Плачет бабушка у банкомата

               
 Плачет бабушка у банкомата


 
  Июль, жара, скучно… А в районном отделении сбербанка хорошо: работают кондиционеры, в кулере булькает ледяная вода, кофейный аппарат, если клиент пожелает, за умеренную плату нальёт ему любой кофе и даже добавит сахар или сахарозаменитель, вежливые молодые люди в одинаковой форме всякому вошедшему говорят «добрый день» и с неподдельным интересом спрашивают о цели визита. Им приятно услышать любой ответ, но особенно они радуются, когда клиент желает взять ипотеку или хотя бы потребительский кредит. А раздражают их старики, мигранты и пролетарии, про которых раньше говорили «от сохи», а теперь за глаза называют быдлом.
     Бабка лет семидесяти начала возмущаться еще с порога. И повод-то был пустяковым: парень – сотрудник банка - из-за толчеи не сказал ей «здрасьте», а она решила, что он специально её проигнорировал, как человека совершенно не стоящего внимания.
- Чего ты всем кланяешься, а меня не замечаешь? – спросила его обидчивая старушка, предварительно дёрнув за рукав пиджака.
- Бабушка, извините, народу много, не успел.
- Ты не успел, а мне обидно. Семьдесят лет нас уважали, семьдесят лет товарищами называли, пенсию хорошую платили, квартиры давали и вдруг взяли и в одну секунду изменились, стали морды свои холёные отворачивать. Обидно, сынок, обидно.
     Сынок покивал и скрылся за дверью, наполовину состоявшей из матового стекла. К стеклу на скотч была прикреплена табличка «Ипотечное кредитование». Бабка таких слов не знала, поэтому только сердито махнула рукой и уселась на белый диван из искусственной кожи. Этот диван она любила – с него лучше всего был виден экран, отображавший порядок обслуживания клиентов, и великолепно просматривался весь зал. А когда тебе за семьдесят, и ты живешь один – наблюдения за людьми, пожалуй, единственное твоё развлечение, доступное без денег и всегда одинаково интересное.
     Несколько минут старуха сидела тихо, а потом вслух начала ругать современную жизнь, стараясь вовлечь в разговор сидящую рядом девушку:
-  Вот ты мне скажи: как мы раньше-то без телевизоров обходились, а? Что же мы - не общались? Общались. Поговорить нам было не о чем? Хватало тем, хоть отбавляй. Может               
времени свободного не оставалось? Почему же не оставалось – оставалось… Работали не как вы, а строго по восемь часов. В девять садишься за стол – я в проектном бюро работала, а в пять – шабаш, отбой. И не забудь, что час давали на обед. Этих ваших компьютеров мы не знали, всё на бумажке – и запишешь, и посчитаешь, и в папку уберёшь.
     Девушка кивала, но в ушах у неё тихо бубнили наушники, а пальчиком она листала страницы в планшете, не задерживаясь и не раздумывая над содержанием картинок и надписей.
- Дали талончик, - бабуля не замолкала ни на секунду, - и что мне с ним делать? Вот не понимаю я  и всё тут!
     Девушка, не поддаваясь на провокацию, коротко объяснила, что когда на мониторе появятся те же буквы и цифры, что напечатаны на талоне, и голос произнесёт их вслух, надо просто подойти к тому окну, куда приглашают, и произвести оплату.
   Бабка прекрасно знала порядок обслуживания клиентов, но ей хотелось поговорить.  И жаловалась она не потому, что теперь стало плохо и неудобно, а потому что тогда, в прошлом, она была молода, у неё был муж и работа, было здоровье и не мучали мысли о смерти, настоящее радовало  и таким же радостным представлялось будущее. Но прошло несколько десятилетий, муж умер, дети разбежались, как котята от старой кошки, и будущего не осталось. Не осталось даже и примет прошлой жизни, всё переделали, перекроили,  начинили электроникой, написали новые правила и заставили этим правилам подчиняться, заставили принять всё новое, не обращая внимания на то, хочет ли того человек или не хочет.  Так бывает с путешественником, когда он возвращается в старый дом, а дом перестроили, мебель переставили и из людей, знавших этого путешественника, никого не осталось. Хочешь – уезжай назад, откуда приехал, а хочешь – приспосабливайся против воли и многолетних привычек.

     От кассира бабушка вышла ещё злее, чем пришла. Возмущение  было так велико, что со стороны казалось, будто её сухонькое, кривое тельце распрямилось, стало выше ростом и шире в плечах.
- Нет, ты представляешь, - заговорила она горячо и торопливо, обращаясь всё к той же девушке в наушниках и с планшетом, - платежи за электроэнергию не принимают,                говорят, оплачивайте через банкомат, но, говорят, учтите, банкомат сдачи не даёт. То есть, я ему суну тыщу сто, хотя должна тыщу десять, и плакали мои девяносто рубликов.               
- Почему плакали? - девушка вынула один наушник, - Они, если хотите, пойдут вам на телефон или останутся на счету. Тогда в следующий раз вы заплатите на девяносто рублей меньше.
- Угу, меньше. А если он опять сдачу не даст и ещё полста рубликов тяпнет? У меня пенсия семь тысяч, вот и сообрази, сколько мне на жизнь остаётся. Тут каждая копейка в счёт идет. И телефонами вашими, - бабуля ткнула в планшет, - я не пользуюсь. Некому мне звонить, некому!
     Последние слова она произнесла громко, выразительно и даже посмотрела по сторонам, дескать, товарищи, поддержите меня, я же права на все сто процентов. Но вокруг стояли и сидели совершенно чужие люди, и им не было никакого дела до этого косматого, седовласого существа с тремя зубами. Умри она в зале, и смерть ничего бы не изменила, разве что, кто-нибудь из сотрудников банка постарше вздохнул бы поглубже и в ближайшее воскресенье поставил бы свечку за упокой новопреставленной рабы божьей, чьё имя, пожалуй, только одному Богу  известно и нужно.
     Обидно и плохо быть стариком, но ничего не поделаешь, нужно жить и терпеть, ощущая себя полноценным человеком, а в глазах окружающих оставаясь всего лишь бледной, не в меру разговорчивой тенью.

     Через пятнадцать минут сражения с банкоматом старушка расплакалась. Она не понимала, что хочет от неё проклятая железяка, про какие она спрашивает тарифы, про какую карточку, какой надо ввести номер счёта и, наконец, куда сунуть деньги, чтобы получить заветный чек, подтверждающий факт оплаты и дающий надежду на бесперебойную подачу электроэнергии в течение месяца.
- Раньше, - уже на выходе поймала бабка свою молодую слушательницу, - платили за электричество шесть копеек, да и не платили по году. Теперь – нет, только задолжал им, - она показала на охранника, не задумываясь причислив его к чиновникам, - и сразу придут, шум поднимут, пугать начнут выселением и домом престарелых. Фиг вам, а не дом престарелых:  у меня два сына, дочь, внуки! Надо будет - приедут и помогут матери.
- Вы оплатили? – спросила девушка, складывая гаджеты в сумочку.
- Оплатила, оплатила. Спасибо вам, спасибо.
 Девушка сказала «пожалуйста» и села в припаркованную рядом с отделением «Сбербанка» машину. Не глядя, она опустила окно, включила зажигание, переставила в нужное положение рычаг на коробке-автомате, чуть прижала педаль газа и плавно отъехала.
     Бабуля наблюдала за ней не шевелясь, и по выражению её лица можно было понять, как живо она ощущает свою древность и беспомощность, насколько далеко обогнал её прогресс, как трудно ей приспосабливаться ко всему новому, ежесекундно выскакивающему из каждой щели, из каждого угла.
     Девочка, наверное, давно уже сидела в кафе с молодым человеком, заедая стресс от похода в сберкассу дорогими пирожными и сладким кофе, а бабка всё ещё стояла на ступеньках казённого дома и думала, думала, думала. Конкретного в её думах было немного: обида не понятно на что, такая же безадресная злость, неосознанная жалость к самой себе и недоверие к Богу, позволившему отнять у людей социализм и бросить их на самое дно жестокого капитализма, где кроме денег, других ценностей нет и быть не может в принципе.
      После сбербанка старушку понесло на рынок. Там она покупала хлеб и творог, на всё другое могла лишь посмотреть. Но и эти незамысловатые покупки ей нравились, ведь они осуществлялись с помощью настоящих денег, к тому же продавцы улыбались, спрашивали о здоровье и демонстративно пересчитывали монетки, когда давали сдачу.
     А вечером, поужинав варёной картошкой с кусочком консервированной ставриды, бабушка включала «новости». О, как она верила президенту и всем его министрам, обещавшим России новое, сверхтехнологичное будущее. Из десяти слов старуха не понимала и двух, но чиновники так ловко их связывали, так морщили лбы и хмурили брови, что не восхититься их заботой было нельзя. Газ, нефть, роботы, машины делали Россию великой державой, а, значит, должны были, и пенсионеры в скором времени ощутить это величие. Да неужели, сдав Сибирь в аренду китайцам и пробурив насквозь Баренцево Море, не найдётся у страны денег на вставные челюсти, валидол и хотя бы курочку на обед? Неужели, собираясь на Марс, здесь, на Земле нельзя уменьшить квартплату и утихомирить соседей сверху, чтобы не топали ногами, как черти в аду, и не включали громко музыку? Неужели, оснастив армию устрашающими боевыми андроидами, нельзя взять на работу в поликлинику хотя бы ещё парочку терапевтов, и тем самым свести сидение в очереди к минимуму? Неужели…
               
     Ночью под окнами орали пьяные мужики, утром грохотал перфоратор, из-за чего к полудню верхнее давление скакануло аж до двухсот десяти, а в поликлинике как всегда не было талонов. Потом обругали в аптеке, когда бабка посмела заикнуться про таблетки от гипертонии, только наши и подешевле. Потом зашла соседка, тоже пенсионерка, и сказала, что осенью опять подорожает вода и из магазинов окончательно пропадёт гречка.
     Не стыковались в голове у старушки бодрые новостные сообщения и реальная жизнь. Обманывал её телевизор, поэтому опять она плакала и хулила Бога, совсем не следящего за справедливостью. А Бог смотрел на неё со старой бумажной иконы и ничем помочь не мог, ведь бабушка ничего не просила, а только ругалась, жаловалась и причитала, превращая молитву в пустую болтовню, не отличимую от птичьего щебета и шуршания обыкновенного летнего дождя.
                2015 год