Под ногами крошилось вещество, бывшее когда-то монолитом льда, снега и песка, но после того, как в него втоптали человеческие эмоции, ставшее зыбким и безрадостным. По обочинам жизни человеческая масса, по своему обыкновению, выполняла одной ей понятные действия. Шел уже новый, ещё неизвестный, со своими козырями за накрахмаленными манжетами 2015-й год. Смело ступал, хрустя начищенными до блеска сапогами по судьбам людей.
А. поднял воротник пальто и сплюнул желтый комок под безразличные ноги. От всеобщей человеческой грусти и неудовлетворённости небо все еще оставалось серым, но присутствие робких облачков выдавало к общей зависти наличие нескольких довольных жизнью индивидуумов.
Снег. Сугроб - отражение современного общества. Общая, единая масса непохожих друг на друга крупиц. А. шел сквозь сугроб словно время, давя и перемалывая подошвами снежную людскую общность. На углу Советской А. остановил пьяный человек и опухшим языком потребовал объяснений:
- Вот ты, к примеру, скажи, почему, твою мать, год прошёл, а жить лучше не стало?
А. посмотрел в красные воспаленные глаза прохожего.
- Это потому, что душа в тебе живая. Ты всё пьёшь, а душу отравить не можешь, от того она в тебе и мается.
Прохожий, осознав всю трагичность ситуации, подхватил с земли мёртвый булыжник и неровной походкой отправился на поиски справедливости и лучшей жизни.
Существуя среди людей, А. не чувствовал с ними единения. По причине своей непохожести к 33-м годам он не создал семьи и не имел работы. Одинокой походкой скользил он среди людей, отбрасывая тень на счастливые лица, и утешая своим видом несчастные.
На площади толпа бывших рабочих осаждала представителя фабрики, а железный Маркс вычищал из бороды птичий помёт.
- Товарищи, тьфу ты, господа. Господа бывшие рабочие, фабрика, в лице руководства и я в своём лице, понимаем всю тяжесть вашего положения и принимаем меры для облегчения условий вашего существования.
Успокаивал он бывших рабочих, думая о том, как хорошо было бы сейчас находиться на складе и опускать руки по локоть в мешки с зерном. Представитель подходил к этому занятию обстоятельно. Долго выбирая мешок по плотней, он приговаривал, - “Ну-ка, ну-ка щас посмотрим”,- и пританцовывал в предвкушении соприкосновения с молодой жизнью. Сжимая в кулаках коконы растений, он ощущал свою причастность к будущей жизни и проводил рабочие часы за этим занятием.
Но толпа не слушала его увещеваний, сердито топала плохо обутыми ногами и норовила схватить за отворот пиджака натруженными руками. Из хаоса толпы выступил мужик, в бороде которого блуждал папиросный дым и, не вынимая изо рта папиросы, стал грозить представителю кулаком:
- Ты давай конкретно, сволочь, говори, какие меры принимаются для облегчения нашего положения, хватит с нас обещаний, у нас у всех тоже высшее образование, тоже обещать обучены.
- Господа бывшие рабочие,- бодро начал представитель.- Все вы были уволены с фабрики на прошлой неделе по причине 20%-ного сокращения штата.
- Верно, так и есть.- Ответила толпа.
- Руководство фабрики, для успокоения вашей души и установления социальной справедливости, на этой недели запланировало 30%-ное сокращение, а к концу месяца и того лучше 50%-ное. Ну, как устраивают вас такие меры?
Толпа ощетинилась шкурой тулупов и шапок. Взяла паузу на переваривание мысли и принятие решения, затем вновь нахохлилась, и громкий голос прокричал:
- Даёшь 70% к концу месяца, от 50% нам только чуть-чуть легче станет, а обида останется, а 70% уже терпимо.
Представитель виновато достал руки из карманов:- Но господа, помилуйте, руководство итак делает всё, что может. 70% ни как сейчас невозможно…
Но тут волосатые щупальца толпы схватили представителя за воротник и потащили навстречу открытым ртам и тяжёлым кулакам.
Несмотря на то, что была только середина января, в воздухе уже ощущалось зловонное дыхание весны. Она тянула свои бледные руки к белому, чистому снегу, стремясь набить им свое бездонное брюхо, сожрать его весь без остатка. А. не любил весну, ещё больше он не любил лето. Потому что летом нельзя просто существовать, летом нужно жить и радоваться, или просто работать. А. не хотелось ни радоваться, ни работать, а жить он не умел. Поэтому летом прятал своё не привыкшее тело в подвал, от тепла и людей, кутаясь в серость и паутину.
Новая жизнь нравилась А. гораздо больше чем старая. С улиц исчезли автомобили и люди в дорогих костюмах. Стало тише, проще и честнее и на него перестали обращать внимание. Кризис забрал у жизни время, но оставил место. И места стало больше чем прежде, правда его тут же заняла новая жизнь. А. не интересовали причины случившегося, у него внутри была безразличная не уверенность, ещё отсутствие веры и это порожнее место постоянно болело. Из-за этого А. сам себе казался старше, чем был на самом деле. Он знал, что всё произошло оттого, что нефть сильно подорожала, а деньги обесценились. Сначала отключили электричество и газ, а потом и воду. В домах сразу стало уединённо и скучно. В те дни А. полюбил лежать в своей квартире на полу лицом вниз, чтобы лучше понимать происходящие события. Иногда он подходил к окну и смотрел как некогда высокие и сильные офисные здания клонились к земле, словно колосья, присыпанные снегом. Они, привыкшие к постоянному шевелению внутри себя людской массы, почувствовали пустоту и одиночество без внутреннего движения и быстро развалились, ощутив себя ненужными. А в их корнях поселились неизвестные животные новой жизни.
А. ощущал себя не человеком, а свечкой. Есть тело из воска, есть душа-фитиль, нет только мотивации, ради чего гореть душе и жечь собой, плавить тело? Для кого освещать окружающее пространство?
Сосед по бараку, бывший в прежние времена мелким начальником, любил учить А. жизни:
- Ты, Авдеев, человек скверный, оттого, что нет в тебе веры. В вере искра человеческой жизни.
А. уважал его за возраст и потому всегда соглашался:
- Ты, Никита Иваныч, говоришь верно, но где же её взять, коли её ни когда не было? Я и не знаю, как она выглядит, может когда-то попадалась под руку, а я не признал потому и живу без неё.
- Дурак ты.- Злился Никита Иванович,- За веру пострадать надо, а в тебе только безразличие и социальная пассивность. Ты, почему на собрания не ходишь?
- Да тесно там, Никита Иваныч, а мне долго среди людей нельзя, мне среди людей тошно.
- Ты бы хоть на работу устроился, всё лучше, чем ни чего. Слышишь, нет?
Но А. уже не слышал. На него, хлопая тяжёлыми крыльями, опустился пыльный, голодный до человеческого разума сон.
Сон - райский сад человеческой памяти. А. задумчиво гулял в этом саду, безнаказанно пользуясь его запретными плодами. Он видел себя птицей, бессмысленно плывущей над лесами и городами, в которых люди задирали головы и кричали А.:
- Эй, сделай милость, посмотри сверху, не видать ли где счастья?
А. хотел ответить им, что оно, конечно, есть и он его видит нужно только пройти ещё совсем чуть-чуть, и они его достигнут. Но вместо этого он кричал им: - Карр... Карр.- Пытаясь сказать:- Там. Оно там. И показывал крылом. Но люди не понимали и вскоре переставали обращать на него внимание. Тогда он решил, во что бы то ни стало, пусть ценой своей жизни, помочь людям и ринулся к земле головой вниз.
Но тут сон оборвался, потому что в барак вбежал посторонний человек, отряхивая с плечей и меховой шапки снег словно пыль. И закричал шерстяным басовитым голосом:
- Хорош спать, мужики, айда в центр, там ночью банкира поймали!
Из под одеял и тулупов, словно улитки из своих однокомнатных квартир, стали недовольно показываться сонные лица, опухшие от бесполезности сна. Лица вытягивали за собой из постели туловища, а те слепыми ногами наощупь заползали в валенки и сапоги.
Макаренко первым спрыгнувший с верхних нар, начал донимать незнакомца вопросами, отводя лисьи глаза бусинки от прямого взгляда незнакомца:
- Скажи, мил человек, а жирный ли банкир?
- Как шкаф-купе.- Со знанием дела ответил незнакомец.
Макаренко от возбуждения ухватился за рукав незнакомца:
- А жив ли ещё, или уже замордовали? Я дохлятину не ем.
- Был живой, его, видать, деревом придавило, когда нору копал.
Макаренко встал на цыпочки, любовно отряхивать снег с воротника незнакомца, поскуливая от предвкушения:
- Как бы его лучше приготовить? Сварить, пожарить или засолить?
- Тебе бы только жрать.- Сказал Никита Иванович, поправляя постель.- Никакого нравственного самосознания.
- Как представитель медицины. - Подал голос доктор Гилевич.- Только из соображений гуманности, заявляю - банкира есть небезопасно, он существо наукой неизученное. Гилевич вышел из барака в открытое пространство мира и стал морщить нос от ощущения всеобщей необразованности. А. сидел, безразлично блуждая взглядом по ассортименту окружающих его лиц. Он вращал мир внутри своей головы, пытаясь на внутреннем макете разглядеть место где можно жить одними ощущениями, не чувствуя постоянного давления насущной мысли.
Марков, покидая пределы барака, толкнул Макаренко в грудь со словами:
- С дороги, вошь, раздавлю!
Отчего тот упал и перекувыркнулся через голову.
- За что, Гриш?- Спросил Макаренко, обиженно выглядывая из под нар.
- Это чтоб ты, сукин сын, у честных людей на пути не стоял.
Марков был человек честный и как шпала прямой и крепкий. Любимым его занятием была колка дров. Он всегда выбирал самые большие и крепкие чурбаки. А расколов такой надвое, тут же принимался внимательно рассматривать его внутренности, желая своими глазами увидеть силу древесного тела и понять причину её возникновения, а через это знание яснее почувствовать устройство и назначение собственного организма. Не найдя ответа на свой главный вопрос, сразу терял интерес к предмету и выбирал новый, максимально большой предмет древесного монолита и продолжал свою научную работу пока не закончатся чурбаки.
Зимнее утро, словно бы не ожидало столь раннего появления людского населения в своих пределах, поэтому, не успев привести себя в порядок, предстало унылым, заспанным и растрёпанным. Солнце берегло тепло своего тела и туго куталось серыми облаками. Снег под ногами, громко сообщал идущим по его спине людям о своём недовольстве ворчливым хрустом.
Карпухин, к своим сорока годам сохранивший наивное детское выражение лица, а также способность искренне удивляться, подбежал на коротких ножках к Никите Ивановичу и взял его под руку:
- Никита Иванович, друг сердечный, поделись соображениями, как думаешь, отчего банкиры такими сделались?
- От лени и несознательности.- Буркнул Никита Иванович.
Став свидетелем разговора, и увидев простор и возможность для творческой мысли, Глеб Маевский стал рассуждать вслух, подражая голосом Николаю Дроздову:
- Работники финансовой сферы, из-за кризиса, пострадали сильнее всех.- Изрёк он и обратил внимание на то, как спутники отреагировали на его слова, затем продолжил довольный и вдохновлённый:
- Они, не способные к физическому труду и тяжёлым условиям быта, кубарем покатились вниз по лестнице человеческой личности и докатились до того, что утратили людской облик и одичали. Сначала обросли густой чёрной шерстью, потом встали на четвереньки.
Маевский, увлёкшись своим рассказом, размахивая руками и краснея от нажима слов на кудрявую голову, стал на себе показывать, как выглядит банкир:
- Вот такие клыки, глаза, как Гришкин кулак и когти.
- А едят они чего?- Подбежал к нему Карпухин и заглянул своими наивными в его голубые.
- Ясно чего - друг друга. Сперва всю шваль поели, ну там секретарш, курьеров, потом менеджеров и руководителей отделов. Сейчас одни директора остались. А логово устраивают в развалинах своих учреждений или норах.
Закончив повествование, Маевский уже своим голосом обратился к доктору с озорной улыбкой;
- Верно, я говорю, а медицина? Ну-ка брякни, что-нибудь научное.
- Диарея.
- Это ты к чему?- Не понял Маевский.
- У тебя словесная диарея.- Поставил диагноз Гилевич и спрятал длинную шею под облезлым воротником.
Вращая ногами обесцвеченную землю, А. задумался о смысле жизни. Если есть предмет жизни - человек, то должно быть и назначение предмета. Даже камень, даже дерево имеют своё применение, а человек? Человек тоже должен иметь применение, чтобы через использование телесных и душевных ресурсов достичь конечного результата жизни. На что дана человеку способность мыслить? Ведь из мысли происходит сомнение и теряется ясность бытия. Камень вон лежит себе на дороге и ни о чём не думает, не съедаемый сомненьями, ему, наверное, и так всё ясно, потому он мёртвый. А человек живой и неясный, что же получается, в живом теле нет смысла?
Незнакомец, назвавшийся Михаилом, вёл просыпающихся людей по спящим кварталам. Улицы - морщины на лице города, чем он старше, тем их больше. Но ввиду изменившейся ситуации, город начал молодеть, стирая со своего лица угри промышленных зданий, сбривая опасной бритвой щетину небоскрёбов. Новое умирало, старое возрождалось и занимало свободное место. Рекламный плакат из последних сил тянул к людям беспомощные руки, желая обратить на себя их внимание: «КОМПАНИИ INDUSTRIAL MANAGEMENT НА ПОСТОЯННУЮ И ВЫСОКО ОПЛАЧИВАЕМОЮ РАБОТУ (« ПОСТОЯННУЮ И ВЫСОКООПЛАЧИВАЕМУЮ» зачёркнуто красным цветом) СРОЧНО ТРЕБУЮТСЯ: МЕНЕДЖЕР ПО ПРОДАЖАМ И ГЛАВНЫЙ БУХГАЛТЕР. (Зачёркнуто и исправлено на: ИСТОПНИК И ОХОТНИК). ОБЯЗАТЕЛЬНЫ: ВЫСШЕЕ ОБРАЗОВАНИЕ, СТАЖ РАБОТЫ НЕ МЕНЕЕ ПЯТИ ЛЕТ. (Усердно зачёркнуто, исправлено на: ХАРЧИ И ОДЁЖУ ИМЕТЬ С СОБОЙ, СПРОСИТЬ ФЕДЬКУ).
Брошенные дома, стыдливо прикрывавшие дырявыми ладонями наготу подворотен, постепенно расступались, открывая дорогу к центру города. Где изумлённые обыватели, жадными глазами впитывали диковинное зрелище. Зверь внешностью напоминавший медведя, но при этом имевший массивные клыки, распластался на безразличном асфальте, придавленный полувековым тополем. Бдительные граждане, для надёжности своего покоя связали его лапы оказавшимся под рукой скотчем. Зверь ярился, пытаясь дотянуться зубами до своих прозрачных оков, перемежая звериный рык и фразы, сохранённые памятью из прошлой кабинетной жизни:
- Где финансовый отчёт за март?- Ревел зверь, бросая на обступивших его людей испепеляющий взгляд.- Все у меня на биржу труда пойдёте.
Желая повеселиться, трое мужчин вытолкнули из толпы молодую девушку. Бедняжка упала на четвереньки прямо перед пленённым зверем, громко вскрикнула от испуга и быстро скрылась среди обезображенных смехом лиц толпы. Заметив её и вспомнив, что-то из прежней жизни, чудовище заревело:
- Леночка, сколько же можно ждать? Я просил кофе 10 минут назад.- Вызвав в толпе очередной приступ хохота.
Изумлённый масштабами банкира, Макаренко завопил:
- Братцы, да тут же пудов 10 отборной говядины! Хочешь, вари, хочешь, жарь.
- Смотри, как бы он тебя сам не поджарил. Сейчас как хыхнет огнём из пасти, вмиг в головешку превратишься.- Предостерёг его Маевский, пряча улыбку в усы.
- Не хыхнет, не хыхнет.- Завизжал Макаренко, но отступил от зверя на несколько шагов.- Доктор, скажи им, ведь не хыхнет же, правда?
- Гарантировать ничего не могу, он для науки натуральный парадокс, невозможно за считанные месяцы потерять человеческий облик до такой степени, скорее всего это мутация, а, следовательно, ждать можно чего угодно, хоть огня из пасти, хоть молний из глаз.
Животное, осознав, что речь идёт о нём, разразилось гневной тирадой:
- Где отчёты по долгосрочным кредитам? Ни каких оправданий, не хочу ни чего слышать! С заявлением в отдел кадров и ко мне на подпись!
- Совсем оскотинился.- Констатировал Глеб.
- Ишь ты, как мается.- Пожалел зверя Марков, ощущая тонкую душевную связь с большим, сильным животным.
- И всё из-за однобокости познания и нежелания приобретать навыки физического труда.- Разъяснил Никита Иванович.
- Прямо как мы.- Подумал А. , но когда Никита Иванович возмущённо спросил:
- Это ещё почему?!- Понял, что сказал это вслух.
- А чем мы лучше? Сбились в стаи и живём, как звери, а он один, потому и кажется нам диким.
- Ты Авдеев, эту дезинформацию брось, у нас не стая, а коллектив, это, во-первых, а во-вторых…
- Уймись, Иваныч, ей богу без тебя тошно.- Прервал его Марков.
Зверь продолжал сверкать глазами и скалить клыки, на которых уже собиралась кровавая пена и, капая на снег, превращалась в скорбную коричневую слизь.
- Инфляция! – Ревел зверь.- Инфляция нас всех убьёт!
Марков устал наблюдать страдания одушевлённого организма, подошёл вплотную к ещё живому человеку, повернулся к толпе и зарычал, оглядывая толпу влажными глазами:
- Что же вы за люди такие?! На ваших глазах человек мучается, а вы морды воротите! Уйдите, ради бога, я сейчас буду его жизнь прекращать, вам тут смотреть не на что.
Толпа безразлично пожала плечами и, распавшись на десятки мелких частиц, стала удаляться во рты домов и пространства переулков.
Чувствуя голодное место внутри себя, Макаренко заскулил:
- Правильно, Гришенька, пусть убираются, нам больше достанется, ты его прикончи, а я тут же эту тушу разделаю на чистое филе.
- Ни кто его не тронет, я сказал. Мы его похороним, какой-никакой человек. А ты, шакалья морда, не дай бог, мне до вечера попадешься, согрешу, рядом ляжешь. Ты моё слово знаешь.
- Да что ты, Гришенька, я же шучу, скажите ему, я шучу.- Пролепетал он, затравлено пятясь, прочь.
Умирающий уже не мог говорить, а только глухо хрипел.
- Глеб, пойди крест где-нибудь найди.- Скомандовал Марков.
- Ты что, Гриш, сдурел? Может тебе ещё попа поискать?
- Я пойду.- Сказал А., желая оказать уважение погибающему человеку и быть причастным к вечной жизни, вероятно, ожидающей банкира после избавления. Убегая в поисках креста, он уже не видел, как Марков отломал гранитную урну и с диким криком опустил на голову умирающего члена общества.
Утопая по колено во вчерашнем снеге, А. исследовал местность в поисках мёртвого материала годного для изготовления креста. Он не хотел лишать конечностей зябнущие деревья, так как считал, что живое существо не должно страдать ради удобства мёртвого. Оглядев окрестности, А. , не заметил ни какого тайного места, где могли найтись нужные ему предметы. Поэтому перемещался в пространстве, не имея конкретного направления. Под заборами боязливо побирались воробьи, впрочем, не ожидая уже ни какой милости, а скорее по привычке задирая смышлёные глаза навстречу незнакомому человеку. Идущий изо рта пар представлялся А. избыточным сырьём души, которое без пользы расходовалось на морозе, поэтому он старался задерживать дыхание, чтобы совсем не лишить себя ветхой душевной теплоты. Наконец заметив сиротливо стоящий забор, А. , направил свои следы в его сторону. Выдернув из частокола доску, которая выглядела самой крепкой, он сломал её о колено.
У А. была привычка воображать себя на месте самых разных предметов. Он ни когда не выбрасывал не нужных вещей, а аккуратно складывал в какое-нибудь укромное место, потому что представлял себе, как одиноко будет лежать этой вещи среди пустого пространства. Когда на улице шёл дождь, А. выходил во двор и поднимал лицо к небу, чтобы лучше промокнуть. В этот момент он думал о неизвестных людях, которые тоже, наверное, где-то мокнут, а если он промокнет сильнее чем они, то им будет не так обидно. Он считал, что таким образом помогает людям. Из-за этого А. ни разу не причинил, ни кому горя, всегда ярко предвидя ощущения, которые испытает обиженный человек. Вот и сейчас он посочувствовал палке, безжалостно выдранной из родного частокола, и позавидовал тому, что палка скоро перестанет быть просто палкой, а станет символом духовного мира, а он так и останется жить в материальном.
Чтобы получился крест, А. пришлось пожертвовать собственными шнурками, которыми он посередине привязал одну половину доски к другой. Удовлетворившись результатом, А. понёс крест, к будущему месту вечного покоя безжизненного тела.
Для могилы Марков выбрал пространство, существовавшее в городском парке, между двумя тополями. Раньше оно принадлежало кустам сирени, но когда сирень засохла, земля осиротела и сдалась на поругание сорной траве. Марков орудовал ломом и лопатой не чувствуя усталости, в его организме было слишком много искренности и справедливой силы, поэтому для усталости, подлости, жадности и других человеческих качеств, попросту не хватило места. Широко расставив ноги, и держа лом двумя руками, он долбил мерзлозём, вынуждая старые деревья глухо постанывать и трясти туловищем, но не ветками, потому что ветки намертво примёрзли к утреннему небу. Когда А. принёс крест, Марков уже по пояс скрылся в чёрной пасти могилы, которая кривой улыбкой приветствовала окруживших её людей. В вывернутых на поверхность комьях, сонно шевелились худые черви и прочий почвенный реквизит, который бессмысленно расползался по грязному снегу. А. аккуратно положил крест и присел рядом с Марковым:
- Гриш, ты как думаешь, где лучше на этом свете или на том?
Григорий на мгновение задумался и ответил:
- На этом.
- А я вот сомневаюсь, на том свете жизнь духовная, это значит жить не обязательно, а нужно только чувствовать и страдать.
- А как же работать?
- Душевной болью и сердечной радостью.
- Нет. Мне это не подходит, мне бы руками, в них сила и кровь, а в чувствах только стылая пустота. От того я и не собираюсь никогда помирать.
Утешение жизни Марков находил в ручной деятельности. Когда душевное волнение долго не давало уснуть, он выходил во двор и ломал какой-нибудь предмет, за то, что он стоит безучастно, когда ему, Маркову тоскливо. Затем начинал чинить и устранять поломку, чувствуя, что делает хорошее и нужное дело. За этим занятием он успокаивался и шёл спать. В такие ночи ему всегда снилось торжество справедливости или халва.
Среди тишины, нарушаемой ударами лома, молча пошёл снег. А. подставил ладонь, и на неё легла снежинка, он удивился, как такое маленькое тело может вмещать в себя столько красоты. От этой мысли ему стало радостно и грустно, он спрятал снежинку в карман, чтобы потом полюбоваться ещё раз.
Скоро пришли Никита Иванович с Глебом и позвали обедать:
- Гриш, закругляйся, там доктор каши сварил.
Марков уже похоронил банкира, а теперь выламывал уличный бордюр, чтобы сделать надгробный камень, А. подошёл к изголовью могилы и стал вбивать в землю крест.
- Иваныч, скажи что-нибудь о покойнике.
- Это можно.- Сказал Никита Иванович, набрал воздуха в лёгкие и сделал важный вид. Все сняли шапки и опустили глаза.
- Тяжёлое время пришло, суровые обстоятельства. Жизнь наша вещь хрупкая и быстротечная…
Проходившая баба остановилась и спросила:
- Кого хороните то, не Кольку моего, паразита?
- Нет, мать, проходи.- Ответил Марков.
- А кого же?- Не унималась женщина.
- Киркорова, мать - Пошутил Глеб.
- И этот допрыгался.- Сказала баба и прошла мимо, унося с собой недоумевающие взгляды.
-…сегодня мы провожаем в последний путь раба божьего имя коего нам неизвестно, не известно нам и какой веры он был, но знаем, что ждёт его покой и вечная память. Покойся с миром, пусть земля тебе будет пухом. Аминь.
- Аминь.- Повторили мужчины.
Всю обратную дорогу шли молча. А. пробовал представить загробную жизнь, но у него ни чего не получалось. Говорят, каждый дом становится похожим на живущих в нём людей. Дом встретил своих жильцов, кутаясь до подбородка в кирпичный кафтан и недовольно ворча шифером крыши. Внутри пахло дымом, чаем и людским товариществом. Чай разливался в алюминиевые кружки и граненые стаканы, из стаканов пить было вкусней, но озябшие губы дрожали, и стакан неприятно стучал по зубам, кружки быстро теплели, согревая руки, но имели неприятный кислый привкус неживого материала, который жалил язык.
Тишина стала вязкой и оглушительной, чтобы отвлечься, А. решил посмотреть на снежинку ещё раз, но в кармане ничего не было. Наверное, потерял-подумал А..
-Чего ты опять потерял?- Спросил Никита Иванович. А. понял, что снова подумал вслух.
- Да так, вещь одну.
-Уж не знаю, что ты потерял, а мы все вместе совесть потеряли. Что это такое?- Палец Никиты Ивановича указывал на потрескавшиеся стены в трещинах, которых было видно зиму.- Это же безобразие. Холодно как в проруби, здесь люди живут или скотина? Через эти щели соседнюю улицу видно. Конечно, у нас дров ни когда не хватает, потому, что ни комнату, а улицу отапливаем.
Закончив речь, Никита Иванович обвёл взглядом всю аудиторию, словно лектор, ожидающий вопросов от студентов. И дождался:
- А чего делать?- Подал голос Карпухин.
- А я скажу - щели заделывать и комнату утеплять.
- Чем же утеплять, Иваныч, где я тебе стройматериалы найду?- Оживился Марков, почувствовав приближение трудового процесса.- А даже если найду, как их сюда доставить? Везти то не на чем.
Важнее всего для Никиты Ивановича было чувство важности незаменимости для окружающих. Он всегда смотрел в глаза собеседнику, Чтобы лучше понять уважает его собеседник или нет. Когда кто-нибудь ставил под сомнение решение, принятое Никитой Ивановичем, он начинал злиться повышать голос, а если и это не помогало, тогда он подходил к спорщику в упор, хмурил брови и произносил свой самый главный аргумент: “Да я тридцать лет на руководящей работе”. Никита Иванович был искренне уверен, что уж эта фраза должна окончательно убедить оппонента в его правоте.
Когда Никита Иванович был маленьким, его ещё ни кто не уважал и ни кто не называл по имени отчеству, но уже тогда он собирал вокруг себя все игрушки, устраивая совещания. Где он вдумчиво отдавал распоряжения, искал пути решения проблем и жестоко спрашивал с провинившихся подчинённых.
Вот и сейчас Никита Иванович воображал себя руководителем, озвучивающим свое решение с трибуны.
- Что бы вы без меня делали.- Произнёс он и сморщил нос от удовольствия.- Я уже всё придумал.
Сказав это, он с шумом сделал глоток чая, желая этим звуком привлечь к себе ещё больше внимания, затем многозначительно поднял вверх указательный палец, выдержал паузу и произнёс:
- Пенопласт!
Все посмотрели в ту сторону, куда указывал палец, но не увидели ни чего кроме запутавшейся в паутине темноты.
- При чём тут пенопласт, Иваныч?
- Пенопласт отличный утеплитель и нести его не трудно, потому как он лёгкий и сделан из воздуха.
- Да только где его взять?
Никита Иванович залпом допил чай и загадочно улыбнулся, склонив голову на бок:
- На трамвайном кладбище.
А. проснулся от сомнения внутренних чувств, которые запутались в нём так, что обросли узлами и перестали действовать. Они грозили порваться, оставив его невосприимчивым и пустым на всю оставшуюся жизнь. Первым делом, сев на кровать А. принялся осматривать целостность своего тела, чтобы проверить полностью ли он проснулся, или какая-то его часть осталась во сне. Ощупав худые конечности, он остался доволен. Окинув взглядом жилое помещение, А. обнаружил, что в комнате он один.
Он очень удивился, но обрадовался своему одиночеству.
Под верхними нарами, прямо над головой у А. жил паук, он блестел в утреннем сумраке ржавой каплей. А. нашёл в кармане хлебный мякиш, скатал небольшой шарик и бросил в пыльные сети. Под весом хлеба паутина нервно затрепетала и разбудила паука. Изголодавшийся паук стремительно скатился из своего укрытия и вонзил отвыкшие клыки в мякиш. Пища оказалась мёртвой и не съедобной, но другой не было, поэтому паук принялся поглощать хлебные силы, которые ему дали Солнце, почва и вода. Закончив трапезу, паук деловито начал осматривать свою империю, вызвав у А. тень улыбки.
Печь задохнулась ещё ночью, из-за этого А. сидел, опустив лицо в полумрак. Темнота в дальнем углу комнаты ожила и зашевелилась. А. повернул голову на шум и увидел, как из стены вышел чёрный карлик. Он, как будто, был сделан из дыма, который чёрными кольцами циркулировал по его телу, придавая объём, и наделял лицо крупным носом, густой чёрной бородой и пепельными глазами. Они долго молчали и смотрели друг на друга. А. понимал, что нужно что-то сказать, но не мог ни чего придумать, поэтому просто ждал, что будет дальше. Карлик шмыгнул носом и спросил:
- Закурить есть?
- Нет.- Неуверенно ответил А..
- Ага.- Произнёс карлик недобрым голосом, подошёл к А. вплотную и уставился злым немигающим взглядом из под густых бровей.
А. не выдержал взгляда и отвёл глаза, потом взял себя в руки, сказал:
- Здравствуйте.- И протянул для приветствия руку.
- Ага!- Рявкнул карлик тем же голосом, но более настойчиво, не обратив ни какого внимания на предложенную руку.
А. неловко убрал её в карман, затем достал вновь, положил на колено и снова спрятал в карман.
- Может, каши хотите?- Нашёлся А. и, не дожидаясь ответа, вскочил с постели и начал накладывать вчерашнюю кашу в алюминиевую миску, обрадовавшись возможности хоть несколько секунд не ощущать на себе этот взгляд.
Каша застыла за ночь и легла в тарелку крупными, неаппетитными комками, но незнакомец охотно принял миску и стал, есть руками, не дожидаясь ложки, которую А. вытирал о простынь, чтобы очистить от присохших зёрен пшеницы.
Стремительно закончив трапезу, и смачно рыгнув, незнакомец произнёс:
- Недосолена.
Авдеев виновато пожал плечами и неумело улыбнулся.
- Теперь каждый день меня будете кормить.- Распорядился чёрный карлик.
А. только хотел открыть рот, для того чтобы сказать, что они бы рады, но дело в том, что сами не всегда сыты, но карлик опередил его, сказав:
- А-то ночью задушу.
- В смысле?- Не понял А..
- Сейчас поймёшь.- Сказал карлик и произвёл А. удар кулаком в грудь.
К горлу подкатил приступ сухого кашля, тело на мгновение обессилило и неловко упало на кровать.
Придя в себя, А. спросил:
- Ты кто?
- Ты кто?- Повторил незнакомец голосом безразличного эха, и склонился над А., мигая колючими глазами.
-Я?!- Закричал карлик и приблизил своё дымное лицо. От него пахло сажей, хвоей и дождём. Если приглядеться, в его зрачках были видны серые вихри, которые то расширялись, то сужались, делая еле заметной чёрную бездну, находящуюся у них внутри.
- Я индивидуальный человек. – Выдохнул А. и впервые почувствовал какую-то незнакомую гордость, которая шла из глубин организма и делала помещение светлее, а жизнь понятней.
- Я домовой.- Ответил карлик и растворился в полумраке комнаты без следа. А. огляделся, помещение было серым и спокойным, лишь на теле робкого луча, заглянувшего с улицы в дверную щель, неспешно вальсировали невесомые пылинки. Их тела жили и двигались, согретые скупым солнечным светом, но сразу умирали и неслышно падали на пол, как только они беспечно вылетали из уютных объятий луча.
Растерянные зрачки А. испуганно заскользили по непрозрачной поверхности сумрака в поисках незваного гостя, желая, однако, его не найти. Оглядев комнату и ни кого, не обнаружив, А. встал и нервными руками проверил все места, куда, по его мнению, можно было спрятаться.
Поднял все матрацы, заглянул под стол, который молчал и хранил в памяти огромное количество людей, которые когда-либо его касались и оставили след царапиной на его прежде белой столешнице. Но карлика нигде не было, А. открыл задвижку и заглянул в пасть печки, угли уже прогорели и стали пылью, покрыв печные внутренности однотонным ровным слоем.
Не найдя гостя, А. растерянно выдохнул:
- Показалось.
- Я вам устрою "показалось".- Произнес сердитый голос из противоположного угла комнаты.
Обернувшись, А. увидел, как, гость взял со стола книгу, вырвал страницу и ловко скрутил самокрутку.
- А табак откуда?- Поинтересовался А..
- Я вам устрою "откуда". - Проворчал карлик и закурил сев на кровать.
А. подошёл и сел напротив. Незнакомец осмотрел его оценивающим взглядом, выдохнул в лицо струю дыма, отчего А. начал кашлять и спросил:
- Ты не коммунист?
- Не знаю.- Пожал плечами А.
- Если коммунист я тебе быстро контрреволюцию устрою, ночью задушу и всё.
А. понимающе кивнул. Домовой докурил самокрутку, затушил окурок о матрац и бросил А. под ноги. На белой ткани матраца осталось пепельное пятно похожее на кляксу.
А. огорчился из-за испорченной вещи, но обрадовался тому, что матрац не живой, а значит, ему не было больно.
- Нет. Ты не коммунист.- Решил гость.- Вон у тебя под рубашкой душа видна.- Карлик ткнул А. пальцем в грудь. От его прикосновения стало холодно и тревожно.
- Я коммунистов не люблю, они, сволочи, электричество придумали, потому я и умер.
Дымные кольца, из которых, как казалось, было сделано его тело, стали двигаться быстрее, а глаза приобрели гневный кровавый оттенок.
- А сейчас электричества нет, и я опять стал живой. А вы меня кормить должны, а-то я вам устрою.
А. посмотрел на карлика не своими понимающими глазами:
- Ты же совсем одинокий и внутри пустой.
Взгляд домового изменился, ненависть отступила в самую тёмную точку зрачка, а её место занял интерес. А. закрыл глаза и задумался, что главнее мозг или сердце. Мозг, рассуждал он, для мысли, а сердце для чувства. Зачем думать, когда можно чувствовать? Сердце оно же стучит. Стучит от ощущения жизни. Не может оно молча существовать, потому, что хочет петь, двигаться, любить. Ведь если не будет стучать, оно заскучает и умрёт. Сердцу важно чтобы его слышали, чтобы не забывали. В детстве, бывало, прижмёшься к мамкиной груди и слушаешь, и сразу на душе тепло и понятно и думать не нужно. А мозг он мёртвый, потому не стучит. А. для точности приложил ладони к голове, не стучит. Затем послюнявил палец и засунул в ухо, достав, долго рассматривал, а потом облизал. Мысли имели серый цвет, а на вкус оказались горькими. То-то и оно, мозг - он вещество, а сердце-орган, заключил А.. Русский человек может жить и не думать, но не чувствовать он не может.
Вот машины жили без чувства, одной мыслью и расчетом, но быстро умерли, когда электричество закончилось потому, что питались только наукой, а наука она продукт мысли, значит, вещь не надёжная и не живая.
Другое дело птицы, они летают не от науки, а от сердечной энергии. И мозг у них с ноготок, зато сердце огромное, как небо. Зачем думать? От мысли одно сомнение, а чего сомневаться, когда вот оно небо. Небо. Всё твоё собственное, бесконечное, делай что хочешь. И сердце бесконечное и лёгкое, как это небо и хочется лететь всё выше и выше и петь...
Когда А. открыл глаза, в комнате ни кого не было, только на полу стыдливо дымил окурок.
А. стоял среди зимы и смотрел, как на стекле погибают снежинки. Вот ещё одна упала на стекло, поломав свои хрупкие кости, и тут же загорелась невидимым пламенем, умерла и стала водой. Он представил себе, как снежинка потечёт по стеклу вниз, прямо в пасть жадной почвы, оставляя после себя жалкий, влажный след. Почва с жадным чавканьем примет в себя снежинку и сохранит её до весны в своей сырой землянке, где снежинка будет томиться, пока её не выкупит одуванчик. Снежинка каплей воды пойдёт вверх по его стеблю и дойдёт до цветка, где снова станет снежинкой, только из пуха, а когда А. сорвёт одуванчик и обдаст его воздухом из лёгких, снежинка снова вернется на небо, чтобы зимой опять сгореть на стекле.
Задумчивость А. распалась на части и исчезла в рыхлом снеге, когда до его слуха донёсся гулкий металлический шум. А. обернулся, по улице шёл мужчина, стучавший молотком по цинковому ведру. Его голову от ветра и несущественных мыслей защищала строительная каска.
- Берегите хозяйственное мыло, оно цель нашей жизни и зерно в наших очагах!- Выкрикивал он плотным басом и производил удар молотком по ведру. От звучных лозунгов ведро деформировалось и походило на полумесяц.
Человек поравнялся с А., посмотрел на него требовательными глазами и спросил:
- А ты как понимаешь разницу между объектом и субъектом социального управления?
- Неопределённо.- Ответил А., не имея в уме ясного ответа и оттого суеверно
опасаясь вопроса, как всего неизвестного.
Снег устал быть снежинками и обидевшись, что на него больше не смотрят, стал белой крупой, которая больно колола лицо.
Незнакомец поднял над головой ведро так, чтобы его было видно:
- В нём вся правда живёт.- И ещё раз ударил по ведру молотком. Ведро ответило согласным звоном.- Раньше она сама по себе из воздуха получалась, а потом вдруг перестала, вот я оставшуюся сюда и собрал.
- А я думал, правда из пустого места головы получается.- Усомнился А.
- Голова предмет бесполезный, из неё только волосы получаются, потому что мёртвые, а правда должна из шума возникать, чтобы её слышно было
Человек ещё раз стукнул молотком по ведру и прокричал: - Пейте чай с мешковиной, она улучшит ваш иммунитет и состояние экономики в целом!
Чтобы подчеркнуть значение сказанного, человек округлил глаза и стал показывать жестами рук иммунитет и экономику.
- Ну что, понял правду или нет?
- Местами понял. А скажи, пожалуйста, почему облака такие большие, а не падают?
- Это я и без ведра знаю. - Отмахнулся человек.- Потому, что не хотят. Ты что-нибудь важное спроси, то от чего по ночам не спиться, что-нибудь про прошлое, или про будущее.
А. усиленно задумался, отчего на его лбу выступили морщины, а в животе что-то ожило и недовольно заурчало. Наверное, сомнение решил он и спросил:
- От чего во мне сомнение завелось, и жить мешает, оно по утрам в горле стоит и правде выхода не даёт, а к вечеру в живот опускается и там ощутимо действует.
Человек замахнулся для удара по ведру, но потом передумал, опустил молоток.
- Это ты верно говоришь.- Рассудил он.- Где сомнение завелось, там правда задыхается и безвыходно гниёт. Потому, что сомнение для правды, как плесень для хлеба. Ты вот что, почувствуй сомнение организмом, и определи в каком месте оно у тебя сидит.
А. не хотел расстраивать человека, раз уж он заинтересовался его личностью и поэтому напрягся изо всех сил.
Снег подружился с ветром и стал метелью. Обняв своего нового друга, он уносился из города в дальние поля и степи в поисках кого-нибудь кто в нём нуждается, и никого не находя, подобно всякому одинокому человеку падал головой в травы и начинал горевать. Отчего сухие былинки и колосья покрывались колючим инеем и клонились к земле.
От натуги у А. зачесался затылок, он обрадовался и произнёс:
- Вот оно! Нашёл! Оно у меня в тыльном месте головы сидит и шевелиться.
- Молодец!- Обрадовался человек.- Ты прижми его рукой, а сам ложись на асфальт, сейчас я его из тебя вышибать буду.
Сняв шапку, А. хлопнул себя ладонью по затылку, медленно сполз на колени и левой рукой положил шапку под голову.
Человек наступил ногой А. на спину, отчего тот застонал.
- Да ты не бойся, я её одним ударом прихлопну, молоток тяжёлый, осечки не даёт.
А. порадовался за молоток и людей, которые его изготовили. И представил, как молоток опускается на его голову, как она с громким хлопком лопается, словно воздушный шарик. Он был уверен, что больно не будет, а чтобы не расплескать лишней крови зажмурил глаза и перестал дышать. Он слышал, что в такие моменты людям вспоминается вся прожитая жизнь, А. тоже решил вспомнить свою жизнь, но вспомнил только как в детстве часто не мог уснуть и долго ворочался в тёплой постели, в беспамятстве растеряв по ней нескладное тело, поэтому начинал плакать, а мать ворчала и поддерживая его горячей рукой, поила его кипяченым молоком с медом, отчего во рту становилось противно, а на душе тепло и спокойно, а в голову приходили цветные сны про далёкие города, красивых людей и умных животных, которые даже позволяли себя гладить и катали маленького А. на своей спине.
На улицу, посмотреть на февраль, вышел Никита Иванович, но зрелище, представшее перед его взором, заинтересовало его куда больше: А. лежал на асфальте, расположив голову на бордюре, а на его спине стоял человек, держа в руке молоток.
Никита Иванович тихо подошёл сзади и спросил:
- Получается?
- А-то!- Ответил незнакомец.- Становись в очередь. Сейчас я из него человека делать буду, а ты следующий.
На минуту, задумавшись и почесав молотком затылок, он предложил:
- А хочешь, первым будешь? Снимай шапку ложись рядом.
- Нет. Нет.- Подал голос А..- Я первый.
Незнакомец весело подмигнул Никите Ивановичу и пожал плечами, словно призывая его не расстраиваться, обхватил своё оружие двумя руками и замахнулся. Но Никита Иванович ловко выхватил у него молоток и спрятал за пояс.
- Ты что наделал?! Как же я теперь?!- Огорчился человек и заплакал, обхватив голову руками.
От рыданий его плечи вздымались и опадали, его голова, покрытая каской, не вздымалась, а клонилась к земле, отчего человек становился меньше и ничтожней.
А. почувствовал на плече ладонь Никиты Ивановича, которая притянула его к себе и повела прочь от незнакомца, тянувшего к ним руки и взглядом безумных глаз умолявшего вернуть утрату, но голос его был задавлен обидой, поэтому из горла исходил лишь слабый стон, который уносился уличным ветром в пустые безразличные пространства.
- Ты прости меня, Никита Иванович.- Извинился А., спрятав руки в карманы пальто, где они словно провинившийся щенок сжались и забились в самый тёмный угол, а взгляд серых глаз скрыл в рыхлый снег, скучавший у обочины.
- Да ну тебя, ей богу.- Махнул рукой Никита Иванович.- Живёшь как камыш - куда ветер туда и ты. Ни какой самостоятельности.
Он залез рукой в карман, извлёк оттуда самокрутку и нервно закурил. Дым выползал из его ноздрей и лукавой змеёй, извиваясь и завязываясь узлами, скользил по твёрдому морозному воздуху в направлении солнца, но быстро уставал и рассыпался, так и не достигнув цели.
- Я людям хочу верить, Никита Иванович.
- А где они люди?- Развёл руками Никита Иванович.- Кончились люди, пойми! Я последний раз человека ещё в 92-м году видел, в очереди за водкой. Он с утра до вечера стоял и всех вперёд без очереди пропускал, а когда у него спросили, почему он всё время пропускает, а себе ничего не берёт, он сказал, что ему не нужна водка. Как это не нужна?- Возмутились люди,- она всем нужна: и рабочим и профессорам и инженерам, все в очереди стоят, а ему не нужна! На что он ответил, что ему нужна не водка, а людская благодарность и почтение, они для него приятней всего на свете, для этого он каждый день сюда приходит, занимает первым и всех пропускает. Вот где человек-то! А вот это… - Никита Иванович сделал пренебрежительный жест в сторону незнакомца горевавшего на обочине.- Это я не знаю что.
Но всё это чепуха. Я тебе сейчас одну историю расскажу, только тебе и больше никому. Про монаха одного. Звали его старец Михаил в миру Николай Свеженцев. Родился он ещё при царе, в обычной для того времени семье, происходил из благородного, но обедневшего рода. В семье он был вторым ребёнком, но после смерти старшего брата Никиты от одной из болезней, которые в наше время предотвращаются с помощью прививки, а в те времена были неразрешимой задачей для медиков, Коля в возрасте пяти лет остался единственным наследником, отрадой и надеждой родителей. И стоит сказать, что надежда эта вполне себя оправдывала - мальчик рано выучился письму, чтению и математике, всегда был вежлив и учтив к радости родственников и репетиторов, которые отмечали в честных глазах мальчика искру недюжинного ума и прочили ему, при наличии трудолюбия, блестящее будущее. В шесть лет в любознательные ручки Николая попало Евангелие, что и определило его дальнейшую судьбу. Мальчик не по годам глубоко оценил мудрость святого писания и решил посвятить себя служению богу. В то время, когда его сверстники предавались обычным для детства занятиям, Николай читал жития святых и молил бога о здоровье для родителей. Учёба в школе, а затем в духовной семинарии давались ему легко, но…
А. увлёкся рассказом Никиты Ивановича и поэтому не сразу заметил, как дома скучавшие на улице стали их окружать, подбираться поближе и направляли в их сторону любопытные окна, чтобы лучше слышать. Нагруженный арматурный аромат клонил ко сну и делал голову не восприимчивой, заставляя веки опускаться. Открыв глаза, А. увидел перед собой кирпичную кладку, его окружала стена длинной в кварталы и высотой в этажи, он несколько раз обернулся, и в глазах зарябило от множества оранжевых прямоугольников разделённых серой полоской раствора. Над его головой был виден крохотный квадратик неба, в нём маячили когтистые лапы труб и антенн, которые тянулись к пушистым облакам, плывущим по серому морю. Одно облако зацепилось крылом за большую вентиляционную трубу, и тут же было яростно изодранно в клочья, отчего на голову А. посыпались холодные белые хлопья. Клочок неба стал уменьшаться и А. понял, что стены начали сходиться, вскоре его плечи сдавил холодный камень, а сердце пронзил страх.
- Что же вы делаете? Вы же меня задавите.- Смиренно спросил А. голосом безразличного человека.
Кирпичи что-то пророкотали в ответ, но совсем не разборчиво.
- Наверное, вы просто любите, друг друга и хотите быть ближе. Ведь каждый человек и другие живые существа стремятся к товариществу, даже мёртвый материал собирается вместе в пыльные кучи и храниться в коллективном забытьи, так и вы просто хотите объединиться в совместном союзе, а я стою у вас на пути и мешаю. Но вы забыли, что и я пусть далёкий, а всё же ваш товарищ, я тоже думаю, о вас и желаю вам добра, поэтому прошу вас проявить обо мне заботу.
Стена задумчиво зашуршала, и вскоре А. обнаружил себя лежащим на земле лицом вниз. Лоб и щёки зудели от налипшей на них земли и снега. Он перевернулся на спину и увидел небо и населявших его птиц, потом он открыл глаза, и птиц стало больше. Они непонимающе смотрели на него и удивлялись, почему он не с ними и почему он просто лежит, вместо того чтобы летать.
- Сейчас.- Произнёс А., глядя вверх, и взмахнул руками вдоль туловища, затем ещё и ещё, но ничего не происходило, он пытался снова и снова, пока руки не начали отказывать, а потом его кто-то окликнул по имени. А. обернулся на голос, потому что не думал, что кто-то знает его имя, но ни кого не было, только большая птица оторвалась от земли и энергично замахала крыльями удаляясь, прочь и исчезла в переплетении облаков, которые луна уже окрасила в свой любимый цвет.
По тяжёлому небу плыла большая сильная птица. Описать её окрас было невозможно, ибо каждый видел её такой, какой хотел. Бедняку она казалась золотой, голодному цвета хлебной корки, для влюблённого она переливалась всеми цветами радуги, дурак видел её также как и влюблённый и только слепой мог видеть её такой, какой она является на самом деле. И тогда она слетала к нему на плечо, щекотала ухо бархатным пером и тихо что-то шептала, заставляя невидящие глаза улыбаться.
Снег закончился, поэтому Никита Иванович снял шапку и засунул её в карман. Чтобы сократить путь Глеб предложил свернуть на Станиславского и пойти по рельсам до самого трамвайного кладбища.
- Я по трамваям скучаю.- Признался Никита Иванович- Трамвай, он как поезд, а поезд это механизм, а механизм это наука, а если наука, то значит польза. Сколько людей старалось для пользы других, чтобы сделать поезд. Это уже не просто поезд, это дружба, товарищество и даже любовь.
- Скажешь тоже, поезд. – Не согласился Марков.- Трамвай он как лошадь, потому что большой, красивый и глаза тоже большие и грустные. А знаете, почему у лошади грустные глаза? Конечно, не знаете. Вы лошадь, наверное, только по телевизору видели. У лошади глаза грустные оттого, что она человека любит.
- Любит, а обнять не может.- Произнёс А.. – Из-за того, что рук нет, у неё две пары ног и хвост.
Рельсы безжалостно резали город стальной бритвой, оставляя за собой уродливые швы шпал, неровной походкой убегающие за спину горизонта.
Раньше здесь был центральный рынок: Миллионы запахов, сотни цветов, десятки оттенков кожи и один сплошной звук - гул состоящий из криков продавцов, ударов музыки, рвавшейся из динамиков, дополненный лаем собак и скрежетов трамваев. Всё это вихрем кружится вокруг А., подхватывает, тащит за рукав, толкает, уговаривает, просит, протянув руку. Вызывает аппетит, отвращение, скуку, радость, смеётся, кричит, не даёт пройти, вырывает из рук, и, удаляясь становиться всё меньше, превращаясь в еле заметную точку. Ничего больше нет. Только ветер гремит железом прилавков, предлагая свой залежалый товар.
Позолоченная ограда, окружавшая собор покрылась пятнами ржавчины и стонала шатаемая порывами ветра.
Марков сложил пальцы и поднёс ко лбу руку, чтобы перекреститься, но, увидев обезглавленный храм, купола и витражи которого давно разобраны и проданы, уронил руку и произнёс:
- Скоты.
- Обычные люди.- Не согласился Глеб.- Может, зайдём?
Шаги, производимые по мраморному полу, превращались в эхо и спешили куда-то вглубь храма, но, достигнув цели в виде колонн и сводов, ленились возвращаться, навсегда оставаясь в тёмных углах. Святые, размазанные по стенам, виновато прятали взгляд и робко протягивали скрещенные пальцы, словно прося подаяния. На полу перед алтарём горел костёр, отбрасывая блики на тёмные лики и удлиняя тени прятавшиеся по углам. Двое мужчин грелись у огня и жарко о чём-то спорили. На одном была монашеская ряса, накинутая поверх тулупа и седая борода, а второй кутался в красное стеганое одеяло и имел ясные голубые глаза, какие бывают только у детей.
- А я тебе ещё раз повторяю. - Вещал бородатый. – Любая религия нужна, чтобы заставить человека работать, чтобы он поменьше думал и хотел. Не возжелай жены, не завидуй, не ропщи, благодари бога зато, что имеешь, а если не имеешь, всё равно благодари. Один ответ на все вопросы. Почему то? Почему это? На всё воля божья и ничего не нужно объяснять, пути господни неисповедимы.
- То, что ты говоришь. – Возражал второй. - Элементарная безграмотность, ответы на все вопросы в святом писании.
- В святом писании?! Ну, брат, повеселил. А почему тогда в Новом завете Евангелие только от Марка, Матвея, Луки и Иоанна, апостолов то двенадцать, а остальные что же написать поленились? А если написали, то где же всё это? Я тебе скажу где - у папы римского под подушкой, подальше от посторонних глаз. Потому что написанное там опровергает все их догматы, устои и традиции и ставит под сомнение власть католической церкви как таковой.
- Ну а папа римский тебе, чем не угодил?
- Тем, что папская церковь величайшая афера, которую видел мир. Догмат о непогрешимости папы придуман, а затем принят самим папой, каково а? Основа католической веры - культ Богоматери, а знаешь ты, что догмат о непорочном зачатии Девы Марии был принят только в 1854-м году, а до этого они что, сомневались? Цирк, да и только.
Голубоглазый достал из под одеяла бутылку и выпил из неё что-то мутное.
- Католическая церковь объединяет и делает братьями по вере миллионы людей, каждый из которых по мере своей веры почитает папу и все догматы, которые ты ставишь под сомнение.
- Да какие тут сомнения, опомнись. Ты знаешь, как выбрали самого первого папу, жалко имя не помню…
- Не помнишь, не говори.
- Подожди. Так вот, никак его не выбирали, просто его сторонники заперли в одной из церквей Рима его конкурента вместе с его союзниками, разобрали крышу и забили всех камнями. И это исторический факт. А таких фактов масса. Например: Бенедикт девятый занял папский трон в возрасте шестнадцати лет, благодаря тому, что его отец дал всем кому нужно взятку. И как ты думаешь, чем он занимался, став правителем империи в таком возрасте? Правильно. Пил и трахался. Причём портил он преимущественно дочерей самых знатных и богатых вельмож империи. Обращаю внимание и это непогрешимый и неприкосновенный наместник бога на земле.- Бородатый протянул руку за бутылкой, сделал несколько глотков и продолжил, а бурые капли стекали по его бороде, пачкая рясу. – Конечно, это не могло продолжаться долго, и в итоге знать решила его прикончить. Но парень вовремя опомнился и сбежал из Рима, а святой престол продал своему крёстному.
- Физкульт привет.- Поздоровался Никита Иванович и подошёл к костру, который чтобы обратить на себя внимание метнул на его сапоги сноп ярких искр.- Разговоры у вас любопытные.
Закутанный в одеяло поднял на Никиту Ивановича свои детские глаза:
- Зёрна любопытства, посеянные в добрую почву, принесут плоды знаний.
- Присядь, выпей с нами предложил бородатый.- Прими причастие.
Никита Иванович поблагодарил за приглашение, опустился на принесённый ящик, но пить отказался и передал бутылку Глебу.
- Значит, ты говоришь бога нет?- Обратился он к бородатому.
- Э-нет, милчеловек, такого я не говорил. Бог может и есть, но не в церкви, посмотри сам, тут ни чего нет, и никогда не было. Ты когда колбасу покупал, верил, что в ней мясо есть?
- Верил.
- Потому что на ней корова нарисована. Тут то же самое, иконы повесили, спасение людям пообещали, а колбасу из порошка делают.
Сквозь дырявую крышу, на пол храма начали падать снежные хлопья. Валявшиеся повсюду камни и торчащие балки, бывшие прежде еденным целым стали белеть и терять контуры, становясь плоскими.
- Вот видишь, даже снег со мной согласен. Он падает только на пустые места и неживые предметы, потому что от тепла жизни он тает. А эти стены мертвы вот он сюда и лезет. Эй, парень.- Обратился он к Глебу.- Не задерживай бутылку, глотни и передай нам. Как тебе на вкус наше причастие?
- Шмурдяк.- Ответил Глеб и передал бутылку бородатому.
Тот сделал глоток и с полным ртом пробулькал:
- Сие вино есть кровь моя.
А. зажёг свечу и приблизил к иконе, чтобы рассмотреть оклад, разбуженные светом Богородица с младенцем обратили на него взгляд своих умных глаз. А. почувствовал себя неловко, поэтому извинился и быстро задул свечу.
- Ну а ты в бога веришь?- Спросил тихий, но приятный мужской голос, казалось, он звучал откуда-то сзади и одновременно сверху.
- Не знаю - Ответил А.- Иногда, кажется, что верю, а бывает, совсем не верю.
- Тогда лучше совсем не верь, если сомневаешься. Вера сомнения не терпит. Хуже всего те, кто в бога не верит, а всё равно ему молится и просит о чём-нибудь, а есть такие, которые верят и не молятся, думают другим нужнее, эти самые хорошие, потому что кротость есть наивысшая добродетель и способен на неё только сильный духом. А ты лучше не верь и не молись.
- Хорошо, не буду. Скажи мне, где ты? Я хотел тебя за совет поблагодарить и руку пожать, да только я тебя не вижу.
А. поднял голову и увидел пустое место там, где раньше купол венчал золотыми бликами свод храма. По краям пролома сидело десятка два ворон, и все они смотрели на А. немигающими красными глазами.
- Меня больше нельзя увидеть. - Прошептал голос совсем рядом, А. даже показалось, что он коснулся его уха.- Раньше, когда люди наполняли храм, зажигали длинные тонкие свечи, открывали двери, когда хор пел, и начиналась служба, я был еле заметной тенью, которая двигалась в тёмных углах храма, задевая паутину под его куполом и отзвуком в звоне его колокола. А сейчас здесь нет ни света, ни звука, поэтому я должен отсюда уйти. Ты тоже уходи и никогда не возвращайся особенно ночью, скоро на моё место придут другие, много. Тебе с ними знакомиться не стоит.
- Почему?
Вороны словно по команде переглянулись, и снова сосредоточили взгляд на А.. Он словно видел себя со стороны, стоящим на круглом манеже, а откуда-то сверху на него светил красный прожектор, размывая контуры окружающих предметов. Но голос снова зазвучал и красный прожектор исчез.
- А ты знаешь, для чего нужны иконы?
- Богу молиться.- Нашёлся А..
- Если их повесить в намоленное место, а потом стереть краску, то через них можно увидеть картины райской жизни.
А. посмотрел на пол и увидел как разноцветный цветочный орнамент, распластанный на мраморной плитке, складывается в большой крест, который начинается от дверей храма, пересекается посередине, напротив первого ряда колонн, а заканчивается перед алтарём, где краснеет костёр и оживают тени людей. Где звучит голос Никиты Ивановича, а доктор прячет длинную шею в пальто, Гриша на что-то злиться и качает головой, а Глеб скрипит сапогами, на которые ложиться снег и уже не ясно какого они цвета, сначала черного, потом серого, а сейчас какого-то ещё, но пока не белого.
- А теперь зажми уши руками и не смотри вверх.- Голос звучал всё тише и тише, словно его источник удалялся и терял силу.- И вот ещё, бойся талого льда.
Неуверенно прижимая к ушам ладони, А. успел заметить как вороны сидевшие прямо над ним, там, где раньше был купол, и ещё выше, там, где была звонница и жил колокол, поднимают крылья так высоко, что они почти касаются друг друга кончиками перьев, а затем синхронно хлопком смыкают крылья и взлетают чёрной кляксой в седое небо. Воздух взрывается, от этого шума перестаёт идти снег. В голове звенит, как будто снова ожил церковный колокол, и он бьёт сквозь дырявую крышу прямо по А. лежащему на полу и обхватившему голову руками, бьёт снова и снова, звон накатывает волной, мельтешит черными перьями, лезет в глаза, разжимает пальцы и больно царапает уши, рвётся внутрь.
Хватает под руки и ставит на ноги, трясет за плечи, хлещет по щекам и что-то кричит…
- Авдеев, ты чего разлёгся, пол же холодный? Простудишься ведь. Ты что поскользнулся что ли? Ну что ты на меня уставился? Пойдём к огню греться.
А. посадили рядом с бородатым и дали в руки тёплую кружку. Он вытер руку о рясу, протянул её А. и произнёс:
- Фома.
Но на протянутой руке А. прочитал “МИША”. Пожав плечами, он ответил на рукопожатие.
- А я в темноте голоса слышу и с ними разговариваю.
Фома нахмурил брови, посмотрел А. в глаза и сказал:
- Это ничего. Сейчас можно. А раньше бы тебя сразу закрыли с диагнозом “ Вялотекущая шизофрения”.
А. благодарно кивнул и поднёс кружку к губам, после чего по телу растеклась тёплая, но кислая на вкус нега.
- А это… - Продолжил бородатый Фома.- Серафим.
И указал на сидящего напротив мужчину, кутавшегося в красное одеяло. Серафим достал руку откуда-то из под одеяла, помахал А. и произнёс:
- Смерть хороша тем, что она никогда не заканчивается.
При этих словах А. поперхнулся, а Никита Иванович закурил.
- Подожди про смерть.- Оборвал его Фома.- Ты лучше скажи, какая была Никону разница как креститься? Тремя, четырьмя, двумя, да хоть всей пятернёй?
- По канону тремя, три пальца символизируют троицу.
- Хорошо. А скажи тогда, по какому канону старообрядцам, чтобы они крестились правильно, пальцы рубили?
- Ну что ты такое говоришь?! Ни кто, ни каких пальцев не рубил.
Серафим изобразил ангельское лицо. Его голубые глаза устремились куда-то вверх, а губы растянулись в лёгкой невинной улыбке.
Фома зло выбросил руку с бутылкой перед собой, Серафим ещё раз улыбнулся, благодарно принял предложенное и сделал подряд три маленьких глотка.
- Кто бы сомневался. Только вот они до сих пор от вас в тайге прячутся.
Марков зачерпнул горсть снега, его руки несогласные с мнением Фомы искали дела, чтобы через это дело выразить свой протест. Он изготовил снежок, тем самым, предав рыхлому снегу смысл и форму. Размахнулся и запустил его сквозь отсутствующий купол церковный в вечный купол небесный. И снежок, обретя цель и назначение, смог подняться над собором и центральным рынком, пролетел над Нахичеванью, провожаемый недоумевающими взглядами хлипких домов, спящих как сироты под одним одеялом, натянутым до подбородка, желая найти во взаимном союзе защиту и поддержку. Миновал набережную, на которой нет больше разноцветных поплавков, не задел иней на дремлющих кранах, не способных больше грузить уголь в далёкие громкие поезда. Переплыл Дон, текущий с востока на запад, скрывающий под ледяным тулупом большие и маленькие плавники, перепрыгнул тощие деревья, живущие на левом берегу. Кое-как переполз через песчаный карьер, который когда-то прогрызли голодные экскаваторы, и дополнил собой бесконечную снежную степь, за пять секунд, долетев из Европы в Азию.
- Ври что хочешь, а я точно знаю, если бы не церковь я бы тут не стоял…- Начал Марков. Слова тяжёлым весом скопились в его груди и горле, для того чтобы они вышли наружу, их нужно было сначала разбить, потом переплавить в мягкий металл и выковать из них предложения, охладить на морозе, чтобы они стали прочнее и только после этого обрушить готовый аргумент на неприятеля. Марков говорил и бил себя кулаком в грудь, словно молот опускается на наковальню, бил и в груди его клокотал вулкан, а изо рта шёл пар, который плавил морозный воздух. Он выбивал из себя слова, а костёр освещал дымно-красным и швырял под ноги яркие искры.- …Когда мне было двенадцать лет, я полез на электрический столб, чтобы посмотреть, откуда берётся ток, но тока на столбе не было, были только провода, поэтому я решил взять кусок провода с собой спуститься и посмотреть что у него внутри. Когда я очнулся, мне сказали, что я упал с большой высоты и сильно повредил позвоночник, а ещё что я не смогу больше ходить. В инвалидном кресле я провёл пять лет, пока однажды не явился человек. Он сказал, что хватит мне сидеть без дела, и что вместо этого лучше бы я выучил “Отче наш” и “Богородицу”. Через несколько дней он вернулся и сказал, что собирается идти в церковь и спросил, не хотел бы я пойти с ним. Я ответил, что хотел бы, но не могу, потому что у меня внутри вышла из строя какая-то деталь, без которой ноги больше не могут работать. На это он ответил, что если человек стремиться к богу и искренне верит, то к нему прилетят ангелы, возьмут его под руки и отведут прямо к господу. Он сказал, что мне нужно только встать, а дальше ангелы подхватят меня и поведут следом за ним. Я поверил ему и сделал, как он велел. А у самых дверей храма он сказал, что завтра и каждый следующий раз я буду приходить сюда сам, уже без него.
- И чего? Приходил?
- Приходил. Каждое воскресенье и на все праздники. И сегодня вот пришёл, а вы тут пьёте и дрянь говорите. Как же это в церкви бога нет, когда я попал сюда и вылечился по его воле?
- Вот именно! - Крикнул Серафим, направив на Фому торжествующий взгляд.- На свете существует огромное множество событий и явлений, которые не может объяснить и классифицировать современная наука: схождение благодатного огня, явление мираточения, чудотворные иконы, случаи исцеления безнадёжно больных людей, примером коих является наш новый знакомый.- Серафим сделал плавный жест в сторону Маркова.- А с точки зрения церкви, всё это, пусть необычные, но объяснимые вещи, которые глупо отрицать и невозможно игнорировать.
- Ну чтож.- Хмыкнул Фома.- Приведу свой самый главный аргумент - не поверю, пока не увижу собственными глазами.
Марков зыркнул на Фому, зло плюнул себе под ноги и пошёл к выходу. На улице февраль расходовал снег, засыпая им все щели и углы, поэтому снег утратил свою красоту и романтику, даже перестал блестеть на солнце. Валяясь без порядка, где попало, он больше не мог быть собой и стал бесполезным избыточным веществом. Марков обследовал церковный двор в поисках какого-нибудь дела, но руки не хотели ни к чему прикасаться, так как все предметы казались жалкими и брошенными. Тогда Марков начал ломать забор, чтобы потом починить и поставить на место, получая облегчение и забываясь от беспечности труда.
Доктор снял очки и начал протирать платком запотевшие линзы. Природа наградила его высоким ростом, а действительность – коротким пальто, из-за этого у него одновременно мёрзли шея и лодыжки, для того чтобы согреть и то и другое, он был вынужден слегка приседать, сгибая колени, при этом поднимая плечи и втягивая в себя шею. В этом положении он напоминал вопросительный знак, поставленный неумелой рукой первоклассника. Поэтому когда он заговорил, сложилось впечатление, что он обращается к собственному пальто.
- Я человек старый и в бога не верю.- Начал он, переступая с ноги на ногу.- Я верю в величие и всемогущество науки. Но человек по своей природе в боге нуждается и создаёт его себе сам, используя в качестве строительного материала собственное невежество. Должно быть какое-то высшее существо, какая-то воплощённая справедливость, кто-то кто всё видит и обо всём знает, тот, кто карает и милует, тот, кто спасёт, защитит и скажет, как надо жить.
Давайте вспомним советскую власть, когда иконы снимали, а на их место вешали усатые портреты, кресты заменили серпом и молотом. А на каждом углу стоял идол в кепке и пальцем показывал дорогу в светлое будущее. И даже в эти времена, когда церкви превратили в коровники, бог существовал и все знали, что он живёт в самой высокой башне Кремля, откуда видно всю страну. Мы знали, что утренний туман- это всего лишь дым, производимый его трубкой, что усы его густы, как тайга и черны как уголь, добываемый на шахтах Донбасса. Что погоны, украшающие его плечи размером с футбольное поле, а звёзды с погон светят ярче солнца, согревая наш урожай. Мы верили, что ладони его бережно укрывают снегом вершины Кавказа, а ноги обутые в сапоги цвета тёмной ночи давят вражеские подводные лодки водах Балтики. Мы не сомневались, что он дал нам слово и научил работать, что это он посылает нам живительный дождь и тёплые погожие деньки, что он создал свет и тьму, дал нам сгущенное молоко и двигатель внутреннего сгорания, резиновые калоши и поп корн, газировку «Тётя груша» и детский крем, кирзовые сапоги и игру крестики-нолики, клей «Момент» и моментальную лотерею, Диму Билана и трактор «Беларусь», липучку для мух и Московский «Спартак». Он был кетчупом в наших хот-догах, антивирусом для нашего Windows, пружинами в наших диванах, пультом от наших телевизоров, фильтром на наших сигаретах, палочкой, на которой держалось наше мороженное.
Это он научил нас читать и дал нам три великие книги: «Мойдодыр», переписку Ленина и Бухарина, а также «Зарубежные полупроводниковые приборы, интегральные микросхемы и их отечественные аналоги» под редакцией А.К. Мальцева издательство «Полымя» г. Минск 1995 г. В коей сказано, что после окончания земного пути душа умершего оставляет бренное тело и стремиться в самое сердце нашей родины на Багряную площадь, где предстаёт пред судом великого вождя, спящего в своём хрустальном саркофаге. Чело великого вождя украшает кепка, сшитая из кожи контрреволюционной сволочи, стопы его попирают ревущий броневик, могучая длань сжимает клинок, выкованный из золотых зубов собственноручно вырванных великим вождём из буржуйских ртов. По обе руки от великого вождя стоят апостолы его: Маркс и Энгельс. В руках у Энгельса весы, на одну чашу которых помещается сердце умершего, на другую серп и молот. Ежели перевешивает сердце, то великий вождь жмет умершему руку, троекратно целует и ногой открывает железные ворота, пропуская того в коммунизм. А если тяжелее оказываются серп и молот, то великий вождь хватает сердце и гневно швыряет его на пол, где его тут же пожирает Маркс. А душа перерождается и возвращается на землю в образе буржуя, где вынуждена страдать, неспособная искупить свой грех трудом.
В комнате повисла тишина, бесформенная и непроглядная, как туча. Даже костёр перестал ломать ветки, чтобы не шуметь. На лицах, не было ни какого движения, только Фома ехидно скалил зубы из-под густой бороды.
- Зато порядок был.- Буркнул Никита Иванович.
Фома захохотал и начал хлопать в ладоши, посвящая свои аплодисменты Гилевичу.
- Молодец, длинный, как ты его ловко поддел, посмотри, он даже в лице поменялся.
- Счастлив не тот, кто знает истину, а тот, кто заблуждается.- Произнёс Серафим и выразительно посмотрел на Фому.
- Да ну тебя Философ копеечный, только тоску нагоняешь, а он, между прочим, - Фома ткнул в сторону Гилевича грязным ногтем.- Затронул очень важную тему. Я имею ввиду перерождение души и возвращение её на землю в другом образе. Эйнштейн доказал что всё в мире это энергия, в том числе люди. Как мы знаем, энергия не возникает из ничего и не исчезает бесследно, она переходит из одного состояния в другое. Следовательно, когда материальное тело умирает, энергия, а душа, безусловно, тоже энергия, изменяется и становится чем-то другим.
- В этом суть буддизма, а мы обсуждали христианство.
- В этом хотя бы есть логика.
- Вера- явление не материальное, какую логику ты можешь в ней найти? Да и потом любая религия существует благодаря логике. Ты привязал веру к позорному столбу и сечёшь её кнутом, но разве можно причинить физическую боль тому, кто лишён тела, поэтому твой кнут просто поднимает пыль. Но ты не понимаешь этого, бьёшь всё сильней и злишься оттого, что не можешь ни чего изменить, ты подобен глупцу, который велел своим слугам высечь море, ты зря тратишь силы, не желая понять и разобраться, выбирая вместо этого самый лёгкий путь. Отрицать и критиковать гораздо проще, чем принять как данность, переделать, улучшить себя и жить в гармонии с окружающим миром.
А. подобрал палку и начал щекотать ей нутро костра, Краснея от возмущения, костёр ощетинился пламенным опереньем и принялся грызть палку, чувствуя в ней причину своего беспокойства, отчего палка тихо потрескивала и быстро чернела.
Где-то на улице тихо заиграла гармонь, а потом полилась далёкая и грустная песня. А. не мог разобрать слов, но отчётливо слышал незнакомый, и поэтому приятный женский голос. Не зная, о чём тоскует неизвестная женщина, он мог до бесконечности долго представлять себе, как она выглядит и о чём поёт. Может быть, она оплакивает умершего от голода или болезней ребёнка, может быть грустит по ушедшей молодости, или просто с помощью песни старается побороть лишнее время. Но в любом случае если её голос может лететь по воздуху и тревожить сердца других людей, то она без сомнения прекрасна.
А. молча встал и вышел на улицу, на ступеньках сидел Марков и тоже вслушивался в далёкий голос, А. подошёл и сел рядом. Марков, не глядя на него, прошептал:
- Вот так минуту послушаешь, а потом всю жизнь до смерти жить хочется.
- Голос совсем как птица, легче воздуха, поэтому сколько хочет летит и никогда не падает.
Песня звучала ещё несколько минут, а потом неожиданно смолкла. А. решил, что это даже хорошо, такая красота не может быть надолго и для всех, иначе быстро истратится.
- Знаешь?- Произнёс Марков. – А я сейчас собирался пойти и этому Фоме скулу своротить, за его разговоры, а теперь чувствую, что рука не поднимется.
- Да? Это хорошо. Я думаю, может мне полюбить эту неизвестную женщину и жить ради неё? А-то для самого себя плохо получается.
- Попробуй, всё равно лучше, чем ничего. Пойду мужиков позову, работа сама себя не сделает.
А. обернулся вслед уходящему Маркову о незнакомой, такой далёкой, но всё более любимой женщине.
По воскресеньям Никита Иванович любил ходить на собрания. В холле «Окружного дома офицеров» стояла уменьшенная копия «Рабочего и колхозницы».
- Эта скульптура.- Говорил Никита Иванович.- Несёт в себе двойной смысл- с одной стороны мужик, с другой баба.
На втором этаже, на всю стену висела огромная карта северокавказского военного округа, на которой А. читал названия далёких тёплых городов, где живут незнакомые, но наверняка счастливые и гостеприимные люди. Мужчины в тех городах все как один носили большие чёрные усы, под которыми пряталась их радушная улыбка, а женщины были скромны и красивы. Они протягивали А. большие корзины, наполненные ароматными фруктами.
Прежде здесь находился музей северокавказского военного округа, впрочем, там никогда не было посетителей и поэтому его практически сразу разворовали и с облегчением закрыли.
В советские времена в мире спорта существовал термин «друзья-соперники». Казалось бы, абсолютно бредовое сочетание антонимов, но оно предельно точно характеризует взаимоотношения между советской хоккейной сборной и любой командой союзников по соцлагерю, например с чехами. В таких противостояниях на первый план выходит политика. Поражение в таком матче означает не столько потерю турнирных балов, сколько ставит под сомнение авторитет государства в целом, а значит каждого советского человека в отдельности.
Вот и Никита Иванович для солидности громыхал по коридору сапогами, как медведь сквозь тайгу пробирался по коридору направляясь в сторону кабинета Геннадия Геннадиевича Вечера «Председателя комитета по самоуправлению и восстановлению». Никита Иванович топал, швырял себе под ноги мебель и другие предметы, имевшие несчастье оказаться у него на пути, перешагивал через них матерясь. Все эти шумовые эффекты применялись для одной цели. Они должны были устрашить и вывести из себя противника.
В кабинете у Геннадия Геннадьевича стоял вскрытый потрескавшимся коричневым лаком письменный стол. Добрую половину, которого занимал неподъёмный железный сейф, который Вечер собственноручно, до отказа заполнил битым кирпичом, но об этом знал только непосредственно Геннадий Геннадьевич, все же остальные, а именно соратники, подчинённые и прочие любопытные люди, были уверены, что сейф под завязку забит альтернативной валютой нового времени - сигаретами. Тем более, что такие слухи Г.Г. сам охотно распространял и всячески поддерживал.
«Комитет по самоуправлению и восстановлению» возглавляемый Г.Г., пользовался в городе большим авторитетом. Потому что был единственной реально работающей на благо города структурой. Благодаря своим организаторским способностям и харизме Г.Г. умел поднять людей на уборку снега и привлечь добровольцев к заготовке дров на общественные нужды.
На еженедельных собраниях Г.Г рассказывал о достигнутых результатах, распределял задачи и нацеливал на новые свершения. Собрания всегда проходили при полном аншлаге, люди нуждались в зрелище и Г.Г. обеспечивал эту потребность сполна, кроме того в зале Дома Офицеров всегда было тепло, что и привлекало народную массу. Г.Г. изобрёл и воплотил в жизнь уникальную схему. Для того, чтобы осуществить свою цель, ему нужно было добиться высокой явки на собрания. Как это сделать? Очень легко. Нужно чтобы в зале где проходят собрания, всегда было тепло. А чтобы в зале было тепло, необходимо нанять на работу истопников, но истопникам нужно чем-то платить. Чем? Конечно сигаретами. Где брать сигареты? Стрелять у людей приходящих на собрания. А гарантией финансовой состоятельности Г.Г. служил тот самый сейф якобы полностью набитый сигаретами.
Каждое воскресенье, Г.Г. лично встречал пришедших на собрание. Жал руки, высказывал одобрения, делал комплименты и спрашивал у каждого закурить. После этого шёл расплачиваться с истопниками, у которых тоже умудрялся выпросить несколько сигарет. Таким образом, Вечер стал политическим монополистом, не имея ни чего кроме большого желания и закручивающихся вверх усов.
Вторую половину стола занимал загадочный бюст Пушкина-Ленина, который Г.Г. изготовил, а точнее сказать доработал, собственными руками.
Г.Г. нуждался в источнике, где бы он мог черпать и подпитывать силы для идеологической борьбы. Ему был необходим артефакт, который можно было бы предъявить любому сомневающемуся в истинности его идей. Да такой, чтобы любой скептик моментально раскаялся в своём неверии и принял точку зрения Г.Г.. Для этой цели ему служил бюст Пушкина-Ленина.
На поиски будущей святыни Г.Г. отправился в подвал Дома офицеров, где среди старого хлама, пустых полторашек и стройматериалов обнаружил и извлёк на свет божий, гипсовый бюст Пушкина.
Великий русский поэт не сильно вдохновлял Г.Г. , поэтому Вечер решил его исправить. Стамеской и наждачной бумагой, Г.Г. долбил и шлифовал голову Пушкина, уничтожая африканские кудри и бакенбарды поэта. Но даже когда у Пушкина появилась желанная лысина, он всё также не мог считаться тем краеугольным камнем, на котором Вечер мог бы строить свою новую политическую власть. И тогда Г.Г. взял и выкрасил бюст Пушкина красной половой краской.
- Теперь другое дело.- Приговаривал Вечер, оттирая руки ацетоном. Г.Г. вдыхал этот запах и словно в дымке ему виделись длинные коридоры с красными коврами на полу, стол с зелёным сукном, где сверкали новенькие дырокол и пресс-папье, а ноздри приятно тревожил запах чернил и прелой бумаги.
Установив бюст Пушкина-Ленина на столе напротив сейфа, Г.Г. откинулся на спинку стула и предался мечтам. Светлое будущее всплывало в клубах сигаретного дыма, а в голове как молитва звучали стихи любимого писателя Пушкина-Ленина.
Единственная вещь, которая омрачала безоблачную действительность Вечера, называлась конкуренция. А выражалась она в наличии политического оппонента - Никиты Ивановича. Вечер был мечтатель, художник рисующий людям блестящую перспективу, поэт, поднимающий массы одухотворённым порывом; готовый пожертвовать собой ради достижения общей цели. Никита Иванович же являлся прагматиком, гвоздём в колесе воздушной телеги Г.Г., скептиком, постоянно разрушающим полёт мысли Г.Г. неудобным вопросом или замечанием.
Дойдя до двери кабинета Г.Г., Никита Иванович перестал шуметь. Сделал небольшую паузу, после чего А. увидел, как рука Никиты Ивановича стала медленно подниматься и сжиматься в кулак, а из-за двери А. слышал, как Вечер готовиться к схватке, как скрипят зубы и трещат костяшки пальцев Г.Г., как он набирает воздух в грудь и выпрямляет спину, чтобы казаться ещё больше. Его плечи раздаются в ширину, руки превращаются в кулаки, а глаза напряжённо смотрят сквозь дверь, которая уже пляшет на петлях, дрожит, прося пощады, глухим скрипом, но Никита Иванович не знает жалости и снова и снова опускает кулак на беззащитное дерево.
- Это кто там, в дверь скребётся? Входите, она легко открывается.- Вечер не успевает договорить, вскакивает, с грохотом опрокидывая стул, потому что на него уже несётся Никита Иванович, занося руку.
Г.Г. ловит руку на лету и начинает её с остервенением сжимать.- Здрааааавствуй, дорогой Никита Иваааанович, как здороооовье? Что? Не очень?
- Привееееетствую вас, уважаемый Геннаааадий Геннаааадьевич.- Никита Иванович, со звериным оскалом трясёт руку Г.Г. и орёт ему на ухо. – А что с голосом, вас еле слышно, вы что простудились?
Словно два краба сцепившись намертво клешнями, они медленно вращаются вокруг стола, краснея и обливаясь потом. Г.Г ожесточённо шевелит усами, а Никита Иванович надувает щёки и пучит глаза. Скрежет зубов, треск костей и скрип стола, на котором противники уже полулежат, всё это превращается в один пронзительный нарастающий звук.
Палец А. тем временем скользит в погоне за кристальными узорами, оставленными кем-то на оконном стекле производя неслышный звук.
-Что-то же они обозначают, не может же столь прекрасная и безупречная вещь, организоваться сама по себе, не имея ни какой задачи и смысла?- Произносит А., но на него не обращают внимания.
Снежный узор, это результат работы, для совершения любой работы необходимы усилия, интересно, с чем можно сравнить усилия затраченные силами природы на организацию данного оконного узора? Насколько велика эта сила? Наверное, очень, если человечество, обладая учёными знаниями и технологическим оборудованием, не может повторить простого узора на стекле. А что было бы, если эту силу можно было бы вычислить, рассчитать определить и организовать на службу человеку, например на строительство домов, таким образом, за считанные дни или даже часы, можно было бы решить проблемы нуждающихся в жилье по всему миру.
А. прижался к лицом к стеклу, чтобы точней почувствовать организацию этого изделия природы и услышать тихую музыку незнакомых пространств, замороженную, недвижимую и обязательно спокойную. Но лицо замёрзло, а ухо заболело и, растирая его рукой, А. отошёл от окна. А противники уже сидели за столом тяжело дыша и разминая скрюченные пальцы.
-Чай будешь?- Колоколом раздался голос Г.Г в больном ухе.
Никита Иванович затрясся и прокричал:
- Чай вон прихвостням своим подливай, а я к тебе по делу пришёл.
- Ладно.- Ответил Г.Г., залез в стол и достал бутылку коньяка, на дне которой весело хороводили чаинки. Г.Г. наполнил три рюмки и протянул одну из них А., Никита Иванович перехватил рюмку со словами:
- Пьяница мать – горе в семье! - Выпил и погрозил Г.Г. пальцем.
- Молодёжь наше будущее, им страну восстанавливать, а ты их политурой травишь?!
Вторая рюмка скользнула по корявой столешнице и остановилась напротив Никиты Ивановича.
-Садись, Никита, давай потолкуем. Как-никак собрание и нам с тобой пора договориться. Определить первостепенные цели и задачи, выработать программу и действовать.
Никита Иванович махнул вторую рюмку, отчего лицо его покрылось красными пятнами, а глаза подобрели. Он вытер губы ладонью и крякнул, прочищая горло.
-Вот ты говоришь пора договориться. А как же можно договориться, если мы с тобой толкуем о разных вещах. Ты беспокоишься о повседневных заботах, таких как заготовка дров, организация питания и так далее. Нет, нет, я понимаю это всё, безусловно, необходимо, но есть вещи куда более важные и если не подумать о них сейчас, то впоследствии это может привести к катастрофе.
- Опять двадцать пять!- Восклицает Г.Г. – Слышать больше не хочу! Ты снова предлагаешь собирать ополчение и готовиться к войне?!
Никита Иванович вскакивает с места, лупит, кулаком по столу и страшно пучит глаза.
- Нет уж, ты послушай, может хоть на этот раз до тебя дойдёт. Не в сказке живём. Страна в руинах, власть под ногами. Не топлива, не электричества. Бронзовый век, натуральное хозяйство. Сообщения с другими городами нет, что с Москвой? Что с Петербургом? Может их вовсе уже нет?!
Г.Г. не выдерживает, тоже вскакивает, начинает орать и размахивать руками:
- А где же они, мать твою! Куда подевались?!
- А ты что же думаешь?- Никита Иванович перестаёт кричать, упирается руками в стол, наклоняет голову так, что оказывается нос к носу с Г.Г.. Их лбы соприкасаются, а глаза смотрят не мигая. Никита Иванович переходит на шёпот:
- Это всё произошло случайно, и заграница сидит, сложа руки? Может уже завтра в город войдут отряды морских котиков, французский легион, или ещё чёрт знает кто. А ты сидишь тут и думаешь, как людям дать в руки лопаты и отправить снег чистить, а им не лопаты давать надо, а оружие, да только нет его у нас. Вот и надо первым делом трубить сбор, взламывать военные склады. Вооружать народ, формировать отряды и проводить учения.
- Да ты совсем сдурел, Никита, какие учения?! И потом, если у нас такая катастрофа и жрать не чего, то у капиталистов и того хуже, потому как они работать давно разучились, а умеют только торговать.
-Вот именно поэтому они на нас с голодухи и попрут. Но это пол беды, ты оцени наше географическое положение. Северный Кавказ как- никак, эти тоже не подарок. И получается, что мы между молотом и наковальней. С севера те с юга эти. Вот и делай оргвыводы, что важнее снег убрать, или людей спасти?
-Знаешь что, Никита,- Г.Г. взял свою рюмку и аккуратно вылил обратно бутылку, не пролив ни одной капли.- Раз ты так думаешь, возьми и выступи сегодня на собрании. Открой глаза народу, а мы потом проголосуем.
Никита Иванович закипал, внутри его черепа мозг, раскалился и начал плавить мысли, поэтому Никита Иванович не мог произнести ни чего внятного. Вместо слов он производил звуки, напоминающие по частоте и амплитуде работу парового молота. На его лице выступили алые пятна, а глаза округлились и покрылись кровавой сеткой капилляров.
- Да я так выступлю, так выступлю… - Начал приходить в себя Никита Иванович.- Что вы все…- Но так до конца и, не обретя способность вербально выражать свои мысли, со всей силы трахнул кулаком по столу, сгрёб Авдеева за воротник и вышел в коридор.
Г.Г. выпускал дым из подстриженных усов и незаметно улыбался стоя на сцене концертного зала Дома Офицеров, его масштабность приводила Г.Г. в восторг, всё внутреннее убранство располагало к публичным выступлениям. Голос оратора крылато и стремительно распространялся по залу, долетая до самых дальних уголков.
Барельефы, украшавшие балконы, изображали единение советского народа в борьбе за светлое будущее. Усатые гвардейцы сжимали в руках винтовки, а крестьяне гипсовые нивы. Находясь на сцене, Г.Г. думал о том, что когда-то на этом месте читали свои бессмертные стихи Есенин и Маяковский, это вдохновляло его и придавало речи красоту и витиеватость.
Двери актового зала, сжимаясь и разжимаясь, проглатывали идущую сквозь них толпу. Когда Авдеева и Никиту Ивановича втащило в зал, оказалось, что народу собралось довольно много. В первых рядах мест практически не оставалось, в средней части толпились те, кому не хватило стульев, а в самом конце зала и партере жёг костры цыганский табор, в собраниях они, как правило, не участвовали, зато производили больше всех шума. Едкий дым клубился под потолком, коптил пыльную хрустальную люстру и окутывал сцену, где стоял большой дубовый стол, спрятанный под красной скатертью с путанной золотой бахромой.
Авдеев обратил внимание, что ряды стульев были соединены между собой железными скобами, это делалось для того, чтобы их не украли. Однако А. видел в этом иной смысл. Ему представлялось, что стулья, как хорошие товарищи, обняли друг друга за плечи и теперь став цельным организмом живут радостно и дружно, находя, друг в друге взаимное утешение и поддержку.
Никита Иванович заметил Маркова и Макаренко, которые заняли для них с А. два места в третьем ряду, а сейчас с трудом удерживали, отражая атаки претендентов. Марков без устали размахивал кулаками, а Макаренко рычал и по-звериному скалил зубы.
Тем временем на скатерти уже сложил локти президиум. Слева располагался старший истопник, суровый бородатый мужчина в надвинутой на глаза ушанке. Если смотреть на него из задних рядов, можно подумать, что это не человек, а борода в шапке. За ним, шурша бумагами, смоктала карандашный огрызок личный секретарь Г.Г., товарищ Морозенко. В её внешности было нечто, заставлявшее стыдливо отводить глаза. Не красивое и не ухоженное лицо, мешковатая, скорее мужицкая, чем женская фигура, постоянный непобедимый запах пота и чернил. Всё это вынуждало говорившего с ней человека смотреть поверх её головы, если позволял собственный рост, в противном же случае собеседнику приходилось прятать взгляд в бесполезных окружающих предметах.
Третьим был гармонист дядя Серёжа, он не принимал никаких решений и не участвовал в обсуждениях. Но обеспечивал выступлениям Г.Г. необходимую художественную окраску и иногда даже хореографию. Дядя Серёжа растянул меха, и гармонь издала громкий протяжный звук, это означало скорое начало собрания. Зал смолк, боковая дверь распахнулась, и в зал вошёл Г.Г.. Пританцовывая и размахивая руками под бодрый военный марш, Вечер, торопливо, но при этом неспешно продвигался к сцене. Жал всем встречным руки, между делом, охотно принимая предложенные ему сигареты. Источая доброжелательность, подмигивал дамам, похлопывал кого-то по плечу, трамбовал сигареты за уши и в карманы пиджака, не переставая улыбаться, хохмить и расплёскивать комплименты.
Никита Иванович, видя соперника во всём блеске, хмурил брови:
- Ты посмотри на него, сам гавно, а блестит как паркет.
Гармонь плясала, сидя на коленях у дяди Серёжи, а Г.Г. дробил ногами поднимаясь на сцену. Ребро ладони эффектным жестом рассекло воздух, и музыка смолкла.
- Здравствуйте, дорогие товарищи люди!!! Земляки! Ростовчане!- Г.Г. развёл руки в стороны, а зал растянул волны аплодисментов и Вечер нежился в тёплых потоках, подставив лицо электрическому Солнцу.
- Сегодня у нас будет не совсем обычное собрание. Мы начнём с выступления товарища Одинцова, уважаемого всеми нами Никиты Ивановича.
Зал выразил своё уважение недовольным ворчанием и хамскими выкриками.
- Сколько можно его слушать! Опять мобилизацию проводить хочет!
Но Никита Иванович, не спеша и ни на кого не обращая внимания, пробирался к сцене. Где Г.Г. уже гостеприимно улыбался и протягивал руку, чтобы помочь ему подняться. Никита Иванович брезгливо посмотрел на протянутую ему руку, как на посторонний неодушевлённый предмет, показал на неё пальцем и поинтересовался:
- Мытая?
Г.Г. обиженно убрал руку и спрятал улыбку в усы. Никита Иванович по ступенькам залез на сцену, прочистил горло и поприветствовал аудиторию громким голосом:
-Вы все дураки!- Обеспечив себе внимательную тишину, он продолжил.- Вы не живёте, вас просто нет, я сейчас стою и смотрю в пустой зал, где нет ни одного человека, потому что вы закончились вчера, а завтра на ваших местах будут сидеть уже чужие задницы, и в домах ваших тоже будут сидеть чужие задницы. И эти же задницы будут жрать ваш харч, курить ваши сигареты и греться вашими дровами…
Грубый голос из зала прервал монолог Никиты Ивановича: - Иваныч, за такую риторику можно и роги растерять!
Народ одобрительно загудел, и на сцену полетели различные предметы хлама и колючие угрозы. Но тут поднялся Марков и объявил, что каждому кому плохо сидится он лично поможет принять горизонтальное положение, а Никиту Ивановича призвал высказываться покорректнее и подбирать более точные формулировки, потому что в противном случае он рискует остаться непонятым аудиторией.
- Ладно.- Сказал Никита Иванович.- Начнём издалека. Вы что о себе думаете? В стране разруха, нет ни какого сообщения с центром и другими регионами. Полгорода замёрзло, половина пропало неизвестно куда. Раз всё закрыто и ни чего не работает, значит нужно растащить продовольственные склады и магазины по своим норам, сидеть и жрать чипсы со сникерсом до второго пришествия?
- А чего нам ещё делать, на биржу труда, что ли становиться? Харчей пока хватает, доживём до тепла, а там видно будет.- Прокричал голос неизвестного гражданина.
- Вот, пожалуйста.- Никита Иванович указал на говорившего рукой, словно желая привлечь внимание кого-то третьего, которого видит только он сам. – И много таких кто думает также?
Две трети зала подняли руки.
- Вот я сейчас и расскажу вам что делать. Что сейчас представляет собой наше общество?- Никита Иванович некоторое время подождал ответа, но из зала доносились только невнятные крики и мат.
- Стадо баранов! Мы стадо баранов, которое осталось в степи без пастуха. Еда у нас пока есть, волки нас пока не трогают, но… Но-о-о-о-о!!!- Заорал Никита Иванович.- Но-о-о-о-о!!!
В зале наступила полная тишина, а дядя Серёжа уронил гармонь и акустический удар лишь подчеркнул напряжение, наполнившее электричеством всё пространство зала, присутствующие растеряно смотрели на сцену, где Никита Иванович начал меняться.
Сначала А. заметил, как Никита Иванович сжимается, не уменьшаясь в размерах, он словно бы становился плотней. Какая-то сила заключённая внутри Никиты Ивановича Одинцова вбирала в себя оболочку, до предела уплотняясь. Затем достигнув критического максимума, стремительно, с незаметной для глаза скоростью Никита Иванович начал расширяться. С оглушительным криком: Но-о-о-о!!!
По залу покатилась энергия, неизвестная сила, срывавшая шапки с людей, опрокидывала пустые стулья и эхом отражалась от высоких потолков, заставляя закрывать уши. И в тот момент, когда глаза всех присутствовавших в зрительном зале и на сцене были устремлены на Никиту Ивановича, А. увидел, как тот начал расти. Его лицо растягивалось и краснело, глаза поливали публику жёлтыми звенящими искрами, голос громыхал в ушах. Казалось, Никита Иванович говорит со всех сторон сразу, нависает над головой, толкает в плечо, вбивает слова прямо в мозг, отчего голова начинает болеть и идти кругом. Смешивая в одну сплошную кучу, контрастным потоком, голоса людей, стон гармони, крик Никиты Ивановича, тени в углах и на стенах, пыльную люстру, ржавый скрип кресел, красную с бахромой скатерть, боль, кровь.
Глеб увидел, что у А. пошла носом кровь и вывел его прочь из зала на мороз.
Трёхэтажные акации, раскачиваясь из стороны в сторону, засыпали снегом бесполезные провода, обречённо свисавшие с обледенелых столбов. Глеб слепил снежок и протянул его А.- На вот, к носу приложи.
-Как думаешь? – спросил А., запрокидывая голову вверх, чтобы остановить кровотечение. – Послушают они Никиту Ивановича или нет?
- Сомневаюсь. Русский человек устроен таким образом, что в любой критической ситуации он сначала думает о своём индивидуальном благополучии, а затем, когда ему самому ни чего не угрожает, решает посмотреть, а что же происходит вокруг него. Соответствует ли его персоне окружение. А как там соседи поживают? А что у них на завтрак? На работу тоже на маршрутке? Все живы здоровы? И вам не хворать. А счастье оно же не в деньгах. Ну ни чего, живём в порядке, как все. И если у окружающих его людей дела идут так же, или чуть хуже, но не дай бог лучше, тогда у русского человека начинает просыпаться общественная сознательность. И в этот краткий момент, он готов сделать что-нибудь для всеобщей пользы, но только при одном условии, что остальные будут действовать вместе с ним, с тем же усердием. А в противном случае он будет бить себя кулаком в грудь со словами: « Как же так, Я пошел вам на встречу, добровольно предложил свою помощь, а вам всем наплевать, такое впечатление как будто мне надо больше всех». Я тебе как историк заявляю. Мы самая способная нация, но эти способности проявляются в самый критический и гибельный момент. А у них пока брюхо сыто, и как выразился Никита Иванович, задница в тепле. На данный момент их всё устраивает, но когда начнётся голод или другие весёлые дела, тогда и поглядим, как они запоют.
А. сплюнул кровь в снег и огорчился от того, что навсегда безвозвратно утратил часть себя.
- А слово «собрание» имеет в качестве корня слово «брань». Вот люди СОбрались, чтобы всем вместе БРАНиться. Разве могут они в таком случае, прийти к какому либо соглашению?
- Интересное наблюдение.- Заметил молодой человек в военной шинели, появившийся неизвестно откуда. – Если развивать вашу мысль дальше, то можно прийти к интересным выводам. «Брань» - означает борьбу, битву, войну и так далее. Можно вспомнить выражение «поле брани». И если принять это во внимание, то можно предположить, что слово «собрание», означает- военный совет.
Умное лицо молодого человека, имело острые карие глаза, аккуратные усы, а также все остальные необходимые части, расположенные в том соотношении, чтобы всем вместе предавать молодому человеку довольно приятную внешность.
Аккуратные усы зашевелились и молодой человек представился: Капитан Верховцев, Пётр Александрович.
- Бывший студент историк Маевский Глеб Егорович.- Назвал себя Глеб и протянул капитану руку.
- Вы должно быть много улыбаетесь.- Заметил А. – У вас морщинки на щеках.
Капитан смутился и немного покраснел.- А вас как зовут?
- Я не помню. – Ответил А. и рассеяно пожал плечами.- Помню только, что имя было короткое и очень обыкновенное. Как у многих.
- Почему бы вам тогда не выбрать для себя любое имя, которое вам нравиться?
- Как же я могу выбрать любое имя, если меня родители моим именем назвали. Вот вы, например, представились как капитан Верховцев.
- Точно так.
- Но зовут то вас не капитан, а Петр, а если я, обращаясь к вам, перепутаю звание и скажу вам лейтенант, то это получиться что я уже не к вам обращаюсь, и тогда будет путаница и недоразумение. Поэтому у каждого человека и у каждого предмета есть свое имя, которое ему дали те, кто его создал.
-Как же тогда прикажете к вам обращаться?
- Все зовут его по фамилии - Авдеев. А вы, капитан Верховцев, какого полка будете? Поди, Преображенского или Семёновского?- Спросил Глеб, даже не пытаясь скрыть иронию.
- Первый полк имени Дроздовского, третьей добровольческой армии.
- Третьей? А где же две первые?
- Первая занимает Новочеркасск, а вторая движется на соединение с нами из Новороссийска.
Новое время, до неузнаваемости изменяло старую жизнь. Дробя на куски, выбрасывая ненужные, а из оставшихся создавало из жизни старой жизнь новую, а человеческие существа и инвентарь живой природы не всегда могли найти себе место среди пространства новой жизни. Поэтому им приходилось либо изменять себя, чтобы приспособиться к новым условиям, либо по мере сил, подстраивать условия под себя, но на это были способны не многие. Все остальные должны были исчезнуть и уступить свое место среди живых продуктам новой жизни. Глеб подсознательно понимал и принимал эти тенденции, поэтому встретив капитана Верховцева, решил, что это очередной сумасшедший, утративший привычную среду обитания, а потому лишившийся разума человек. Но когда к ним подошла группа солдат в таких же шинелях, и один из них доложил что здание окружено и можно начинать штурм, Глеб усомнился в своём собственном рассудке.
А тем временем Никита Иванович, перевёл дыхание и продолжал уже спокойным, но твёрдым голосом.
- Но это только пока, волки будут, это я вам гарантирую. Сейчас нам нужно максимально быстро само организоваться, определить цели и задачи. И следовать им стремительно и уверенно. Чтобы вы долго не думали, какая у нас цель, я вам скажу сразу – наша основная цель это выжить. А чтобы выжить, нам необходимо всем вместе трудиться и делать это нужно уже сейчас. А теперь если угодно по пунктам. Во-первых, необходимо произвести учёт имеющегося продовольствия и топлива. Во-вторых, вскрывать оружейные склады и формировать дружины самообороны. В-третьих …
Никита Иванович прикрыл лицо руками, это длилось недолго, всего несколько секунд, но когда он убрал руки и заговорил вновь, первым рядам показалось, что его лицо помолодело, а глаза вспыхнули яркой лазурью.
- Всем нам пришло время вспомнить, что в жизни есть только две святые вещи: дружба и любовь.
- Вот это молодец! Вот это правильно!- Геннадий Геннадьевич появился на сцене и приобнял Никиту Ивановича за плечо. - Как сказал-то! Как сказал! Ей богу чуть не заплакал. А теперь давайте голосовать. Вооружаться, как хочет Никита Иванович, или жить, как жили? Голосование производиться путём поднятия рук по моей команде, больше одной руки, чур, не поднимать. Никита Иванович, может, чего ещё добавить хочешь, ты у нас сегодня на редкость красноречивый.
- Добавлю.- Ответил Никита Иванович и посмотрел в зал стараясь заглянуть в глаза каждому.- Я тут душу рвал, не ради вашего внимания, а потому что считаю это действительно важным. А вы, думайте головой и голосуйте, пока от вас ещё что-то зависит, а то потом думать не чем будет.
Дядя Серёжа рванул меха и заиграл бодрый военный марш, это означало, что у электората есть несколько минут, чтобы принять решение, пока звучит музыка. Вечер, тем временем, бойко приплясывал, и шутливо поглядывая на Никиту Ивановича, закуривавшего папиросу, пародийно и довольно ловко изображал картины армейской жизни, вызывая хохот у половины зала.
Когда марш закончился Геннадий Геннадьевич, по-военному, скороговоркой скомандовал:
- Кто за Никиту Ивановича, руки поднять!
Марков вскочил со своего места, как по команде, осмотревшись, он увидел руки Гилевича и Карпухина, дал подзатыльник задремавшему Макаренко. Это прибавило ещё один голос за Никиту Ивановича. Больше рук ни кто не поднял.
Никита Иванович махнул рукой и постаревшими, дряхлыми шагами побрел со сцены. Дядя Серёжа грянул «Прощание славянки», а Г.Г. праздновал победу и на радостях пошел по рядам за сигаретами. Вдруг неожиданно двери актового зала открылись и впустили группу вооруженных людей, которые очень быстро, пока ни кто не успел, ни чего понять, оцепили зал по периметру и расположились между рядов.
- Что я вам говорил?!- Закричал Никита Иванович, показывая рукой на солдат.- Вот, пожалуйста, будьте любезны! Дождались!
Тем временем в зал не торопясь вошел пожилой человек в военной форме, заложив руки за спину и опустив голову, он медленно, словно на прогулке, направился в сторону сцены. Поднявшись по ступенькам, неизвестный пошёл прямо на дядю Серёжу, который так и сидел в углу, обхватив гармонь двумя руками.
Незнакомец подошёл к нему вплотную и положил руку на спинку стула.
- Можно?- Спросил он усталым голосом.
Дядя Серёжа от неожиданности неловко свалился со стула, быстро встал, и ещё крепче обхватив гармошку, попятился за кулисы.
-Спасибо.- Поблагодарил незнакомец, поставил стул у края сцены и расположился на нем, закинув ногу на ногу.
На незнакомце были идеально начищенные сапоги, аккуратный, по фигуре, мундир, какие-то ордена, которые плохо было видно из зала, на боку виднелась коричневая кобура. Он был гладко выбрит, имел аккуратные усы, а также вид уверенного в себе, но довольно усталого человека.
Незнакомец медленно поднял правую руку, достал из кармана папиросу и начал крутить её пальцами. Тут в его сторону рванулся Г.Г., высоко подняв руки, в одной из которых был спичечный коробок. Вечер подбежал к сцене и глядя снизу вверх, протянул незнакомцу зажженную спичку.
Неизвестный принял спичку, прикурил и сказал:- Спасибо. – Продолжая молча смотреть перед собой умными глазами. В тишине прошло ещё несколько минут, и Г.Г. не выдержал.
- Моя фамилия Вечер.- Громко сказал Г.Г., протягивая руку.- Я здесь возглавляю…. Но незнакомец прервал его жестом руки.
- Не надо, присядьте, пожалуйста. Я сейчас все расскажу. Меня зовут полковник Николай Александрович Думбадзе. Я назначен командующим третьей добровольческой армией имени Дроздовского. Несколько недель назад мы высадились в порту города героя Севастополя. Это, на мой взгляд, имеет своеобразную символику. Все вы учились в школе, но даже если не учились, то наверняка знаете о гражданской войне, её основных событиях и печальном финале. Вам, как жителям Дона, потомкам донских казаков, всю свою жизнь верой и правдой служивших царю, России и господу богу, должны быть понятны и без моих объяснений, причины по которым мы находимся здесь и сейчас, наши действия, нынешние и дальнейшие, а также наши цели. Именно поэтому, в вашем лице, мы рассчитываем не только на понимание и поддержку, а даже на некоторую жертву.
- Неужели он всё это говорит серьёзно?- Прошептал Гилевич, схватившись руками за голову.
- Если бы вокруг не было всех этих солдат, тогда можно было бы подумать, что он очередной сумасшедший, а так, похоже, что он даже не врёт.- Ответил незнакомый голос с заднего ряда. – Только не оборачивайтесь! Кто знает, какие теперь будут порядки?!
- Все мы потомки солдат и офицеров дивизий Дроздовского, Маркова, Корнилова, храбрых казачьих сотен и просто русской интеллигенции. Наши предки были вынуждены покинуть Россию, горбатили спины в портах Стамбула, питались отбросами в трущобах Парижа, терпели голод и унижения, но всегда думали лишь об одном. Что однажды придет тот день, когда если не они, то их дети или внуки ступят на родную землю и победным маршем пройдут до самого Петрограда, где восстановят историческую справедливость, возродят славу русского оружия и воскресят из пепла Святую Русь. Затраты по нашей экипировке, подготовке, а также прочие материальные издержки, решаются за счет фонда Дома Романовых, организованного меценатами со всего мира. Этим людям, имен которых я назвать не могу, но уверен, что вы все их неоднократно слышали, нужен сильный союзник в лице Российского государства и надёжный экономический партнёр с богатой инфраструктурой и перспективой сотрудничества. Вот вкратце и всё что я могу вам сейчас рассказать. Если у вас есть вопросы, а они, я уверен, у вас есть, то благоволите спрашивать. Отвечу охотно, но кратко. Переход был довольный трудный, и все мы нуждаемся в отдыхе.
- Скажите, пожалуйста.- Раздался голос из-за спины Гилевича. Он вопреки просьбе обернулся и увидел Матвея Сергеевича Топоркова, философа, новатора и приемщика стеклотары.- Будет ли проводится мобилизация среди населения?
Полковник Думбадзе, как и обещал, был краток.- На данный момент не планируется, разве только в качестве фуражиров, а в дальнейшем по обстановке. Но планируются обязательные военные сборы для всего мужского населения с целью подготовки. Следующий вопрос, пожалуйста.
Словосочетание «обязательные военные сборы» оказало гнетущее влияние на аудиторию, больше ни кто не захотел, ни чего спрашивать. Зал насторожился и осторожно зашептал. Полковник, как бы, задумался и молчал неподвижно сидя на сцене. Затем кто-то вошел, распахнув дверь, и поток уличного ветра ворвался в зал и разбудил тени, которые разбежались прятаться по углам, напуганные резким движением зашумевших костров.
- В таком случае, если на данный момент у вас нет больше вопросов, я откланиваюсь, а завтра прошу в гости городскую элиту и народных представителей, с которыми мы побеседуем и обсудим некоторые моменты. Если кто-то ещё этого не понял, то напоминаю, что теперь вы на войне.
Полковник Думбадзе встал и медленно пошел на выход, остановившись около Никиты Ивановича произнес: - И вы, пожалуйста, завтра тоже приходите.
Народ торопливо валил на улицу, постепенно заполняя Буденновский примятым снегом. Люди собирались в шумные кучки, а потом, помахав руками расходились по теплушкам. Только Г.Г. в своём кабинете допоздна жег керосин, и спорил о чем-то с Пушкиным-Лениным.
В сложных экономических условиях, Матвей Сергеевич Топорков решил открыть приём стеклотары. Идея, безусловно, была не нова, но Матвей Сергеевич, как человек с высшим техническим образованием рассудил, что обычная пивная бутылка заключает в себе огромный потенциал. Поскольку бутылка пуста, она является формой, не имеющей содержания, но сама по себе пустая бутылка, вещь крайне полезная, а в некоторых ситуациях даже незаменимая. Следовательно, бутылка- предмет имеющий идеальную форму, которую можно дополнить любым содержанием, но при этом, чем бы её не наполнили, форма бутылки останется неизменной.
Поскольку денег больше не существовало, то перед Матвеем Сергеевичем остро стала проблема отсутствия спроса и рынков сбыта. Но его поразительная финансовая грамотность и настоящая армейская смекалка, благодаря которым он никогда не возвращал одолженных денег, помогли ему найти великолепный выход из этой ситуации. В качестве оплаты за принятую стеклотару, Топорков предлагал согражданам лотерейные билеты « Зигзаг удачи».
Однажды, возвращаясь с прогулки, в темное время суток, рассудив, что супруга негативно отнесётся к его не вполне трезвому состоянию, а также ощутив свою нарушенную координацию, Матвей Сергеевич, был вынужден заночевать в киоске «Роспечать». Где обрел приют, дело всей жизни и основу будущего материального благополучия - упаковку билетов моментальной лотереи « Зигзаг Удачи» в количестве двух тысяч штук. Билеты были оформлены в патриотических цветах национального флага, имели водяные знаки и изображение популярного среди не молодых людей артиста, с густыми усами и в парике.
Матвей Сергеевич понял что проблема, над которой он столько ломал голову, решена. Он будет давать людям надежду, а взамен получать стеклотару, благо теперь её полно и она никому пока не нужна. А через некоторое время, когда недолговечный пластик придет в негодность, настанет время вернуться к корням, и тут уж он заживёт на широкую ногу. Бутылки нужны каждому, а будут только у него.
Матвей Сергеевич не был человеком корыстным, он не думал о наживе, а если и думал, то точно не в первую очередь. Всё чего он хотел это почёт и уважение, а достаток, рассуждал Топорков, это всего лишь стручок, в котором будут зреть бобы его счастья. Но билетов было всего две тысячи, а амбиции Матвея Сергеевича простирались значительно дальше, он не был готов обменять билеты на бутылки в соотношении один к одному. Такой обмен Топорков посчитал экономически невыгодным. Поэтому Матвей Сергеевич изобрёл ваучеры, которые собственноручно и изготовил. В дальнейшем они получили народное название «топорки». Десять пустых бутылок стоили один топорок, за пять топорков можно было получить один лотерейный билет. Таким образом, благодаря знаниям основ математики и способностям к психологии, а также большому количеству свободного времени, Матвей Сергеевич Топорков придумал, как превратить две тысячи билетов моментальной лотереи в сто тысяч пивных бутылок.
Следующие несколько дней Матвей Сергеевич занимался тем, что радостно потирал руки и ловко сколачивал деревянные ящики, чтобы хранить в них своё богатство. Всё шло как по маслу, и Топорков уже принялся освобождать двор от лишних предметов, потому что они занимали место, которое предназначалось для его будущего счастья. Но тут возникла новая проблема. Оказалось, что супруга Матвея Сергеевича не полностью разделяет его точку зрения, а к идее открыть дома пункт приёма стеклотары, относится скептически и даже враждебно.
Топорков утратил покой и долгими зимними вечерами бродил по пустырям пьяный и подавленный. В его душе велась борьба между мещанской обыденностью и давней мечтой о мировом господстве. А по ночам тревожные сны, вынуждали его часами ворочаться в постели и задумчиво курить в холодные утренние часы. Но как это часто бывает, проблема решилась сама собой. Однажды вечером, Матвей Сергеевич, спасаясь от скуки, решил побросать камнями в бродячих собак. Но собак поблизости не оказалось, поэтому Топорков отправился туда, где, по его мнению, они должны находиться. К старой конюшне, где лошадей конечно давно уже не было, зато было сено и большое количество мышей. Которые, в свою очередь, служили развлечением, а иногда даже пищей для бродящих собак.
И вот, набивая карманы камнями, Матвей Сергеевич обратил внимание на старое трамвайное депо, которое в народе прозвали трамвайным кладбищем.
Дверь легко поддалась и со скрипом пропустила его вовнутрь, пыльный снег, забравшийся из разбитых окон, укрывал трупы трамваев застывшие в брезентовых чехлах. На полу повсюду были разбросаны ржавые инструменты, а под потолком со скрипом мерно раскачивалась грязная лампа.
Матвей Сергеевич присвистнул от избытка перспектив, и не спеша начал осматривать ангар.
В центре помещения располагалась трамвайная эстакада, Топорков спустился и тщательно её осмотрел. Вылез, отряхивая руки, и уважительно кивал с задумчивым лицом.
- На совесть строили. Бетон настоящий, не гавно собачье.
Затем прошёлся по периметру, нежно лаская руками облезлые серые стены и ржавый железный инвентарь.
На полу, в пыли и ненадобности валялся плакат: « Трамвайные рельсы-это дорога в будущее, настоящее и прошлое». Топорков рукавом вытер с него пыль и торжественно поставил напротив входа. Но больше всего Матвею Сергеевичу понравились высокие потолки и площадка, расположенная на втором внутреннем этаже, откуда можно было разглядеть весь ангар изнутри и большую часть территории трамвайного кладбища.
- Как есть дворец! Хоть маслом пиши в стиле конструктивизм!
Достав из кармана рулетку, которую, как всякий практичный человек, Топорков всегда носил с собой, он принялся измерять пространство, которое займут стеллажи с бутылками. Пространство послушно изменялось и приобретало необходимую Топоркову форму. Вооружившись лопатой и метлой, Матвей Сергеевич изменял настоящее, очищая платформу для своего будущего. Грязный снег и прочий мелкий мусор, ворча, перебирались на улицу, за железные ворота, на которых отныне и навсегда красовалась надпись ПРИЁМ СТЕКЛОТАРЫ. Пыльные стены раздвигались, и Топорков видел будущего, следующего себя и других людей и их надежду, и ночь и озеро. Видел Солнце, встающее и умирающее в недвижимых водах. И каждый день большая сильная птица плавно опускалась на берег и убирала тёплую шею под жёсткие крылья, и он знал, так было, будет и есть. Щёки его краснели, а глаза увлажнялись.
- Ты вернёшься.- Шептал он. – Я видел, ты вернёшься.
И скоблил милые стены брошенного трамвайного кладбища жёсткой наждачкой.
- Трамвай Ростова-на-Дону единственный в стране имеет европейскую колею Стефенсона равную 1435 миллиметрам.- Вещал Глеб, размахивая руками, пытаясь удержать равновесие, стоя на одном рельсе.
- А ты чего такой сегодня весёлый? С утра рот не закрывается.
- А это потому, Гриша, что я дурак.
- Так себе радость.- Пробурчал Марков.
- Вот смотри!- Крикнул Глеб, и с разбега головой вперёд прыгнул в сугроб, разбрасывая в стороны рыхлый снег, вылез, шумно отряхиваясь и вытирая раскрасневшееся лицо.
- Вот ты Гришенька, посмотри на Авдеева. Идёт себе молча, слова никому не скажет, и не улыбнётся никогда, и всегда задумчивый, это почему?
- Потому что холодно и жрать охота, чего ж тут улыбаться.
- Э-нет, Гришенька, это потому, что он умный, но душевнобольной, говоря иначе…- Схватил за воротник и прошептал в заросшее давно не стрижеными волосами ухо.- … Сумасшедший. Смешно, да? Умный, но безумный. А вот я, Гришенька, пусть дурак, но с душой своей в ладах, понимаешь, а это сейчас самое главное. А холодно и жрать, это сейчас для всех вопрос актуальный.
Марков сорвал с головы Глеба шапку и шутливо размахнулся, как будто хочет её выбросить, но затем нахлобучил её обратно и несильно прихлопнул сверху.
В старом городе кривые рельсы стыдливо прятались под снегом, постепенно заворачивая в сторону Театральной площади.
- Балабол, ты, вот и все. Чирикаешь как вон эти воробьи, по поводу и без. А он слова для дела бережёт. И врать не будет, не то, что ты. А насчёт души зря рассуждаешь, ты ей не пользовался никогда, поэтому и не чувствуешь, а он её уже сильно поизносил, как своё старое пальто, от того в ней прорехи и ему тяжко.
-Кстати про воробьёв, ты заметил, что птиц стало больше?
- Людей меньше, птиц больше. Всё справедливо.
- Это да, но я о другом, вот вчера ночью вышел на Пушкинскую по нужде, да и так воздухом подышать, времени было около трех. Закурил, спичку выбросил, смотрю, в нескольких метрах в снегу чего-то чёрное копошиться. Я подумал крысы, тихонько подошёл поближе и глазам не поверил – голуби!
- Чего плетёшь!?- Гриша с возмущением посмотрел на Маевского.- Какие ночью голуби!?
- Голуби, Гриша, голуби, и обычные и дикие. Я ещё спичку зажёг, а они повсюду и на снегу и на деревьях. И воробьи и синицы и ещё черт знает кто. Сидят, Гриша, и всё! Ну, ходят там по-своему, и чирикают и главное не боятся. В сторону отходят, а не улетают.
- Да ну тебя, ей богу, обычные птицы же в темноте не видят, они, когда только темнеть начинает, прячутся, инстинкт у них такой.
Глеб засмеялся историческим смехом и закричал, вынудив обернуться чуть ушедшего вперёд А.
- Инстинкт у них, говоришь, ты что, не понимаешь, что ли к чему всё идёт? Это у нас теперь инстинкт. Как только стемнеет, по щелям прячемся. А у них теперь всё хорошо, у них теперь жизнь, а не у нас!
- Может быстрее пойдём?- Поторопил А.- Нам бы до темноты обернуться, Никита Иванович ждёт.
На Театральной площади прочь из города, в густое, мутное небо стремилась позолоченная Стелла. Вокруг неё сосредоточенно маршировали серые шинели. Пустая площадь усиливала скрип снега под черными сапогами и короткие команды офицеров, звеневшие в морозном воздухе.
Шедевр архитектурного идиотизма - театр имени Горького, словно неаккуратной седой бородой щетинился столетними тополями « Парка Революции», дремал в невысоких сугробах. Кособокий и помятый, щурил глаза как будто только что очнулся от зимней спячки. В его гулких коридорах и просторных залах поселился штаб третьей добровольческой армии. По неудобной лестнице, убранной красной ковровой дорожкой, на третий этаж, мимо буфета, больше не спешили лёгкие каблучки и блестящие туфли. Мелодичный, вальяжный звонок больше не звал их к тяжёлым дверям, скрывавшим за дубовыми спинами партер и ложи с мягкими бархатными креслами. И музыка больше не звучала. Было тихо, только пыльные портреты артистов молча таращились друг на друга со стен, хлопали белые двери с замысловатыми резными табличками и по лестнице с красной ковровой дорожкой топали чёрные сапоги.
Сзади послышался тихий стук копыт и приветливый голос.
- Доброе утро, вы погулять, или по делам?
- О-о-оо, да это же капитан Верховцев Пётр Александрович собственной персоной.
- Точно так.- Смущённо ответил капитан.
- Здравия желаю!- Крикнул Глеб и дурашливо отдал честь, щёлкнув пятками валенок.
Конь играл, прядал гривой и задорно со злостью топтал ногами.
Марков, не глядя на Верховцева, принялся деловито осматривать коня. Проверил зубы, заглянул в уши, два раза обошёл вокруг и, удовлетворившись внешним видом, спросил у Глеба:- Это кто такой?
- Это, Гришенька, Пётр Николаевич Верховцев. Первого полка третьей армии капитан.
- Чего хочет?
- Я просто поздороваться, у меня выходной сегодня, а заняться нечем, вот я и решил пока город осмотреть.
- Так пойдёмте с нами.- Предложил А.- Мы вам покажем, только вот смотреть сейчас нечего, зима же.
- Это ничего, мне всё равно скучно, не с кем знаете поговорить на отвлечённые темы. Я раньше на режиссёрском учился, и знаете возможности нет, а потребность осталась. Люблю с людьми знакомиться, смотришь-все одинаковые, в тулупе, злые, не подходи, а как разговоришь - ручей, источник. Мне очень это нравится.
- Из носа тебе источник.- Буркнул Марков и ни кого, не ожидая побрёл по рельсам.
- Вы не обижайтесь.- Извинился А.- Он просто посторонних не любит.
Мелькали безлюдные улицы и брошенные дома, окна были или выбиты или заколочены.
- А всё-таки.- Обратился к А. капитан Верховцев.- Вы говорили, что имени не помните, при всём моём уважении, это странно, фамилию помните, а имя нет.
Авдеев пошарил в кармане и протянул капитану потёртую красную корочку.
- Вам любопытно, я понимаю, а мне неважно. Мне нравится быть ни кем, я сам собой, просто человек и даже имени у меня нет.
Верховцев открыл красную корочку со стертым словом « Пропуск». Внутри были поплывшие чернила, фотография человека в белой рубашке и галстуке и синяя надпись « Авдеев А.».
Ленивые провода молчали и даже не стряхивали снег.
- Извините, теперь я понимаю.
- А меня устраивает. Сейчас можно быть любым, если хотите, сейчас можно всё, в рамках, разумеется.
- А тогда?
- А тогда, нужно было кем-то становиться, или пытаться, или стремиться. Или вот - соответствовать. А зачем? Сейчас живи, так себе, конечно, но как можешь. Меня устраивает.
- Я понял, а как ваш Никита Иванович.- Переменил тему капитан Верховцев.
- Заболел он, а ты кто такой, чтоб за него спрашивать?!- Не выдержал Марков.- Я за него оптом и в розницу, а ты зря спрашиваешь, слезай с коня, я тебе быстро портрет нарисую, хоть ты и офицер. Ты про Никиту Ивановича сперва думай молча, потом спрашивай уважительно. А вслух косвенно не говори, Никита Иванович – ум, а ты так, всадник конский.
Верховцев нахмурился, но ничего не ответил. Лишь поднял воротник шинели, спрятав подбородок.
- Очень вас прошу, не обижайтесь, он так-то добрый, просто несдержанный. А Никита Иванович после собрания слёг. Расстроился он очень, два дня в бреду лежал, температурил, а сейчас ни с кем не разговаривает и не ест. Вот мы и решили, пока барак наш утеплить, чтобы он быстрее поправился. Сейчас вот на трамвайное кладбище за пенопластом сходим, и стены изнутри обошьём. И тепло будет и от сквозняка поможет.
- А что это за место такое трамвайное кладбище? Название такое, зловещее.
- Ничего страшного там нет, хотя странности происходят, там трамваев много старых, а у них внутри между стен пенопласт, вот мы и будем его доставать. Там большой огороженный забором пустырь, раньше депо было, а потом туда свезли все неисправные трамваи города. Народ, понятно, кое-что по домам растащил или в металлолом сдал. Вот и стоят там скелеты трамваев, как брошенные корабли.
- …И ветер преисподней ласкает их паруса…
- В смысле?
- Да это так.- Улыбнулся Верховцев. – Продолжайте, вы хорошо рассказываете.
- Спасибо, так вот, пенопласт домой принесём, начнём его на стены крепить, и Никита Иванович точно не выдержит, у него страсть к руководству, обязательно начнёт командовать как лучше, и сразу выздоровеет, вот мы и убьём двух зайцев.
- Да. Хорошо придумали, а чья идея? Ваша?
- Нет, Глеба, это он у нас на выдумки горазд. У нас, знаете ли, товарищество, я специально не говорю дружба. Дружба, это как любовь, но любовь может быть только между мужчиной и женщиной, а среди мужчин, из возвышенного бывает только дружба. Ну а в быту, очень часто не до высокого, поэтому важна взаимопомощь и внимание к ближнему. Это примитивная основа выживания.
Токоприёмники трамваев, словно кресты, росли в серое небо и клонились в разные стороны под порывами ветра. Бетонный забор, увенчанный старой, уже беззубой колючей проволокой на метр врос в землю и выгнулся вперёд, допустив образование больших брешей в своём некогда стройном теле. Ржавые опоры ЛЭП стоя враскорячку, поигрывали бижутерией изоляторов на обвисших проводах.
- Это оно и есть?
- Так точно, мой капитан, “оно’’ и есть.- Подтвердил Глеб.- Ну и как вам “ оно”, впечатляет?
- Чертовщина какая-то.- Верховцев привстал на стременах.- Пытаюсь примерно определить какая тут площадь и не получается, перед глазами всё плывет, как в пустыне.
- Тут магнитное поле очень мощное, поэтому аномалии всякие происходят.- Пояснил А.- На относительно небольшой площади, большое скопление металлических предметов. Здесь в округе все дома пустые, люди давно ушли, задолго до того как всё началось, годах в восьмидесятых, когда сюда начали весь металлический хлам свозить. У людей перестали телевизоры работать, телефоны не ловили и все прочие электроприборы быстро ломались. Кому повезло, продали дома за бесценок, а остальные бросили.
- И что получается, здесь ни кто не живёт?
- Почему же, Матвей Сергеевич живёт, пусть непостоянно, зато очень интенсивно.
- А что же магнитное поле его не пугает?
- Матвей Сергеевич.- Вмешался Глеб.- Подчинил его своей воле. Оно у него полы подметает и за самогонкой бегает.
Рельсы, как две блестящие змеи резко свернули влево и заползли под железные ворота.
- Сергеич, ты там?- Позвал Марков и пнул старые ворота.- Открывай, дело есть.
Через несколько секунд Матвей Сергеевич распахнул ворота и взору гостей открылся вид на трамвайное кладбище. Прямо на них смотрели пустые глаза красно-жёлтого трамвая типа МТТА, дверей у него не было, а по лобовому стеклу расползлась паутина тонких трещин. Засыпанный снегом, он наполовину торчал из ангара, как будто пытался уехать, но не успел и примёрз к рельсам. Из-за этого в ангар, где у Топоркова находился пункт приёма стеклотары, войти можно было только боком. Территория позади ангара была похожа на поле битвы трансформеров. Повсюду в беспорядке валялись развороченные туши трамваев, изуродованные автомобили, различные части механических тел и ржавые железные внутренности.
- Незваный гость хуже Гагарина.- Матвей Сергеевич поприветствовал гостей и пригласил войти.
- Сергеич, мы за пенопластом пришли.- Сказал Глеб.
- Ну, вы идите, а я пока чай соображу.
Глеб с Марковым по-хозяйски направились глубь территории, осматривая трамваи, выбирая будущую жертву. Марков кулаком гремел по обшивке, поглядывая на Глеба, а тот на манер индейца из племени Хайда, выбирающего подходящий кедр для строительства лодки, прикладывал к трамваю ухо, несколько секунд выжидал с задумчивым лицом, а затем выносил вердикт: слишком сухой, не пойдёт, или звук глухой, отсырел уже.
- У хорошего трамвая.- Поучал Маркова Глеб, положив руку ему на плечо и снисходительно, но с опаской поглядывая снизу вверх, на недовольное выражение его лица. – Всё должно быть прекрасно: и двигатель, и кабина, и рессоры, и балансир…
Топорков подкладывал дрова под самодельную печку, сложенную из кирпичей прямо на земле, тёплая волна плавила снег, наполняя воздух паром и смолистым древесным запахом.
- Пахнет у вас…- Восхитился Верховцев.- Как в бане, странно это и хорошо.
- Как твои дела, Матвей Сергеевич?- Поинтересовался А..
- Да я вот всё про жизнь думаю…- Произнёс Топорков и поставил чайник на дымящую печь.- Вот ребёнок, находясь в своём обществе, в школе там, или ещё где, стремиться быть как все, не выделяться. Такая у него защитная реакция. Если, допустим, он маленький или толстый или рыжий, в общем, не как все, это же трагедия, это же ужасно, это значит, будут дразнить. Причём всем обществом, а это уже травля, а дети проявляют удивительное единство в вопросах жестокости. Дети быстро понимают, быть в толпе, значит быть в безопасности. Заклюют всей стаей гадкого утёнка и будут уверены в своей правоте. Ну это в детстве, а в дальнейшем, человек растёт и понимает для себя, что быть как все это плохо, что он личность, а личности в толпе не место. Возникает стремление к непохожести, и начинается: свой стиль в одежде, татуировки, волосы другого цвета и так далее. Но это внешне, а внешнее происходит из внутреннего, а там мысли, идеи, смелые речи, самоуверенность, протест, поиск себя, попытки переделать окружающий мир.… А потом наступает безразличие, становится неважно, выделяешься ты из толпы или нет, и даже если выделяешься, то скорее невольно. И всё стремление к оригинальности, в котором раньше был смысл, теперь кажется глупым и в мыслях совсем другие цели. И что получается в итоге? Получается, что все наши стремления заведомо ошибочны и у них нет будущего?
- А как же поступки?- Вмешался Верховцев.
- Какие поступки?
- Поступки остаются. Я имею ввиду, на каждом этапе жизни человек совершает поступки, которые влияют на него и на окружающих. И если бы все люди всегда поступали одинаково правильно, все были бы похожи и скучны. Вот пример, на мне шинель, штаны, сапоги и тд., все солдаты одеты одинаково, и проступать должны тоже одинаково, в соответствии с уставом. Иметь собственное мнение и личность нам не положено. Но! Но все же мы имеем и одно и другое, и я говорю с вами, выражая собственное мнение.
- Согласен - Перебил Топорков.- Но у меня другой подход. Хочу, так сказать, изменить русло нашей дискуссии. Мысль моя и рамки тоже предлагаю я, с вашего позволения…
Верховцев сделал одобрительный жест рукой.
- Так вот.- Продолжил Матвей Сергеевич.- По моему мнению, всё человеческое происходит из животного. Нами, по-прежнему, руководят инстинкты. Для примера возьмём гусеницу. У неё также три стадии; собственно гусеница потом куколка потом бабочка. Но гусеница лишена души, в отличие от человека, и все её поступки сводятся к одному, а именно побольше жрать. А теперь представьте, что у гусеницы, была бы душа, совесть, ну или хотя бы зачатки. И она потребляла бы ботву по убеждениям, или отказывалась бы есть из принципа.
- Не было бы бабочек.
- Всё верно, молодой человек, всё верно. А люди то все ещё есть. И по большей части пакость и дрянь.
- И бабочек среди них не много.
- Ну да ладно, бог с ним. А вам не кажется, что чай заваренный в железной посуде пахнет сладостями?- Матвей Сергеевич разливал кипяток в алюминиевые кружки, шумно втягивая в себя живой пар, густо валивший из под крышки. – Прелесть!- Восхитился Топорков.- Я пью только из железной посуды, есть в ней что-то честное и настоящее.
Марков пронзал бок трамвая ломом, увеличивал отверстие, а затем руками вытаскивал искорёженный металлический лист, обнажая пыльные рёбра, изъеденные временем и сыростью. Глеб аккуратно вынимал пенопласт и складывал листы один на один. Трамваи мужественно молчали, лишь иногда, когда было уже невмоготу, можно было почувствовать слабую дрожь их могучих беспомощных тел. Как киты, выброшенные на берег, огромные и обреченные.
Гриша крушил металл, не зная усталости, за тяжёлой работой, он, как всегда, отвлекался и предавался мечтам, видя себя частью какого-то огромного станка штампующего, безусловно, полезные и жизненно необходимые вещи. Поэтому не сразу обратил внимание на что-то кричащего и размахивающего руками Глеба.
- Чего тебе?
- Всё, Гриш, харэ, заканчивай. Мы столько за раз не унесём, придётся у Сергеича тачку просить, а потом ещё и отдавать.
Марков немного постоял, растеряно оглядываясь по сторонам, словно его тело только что разбудили, а душа ещё осталась где-то снаружи. А по мышцам ещё бежали сладкие волны труда, согревая руки и спину. Марков и Глеб смотали пенопласт скотчем и не спеша побрели в депо, пить чай и греться.
Утро уже пришло в негодность, и сменивший его морозный полдень подсвечивал верхушки сугробов ярко белым и нежно голубым цветом. Солнце бликовало на треснутых трамвайных окнах и преломлённые лучи испуганной дробью летели во все стороны, оседая светлой рябью на стенах депо, оживляя предметы и искажая их грани. Все сидели на ящиках с бутылками, держа в руках теплые кружки и внимательно наблюдали, как Верховцев собственноручно делил между ними печенье, сэкономленное из сухпайка.
- Чай-это вода. – Приговаривал он, улыбаясь сквозь аккуратные усы.- А вот чай с печеньем, это уже групповое мероприятие.
Когда это случилось, никто сразу не понял что произошло, но все услышали какой-то странный звук. Сначала загудело на улице и где-то сверху, шум нарастал постепенно, что-то щелкнуло в углу за ящиками, потом хлопнуло под потолком, и оттуда посыпалась пыль и мелкий мусор. Все вскочили со своих мест и начали растеряно оглядываться. Меж тем гудение нарастало, звук уже вибрировал внутри депо, лез через окна и откуда-то из под пола, а под ногами дрожали железные рельсы. Затем комнату залил необычайно яркий свет, люди закрывали глаза руками, и беспомощно сползали на пол, но отвыкшие глаза всё равно щурились и отказывались видеть. И тут среди молчания, среди шума гудения, Глеб воскликнул:
- Свет дали!
Его возглас обрушил всё внутри людей и снаружи, они брели ослеплённые электрическим светом, наощупь, неловко спотыкаясь, и наступая друг на друга, а Глеб веселился и орал во всю глотку:
- Вы поняли, свет дали! Свет! Теперь снова жизнь будет!- И танцевал, кружился с закрытыми глазами, радостный и безумный.
Когда прошёл первый испуг и глаза вспомнили силу электрического света, а уши привыкли к шуму. Стало ясно, что звук шёл от проводов и трансформаторов, а чудовищный грохот и вибрацию производил стоящий в воротах ангара трамвай, вновь оживший, громкий и требовательный. Загородил собой проход, и хохотал грозный и не побеждённый над стоящими на коленях людьми.
- Это что же?- Испугался Топорков.- Как жить то теперь? Или это смерть пришла?
- Отлично жить! Великолепно жить! Как раньше!- Кричал Глеб, хватая всех руками, не в силах унять свою радость.
- Я не хочу как раньше.- Прошептал А.
- Ходить в кино, есть из холодильника, смотреть телевизор, пользоваться интернетом.- Не унимался Маевский.
- Я не хочу!- Крикнул А., упав на пол обхватив голову руками. Натянул пальто на голову, пытаясь спрятаться исчезнуть, не видеть света, не слышать шума, не думать о том, что это конец.
Капитан Верховцев побледнел и в нерешительности дрожащими пальцами искал что-то в карманах. Потом начал невнятно лепетать, косясь на буйного Глеба.
Доложить.- Бормотал он.- Немедленно доложить.
- А ты чего трусишься?- Спросил Глеб, хлопнув капитана по плечу.
- Я должен немедленно доложить в штаб.- Растерянно пробубнил он, пятясь к выходу.
- Валяй, докладывай.- Махнул рукой Глеб. Верховцев выскочил из депо, неуклюже запрыгнул на коня, и рванул галопом, петляя среди сугробов, не в силах определить направления.
Марков не понимая, что происходит, схватил лом и сквозь ящики с бутылками рванулся крушить трансформаторы.
- Я щас, я всё исправлю, я мигом!- Кричал он сквозь звон бьющихся бутылок, лупил ломом, корёжил металл, рвал провода.
Марков был страшен, как бородатый Зевс в окружении дыма и молний с ломом в руках разгневанный Гриша ломал электроприборы, топтал ногами, швырял об стены, испепелял материю, обращая её ни в ничто.- Я щас, я мигом… тут электричество завелось. Ну ничего, я его щас…
Глеб от смеха катался по полу, среди битых бутылок, развороченных трансформаторов, среди вспышек и дыма. Его безумный смех становился густым, едким, царапал горло и лез в глаза заставляя кашлять и вызывая колючие слёзы.
- Гриша, да прекрати ты уже.- Кричал он, сквозь смех.- Они же под напряжением. Не хватало ещё, чтоб тебя током ударило.
- А я его первый ударю, пусть только покажется где оно.
Топорков пришёл в себя и начал успокаивать Маркова и тушить тлеющие трансформаторы. Через некоторое время все успокоились и стали спорить, как жить дальше.
- Вы ведёте себя как маленькие дети, которые придумали свой волшебный мир, заигрались и забыли что он придуманный. А когда мама позвала вас ужинать, вы поняли что всё это иллюзия, но вам не хочется с ней расставаться, ещё бы, она же такая интересная. И вот вы решили, что если игнорировать маму и ту реальность, в которой вы живёте на самом деле, то тогда ваш мир станет таким же реальным. Но это же не так. Это самообман. Головой подумайте.
- Глеб, ну как же ты не понимаешь.- Прервал его А., вскочил, указывая рукой на лампочку.- Вот это, оно не настоящее. Вернее настоящее, но не естественное. Да это свет, но свет не солнечный, не природный ложный. А без него жить можно? Да конечно можно. Ведь жили, жили же последнее время и ничего все довольны были. Зато было честно и хорошо.
- Ну, теперь же будет ещё лучше, ты вспомни, как было до всего этого. В домах было тепло и светло без дров, все, что нужно можно было купить в магазинах, а телевизор? А интернет?
- Ты серьёзно, ты, правда, считаешь, что тогда было лучше? Зачем тебе нужны все эти телевизоры, айфоны, инстаграмы? Это разве жизнь?! Это же иллюзия, вот как ты говорил, только наоборот. Иллюзия того что ты живёшь, что ты важен, что что-то происходит, вращается вокруг тебя. Но на самом деле это не так. Есть мало, по-настоящему, важных вещей, а вся эта суета и шумиха нужна, чтобы сбить тебя столку, чтобы ты отвлёкся на яркую светящуюся, вкусно пахнущую, сулящую удовольствия, лживую электрическую массу и позабыл о том кто ты, для чего ты живёшь, как надо себя вести и что нужно делать. Тебе никогда не приходило в голову, что всю твою жизнь, тебе говорили, что надо делать? В детстве учителя и родители, потом общество, ну и попутно церковь, телевидение интернет. Все, абсолютно все знали, что тебе нужно делать, лучше, чем ты сам. Пить кока колу, есть чипсы, носить джинсы, креститься, в принципе, и креститься так или иначе, отпустить бороду или сбрить бороду, что думать, что петь и даже чего хотеть. И вот после этого настал момент, когда всё закончилось, ты стал один, сам по себе, такой какой есть. Тобой некому помыкать, делай что хочешь, ни кто слова не скажет. Да есть в быту неудобства, но это же мелочи. А главный плюс, это свобода. И вот сейчас получив свободу и оказавшись в настоящем, оказавшись в реальности, ты радуешься этой лампочке, этому символу рабства. Духовного рабства. Я не могу этого понять, для меня это страшно. Ты хоть раз видел, чтобы собака радовалась, увидев ошейник?
- Послушай, Авдеев, ты и раньше был дурак, только молчал всё время и это было незаметно. А сейчас рот открыл, и это стало очевидно. Но что бы ты ни говорил, всё это неважно, это не на что не может повлиять. Живи, как хочешь, живи прошлым. А эта лампочка, это не ошейник, не символ рабства, это символ будущего и символ жизни.
Глеб встал и медленно пошёл к выходу.
- Ты куда?- Не выдержал Марков.
- Гриш, пойдём со мной, будем жить, как раньше, среди людей и будущего, а они пусть как хотят.
Марков подскочил и неуверенно побрёл в сторону Глеба, но потом остановился, посмотрел на А., показал пальцем на лампочку и спросил:
- А ты уверен, что ещё можно жить так, как до этого?
- Конечно, уверен, все, что нужно есть внутри тебя, главное чтобы ничего не отвлекало, не мешало тебе пользоваться собой.
- Гри-и-иша-а-а.- Затянул Маевский.- Ну, пойдём уже скорее, сил нет как хочется в центр, к людям, посмотреть, что в городе делается.
- Я знаешь…Я, наверное…- Промямлил Марков слабым голосом. И словно бы сам испугался этого. И замолчал, спрятав глаза.
Это было неожиданно, и немного страшно. Человек, который, как огромные чурки, рубил басом предложения на короткие слова и крепко, по шляпку, вколачивал в собеседника и окружающие предметы. Вдруг стал шептать и бормотать себе под нос. Все подняли глаза на Маркова, не веря, желая убедиться, он ли это, стоит тут и мямлит, глядя в пол. Или это кто-то другой, чужой, посторонний. Да нет, вроде он и вроде такой же дикий и могучий и также торчит чёрная борода и руки мечутся верх-вниз вдоль туловища в поисках работы. Всё тот же Гриша Марков, только его стало меньше, какая-то его часть потерялась и лежала на полу, забытая среди горелых проводов, поломанных ящиков и осколков стекла.
Глеб сделал кислую мину и разочарованно покачал головой:
- Устроили тут богадельню, а там будущее дожидается, томиться по мне, скучает. Я вот сейчас ворвусь туда на огненном железном коне и покорю будущее и возьму его в жёны, а потом растворюсь в блаженстве до конца времён. А вы, сидите тут и дальше, со своими испуганными рожами.
Глеб запрыгнул в кабину трамвая и начал нажимать на педали и кнопки. Трамвай ожил, открыл глаза и, кряхтя и испуская искры, пополз из ворот на свободу.
- Глеб.- Кричал ему вдогонку А. – Неужели ты считаешь, что в космосе, в бесконечной вечности, есть понятие прошлого и будущего?
- Да ну тебя в жопу!- Крикнул Маевский, по пояс, высунувшись из окна кабины.
Глеб ворвался в старый город, словно ураган. Среди робких, притихших улиц и растерянных домов неслось грохочущее красное чудовище. На полной скорости дребезжало по ржавым рельсам, светило округлившимися, безумными глазами фар, хлопало дверьми и издавало долгий высокий звон, отчего окна в домах вибрировали, а люди испуганно вываливались из дверей. Глеб сам обратился в грохот. Он улюлюкал, кричал что-то неразборчиво-примитивное. Разбил стекло, и просунув руку в окно, стучал монтировкой по железной обшивке трамвая. Торжествуя, как хмельной, безудержно радовался и летел огненной кометой, по испуганному городу, и вслед за ним зажигались уличные фонари. Скорость ещё больше распаляла его и он, сидя в кабине, раскачивался из стороны в сторону, с горящими глазами разгонял трамвай всё больше и больше.
Плот состоял из листов пенопласта и обмотанных скотчем бутылок. Все материалы привезли к Дону на оцинкованной тачке Матвея Сергеевича, и прямо там, на берегу начали подготовку к спуску. А. сильно волновался, но чтобы не выдавать своего беспокойства старался поменьше говорить и побольше действовать. Это получалось с большим трудом, потому что все сильно торопились, желая отплыть дотемна. Схему постройки плота Топорков во всех деталях изобразил тут же на песке. Но, несмотря на наличие наглядного пособия, строительство проходило очень медленно и даже несколько раз пришлось разбирать и собирать судно заново, по причине обнаружения ряда дефектов в конструкции.
- Я как подумаю, что придётся снова на работу ходить в графике пять два или ещё как, так сразу тошно делается.- Нарушил молчание Топорков.- И вообще, я давно понял, что институт семьи не по мне, но в обществе одному нельзя. Надо срочно семью создавать и работать, чтоб было как у всех. А любой одиночка вызывает подозрение и недоверие.
- Так у тебя же и так уже есть семья.- Сказал А. не глядя на Топоркова. Он уже долго ходил по кругу сосредоточенно о чём-то думая, отвыкшая от мыслей голова гудела и чесалась за ушами.
- То-то и оно.- Грустно вздохнул Матвей Сергеевич.
Марков ушёл бродить по берегу и тревожиться. А когда вернулся, принёс собой кусок брезента и весло.
- Чтоб лёд ломать.- Пояснил он, радостно подняв весло над головой.- А из брезента шалаш сделаем, мало ли дождь пойдёт.
- Я точно не знаю, что нас там ждёт, но там обязательно будет море.
- А работа будет?- Спросил Марков.- Я бы на завод пошёл, или на стройку.
- По идее, если будет море, должен быть где-то порт, там и работа будет.
- А я слышал, есть там где-то остров Сивр.- Вмешался Топорков.- А на острове озеро и небольшая горная цепь из магматических пород. Людей нет из-за непригодности почв к земледелию и скотоводству, и живут там, на скалах только птицы из красной книги и рыбы со дна озера.
- А раки?
- Может и раки.
- А как мы его найдём, это остров?
- Это уж проще простого, это же море, не город. В море не заблудишься, плыви всегда прямо и всё, а там, если что спросим у кого-нибудь.
- Если бы на машине, то до Таганрогского залива рукой подать, минут сорок, а так…- Матвей Сергеевич облизал палец и поднял над головой, чтоб проверить направление ветра.- … Черт его знает, можно и пару дней плыть, тем более без паруса. А с другой стороны, плыви себе по течению, да смотри по сторонам, сначала Азовское, а потом куда глаза глядят. Чем тебе не круиз?
Спуск на воду прошёл успешно. Авдеев принёс на плот нехитрые припасы, а Марков оттолкнулся от берега веслом и серый поток подхватил хрустальный корабль и вынес на середину реки, закрутил в небольшом водовороте, а затем помчал в далёкую неизвестность к новой жизни. Слева мелькали кривые деревья, стыдливо извиваясь, пытались прикрыть ветками свою наготу. Напротив них мигал город, осторожно зажигая огни в пыльных, покрытых инеем окнах, снизу моргали ртами любопытные рыбы, а где-то далеко впереди река превращалась в море.
Матвей Сергеевич долго махал рукой, потом плюнул в воду и пошёл домой жить.
Плыли долго, пейзаж постепенно менялся в сторону ускучнения и вскоре ограничился просто полем. Марков терпеливо ждал, чтобы посмотреть, где заканчивается река и начинается море, потом устал ждать, заскучал и разбудил Авдеева.
- Послушай, а ты тоже слышал про этот остров Сивр? Слово какое-то не наше, одеколоном пахнет.
- Нет - Ответил А.- Остров это конечно хорошо, но если его там не будет, то там, когда переплывём море, точно должен быть город Заморск.
- Ты точно это знаешь?
- Не точно. Но, если подумать, то где же ещё быть Заморску?
Гриша удовлетворил своё любопытство и довольный отправился спать. Постепенно настал вечер и в воде зарябили холодные огоньки, хрустальный корабль тихо скрипел на мелких волнах, приближаясь к недостижимому горизонту. Авдеев молчал и плыл по течению.
Рано утром по Ворошиловскому мосту за Дон уходила 3-я добровольческая армия имени Дроздовского. Исчезала в туманной дымке, а по степи трепетала невидимая песня, о том, что не для меня придёт весна, не для меня Дон разольется, и сердце девичье забьётся в восторге чувств не для меня. А где- то в далёком небе шумели космические звёзды, посыпая рыхлым снегом крыши и купола незнакомого южного города. А город в это время тихо просыпался или засыпал.
Трамвайное кладбище
© Copyright: Александр Дущенко, 2016
Свидетельство о публикации №216121500206
Свидетельство о публикации №216121500206
Рецензии