед выдано. Достаточно. Бросай  дымить и так худой.
Таджик (улыбается): Бог твой не курит, знаю. Худой – ест хачу. Работать тоже хачу, дэнги мамка нужен, братьям нужен.
о.Иван: Ступай.

Таджик уходит.

Питон Арнольдович: Рабство тут у вас или коммунизм?
о.Иван: С девяти до семи работают, час перерыв на трапезу, по праздникам угощение, подарки. Сигареты, опять-таки, даем, с жильем помогаем, с врачами, с милицией договариваемся. Рабство ли это? Или коммунизм? Денежное довольствие у ребят тоже не плохое. Лично спонсоров ищу.
Питон Арнольдович: У вас, кажется, своя киностудия есть?
о.Иван: Есть. На то мной получено особое благословление.
Питон Арнольдович: Замечательно. Совесть вас никогда не будет мучить, от ее колючек  вы надежно прячетесь под благословлениями.
о.Иван: Вы хороший человек, но сомневающийся. Похвально, ибо сомневается тот, кто ищет… Батюшка ваш помогал нам, дай бог ему здоровья.
Питон Арнольдович: Не говорите о нем. Он дал мне имя Питон. Знаете почему? Потому что его любимый питон сдох за неделю до моего рождения, и меня назвали в честь большой, уродливой змеи!
о.Иван: Змеека-то как именовали?
Питон Арнольдович: Мама говорит, Кузьмой.
о.Иван: Вы не крещеный?
Питон Арнольдович: Нет. Мама-атеистка, отец…
о.Иван. Почитай отца своего и мать свою…
Питон Арнольдович: Почитаю.
о.Иван: Насчет имени не беспокойтесь: покрестим вас, переименуем, хоть в того же Кузьму.
Питон Арнольдович: Если останусь.
о.Иван: Если останетесь.

На территорию монастыря вбегает Таджик 2. Взглядом находит Питона Арнольдовича.

Таджик 2: Руски, руски, хозяин такси убиват меня решил.
о.Иван: Любезный, ты чего так разволновался?

Таджик 1 замечает Таджика 2.

Таджик 1 (о.Ивану): Дядя Иван, в квартире вмести с ним живем. (Таджику 2). Куры амар жо?
Таджик 2: Жо… полный, полный жо…
Таджик 1: Дядя Иван, возьми его на работу. Он – цемент делат, кирпич класт. Курит любит, песни поет.
о.Иван: Возьму, почему не взять? Рабочие нам очень потребны.

Таджик 2 благодарит о.Ивана то по-русски, то по-таджикски.
Таджик 1 уводит таджика 2 знакомиться с другими работягами.

о. Иван: (Питону Арнольдовичу) А вас зачислять? И кем?
Питон Арнольдович: Я МГИМО закончил, еще строительный диплом… купили на всякий случай.
о.Иван: Понятно, значит тоже рабочим?
Питон Арнольдович (смиренно): Тоже. Спасибо.
о.Иван: Так к нам и попадают: кто от беды, кто от сомнения. Ну, Питон-Кузьма, пойдем чай пить, а то холодно, да и вечерня скоро.

Сумрак сгущается. На фоне серого неба блестят кресты отреставрированных куполов. Блестят не ярко, а глубоко, плотно, выразительно.


Третья серия.

«И дети служат Родине, ведь папа – офицер!»

Дальний Восток. Лето, Жара. Приграничная воинская часть расположена в небольшом леске. Попасть в часть можно только через КПП, возле которого томится солдат-пограничник. Ему скучно, хочется пить. За водой боец периодически ходит в помещение поста, а вот духовную жажду утолить нечем. И вдруг на дороге появляется человеческая фигура, направляющаяся в сторону КПП решительным, но усталым шагом.

Боец (не спеша, с чувством): Стой! Кто идёт?

Фигура не отвечает.

Боец: Стой! Стрелять буду!
Фигура (в ней мы узнаем Моисея Абрамовича Сало-Нарышкина): Не будешь. Мне назначено.
Боец: Прекратите движение у белой полосы!

Белая полоса нарисована на дороге за несколько метров до КПП.

Фигура: Послушайте, я три часа иду по такой жаре. Машина сломалась. Лицо, сопровождающее меня, чинит ее. Я хочу пить. Я хочу в тень. И тут вы со своим автоматиком и дорожной разметкой. Имейте уважение.
Боец (сделав предупредительный выстрел в воздух): Если вы продвинетесь еще на один шаг, я открою огонь на поражение.
Фигура: Я неподвижен. Поставьте в известность дежурного офицера. Моя фамилия – Сало-Нарышкин, зовут – Моисей Абрамович. Я депутат Русской Думы, сосланный в вашу часть для осуществления особо важного эксперимента. Указ подписал сам Президент.

К бойцу на подмогу бежит группа солдат во главе с офицером.

Офицер (бойцу): Кто стрелял? Доложите обстановку!
Моисей Абрамович: Простите, если вы старший или дежурный, то я хотел бы с вами поговорить.
Офицер: Будете говорить, когда разрешу. (Бойцу) Докладывайте.
Боец: В тринадцать сорок семь по местному времени в районе КПП появился нарушитель. На команду прекратить движение он не среагировал…
Моисей Абрамович: Я среагировал, но не сразу.
Боец: …после чего был произведен предупредительный выстрел.
Моисей Абрамович: Чуть не убил.
Боец: Объект движение прекратил, но вступил в переговоры с целью дезинформации.
Офицер (бойцу): Продолжайте наблюдение. (Моисею Абрамовичу) Ваши документы!
Моисей Абрамович: Документы у сопровождающего лица. Я объяснял уже: машина сломалась, мне было предложено идти своим ходом… я устал   и хочу пить.
Офицер: Ясно. (Бойцам сопровождения). Доставить задержанного в часть, изолировать. В разговоры не вступать. В случае неповиновения и оказания сопротивления действовать по ситуации.
Моисей Абрамович: Минуточку. Перед вами депутат Русской Думы, а вы даже не представились. Я напишу Президенту.

Офицер ловким движением заламывает Моисею Абрамовичу руки,
бойцы помогают   надеть наручники, вставить кляп.

Офицер (бойцам): Действуйте. (Бойцу на КПП) Молодец! Хвалю за бдительность!
Боец: Служу России!

Моисей Абрамович недовольно мычит, пытается объясниться мимикой, но его уводят.
Офицер заходит в помещение КПП, заполняет документы, звонит.

Офицер: Алло, девятый. Доложите командиру части о поимке диверсанта.

Кладет трубку, поправляет форму, выходит с КПП, направляется строевым шагом в сторону части.
……………………………………………………………………………………………………

Кабинет командира части – серьезного, до красноты выбритого полковника. Полковник неспешно беседует с Моисеем Абрамовичем.

Полковник: Зря вы, Моисей Абрамович, с докладной телефонограммой, зря. Из центра звонили, я получил выговор; опять задержат денежное довольствие… от которого слезы, а не удовольствие… А мы всего лишь проявили бдительность, не лишнюю в связи с участившимися провокациями.
Моисей Абрамович: Не бдительность, а насилие в отношении полноправного гражданина Российской Федерации.
Полковник: Количество провокаций больше допустимой нормы. «Соседи» находятся в состоянии полной боевой готовности.
Моисей Абрамович: Я внешне не очень похож на тех, кого вы именуете соседями.
Полковник: Мои бойцы далеки от расизма, симетизма и прочей политики. В армии две национальности: свои и враги. Лицо, извините, у вас характерное – интеллигентное, но доверия не внушает, поэтому и скрутили. Откуда им знать, что вы не террорист-смертник? Или, скажете, у них, там евреев нет?
Моисей Абрамович (тихо): Евреи и среди инопланетян есть.

Кадры: Малыш-инопланетянин с маленькими пейсами, в «ермолке» играет на скрипке «семь сорок», другие инопланетяне постарше его слушают и тихо переговариваются:
- Малыш очень музыкален.
- Интересная музыка.
- Говорят, это – гимн Земли.
- Возможно. Но я думаю, музыкой он вряд ли проживет.
- Скрипка – для сердца, для всего остального нужны деньги и т.д.

Разговор инопланетян можно продолжить, если на то будет воля режиссера.

Полковник: Ладно. Не будем спорить, конфликтовать, пора размещаться. Выделю вам отличную комнату в офицерском общежитии. Удобства – в коридоре, зато два окна, диван, а не кровать, новый шифоньер, вентилятор в форточке. Питание – в столовой, с витаминными добавками.
Моисей Абрамович: Люблю, знаете ли, покушать.
Полковник: У нас тут питание, поэтому «покушать» не получиться. Кстати, баня два раза в неделю.
Моисей Абрамович: Это не обязательно.
Полковник (тихо): Спирт имеется в достаточном количестве.
Моисей Абрамович: Я не пью.
Полковник: И не надо, не надо, алкоголиков тут и без вас хватает. А про спирт я так, к слову сказал. У самого давление, сахар, от крепкого чая плохо бывает, не то что от водки. Единственное затруднение – должность… Депутат – звание гражданское, а здесь… Может, вас помощником завсклада назначить? Хотя нет, не пойдет. Там Гресько, боюсь, общего языка не найдете. Вы какой институт заканчивали?
Моисей Абрамович: У меня несколько высших образований.
Полковник: Значит, в политике, в экономике разбираетесь. У нас временно отсутствует политрук, вы его замените.

Пауза. С улицы слышны звуки стрельбы.

Моисей Абрамович: Учения или…?
Полковник: Я же вам сказал: «соседи» на грани войны.
……………………………………………………………………………………………………..

Здание офицерского общежития не является архитектурным шедевром и памятных досок на нем нет, но оно по-своему замечательно и достойно изучения.

Два этажа, два подъезда. Цвет здания серый, штукатурка сохранена местами, рамы окон деревянные, рассохшиеся, стекла не мытые, с трещинами. Некоторые из окон декорированы занавесками, но большинство - газетами и фольгой: таким незамысловатым способом жильцы спасаются от горячих лучей летнего солнца. Внутри «дома призрения офицеров» - выражение придумано военными – прохладно, сыро, пахнет подвалом и чем-то типа отходов жизнедеятельности кошек или собак. Коридоры первого и второго этажей заняты колясками, велосипедами, лыжами, санками, а также бидонами, кастрюлями, старыми ванными, унитазами и прочим инвентарем. Привидения и домовые в этом общежитии по ночам устраивают «концерты», роняя поочередно все перечисленные предметы и что-то свое, падающее с особым треском и гулом.

Кадры: Ночь. Слабоосвещенный коридор. Привидения, домовые и еще какая-то нечисть возмущены до предела беспорядком в здании. Кровью или краской они пишут воззвания к жильцам, убеждая их переехать в другое место или хотя бы не загораживать проход рухлядью. Жильцы, пробирающиеся в клозет, на духов не обращают никакого внимания.

Духи держат совет: как быть, что делать? Поступает предложение перебраться за границу, благо кордон рядом. Неожиданно появляется зарубежное приведение с восточным разрезом глазниц. Наши проявляют патриотизм и выгоняют духа Великой Стены с позором, как неприятеля.

Возвращаемся в мир людей. Моисей Абрамович довольно быстро освоился в общежитии: душ и туалет надолго не занимал, свет в уборной выключал, своих тараканов к соседям не выгонял, когда просили – делился солью, сахаром и подсолнечным маслом. За время проживания он допустил только одну тактическую ошибку: прикрепил к своей двери табличку «М.А.Сало-Нарышкин. Депутат Русской Думы. Часы приема: пон.-чт. с 12-00 до 15-00». После чего все взрослое население воинской части в указанные дни и время приходило к Моисею Абрамовичу на посиделки. Моисей Абрамович не выдержал такого наплыва гостей и табличку снял, заменив ее на емкое слово «Политрук». Кто-то остроумный добавил вторую букву «л» - получилось смешно, но не актуально.
…………………………………………………………………………………………………….
     В один погожий день офицерские  жены собрались в сельпо, расположенное в соседней с частью деревне. Долго думали на кого оставить детей. В итоге, девочек и мальчиков в возрасте от пяти до десяти лет поручили Моисею Абрамовичу, взяв с него слово смотреть за чужими детьми, как за своими собственными.

Двор перед офицерским общежитием. Дети активно общаются с дядей Моисеем.

- Дядя Моисей, а Москва большая?
Моисей Абрамович: Большая.
- Ну, и сколько там улиц?
Моисей Абрамович: Кто же их считал.
- А домов?
Моисей Абрамович: Дома точно никто не считал.
- Дядя Моисей, а правда, что в Москве у всех детей, как мы, есть игрушки, конфеты и игровые приставки?
Моисей Абрамович: Вряд ли у всех.
- А у ваших детей есть?
Моисей Абрамович: Да.
- Здорово. Мне игрушки мама делает или папа.
- У меня вот, граната.
- У меня автомат.
- У меня китаец без головы.
- У меня, как у китайца, на руке четыре пайца.
- Чего автомат? Смотри, какой танчик, вместо гусениц настоящие гильзы, понял?
- Ну и пусть. Мне папа обещал машинку на радиоуправлении. И еще такой же самолет и вертолет.
- Дядя Моисей, а вам пекаль дали?
Моисей Абрамович: Что дали?
- Пекаль, пестик. Всем взрослым на складе выдают оружие.
- Не всем.
- Всем.
- Не всем, не всем. Моей маме ничего не дали.
- Дядя Моисей, где в Москве продаются пистолеты? Я бы себе три купил.
Моисей Абрамович: В «Детском мире» или в любом другом магазине игрушек.
- Нет, я про настоящие спрашивал.
Моисей Абрамович: Настоящие только у милиционеров.
- Я не хочу быть милиционером, у них животы во-от такие.

Пролетел самолет, дети отвлеклись от разговора, обсуждая подробности увиденного. Но через несколько минут беседа возобновилась.

-Дядя Моисей, а вы Ленина видели?

Дядя Моисей Абрамович насторожился. Вопрос о Ленине пронзил его сердце иглой страданий за поруганный народ, распятый советской властью на кресте марксистских лжеучений.

- Дядя Моисей, Ленин не умер, он жив и скоро выйдет из Мавзолея.

Моисей Абрамович: Дети, может быть, о чем-нибудь другом поговорим?
- Ну, видели или не видели?
Моисей Абрамович: Видел, видел.
- И как?

Моисей Абрамович почувствовал, что начинает терять контроль над собой.

Моисей Абрамович: Что как?
- Какой Ленин? Красивый?
Моисей Абрамович: Дети, какие книжки вы читаете?

Но перевести разговор на другую тему не удалось.

- Бонч-Бруевич «Рассказы о Ленине».
- Еще стихи о Ленине.
- А я листал и смотрел картинки в собрании сочинений Ленина, Сталина и еще двух больших дяденек с бородами.

Моисей Абрамович стал похож на вампира, поочередно пронзаемого лучами света.

Моисей Абрамович (хрипло): Лучше бы вы сказки Пушкина читали или братьев Гримм.
- Читаем.
- Андерсена.
- Жюль Верна.
- А я, а мне «Льва и собачку» читали и «Муху-Цокотуху».

Моисей Абрамович начал было оживать, да с детьми надо держать ухо востро.

- Дядя Моисей, представляете, меня мама сама в пионеры приняла, галстук мне сшила и значок свой старый отдала.

Вид значка подействовал на Моисея Абрамовича, как осиновый кол на вурдалака.

Моисей Абрамович (истерично): Дети, у вас же сейчас каникулы.
- Нет, мы учимся. Раз в неделю к нам приезжает учитель из поселка. Зимой он не может приезжать, потому что снег и метели. Учитель объясняет урок по русскому…
- По математике.
- По истории.
- По географии…
Моисей Абрамович: Вы не ходите в школу?
- В школе сломалась стена и лестница, поэтому ее закрыли.
- Еще больницу закрыли.
- Ура! Прививок не будет.
- И садик. У меня сестренка дома сидит.

Один, особо назойливый ребенок-ленинец, поправив очки, предложил:
- Дядя Моисей, если вы депутат, то можете сказать Президенту, чтобы он папе зарплату дал. Папа обещал мне велосипед.
- А мне – телевизор.
- Компьютер.
- Игровую приставку.
- «Барби», «барби», «барби»!
- Меня на море отвезут, где дельфины.
- В море нет дельфинов.
- Моисей Абрамович, скажите ему, что на море есть дельфины.

Моисей Абрамович уже не слышал детей. Его совесть – совесть богатого влиятельного человека, но человека – жгла, резала, колола сердце. Ему было жаль детишек и было противно от своей значимости и всемогущества в их добрых глазах. А дети все говорили и говорили, лучше газет и телерепортажей рассказывая о бедах и несчастьях русского офицерства.

- Дядя Моисей, почему ты плачешь?
Моисей Абрамович: От солнца. Не могу долго находиться на солнце.

Один из мальчиков надел на голову Моисея Абрамовича кепку с длинным козырьком. Одна из девочек прикрыла его глаза своими миниатюрными ладошками. Еще один малыш принес кружку холодной воды.

- Попей, дядя Моисей.
- Дяди и мальчики не плачут, даже если война.

Показался автобус с мамами. Ребятишки убежали их встречать

После разговора с детьми у Моисея Абрамовича возникло чувство, что он гадил среди цветов, причём, когда он это делал, цветы не сторонились его а, наоборот, своей непосредственностью старались скрыть темные зловонные результаты его жизнедеятельности. Моисей Абрамович мысленно и вслух повторял: «Нельзя ср…ть на клумбу, нельзя. Сторож заругает». Что подразумевалось под клумбой, что под сторожем, согласитесь, не так уж и трудно догадаться.
…………………………………………………………………………………………………….
   
 Вечер. Очень тревожно, так как между бойцами части и группой вооруженных людей из десяти-пятнадцати человек, предположительно террористов-нелегалов, возникла перестрелка. Со стороны наших солдат потерь нет, но кто знает, сколько человек в действительности решило перейти границу.

     Кабинет командира части. Идет оперативное заседание по способам противодействия и ликвидации бандитов. В кабинет заходит фельдшер.

Фельдшер: Товарищ полковник, разрешите обратиться?
Полковник: Михалыч, чего надо? Видишь, не до тебя.
Фельдшер: У Моисея Абрамовича предположительно острый перитонит на фоне аппендицита.
Полковник: Переведи.
Фельдшер: Гной в животе.
Полковник (раздраженно): Сделай перевязку, капельницу, ты медицина, а не я.
Фельдшер: На два слова.

Выходит с полковником в коридор.

Фельдшер: Олегыч, он может кони двинуть.
Полковник: Ты серьезно? Или опять книг начитался?
Фельдшер: Серьезно. Надо эвакуировать в поселок, оттуда вертолетом в город.
Полковник: Твою мать! Эти козлы лезут, тут ты еще со своим депутатом.
Фельдшер: Ну, не подыхать же мужику?
Полковник: Не подыхать. (Пауза) У меня, сам знаешь, свободной брони нет, да и вообще горючки нет. На носилках его попрешь. В сопровождение - два бойца. Гресько возьми и молодого, Ищук его фамилия. Подстрелят кого-нибудь из ребят – под трибунал пойдешь.
Фельдшер: Ты ох…ел? За что под трибунал?
Полковник: За несоблюдение стерильности.
Фельдшер: Чего?
Полковник: Ничего! Твой перинит…
Фельдшер: Перитонит.
Полковник: Какая разница? Он за час, за два появился?
Фельдшер: Можно сказать, фульминантно, ну, молниеносно.
Полковник: Лучше б его молнией ё…нуло. Короче, спасай начальство.
Фельдшер: Есть спасать начальство. Насчет трибунала.
Полковник: Да, так я ляпнул, действуй. У меня спецоперация, секретная. Завтра в Москву будем докладывать.
Фельдшер: Может, трех бойцов дашь?

Полковник молча возвращается в свой кабинет, громко хлопнув дверью.
…………………………………………………………………………………………………….
   
 По ночному лесу перемещается группа из трех человек. По мере приближения камеры мы видим, что есть еще четвертый – его транспортируют на носилках. Гресько и Ищук -  тот самый боец, который не пропустил Моисея Абрамовича через КПП, устали, ибо депутат Русской Думы – ноша не из легких. Фельдшеру тоже очень тяжело: он держит капельницу, а за его спиной автомат и рюкзак с термосами. В термосах лед. Периодически лед кладут на живот Моисея Абрамовича. Лед быстро плавится и стекает струйками воды на землю.

Моисей Абрамович (бредит, не бредит, не поймешь): Спасибо, ребятки, спасибо… Не бросили. Не бросили… А-а! А-а!! А-а!!
Фельдшер (тихо): Терпи, Абрамыч, будь мужиком. Стоп, перекур.

Бойцы жадно затягиваются. Гресько – завскладом - был взят в сопровождение как очень опытный и физически сильный человек. Курит он основательно, долго и зло. Потом говорит:

Гресько (фельдшеру): Зря дымим, демаскируемся.

Молодой боец Ищук делает глоток из фляжки, резко выдыхает. Его действия повторяет фельдшер.

Моисей Абрамович: Мне, мне воды.
Фельдшер: Тише, тише, тебе нельзя.

Слышен шорох, потом еще один.

Бойцы вскакивают, хватают носилки, бегут. Фельдшер снимает с плеча автомат. Ясно, что санитарную группу заметили враги и начали преследование.

     Выстрел, еще один. Гресько мычит от боли – его ранило в руку. Он не отпускает носилки и не снижает общего темпа движения.

     Фельдшер делает несколько ответных очередей, затем приказывает занять оборону. Передумав, он сам остается на позиции, а бойцам приказывает двигаться вперед.

Моисей Абрамович: Доктор… доктор… кровь.
Фельдшер (бойцам): Вот лед, пусть держит сам. Капельницу… Хрен с ней.

Быстрым, резким, но аккуратным движением фельдшер вынимает канюлю из вены, место вкола заклеивает пластырем.

Фельдшер: Вперед!
Гресько: Михалыч, не геройствуй. Убьют ведь, суки.
Фельдшер: Исполнять!

   Бойцы с носилками удаляются. Вы спросите: а почему фельдшер не оставил вместо себя бойца? Трибунала испугался? Ответ очевиден: Гресько ранен, второй солдат очень молод, поэтому фельдшер руководствовался не уставом, а жизнью.
   
…………………………………………………………………………………………………….
    
     Поселок. Моисею Абрамовичу полегчало, но не от капельниц и уколов, а от понимания, что помощь близка.
     Вертолетная площадка. Винт машины набирает обороты. Через час, полтора бригада хирургов спасет от смерти бренную плоть героического чиновника. Моисей Абрамович совершенно отчётливо осознает, какое большое количество людей принимает участие в его судьбе. И для них, для этих людей жизнь Моисея Абрамовича не пустяк, не формальность, а что-то очень ценное и важное, даже важнее их собственных жизней.
     До своего «второго» дня рождения Моисей Абрамович знал о существовании России, но представлял ее как некую безликую массу из человекоподобных существ, вдоль и поперек изученную статистикой. А оказывается – всюду жизнь, всюду люди, такие же как и он сам – две руки, две ноги, голова и множество проблем. И еще в каждом бьется сердце, со всех сторон окутанное душой, данной Богом на равных правах каждому без исключения человеку.
     В вертолет заносят носилки. Моисей Абрамович пытается узнать о судьбе фельдшера и двух бойцов, пронесших его в буквальном смысле через линию огня. Один из санитаров указывает на троицу военных, стоящую неподалеку. Все трое пьяные и серьезные. У Гресько перевязана рука, у фельдшера голова.
    Ищук, слава Богу, цел и невредим, но по выражению его лица, в особенности глаз, видно, что накануне он пережил нечто страшное и значительное.

Фельдшер, Гресько, Ищук приветственно машут Моисею Абрамовичу, мол, держись, начальство, еще всеми нами покомандуешь.

Вертолет, небо, солнце…


Четвертая серия

«А есть ли жизнь в провинции?»

     «Золотая» осень в одном маленьком захолустном городке. Все как на картинах и в стихах: синее небо, утомленное солнце, разноцветные деревья, холодная река, блеск куполов и крыш; бодрость и четкость ума, переполненность сердца - как неостывшими летними чувствами, так и предвкушением радостей предстоящей зимы.
     Николай Николаевич Карамелькин совершает обзорную экскурсию по городу. Он – депутат-романтик, поэт в душе и на бумаге. Он восхищен звонкой красотой осени и теплой красотой человечества. А то, что экскурсию приходится осуществлять пешком и на общественном транспорте, г-на Карамелькина не волнует. Он спешит увидеть дом, где бывал Пушкин, сквер, где сиживал баснописец Крылов, будучи преклонных лет и в зените славы. Николаю Николаевичу не терпится посетить дворец, куда заезжала сама Екатерина Великая. Одним словом, депутат восхищен, как турист, добравшийся, наконец, до самого потаенного и прекрасного уголка земли. Да, вот незадача: вечером городской транспорт оказывается переполненным. Улицы – днем просторные и светлые – с приходом вечера и дождика превращаются в нечто узкое, темное, грязное, опасное. Наружная реклама наглядно иллюстрирует особенности политики местного руководства, очевидно предпочитающего разводить сорняки, типа казино, игорных домов, неофициальных публичных домов, разнообразных кафе, ресторанов, пивнушек. Свет от вывесок перечисленных заведений ярок, мертв, зловещ, ничего хорошего не предвещает. Случайный  благовест бежит с ночных улиц и прячется в толще реки.
     У Карамелькина несколько раз проверяют документы, как будто милиционеры знают всех жителей Божецка  наперечет, а Николай Николаевич им совершенно не знаком. Депутатский мандат отпугивает оборотней, но назад в людей не превращает.

     Николай Николаевич спрашивает у прохожих, как найти дом, указанный в адресе на путевке. В ответ говорят вид и номер транспорта, на котором можно добраться до искомой улицы, но Николай Николаевич не привык к давке в час пик, поэтому ему приходится ловить такси.
     Что «пробки» останавливают движение в столице, депутат Карамелькин знал, но что «пробки» тормозят всю Россию – стало не хорошим открытием.
     Таксист курил, матерился, разговаривал то по телефону, то по рации, нервничал, а потом заявил: «Поедем через богатых». Оказывается, город Божецк негласно был поделен на кварталы: престижные и не престижные. Так называемые «богатые» обитали по большей части в коттеджах – от двух этажей и выше, «бедные» существовали в «хрущевках», «сталинках», «панельках» и еще в каких-то скворечниках-шалашах, собранных по всей видимости, из подручных материалов.
     Если тот или иной дом-поместье вызывал удивление у Николая Николаевича, то водила популярно объяснял какому «козлу» принадлежит «дворец-сука». А когда, наконец, удалось въехать в нужный район, депутат Карамелькин зажмурил глаза: после великолепия частной собственности, ему было больно смотреть на серые многоэтажки, обшарпанные торговые палатки, скучные продуктовые магазины и рынки. Люди, относящиеся к среднему и низшему классам, тоже не привлекали внимание. Все они были утомлены работой, хлопотами и заняты исключительно местечковыми проблемами.
     Таксист четко обозначил народное мнение по ряду злободневных вопросов. В частности он заявил: «Пох…й нам на вашу московскую глобализацию. Олигархи купили правительство, а нам нас…ть, нам своих детей надо кормить и женам раз в месяц театр показывать». Николай Николаевич впечатлился настолько высказываниями шофера, что даже не стал интересоваться, довольны ли люди прошедшими выборами, как им новые законопроекты и реформы, вырос ли кредит доверия к правительству и местным чиновникам и так далее. Много информации депутат получил, разглядывая надписи на стенах и заборах. Например, он узнал, что «Америке – х…й», «НАТО из уродов», «Москва  - не Россия», «Хочу быть президентом. Толик», «Ленин, нужна революция! Сталин, даешь лагеря!».
     Таксист рекомендовал, если, конечно, пассажиру интересно, почитать, что начертано и много раз замазано на стенах городской администрации.
…………………………………………………………………………………………………….
     Машина остановилась где-то на окраине, возле домов, образующих букву «П». Расплатившись, Николай Николаевич стал размышлять, где, в каком доме, на каком этаже может быть его квартира. Пришлось опрашивать бабушек, доживающих свой век на лавках перед песочницами. Бабушки для начала расспросили Николая Николаевича, мол, кто он, откуда, женат или нет, чего там, в Москве, а уже потом объяснили куда идти.
……………………………………………………………………………………………………..
     По распоряжению Президента депутата Карамелькина поселили в однокомнатной квартире на седьмом этаже с видом на поле и коровник, давно уже не функционирующий.
     Из обстановки выделили диван, письменный стол, сервант, холодильник, несколько табуретов, ламповый телевизор и радио в виде репродуктора. В серванте от старых хозяев осталось раскрашенное фото Сталина и бумажная икона с изображением Николая Угодника. Глядя на св.Николая, депутат Карамелькин подумал, что они тезки с ним и перекрестился.
……………………………………………………………………………………………………..
     Николай Николаевич осваивался в квартире несколько дней, пока окончательно не привык быть бедным и зависимым от соседей. Выяснился ряд особенностей жилплощади. Например, что горячей воды нет, а если есть, то идет она тонкой ржавой струйкой.       Далее. Над Николай Николаевичем живет парализованный дедушка, он кричит все ночи напролет. За стеной поют в караоке или слушают музыку на полную громкость; на шестом этаже «крутые» делают ремонт, причем нанятая ими рабочая сила трудится почти круглосуточно. Кстати, из окна квартиры, помимо коровника, видна деревня «Бураново», где широко распахнула свои двери местная достопримечательность – психушка для психически больных, алкоголиков и наркоманов. От всего увиденного и услышанного Николай Николаевич погрустнел и уже не ложился спать без того, чтобы перекреститься и вставить беруши.
…………………………………………………………………………………………………….
     В городе Божецке, как и в любом другом российском городке, существовала писательская организация. Члены ее – пожилые люди в костюмах советской эпохи – шедевров не создавали, но честно пытались каждый день работать. Из-под пера трудяг-литераторов выходили достойные хроники, рассказы, очерки, эссе, даже стихи и пьесы. Некоторые из пишущих (помоложе) брались за романы, получалось так долго и нудно, что авторы сами начинали скучать. Развеять скуку им удавалось с помощью «Божецкой водки» и кропотливого земледелия на садово-огородных участках. Благодаря сочетанию писательской и крестьянской деятельности удавалось выжить и даже кое-чем запастись. Конечно, особо не набивали закрома, но до апреля-мая картошки, солений, варений хватало.
     ………………………………………………………………………………………………….
     «Союзик» писателей города Божецка помещался на первом этаже дома под снос. Коммуникации еще не перекрыли, поэтому старички грелись у батарей и смотрели футбол, не забывая при этом о творчестве.
     Творили мастера слова посредством механических печатных машинок и перьевых канцелярских ручек, чудом переживших техногенный век. Ноутбуки и компьютеры они считали фантастическими приспособлениями, годными разве что для марсиан, но никак не для интеллигентных людей с филологическим образованием.
    По широко распространенной теории среди писателей Божецка их потому не субсидировали и не премировали, что они не выкладывали свои работы в Интернет. Когда писатели вспоминали Интернет, они произносили уже известные нам слова таксиста: «Пох…й нам на эту московскую глобализацию».
…………………………………………………………………………………………………….
     Николай Николаевич постучал в дверь с табличкой «Писатели Божецка. Общественная организация». Ему открыл дедок лет восьмидесяти и задал серьезный вопрос: «Ну?»

Николай Николаевич: Я – писатель. Пишу стихи и малую прозу, хотел вам показать.
Дедок: Зачем?
Николай Николаевич: Будем вместе работать на благо России.
Дедок: В Бураново не были?
Николай Николаевич: Нет.
Дедок: Ладно, пошутил. Проходите.

Николай Николаевич очутился в совсем никогда не ремонтированной кватире (куски синей краски на стенах и лампочки на проводах – не в счет).

     Ноявленного работника пера препроводили в зал, где два пенсионера через телевизор неотрывно следили за работой юных гимнасток. Чего только не делали девушки, как только не выгибались, каких только поз не принимали.

Писатель 1: Егорыч, а мы себя на книги потратили, да на жен.
Писатель 2: Не жалуйся, вспомни  Сочи, Кисловодск, Подмосковные санатории.
Писатель 1 (блаженно): Да, есть что вспомнить. Ух! Ах! Ой-ё-ёй!
Дедок (Писатель 3): Вот, ребята, писателя привел.
Писатель 2 (Николаю Николаевичу): Принес?
Николай Николаевич: Только стихи.
Писатель 2: С литературой потом. (К Писателю 3): Он без пропуска?
Писатель 3: Так ведь первый раз.
Николай Николаевич: У меня есть удостоверение…
Писатель 1: Слушай, ты молодой (депутату  Карамелькину на тот момент было около шестидесяти лет), поэтому объясню доступно. Пропуск – бутылка, принес бутылку – предъявил пропуск. Соответственно, мы начнем заседание, обсудим твою… вашу поэзию.
Николай Николаевич: А прозу?
Писатель 2: Для прозы надо за второй сбегать.
Писатель 1: И пивка возьми, вдруг до утра просидим.
Писатель 3: Мне лучше кефира, его жевать не надо.
Писатель 2: А пиво ты жуешь?
Писатель 3: Я имею в виду закуску, кефир на закуску крайне удобен.
Николай Николаевич: А магазин далеко?
Писатели (хором): За углом дома.

Николай Николаевич уходит со словами: «Рукопись я на стол положил».

Писатель 3: Не бойся, не потеряем.
……………………………………………………………………………………………………..
      И вот за каких-то два-три месяца Николай Николаевич полностью ассимилировался в писательской среде. Ему присвоили категорию «Писатель 4». В магазин он теперь бегал на общих правах, то есть в свои дни. Его работы прошили дыроколом и вложили в толстую папку с надписью «Фонды». О литературе говорили немного, все больше ерничали по поводу наболевших общеполитических вопросов. Николай Николаевич научился не стесняться имен «Сталин», «Ленин». Слова «Коммунистическая Партия» и «Революция» больше не вызывали у него аллергии. Единственное, кого в разговорах не касались – это Президента: то ли боялись, то ли уважали, что в России одно и тоже. Местное начальство - мэра, губернатора, думу, не церемонясь, покрывали многоэтажным слоем ненормативной лексики. Особенно старались, когда речь заходила о предстоящем сносе здания, где помещался «Союзик», о достижениях в области здравоохранения и о прорывах в области образования и культуры. А когда обсуждались положения о пенсионных накоплениях и льготах, то Писатель 3 швырял на пол папку «Фонды», Писатель 2 гремел костылем, а Писатель 1 колотил палкой-ходилкой по столу. Николай Николаевич в такие дни либо раздавал всем таблетки от сердца, либо наливал, а сам спасался от душевных бурь прогулками на свежем воздухе и посещением церквушки, где он ставил свечки, слушал пение и ждал, когда с ним заговорит батюшка.
…………………………………………………………………………………………………….
     И жил бы себе Николай Николаевич припеваючи, да случилась беда. Во время одного из заседаний у Писателя 3 защемило сердце. Врач «скорой помощи» радостно сообщил: «Инфаркт, дедуля. Скоро увидит тебя твоя бабуля». И, действительно, через неделю «Союзик» провел траурный митинг-посиделки по случаю скоропостижной кончины одного из одарённейших и непризнанных мастеров слова в России…
Через месяц после смерти Писателя 3 пришло распоряжение срочно освободить помещение в связи с предстоящим сносом здания. От этого известия Писатель 1 впал в стариковскую депрессию и навсегда затворился в деревне, где у него был домик и маленькое хозяйство.
Писатель 2 переехал к Николаю Николаевичу. Они по-прежнему смотрели футбол, говорили о политике, бегали за второй в магазин. Кстати, выяснилось, что Писатель 2 обладает не только исключительным аппетитом, но еще и горазд храпеть, заглушая своим рыком крики дедушки по ночам и вопли караоке по утрам.
     В сервант, рядом с иконой и Сталиным положили толстую папку «Фонды». Теперь, когда Николай Николаевич крестился, он сперва смотрел на Николая Угодника, затем на «Фонды». И ему становилось очень грустно от мысли, что фактически несколько жизней уместились в одной папке, которую никто никогда не откроет; и что он – большой начальник, поэт-депутат не в силах изменить ситуацию, хотя бы потому, что и его жизнь прошита дыроколом и заперта в потемневшей картонной обложке.

Пятая серия.

«Через Север мы помчимся и в Столице очутимся».

     Орест Зиновьевич в красивом костюме, в дорогом кожаном пальто, но без шапки и перчаток чинно заходит в вертолет. Обозрев внутреннее убранство машины, господин Охра собирается выйти со словами: «Кажется, я ошибся». Не тут-то было: несколько бравых парней в камуфляже останавливают его, силой усаживают на металлическую лавку, после чего один из бойцов командует: «Поехали».
     Всю дорогу Охра нудит, возмущается, угрожает, просит, ибо ему никак не хочется смириться с временной потерей статуса депутата и миллиардера. Сопровождающие лица остаются безучастными к страданиям Ореста Зиновьевича. Даже перспектива открытия счетов в швейцарском банке часы за полмиллиона долларов их не прельщают, потому что они – гвардейцы из команды Президента и купить их или запугать невозможно.
Охру кормят обедом, дают офицерские сто грамм. Вежливо предлагают сменить элегантную одежду на более практичную в условиях Севера, а вместо портфеля (Орест Зиновьевич по ошибке захватил с собой не вещмешок, а министерский портфель) рекомендуют экипироваться парашютом и рюкзаком с необходимыми набором средств для выживания.
     Орест, «скрипя зубами», подчиняется, только просит дать побольше водки и сигарет: миллиардер не понаслышке знает о чудодейственной способности спиртного и курева превращаться в определенный момент в конвертируемую валюту. Ему дают всё, что он просит и грубо выталкивают за борт, напомнив о волшебном колечке:

- Дернешь, парашют откроется.
Орест Зиновьевич: А может не открыться?
- Парашют все может. Давай сигай.
Орест Зиновьевич: Нет у вас почтения к народной власти.
- Нет, нету. Оленям привет.
…………………………………………………………………………………………………….
     Орест Зиновьевич жестко, но благополучно приземляется в гостеприимной бескрайней тундре. От блеска снега хочется закрыть глаза. Охра делает проще – достает темные очки известной дизайнерской марки. Пейзаж делается загадочнее, но ситуация с изменением цвета окружающей среды в принципе не меняется.
  Орест Зиновьевич надеется, что все происходящее с ним не более, чем милая шутка Президента. Но проходит час, два, а снегу все прибавляется и прибавляется. Начинается метель. Волки и етти подают голос, проще говоря, воют. Становится совсем темно. Огней и людей не видно. Мрак. Кошмар.
     В молодости Орест промышлял фарцой (спекуляцией). Он сбывал советскому населению импортную жвачку, джинсы, презервативы. В ответ население давало деньги, в морду и вызывало милицию. Именно с тех пор у Ореста Зиновьевича появилась привычка пить водку в трудные минуты.
     Осушив бутылку и закусив снегом, Охра завыл, дабы отпугнуть живность и привлечь внимание поисковиков-спасателей. Шум ветра заглушал его позывные, более того, снегопад стал таким обильным, что в три минуты делал из любого препятствия на своем пути огромный сугроб.
     Охра замерзал. Из уроков литературы (Ф.М.Достоевский «Мальчик у Христа на елке») он помнил, что самая приятная смерть – это смерть от холода. Действительно, приятные сны наполнили мозг воспоминаниями об океанских курортах, яхтах, размером с авианосец, нескольких футбольных командах, которые Орест купил на деньги, выделенные для поддержки народов Севера. Вот, тренеры протягивают чеки для подписи. Вот, игроки дерутся за право первыми пожать хозяйскую руку. Вот, поклонницы просят автограф и дачку на Канарах. Вот, Президенты всех стран организовывают саммит, на котором планируют назначить Ореста Богом и Императором Вселенной.
     Охра взвыл сквозь сон. Раздался выстрел. Орест частично освободился от объятий сугроба, открыл глаза. Счастливые представители малых народов кричали: «Начальника савсем замерзла» и усиленно растирали его конечностями меховыми рукавицами
     И снова сон. Орест Зиновьевич – Бог, Император. Ему подчиняется Небо и Земля, осталось договориться со Смертью. Но она не берет взяток, баню с девочками ей не организуешь, нефть и газ ее мало интересуют. Даже в Космос – зараза такая – не хочет, причём с командой самых опытных астронавтов. Дом, дворец, замок в любой точке мира ее не прельщают. Двадцать пять процентов, пятьдесят процентов, семьдесят пять процентов акций всех нефтяных компаний Охры для нее не куш.

Орест Зиновьевич: Так чего же тебе надо, проклятая? Дай пожить-то, чай и не жил я совсем.
Смерть: Пойдем со мной, Орест, пойдем.
Орест Зиновьевич: Отстань, я же бог, как я могу умереть?
Смерть: Пойдем, покажу как.
Орест Зиновьевич: У меня жена, дети, футболисты.
Смерть: Знаю. Они будут только рады.
Орест Зиновьевич: Домой хочу! К маме!..

     «…Однако начальника мамку зовет»… Охра открыл глаза. Смерть куда-то делась, вместо нее в лицо заглядывали шаманы  и сочувствующие.
…………………………………………………………………………………………………….
     Орест Зиновьевич первый раз в жизни серьезно простудился. Он чихал, кашлял, «наматывая сопли на кулак», лихорадил, даже бредил. Еще не раз к нему приходила Смерть. Она ничего не говорила, ничего не предпринимала, а сидела себе тихонечко в ногах, да наигрывала популярные мелодии на косе. Ей хотелось, очень хотелось восстановить справедливость и рубануть острозаточенным инструментом по холеной шее -  мешали обряды чукмосов, народности, среди которой хворал г-н Охра. «Носатую» крайне нервировали заунывные напевы, пляски вокруг тела и громыхание бубнов. Помимо песен и плясок раздражали запахи спиртовых компрессов и рыбьего жира, активно вливаемого в Начальника с Большой Земли.
     Против спирта Орест Зиновьевич не возражал, а вот пахучие вливания доводили его до судорог и еще худших страшных видений.
……………………………………………………………………………………………………..
     В одно утро, мало отличавшееся от вечера и ночи, Орест Зиновьевич вышел из чума. Его встречали, как встречают космонавтов, скопом и традиционно: хлеб-соль, песня, рукопожатия, поцелуи. Чукмосским женщинам нельзя целовать чужих мужчин, кроме главного шамана. Однако ради Начальника тайным голосованием приняли закон о нелюбовных поцелуях с белыми руководителями любого уровня, лишь бы те радовались и давали побольше керосина, сгущенки, «огненной» воды и патронов для охоты и обороны.
     Для г-на Охры спели заздравную песню,  хвалебную песню, песню дружбы и еще много других. Репертуар, в принципе, не отличался особым разнообразием, тем более, что Орест Зиновьевич не владел чукмосским языком, а синхронный перевод осуществить было некому.
     После песен Начальника приняли в народ, дали должность – среднюю между шаманом и оленем из упряжки, оженили по-быстрому на бодрой темноволосой девушке и накормили прокисшим хлебом и вяленой олениной.
…………………………………………………………………………………………………….
     Началась у депутата Охры совсем другая жизнь. Он перестал мыться, так как лето предполагалось довольно скоро, месяцев через шесть-семь, перестал чистить зубы, научился курить мох, спать, зарывшись в снег. Обзавелся гардеробом, состоящим сплошь из оленьих шкур и одного волчьего хвоста. Приобрел персональный транспорт – собачью упряжку из трех собак и одного мохнатого мутантика без названия. Кстати, на «авто» ушли остатки водки, полученной в вертолете.
     С новой женой тоже наладилось. Она забеременела, перестала выходить из чума, много ела, била в дамский бубен и разговаривала с ребенком, громко булькающим в животе.
     В процессе адаптации к условиям первобытнообщинного строя Орест Зиновьевич в полной мере осознал ценность собирательства, натурального обмена; узнал об особенностях изготовления и применения примитивных орудий труда; научился добывать огонь и пасти оленей. Только тайны шаманства остались  для него terra incognita – белый человек никогда не станет шаманом, так как белый. Другого объяснения этому факту нет.
     «Огненной» воды Охра не употреблял, боялся замерзнуть в тундре. Всем остальным он совершенно не отличался от любого гражданина чукмосской национальности, даже язык выучил и уши проколол для ношения деревянных серег.
…………………………………………………………………………………………………….
     Охра тихо, мирно пас оленей, наблюдая как они общаются между собой, как принимают пищу. Он следил за выражением их глаз, слушал звуки разговора между самками и самцами. Неожиданно стадо заволновалось, особенно это проявлялось в поведении подростков: они то бегали гурьбой, то бодались, то кусались, то пытались спрятаться в снегу. Орест Зиновьевич долго не мог понять в чем дело. Он только тогда разобрался в ситуации, когда прибежал чукмос – телеграмма и передал просьбу шамана вернуться на стоянку. Хитрый мальчик не знал слова «вертолет», зато очень точно изобразил его и даже показал в лицах некоторых из прилетевших. Из пантомимы Охра понял, что чукмосам сделали какое-то предложение, и что если они откажутся от него, то их… далее жесты были неразборчивы.
…………………………………………………………………………………………………….
     На стоянке царила неразбериха. Хлопали входные шкуры в чумах, мужчины и дети кричали на своем языке очень неприличные слова, женщины плакали, старухи курили мох. Шаманы без закуски пили шайтан-воду (коньяк), гадали на палочках и своих черных космах.

- Зина, беда пришла и посылки.
Орест Зиновьевич: Я не Зина, а Орест Зиновьевич.
- Зина, гонят нас отсюда. Говорят, не ваша эта земля, а наша.
Орест Зиновьевич: Кто гонит?
- Плохие белые люди. Они нефть нашли там, за холмами. Мы говорим: возьмите нас на работу, деньги платите, город стройте. А они очень ругались, козлами называли и еще непонятным словом «национальное меньшинство». Очень обидное слово, очень.
Орест Зиновьевич: Я-то чем могу помочь?
- Ты поможешь. Ты – Великий Начальник. Тебя даже олени слушаются и дети. Возьми юношу Мотто, иди в районный центр, там есть администрация. С ними договорись, рогов им дай, шайтан-воды с ними выпей. Скажи, у нас для каждого есть собачья упряжка и жена. Понял, так и скажи. Еще топор возьми, если не согласятся – убей плохого начальника.

     Охру переодели в новую шкуру, дали бубен. Юношу Мотто вооружили винтовкой и назначили персональным шофером и телохранителем Зины. Ехать предстояло на санях и шести оленьих силах. На прощанье шаманы украсили послов ожерельями из человеческих зубов и передали им топор войны. Мотто взвизгнул, олени тронулись, Орест Зиновьевич глубоко задумался.
……………………………………………………………………………………………………
     Чукмосская земля не богата городами. Климат суровый, коренных жителей мало, поэтому в большинстве своем горожанами становятся нефтяники, приезжающие на заработки со всех концов света. Соответственно, должности в администрации занимают люди любых национальностей, кроме чукмосской. Редко-редко какого аборигена примут на секретарскую или курьерскую должность, а так с ними даже разговаривать не хотят, их сторонятся, ими брезгуют.
    Считается, что северные народы - вымирающие, то есть они не требуют затрат со стороны государства на свое обустройство и развитие. Тем, кто стоит на исходе бытия электричество не нужно, образование и медицина – в минимальной степени, лишь бы совсем не одичали, топливо – только для снегоходов элиты. Культура и религия малого этноса тоже никому не интересны, за исключением узкопрофильных специалистов, ибо, по мнению чиновников, песни, танцы, сказания, обряды – старомодная мишура, годная только для карнавалов и документальных фильмов.
Чукмосы не знали всех этих тонкостей и жили так, как жили их предки, не ведая о завершении своей исторической миссии. Каким-то чудом в «племя» проникли страшные  слова «резервация» и «урбанизация». Последнее слово пугало больше всего, но и первым заклинали метель, хищников и злых духов.
…………………………………………………………………………………………………….
     Памятуя о своем депутатстве, Орест Зиновьевич смело открыл дверь в администрацию города Тунды – столицу местного значения. Но уже на первом турникете его задержали сотрудники охраны, попросили предъявить документы, а затем просто вытурили из помещения, как собаку или кошку. Мотто ждал Зину на улице и был удивлен, когда Начальник слишком быстро вышел из Шайтан-дома.
     Орест Зиновьевич попытался еще раз проникнуть к Мэрику Тунды – уже с черного хода. Ему удалось подняться на второй этаж, постоять возле искомой двери. Однако секретарша Мэрика, как только увидела косматую голову белого человека в дверном проеме, нажала «тревожную кнопку». Второй раз Ореста Зиновьевича слегка побили, отобрали рога – взятку, порвали на мелкие кусочки копию депутатского мандата и пригрозили пристрелить, если он еще раз сунется к ним.
     Тогда Охра начал с улицы выкрикивать свои требования, дублируя их надписями на снегу. Помощник Мэрика высунулся в форточку:

- Мужик, не ори, у нас Москва на проводе.
Орест Зиновьевич: Требую допустить меня на прием.
- Прием населения закончен, пишите письма. Лучше, если они будут в электронном виде, а не на снегу.
Орест Зиновьевич: Я пожалуюсь лично Президенту.

     Помощник Мэрика приложил палец к губам:

- Тсс. Услышит. Обидится.
Орест Зиновьевич: Мне и надо, чтобы меня услышали.
- У Него без того забот  хватает. Свидание закончено. Езжай домой, корми оленей. Привет жене и детям.

Форточка захлопнулась.

Мотто (возмущённо): Ты, Зина, большой человек, Начальник, а с тобой из окошка говорили – не хорошо.
Орест Зиновьевич: Не хорошо, а что делать?
Мотто: Вот, как шаман сказал.

Мотто передал Оресту Зиновьевичу топор войны.

Мотто: Иди, Зина, убей его.
Орест Зиновьевич: Да ну тебя с твоим тамагавком.
Мотто: Понял, понял.

     Орест Зиновьевич сел в упряжку, завернулся в шкуру, хлебнул «огненной» воды, пыхнул трубкой и приказал: «Трогай!».

     Город Тунды не заметил приезда Большого Начальника из Москвы. У него было свое начальство, более значимое и сердитое.
…………………………………………………………………………………………………….
    И погнали богатые люди чукмосов с их родной любимой земли. Никто не хотел уходить, даже грудные дети и ручные волки. Но крепкие мужчины с автоматами, дубинками не вступали в дискуссии. Они выполняли свою работу четко и быстро, как фашисты. Особо несогласных убивали. Тихо, тайно совершалось убийство, по-европейски деликатно, документировано, согласно конвенциям, постановлениям, конституциям. Детей старались заморозить, дабы народ быстрее вымирал. Старикам давали таблетки от сердца – и сердца сжимались, затихали, останавливались… Юношей опаивали заграничным алкоголем и снабжали журналами «Playboy» в неограниченных количествах. От вина и картинок молодые чукмосы дурели, бросались друг на друга с кулаками, а с женами разводились, так как ни у одной из них не было пышного бюста, голубых линз и светлого льняного парика. Да, и кружевное белье из оленьих шкур скроить не удавалось.
     Здоровье зрелых мужчин подорвали рассказами о городских заработках, о прелестях жизни в отдельной комфортабельной квартире и о настоящих автомобилях.
     Только женщины и шаманы сопротивлялись моральному и физическому убийству. В женщинах говорил инстинкт, в шаманах – выкуренный мох с добавками и годы правления малым, но всё-таки народом.
     Со временем шайтан-люди вывезли народ чукмосы на пустырь, огороженный по периметру гламурным забором из колючей проволоки со стразами. Резервацию оборудовали холщовыми палатками, походной кухней и биотуалетом – одним на всех. Когда за последним из чукмосов захлопнулась дверь, на ворота повесили замок, к проволоке подвели электрический ток. Оленей, собак уничтожать не стали, а распределили по питомникам и частным любителям животных – данные меры предписывались известной  общественной организацией «Green Peace».
     Пришлые люди долго «сражались» с Орестом Зиновьевичем: он говорил так грамотно и начальственно, что хотелось его послушаться и исправить все ранее сделанное.
     В одно из «сражений» Охра так увлекся, что получил дубинкой по голове и был препровожден на равных правах со всеми в резервацию. Правда, ему отвели палатку на престижном месте, равноудаленном от кухни и туалета.
……………………………………………………………………………………………………..
     Ночь. Шаманы, разумные мужчины и юноши совещаются с Орестом Зиновьевичем. Долго спорят, долго разрабатывают стратегию. В итоге, делают подкоп под проволочным заграждением и выпускают на волю Любимого Начальника с предписанием живым или мертвым дойти до Москвы. Слезы и тихий вой провожают Охру в дальний путь. И сам он плачет и подвывает в ответ – так по чукмосским обычаям следует говорить «до свидания» дорогим и любимым соплеменникам.
……………………………………………………………………………………………………..
     Велика Русская Земля, когда меряешь ее ногами. Глубоки реки, когда наполняешь их слезами, тяжела ноша, когда несешь страдающее сердце. Ореста Зиновьевича  заносило метелями, заливало дождями, припекало солнечными лучами, холодило лунным светом. Но он шел и шел, думал и думал, пока, наконец, не получил знак прощения в виде ростка совести. Росток был маленьким, хилым, но благодаря ему мир стал восприниматься Орестом Зиновьевичем совсем по-другому.
     Депутат Охра узнал о существовании людей, об их праве на жизнь. Он почувствовал вдруг, что земля не круглая, а бесконечная, что сердце не каменное, а мягкое и теплое; что за миром наблюдают не аналитики, а Господь Бог; что Бог добр, милосерден и приветлив, как цветок…
День за днем по мере роста совести рос и Орест Зиновьевич. Он узнал столько за свой поход, сколько не преподали ему в двух школах, трех университетах и на десятке курсов повышения квалификации. Подходя к Москве, Орест Зиновьевич из миллиардера превратился в Человека. Он не хотел идти в Кремль, но людям присуще чувство долга, поэтому в Кремль идти пришлось. Командировочный год был на исходе, а Президент все медлил и медлил со встречей…



Шестая серия.

«Деревня, деревня, родной уголок…».

     Село «Богатое» (по-старому «Заветы Ильича»). Зима на исходе. Председатель местного капхоза (капиталистического хозяйства) в Москве. Вот уже полгода, как он «выколачивает» бюджет из фонда «Все для агрария». Теперь к делу.
     Степан Игнатьевич Железякин оказался очень упертым пожилым человеком: за время отсутствия председателя он ни разу не вышел на работу, коротая дни за чтением газет, просмотром телепередач и прогулками по живописным окрестностям.
   
    Селяне предпринимают очередную попытку «выкурить» его из избы-читальни.

Тимофеевна (бабка): Игнатьич, положи газету.
Степан Игнатьевич: Я работаю.
Тимофеевна: Тю! Он работает! Сидит, чай пьет, газету листает – не перетрудился?

Степан Игнатьевич закрывается от Тимофеевны газетой.

Тимофеевна: Не прячься. Ужо председатель приедет, на поле выгонит, а ты белый-белый, холеный-холеный. Чего хоть пишут-то?
Степан Игнатьевич: Разное.
Тимофеевна: Ух, ответил, хорошо ответил. В Думе так же отвечаешь, когда тебя Начальник спрашивает, а? Или за соседа ховаешься? Или под стул? Ну?
Степан Игнатьевич: Тимофеевна…
Тимофеевна: Скоро сто лет как Тимофеевна.
Степан Игнатьевич: Не пошла бы ты.
Тимофеевна: Батюшки-светы, москвич, а посылает! Видать и в правительстве матерщине учат. Я-то думала, что только наши мужики ругаются. Молодец, Степка, припечатал старуху! Честь тебе, да хвала-похвала.

Появляется еще одна старушенция. Покамест она ничего
не говорит, а только пристально смотрит на Степана Игнатьевича.

Нина Марковна (Тимофеевне): Сидит? Читает?
Тимофеевна: Угу. Матом сейчас меня крыл. Гляди, и тебе достанется.
Нина Марковна: Не дерется?
Тимофеевна: Кулаки сжимает, желваки под скулами так и ходят.
Нина Марковна: И Бога не боится, и на председателя наплевать.
Тимофеевна: Такие они князья Голицыны из столицы.
Нина Марковна (после небольшой паузы): А что, Степан Игнатьевич, так бобылем и помрешь?
Степан Игнатьевич: Моей личной жизни прошу не касаться.
Тимофеевна: Личной? Ты – единоличник?
Нина Марковна: Степан Игнатьевич, невесту тебе нашла, согласна она за вас пойти. Приданое готовит, избу метет, марафет наводит.
Тимофеевна: Маринка?
Нина Марковна: Она, она, Новый Год-то у нее встречал. Говорят, не было там газет и телевидение молчало.
Степан Игнатьевич: Марина Ивановна любезно меня пригласила…
Тимофеевна: А чегошь не полюбезничать, когда сорок лет, а мужа и в помине не было?
Нина Марковна: Ну, Тимофеевна, не наседай. Степан Игнатьевич, дорогой, хватит дичиться, хватит. Мужики-то у нас по весне злые, побить могут, если на посевную не выйдешь. Хоть с газетой стой, да на поле. Слышишь?
Степан Игнатьевич: Слышу.
Нина Марковна: И Маринка ждет тебя. Давай, Степанушка, действуй. Мы к вашей свадебке барахла насобирали, самогона нагнали. Не позорь село – у нас и до войны рожали, и в войну, и потом. Мы первые в районе по детям. У нас школа всегда работала, даже в Пустое Время, когда вы там в Москве друг друга из танков расстреливали.
Тимофеевна: Пропадешь, пропадешь без бабы. Ладно, если б непутевый был, а то умный, красивый, грамотный, депутат к тому же.
Нина Марковна: И на работу иди. Петрович, наш агроном тебя в помощники берет. А хочешь – бригадиром или трактористом! Только не сиди сиднем, не порть глаза.
Тимофеевна: Правильно, верно это, по-доброму. У нас и обвенчаться можно. Батюшка, отец Димитрий благословит, совет даст, потом и деток покрестит.
Нина Марковна: Решайся, Степан Игнатьевич. Через неделю председатель приедет, как мы ему в глаза посмотрим, если человек у нас полгода…
Тимофеевна: Больше.
Нина Марковна: …живет, а мы его не приметили, к делу не приставили, да еще в бобылях и нахлебниках держим.
Степан Игнатьевич: Насчет Марины Ивановны я согласен, а вот физическим трудом заниматься не хочу.
Тимофеевна: Брезгуешь?
Степан Игнатьевич: Не понимаю.
Тимофеевна: Жрать – понимаешь, а хлеб сеять – нет?
Нина Марковна: Ну, тихо, тихо. Степан Игнатьевич, вот скажите, придумал бы Менделеев свою таблицу, а Ломоносов университет, если бы они, извиняюсь, с утра до вечера в читальне штаны протирали?
Степан Игнатьевич: Они были кабинетными учеными, а кроме того оба вышли из народа.
Нина Марковна: Про Менделеева не говорите так, он – с происхождением.
Тимофеевна (Степану Игнатьевичу): Как и ты.
Степан Игнатьевич: Да, как и я.
Нина Марковна: Ладно. У нас всегда так, если человек дельный, значит из народа.

Пауза.

Тимофеевна (с хохотом): А если паразит, точно из Правительства.
Степан Игнатьевич: Опять? Опять на личности переходим?
Нина Марковна: Нет. Просто хочется вам помочь.
Тимофеевна: Можно подумать, Игнатич не из народа. А откудова он тогда – из космоса, али самим Богом на землю послан?
Степан Игнатьевич: Слушайте, хватит! Я и женюсь, и пойду на пашню. Не понимаете вы особенностей интеллектуального труда.
Тимофеевна: Куда уж нам дуракам.

В избу-читальню заходит Марина Ивановна.

Марина Ивановна: А я вас потеряла. Степан Игнатьевич.
Тимофеевна: Тут он, твой жених. Где ему быть-то еще?
Нина Марковна (тихо): Ох, Слава Богу, договорились (Тимофеевне) Пойдем, «молодым» без нас интереснее.

Тимофеевна и Нина Марковна выходят. Степан Игнатьевич подходит к Марине Ивановне. Видно, что он хочет что-то сказать ей, но вместо слов нежно целует свою невесту.
……………………………………………………………………………………………………..
     Весна в деревне бывает разной. Село «Богатое», может, потому и «Богатое», что когда зацветет весь цвет, забелеют, зарозовеют все сады – на много километров видно такую красоту. Даже корреспонденты из города приезжают фотографировать и снимать репортажи, а яблони, вишни, груши не отказывают им в интервью – дарят запахами, дарят лепестками.
……………………………………………………………………………………………………..

     Степан Игнатьевич женился, подобрел, хозяйство принял, должность в капхозе занял. В каждом доме он теперь желанный гость, а не паразит заезжий. Председатель с ним за руку здоровается, учителя на уроки приглашают, в клубе перед сценой усаживают. Даже собаки – и те перестали на него брехать, видно почуяли в нем мужика, а не интеллигента бесполезного.
……………………………………………………………………………………………………..

     Быстро сказка сказывается, а жизнь еще быстрее. Заканчивается командировка депутата Железякина, пора в Москву с отчетом.
……………………………………………………………………………………………………..

    Председатель и местный батюшка пригласили Степана Игнатьевича на беседу. Устроились в плетеных креслах в окружении солнца, неба и сиреней.

Председатель: Скоро вам?
Степан Игнатьевич: Через две недели. Уже звонили, телеграмму прислали, билеты.
Председатель: Хочется домой?
Степан Игнатьевич: Я теперь и не знаю, что домом  называть.
о.Дмитрий: С Богом везде дом.
Степан Игнатьевич: Верно.

Помолчали.

Председатель: Теперь вы настоящий аграрий, а не партийный. Любая проблема вам по плечу. (Пауза) Благо, у нас село хорошее, а по соседству, знаете, с десяток брошенных деревень.

Помолчали.

Председатель: Думайте в Москве о людях и себя не забывайте.
Степан Игнатьевич: Спасибо, научили.
о.Дмитрий: Крестить к нам приедете? Думаю, (указывает на Председателя) Платон Платоныч крестный что надо.
Степан Игнатьевич: Приедем.

Помолчали.

о.Дмитрий: Хочу еще сказать: не ругайте Родину, а лучше помолитесь о ней. Настрадалась Россия, хватит. Хватит споров, законов – любовь нужна. И Президента не гневите, не осуждайте, а здоровья ему просите, подсказывайте со смирением. Послушает – послушает, нет – значит плохо просили или Господь не хочет, чтобы просьба исполнилась… У нас Президент, как Царь: все беды на него и все победы ему. С вас не спрашиваем, но вам и не причитается. Вот так, не иначе.
Степан Игнатьевич: Отец Дмитрий, за себя я ручаюсь, а за других нет.
о.Дмитрий: И других Господь вразумит. Слава Богу, пришел Православный Властитель. Однако ему одному всех бесов-демократов не истребить.
Председатель: Коррупция, как цемент, их связала.
о.Дмитрий: Коррупция. А что лежит в ее основе? Лень, жадность и гордость. Деньги-то можно заработать, даже большие средства люди добывали честным трудом, а можно отнять у ближнего своего. Это проще и результат быстрее.
Председатель: Коррупцию не расстреляешь, в лагерь не посадишь.
Степан Игнатьевич: Диктатура в прошлом, культ личности - тем более. Никто не хочет репрессий, сами их боимся.
Председатель: Чиновника можно победить его же оружием – словом! Надо каждый преступный факт оглашать на весь мир. Чуть что пускать в ход радио, телевидение, газеты, интернет. Возродить доски почета и позорные столбы. Гражданская казнь не легче настоящей.
о.Дмитрий: Бесы не меча и пули боятся, а правды и света.
Степан Игнатьевич: Я теперь женатый человек, опасно мне правду говорить. Был один – молчал, а теперь нас двое – боюсь.
о.Дмитрий: Вы без гнева говорите, помолясь прежде о врагах.
Председатель: Раз уж женился, значит самое страшное позади.

Смеются.

Председатель: К тому же вы и на поле поработали и живыми людьми покомандовали, а не бумажными.
Степан Игнатьевич: Хлебнул жизни в хорошем смысле.
Председатель: А если вдруг  разжалуют, Петрович вас на свое место прочит, агрономом станете, поди плохо?
Степан Игнатьевич: Если разжалуют, то сошлют – и не сюда, а куда подальше.
о.Дмитрий: Человек, когда он с Господом, везде человек.
Председатель: Начали за здравие, кончили за упокой. Не сошлют! Знаю, Президент вас послушает, поверит вам! Как говорится, правой рукой станете.

Появляются Тимофеевна, Нина Марковна, агроном Петрович.

Тимофеевна: Охмуряете соколика нашего?
Председатель: Беседуем по душам.
Петрович: Игнатич. Ты мне в ведомости распишись.

Степан Игнатьич расписывается в бумагах агронома.

Петрович: Не пи…ди там в Москве много.
Нина Марковна: Петрович, опять матом!?
Петрович: Чего? (Степану Игнатьевичу). Трындеть – не мешки ворочать. Запомни.

Уходит.

Нина Марковна (Петровичу): Погоди, погоди, я с тобой.
Петрович: Догоняй… учительница.

Нина Марковна уходит вместе с агрономом.

Тимофеевна: Батюшка, звонить пора.
о.Дмитрий: Пора, Тимофеевна, пора. В мае и вечер не вечер: солнце высоко, птички веселятся. (Председателю, Степану Игнатьевичу): На службу пойдете или…
Председатель: Побеседуем еще.
о.Дмитрий: Ну, ангела-хранителя вам.

Уходит вместе с Тимофеевной. Через некоторое время раздаются звуки благовеста. Председатель и Степан Игнатьевич крестятся: Председатель – широко, Степан Игнатьевич – мелко, не касаясь перстами головы, живота и плеч.

Председатель: Господи, спаси и помилуй на грешных.

Помолчали.

Степан Игнатьевич: Давно хотел спросить,  а Платон – это ваше настоящее имя? И фамилия Небывалый – тоже странная. Расскажите, пока я не уехал.
Председатель: Тут весь рассказ-то в два слова. У меня, не подумайте, что хвастаюсь,  высшее образование – философский факультет. Закончил университет, уехал из Москвы, как несогласный. Освоился здесь, выбрали председателем капхоза… Захватил из города бюст Платона, поставил его в комнате. Мужики увидели, стали расспрашивать, думали, что это Ленин самодельный. Я им объяснил кто такой Платон, диалоги кое-какие почитал. Вот и прозвали меня Платон Платонычем. Когда вывел село на первые показатели и кредит из Москвы привез на сельхозтехнику, добавили «Небывалый».
Степан Игнатьевич: Интересно. А мне ничего не объясняли до вас, сказали Платон Платоныч, я и думал, что это ваше настоящее имя.
Председатель: Не любят у нас объяснять, да и зачем болтать с чужаком? По-другому-то вас и не воспринимали, сами знаете. К тому же изба-читальня, газеты, холостяцкая судьба внушали подозрение: вдруг вы шпион или ненормальный?

Помолчали.

Степан Игнатьевич: У вас в Москве сын остался?
Председатель: Двое. И жена любимая.
Степан Игнатьевич: С младшим, говорят, история была политическая.
Председатель: Видите, какими-никакими, а все же слухами вас снабдили. Хорошо, расскажу. Это полезно вам, как общественному деятелю.
……………………………………………………………………………………………………..

Сказ о том, как один мужик государство победил.

     Жила-была одна интеллигентная семья, целиком и полностью прописанная (зарегистрированная) в Столице. Глава семьи, его жена и их старший сын ходили на работу, а младшенький учился в институте на инженера. Вечерами родители и дети объединялись за обеденным столом для ужина и беседы. Ели скромно, но вкусно. Говорили, наоборот, много и о политике. Отец придерживался революционно-консервативных взглядов Обиженного и Несогласного. Он регулярно обвинял действующую государственную власть в неумении управлять, в жестокости и в глупости. Ругал Церковь, как одну из форм политического давления. Ругал Заграницу с ее патологическим желанием развалить, раздробить и уничтожить Россию. На логичный вопрос Младшенького «Что делать?», папа отвечал уклончиво, мол, де, студенты должны учиться, работники - работать, а народ в целом - протестовать общественно безопасным способом против Чиновников и Олигархов. Сам Глава Семьи на площадь не торопился, мечи не ковал, листовки по ночам не писал и, тем более, не расклеивал.
     Старший сын в дебатах не участвовал, так как считал первопричиной всех бед человеческих гордыню. Но сам, будучи обуреваем ею, сочинял стихи и рассказы, никому их не показывал, жениться не хотел, революции боялся.
     Мама занимала нейтральную позицию: готовила кушать, подавала на стол, убирала со стола, мыла посуду, не получала заслуженного «спасибо» и хотела спать.
    
     Шли годы. Квартира требовала ремонта, души - простора. В России в ту пору во всю орудовали банды Подрядчиков, хватавшие без разбора любые подряды на строительство Родины. Однако, получив заказ и приличную сумму денег, лжепатриоты исчезали, как будто вместе с валютой и золотом  им выдавали шапки-невидимки. Даже Президент Всевидящее Око не мог уследить за Жуликами, отчего последние совсем обнаглели и начали тягать уже прямиком с барского стола, не дожидаясь пока хозяева насытятся или хотя бы отведут глаза.
    Переполнилась чаша терпения государственного и Дубина Правосудия пришла в действие. Но на тот момент это была совсем маленькая дубинка, скорее даже палочка, поэтому она могла причинить вред только Детям и их Родителям. Так и получилось.
   
     Как-то по осени Президент плохо себя чувствовал: сказывалось возмущение геомагнитного  фона и участившиеся случаи хищения государственной собственности в особо крупных размерах. В результате влияния патогенных факторов у Президента слезился глаз, чесалась нога и першило в горле. Придворный Медик помогал, чем мог: вытирал слезы, унимал зуд, смягчал першение. Да, принесла нелегкая Секретаря. Он - не хороший, не любящий женщин человек, донес: «К вам в кабинет ворвались мальчики и девочки. Мальчиков больше». Последние два слова Секретарь произнес страстно и взволнованно.
- Прямо-таки ко мне?
- Нет, не к вам лично, а к вашему Помощнику.
- Чего тогда беспокоишь зря? Чай не Кремль взяли приступом, кабинетов, слава Богу, хватает.
- Они кричали громко. Вашу, извиняюсь, личность из окна выбросили
- Вот это зря, вот это плохо. А какой портрет? Только не говори, что тот, где я с удочкой и с налимом.
- Именно, именно тот.
- Значит так: вас в карцер за донос, а детей… детей в интернат.
- Какие же они дети, среди них студенты, юристы, художники, писатели?
- Эх, жаль. Тогда в тюрьму их холодную и глубокую. Да не забудьте розог всыпать. Больше трех дней не томите молодежь, родителям сообщите, где находятся их чада провинившиеся. Идите. Думаю, в карцер вас сопровождать не надо…
- Не надо, дорогу знаю, бывал.
- И не шалите там с заключенными, проказник вы этакий.
- Угу.

     На том и порешили. Да не тут-то было. Секретарь, перед тем, как себя изгнать, наврал с три короба слугам президентским, а те – люди добрые и ответственные – ему поверили. И наврал-то, к слову сказать, не потому, что врун, а потому, что не любил простых мальчиков-девочек, особенно девочек. Подавай ему ребяток гламуренных-перегламуренных, чистых-нечистых, отроков безусых. Вот как сказал злой человек, сине-красный от злости:
- Малюток бить нещадно, есть не давать, пить не давать, заключить в темницу сырую с упырями и вурдалаками. А папам, мамам сообщите, дескать, детишки их в лагере, выйдут не скоро, ибо сам Президент подписал им путевки.
     Слуги на то и слуги, чтобы исполнять, а не рассуждать. Били ребят крепко – этому их учили на специальных курсах, - сапог не жалели, тяжелых предметов, прикладов, кулаков тоже. Носы трещали, как хворостины. Насытившись, молотобойцы повели узников в самую дальнюю столичную тюрьму. Стращали по дороге, кулачной добавки давали тем, кто просил повежливее с ними разговаривать. Короче говоря, выполнили слуги приказ добросовестно, даже удостоились похвал, наград и повышений по службе.
     Секретарь, тем временем, с легкой душой укатил. Перед отъездом он доложил Президенту, что, мол, бунт подавлен, а бунтовщиков только слегка, слегка пожурили, как и было велено. Президент тоже лег спать с чистой совестью, а чего – деток воспитал, антикоррупционную программу принял, хорошие вести из Европы получил, Ужа-Секретаря сплавил.
В общем, никто не заметил, как появилась Правда и прямиком направилась к Отцу Младшенького, дабы тот не дремал, а дело делал.

     Скажете, причем тут Младшенький и его Отец? Но Младшенький-то в студенчестве себя не выразил, стихов не писал, а оставить след в истории хотел. Поэтому вместе с другой талантливой, но не нашедшей себя молодежью, он организовал Партию Маргиналов-Гуманитариев. Начитавшись революционных книжек, дети поверили, что и впрямь можно к Президенту в гости придти и претензии высказать. За наивность свою и пострадали.
     Однако, Бог не в силе и хитрости, а в Правде. Когда Правда заявилась к Отцу и все ему рассказала, тот поначалу осерчал, на Господа взроптал, судьбу свою проклял. Но потом, поостыв, начал справки наводить. Предстояло выяснить подробности происшествия, особенности задержания, намерения власть имущих, состояние тел и душ претерпевающих за юность. Правда еще раз повторила свой рассказ, а дальше говорили и действовали люди. Не все поняли что произошло, думали - так, пустяк, шалость, за которую подержат день-другой в темнице и выпустят.

     Время шло, дети не возвращались. Более того, им запретили видеться с родителями, запретили писать письма и получать посылки, общаться с адвокатами и прессой.
     И собрал тогда Отец команду – рать богатырскую из мамок, бабок, дядек, теток: вооружился Мечом – Словом и пошел рубить направо-налево.
     Помогло! Холопы-чиновники тюрем понастроили, законов понаписали, а что делать со всем этим лжеоружием не знали. Секретарь-то им больше приказов не давал, Президент тем паче. А шум-гам стоял на весь мир, даже птицы заморские слетелись, послушать и разнести во все концы света известия о делах беззаконных на Руси-Матушке: мол, сорок юных мучеников  заперто наглухо; и заперли их просто так, по злобе и глупости; и родителям ничего не сказали; и пытали детей нещадно; и Президент Всевидящее Око не слышит стонов и не видит страданий человеческих.

     От порывов Западного Ветра зашевелились чиновники почестнее и подобрее,  полетели злые головы Государственного Дракона одна за одной. Головы эти: судьи, деньги, слуги - до последнего кусались; бил Дракон крылами, царапался, хвостом валил с ног. Только и Отец не лыком шит, крепко держал Меч-слово, каждый день рубил, себя не жалея, а врага презирая.

    Год сражались, пока шум от битвы не дошел до Кремля. Пил чаёк Президент, вдруг донеслись до него крики, вопли, стоны. «Что такое?» - говорит он. – Не положено в моем Царстве кричать!» Сказал и кулаком хлопнул по столу. Делать нечего, объяснили Государю отчего такое великое смущение происходит. Ох, и осерчал Президент, узнав, как напоганил ему Секретарь. Тут же приказал: «Зовите Отца-Богатыря Великого сюда, пока он царство наше подчистую не разнес!»…
     Долго говорили, день сменила ночь, ночь Заря развеяла, утро уж занялось, а Президент все беседовал и беседовал с Богатырем Могучим – Отцом рассерженным…»

Пауза.

Председатель: Тут и сказочке конец, а кто слушал молодец.
Степан Игнатьевич: А дело-то чем кончилось? Что Президент сказал Отцу?
Председатель: О том история умалчивает… Выпустили моего сына, других ребят тоже. Пятерых, правда, оставили, самых крепких и непримиримых.
Степан Игнатьевич: А сказку, получается, вы сами придумали?
Председатель: Сын мой написал, а я выучил. Теперь вот пригодилась. Надеюсь, передадите ее, пусть не слово в слово, но зато Самому.
Степан Игнатьевич: Передам.

Помолчали.

Председатель: Ладненько, засиделись, заговорились, а работа стоит. Вы отдыхайте, сдавайте обязанности, а я побегу.
Степан Игнатьевич: Перед отъездом зайду к вам.
Председатель: Конечно. (Оглядев сад) Эх, такого цветения, как у нас, во всей России нету. Экологи приезжали, удивлялись: здесь, говорят, потрясающе стабильный микроклимат; смотрите, чтобы не нарушилось экологическое равновесие в биосферных нишах. Вот, смотрим… Счастливо.
Степан Игнатьевич: Счастливо.

     А весна не слушала политический разговор. Природе сродни естество, а политика – это самое не настоящее из всего, чем богат наш бренный мир. Задумка хорошая – управлять людьми, да вот только кто, кроме Господа Бога может правильно управлять?...
     Почему растения, животные, даже минералы подчиняются своему предназначению, не оспаривают своего положения, а человек все делает шиворот-навыворот и при этом возмущается несовершенством Бытия?...
    Так рассуждал Степан Игнатьевич, потом обсудил свои мысли с женой, а потом стал заполнять документы – благо их хватало, а сроки поджимали.

Седьмая серия.

«К тому любовь народная, в ком сердце благородное».

     Кабинет Президента. Степан Игнатьевич заканчивает сказ о том, как один мужик государство победил. Депутаты Охра, Бух, Сало-Нарышкин, Карамелькин и даже сам Президент слушают повествование с большим вниманием.
     Камера, после финальных слов Железякина, но до первой реплики Президента, показывает депутатов крупным планом, чтобы зритель мог увидеть как они изменились за год.

Президент (говорит не в своей обычной манере, а тихо, спокойно, так сказать, неофициально). Да, так примерно все и было. Очень осведомлен наш народ о делах политических. Замечательно.

Степан Игнатьевич: А Секретаря зовут…

Президент грозно смотрит на Железякина, тот осекается на полуслове.

Президент: Я прошу соблюдать правила хорошего тона. Не надо указывать мне на Прыщ, расположенный на самом видном месте. Придет время – выдавлю или сам лопнет.
Степан Игнатьевич: В этой истории хотелось бы расставить все точки над «и».
Президент: Расставим… и не без вашей помощи. Теперь к делу. (Более серьезно и внушительно). Я внимательно ознакомился с командировочными отчетами и сделал ряд выводов.

Все напряженно ждут.

Президент: Страшно? Почему никто не хочет видеть во мне человека? Поверьте, во мне намного больше человеческого, чем это принято думать.

Выдерживает паузу.

Президент: Вот вы, Орест Зиновьевич, пешком до Москвы дошли, а сейчас молчите и глаза прячете. Думаете, я не знал о проблемах Севера и о ваших прошлых махинациях? Незаметно даже копейку не украдешь, тем более, миллиарды! Вы пишете, что вас нигде не принимали, не верили в вашу должность и богатство. Почему? Потому, что когда человек говорит правду – у нас не верят. Прислушиваются, если врет. Слушают, если нагло врет и еще хамит при этом. Кто виноват? Нет, не я, не прошлый Президент, не Царь-Батюшка. Люди виноваты, обычные, простые люди. Ибо одни воруют, а другие соглашаются с воровством или ничего не могут сделать. В итоге – разруха, олигархия и полный… диссонанс.
Орест Зиновьевич: Я согласен сдать депутатское удостоверение, сесть в тюрьму и… даже могу все налоги заплатить. А вообще мне хочется умереть со стыда.
Президент: Размечтались! Вы спокойно умрете, а мне отвечать. Нет, не получится простого решения. Раскаялись – хорошо, теперь надо работать. (Депутатам) Вас пятеро, а в России тысячи проблем.
Моисей Абрамович (грустно): Кадры решают все.
Президент: Совершенно верно. Но у меня в команде не хватает профессионалов. Вопрос: Где их взять? И кто объективно оценит, что они профессионалы?
Питон Арнольдович: Бог укажет на спасителей.
Президент (Его речь несколько отрывиста): Бог – не указатель, Бог – помощник. Надеюсь, в монастыре, на стройке вам хорошо объяснили этот догмат. Бытие определяется умением выбирать: правильно выбрал – помогут, ошибся – страдай, мучайся, ищи. (Пауза) Надо искать приоритеты! Большинство политиков плюет на смерть; если человек не боится умереть – он способен на любое преступление. (Пауза)  Забудьте слово «реформы», оно разрушительно само по себе.
Моисей Абрамович: Например, армию надо не реформировать, а создавать.
Президент: Или поддерживать уже созданное. Разобрались, когда самого коснулось? От смерти вас спасли не указы и постановления, а живые люди. Бумаги у нас пишутся для какого-то абстрактного мира, а людям необходимо есть, пить, иметь жильё, работу, льготы, гарантии, накопления. (Пауза) Разве тот, кто сам копит, даст накопить другому? Или сможет ему что-нибудь гарантировать? Чушь!
Николай Николаевич: Без Бога даже провинция не спасет Россию. Искусство тоже бессильно, если в нем нет нравственной основы. Литература должна иллюстрировать, объяснять заповеди или молчать.
Президент: Это вы к чему? Почувствовали себя писателем? Не надо! Ваше дело проще и надежнее – думать и решать по совести, а не присутствовать на заседаниях с десяти до семнадцати, плюс обед, кулуары, праздники и так далее. Кстати, у меня есть стихотворение…

Депутаты в замешательстве: оказывается, Президент пишет стихи!

Президент: Я прочту.  (Декламирует):

Милее сердцу болтуны,
Подлизы и предатели,
Они для пафоса нужны,
Для блеска обязательны.

А что обычный правдолюб? -
Скучнее математики.
Но Царь, когда ему поют,
Становится карателем!

Депутаты не знают как реагировать: хлопать в ладоши или молчать с умным видом.

Президент: На заседаниях вы даже «браво» кричите.

Депутаты устраивают Президенту овацию.

Президент: Спасибо (Пауза). Вы меня слушали, теперь я вас хочу послушать. Лимит – полминуты, максимум минута. Степан Игнатьевич, прошу.
Степан Игнатьевич (Несколько помедлив): Принудительно, конечно, людей в деревню не загонишь. А загонишь, так они и там будут жить по - городскому: с водочкой, телевизором и газетами. Лучше помочь тем, кто остался верен земле. Для всех других – пропаганда, агитация и распределение по окончании любого учебного заведения: от заштатного колледжа до Московского Университета. (Пауза) Не менее важны  инвестиции в сельское хозяйство. (Пауза) А, самое главное, следует отказаться от экспорта и пользоваться своим добром. Россия – хлебная страна, но хлеб надо не только выращивать и продавать, его надо и самим есть. (Настойчиво). Требуется упразднение ряда структур, отвечающих за народное хозяйство, и дисциплинарные взыскания, вплоть до уголовной ответственности, если у кого-то нет желания поддерживать отечественного производителя.

Президент: Не плохо. Я как раз подумывал о реорганизациях и репрессиях. Помогает в отдельных случаях. Отлично. (Пауза): Орест Зиновьевич, раз дошел – говори.
Орест Зиновьевич: Нефти у нас много, толку мало. Требуется полная национализация промышленности… Тогда не будет уничтожения народов и народностей, не будет рабства при богатстве.
Президент: А сами-то отдадите… или отнимать придется?
Орест Зиновьевич (густо покраснев): Отнимать и расстреливать, если не отдают.
Президент: Насмерть?
Орест Зиновьевич: Без сожаления.
Президент (шутливо): С вас и начнем. (Пауза). Николая Николаевича я уже слышал. Или, может быть, у вас еще есть предложение?
Николай Николаевич: Верните людям искусство. Только не ставьте его на поток, очень много паразитов кормится с талантов и гениев.
Президент: Мои стихи – искусство? Народу пригодятся?
Николай Николаевич: Ирония хуже плетки.
Президент: Шучу. А насчет паразитов решим. Думаю, обойдемся без литературных институтов и творческих союзов. Они уже давно стали «корпорациями монстров». Взять хотя бы моего приятеля из киношников: любит царей играть и историю переделывать, а сам себе замок отгрохал, всю родню на должности посадил, ко мне каждую неделю ходит, чай дармовой пьёт, усами шевелит – дворянина корчит. Что с ним сделаешь? Саму что ли кино снимать?
Николай Николаевич: Самому! Ленин и Сталин художественную литературу читали по ночам, музыку классическую слушали и на все премьерные спектакли ходили.
Президент (Грозно): Вы, Николай Николаевич, никогда не сравнивайте жену с другими женщинами и действующего Президента с прошлыми правителями. Ясно?

По лицу Николая Николаевича видно, что он очень хорошо понял Президента.

Президент: Не то самого за книги и ноты посажу, а потом так спрошу, что мало не покажется.

Пауза. Президент переводит взгляд на Моисея Абрамовича.

Моисей Абрамович (быстро, как будто ждал вопроса): Или своя армия, или китайцы с неграми и арабами на всём Дальнем Востоке.
Президент: И?
Моисей Абрамович: Я не военный, в тонкости не посвящён… (Тихо) Беречь надо людей в погонах. Они многого не требуют, не приучены, поэтому на их чувстве долга, на их патриотизме и сыграли умники штабные.
Президент: Предлагаете Генеральный Штаб разогнать?
Моисей Абрамович: Я предлагаю, чтобы военными управляли военные, а не чиновники.
 
Президент: Меня-то хоть на посту главнокомандующего оставите?

Смеётся.

Президент: (Питону Арнольдовичу). Питон Арнольдович у нас самый молодой, самый перспективный. Что скажете?
Питон Арнольдович: Вы говорите, а мы будем слушать и делать.
Президент: Достойно, достойно. (Выдерживает паузу). Что ж, буду краток, тем более, решение принято мной задолго до сегодняшней встречи.

Депутаты замерли в ожидании.

Президент: Вот указ о роспуске Думы и многих других законодательных, управленческих структур. Я оставляю на рабочих местах только Вас. Вы сформируете новое правительство, новые команды. Я говорил, мне нужны профессионалы, вы подходите, надеюсь на понимание и сотрудничество.

Легкое волнение среди депутатов.

- Кто нас поддержит?
- Из кого формировать новые кадры?
- Распустить Думу – неужели такое возможно?
- Вы останетесь Президентом навсегда?
- Кто ваша опора?

Финальная пауза.

Президент (внушительно): У нас одна опора – Россия!

Депутаты удивленно смотрят друг на друга. Встают. Аплодируют. Президент суров и значителен, он принял историческое решение. Бой кремлевских курантов. Часы России начали новый отсчет времени.

Музыка. Титры на фоне картин из истории России.


КО Н Е Ц    Ф И Л Ь М А

Октябрь, 2008 год